Небо плакало. Оно тряслось, выло, истерило, и рыдания тонули в шуме громадных угрожающих волн, не на шутку разошедшихся от вызванного небесами же, ужасающих масштабов, шторма. Тончайшая ткань белой ночнушки взмокла настолько, что давно перестала скрывать наготу владелицы, став моей второй кожей. Ледяные ветра, настолько сильные, что с легкостью могли бы снести меня с места, продували хрупкое, замерзшее до посинения тело. Холодные пальцы вцепились в перилла балкона — не перед лицом опасности, нет — мечтая сломать. Я смотрела на буйство стихий, осознавала их мощь, величие, но не было того трепета и восхищения перед вечными силами, что испытывала некогда, наивной глупой девицей, ровно год назад. До момента смерти Эрдэна….
Я смотрела и вспоминала… полет. Сладостные духозахватывающие махи мощных белоснежных крыльев, опьяняющую скорость — аналог свободы, такое глупое чувство безопасности прекрасного, светлого мира…
— Прыгнешь? — вдруг прозвучал вкрадчивый вопрос прямо в ухо, перебивая оглушающий рев бури. Тот, кого я всем своим существом, яростно, нечеловечески ненавидела, почти вплотную приблизился к спине, и руки, сильные, огромные, страшные руки опустились на мои плечи.
Прыгнуть? Десяток милей вниз, острые скалы, беспощадные волны… да! О, как же я этого желала! Но как же непостижима мечта о смерти.
— Так давай, — издевательский полу-смешок, — прыгай.
Прыгнуть? Прыгнуть?! Сливаясь с грохотом шторма, раздался мой хриплый, каркающий смех. Резкий разворот — и, все так же истерически хохоча, я уставилась прямо в его глаза.
Темно-лазуритовые, глубокие, цепкие, неживые. Он совершенно спокойно, практически с жестоким равнодушием переждал мой приступ, вовсе не намереваясь утруждаться вмешиваться и останавливать.
И смех постепенно утих, а руки, с силой сжатые в кулаки до самых впивающихся в кожу ногтей, перестали бессмысленно колотить по железному стану демона.
— Что ты здесь делаешь? — холодно поинтересовался он, подхватив меня на руки.
— Ты разрешил, — глухо ответила я, устало закрывая глаза. Слабое тело уже стало подавать признаки простуды; меня лихорадило, голова раскалывалась, я дрожала.
— Я не стал запирать балконы в надежде на твое благоразумие, — раздраженно сказал Он, внося меня в теплую, прогретую камином спальню. — Не лишал возможности развеяться, но промокание насквозь в разгар бури не относится к этому понятию.
Я промолчала. Молча закуталась в одеяло, когда он оставил в огромном ложе, молча проглотила таблетку, молча стерпела, когда лег рядом и осторожно подтянул к себе.
Он ничего не говорил. В комнате слышался мирный треск огня, им же и освещалась, едва просачивались сквозь толстые стены замка завывания природных катаклизм.
— Ты знаешь, — вдруг нарушила тишину я, не открывая глаз, — какая сегодня дата?
Не ответил.
Возможно, действительно не помнил. Разве важен день, когда он убил очередную мушку под ногами? Пусть мушка была чьим-то любимым. Чьей-то жизнью. Чьей-то душой. Чьим-то единственным… моим.
— Ирония судьбы, демон. — Горькая усмешка искривила губы, искусанные, саднящие, опухшие. — Помимо годовщины смерти Эрдэна, сегодня еще и годовщина нашей с ним свадьбы. Помнишь, как ты пришел в наш город? — развернувшись, я встретилась взглядом с лениво развалившимся демоном. Расслабленность его, впрочем, была обманчивой — опасный прищур этих глаз не сулил мне ничего хорошего. — Как твои воины разрушали вековые строения, убивали жителей, как все вокруг сжигалось без разбора, как меня перекинул ты через плечо, как бросившегося с мечом арвийца… убил! Не глядя, не оборачиваясь, отрубил…
— Не провоцируй меня, Ариадна.
Воздух в легких резко кончился. Но, вдохнув поглубже, я продолжала:
— Сегодня… мне просто нужно было не видеть тебя хотя бы один день. Я просила вчера, демон, я молила…
— Договоришься, — рявкнул зверь, и я вздрогнула.
Надо было остановиться. Надо было совладать с истерикой. Но слезы уже брызнули из глаз, безудержный плач сотряс тело.
— Я ненавижу тебя! Как же сильно я тебя ненавижу! Демон, пожалуйста, я не могу так существовать, я…
Властный, злой, жестокий, болезненный поцелуй заглушил дальнейшую речь. Сорочка, только что им заботливо высушенная, была разорвана, мои запястья перехвачены и крепко прижаты к изголовью кровати.
Мученический стон и упрямо сведенные ноги вызвали у монстра взбешенный рык и, силой разведя их, он резко вклинился в неготовое, всеми силами сопротивляющееся тело.
Слезы текли нескончаемым потоком, крики сминались ненасытными губами, грубые толчки причиняли только боль и боль…
— Успокойся, Ари, — шепнул Эрдэн, ласково проведя по моей щеке, — ты же мне доверяешь?
Наша первая брачная ночь проходила в самой что ни на есть романтичной обстановке. С красными атласными простынями, ароматом рассыпанных повсюду лепестков бордовых роз, под подрагивающим светом дюжин ароматизированных свечей и ощущением полной безопасности. Медовый месяц мы собирались провести в небольшом домике у самого берега океана мало населяемой планеты Рукхан, где наслаждались уединенностью на многие мили вокруг.
— Да, но ведь страшно, — жалобно призналась я мужу, — и вообще. Давай наследника принесет аист, а?
Он рассмеялся. Таким бархатистым, волшебным, любимым смехом, и я, как бы сильно не нервничала, не смогла не улыбнуться в ответ.
— Сказочница моя, — тут он резко подался вперед и, замерев в положении едва касаясь моих губ, продолжил томным шепотом: — Ари, Ари, имей совесть, — я стремительно заливалась краской от этой, ну, совсем неприличной позы, — я треклятый год ждал дня свадьбы. А брачная ночь, между прочем, должна была случиться вчера, но кое-кто, — он притворно вздохнул, и от этого насмешливого укора усилилось желание… желание спастись от невыносимого стыда, — сбежал.
Я, правда, устыдилась. Но не так, чтобы преодолеть… м-м…
И он, к огромному облегчению, меня понял.
— Ладно, — Эрдэн вздохнул еще раз, только искренне грустно, давя на жалость, и отстранился.
Накатила одновременно лавина облегчения и вины перед страдающим из-за моих опасений супругом. Однако ложное самопожертвование развеялись его хитрой улыбкой и последующим:
— Придется тебя связать, — выдал задумчивое он, и, прежде, чем успела пискнуть, я оказалась распластанной в унизительной разведенной позе, удерживаемая магическими путами, безуспешно дергаясь.
— Эр-р-рдэн! — прорычала я, с нарастающей паникой наблюдая за тем, как он… раздевается!
— М-м? — издевательски откликнулся он, покончив с рубашкой, щеголяя соблазнительными мускулами, и перейдя на брюки.
— Не смей! — взвизгнула, зажмуриваясь и начиная уже по-настоящему гореть румянцем.
— Не сметь что? — обжигающий шепот пощекотал ухо, легкий прикус мочки вызвал предательские мурашки.
— Н-не смешно… — судорожный выдох… дальнейшее потонуло в стоне.
Он покрывал поцелуями все. Начиная от губ, пометив шею, мучительной пыткой задержавшись на груди… Это было слишком распутным, ужасно стыдным, развратным наслаждением, но самое кошмарное — я не могла заставить себя остановить его, не могла удержать протяжных стонов, отнюдь не боли, не могла не плавиться от порочного пламени снизу. И когда он дошел до самого… самого, мир взорвался сумасшедшими искрами.
Когда, сгораемая от зажженной им страсти, я была освобождена от пут, не осталось страхов и возражений — в ту ночь я окончательно отдала себя в его власть. И это была лучшая ночь в моей жизни, наполненная невероятной нежностью, трепетностью, бесконечными поцелуями и совсем мимолетной болью, которую всю забрал на себя он.
— Солнце… прости, прости, Солнце…
Больше всего я ненавидела эти моменты. Моменты его… нежности.
— Ариадна, — тонна сожаления, искреннего, омерзительно тяжелого, — прости, родная, прости. Посмотри на меня, Солнце, пожалуйста.
Как же я ненавидела эту неподдельную любовь! Ненавидела. Боялась. Презирала.
Я не хотела разлеплять век. Не хотела видеть отвратительную рожу демона с его отвратительным осознанием вины, отвратительными извинениями — не хотела.
Мое бездействие и молчание прервались усталым приказом, который игнорировать было нельзя:
— Открой глаза, Ариадна.
Вместе с насилу раскрытыми глазами вернулась пронизывающая насквозь боль, физическая и… впрочем, нет, моральной не было. Апатия давно стала моим привычным состоянием — исключение составила лишь вчерашняя дата, сорвавшая кипящую крышку.
— Прости, Солнце, — глядя в мои глаза, выдохнул он поднадоевшее, и сколько боли было в этих словах, сколько горечи…
Стало смешно. Высший демон, безжалостный убийца, завоеватель трех миров, тот, кому предпочитали смерть, ужасались одним лишь упоминанием, извинялся передо мной, его единственной любовью — жестокое чувство юмора оказалось у небес.
Истерический смешок вызвал кашель, вплоть до выступивших слез. Видела, как Он дернулся, но, заметив мое инстинктивное шараханье, словно окаменел.
Из окон и стеклянных балконных дверей лился мягкий дневной свет, освещая просторную спальню и, все больше каменеющее, лицо насильника.
И я рухнула обратно на подушку, едва сдерживая мучительный стон от отреагировавшей на неосторожное движение, особенно сильной режущей боли в низу живота.
Отвернулась, чтобы не смотреть больше, как леденел уже обыденной яростью взгляд, как сходила вина и оставалось злое осуждение…
— Никаких выходок сегодня, Ариадна, балкон не трогать, — холодно бросил Он, встав и стремительно покинув комнату. Полностью одетый, собранный и вооруженный, как всегда совершенный… монстр. Глупо было даже представить его только проснувшимся рядом со мной обнаженным и уязвимым. Демон… не спал. По крайней мере, ни разу за год я не замечала его бессознательного состояния.
Я лежала, не в силах заставить себя пошевелиться, невидящими глазами уставившись в белый потолок. И почему-то нахлынули воспоминания о том первом разе, когда Он впервые взял меня.
Это был седьмой день после того, как мою жизнь растоптали и сделали своей собственностью. Терпение его, до того момента обходительного и осторожного, лелеющего надежду завоевать миром, лопнуло в тот день, когда я умудрилась добежать аж до границы, и наказание было страшным…
Я бежала. Бежала, игнорируя обжигающий холод зимнего поветрия. Бежала, позабыв о кровоточащих босых пятках. Бежала, когда каждый вздох становился мучительной пыткой для износившихся легких. Бежала, гонимая паническим страхом перед перспективой быть пойманной. Не оборачиваясь, не замедляясь, путаясь в валящихся ногах, усиленно смаргивая черные точки, время от времени заволакивающие взгляд, а в больной голове вертелось лихорадочное: «Раскроет! Поймает!»
Вдох. Сырой запах рыхлой после недавнего дождя земли ударяет в ноздри, еще больше будоражит возбужденное сознание. Выдох. Цепкие ветки голых кустов зло хлестают по лицу, норовя добраться до глаз, царапая оголенные части тела, те, что не прикрывались коротким полуразорванным платьем — особенно страдали руки, которыми я из последних сил очищала себе путь, отодвигая, ломая препятствующие растения. Вдох. Мир кружится, земля тянет обессиленное тело и сознание на себя, вниз. Выдох. Сверху льется на удачу насыщенный свет звездной ночи, упрямо пробирающийся сквозь густые сплетения ветвей. Вдох. Спотыкаюсь, падаю, поднимаюсь и бегу…
Выдох. Резкое столкновение… Леденящий ужас, всепоглощающее отчаянье затапливают душу, когда сильные до безысходности руки смыкаются на талии стальным захватом, и мой инстинктивно вздернутый взгляд впервые встречается с синим огнем ярости в Его глазах.
— Попалась, — мрачно протянул Он, и злая, предвкушающая улыбка возникает на его губах…
Меня передернуло от излишне яркой картины в памяти. Этот шрам до сих пор кровоточил, да кровоточить будет всегда.
После наказания тогда, на следующее утро я, им весьма опрометчиво, как подумала тогда, оставленная одной, обнаружила забавный факт на удачу острого угла камина. Кто бы мог подумать, что Он обезопасил свои вещи настолько? Как унизительно было осознание, что на камине заклинания parky, применяемого в зависимости от уровня для защиты предметов вроде зеркал и посуды от разбиваемости, не было. Оно стояло на мне…
— Солнце, — насмешливо хмыкнул Он, вернувшись спустя пару часов и обнаружив меня разбитой, равнодушно глядящей в никуда, так и оставшейся на полу около камина. — Неужели ты недостаточно поняла мой вчерашний урок? Больше последствий твоих капризов не будет, но факт попыток навредить себе… наказуем.
Он поднял меня с пола, впрочем, я была слишком раздавлена, чтобы как-то отреагировать. Демон, правда, угрозу свою оставил висящей в воздухе, вздохнул и вывел, как питомца на поводке, из спальни.
Дни превратились в однообразный кошмар. Утренняя прогулка в парке, только в его сопровождении, небольшая светлая столовая, разрешенные гуляния по замку. Постепенно какие-то мысли возвращались, я даже стала проявлять энтузиазм в новооткрытом хобби. Рисовать, выплескивая оставшиеся эмоции на холст — это было единственным спасением в золотой клетке.
Ночи были и остаются пытками, но порой палач благоволил не прийти, или просто лечь рядом, кажется, способный уставать. Я не знала, чем он занимается днями, после того, как выгуливает меня, но уверена, что ничего, кроме войн и пыток чудовище не ведет.
Однажды, это был редкий случай, когда он говорил со мной, демон спросил, о чем я мечтала некогда, до того, как сломалась. А я… я мечтала создать семью, мечтала быть счастливой под крыльями своего любимого, мечтала быть хрупкой и нежной с Эрдэном, а для окружающих стать сильной и решительной. Такой… какой уже не стану. Поэтому ответом демону было молчание.
Сегодня меня, кажется, посадили под арест. А возможно, он просто слишком занят, чтобы гулять со взбесившейся зверушкой.
Во всяком случае, я уже не могла позволить себе лежать, как прежде, страдать и сутками пялиться отсутствующим взглядом в потолок. Все мы привыкаем. Ко всему можно привыкнуть. Если, конечно, личность не переломлена совсем.
В ванной, уже после того, как пыталась соскрести с себя кожу мочалкой, доведя ее до почти красноватого оттенка, случайно наткнулась на свое отражение и… застыла.
Что должно было там быть? Бледная, среброволосая, хотя некогда имевшая чистое золото вместо потухших ныне прядей, болезненно-худая, уставшая женщина, потерявшая свою нечеловеческую и суть и любовь. Это представало напротив меня каждый проклятый день в плену. Но сейчас, пусть была все так же измучена, все так же тускла, я видела невозможное, неправдоподобное, шокирующее нечто — жизнь в себе. Волшебную, совсем крохотную, даже не до конца сформировавшую очертания, жизнь в материнском теле…
* * *
— А помнишь, Ари, ты обещала мне трех мальчиков и двух девочек? — томный шепот пощекотал шею, заставил дернуться и, осознав слова, резко развернуться с возмущением.
С момента, как я проснулась в его жарком объятии, мы так и остались в постели, потому что у меня не было силы мужества встать и прошествовать, прикрываясь одеялом, хотя бы в гардеробную, а он давился смехом и уговаривал не смущаться. Однако я явственно услышала смешок, когда в самом начале заливалась краской, и это было весьма непредусмотрительно с его стороны, потому что совершенно искренне обиделась, перевернулась и, крепко зажмурившись, лежала, вспоминая свое… поведение ночью, периодически не сдерживая стоны невыносимого стыда. Он извинялся за неуместный смех, твердил, что ничего страшного, все понимает, утешал, и все равно безнадежно портил срывавшимся время от времени «кашлем». А вот смена стратегии помогла, потому что проигнорировать такой наглый блеф я не смогла.
— Что?! — пискнула было истеричное, встретила его хитрый прищур, разозлилась… но опять отвернуться мне не дали, и нежный, осторожный, трепетный поцелуй заставил забыть о всяких стеснениях и… в общем, Эрдэн очень убедительно внушал, что стыдиться бессмысленно.
— Я такого не обещала, — уже гораздо позже, бесстыдно положив голову на его твердую грудь, прикрыв глаза, тихо сказала я.
— Точно? — насмешливо переспросил он. — Ари, любимая, ты, вообще, много чего мне этой ночью обещала, но если не помнишь, сейчас мы повторим… обещание, чтоб наверняка.
Мы остановились на пятерых мальчиках и четырех девочках, когда я заикнулась о том, что это шовинизм. Он безропотно согласился и заключил, что и мальчиков, и девочек по шесть.
— Я хочу поговорить, — голос почти не дрогнул.
Вчерашний день я провела в раздумьях, да так и не уснула ночью, пытаясь решиться… И сейчас, остановившись посреди внутреннего двора замка, где проходила прогулка сегодня, набиралась мужества сказать о том, на что решилась.
Демон замер. Я никогда еще не начинала разговор первой. Обернулся, пытливо вглядываясь в мое лицо, и под его вниманием я еще больше сжалась, но упрямо не отводила глаз.
Понятие «сильфа» никогда не являло собой аналог «матери». Дети вынашивались положенные девять месяцев, во время которых вынужденной по закону «мамочке» запрещалось принимать истинную ипостась. После рождения мы воспитывались ветрами, а мать бесследно растворялась в свободном полете, и даже при случайных встречах в будущем, даже чувствуя родственные узы, «семья» и не думала обозначать данных фактов, мол, ну семья и семья. Но со мной, дефицитной, было иначе. Сильфы не бывают полукровками — это так, дети рождаются всегда от человеческих мужчин, потому что их гены, как чистый лист, позволяли рисовать на себе сильфийскому ДНК. И все же… я родилась исключением — неправильной, лишенной истинной ипостаси, то есть бестелесного состояния, практически человечкой с крыльями. Ветра не взяли меня, отказались. Но от голодной смерти брошенного всеми младенца спасли милостивые арвийцы, и я воспитывалась до двенадцати лет в арвийском детском приюте, после чего сбежала. Сбежала, впервые раскрыв крылья целиком, чего не разрешалось в строгом приюте, взлетела, и тогда ветра с большой неохотой, но приняли вставшую калеку под свою опеку. Пусть я никогда не могла стать их частью, полет заменил мне воздух, стал наркотиком. Но я отказалась от него, когда жизнь заполонил собой мой возлюбленный, единственный и вечный — Эрдэн.
Гонимая всеми получеловечка, я всегда желала недоступного материнского тепла, грезила о том, чтобы меня полюбили, приняли в какое-нибудь, любое, хоть орочье, общество. И когда Эрдэн, сильный, успешный, влиятельный, арвиец высшего света ни с того ни с сего обратил на меня внимание…. Одурманенная неожиданной лаской, искренне верила, что Судьба, наконец, вручила задолженное мне счастье. Осознала, что ошибалась, когда с жестоким смешком она забрала счастье так же неожиданно, как вручила.
Полукровки у демонов всегда ценились, в отличие от общества тех же эльфов или друидов. Они рождались практически такими же, что и чистокровные, даже чаще с увеличенными способностями.
Я знала, что Он обеспечит моему ребенку все, и даже больше. А я… стану самой лучшей матерью и… изображу любящую жену.
Нужно было лишь сказать ему об этом. Объяснить, пообещать, убедить в своей смиренности…
— Я беременна, — выдала я на одном выдохе, а больше слов не нашлось. Не нашлось, да и не понадобилось…
В ту злопамятную ночь, искренне вдохновленная приключенческими романами, тайком свистнутыми из под носа вечно спящего охранника преподавательской библиотеки, я — двенадцатилетняя сирота, уверенная, что мир не может не крутиться вокруг нее, собиралась сбежать из скучного приюта навстречу непременно увлекательным и веселым авантюрам.
Собрала свои и некоторые не свои нехитрые пожитки, оделась поудобнее, прокралась, прикрытая покровом ночи в на удачу безлюдный двор и, привычным для своей хулиганской натуры жестом взломала «охранку» ворот.
Все шло замечательно. Барьер, в основном призванный задерживать преступников снаружи, пропустил выходящего изнутри без проблем. В охране, если что и зафиксировали, то махнули рукой на маленькую никому не нужную сиротку, а то и порадовались сэкономленным расходам.
На всякий случай я припустила шагу, стараясь не сходить с основной тропинки. Сумрачный лес не особенно положительно играл на страшном детском воображении, изношенные серые туфли натирали старые и добавляли новые мозоли, дешевая шерстяная шаль, несмотря на достаточную теплоту, продувалась в некоторых местах особо настойчивым ветром, но горящая энтузиазмом, я говорила себе: «Назад пути нет, солдат!» и маршировала, даже не очень-то представляя, куда направляюсь и что буду делать.
Спустя долгое время, выдохнувшись и решив, что погони точно не будет, дальше я уже плелась. И сразу стало страшно: «Почему ветка так громко хрустит?», «Что за жуткие огоньки следят за мной с дерева?», «Это что, был вой… волков?!»
Я неплохо ориентировалась в темноте, даже хорошо видела, но, подхлестнутая страхом, побежала, не разбирая дороги, а воспаленный мозг рисовал все больше и больше кошмариков со всех сторон.