Через двадцать минут Бауэр принесла мне в камеру ужин: ветчина, картофельная запеканка-гратан, молодая морковь, цветная капуста, салат, молоко, кофе и шоколадный кекс. С такой кормежкой мысль о голодовке сразу вылетает из головы. Впрочем, я все равно на это не пошла бы. Протесты протестами, а желудок оставаться пустым не должен.

Пока я не начала есть, Бауэр ознакомила меня с обстановкой — показала туалетные принадлежности, научила пользоваться душем, рассказала о распорядке дня. В выдвижном ящике, встроенном в кровать, обнаружились ночная рубашка и смена одежды — почему только одна, Бауэр так и не объяснила. Вероятно, они боялись, что если дать нам слишком много вещей, мы станем повально вешаться на потолочных балках… которых в камерах не было. Или посчитали, что долго я не проживу? Ой, весело.

Закончив экскурсию по камере, Бауэр не спешила уходить — может, чаевых ждала?

— Я хотела бы извиниться перед вами, — начала она, едва я принялась за еду. — Тот инцидент наверху… я не знала, что они замышляют. Ни к чему выкидывать такие шутки над нашими гостями. Вам и так нелегко.

— Ничего, — пробубнила я, набив рот ветчиной.

— Еще как чего. Прошу вас, если во время моего отсутствия повторится что-нибудь подобное, сообщите мне. Хотите, доктор Кармайкл осмотрит ваш живот?

— Со мной все нормально.

— Можете поменять футболку. Вот здесь для вас приготовлена чистая.

— Все нормально, — повторила я, добавив из вежливости: — Разве что попозже.

Бауэр старалась отнестись ко мне по-человечески, и мне, по идее, надо бы отвечать ей тем же… но только по идее. Что, спрашивается, я должна ей сказать? «Спасибо за заботу»? Да о какой заботе может идти речь, если она же меня и похитила? Однако ее чувства казались неподдельными. Возможно, сама Бауэр не видела тут никакого противоречия — действительно беспокоилась о том, как со мной обращаются, и ждала от меня каких-то слов. Каких? Я не так-то часто общалась с представительницами своего пола. Болтать о всякой чепухе с женщиной, которая накачала меня снотворным и упрятала в камеру? Нет уж, увольте.

Мне так ничего и не пришло в голову, и Бауэр в конце концов покинула камеру, оставив меня со смешанным чувством облегчения и вины. Да, мне полагалось проявить хоть какое-то дружелюбие, но какие там беседы, когда болит спина, живот, и есть жутко хочется… Кроме того, пора было ложиться спать — не потому, что я устала, а из-за Джереми. Он способен поддерживать с нами ментальный контакт… но только когда мы спим, и в этом вся загвоздка. После стычки с Лейком под натиском тревоги все мои психологические барьеры обрушились, и надо было посоветоваться с Джереми, пока я еще держала себя в руках. Он скорее всего уже разрабатывал план моего спасения — но я хотела услышать об этом из его уст, хотела наверняка знать, что Стая взялась за дело. Однако еще больше я нуждалась в его поддержке — в старшем товарище, который прогнал бы мой страх, утешил, что все будет хорошо, пускай даже и солгав… Любезничать с Бауэр я буду завтра, а сегодня мне нужен Джереми.

Поужинав, я приняла душ. Право на личную жизнь начинается с недоступной для чужого взгляда уборной. Стены этой были совершенно прозрачными. С душевой кабинкой вышло не лучше: матовое стекло смазывало очертания, но оставляло крайне мало простора для фантазии наблюдателя. Я соорудила импровизированную занавеску, прикрепив полотенце одним концом к унитазу, другим к зеркальцу над раковиной. Разгуливать голышом по Стоунхэйвену — это одно дело. Щеголять в таком виде перед незнакомыми людьми я не собиралась. Сев на унитаз, я накинула полотенце на колени: личная жизнь должна оставаться личной.

После душа я надела на себя те же вещи, что и раньше. Их ночная рубашка мне не нужна, и завтра переодеваться тоже не стану. Приму еще раз душ и буду надеяться, что старая одежда к утру не запахнет. У меня больше не осталось ничего своего, и добровольно я с этими вещами не расстанусь — по крайней мере пока запах не начнет валить с ног.

Той ночью Джереми так и не вышел на связь. В чем могла быть причина? Раньше контакт не удавался лишь в одном случае — если мы были без сознания или под действием каких-то препаратов. В моей крови давно уже не осталось и следа транквилизаторов, и все же я изо всех цеплялась за это объяснение. Могло сыграть свою роль и то, что я находилась под землей, но об этом думать не хотелось — ведь тогда советов Джереми мне не видать. А вдруг он вообще решит, что я погибла, и не предпримет никаких попыток меня спасти? В глубине души я знала, что все это — чушь собачья. Клей придет за мной. Он сдастся, лишь увидев мой труп. И все-таки тревога грызла меня; ее противный голосок пытался подорвать мою веру, твердя беспрестанно, что я ошибаюсь, что Клей не станет ради меня рисковать жизнью, что я вообще никому не нужна. В конце концов я проснулась в холодном поту и без малейших сомнений: меня все покинули. Уже не оставалось сил, чтобы убедить себя в обратном. Я была совсем одна — и боялась, что выбираться отсюда придется в одиночку, полагаясь лишь на собственный ум. Но в себя-то я как раз и не верила…

Ближе к рассвету кто-то попытался установить со мной контакт, однако это был не Джереми. Мне снилось, что мы с Клеем сидим в какой-то монгольской юрте — а в степи беснуется вьюга — и спорим, кому достанется последнее драже «М&М» из пачки. Я уже готова уступить, но разгневанный Клей закутывается в доху и бросается наружу, поклявшись на прощанье, что никогда, никогда не вернется. И я проснулась — насмерть перепуганной, с бешено колотящимся сердцем… Едва я попыталась задремать, как кто-то меня окликнул. Голос, похоже, женский, но в смутной полудреме невозможно было определить, во сне я его слышу или наяву. Попытка оторвать голову от подушки закончилась провалом, и начался новый кошмар…

Утром я долго валялась в постели, теша себя несбыточной надеждой, что Джереми по-прежнему пытается ко мне пробиться, и нужно лишь подремать еще несколько минут… Признала поражение я только в половину девятого. Сон давно ушел — что толку лежать с закрытыми глазами и обманывать себя.

Спустив ноги с кровати, я тут же согнулась пополам и чуть не упала на пол. Чувство было такое, будто ночью кто-то исполосовал мой живот сверху донизу. Вот уж не думала, что какие-то несчастные ранки могут так болеть. А ведь я их сама себе нанесла — меньше суток в заключении, а навредила себе больше, чем все похитители вместе взятые. Может, Патрик Лейк чувствовал себя хуже, но я в этом очень сомневалась. Спину ломило после его вчерашних ударов. Я попыталась принять вертикальное положение, и тело недвусмысленно выразило протест — и спереди, и сзади. Кое-как я доковыляла до душевой кабинки. От горячей воды спине стало лучше, зато живот обожгло болью. От холодной воды жжение утихло, но вернулась ломота в спине. Второй день начинается еще лучше, чем первый…

Бауэр принесла завтрак, и настроение у меня резко испортилось. Разумеется, против самой еды я ничего не имела, да и Бауэр в роли официанта не вызывала особой неприязни. В уныние меня вогнал ее вид: бежевые замшевые брюки (как раз по фигуре), воздушная льняная блузка, высокие — до колен — сапоги, волосы небрежно собраны в пучок, на щеках здоровый румянец, который ни за что не спутаешь с макияжем. И еле уловимый лошадиный запах — точно Бауэр явилась ко мне прямиком с утренней конной прогулки. На мне же была драная окровавленная футболка, волосы — от природы тонкие — из-за неподходящего шампуня спутались, а под глазами после тяжелой ночи набухли мешки. Бауэр бодро меня поприветствовала; я проковыляла, еле держась на ногах, к столу и буркнула что-то односложное в ответ. Даже сутулясь, я возвышалась над Бауэр на несколько дюймов — этакая женщина-неандерталец: большая, безобразная и не особо сообразительная.

Бауэр снова попыталась завязать беседу. Разговаривать не хотелось, но завтрак в одиночестве стал для меня непозволительной роскошью. Раз уж придется самой планировать побег, нужно для начала выбраться из камеры. Самый простой способ этого достичь — влиться в их «команду». А к этому, в свою очередь, можно прийти только через расположение Бауэр. Значит, придется вести себя паинькой. Звучит просто, а вот на практике… На практике я не могла себя заставить болтать о всяких пустяках с человеком, который меня в эту камеру и упрятал.

— Стало быть, вы живете в окрестностях Сиракьюс? — спросила Бауэр.

Я, не отвлекаясь от поедания бублика, кивнула.

— А моя семья родом из Чикаго, — сообщила она. — «Бауэр Пейпер Продактс». Слыхали?

— Что-то знакомое, — солгала я.

— Это давний бизнес. Очень давний.

Похоже, от меня ждут восхищения? Что ж, буду кивать головой — с самым впечатленным видом.

— Знаете, это так странно, — проговорила Бауэр, откидываясь на спинку стула. — Странно расти, когда за тобой стоит такое имя, такие деньги. Конечно, сама я к этому привыкла, потому что ничего другого в жизни и не знаю. Но стоит взглянуть на себя стороны — и понимаешь, что все тебя считают баловнем судьбы. Будто ты и в самом деле родилась с серебряной ложкой во рту, как в том старом выражении. Ты просто обязана быть счастливой, и да поможет тебе бог, если это не так.

— Не в деньгах счастье, — пробубнила я, внутренне поежившись от такой банальности. К чему все эти разговоры? Что, она сочувствия от меня хочет? Мол, богатство не приносит мне радости, оттого и похищаю ни в чем не повинных людей… ну, может, кое в чем и «повинных», но уж точно ничего не подозревающих.

— А вот вы и вправду счастливы, — произнесла Бауэр. Это был не вопрос, а утверждение.

Мне удалось изобразить на лице улыбку.

— В эту конкретную минуту, когда меня держат взаперти чужие люди? Я бы не сказала…

— Ну а в общем? До того, как вы попали сюда? Ваша жизнь полностью вас устраивает?

— Не жалуюсь. Но от идеала она очень далека. Одно проклятие оборотня…

— На самом деле вы свою силу проклятием не считаете — что бы вы там ни говорили.

Теперь она смотрела мне прямо в глаза. Или даже в душу. В горящем взгляде какой-то неясный голод, вся подалась вперед… Я чуть отодвинулась от нее.

— Иногда считаю, вы уж мне поверьте. — Я прикончила остатки бублика. — Как вкусно! Отличный бублик, такие только в Нью-Йорке делают. А добавки мне не положено?

Бауэр приняла прежнюю позу. Огонь в ее глазах погас, вернулась на место привычная вежливая улыбка.

— Что-нибудь придумаем. — Взгляд на часы. — Однако вам пора на обследование к доктору Кармайкл.

— Это ежедневная процедура?

— Нет-нет, что вы. То, что было вчера — так, предварительная проверка. А сегодня у вас полный медосмотр.

Бауэр подняла руку. Открылась дверь, и в камеру вошли двое охранников. Так они ждали там все это время! Я втайне надеялась, что Бауэр стала мне доверять, и на этот раз обойдется без вооруженного сопровождения. Видно, не обошлось. Одна видимость доверия, а по сути — пшик. Да, она не глупа. Черт.

У меня появилась соседка: выйдя из камеры, я увидела в помещении напротив женщину, сидевшую спиной ко мне за столом. Похожа на… Нет, такого быть не может! Мне бы кто-нибудь сказал!

Женщина повернулась ко мне в профиль. Да, это была Рут Винтербурн.

— Когда ее?.. — проговорила я.

Проследив за моим взглядом, Бауэр улыбнулась, словно я отыскала подарок, искусно спрятанный под елкой.

— Ее привезли одновременно с вами. В то утро мы вели наблюдение за «Легион-холлом». Как только вы уехали, мы с Ксавьером решили последовать за вами. Основная часть группы осталась на прежнем месте. Мы предполагали, что в конце концов кто-нибудь отобьется от других. По счастью, это оказалась Рут. Очень ценная добыча. Впрочем, любой из пятерых нас бы устроил. Кроме ее племянницы, пожалуй. От такой молодой ведьмы, к тому же еще ученицы, проку мало. Вот Саванна совсем другое дело — учитывая ее возраст и способности ее матери.

— Почему тогда я увидела Рут только сегодня?

— Поездка оказалась для нее… сопряжена с некоторыми трудностями. Возраст сказывается — хотя он-то и представляет для нас наибольшую ценность, приходится быть вдвойне осторожными. Мы переборщили с транквилизаторами. Но сейчас с ней все нормально.

Нормально, говорите? Тусклый взгляд, пожелтевшая кожа, вялость — может, кому-то это все и казалось естественными признаками старения, однако я привыкла видеть Рут совсем другой. С точки зрения физиологии с ней и впрямь все было в порядке — никаких болезненных симптомов, ничего не сломано. И все же ей нанесли нешуточный вред.

— У нее не больно-то веселый вид, — заметила я. — Подавленный даже.

— Бывает.

Простая констатация факта. Эмоций — ноль.

— Может, мне с ней поговорить? — предложила я. — Я бы как-то ее взбодрила…

Бауэр задумчиво постукивала пальцами по бедру, размышляя над моим предложением. Если она и подозревала в нем какие-то скрытые мотивы, то ничем этого не выдала.

— Что-нибудь, может, и придумаем, — сказала она наконец. — Вы всегда готовы к сотрудничеству, Елена. Остальные беспокоились на ваш счет, но если не считать эпизода с дырой в стене, вели вы себя на удивление хорошо. А я считаю, что хорошее поведение нужно поощрять.

С этими словами она повернулась и зашагала к наружной двери. Внутри меня все кипело, и все же я последовала за ней, как послушный щенок. А ведь и точно, дрессированный щенок. Вы уж простите, но о взрослой женщине не говорят, что она «хорошо себя ведет». Однако Бауэр выразилась именно так — и безо всякого злого умысла. «Будь хорошей собакой, Елена, и получишь угощение». Мне с трудом удавалось себя сдерживать — так хотелось высказать Бауэр, что я на самом деле думаю о ее системе поощрений… и все-таки я смолчала. Мне нужно было поговорить с Рут. Здесь я могла довериться ей одной — и просить помощи уже не стеснялась. В Питсбурге ее заклинания выручили нас в безвыходной ситуации. Объединив наши способности, — от нее магия, от меня физическая сила, — мы сумеем выбраться отсюда.

Как и подобает послушному щенку, медосмотр я прошла, даже и не пикнув. А на этот раз он оказался весьма обременительным. С меня сделали несколько рентгеновских снимков, взяли пробы крови, мочи, слюны и еще каких-то жидкостей, о существовании которых я прежде и не подозревала. Потом к моему телу прикрепили провода, сняли кардиограмму и электроэнцефалограмму. Кармайкл щупала меня, тыкала разными инструментами и задавала вопросы, на которые я постеснялась бы отвечать и гинекологу. Однако я не сопротивлялась и делала все, что от меня требовалось, поскольку на кону стоял разговор с Рут.

Осмотр продлился несколько часов. В полдень раздался стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения, в лазарет вошли двое охранников — может, те же самые, что привели меня сюда утром, не знаю. К этому времени я уже перестала их различать — все эти коротко стриженные головы слились для меня в сплошную кляксу, без имени и особых примет. Видел хотя бы одного — считай, видел всех. В начале осмотра какой-то паренек присматривал за мной, но примерно через час он пробубнил, что его смена кончилась, и попросил доктора Кармайкл позвонить на пост. Она этого так и не сделала. Я сперва подумала, что эти двое прибыли вместо него, однако на самом деле они привели «человека-хамелеона», Армена Хэйга.

— Я не успеваю, — бросила Кармайкл, не отводя взгляда от подсвеченных рентгеновских снимков, развешанных на стене.

— Нам подождать снаружи? — спросил один из охранников.

— Нет необходимости. Пожалуйста, займите второй смотровой стол, доктор Хэйг. Я скоро закончу.

Хэйг кивнул и прошел, куда велели. Охранники обещали вернуться через час и покинули помещение. Наручников на Хэйге не было. Видимо, особой опасности он не представлял — даже если бы ему и удалось изменить внешность, незнакомый человек на территории комплекса сразу бы привлек к себе внимание. Какой уж там побег…

Кармайкл суетилась еще минут двадцать — изучала рентгеновские снимки, что-то разглядывала в микроскопах, делала записи в блокноте. Наконец, оглядев комнату, она взяла с металлической тележки поднос с колбочками.

— Прежде чем закончить с вами, мисс Майклс, мне нужно провести в лаборатории один тест.

Кажется, у меня дежа-вю? Закрываем в одном помещении со мной другого заключенного, находим повод отлучиться… а потом наслаждаемся зрелищем. Что, больше им ничего на ум не приходит?

Кармайкл направилась было к выходу, но резко остановилась и перевела взгляд с меня на Хэйга. Немного подумав, она поставила поднос на стол и включила переговорник. Хотя она стояла к нам спиной и говорила вполголоса, мне не составило труда разобрать ее слова: докторша спрашивала у кого-то из охранников, можно ли оставить меня наедине с Хэйгом на несколько минут — при условии, что я в наручниках. Оказалось, можно.

— Не забудьте включить камеру наблюдения, — проговорил Хэйг, когда она дала отбой. Голос у него был приятный, бархатный, без следа какого-либо акцента.

Кармайкл фыркнула.

— Я даже свой видеомагнитофон программировать не умею. И вы хотите, чтобы я управлялась с этой штуковиной? — Она показала на камеру у себя над головой. — Но я вас предупреждаю — о побеге можете забыть. Дверь я за собой закрою, В приемной есть камера, и вот она-то работает прекрасно, а в коридоре дежурят охранники. Всякие выверты с вашей стороны им не понравятся.

С этими словами она подхватила поднос и вышла из лазарета.