Я смотрела на свою чашку горячего шоколада, изучая завитки. Она может и злобная похитительница детей, но тетушка Лиз делала супершоколад. Отставив кружку в сторону, я взяла блокнот и открыла на чистой странице. Мои мысли были далеко, пока я рисовала линии на бумаге.

Лиз повела Оливию в библиотеку после ланча, и они еще не вернулись. Меня тоже приглашали, но я отказалась. Глупо. Ведь мне нужна была новая копия «Над пропастью во ржи». И так, как Оливия была единственным живым существом в этом доме, которое находилось рядом со мной, мне стоило пойти с ними.

Но вот, я сидела на крыльце, в самом углу так, чтобы ветер меня не обдувал, и ждала возвращения Оливии. Или как минимум я так себе говорила. Я определенно не ждала Хайдена и не хотела его встретить по возвращении домой. Я видела, как он уходил с Фиби и Гейбом чуть раньше днем. Меня не приглашали.

Карандаш все скользил по бумаге: линия тут, более четкая — там.

Ветер подхватил и понес коричневые и желтые листья через крыльцо. Они остановились около моих кед. Мои мысли перешли от Хайдена к мыслям, от которых в моем желудке начался пожар.

Я ни капли не сомневалась, что кто-то в этом доме имел прямое отношение к тому, что в моем шкафчике появлялись «подарки». Моя грудь сжималась от мысли, что я живу рядом с тем, кто виновен в аварии.

Я перестала рисовать, убрала с лица пряди волос и уставилась на результат. Ошибки быть не могло. Он смотрел на меня с листа, с однобокой ухмылкой на полных губах. Я издала разочарованный стон и закрыла блокнот, когда дверь открылась.

Паркер.

Он остановился на верхней ступеньке и повернулся, его взгляд остановился на мне. Солнечный свет озарял его лицо, но это не смягчило его черт.

Я засунула карандаш в блокнот и начала вставать, но от чего я пыталась убежать? Паркер и так все знал.

Он вздохнул, глядя на ключи в своей руке.

— Я сожалею о том, что произошло в хижине.

Я застыла на месте. Просто замерла. Паркер не говорил со мной. Никогда.

Он зажал ключи в руке и спустился по ступенькам, остановившись почти в шести футах от меня.

— Иногда, когда я читаю людей, меня это захватывает. И я не могу остановиться, — он смотрел на лес, пока говорил. — А тебя было особенно тяжело прочесть. В твоей голове столько всего происходит.

Я не знала, что на это ответить. Извиниться? Но это казалось неуместным, поэтому я промолчала.

Паркера это устроило.

— Тебя тяжело блокировать. Люди, чей мозг постоянно работает, постоянно транслируют свои эмоции, — он прервался, наконец, посмотрев на меня. — Фиби сказала, что ты видела.

— О, — произнесла я, понимая, что он имел в виду порезы.

— Ей тяжело блокировать тебя, блокировать Хайдена. Это доводит ее.

Мне показалось, что Паркер извиняется за поведение Фиби, объясняя мне, почему она причиняет себе боль.

— Я понимаю, что для нее это сложно, но ей не стоит ранить себя. Кто-то должен что-то сделать. Помочь ей.

Он наклонил голову на сторону.

— Фиби в порядке.

— Люди в порядке не режут себя.

— Люди также не думают, что у них нет души, — Паркер поднял брови. — Как и не верят в то, что хотят причинять людям вред. Думаешь, ты сама в порядке?

Моя челюсть отпала.

— Разве не так ты относишься к своему дару? Ты веришь, что не можешь справиться с ним, что твое прикосновение неконтролируемо. И ты убедила себя, что у тебя нет души, что ты зло. Таким образом, это снимает с тебя ответственность.

— Это неправда.

— Фиби режет себя, чтобы отвлечься от чужих эмоций. Я держусь подальше от людей, чтобы не копаться в их головах, — и, наверное, для того, чтобы доказать свои слова, он сделал еще шаг назад. — Гейб счастливчик, ему не приходится справляться с этим, как нам.

— А что насчет Хайдена? — спросила я, прежде чем смогла остановиться.

На его губах появилась циничная улыбка.

— Хайден научился принимать свой дар. В отличие от всех нас он знал, как справиться. И справлялся.

— Говоришь так, словно теперь не справляется. Я не верю в это. Он такой сильный.

Паркер покачал головой.

— Хайден показывает тебе то, что хочет, чтобы ты видела. Ты не знаешь Хайдена. Он никогда не контролирует себя, особенно рядом с тобой.

***

Ты не знаешь Хайдена.

С блокнотом и чашкой шоколада в руке, я зашла в дом, когда Паркер уехал. Меня трясло, несмотря на то, что в доме было тепло. Почему я вообще думала о Хайдене? Мы теперь даже не друзья. И, кроме того, если верить Фиби, его привлекают сломленные и потерянные люди.

И это мне не льстило.

Мне не нужна была его помощь в контроле над моим прикосновением. Мне нужно было, чтобы он верил, что его отец повинен в аварии. Но что до всего остального: чем мы делились, о том, что не касалось моего прикосновения или аварии? Его дружба, то, как он мог разговорить меня на любую тему? Или то, как он смотрел на меня, то, как я чувствовала себя рядом с ним?

Останавливаясь в холле, я хотела пнуть себя. Мне было не нужно все это за прошедшие два года.

И, уж точно, мне это было не нужно сейчас. Что мне нужно было, так это забыть о Хайдене, потому что сейчас не он был важен. А тот, кто устроил аварию.

Чем больше я думала об этом, тем больше недоумевала, кому настолько нужна была Оливия, чтобы убить за нее. И — не будем забывать об этом — убить и меня тоже? Когда я была просто подростком. А может они планировали стереть и мой мозг тоже… все воспоминания об Оливии, но, когда она меня вернула с новым «даром», они поменяли свои планы. Наверное, они хотели посмотреть, на что я способна, как я справлюсь с этим сама.

Я просто не могла понять, для чего все это.

Засунув блокнот под руку, я потерла виски. Эх. Недостаток сна в сочетании с тяжелыми мыслями вызвал у меня головную боль.

Я пошла на кухню помыть чашку и обнаружила там Кромвела за столом, вокруг него лежало несколько газет. Я не успела быстро уйти, прежде чем он поднял на меня взгляд.

— Привет, Эмбер.

— Привет, — я помыла чашку в раковине, ощущая его тяжелый взгляд на своей спине. У меня ушли все силы не наброситься на него с обвинениями. Когда я обернулась, Кромвел откинулся в кресле.

— Можно задать вопрос?

Он кивнул.

— Можешь задавать любые вопросы.

— Возможно ли, что мои родители знали о даре Оливии? Прежде, чем она начала его использовать активно?

Кромвел взглянул на одну из газет.

— Возможно, особенно, если Оливия была не первой одаренной в семье.

— Вы говорите о том, что у кого-то тоже был дар? Нашей семье?

— Не доказано, что дар передается по наследству, но есть семьи, в которых есть больше, чем один одаренный. Как Фиби и Паркер.

— Не может быть, — пробормотала я. — Мама с папой были очень скучными и обыкновенными.

— Может и не твои родители, а пращуры, или дядя с тетей, или кузены?

Вся моя семья была скучной.

— Нет. Не думаю.

— Признаюсь, что заглянул в твое семейное древо, когда мы привезли тебя сюда. В основном ради собственного любопытства.

Я подошла к нему еще ближе.

— Вы что-то нашли?

Он колебался.

— Нет.

— Вы уверены? — тихо спросила я, мне было тяжело держать зрительный контакт с ним.

Он невозмутимо улыбнулся. Внутри меня все похолодело.

— Я уверен на сто процентов.

Без сомнений, я поняла, что он врет. Он нашел что-то — что-то, чем не хотел со мной делиться. Холод распространился по моей коже, оставляя за собой противные мурашки.

Он встал.

— Не могла бы ты пройти за мной?

Я с большим удовольствием прошла бы по битому стеклу, но выбора у меня не было.

— Конечно.

Кромвел посмотрел на меня так, словно прочел мои мысли, и мне привиделась настоящая улыбка на его губах, всего на секунду или две.

Итак, я последовала за Кромвелом к его домашнему офису в другом крыле дома. Все правое крыло было учебной зоной, которая казалась стерильной и безжизненной.

Кромвел прошел за свой стол, пока я стояла в середине комнаты, не желая подходить ближе. Я не могла удержаться. Глядя на него, я видела улыбку своего отца за минуту до того, как он нажал на газ и выехал на перекресток. Дрожь отвращения прошла сквозь меня.

— Холодно? — спросил Кромвел, вытащив связку ключей. — В этой части дома сквозняки.

Я не стала отвечать.

Он как раз достал нужный ключ из связки.

— Твоя сестра убеждена, что в этой части дома есть призраки. Я почти уверен, что за этим стоит Гейб. Он тот еще шутник.

Я подошла поближе, когда он открыл шкаф и стал просматривать папки. Я вытянула шею, чтобы рассмотреть надписи на папках. Первой была «Курт Лагос». Она была довольно толстой. Как и следующая. Сначала я не поняла, о ком речь, ведь знала его как Хайдена Кромвела. А не Хайдена Грея. А затем шла папка близнецов, затем Гейба и, наконец, Оливии, и моя.

Прежде, чем он поймал меня за подглядыванием, я отвернулась и сделала вид, что любуюсь картиной на стене.

С изображенными на ней зелеными холмами и пастельными цветами, она напомнила мне то, что я рисовала до аварии, но больше я не думала об этом. Мой мозг сосредоточился на Кромвеле и том, что у него были папки на всех нас. Было интересно, что в них.

Внезапное желание подчинило меня. Я хотела подбежать туда, оттолкнуть его и посмотреть, что в тех папках. Я имела право знать, что в них, что там обо мне и о других. Ладно, может не про всех, но как минимум об Оливии и Курте.

И о Хайдене.

— Эмбер?

— Да? — я развернулась.

— Думаю, тебе это понравится, — он держал в руках черный альбом. А поверх него лежала серебряная рамка.

Еще до того, как я подошла ближе, мое сердце сжалось, я знала, что было в той рамке. Фотография моей семьи до аварии, счастливой и улыбающейся. Папа обнимал меня за плечи, а мама держала трехлетнюю Оливию на коленях. Я рассеянно прикоснулась к ней, а другой рукой потянулась к альбому. Я хорошо помнила, как сама вставила фото в рамку. Я сидела на кровати и хотела верить, что эти воспоминания не будут потеряны.

— Лиз разбирала коробки и достала фотографии, — объяснил Кромвел. — Она поместила остальные в альбом для тебя и Оливии.

Мои руки дрожали, когда я поднесла альбом и рамку к груди. Я медленно подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Кромвел сдержанно улыбнулся и отвел глаза.

— Спасибо, — только и смогла прошептать я.

Кромвел кивнул.

Больше сказать было нечего. Я развернулась и понесла свою драгоценную ношу наверх. Поставив фотографию на столик около кровати, я села на кровать. Я открыла альбом и окунулась в счастливые беззаботные годы, оставшиеся лишь на снимках.

Некоторые из них заставили меня улыбнуться, например, детские снимки Оливии с румяным личиком и беззубой улыбкой. И папины, где он корчил смешные рожицы на камеру. Или те, на которых мама пыталась готовить, что всегда было смешно. Но фотографии также раскрыли свежую глубокую рану в моей груди. Я дошла до очередной фотографии, в конце альбома, и жжение поднялось в моем горле. На ней были лишь мы трое, я и мои родители, на ковре из золотых листьев, беспечно улыбавшиеся.

Когда-то мы были одной семьей. Я успела об этом забыть.

Я пробежалась пальцами по фото, запоминая красивое лицо своего отца. Жжение в глазах стало нестерпимым, и я почувствовала слезы на щеках. Взяв альбом с собой, я легла на подушку и постаралась вспомнить то счастье, что было на этих снимках.

***

Через пару часов я заставила себя пойти к раковине и умылась холодной водой. Слезы все еще стояли в моих глазах, но я сделала глубокий успокаивающий вдох, натянула толстовку и собрала волосы в хвост.

Спустившись вниз, я поискала Оливию. После всех тех снимков мне захотелось провести с ней больше времени. Тихий звук телевизора привел меня в самую большую гостиную в доме. Я старалась идти тихо и незаметно, когда подходила к двери.

Меня никто не видел, и я почувствовала облегчение. Я и не представляла, как выглядело мое лицо после всех этих слез. Гейб сидел на одном из кресел. Видны были лишь его кудри. Паркер сидел на другом конце комнаты, читая книгу как обычно. Свернувшись на одном конце дивана, лежала моя сестра — похоже, она спала.

И несмотря на то, что я была уверена, что моему сердцу некуда падать ниже, я все же почувствовала его где-то в кроссовках.

На другом конце дивана сидели Хайден и Фиби. Она лежала между его ног закрыв глаза. Ее щека лежала на его груди, а рука Хайдена была перекинута через спинку дивана. Другая была обернута вокруг ее плеч, а ладонь покоилась на ее щеке.

Хайден пробормотал что-то поверх ее головы, и она слабо улыбнулась.

Мое горло сдавило, дыхание застыло в легких. Они выглядели идеально вместе. А потом меня накрыла волна раскаленной ярости.

Фиби потянулась и открыла глаза. Они блестели от слез.

Хайден нахмурился, положил руку ей на лоб.

— Что случилось? — в его голосе слышалось беспокойство.

Я резко вздохнула, понимая, что Фиби ощутила всю смену моих эмоций.

Я в ужасе развернулась и побежала к входной двери. Мой желудок свернулся в узлы.

Прохладный ветер охладил мое горящее лицо, и я поторопилась вниз по ступенькам и дальше на подъездную дорожку. Слезы грозили задушить меня, но я отказывалась давать им волю. Я сунула руку в карман джинс и стиснула монетку так, что она впилась в кожу сквозь перчатки.

Я не знала куда иду, но мне надо было уйти, достаточно далеко от унижения и ревности, которую я ощущала, и от ее источника. Видеть их всех вместе было хуже, чем пощечина. Дело не только в любовных объятиях Хайдена и Фиби.

Хотя это было больно. Но это было больше похоже на свежую рану, с которой сняли пластырь. Они все выглядели как семья. А моя сестра, мирно спящая рядом с ними, была ударом под дых.

Я не была частью их семьи. Хайден как-то пытался ввести меня в нее, но он тоже сдался. Их связь, их дары связывали их вместе, а я была аутсайдером.

Все сложилось: и авария, то, что случилось с моей мамой, два года, что я боролась за нашу жизнь. И то, что нас привезли сюда, в мир, которого я не понимала, в окружение людей, которые не только меня боятся, но, скорее всего, еще и хотят причинить мне вред.

Я шла по дороге от дома Кромвела, дрожа все сильнее с каждым шагом.

И прижимала руки все сильнее к груди и остановилась, когда дошла до конца частной собственности. Я не осознавала, что иду так долго. Только сейчас я заметила, что солнце уже заходит за горы Сенека.

Часть меня не хотела возвращаться в этот дом, снова видеть Хайдена и Фиби в таком виде. Я сделала глубокий вдох. Я не думала, что между ними что-то было, но они и правда проводили много времени вместе.

Мою грудь сдавило болью, когда я развернулась и пошла прочь от дороги. По лесу проходили тропинки, те самые, что Хайден и остальные создали за долгие годы. Ноги несли меня все дальше в лес. Температура упала, как только солнце зашло, и тени заполнили пространство между деревьями.

Подойдя к упавшему дереву, я присела на него и стянула перчатки. Пальцы были испачканы серым грифелем. Они не были такими изящными, как у Фиби, и такими сильными, как у Хайдена, но их руки не убивали.

Хотя, может Хайден и мог, если бы задержался подольше.

Но его руки все равно были прекрасны.

Я провела пальцами по волосам, подбирая выбившиеся из хвоста пряди. Мое сердце все еще странно болело, что заставило меня сомневаться в своем благоразумии, ведь я продолжала вспоминать о той ночи, что мы провели с ним в хижине. Если сильно постараться, то я могла вспомнить ощущение от его присутствия, его сердцебиение под своей щекой.

То же самое сейчас чувствовала Фиби.

Дыхание перехватило, и я прижала ладони к щекам. Мой взгляд затуманили слезы. Вокруг меня росли высокая трава и кусты с густой листвой.

Я плотно закрыла глаза и заставила себя очистить разум, избавиться от всей боли и страха. Если бы я могла прикоснуться к чему-то и не убить, то все бы изменилось.

Должно было измениться.

Медленно, задержав дыхание, я потянулась к кусту и провела пальцами по листьям. Они задрожали под моими пальцами. Мягкая листва превратилась в сухую и безжизненную. Я зажмурилась еще сильнее и закусила губу. Когда я снова их открыла, весь куст лежал у моих ног, мертвый.

— Я и правда смерть, — пробормотала я. А затем очередной поток соленых слез накрыл мое лицо.

Я услышала резкий звук, и что-то пролетело мимо моей головы, прямо в дерево. Сердце подскочило к горлу, и я развернулась. В глубине дерева застряла стрела, все еще дрожа. Я краем сознания поняла, что это стрела, которую использую профессиональные охотники. У папы был такой набор.

— Какого чер… — меня пронзила резкая боль, перехватив вдох. Сила удара повалила меня с дерева. Затылком я ударилась о камень. В глазах заплясали звездочки, а потом меня накрыло темнотой.