1

Это был понедельник.

День рождения Великого человека выпал на грядущую субботу. Праздник предстоял пышный, но без теплоты и сердечной приветливости. Управляющий отелем «Бомонт» Пьер Шамбрен почувствовал напряженную атмосферу, которую испытал всего раз в жизни, когда ждал в приморском городке в Британии команды президента Эйзенхауэра «Вперед!». Господину Шамбрену уже приходилось участвовать в подготовке торжеств в честь Великого человека, но тогда он взялся за дело с младенческим неведением. Среди гостиничных управляющих Шамбрен считался знатоком своего дела и полагал, что праздник, каким бы изощренным и дорогостоящим ни планировался, не может поколебать спокойствие его мирка. Но ошибся. Великий человек обладал непревзойденной способностью превратить даже невинное крещение ребенка в настоящий ад. Его отличали особенно изощренные формы садизма, поэтому в предстоящие шесть дней не только ни один служащий отеля, но даже ни один постоялец не мог рассчитывать остаться в стороне.

Сатанинская сила Великого человека начнет действовать ровно в десять в этот понедельник и будет длиться до утра следующего воскресенья, когда измотанная команда официантов, их помощников и портье приступит к разборке завалов, оставшихся в бальном зале отеля после двухсот пятидесяти гостей.

Господин Пьер Шамбрен испытывал напряжение, не нервничал и ни в коем случае не трусил. Он был на войне отличным солдатом, потому что не числился среди геройствующих болванов, не принимавших в расчет риск и бездумно бросавшихся навстречу опасности. Благодаря живому воображению он мог предвидеть опасность, и, чтобы встретиться с ней лицом к лицу, требовалось истинное, а не показное мужество. А работая управляющим отелем, оказывался в различных ситуациях, требовавших такта и железной выдержки. Несмотря на репутацию шикарного отеля высшего класса в Нью-Йорке, «Бомонт» сталкивался с теми же проблемами, что гостиницы более низкого уровня. Пьяницы, отказывающиеся платить, девицы по вызову – самые дорогие в городе, но тем не менее проститутки. Бесконечные вздорные, необоснованные жалобы, самоубийства, сердечные приступы пожилых господ и капризы престарелых вдовствующих аристократок, таких богатых, что они сами не знают, сколько у них денег. Придурки вроде грека на двадцать четвертом этаже, который исхлестал плеткой двух привязанных к спинке кровати девиц, и это сошло бы ему с рук, если бы не захотел присоединить к своим садомазохистским трофеям еще и ни в чем не повинную горничную. Шамбрен справлялся с такими и многими другими проблемами с безупречной деловитостью. Но праздник Великого человека – это совершенно иное дело!

В отеле «Бомонт» клиентам уделяют особенное внимание не для того, чтобы заслужить благодарность, а чтобы выудить у них долларовые купюры. Великий человек выложил за свои восьмикомнатные апартаменты 194 000 долларов, а ежегодный счет за обслуживание составлял 32 000. Поэтому отель и его персонал сносили его изощренные ходки и величали «сэром», даже если в уме не испытывали никакого уважения.

Шамбрен, ясно представлявший, что готовит ему и его людям грядущая неделя, закурил египетскую сигарету и посмотрел в широкое окно своего кабинета на Центральный парк. Он был смугл, невысок и крепко сбит. Под глазами темные круги, взгляд то жесткий, как у часто выносящего смертный приговор судьи, то с неожиданными искорками юмора. Француз по рождению, он приехал в Штаты маленьким мальчиком и мыслил как американец. Учеба гостиничному делу привела его обратно в Европу. Он свободно говорил на нескольких языках, мог при случае козырнуть европейским лоском, но думал на американский манер.

– Шваль! – бросил он зеленым акрам Центрального парка.

Существовали две чувствительные области, которые заслуживали беспокойства. Шамбрен повернулся на вращающемся кресле и поднял трубку с одного из нескольких телефонов на столе.

– Слушаю.

– Это мистер Шамбрен, Джейн. Могу я поговорить с миссис Уич?

– Соединяю, сэр.

Шамбрен слегка улыбнулся. В прежние времена телефонистки коммутатора отвечали клиентам фразой: «Чем могу служить?» Результат иногда обескураживал. Постояльцы требовали: «Лети-ка ты, крошка, в номер 2404. Но только если блондинка и с хорошей фигуркой». Отвечать «слушаю» оказалось безопаснее.

Старшая телефонистка миссис Уич была крупной, грудастой, по-матерински заботливой женщиной. Она гордилась деловитостью, тактом и приземленной искушенностью своих девушек. Притом что примерно восемьдесят процентов проживавших в отеле мужчин изменяли здесь своим женам, прием звонков и сообщений требовал неприличной осведомленности о многих закоулках личных жизней.

– Доброе утро, мистер Шамбрен, – произнесла миссис Уич.

– Приятное утро.

– Согласна, мистер Шамбрен.

– Как бы нам его не испортили.

– Насколько мне известно, жалоб не поступало. По моим сведениям, вчера мы обработали тысячу сто звонков и не допустили ни одной ошибки.

– Сегодня ваши сведения будут не такими оптимистичными. Вы сидите?

– Прошу прощения?

– Вы сидите, миссис Уич?

– Да, сэр.

– В субботу Великий человек устраивает праздник по поводу своего дня рождения. Колеса закрутятся в десять часов. Предлагаю назначить одну девушку заниматься всеми звонками как в пентхаус М и из него, так и мистера Амато.

– Субботний вечер… – Голос миссис Уич дрогнул.

– Не так много времени для такого рода попойки. Провода раскалятся добела. Вы уж расстарайтесь, миссис Уич.

– Это моя работа, мистер Шамбрен.

– И вы с ней прекрасно справляетесь. А теперь, будьте добры, соедините меня с мистером Амато.

– Сию минуту, мистер Шамбрен.

Менеджер отеля затушил сигарету в стоявшей на столе бронзовой пепельнице. Он делал это медленно, погруженный в свои мысли.

– Организатор банкетов, – послышался веселый, неунывающий голос.

– Амато? Это Шамбрен.

– Доброе утро, мистер Шамбрен. Хороший сегодня день.

– Вероятно. Амато, я нашел на столе записку от Великого человека из пентхауса М. Он решил отпраздновать в субботу день своего рождения в бальном зале и пригласить двести пятьдесят человек.

– В эту субботу?

– Да.

– О господи!

– Вот именно.

– О господи!

– И вот теперь я собираюсь к вам в кабинет, Амато, чтобы несколько мгновений подержать вас за руку перед тем, как вы отправитесь к десяти на аудиенцию к его величеству.

– О господи!

– Я уже иду, Амато. А пока еще в пути, примите что вы там пьете от нервов и запейте бромозельцером. Если наблюдать, как вы каждый день в девять тридцать принимаете лекарство, то сам начинаешь дергаться.

– О господи! – повторил Амато, словно ничего не услышав.

С четвертого этажа, где был расположен его кабинет, мистер Шамбрен спустился в вестибюль отеля на лифте. Натренированный глаз почти подсознательно выхватывал и анализировал детали окружающего. С газетным киоском все в порядке. Экспозицию на витрине в здешнем филиале «Тиффани» со вчерашнего дня поменяли, и она приковывала к себе взгляд. На витрине магазина «Бонуит» вместо вечерней одежды появились лыжные костюмы. Стоявший у первой группы лифтов штатный детектив Джерри Додд приветливо кивнул. «Ищейка» или «легавый» – такие слова были в «Бомонте» табу.

Шамбрен остановился у конторки, где его встретил широкой улыбкой ответственный за предварительное бронирование мистер Аттербери.

– Все расхватали, кроме двух вип-номеров, – доложил он. Эти номера держали в резерве на случай неожиданного приезда важных персон. Их отдавали лишь по распоряжению Шамбрена или владельца отеля Джорджа Баттла. Но поскольку тот постоянно жил на Французской Ривьере, где, как говорилось, пересчитывал свои капиталы и никак не мог закончить, номера были в полном ведении Шамбрена.

– За ночь никаких эксцессов?

– Ничего такого, что бы стоило внимания, – ответил Аттербери.

Шамбрен повернулся, намереваясь пройти в дальний конец вестибюля, где располагался кабинет Амато, но в это время открылись двери одного из скоростных лифтов и оттуда появилось нечто вроде привидения.

«Привидением» была очень древняя, прямая как палка, величественная дама. Покрой ее норкового манто вышел из моды лет сто назад, зато мех был великолепен. С шеи на черном шнурке свисала муфта из того же меха. В правой руке она сжимала собачий поводок, на конце которого был прикреплен маленький черный с белым, посапывающий вздернутым носом японский спаниель. Направившись к пожилой даме, Шамбрен вспомнил, что служащие называют миссис Хейвен не иначе как «Безумной из Шайо». Возможно, она и была сумасшедшей, но снимала второй по стоимости номер в отеле.

Шамбрен изобразил глубокий поклон, прищелкивая каблуками, и одарил ее первостепенной из своего набора улыбок.

– Доброе утро, миссис Хейвен. Прекрасная погода.

Спаниель враждебно посмотрел на него. Дама вовсе не взглянула, словно его здесь и не было. Шамбрен подумал: не отступи он в сторону, она наскочила бы на него с неотвратимостью армейского танка. Он еще посмотрел, как миссис Хейвен вышла через вращающиеся двери на Пятую авеню. Спаниель семенил подле нее.

– Опять не удостоила? – спросил из-за плеча Джерри Додд.

Шамбрен позволил себе грустно улыбнуться:

– Миссис Хейвен уже семь месяцев у нас, Джерри. Все семь месяцев каждое утро с ней здороваюсь, и все семь месяцев она проходит мимо, словно я кресло у стены. Никаких жалоб, никаких претензий, но такое чувство, будто я ее чем-то обидел. Это меня гнетет.

– Радуйтесь, – посоветовал детектив отеля. – Швейцар Уэйтерс говорит с ней по часу и совершенно вне себя после того, как она берет его в оборот.

– Беседовать с ней нет никакого желания. Но меня мучает любопытство: что я такого сделал, почему она обиделась?

– Может, лучше выкинуть это из головы? – предложил Джерри. – Узнаете что-нибудь такое, потом не оберетесь неприятностей.

– Что ж, может быть, это мудрый совет, мой друг, – согласился Шамбрен.

На кромке стоявшего на столе Амато стакана виднелись остатки пены поспешно выпитого бромозельцера. Рядом расположилась целая коллекция лекарств: таблетки, микстуры, порошки. Было заметно, что их только что принимали. Мистер Амато был высок, темноволос, худощав и в этот момент очень бледен. Ему было лет за сорок. Выходец из Рима, в молодости он, наверное, отличался удивительной красотой и имел профиль, как у бога на монете. Но теперь у него появилась одышка, темные круги под глазами и морщины, свидетельствовавшие о расстройстве пищеварения и начинающейся язве. Когда Шамбрен входил, Амато заламывал руки, словно убитая горем мать, скорбящая над павшим в сражении сыном.

– Если бы я ушел с работы прямо сейчас, как бы вы поступили? – спросил он.

– Попытался бы нанять организатора банкетов из отеля «Пьер», – безмятежно отозвался Шамбрен, сел у стола хозяина кабинета и закурил египетскую сигарету.

– Попробуйте купить выдержанную говядину на двести пятьдесят человек! – плаксиво пожаловался Амато. – За такой короткий срок это невозможно.

– Пусть едят пирожные, – улыбнулся управляющий отелем.

– Вы хоть представляете, что это такое? Споры по каждому пункту меню, по каждой бутылке вина, по каждой детали обслуживания! Но даже если сделать все точно по его приказу, все равно заявит, что все получилось вовсе не так, как он желал! Мои лучшие люди пригрозят, что уйдут, тогда им придется неимоверно много платить.

– Из средств его величества. – Шамбрена нисколько не тронули причитания организатора банкетов.

– Помню по прошлому разу: цветы придется везти самолетом с Гавайев, особую семгу с канадского северо-запада, вина, которых не окажется в подвале…

– Никаких не окажется, – перебил Шамбрен.

– Какое еще сумасбродство придет ему в голову?

– Мой вам совет: обойдите его на кривой.

– На кривой?

– Как говорят по телевизору, нанесите упреждающий удар. Проймите до самых печенок.

– Но как?

Шамбрен провел по усам безукоризненно ухоженным большим пальцем.

– Суп из хвостов кенгуру. К нему, кстати, подают особого сорта мадеру.

– Суп из хвостов кенгуру!

Управляющий отелем мечтательно улыбнулся.

– Доставят специальным рейсом из Австралии.

– Вкусный? – Амато сразу стал практичным.

– Невообразимо отвратительный. – Шамбрен развеселился. – Но будьте уверены, все двести пятьдесят гостей подъедят его до последней капли, словно у них начисто отсутствует вкус. И это в период тягот и жутких испытаний доставит вам истинное удовольствие.

Бледные губы мистера Амато растянулись в комически-зловещей улыбке.

– Так говорите, суп из хвостов кенгуру? Спасибо, мистер Шамбрен.

– К вашим услугам. – Управляющий отелем потушил сигарету. – Согласен, выдержанная говядина – это проблема. Предлагаю разрекламировать его величеству оленину по-обер-егермейстерски. К ней донышки артишоков с пюре из каштанов.

– Если я уйду, вам не потребуется нанимать Раму – организатора банкетов.

– Занимайтесь своим делом, Амато. Его величество вас не убьет. Через неделю будет снова понедельник, и все останется позади. – Шамбрен посмотрел на стенные часы за спиной своего собеседника. Они показывали пять минут десятого. – Предлагаю вам пропустить еще один бромозельцер, а затем, мой друг, за дело.

Старшая телефонистка миссис Уич действовала уверенно и толково. Без пяти минут десять обязанности были перераспределены. Теперь курносая, рыжая Джейн Приндл, ее лучшая работница, занималась исключительно входящими и исходящими соединениями для пентхауса М, а также мистера Амато, которому теперь придется звонить во все концы света.

Под надписью «Пентхаус М» заморгала красная лампочка.

– Началось, – сухо сообщила Джейн. И тут же сладчайшим тоном сказала в трубку: – Слушаю.

В наушниках послышался холодный тонкий голос с сильным британским акцентом:

– Будьте добры, точное время.

Джейн прервала связь.

– Его величество швыряет миллион долларов на организацию вечеринки, но ему не хватает денег, чтобы купить часы. – Телефонистка восстановила контакт. – Одна минута одиннадцатого. – Это было сказано прежним сладчайшим тоном.

– Вы уверены?

– Да, сэр.

– Благодарю.

Жилец повесил трубку.

– Ну вот, – усмехнулась Джейн, – теперь ему известно, сколько сейчас времени.

– Соедини меня с мистером Амато, – попросила миссис Уич сидевшую рядом с Джейн телефонистку.

Мистер Амато ответил на звонок без привычной живости в голосе.

– Говорит старшая телефонистка миссис Уич, – начала она. – Только что звонил его величество и интересовался временем. Вы на минуту тридцать четыре секунды опаздываете к назначенному им времени.

– Боже! – воскликнул организатор банкетов.

 

2

Когда мужчина достигает почтенного возраста – семьдесят пять лет, кажется вполне логичным, что эту дату следует отпраздновать. А если он к тому же человек уважаемый и всемирно известный, достигший высот в своей профессии, можно ожидать, что к нему постараются приехать знаменитости со всего мира.

Можно также предполагать, что праздник организуют его почитатели. Даже если юбиляр – один из богатейших на Земле людей, они захотят оказать ему уважение.

Но планируемый праздник, который уже успел привести в сильное волнение персонал отеля «Бомонт», оплачивал сам Великий человек. Список приглашенных удивлял тем, что в нем отсутствовали другие известные фамилии. На семидесятипятилетие Обри Муна позвали странную компанию: бродяг, мошенников, психопатов, алкоголиков, нимфоманок и дешевых авантюристов. Предполагалось присутствие нескольких честных представителей прессы, одиозных политических фигур и совсем немного уважаемых людей, которые не побрезгуют принять приглашение на это сборище.

Обри Мун!

Британец по рождению, он заработал большое состояние в двадцать один год. Это произошло в 1908 году. Его первые рассказы, которые публиковали маленькие журналы по искусству на левом берегу Сены, были слабыми и невразумительными. Но даже в те дни он щедро тратил деньги на вечеринки. И тогда же было замечено, что друзья отстают от него так быстро, словно кожура от банана. Его самым большим удовольствием в жизни и тогда, и теперь было отыскать слабое место в ближнем, чтобы жестоко, без всякой жалости продемонстрировать всему свету. От него шарахались, как от ядовитой медузы. Поначалу его главной темой были супружеские измены, и своими разоблачениями он разбил не одну семью. Непорядочность и моральные изъяны тоже давали большой простор для «творчества». Расставшись под влиянием таких мастеров пера, как Киплинг и Сомерсет Моэм, со своим туманным стилем, он стал ведущим военным корреспондентом. Его жестокость и вместе с тем репутация росли, потому что теперь он взялся за людей из высшего общества. Муна толкала вперед ненасытная жажда власти и способность подчинять себе влиятельных мужчин и женщин. И все от имени честной, отправившейся в крестовый поход журналистики. Его боялись, ненавидели и принимали, поскольку считалось, что тем, кто им пренебрегал или от него отворачивался, было чего опасаться. После войны он путешествовал по миру, писал романы и пьесы, получил Пулитцеровскую и даже Нобелевскую премии за успехи в области литературы. Голливуд осыпал его золотым дождем, хотя, судя по его банковским счетам, он и так уже давно не бедствовал. Мог вознести малоизвестную актрису или актера и превратить в звезду. Но берегитесь! Он держал своих избранников за горло и в любой момент мог обрушить – и обрушивал – репутацию. Мун запускал пальцы в пироги, которые не были ни американскими, ни английскими. После Первой мировой войны неустанно ездил по миру. Знал Ближний Восток, как мало кто из англоговорящих людей своего времени. Совершал восхождения на горы. Управлял самолетами. И как сообщалось, то и дело добивался любви женщин разного цвета кожи.

– Никогда не забуду ту крошку из Неаполя, которая так страстно мяла в своей ручке четки, – говаривал он, унижая одновременно и итальянских женщин, и католическую церковь.

Таким, если коротко, был этот Обри Мун.

В семьдесят пять он превратился в карикатуру на самого себя в тридцать лет. Во время Первой мировой войны был романтичным высоким красавцем, смуглым, хорошо сложенным, носил форму, держался небрежно-развязно или напускал на себя важный вид, дерзкие маленькие черные усы гармонировали с отливающими блеском темными как вороново крыло волосами. В семьдесят пять волосы и усы были такими же черными, но явно не благодаря особому расположению природы. Их умело красили. Щеки отвисли и побледнели, под глазами огромные мешки. Губы под крашеными усами то и дело кривила злобная улыбка. Он готов был проглотить каждого: от помощника официанта до президента.

В отеле «Бомонт» Обри Мун объявился два года назад, намереваясь купить роскошные апартаменты – пентхаус. Шамбрен показал ему пентхаус Л, который в тот момент был свободен и продавался. Его не испугала цена 194 000 долларов. И он как будто пропустил мимо ушей, что за ежегодное обслуживание полагалось еще тридцать две тысячи.

– Вполне хорош, – кивнул он Шамбрену. – Но мне нужен пентхаус М.

– Пентхаус М куплен, и в нем живут, – ответил управляющий отелем. – Л и М одинаковы.

– Мне нужен М, – наступал Мун. – Я заплачу десять тысяч долларов отступных его нынешнему владельцу, чтобы он со мной поменялся.

– Абсолютно невозможно, – ответил Шамбрен. – Его нынешнему владельцу десять тысяч долларов не нужны.

– В таком случае сделка не состоится.

Управляющий «Бомонтом», скрывая разочарование, пожал плечами:

– Как вам угодно. Но могу я вас спросить, почему вы непременно хотите пентхаус М?

– Все очень просто: моя фамилия начинается на М, поэтому мне нужен пентхаус М. И если я его не получу, отправлюсь искать то, что мне требуется, в другом месте.

На лице управляющего отелем ничего не отразилось.

– Предположим, я сумею убедить жильца пентхауса М убрать с его двери букву М и заменить на Л, чтобы М поместить на вашу. Это для вас приемлемо? Затраты составят менее пяти долларов.

– В том случае, если мое жилище будет известно как пентхаус М.

Так началась долгая шахматная партия между мистером Шамбреном и Обри Муном, партия, в которой управляющему отелем приходилось проявлять все свое виртуозное умение.

Его нисколько не трогало, что кровать жильца являла собой копию древней китайской джонки. Не касалось, что пентхаус М был полон бирманскими ширмами, китайской парчой, тибетскими Буддами, роскошными восточными коврами. Не волновало, что в гостиной возвышалось нечто вроде покосившегося трона, покрытого матрасами из пенорезины, а сверху – японскими шелками. Во время своих нечастых визитов в пентхаус М он равнодушно смотрел, как Мун, преклонив голову на своем троне, курит сигарету в длинном нефритовом мундштуке и потягивает кокосовое молоко со льдом. Амато на его месте почувствовал бы себя ползущим на коленях рабом. Шамбрен испытывал презрение к Обри Муну и мог это себе позволить, потому что у того не было на управляющего абсолютно никаких компрометирующих сведений. Главная же проблема Шамбрена заключалась в том, чтобы не рассмеяться в присутствии Великого человека.

Управляющий отелем был человеком редких личных качеств и сплоховал лишь в одном: он не понял, что Мун распознал его желание расхохотаться и возненавидел за это до самых печенок. Острая как бритва враждебность Великого человека ждала лишь момента, когда Шамбрен потеряет бдительность.

Марго Стюарт сидела за маленькой портативной пишущей машинкой в нескольких футах от основания трона Муна в гостиной. Он только что повесил трубку на телефон у локтя, спросив по коммутатору, который час.

– Амато мне заплатит за это мелкое хамство, – пообещал Великий человек. – Я не потерплю, чтобы слуги обращались со мной так бесцеремонно. Так, где мы остановились, Рыжуха? – Марго назвали Рыжухой много лет назад за цвет волос и появляющиеся летом веснушки. Продолжали ее так называть лишь немногие, кого она действительно любила, и он – Обри Мун.

Она заставила себя поднять голову – Мун лежал, распростершись, на японских шелках, сжав тонкими губами нефритовый мундштук. Зоркие черные глаза смотрели на нее сверху вниз. Рыжухе показалось, что со своего высокого ложа он проникает взглядом сквозь платье. Она почувствовала, как напряглись ее нервы. Ощущение было таким, словно по голой коже перебирал лапками омерзительный паук. «Когда-нибудь, – подумала машинистка со сковывающим душу ледяным ужасом, – это может случиться». Наступит момент, когда из-за своей личной проблемы она окажется беззащитной. Марго тяжело вздохнула.

– Хотите, чтобы за это дело взялся мистер Уолдрон из отдела развлечений отеля?

– Нет. Не имею ни малейшего желания, чтобы мистер Уолдрон брался за что-нибудь для меня. – Тонкий голос Муна звучал презрительно. – Кстати, Рыжуха, мне больше нравится не закрытый, а треугольный вырез платья. Я не принадлежу к пуританской школе, которая утверждает, что строгость более соблазнительна, чем откровенность. Так что, пожалуйста, в рабочие часы носите платья с треугольным вырезом.

Марго замерла за пишущей машинкой, и чтобы скрыть дрожь пальцев, положила их на клавишу пробела.

– Каждый раз, когда с этим сталкиваюсь, диву даюсь, какая же вы ханжа, Рыжуха. – Мун усмехнулся, и этот звук резанул по ее нервам. – Хорошо, вернемся к развлечениям. Позвоните в Метрополитен-оперу и скажите, что мне нужен весь хор. Сбор здесь после их субботнего вечернего представления.

Пишущая машинка тихо защелкала. Марго достаточно давно работала у Муна, чтобы чему-нибудь удивляться. С тем же успехом он мог бы потребовать присутствия членов Верховного суда, и не исключено, что они бы пришли.

– Имеете в виду какую-нибудь конкретную музыкальную программу?

– Когда в зал внесут торт, а я хочу, чтобы он получился архитектурным шедевром, артисты должны пропеть «С днем рождения!».

– Но в качестве главного номера?

– Моя дорогая Рыжуха, это и станет их главным номером и единственным выходом. Они пропоют «С днем рождения, дорогой Обри!» и отправятся по домам.

Это ошеломило даже Марго.

– Хор Метрополитен-оперы?

– Знаете кого-нибудь, кто поет лучше? Если знаете, заполучим их.

– Нет, не знаю.

– Отлично. Кстати, отель захочет воспользоваться моим праздником, чтобы в очередной раз разрекламировать себя. Хочу быть уверен, что это будет такого рода публичность, которую одобрю я. Пригласите ко мне на два часа руководителя отдела по связям с общественностью. Как ее зовут?

– Элисон Барнуэл, – ответила Марго, не отрывая взгляда от пишущей машинки. Она почти ощущала насмешливую улыбку Обри Муна.

– Каково ваше мнение о мисс Барнуэл, Рыжуха?

– У меня нет на этот счет никакого мнения, мистер Мун. Она всегда держится учтиво и дружески.

– Меня интересует, насколько далеко может зайти ее дружеское расположение? – Голос прозвучал тихо, коварно. – Длинные ноги, безукоризненные манеры, натуральный рыжий цвет волос. Наверное, жизненные соки так и бурлят? – Мун помолчал. – Ну, так как, Рыжуха?

– Не могу судить, мистер Мун.

– Разумеется, можете. Вам она не нравится, потому что в ней есть много такого, чего нет в вас. Пригласите ее к двум. И вот еще что, Рыжуха…

– Да, мистер Мун?

– В это время на пару часов можете быть свободны. Вы мне не потребуетесь.

Звякнул дверной звонок.

– Это, должно быть, мистер Амато, – предположила Марго.

– Впустите, – разрешил Мун, криво усмехнувшись. – И предоставьте его мне. А сами идите к себе и займитесь оперным хором. Их цена, как вы понимаете, это наша цена.

Марго поднялась и направилась к двери. За порогом стоял вооружившийся бумагой и блокнотами Амато.

– Доброе утро, мистер Амато, – поздоровалась с ним Марго.

– Доброе утро, мисс Стюарт.

– Мистер Мун вас ждет.

– Извините, что опоздал.

– Туда, мистер Амато.

Мун встретил организатора развлечений, накинув на плечи японское кимоно. Взгляд черных пронзительных глаз скользнул по золотым часам на запястье.

– Полагаю, мистер Амато, у вас есть объяснение, почему вы опоздали на семь минут?

– Старался представить, что вам потребуется, – пробормотал несчастный организатор развлечений. – Не сомневался, что вы станете задавать вопросы, и хотел получить на них ответы. Я был уверен, что вы…

Марго двинулась к дальней двери. Ее звуконепроницаемый кабинет находился сразу за ней, но она замедлила шаг. Справа стоял шкаф из тикового дерева, который использовался в качестве бара. На верхней плоской поверхности хранились самые разные напитки: виски, джин, водка, коньяк.

«От водки запаха изо рта почти нет», – подумала Марго. Один добрый глоток водки может спасти ее жизнь. Но не рановато ли в десять минут одиннадцатого утра? Она решительно переступила порог и закрыла за собой дверь. В кабинете села за стол и почувствовала, что у нее вспотели ладони.

Потянулась к телефонной трубке, и в это самое время раздался мурлыкающий сигнал. Она сняла трубку.

– Квартира мистера Муна.

– Говорит мистер Гамаэль, мисс Стюарт. – Голос был интеллигентным, с оксфордским выговором. Озман Гамаэль был египетским дипломатом, временно проживающим на одиннадцатом этаже «Бомонта».

– Доброе утро, мистер Гамаэль.

– Полагаю, – продолжал он в своей педантичной, ученой манере, – бесполезно вас просить соединить меня с мистером Муном?

– Боюсь, абсолютно бесполезно.

– Очень вас прошу. Вы только соедините, а дальше я сам.

– Извините, мистер Гамаэль. Если я вас соединю, он тут же бросит трубку, а меня уволит.

В телефоне послышался грустный вздох.

– Можете сказать, когда он выйдет?

– Понятия не имею. Может вообще не выйти несколько дней. Планирует, как будет в субботу вечером справлять свой день рождения.

– Еще один день рождения!

Рыжуха почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок. Ее испугала еле сдерживаемая ненависть в бархатном голосе на другом конце линии.

– Могу сказать вам, мистер Гамаэль, что вы в числе приглашенных. Возможно, тогда и сумеете поговорить.

– Меня всегда приглашают, – буркнул египтянин. – Его ежегодная потеха – плюнуть в меня. Прошу прощения за грубость, мисс Стюарт.

– Ничего.

Последовала новая долгая пауза, затем связь оборвалась. Выждав несколько секунд, Марго снова взяла трубку. Голос ее дрожал.

– Джейн? Соедините меня, пожалуйста, с мисс Барнуэл из отдела по связям с общественностью.

Элисон Барнуэл, казалось, никогда не уставала и держалась бодро, хотя ее работа очень напоминала сумасшедший дом. Живость ее голоса могла поднять настроение.

– Элисон, это Рыжуха Стюарт.

– Привет, дорогая. Ты как? Я полагаю, мы вот-вот выйдем на орбиту?

– Мистер Амато как раз сейчас с моим боссом.

– Бедолага!

– Босс просил пригласить тебя к двум часам. Хочет обсудить, как привлечь внимание общественности.

– Прибуду точка в точку.

– Элисон?

– Что-то не так, Рыжуха? У тебя странный голос.

– Немного замоталась. Элисон?

– Да.

– Пошли к нему кого-нибудь другого. Скажись больной. Что тебе надо заниматься показом мод или что-нибудь в этом роде.

– Птичка моя, в «Бомонте» полагается бросать все по одному мановению пальца Великого человека.

– Не встречайся с ним, Элисон!

Последовала пауза, а затем Марго услышала смех – сердечный и нисколько не испуганный.

– Значит, Великий человек в хищном настроении? Успокойся, Рыжуха, не забывай, я уже взрослая девочка.

 

3

Пьер Шамбрен никогда не позволял себе перерыва на ленч с одиннадцати до трех: в это время его услуги управляющего отелем были больше всего востребованы. Шли с жалобами, личными проблемами, приходили сотрудники обсудить свои трудности, обращались со стороны по поводу организации торжеств, показа мод, проведения конференций. Требовали внимания прибытие и отъезд знаменитостей, известных людей или просто богачей. Хотя в отеле имелись отделы со своими руководителями, которые занимались организацией путешествий, рекламой и протоколами раскланиваний и расшаркиваний, Шамбрен находился постоянно рядом, когда возникали проблемы. Он имел дар делегировать власть подчиненным, но был готов мгновенно лично принимать рискованные решения. И после тридцати лет в гостиничном бизнесе без тщеславия признавал, что ни разу не ошибся и не пожалел о своих действиях. Некоторые из них оказались неверными или не работали, но, доведись ему снова оказаться перед аналогичной проблемой, он рассудил бы точно так же.

Завтракал он всегда плотно: фруктовый сок, небольшая отбивная из барашка или бифштекс, иногда голец или дуврская камбала, обильно намазанный маслом тост, мармелад или джем. И еще кофе – кофе, который продолжал пить весь день. В семь съедал изысканный обед, достойный вкуса гурмана.

Персонал «Бомонта» понимал своего начальника. Могло показаться, что большую часть времени он ничего не делал, но у него внутри словно был встроен радар, который предупреждал о грозящей неприятности, прежде чем та успевала случиться.

В понедельник, в час дня Шамбрен сидел в своем кабинете на четвертом этаже, потягивал непременный кофе, курил египетскую сигарету и из-под тяжелых век наблюдал в окно, как в Центральном парке дети катались со снежной горки. Секретарь сообщил по селектору, что в приемной ожидает мистер Озман Гамаэль и просит принять. Шамбрен поднялся из-за стола и направился к двери лично поприветствовать гостя.

– Рад вас видеть, мистер Гамаэль. Проходите. Не желаете ли составить мне компанию – выпить чашечку только что заваренного турецкого кофе?

– С удовольствием, – ответил египтянин.

Он сел в кресло около стола Шамбрена. Египетский дипломат был небольшого роста, худощавый, с кофейного цвета кожей и темными глазами. На нем было черное пальто с богатым меховым воротником. В руке он держал черную ротанговую трость с тяжелым серебряным набалдашником. Его котелок был тщательно вычищен.

– Позвольте мне ваше пальто, сэр, – предложил Шамбрен. – Температура в кабинете двадцать два градуса. Вы перегреетесь и простудитесь, когда выйдете.

– Благодарю вас.

Гамаэль снял пальто, продемонстрировав меховую подкладку, подал Шамбрену вместе с котелком, но трость оставил при себе. У него были черные, блестящие, тщательно причесанные волосы. Он опустился в кресло.

Шамбрен взял с буфета две маленькие чашки с турецким кофе и подвинул через стол к египтянину сигаретницу. Сел на свой стул и слегка вопросительно изогнул брови.

– Как здесь мирно, – проговорил Гамаэль, пригубил кофе и похвалил: – Превосходный.

– Спасибо, сэр. Я варю сам. Есть такие вещи, которые человек никому не доверяет.

– Вот поэтому я здесь, мистер Шамбрен, – кивнул дипломат.

– Польщен и весь к вашим услугам.

– Мне нужны билеты на самолет в Александрию для меня и моего секретаря на ближайший рейс после полуночи в субботу.

– Ничего нет проще, – заверил управляющий отелем. – Наше бюро путешествий…

– Я не хотел бы, чтобы этим занималось бюро. Если бы дело было настолько простым, я не стал бы отнимать ваше драгоценное время.

– О!

– Я бы хотел улететь, не привлекая ничьего внимания. И не афишировать, что выписываюсь из «Бомонта». Оставлю вам деньги, чтобы погасить задолженность перед отелем после того, как меня здесь не будет.

– Понимаю.

– Полагаю, вы сумеете зарезервировать для меня билеты, не упоминая моей фамилии. Я директор фирмы «Заки и сыновья», импортера редкой парфюмерии. Можете сказать, что представители нашей фирмы должны лететь в Александрию, но кто именно, решится в последний момент. Разумеется, мой паспорт и другие документы в полном порядке.

– Это можно устроить.

– Как я сказал, на ближайший рейс после полуночи, – напомнил Гамаэль. – Только учтите: ровно до полуночи я буду гостем на дне рождения Обри Муна. Не смогу покинуть торжество до последнего удара часов. Еще потребуется время, чтобы добраться до аэропорта. Если рейсов до утра не будет, я сумею провести время за пределами отеля.

– Ваш багаж?

– Его в течение недели постепенно увезут. Чтобы, после того как в воскресенье ночью уйду с вечеринки, все решили, что я, перед тем как лечь спать, захотел подышать свежим воздухом. В последние три месяца для меня это обычное дело.

– Я закажу для вас билеты до конца дня, – пообещал Шамбрен. – И немедленно извещу.

– Только не звоните по телефону, – попросил Гамаэль. – Не сомневаюсь в похвальной скромности ваших телефонисток, но тем не менее не хочу подвергаться даже минимальному риску, что о моем отъезде узнает кто-нибудь, кроме вас.

– Польщен вашим доверием.

Печальные темные глаза египтянина внимательно смотрели на управляющего отелем.

– Разгорелось любопытство?

Шамбрен рассмеялся:

– Если человек на моем месте позволит дать волю любопытству, он скоро окажется в больнице с язвой. Вы, мистер Гамаэль, попросили о конфиденциальной услуге. Она вам будет оказана. – Шамбрен прикрыл тяжелые веки. – Не отрицаю, меня кое-что интересует. Но это никак не касается ваших дорожных планов.

– И что же именно?

– Не могу понять, почему человек вашего положения, известности и достатка позволяет себя втравить в такую пошлую затею, как празднование дня рождения Обри Муна. На вашем месте я бы в тот вечер вышел подышать свежим воздухом гораздо раньше. Помнится, в двадцать три часа есть авиарейс на Александрию.

Смуглая щека египтянина нервно дернулась.

– Ваша острая наблюдательность, мистер Шамбрен, стала легендой среди постояльцев «Бомонта».

– Прошу прощения за дерзость.

Гамаэль встал. Шамбрен тут же снял его пальто и котелок с вешалки в углу. Египтянин оперся на свою ротанговую трость, рука побелела на серебряном набалдашнике. Он тяжело вздохнул, положил трость на стол и позволил управляющему отелем помочь ему одеться в подбитое мехом пальто. Аккуратно водрузил на голову котелок и заговорил таким тоном, словно выбор слов был самым главным делом:

– Я спросил вас по поводу любопытства, и вы честно ответили мне, мистер Шамбрен. Нисколько не дерзили. Как говорится в вашей стране, попали в яблочко. Ответ на ваш вопрос был бы неудобно откровенным. Но, возможно, в ближайшие дни вы его получите. Благодарю вас за обходительность.

– Рад услужить. И хочу дать вам совет.

Египтянин резко повернулся. В глазах управляющего «Бомонтом» вспыхнули смешливые огоньки.

– Если вам непременно надо быть на празднике Муна, бегите от супа из хвостов кенгуру, как от чумы. Он невообразимо отвратителен.

Отдел по связям с общественностью находился на четвертом этаже в том же коридоре, что и святилище Шамбрена. Элисон Барнуэл занималась этой работой относительно недавно. Получила ее при чрезвычайно затруднительных обстоятельствах по рекомендации хозяина «Бомонта», таинственного богача Джорджа Баттла, который жил за границей и чья нога уже пятнадцать лет не переступала порога его собственности. По слухам, он был одним из четверых самых богатых людей в мире. «Бомонт» в его империи был игрушкой стоимостью в несколько миллионов долларов. Еще ходили слухи, что он никогда не приезжал в Америку, потому что боялся летать и не плавал по воде из опасения утонуть.

На первый взгляд рекомендация хозяина вряд ли могла быть помехой в карьере. Его рекомендация воспринималась как приказ. Но в этом и состояла пикантность ситуации. Шамбрен управлял отелем твердой рукой и сам подбирал служащих. Навязать ему работника – совсем не лучший способ помочь новому человеку укрепиться в отеле и приобрести друзей.

Элисон к Джорджу Баттлу имела весьма отдаленное отношение. С ним в хороших отношениях находился друг приятеля ее отца. Он и познакомил ее с Баттлом на вечеринке в Каннах, где она работала пресс-секретарем местной кинокомпании. Предложил Баттлу на свободное место в «Бомонте», польстив богачу, что тот умеет разбираться в людях с полувзгляда. В тот момент Баттлу захотелось себя показать, и, посмотрев на Элисон, он сказал «да». Вроде бы правда понимал людей, хотя в этом случае просто поверил приятелю. Тот же попал в точку: Элисон хоть и не знала «Бомонта», но по опыту прежней работы разбиралась в тех, кто в нем селился, – богатеях из богатеев. Она обладала вкусом, обаятельными манерами и способностью отличать добротную информацию от скандальной шумихи.

Вначале Шамбрен обращался с ней холодно, с недоверием. Но Элисон с энергичным упрямством не позволила выкинуть себя из обоймы. Приходила к управляющему отелем за советом и помощью – задавала вопросы о протоколе и порядках в отеле. И вскоре проницательный Шамбрен понял, что она толковый работник, оттаял. Самым главным для него была результативность подчиненных, и в этом отношении Элисон проявила себя с лучшей стороны. Вскоре их отношения стали доверительными.

Шамбрен единственный в отеле знал, что умная и очаровательная мисс Барнуэл на самом деле вдова, живущая под своей девичьей фамилией. Элисон страстно любила молодого мужа, который погиб во время секретных испытаний атомного оружия в пустыне Невада. Шамбрен чувствовал, что ее живая манера и то, с какой гордостью она носит свою прелестную головку, лишь отважный маскарад. Глубокие раны от потери так и не исцелились. Еще он понимал, что ее душевное состояние только способствует эффективности в работе. Уйдя в нее с головой и занимаясь с утра до ночи, она старалась забыть о горе.

Вскоре после звонка Рыжухи Элисон переступила порог кабинета Шамбрена.

– Какое приятное нарушение моего одиночества, – улыбнулся он. – Сегодняшним утром, Элисон, мои батарейки требуют подзарядки.

Его опытный глаз отметил прекрасно сшитые юбку и блузку. Элисон умудрялась выглядеть богато, не имея к тому средств. Шамбрен не сомневался, что женщины обязаны выглядеть привлекательно. И Элисон этому требованию вполне отвечала.

– Присаживайтесь, дорогая. Чашечку кофе?

Элисон наморщила нос. Она была единственным человеком в отеле, кто не боялся признаться, что директорский кофе по-турецки вовсе не казался ей нектаром.

– Мне нужен совет, – сказала она. – Вокруг с утра одни унылые лица, и, если присмотреться, ваше не радостнее. Поэтому, будучи приглашенной на два часа к королю, хочу вооружиться.

– Он вас вызвал? – Шамбрен налил себе на буфете кофе.

– Вызвали и предупредили, что его величество в игривом настроении.

– Если не хотите, не ходите. Я все возьму на себя.

– Не говорите глупостей, – нахмурилась Элисон. – Но я хочу знать, откуда ветер дует. Видела этого Муна всего раз – в баре «Трапеция». Но замечала, что он на меня поглядывает. Неприятное чувство – словно раздевает на людях. Что это за человек?

Шамбрен сел за стол и посмотрел на Элисон поверх ободка своей кофейной чашки. Несколько лет назад он с удовольствием закрутил бы с ней интрижку.

– Не будет преувеличением сказать, что Мун – самый нежеланный постоялец в отеле. И поверьте мне, Элисон, у нас останавливались самые гнусные из мировых подонков.

– Чрезмерно требовательный?

– Садист, – объяснил Шамбрен. – Даже самые малые и незаметные не ускользают от его внимания: горничные, экономки, коридорные, лифтеры, телефонистки, официанты, клерки, распорядители – весь персонал. Иметь с ним дело даже по самому незначительному вопросу – сущее наказание.

– Огрызаться – это против правил? – спросила Элисон.

– Если речь идет об отеле – да, против. Но если касается лично вас, огрызайтесь сколько угодно. – Шамбрен усмехнулся. – Недавно один попробовал. Мун имеет обыкновение устраивать раз в неделю сборища в гриль-баре. На чаевые он отнюдь не щедр, зато вздорен и скор на оскорбления. Как-то вечером он плохо себя почувствовал и был вынужден оставить гостей. Через две недели повторилось то же самое. Я вызвал распорядителя, который занимался вечеринками Муна, и сказал: «Больше никакого „микки финна“».

Голубые глаза Элисон плясали.

– Думаете, ему подливали «сонное зелье»?

– Доказать ничего не могу, – ответил управляющий отелем. – Но с тех пор как я предупредил распорядителя, Мун пребывает в добром здравии.

– Привередничает, как божий одуванчик. Забавно!

Шамбрен, прищурясь, закурил.

– Нельзя недооценивать его, Элисон. Он особого сорта мерзавец – опасный. В субботу приглашает к себе на день рождения двести пятьдесят человек. Но я сомневаюсь, что ставит во что-нибудь хотя бы одного из них. Потратить тридцать тысяч долларов, чтобы четыре часа развлекать двести пятьдесят человек, до которых ему нет дела. Непонятно.

– Тридцать тысяч долларов! – повторила Элисон, и ее глаза округлились.

Управляющий отелем пожал плечами:

– Тридцать тысяч – предварительная цифра. Цветы летят с Гавайев, некоторые продукты плывут из Австралии, Канады, Европы. Хор Метрополитен-оперы споет «С днем рождения». Прибавьте к этому персональные подарки – золотые пудреницы и зажигалки от «Тиффани». Два оркестра, еда, напитки, чаевые. Тридцать тысяч – очень приблизительная сумма. И все из его кармана. Мы четыре-пять раз в году проводим мероприятия подобного масштаба, но их заказывает большой бизнес, который списывает расходы на издержки по стимулированию спроса.

– Но что он с этого имеет? – спросила Элисон. – Если ни во что не ставит приглашенных людей?

– Должен напомнить вам, дорогая, что наш бизнес – роскошь, и приходится с утра до ночи иметь дело с излишествами. Возьмите, к примеру, жилье этого Муна. Он заплатил за него сто девяносто четыре тысячи долларов. Восемь комнат, четыре ванные, терраса на крыше. Годовое содержание составляет тридцать две тысячи. Представьте, какое имение можно было бы купить на эти деньги за городом! – Шамбрен открыл ящик стола и достал изящно напечатанный буклет. – «Бомонт» – дорогое удовольствие, но мы не единственные в этой сфере, Элисон. Вот каталог номеров на продажу в отеле «Пьер». Ткните пальцем в любой. Видите? Восемь комнат, пять ванных за сто две тысячи долларов. Годовое содержание – двадцать три тысячи. Вот еще: сто тридцать тысяч за восемь комнат, пять ванных и двадцать восемь тысяч за годовое содержание. – Шамбрен бросил буклет обратно в ящик стола. – Люди тратят такие деньги, Элисон, чтобы создать некий собственный образ. Мун организует праздник за тридцать тысяч, потому что это увековечивает его образ. Согласен, таких людей не встретить на каждом углу, но, поверьте, в мире их полно – и здесь, и за границей. В «Бомонте» же мы имеем дело с концентрацией подобных особей.

– Круто! – усмехнулась Элисон.

Шамбрен рассмеялся:

– Помните витрину с мехами внизу в вестибюле? Незадолго до вас в окне за столом с напитками сидел маленький механический медвежонок. Нагибался носом в стакан, распрямлялся и снова нагибался. Знаете такие игрушки? Когда нос сухой, голова опускается, когда намокает – распрямляется. Проживавшая в отеле латиноамериканка зашла ко мне и спросила: сколько стоит этот медведь? Я понятия не имел и позвонил в магазин. Оказалось, сто восемьдесят четыре доллара и сорок пять центов. Я с сожалением сообщил об этом даме. Немыслимая цена за игрушку. Она же, не моргнув глазом, сказала: пошлите двенадцать штук ко мне домой в Эквадор. И ушла в ореоле щедрой бабушки. В нашем деле, Элисон, не удивляйтесь никаким суммам. А если решите, что стали свидетельницей самого сумасбродного мотовства, не сомневайтесь, найдется другой, кто удивит вас еще сильнее.

Элисон покачала головой:

– По крайней мере вы дали мне представление, кто такой мистер Мун. В каком направлении мне думать, что ему предложить?

– Он сам скажет, что ему нужно, – ответил управляющий отелем. – Обри Мун всегда точно знает, что ему нужно. И получает желаемое. – Его глаза сузились. – Зная вас, моя дорогая, думаю, что вы не растеряетесь. Только боюсь, что Мун вам покажется отнюдь не привлекательным.

Элисон поднялась. Ее смех был теплым и заразительным.

– Разве я вам не говорила? Я занималась в колледже джиу-джитсу. Нам внушали, что это искусство нам очень пригодится в жизни. – Ее глаза потемнели. – Я слишком рано стала женщиной одного мужчины и не сумела проверить, так это или не так.

Она вышла в приемную и буквально столкнулась с молодым человеком, стоявшим перед столом секретаря.

– Прошу прощения, – произнесла она. – Замечталась.

Элисон была высокой женщиной, их глаза оказались на одном уровне. Она заметила легкую сеточку морщин в уголках его серых глаз. Трудно было судить, то ли перед ней стоял старообразно выглядевший молодой человек, то ли моложавый старик. Волосы светлые, коротко подстрижены. Противный жесткий рот. Но когда он улыбнулся, вся его внешность преобразилась – стала приветливой и смешливой.

– Не стоит извинений. Было даже очень приятно.

Британский выговор, решила Элисон, шагая по коридору к своему кабинету.

 

4

В то время как не появляющийся в отеле Джордж Баттл был неважным судьей человеческих характеров, Пьер Шамбрен, двадцать лет управляя «Бомонтом», в отличие от босса научился быстро и безошибочно определять, кто есть кто. Перевидал множество всяких типов и почти стопроцентно классифицировал с точки зрения своего заведения. Способны ли расплатиться? По средствам ли проживание в «Бомонте»? Не станут ли устраивать пьяные дебоши? Докучать жалобами? Не занимаются ли какого-либо рода мошенничеством и не хотят ли использовать «Бомонт» в качестве декорации? В своей ли будут здесь стихии?

Молодой блондин с короткой стрижкой и паутинкой морщинок у глаз, свидетельствующих о долгом пребывании на открытом воздухе, с сурово поджатыми губами и неожиданно открытой улыбкой, по предварительной оценке, вызывал сомнение лишь в одном: сорок долларов в сутки за одноместный номер – цена, как правило, слишком высокая для такого типа людей. Разве что речь идет о коротком отпуске.

Шамбрен взглянул на письмо, которое вручил ему гость:

Дорогой Пьер!

Тони Вейл.

Буду глубоко признателен за любую помощь моему юному другу Джону Уилзу.

С наилучшими пожеланиями,

Энтони Вейл был некогда помощником Шамбрена в отеле «Бомонт», а теперь управлял «Чедуик-Хаусом» в Лондоне. Шамбрен принял решение. Поднял голову и улыбнулся Джону Уилзу.

– Как поживает Тони?

– Превосходно, сэр. Во всяком случае, когда я видел его в последний раз. – У Уилза был мягкий, приятный голос. Звучал вполне по-британски, но что-то все-таки настораживало.

– Вы англичанин, мистер Уилз?

– Нет, сэр, американец. Родился в Колумбусе, штат Огайо. Но большую часть жизни провел в Англии. Мой отец представлял там компанию автомобильных покрышек, управлял лондонским филиалом. Когда началась Вторая мировая война, вступил в британскую армию. Нас с матерью отправили на родину. Но после войны мы вернулись обратно.

– Отец уцелел?

– Уцелел. – У молодого человека стала нервно подергиваться щека. – Умер в 1950 году. Мать оставалась в Англии, пока не скончалась несколько месяцев назад. Я же мотался туда-сюда.

– Чем могу вам помочь, мистер Уилз?

Уилз достал из кармана сигарету и закурил. Шамбрен почувствовал, что он его изучает. Хорошо, пусть попробует хоть что-нибудь разглядеть за его зашторенными глазами.

– Я занимался многим, – сказал Уилз. – На большую войну не попал по молодости. Болтался какое-то время здесь. Восемь месяцев провел в Корее. Был пилотом. После такого трудно сделать карьеру. Образование прервано. Теперь это обычная история.

– Слишком обычная, – подтвердил Шамбрен.

– Мне тридцать три года, – продолжил Уилз таким тоном, словно это был очень почтенный возраст.

– Счастливчик, – отозвался Шамбрен.

– Я случайно наткнулся на нечто очень привлекательное. Мои знакомые хотят заняться предоставлением услуг в секторе роскоши. Кругосветные туры. Я каждые полгода должен организовывать один из них. Но мне нужно познакомиться с материалом.

Пальцы Шамбрена пританцовывали на краю стола. Что-то ушло из прежней откровенности Уилза. Рассказывая, он больше не встречался с Шамбреном глазами. «Что-то не так», – подумал управляющий отелем. Может, просто смущался, что в его возрасте, который считал зрелым, Уилз так и не смог никуда пристроиться? Не исключено.

Уилз внезапно обезоруживающе улыбнулся:

– Я никогда не проводил много времени в шикарных отелях и на шикарных курортах, сэр. Не на мой вкус, и денег у нас на это не было. Но теперь мне надо понять, как это все работает. Тони сказал, что ваш отель – самый роскошный в мире. Я хотел бы, сэр, если не о слишком многом прошу, поболтаться здесь, понять, как действует механизм изнутри, если угодно, философию бизнеса.

– Это не проблема, – ответил Шамбрен. – Сколько времени вы намерены этому уделить?

– Всего неделю. До воскресенья.

– Где вы остановились?

– Я уже зарегистрировался здесь, сэр.

– Хорошо. Прежде всего я отдам вас в руки руководителю отдела по связям с общественностью. Она знает отель сверху донизу, может познакомить с начальниками других служб, с любым, с кем вы захотите переговорить. Но придется подождать до завтрашнего утра. Сегодня она занята делом, которое может стать для вас интересным отправным пунктом. Вы, конечно, слышали об Обри Муне?

В глазах Уилза внезапно появился жесткий блеск.

– Да, я, разумеется, знаю, кто он такой.

– В субботу вечером он устраивает в нашем бальном зале торжество по случаю своего дня рождения для двухсот пятидесяти человек. Праздник обойдется ему от тридцати до сорока тысяч долларов. В высшей степени роскошное мероприятие, мистер Уилз. Если мне удастся уговорить мисс Барнуэл провести вас через все этапы подготовки и организации мероприятия, то познакомитесь с нашим бизнесом во всем блеске.

– Здорово! – одобрил Уилз. – Идея с вечеринкой мне по душе.

– Вот и хорошо. Я назначу вам встречу с мисс Барнуэл на завтрашнее утро. А пока обживайтесь. Я позвоню нашему детективу, его зовут Джерри Додд, из бывших копов. Джерри устроит, чтобы вы посмотрели все, что желаете, и заглянули всюду, куда захотите. Значит, завтра утром – мисс Барнуэл.

– Не знаю, как вас благодарить, мистер Шамбрен.

– Не стоит благодарности. Откровенно говоря, я горд показать отель человеку, который интересуется, как он работает.

Джон Уилз вышел в коридор к секции лифтов. У него пересохло во рту. Не просто откровенно лгать такому приятному человеку, как этот Шамбрен. Ему стало интересно, как бы повел себя Шамбрен, если бы догадался, что только что помог организовать возможное убийство в отеле?

Без трех минут два Элисон Барнуэл позвонила в дверь пентхауса М. Возможно, из упрямства она надела самое привлекательное дневное платье, подчеркивающее линии превосходной фигуры. Одной из положительных сторон ее работы было то, что она могла покупать одежду со скидкой. Элисон была вхожа к модельеру, который после показа своих образцов продавал их по бросовым ценам. Она решила: если Мун в игривом настроении, пусть острее прочувствует разочарование. Старый дурак! В субботу ему исполняется семьдесят пять лет.

Дверь открыла Рыжуха Стюарт и при виде Элисон поперхнулась.

– Надо было тебе послать кого-нибудь другого, – процедила она странным шепотом.

– Не говори глупостей, дорогая. Это моя работа.

– Он меня отослал.

– Вот и развлекайся. Когда настанет день и я не сумею дать отпор семидесятипятилетнему старцу, то, пожалуй, уйду в монастырь.

– Ты его не знаешь, – предупредила Рыжуха.

– Зато знаю себя, – отрезала Элисон. – Но не будем заставлять Великого человека ждать.

Она не представляла, какое ее ожидает зрелище, но от вида Обри Муна чуть не расхохоталась. Он сидел на троне с сигаретой в нефритовом мундштуке, облаченный в японский халат, – рядом на столе находился сосуд с курящимися благовониями – и потягивал свой ледяной напиток из кокосового молока. Черные бусины глаз с тяжелыми мешками смотрели изучающе. Элисон неожиданно почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок. В комнате присутствовало неприкрытое воплощение зла.

– Рад отметить, мисс Барнуэл, что вы цените время. – Голос Муна был тонким и далеким, но в то же время сильным и напористым, словно фортепьянная струна.

– И свое, и ваше, – ответила Элисон.

– Это все, Рыжуха, – бросил Мун секретарю. – Два часа в вашем распоряжении.

– Если вам что-нибудь понадобится… – начала Марго.

– Ничего не понадобится, – перебил ее Мун и раздраженно махнул тонкой бледной рукой. – Садитесь, мисс Барнуэл.

– Благодарю вас. – Элисон села, открыла сумку из крокодиловой кожи и, достав маленький блокнот и золотой карандаш, выжидательно посмотрела на Великого человека.

Тот лениво водил по ней взглядом и явно был доволен тем, что увидел.

– Надеюсь, вы не пропитаны враждебностью ко мне?

– Враждебностью, мистер Мун? С какой стати? Мы с вами не успели обменяться и полудюжиной слов.

– Видите ли, мисс Барнуэл, незнакомых людей напитывают ненавистью ко мне мои друзья и враги. По лицу Рыжухи я понял, что она успела вас предупредить о моих замечаниях по поводу вашей привлекательности. И о том, что я поинтересовался, насколько можно рассчитывать на ваше дружелюбие. От моего вопроса бедная пуританка Рыжуха пришла в несказанное волнение. Так и слышу, как добрый Шамбрен предостерегает вас – мол, я человек с гнильцой, порочный. Но святые, как правило, большие зануды. Согласны?

– Не знакома ни с одним.

– Те, кто на меня клевещет, по большей части лицемеры. – Мун словно старался прийти по поводу нее к какому-то заключению. – Моя философия жизни должна шокировать ханжей и консерваторов, мисс Барнуэл. Меня заклеймили садистом за то, что я говорю правду о слабых и нерешительных людях, управляющих нашим миром. Понимаете, большинство из нас воспитаны на ложной посылке, что Бог есть Любовь. Бог дозволяет войны. Одобряет жестокости. Санкционирует эксплуатацию слабых, поощряет уничтожение беззащитных, насылая засухи, ураганы, наводнения и вредителей урожаев. Человек тысячелетиями лгал и, воздевая руки к небу, восклицал: «Пусть Бог покарает меня смертью, если я говорю неправду!» В истории нет ни одного свидетельства, чтобы кто-нибудь был убит Всевышним за ложь. Ключ Бога в ненависти. Многие скрывают изначальную ненависть и враждебность под маской благородства. Хотите правду об Обри Муне? Он никогда не корчил из себя благородного и не пытался скрыть ненависти и враждебности, которые суть человеческой натуры. Из чего следует, что Обри Мун самый честный мужчина из всех знакомых вам человеческих существ.

Элисон посмотрела на него в упор.

– Следовательно, люди ненавидят вас за то, что вы не изображаете благородства, которого в вас нет?

– И которое изображают они, мисс Барнуэл.

– И вы, чтобы их наказать, взяли на себя роль Бога? На свой манер? Решили уничтожить и насылаете на них засухи, ураганы, потопы и неурожай?

Черные глаза блеснули.

– Неужели я уловил легкий налет дерзости, мисс Барнуэл?

– Я по жизни дерзкая девушка, мистер Мун. Только не на работе, где занимаюсь вопросами по связи с общественностью. Так давайте перейдем к ним.

– Вы для меня сюрприз, мисс Барнуэл. В вас есть нечто большее, чем милое личико и хорошей формы грудь. Это надо обдумать. А пока, как вы и предлагали, займемся вопросами освещения моего праздника.

Элисон не шелохнулась – неподвижно сидела, держа карандаш над блокнотом, и молила, чтобы не вспыхнули щеки и не выдали, как она внезапно разозлилась.

Примерно за двадцать минут до того, как началась беседа Элисон и Муна, перед телефонисткой в коммутаторе на третьем этаже вспыхнула красная лампочка вызова из номера 609.

– Слушаю?

Женский голос в трубке прозвучал слабо и как-то отрешенно:

– Будьте любезны, пришлите в номер 609 телефонную книгу.

– Телефонную книгу, мисс? У вас четыре нью-йоркских телефонных книги на полке под столиком у кровати.

– О! – последовала пауза. – В таком случае не могли бы вы прислать мне бостонскую?

– Могу я узнать для вас номер, мисс?

– Нет. Мне нужна книга.

– Будет исполнено. – Разорвав соединение, телефонистка спросила: – Кто в номере 609?

Миссис Уич сверилась с регистрационным списком:

– Мисс Памела Прим. Насколько могу судить, новенькая для нас.

– Ей потребовалась бостонская телефонная книга. Просит прислать.

Книгу отправили с коридорным. Двадцать минут работа телефонного узла отеля продолжалась как обычно. Затем снова замигала лампочка вызова из номера 609. В наушниках послышался все тот же тихий голос:

– Хочу узнать, не могли бы вы мне прислать телефонную книгу Чикаго?

На этот раз телефонистка не потрудилась задать вопрос и ответила:

– Сию минуту, мисс.

Какой бы нелепой и раздражающей ни была просьба, в «Бомонте» было принято ее исполнять.

– Может, тренируется в чтении? – пошутил коридорный, принимая вторую за полчаса телефонную книгу.

Через двадцать минут сигнал из номера 609 опять загорелся в коммутаторе.

– Не могли бы вы прислать мне телефонный справочник Филадельфии?

– Разумеется, мисс.

– Ненормальная идиотка, – прокомментировала телефонистка, разорвав контакт и отправляя коридорного в третий поход.

Миссис Уич привыкла к странным просьбам – не один год имела с ними дело. Но на этот раз где-то в уголке подсознания звякнул сигнал опасности, угрозы для отеля, который составлял ее жизнь. Через пятнадцать минут после третьего вызова из номера 609 она поднялась и встала за спиной обслуживающей шестой этаж телефонистки.

– Были внешние звонки из 609, Фло?

– Нет, миссис Уич. Она, наверное, коллекционирует телефонные справочники.

– Соедини меня с мистером Шамбреном, – отрывисто попросила она и вернулась за свой стол. Через секунду в трубке послышался его приятный голос.

– Слушаю, миссис Уич.

– Из номера 609 попросили прислать три внешних телефонных справочника. Согласно регистрационному списку, там проживает Памела Прим. Никаких внешних звонков оттуда не было. Вот я и подумала…

– Может, любительница писать письма ищет адреса? – предположил управляющий отелем.

– Мне другое пришло в голову, сэр. – Голос старшей телефонистки был внешне спокойным. – Если справочники положить один на другой, на них можно встать.

– Спасибо, миссис Уич. – Шамбрен сразу посуровел. – Пошлите туда Джерри Додда с общим ключом шестого этажа.

Встретившись у номера 609, управляющий отелем и детектив громко постучали в дверь, но им никто не ответил. Джерри Додд воспользовался общим ключом, и они оказались внутри.

– Боже праведный, – вырвалось у детектива.

Неподалеку от входа раскачивались голые пятки мисс Памелы Прим. Семь телефонных справочников и перевернутый стул валялись на полу. Она повесилась на поясе от махрового халата.

Самоубийства в больших отелях не редкость. Джерри Додд перерезал пояс и уложил девушку на кровать. Сразу стало понятно, что искусственное дыхание ее не воскресит. Последовала обычная рутина: вызвали полицию и послали за кислородным баллоном и маской, которые хранились в медпункте на первом этаже. Обычная практика в таких случаях, хотя мисс Прим бесспорно умерла.

– Не знал ее имени, – заметил Додд, оставляя попытки возвратить девушку к жизни.

– Кто она такая? – спросил Шамбрен.

– Проститутка, звали Герцогиней. Сто пятьдесят долларов за ночь. Здесь почти все знали ее в лицо.

Первой мыслью Шамбрена было: надо уволить ночного портье. Нельзя сдавать номера в «Бомонте», если известно, что девушка – профессиональная проститутка. Потом он вспомнил, что Карл Неверс, постоянный ночной портье, заболел и его замещает кто-то из дневных. У него не было оснований отказать некой Памеле Прим.

Единственный багаж, с которым она вселилась, был саквояж с ночными принадлежностями. Открытая сумка лежала на бюро, и Шамбрен, чтобы формально установить личность самоубийцы, перебрал ее содержимое. Кроме губной помады, пудреницы и ключей, в ней оказалось проштампованное письмо Памеле Прим, которая жила в нескольких кварталах от отеля. Имя и адрес на обычном почтовом конверте были напечатаны на машинке. В качестве обратного адреса значился ящик на центральном почтамте.

Само письмо было тоже отпечатано на машинке на довольно приличной почтовой бумаге. Шамбрен прочел, и его губы сложились так, словно он беззвучно присвистнул.

20 декабря

Дорогая мисс Прим!

Мне прекрасно известно, насколько вы ненавидите Обри Муна. Я также доподлинно знаю, каково ваше финансовое положение. Мое предложение поможет вам утолить жажду мести и принесет денег.

На ваше имя открыт счет в трастовой компании «Уолтхэм» на Мэдисон-авеню, куда внесены 10 000 долларов (десять тысяч). Можете забрать их хоть сегодня и в последующем воспользоваться по собственному усмотрению: расплатиться с долгами, рвануть куда подальше или сжечь на костре. Право тратить деньги вы получите только в том случае, если Обри Мун умрет ровно через два месяца – 20 февраля. Если этого не случится к полуночи двадцатого, а вы все-таки потратите деньги, то сами не доживете до конца следующего дня.

Если не притронетесь к деньгам, останетесь живы, но пожалеете, что не воспользовались возможностью избавиться от Муна, спастись от бедности и остановить собственное падение.

Подписи не было – ни машинописной, ни рукописной. Шамбрен молча протянул письмо Джерри Додду.

– Розыгрыш? – предположил тот. – Если заказчик готов расстаться с десятью тысячами зеленых, чтобы укокошить человека, он не станет нанимать гулящую неврастеничку. За половину этой суммы можно найти опытного профессионального убийцу.

– Не в курсе, Мун был ее клиентом? – спросил управляющий отелем.

– Согласно донесениям ночной смены, она дважды в месяц проводила с ним час или два.

– Надо с этим разбираться, – сухо заметил Шамбрен. – Сегодня пятнадцатое. У нее оставалось шесть дней, считая сегодняшний. Но она подняла лапы кверху и сдалась. Наверное, понимала, что не справится, и предпочла такой печальный способ защиты.

– За десять тысяч зеленых я бы сам ухлопал Великого человека, – заявил Джерри.

К половине седьмого новость о самоубийстве в «Бомонте» стала достоянием общественности. Как правило, подобное событие не получает освещения, кроме как в желтой прессе – подумаешь, удавилась в большой гостинице девушка по вызову. Но благодаря найденному в ее сумке письму, которое связывало ее с Обри Муном – мировой знаменитостью, история получила большой резонанс. «Заговор с целью убийства известного писателя!» – гласили заголовки.

Упомянули об этом и в выпуске телевизионных новостей в половине седьмого. В одноместном номере на четырнадцатом этаже отеля «Бомонт» лежал на кровати, подсунув под голову сцепленные руки, Джон Уилз и смотрел телевизор.

Когда диктор начал рассказывать о письме, которое оставила после себя мисс Прим, он подскочил. Подошел и выключил телевизор. На лбу выступили мелкие капельки пота. Он зажег свет над бюро и выдвинул средний ящик. В ящике лежали чистые рубашки. Уилз перебирал одну за другой, пока не нашел в середине стопки аккуратно сложенный шарф из голубого шелка. Достал его из ящика и развернул на столешнице бюро. Внутри оказался бумажник с паспортом и маленький автоматический револьвер.

Уилз открыл бумажник и вынул из одного из отделений листок белой бумаги. Когда начал читать, его губы шевелились.

20 декабря

Дорогой Джон Уилз!

Мне прекрасно известно, насколько вы ненавидите Обри Муна. Я также доподлинно знаю, каково ваше финансовое положение. Мое предложение поможет вам утолить жажду мести и принесет денег.

На ваше имя открыт счет в трастовой компании «Уолтхэм» на Мэдисон-авеню, куда внесены 10 000 долларов (десять тысяч). Можете забрать их хоть сегодня…

Глаза Уилза перескочили через несколько строчек.

Право тратить деньги вы получите только в том случае, если Обри Мун умрет ровно через два месяца – 20 февраля. Если этого не случится к полуночи двадцатого, а вы все-таки потратите деньги, то сами не доживете до конца следующего дня.

Негнущимися пальцами Уилз сложил листок и убрал вместе с паспортом. Его рука задержалась на пистолете, и он примеривался, укладывается ли на ладони оружие.

– Что за чушь? – вслух проговорил Уилз.

 

1

На лейтенанта полиции Гарди слава Обри Муна не произвела впечатления. Гарди был крупным, смуглым, спортивно сложенным молодым человеком, который больше походил на добродушного, даже чем-то озадаченного защитника из футбольной команды колледжа, чем на детектива убойного отдела. Восточные сокровища в гостиной Муна, тонкий аромат благовоний, сам полулежащий на троне мужчина – все это укрепляло молодого Гарди в сознании, что перед ним сплошная фальшь. Своего рода извращенец, наверное, говорил он себе.

Обри Мун отреагировал на лейтенанта полиции как на назойливую муху. Спрятался за маской одутловатого лица, чтобы никто не понял, какие он испытывает чувства, если вообще испытывает.

– Мы навели справки в трастовой компании «Уолтхэм», мистер Мун, – сообщил ему Гарди. – Десять тысяч долларов внесла на счет, видимо, мисс Прим и сама же их забрала.

– Вы сказали «по-видимому», лейтенант? Это все, на что вы способны? Кто положил? Когда? Каким образом? По-видимому! Не смешите меня!

– Мы сейчас выясняем, – сказал лейтенант.

– Поздравляю! – буркнул скучающим тоном Великий человек.

– Кто может относиться к вам с такой ненавистью, чтобы не пожалеть десяти тысяч долларов и заплатить их наемному убийце?

Мун сухо улыбнулся:

– Сотни людей, лейтенант. Буквально сотни.

– Дело нешуточное, – посуровел полицейский.

– Зависит от того, с какой стороны посмотреть, лейтенант. Когда я представляю, как бедняга Памела, лежа со мной на диване, втыкает мне между ребер нож, или подсыпает в вино яд, или, скажем, душит проволокой, на которой висит картина, меня разбирает смех. У нее было одаренное тело, а ум – сентиментальной малолетки.

Из угла комнаты послышался свистящий звук. Это Пьер Шамбрен выдохнул сквозь стиснутые зубы. В пентхаус он пришел вместе с полицейским. Его необычно взволновала трагедия Памелы Прим.

– Десять тысяч долларов – немаленькая сумма, – заявил Гарди. – Не может быть, мистер Мун, чтобы сотни людей не любили вас до такой степени.

– Я был бы в высшей степени разочарован, если бы это было не так, – ответил Великий человек.

– Ради бога, давайте прекратим ломать комедию, – взмолился лейтенант.

Мун повернулся и посмотрел на него с усталым презрением.

– Молодой человек, некто готов щедро заплатить, чтобы не позволить мне перевалить за семидесятипятилетнюю годовщину. Но он идиот, если сложил все яйца в одну корзину. Под корзиной я подразумеваю бедную Памелу. На роль убийцы она подходит менее всего. Поищите-ка, у кого еще внезапно появились банковские счета.

– Вы хотите сказать, что кому-то еще могли предложить деньги за такую же работу? – спросил, нахмурившись, Гарди.

Великий человек усмехнулся:

– Если бы я хотел расправиться с человеком, подобным Обри Муну, – конечно, если сделать невероятное предположение, что найдется другой человек, подобный Обри Муну, – я бы приберег запасной вариант и наплевал на расходы. Не вызывает сомнений, лейтенант, что мне необходима защита. Ваше начальство, наверное, будет не в восторге, если вы заключите, что с самоубийством маленькой несчастной Памелы опасность миновала.

– Если вы чувствуете себя в опасности, – предложил бесцветным, невыразительным голосом Шамбрен, – лучше последовать совету и отменить праздник. Иначе окажетесь главной целью среди двухсот пятидесяти неуправляемых приглашенных.

– Дорогой мой Шамбрен, никому не позволено указывать мне, что делать, или заставлять менять планы. Ваша задача управляющего отелем, равно как и задача лейтенанта, следить за моей безопасностью.

– Праздник? Какой праздник? – встрепенулся Гарди.

– Мистер Мун намерен отпраздновать чудо-достижение семидесяти пяти лет, – объяснил Шамбрен. – В большом бальном зале с двумястами пятьюдесятью приглашенными. В субботу вечером.

– Полагаю, если дело не прояснится, комиссар полиции не позволит вам пойти на такой риск, – сказал лейтенант.

– Не позволит? – Глаза Муна сверкнули. – Интересно посмотреть, как он собирается меня остановить. Если я решу устроить праздник, я его проведу – здесь, в «Бомонте», или где-нибудь еще, если мистер Шамбрен сумеет объяснить совету директоров, почему он отказывается от выгодной сделки.

Шамбрен пожал плечами:

– Жизнь ваша, мистер Мун. Если вы решите ею рискнуть, меня это нисколько не заботит.

Великий человек усмехнулся:

– Вот видите, лейтенант, меня никто не любит.

– Я ничего такого не вижу, – уперся Гарди. – А вот вы не принимаете дело всерьез или нам что-то недоговариваете?

– Я ничего не знаю, – ответил Мун. – Кроме одного: некто хочет сыграть со мной весьма дорогостоящую шутку. Ждет, что я брошусь под чью-нибудь защиту, спрячу голову под крыло, стану потехой общества. Если процитировать известного политика, которого больше никак не упоминают, – я отказываюсь!

Не возникло вопросов, каким образом несчастная девушка по вызову Памела Прим рассталась с жизнью. Это было самоубийство. Лейтенанта Гарди заботило одно – угроза жизни Обри Муну, о чем стало известно из письма, найденного в сумке покойной. Интуиция подсказывала ему, что эта шутка – чудовищная забава, случайно приведшая к смерти человека. Но подобное предложение отклонялось, когда он вспоминал о деньгах. Десять тысяч долларов были положены на счет мисс Прим в трастовой компании «Уолтхэм», и она ими воспользовалась. С точки зрения лейтенанта, десять тысяч долларов совсем не шуточная сумма.

Они вернулись в кабинет Шамбрена, откуда Гарди доложил о расследовании по телефону комиссару полиции. Благодаря тому, что в деле был замешан Обри Мун, по официальным коридорам потянуло холодным ветерком.

Гарди посмотрел на женщину, приглашенную управляющим отелем. «А ведь эта мисс Элисон Барнуэл очень привлекательна, – подумал лейтенант. – Но хватит ли в ней решимости, чтобы справиться в сложившейся ситуации с прессой?»

– В наши обязанности не входит защищать его, – внушал Шамбрен пресс-секретарю. – Наше дело – защищать отель. Ущерб уже нанесен. Новость о самоубийстве появится в вечерних газетах, и ее уже сообщают по радио и телевидению. Благодаря участию Муна информация попадет на первые страницы изданий. Следующие несколько дней все репортеры и все писаки желтой прессы будут толпиться у дверей отеля. – Он раздраженно показал на памятную записку на столе. – Уиллард Шторм уже просится взять у меня интервью.

Уиллард Шторм был журналистом из яркой новой молодежи. Его ежедневная колонка «центра Шторма» уже потеснила таких старичков, как Уинчел, Салливан и других. Шторм был из плеяды журналистов, которых Шамбрен ненавидел. Материал любой ценой, не важно, кто от этого пострадает.

– В этом деле присутствует какое-то безумие, – заметил Гарди. – Чтобы подстроиться под других, надо самому слететь с катушек.

Изящно очерченное лицо Элисон было бледным.

– Я согласна с лейтенантом, – кивнула она. – Трудно представить угрозу шуточной. Все-таки десять тысяч долларов!

Управляющий отелем нетерпеливо махнул рукой.

– Величина сумм не должна вас удивлять на такой работе, Элисон. Утром я прочитал вам по этому поводу небольшую лекцию. В отеле проживает много людей, для которых десять тысяч долларов – деньги на карманные расходы. Для вас годовая зарплата, для них бумажки, чтобы раз пройтись по магазинам. – Шамбрен уперся кулаком в стол. – Знаете, к чему приводит работа в отеле? – Его голос стал сердитым. – Здешние работники становятся почитателями денежных мешков. Понаблюдайте за стенографистками и продавщицами, когда они смотрят на витрины в вестибюле. Девушки мечтают о том дне – который никогда не наступит, – когда они сумеют купить что-нибудь из того, что видят их глаза. И пока они так грезят, мимо них проходит толстосум и хватает все подряд. Возьмите наших телефонисток. В их руках судьбы сотен неверных мужей и жен. Они следят за тем, чтобы в номера не дозвонились те, кому не следует, а разговоры не подслушали. Сидят все вместе в одной комнате на третьем этаже и счастливы, если получат за год пять долларов чаевых. Богачи уверены, что их положено обслуживать. Стоит девушке ошибиться – пропустить не тот звонок или не так передать информацию, и они требуют от меня ее крови. Вспомните Амато, нашего организатора банкетов. У него язва, которая всю предстоящую неделю будет кровоточить, потому что Мун решил сделать из него мальчика для битья. Праздник пройдет на высшем уровне, но Амато свое получит. Ненавижу супербогачей. Мне отвратителен тот, кто способен выложить десять тысяч долларов для того, чтобы довести несчастную девушку, вроде Прим, до самоубийства. Ее охватило отчаяние, потому что она поняла, что год за годом ночью и днем являлась оплачиваемой шестеренкой в машине их развлечений.

– А мы, – глаза Элисон вспыхнули, – главные механики этой машины удовольствий. «Бомонт» – игровая площадка богачей Нью-Йорка. Ведь так и говорится в нашем буклете.

– Именно! – Шамбрен разозлился. – Мы служим богатым сутенерам. Но не обязаны целовать им ноги.

В номере на четырнадцатом этаже Уилз снова растянулся на кровати и сквозь клубы сигаретного дыма смотрел в потолок. Морщинки в уголках его глаз собрались, словно он испытывал боль. Боль в самом деле была не проходящая, не утихающая – он жил с ней двенадцать лет.

Джон Уилз было его легальным именем, присвоенным судом, а от рождения он звался Джоном Макайвером. Фамилия Макайвер могла кое-что напомнить Шамбрену. Она была на слуху любого журналиста, писавшего в пятидесятые годы. Фамилия капитана Уоррена Макайвера, изгнанного из рядов британской армии за связь с женой командира, не сходила со страниц тогдашних газет. Но это была не просто измена. Военный трибунал пытался доказать, что Макайвера интересовала не любовная интрижка с женой полковника, а секретная информация, которой располагал командир. И поскольку тот участвовал в проекте «Бомба», Макайвера, несмотря на его заявление о невиновности, объявили важным преступником. Он, естественно, отрицал свою связь с женщиной и категорически отвергал обвинения в шпионаже. Ход процесса был нарушен всплеском эмоций на свидетельской трибуне. Женщина, которой приписывали связь с Макайвером, заявила, что ее любовником был известный литератор, журналист и путешественник Обри Мун. Абсурд! Ведь управляющий отелем, горничная и официант как один утверждали, что именно Уоррен Макайвер был тем человеком, который, заполняя регистрационную карточку, обманул гостиничную администрацию, написав «мистер и миссис». Затем гостей видели в номере в компрометирующих позах. Муна даже не вызвали в качестве свидетеля. В качестве кинозвезды он был прекрасно известен британской публике, и его, мрачноватого изящного брюнета, никто бы не спутал с блондином Макайвером.

Обвинение в шпионаже не было доказано, хотя общественность не сомневалась, что это факт. Люди бросались глубокомысленными замечаниями, мол, дыма без огня не бывает. Макайвера с позором уволили со службы. И два года спустя капитан Макайвер застрелился в маленьком номере ливерпульской гостиницы.

Этот капитан Макайвер был отцом Джона Уилза. А Уилз – девичья фамилия его матери.

Когда с отцом случилась трагедия, Джон Уилз воевал в американской армии в Корее. Факты на фронт приходили отрывочные, зато хватало эмоций. Зная о родственных связях Уилза, его товарищи-пилоты не хотели говорить с ним о деле отца, и он оказался в изоляции. Уилз знал, что ему не доверяли: шутка ли – он считался сыном шпиона, хотя вина отца не была доказана.

Письма матери подвергались цензуре, но в них чувствовалась боль. Одно было ясно: она верит мужу, любит его и останется рядом, несмотря ни на что.

В отношения Джона Макайвера с отцом вмешалась война. Уоррен вступил в британскую армию в 1939 году. Его семья вернулась в Америку, где жила до конца войны. В то время Джону исполнилось десять, и последующие семь лет он общался с отцом только посредством писем. Когда в 1941 году в войну вступила Америка, Уоррен, воспользовавшись своими связями, остался на британской службе. Он хорошо разбирался в бомбах и весь страшный период налетов на Лондон участвовал в самоубийственном деле – обезвреживании упавших на город неразорвавшихся авиабомб. Это занятие требовало стальных нервов и определенного героизма, что могли понять только люди, подошедшие к краю пропасти. Маленький же Джон считал отца самым доблестным из всех людей. Когда же его наградил сам король, он превратился в сознании мальчика в некое подобие героев Джона Баньяна.

В 1947 году семья Макайверов наконец воссоединилась в Англии. Уоррен остался на военной службе, поскольку работу найти было трудно, а в армии его ценили за знания, оказавшиеся полезными, когда началась безумная подготовка к следующей войне.

Уоррен Макайвер был не тем человеком, каким представлял его сын. Тихий, задумчивый, без порыва и блеска, которого ожидал от него Джон. Вместо эффектного поведения на публике, в нем чувствовались искренняя теплота, застенчивая доброжелательность и стремление понять сына, которому после восьми лет разлуки трудно было приспособиться к отцу. Они вместе бродили по Лондону. Ездили за город на рыбалку. И сблизились, не обсуждая словами свои отношения. В черные дни в Корее, когда стали просачиваться сведения о процессе Уоррена, Джон снова и снова напоминал себе, что не встречал более любящих и подходящих друг другу людей, чем его мать и отец. В то, что Уоррен Макайвер изменил жене, трудно было поверить. Но война творит странные вещи с людьми. Джон знал ребят из эскадрильи, которые хранили фотографии жен и маленьких детей, но их все равно тянуло на романтические приключения, совершенно немыслимые в мирное время.

К тому времени, когда срок военной службы Джона подошел к концу и он, демобилизовавшись, уехал в Англию, шумиха вокруг дела Уоррена Макайвера утихла. Джона поразило то, что он увидел. Родители жили в маленькой дешевой квартирке на юге Лондона. Изгнанный из армии, Уоррен не мог удержаться ни на одной работе – его выгоняли прежде, чем он успевал серьезно взяться за дело.

– Такое впечатление, что кто-то его преследует: ждет, пока он что-нибудь найдет, и захлопывает капкан, – говорила мать.

Макайвер измучился, выглядел физически больным. Когда встречался взглядом с сыном, быстро отводил глаза. Джону не удавалось его убедить, что он ему верил. Трудность заключалась в том, что отец не обсуждал с ним процесс. Лишь однажды, разозлившись почти до слез, воскликнул:

– Ты должен воспринимать меня таким, каков я есть. Мною тысяча раз отвергнуты обвинения. Нет смысла снова повторяться.

Потом наступил момент, когда Уоррен Макайвер принял решение, не поделившись с женой и сыном. Он больше не мог жить. Им сказал, что в Ливерпуле появилась возможность получить работу. Почему отец выбрал этот город местом, где умереть, Джон так и не узнал. Накануне отъезда в Ливерпуль, чтобы «там все разведать», Уоррен пригласил сына пройтись по знакомым местам Лондона.

Они шли молча. Лишь иногда Уоррен показывал на дом или пустырь, где в прежние времена ему пришлось обезвреживать готовые взорваться бомбы. Наконец, усталые и голодные, они завернули в маленький паб на окраине. И там, за кружкой пива, холодным мясом, сыром и хлебом, Уоррен Макайвер рассказал свою историю сыну. Все произошло само собой.

Джон, лихорадочно пытаясь найти тему для разговора, хотя на уме у обоих была одна мысль, не затронутая в их беседах, указал на так и не залеченные шрамы бомбардировок на улицах Лондона, отметил:

– Трудно понять, как пережившие войну люди могут позволить повториться этому опять. Пережив такое, верят каждому слову политиков и бюрократов, а те тянут их в новую войну.

– Правда – забавная штука, – отозвался Макайвер. – Я привык считать, что в ней есть материальное. Говорил, что воздвигнут памятник Нельсону, и не сомневался в истинности этого утверждения. Но русские переписали историю, и что для нас ложь, для них правда. Может, и наши историки когда-нибудь в прошлом проделали то же самое? Правда не абсолютна – это то, во что мы верим сегодня. И не важно, основана она на исторических фактах или нет. – Он набивал старую почерневшую трубку из пластмассовой табакерки. – Я должен был знать. – Это было сказано с такой мукой, что Джон сам ощутил боль.

Но сдержался и промолчал. Впервые с тех пор, как вернулся домой, почувствовал, что отец готов говорить. Но с первых слов Макайвера показалось, что он уходит в сторону.

– В сорок пятом, – начал он, – я носился по городу, спеша туда, где находили неразорвавшиеся бомбы. Буквально выслушивал их в стетоскоп, откручивал чувствительные взрыватели, понимая: стоит кашлянуть, и отправишься в вечность. Нервное занятие, Джонни. Особенно если мало времени на отдых. Я успокаивал себя выпивкой.

Однажды вечером бомба угодила в отель «Брансуик-Хаус». Пока продолжались налеты, каждый выполнял то, что требовалось в данный момент. В тот раз я вместе со спасателями держал пожарную сеть под окнами отеля, чтобы люди могли прыгать в нее. Мне было видно, как мужчина в окне на третьем или четвертом этаже дрался, словно ненормальный, с женщиной с двумя детьми – отталкивал их от окна, чтобы прыгнуть первым. Когда мы поймали его в сеть, я узнал этого человека. Это был Обри Мун – знаменитый писатель и военный корреспондент. Вспомнил его по фотографиям в газетах и кинохронике. Женщине с детьми удалось спастись, прежде чем рухнуло здание. Но не благодаря Муну.

Впервые в жизни Джон услышал в голосе отца такую ненависть при упоминании имени Муна.

– Когда через неделю я был свободен от дежурства, – продолжил Макайвер, – в нашей офицерской столовой в качестве гостя объявился Мун. Он был очень популярен. Люди во всем мире пускали за завтраком слезу, читая репортажи отважного лондонца, выполняющего свою работу в то время, когда на город почти каждую ночь с неба сыпалась смерть. Достойный материал, берущий за живое. Наш командир попросил Муна сказать несколько слов. И тот заговорил о разрушении «Брансуик-Хауса». О героизме спасателей и, скромно, о своем собственном – как вытаскивал из огня людей. – Макайвер перевел дух. – К тому времени я порядочно набрался. И хочу тебе сказать, Джонни, в войну мы не любили фальшивых героев. Я встал и рассказал все как было. Признаю, невежливо, но мне было наплевать. Меня воротило от того, как он себя восхвалял. Ведь я-то знал, что он трус. Мун выглядел жалко. Публично меня за это осудили, а втихаря командир одобрительно похлопал по спине. Я, разумеется, понимал, что не приобрел друга. Но не мог представить, что заполучил врага, у которого достаточно влияния и денег, чтобы преследовать меня до смерти – моей или своей.

Рука Макайвера дрожала, когда он разжигал трубку.

– Ты не поверишь, Джонни, с того дня и по сегодняшний я больше с Муном не встречался. Но все семь проклятых лет он каждый миг стоял за моей спиной.

Джон молчал, боясь остановить первый прорвавшийся поток слов.

– Знаешь, почему я остался после войны в армии? Не было работы, но у меня были специальные знания, которые требовались на военной службе. Меня перевели в другое подразделение. Им командовал человек, которого во время войны временно произвели в генералы, а когда наступил мир, понизили в полковники. Он вел себя так, будто в этом был виноват весь мир. Надутый сукин сын. Ему повезло – за него вышла замуж очень красивая девушка – служила под его началом во вспомогательной роте телефонной связи. Ее, наверное, прельстили золотые галуны и прочая мишура военного времени, но теперь она не знала, как от него избавиться. Мы с твоей матерью иногда встречались с ними на всяких сборищах. Мне нравилась эта девушка. Ее звали Кэтлин. Когда я говорю «нравилась» – это значит, нравилась как коллега, работающая со мной в одном здании или каждый день встречающаяся по дороге на работу. Между нами ничего не было. Абсолютно ничего. Вот история, которая была переписана, чтобы превратить ложь в правду.

Однажды в большом частном доме организовали танцевальный вечер, и я в знак уважения пригласил Кэтлин. Танец с женой командира офицеры считают своей обязанностью.

В тот вечер я почувствовал в ней напряженность, какое-то диковатое отчаяние в глазах. Кэтлин попросила проводить ее на террасу подышать свежим воздухом. Не знаю, почему она выбрала для разрыва семейных отношений меня. Все было дико и сумбурно. Кэтлин терпеть не могла полковника и кого-то любила. Хотела стать свободной. Хотела, чтобы с мужем кто-нибудь поговорил. Смогу я ей, по дружбе, помочь?

Разумеется, я ответил «да», еще не понимая, во что ввязываюсь. На следующий день она мне позвонила и попросила прийти в номер 6Б в отеле «Рассел-сквер». Мне не хотелось – почему я должен разбираться в семейных отношениях почти незнакомых мне людей? Но она была в отчаянии и так упрашивала, что я пошел.

Трубка Макайвера потухла. Он потянулся за зажигалкой, но передумал и положил трубку на стол. Джон заметил, что руки отца дрожат.

– Я вошел в отель, – продолжил Уоррен. – Отыскал номер 6Б и постучал в дверь. Кэтлин я нашел пьяной, в истерике. Пришлось надавать ей пощечин, прежде чем она пришла в себя и что-то рассказала. Ее любовником был Мун. Тогда ему было слегка за шестьдесят, но знаменитости словно лишены возраста. Наверное, он поразил ее обещаниями дома в Лондоне, виллы в Каннах, яхты, квартиры в Нью-Йорке, нарядов, украшений и бог знает чего еще. А в этот день демонстративно порвал. Кэтлин была на грани самоубийства.

Посреди ее излияний в номер вошли полковник, управляющий отелем и частный детектив. Полковник решил, будто я и есть тот мистер Уилсон, который зарегистрировался в отеле с миссис Уилсон, то есть его женой. Я, конечно, все отрицал. И Кэтлин, надо отдать ей должное, тоже – и тогда, и потом. Она говорила правду. Человек, который пару последних месяцев снимал этот номер под фамилией Уилсон, был Обри Мун. Знаешь, Джонни, что было потом? Служащий отеля поклялся, что именно я зарегистрировался в гостинице. Горничная и официант дали показания, что видели меня с Кэтлин в номере во фривольных позах. На Кэтлин они поглядывали с нескрываемой жалостью. Все знали, как выглядит Обри Мун, и не могли перепутать его со мной.

Я… я не знал, откуда валятся напасти. Меня отдали под суд трибунала на основании лжесвидетельства. К счастью, обвинение в шпионаже не подтвердилось, но Мун на этом не успокоился. Он вознамерился окончательно меня дискредитировать и выдворить из Англии. Я не мог удержаться на работе. Как только получал место, меня тут же прогоняли. Мун мог уехать на Тибет, но кто-то, получая у него зарплату, присматривал за тем, чтобы мне немедленно вручили волчий билет. Бесконечная травля в течение семи лет. Однажды я приехал к нему, но он посмеялся надо мной – напомнил тот день, когда был выставлен дураком. Я понял, он мне никогда не простит. Сражаться же с ним при его деньгах и влиянии бесполезно. Никому не позволено уязвить его самолюбие и остаться в живых. Мое положение, Джонни, меня научило: деньги победить невозможно. Богач поступает как хочет, честно ли его поведение или бесчестно. Первое время я надеялся, что ему надоедят хлопоты, которые необходимы, чтобы держать меня за горло. Теперь понимаю: этого никогда не случится.

Они долго молчали, затем заговорил Джон:

– Одного не могу понять, сэр, ведь это чистая случайность, что Мун застал вас в номере той дамы в «Рассел-сквер».

– Ничего подобного. – Уоррен грустно покачал головой. – Мун был готов порвать с Кэтлин и установил за ней слежку. Видимо, кто-то подслушал ее, когда во время танцев она попросила о помощи. Мун, наверное, пришел в восторг: одним выстрелом можно убить двух зайцев. Дождался, когда она мне позвонила и пригласила в отель. Его подкупленные свидетели уже ждали наготове. Полковника тоже известили, и ловушка захлопнулась. – Макайвер поднял голову. – Такова правда, Джонни. Ничем не приукрашенная, чего бы ты потом ни услышал.

Джон почувствовал, как в нем закипает ярость.

Пальцы Макайвера сомкнулись на его запястье.

– Никогда не пытайся посчитаться с ним за меня. Его нельзя одолеть. С деньгами не справиться. Добьешься одного: попадешь в его список жертв и окажешься в моем положении.

Через два дня бывший капитан Уоррен Макайвер вышиб себе мозги в ливерпульской гостинице, и его несчастная история снова попала на страницы прессы. Джон с грустью понял, что «правда» уже превратилась в неразличимую тень.

Трагическое самоубийство Уоррена Макайвера должно было положить конец саге. Но этого не произошло.

Джон перевез мать обратно в Америку. Мун жил в Нью-Йорке в сказочном отеле «Бомонт».

Джон с матерью поселились в маленькой квартирке в Гринвич-Виллидж. Надо было устроиться на работу, чтобы поддерживать их обоих. У Джона не было специального образования, кроме умения летать, которым он овладел в армии. Ему пришло в голову поискать место в аэропорту или в какой-нибудь частной авиакомпании.

Обратился в «Интернэшнл». В заявлении требовалось указать фамилию, фамилии родителей и много других деталей. Когда Джон выходил из отдела по подбору персонала, его кто-то сфотографировал. И в вечерних газетах появилось его лицо. Снимок был плохим, нечетким. Но был и текст – о том, что Джон Макайвер, сын человека, подозреваемого в передаче противнику секретов по атомному проекту, хочет устроиться на работу – и не куда-нибудь, а в «Интернэшнл эйрлайнз». Так опять всплыла старая перевранная правда.

Потом такая же история, как и с отцом, началась с Джоном. В то, что рассказывал Уоррен, трудно было поверить, но он не отошел ни на йоту от истины. Джон не мог удержаться ни на одной работе. Не успевал показать себя. Он хотел понять почему. Бесполезно. В результате пришлось пройти юридическую процедуру и изменить фамилию. Тогда он получил работу. Его назначили организатором круизов судоходной компании «Кьюнард Лайн». Дела привели его в Лондон, где он познакомился с Тони Вейлом, приятелем Шамбрена. А затем, без всяких причин, его выставили вон. Он пошел справиться, в чем дело, у директора по работе с персоналом, человеком в общем-то неплохим. Тот признался в получении информации о том, что Джон сын Уоррена Макайвера. Им очень жаль, но компания не может рисковать потерей репутации.

Итак, это началось: статист в каком-нибудь фильме, временное место инструктора в летнем лагере для мальчиков, трудности с профсоюзами при попытке получить членский билет, который дал бы ему право найти хоть какую-нибудь работу. Тем временем умирает его мать – событие вполне предсказуемое. Джон в смятении наблюдал, как она таяла буквально на глазах. Сердечная недостаточность – так ему сказали. Джон знал, что все не так просто. Семь лет мать наблюдала, как расправляются с ее мужем. Теперь и сын попал в ту же ловушку. Жизнь стала невыносимой.

Возвращаясь с похорон матери, Джон поймал себя на том, что говорит с собой – привычка, которая выработалась у него в последнее время. И вдруг понял, что думает не о матери, а об Обри Муне.

– Это ты ее убил! – Он сказал это так громко, что на него удивленно обернулись.

Ему не везло – преследовала цепь неудач, причина которых, как Джон понимал, все тот же Мун, который преследовал его, куда бы он ни подался. И вот однажды в меблированные комнаты, где Джон проживал, пришло заказное письмо. Требовалось подтвердить вручение по адресу: Ящик 2197 на Центральном почтамте. Джон вскрыл конверт и прочитал:

«Дорогой Джон Уилз!

Мне прекрасно известно, как вы ненавидите Обри Муна. Я также доподлинно знаю, каково ваше финансовое положение. Мое предложение поможет вам утолить жажду мести и принесет денег…»

Джон дочитал до конца. Он заработает денег, если Обри Мун умрет до полуночи 20 февраля.

Шутка, конечно шутка. Убогий розыгрыш. Но когда, движимый любопытством, он заглянул в трастовую компанию «Уолтхэм» на Мэдисон-авеню, деньги в самом деле оказались на его счету. Банк получил десять тысяч долларов для зачисления на счет Джона Уилза. Никто другой не имел права их снять.

Джон оставил деньги в банке, но ощущение было таким, словно его жгла лихорадка. Через десяток дней он сможет ими воспользоваться.

Макайверы после стольких лет ада что-то наконец получат. Им причитается за все, что пришлось вытерпеть от Обри Муна. Но перевел деньги, конечно, не он. Как ни крути, как ни старайся посмотреть на дело со всех сторон, словно выбираешь на ярмарке лошадь, вывод один: кто-то предлагает десять тысяч долларов за то, что он убьет Обри Муна.

Каждый раз, когда Джон думал над этим, его размышления заканчивались смешком. Кем бы ни был его корреспондент, он – законченный псих. Время такое, что за гораздо меньшие деньги можно нанять профессионального убийцу. Он же, хоть его и соблазняли лежащие в трастовой компании деньги, профессиональным убийцей не являлся.

Вскоре в нем стала закипать, словно суп на медленном огне, ненависть к Муну. Джон вспомнил маленькую жалкую гостиницу в Ливерпуле, где Уоррен Макайвер, доведенный до отчаяния Муном, вышиб себе мозги. Мать, которая медленно угасала и наконец умерла из-за бесконечных преследований их семьи. Сам он оказался в тупике оттого, что по его пятам следовал и ставил палки в колеса соглядатай Муна. Этот Мун должен умереть.

Но он же не убийца!

Джон читал странное послание раз двадцать. «Мне прекрасно известно, насколько вы ненавидите Обри Муна». Обдумывал все от начала до конца и в хорошем и в плохом настроении. Был ли он знаком с написавшим письмо? Не похоже. Ни у одного из его знакомых не было столько денег, чтобы так разбрасываться. Это навело его на другие мысли.

Мун причинил много горя семье Макайверов. Но он мог творить такие же жестокости с другими людьми. Джон в свое время прочитал все, что попалось в руки, о карьере врага. Он знал, что в бытность журналистом Мун опорочил и погубил много влиятельных людей. Не исключено, что были и такие, кто оказался в его положении. Но выкинуть на ветер десять тысяч долларов! Не слишком ли? Хотя могло случиться так, что какой-то богач лишился того, что считал неотъемлемым: власти, авторитета, даже семьи, любимых. И при подобных обстоятельствах оказался таким же беспомощным, как и Джон в своей ситуации. Но почему же не поквитаться с врагом самому? Обиженными могли быть слабая женщина или больной, которому не под силу добраться до Муна, решил Джон.

Почти месяц, из двух отпущенных автором письма, ушел на обдумывание проблемы. Джон верил в главенство закона в обществе. Ни один гражданин не вправе единолично творить суд. Человека могут арестовать, даже если он убьет соседскую собаку. Но как быть с бешеной собакой?

Мун при его деньгах мог жить не подчиняясь закону. За деньги извратил правду об Уоррене Макайвере и избежал осуждения. Он, возможно, не знает, что довел до смерти мать Джона, но от этого не менее виновен в ее гибели. Раз Мун живет вне закона, то наказание должен понести не от рук правосудия.

Джон даже не сознавал, как рушилась система его ценностей. Что, если он возьмет деньги? Вовсе не обязательно идти на убийство. Хотя тогда ему грозит обещанное автором письма наказание. Мун может в следующем месяце умереть от естественных причин. Ему же за семьдесят. Его может сбить грузовик. В итоге Джон заключил, что решение, брать или не брать в свои руки правосудие, можно отложить до последнего момента – дня рождения врага. На деньги можно купить одежду, провести месяц без тревог и забот. Поселиться в «Бомонте» и провести разведку. Взвесить риск на месте действия.

Джон трижды подходил к трастовой компании «Уолтхэм», но на пороге поворачивал обратно.

На четвертый раз вошел и взял деньги.

 

2

Новость, которую Джон Уилз услышал по телевизору, потрясла его. Он считал себя единственным избранником неизвестного врага Муна, решившего возложить на него миссию провидения. Но вот объявилась эта Прим, повесившаяся от отчаяния, потому что ее время было на исходе. Она тоже получила гонорар в десять тысяч долларов! Все снова расфокусировалось – уж очень казалось странным, чтобы быть действительностью. Однако реальность его доли не вызывала сомнений. И подтверждением тому служили висящие в шкафу два новых костюма и смокинг. И дюжина новых рубашек в ящике бюро, среди которых спрятан пистолет и портмоне. Деньги тоже подтверждение – реальность в наличных купюрах.

Джон почувствовал себя так, словно за ним наблюдают. Кто-то следит сквозь спрятанный в стене глазок. Он даже поискал его. За всем этим стоял кто-то очень-очень богатый, с очень-очень извращенной психикой. Джон стал искать «жучок» – спрятанный за картиной или за шторами микрофон, – но ничего не нашел.

Джон закурил и встал посреди номера, стараясь избавиться от ощущения зловещего взгляда на себе. Прежде он представлял Муна в роли жертвы, а себя воображал охотником. Но расстановка сил изменилась. Кто-то явно знал, зачем он оказался в «Бомонте», и наблюдал за каждым его шагом. Но Джона так долго мучил Мун, что показалось легко превратиться в жертву его врага. У него возникло сильное подозрение, что доведи он дело устранения Муна до конца, то не успеет сделать и трех шагов, как его схватят. Понял, насколько мал и беззащитен – как та девчонка Прим. Кто-то желал Муну смерти, но притом позаботился о козле отпущения, которого можно отдать на откуп полиции.

С деньгами вообще непонятно. Если человек способен расстаться с двадцатью тысячами долларов, чтобы отвести от себя подозрение, он может потратить и больше. Не исключено, что на сцену выйдет еще человек, у которого так же внезапно появился счет в банке.

Джон потушил сигарету в стоявшей на бюро пепельнице. Его загнали в ловушку деньги и ненависть к Муну. Если он убьет Муна, неизвестный тип почти наверняка сдаст его полиции, как бы тщательно он ни спланировал свое бегство. Если не убьет, богатый придурок расправится с ним. В письме ясно говорится: «Право тратить деньги вы получите только в том случае, если Обри Мун умрет ровно через два месяца – 20 февраля. Если этого не случится к полуночи двадцатого, а вы все-таки потратите деньги, то сами не доживете до конца следующего дня».

Джон нетерпеливо махнул рукой. Все казалось слишком мелодраматичным, чтобы в этом был какой-то смысл. Но ведь Прим существовала, а теперь мертва. Реальны ее деньги, как и его деньги. Джон не мог избавиться от пробегавшего по спине холодка. Он поселился среди роскоши «Бомонта» твердо уверенный, что является хозяином своей судьбы. Мог поступить так или иначе. Но теперь понял, что, как только взял деньги со счета в трастовой компании «Уолтхэм», загнал себя в ловушку. Как себя ни поведи, все равно в проигрыше.

«Так что, – сказал он себе, – взгляни в лицо этой абсурдной реальности, парень. До полуночи двадцатого осталось немного времени: сегодняшний вечер и еще пять дней».

Бар «Трапеция» был, словно птичья клетка, подвешен в воздухе над вестибюлем перед большим бальным залом. В этом вестибюле, окрашенном в бледный зеленовато-желтый цвет с яркими деревянными вишневыми панелями, устраивались сборища, если не требовался сам зал. Бар «Трапеция», стены которого были выполнены в виде флорентийской решетки, был популярен, потому что отличался от остального окружения. Его оформил художник школы Александра Калдера, использовав фигурки циркачей на трапециях. Они слегка покачивались от дуновения воздуха из спрятанной системы кондиционирования. Сидя за стойкой бара и смакуя превосходный сухой мартини, Джон Уилз испытывал чувство, что раскачивается все помещение, что, конечно, было иллюзией.

Мысль о том, что за ним наблюдают, заставила его обратить особое внимание на свою внешность. Джон надел новый, прекрасно сшитый смокинг с шелковым золотым каммербандом и черный, тоже с золотом, галстук. Бесстрастность – такова установка, сказал он себе. На соглядатая нужно произвести впечатление, будто он изучает территорию, чтобы выполнить свои обязательства, но на самом деле его задача – выявить того, кто за ним следит, и понять, что ему надо.

Джон чувствовал себя нереально, и это впечатление усиливало окружение – феерия цветов: зеленые в белую полоску тенты над проходами, зеленые ковры от стены до стены, витрины лучших в городе магазинов, демонстрирующие ювелирные украшения и меха, экстравагантные женские наряды, хрустальные канделябры, бесконечные зеркала, в которых он сам отражался десятки раз, блеск вестибюля и спокойный притемненный интим полудюжины кабинетов.

А публика? В вестибюле, где Джон шел от секции лифтов, находился всего один человек, по виду которого никто бы не сказал, что он готов потратить сколько угодно денег. Этот единственный человек с ним заговорил:

– Мистер Уилз?

– Да. – Джон весь напрягся. Всякий, кто приближался к нему, вызывал подозрение.

– Я Джерри Додд, сэр, детектив отеля. Мистер Шамбрен просил присмотреть за вами.

У Джона отлегло от сердца, и он потянулся за сигаретой. Додд оказался худощавым, жилистым мужчиной лет под пятьдесят. На губах профессиональная улыбка, которая не могла скрыть острый взгляд бледных, пронзительных глаз, способных в один момент проникнуть в суть окружающего. У Джона возникло неприятное чувство, будто он забыл снять с одежды ярлычок с ценой, и это скажет Додду больше, чем он бы хотел.

– Удивлен, что, несмотря на все сегодняшние волнения, мистер Шамбрен не забыл обо мне, – осторожно заметил он.

– Мистер Шамбрен никогда ни о чем не забывает, – ответил Додд. – Указал на вас в вестибюле после ленча. Смотрели новости по телевизору?

– Да. Невероятное дело. Удивлен, что полиция обнародовала сообщение.

Детектив покачал головой:

– Не было выбора. Один из приятелей Муна, тот самый тип, что пишет в рубрику «В центре Шторма». Уиллард Шторм. Читали?

– Читал. Порой очень жесткие материалы.

– Первостепенный хмырь, – улыбнулся Додд. – Мун слил информацию ему и окружному прокурору, поэтому копам ничего не оставалось, как выступить с собственным заявлением.

– Как воспринял это сам Мун? – спросил Джон, закуривая.

– С нашей точки зрения, недостаточно серьезно. Я бы на его месте не стал смеяться. Не исключено, что кто-то еще принял предложение выполнить работу за десять тысяч баксов. Вот уж не хотел бы испытать такой соблазн. – Детектив рассмеялся. – А что, было бы недурно.

– Полагаю, праздник, о котором говорил мистер Шамбрен, отменен? А я уж было разохотился сделать первые шаги в мире вашей роскоши.

– Праздник состоится, – ответил Додд. – Никому не под силу заставить Великого человека проявить слабость и показать всем, что он напуган. Если ему так угодно, пусть превращается в цель. Похороны его, не наши. Так чем могу вам помочь, мистер Уилз? Только скажите.

– Спасибо. Меня потянуло на хороший сухой мартини. Какой из баров…

– «Трапеция». Отсюда один пролет лестницы. Или можете подняться на лифте. – Детектив рассмеялся. – Только сторонитесь симпатичных девчушек. Если они без кавалеров, значит, проститутки. Расфуфыренные и растолстевшие – постояльцы. – Светлые глаза Додда затуманились. – Прим была проституткой. Не исключено, что сейчас они справляют по ней поминки.

– Удивительно, что такое заведение, как ваше, терпит у себя девушек по вызову.

– Вы еще не знаете, какие они, эти заведения, как наше, мистер Уилз. Если вас что-то задевает, запомните: когда клиент чего-нибудь хочет и готов заплатить, он может это получить. Сами же клиенты должны подчиняться единственному правилу.

– Какому?

– Не блевать на ковры в вестибюле.

Мартини в баре оказался превосходным. Бармен, круглолицый, темноволосый молодой человек, улыбнувшись, отказался принимать у Джона плату.

– Просто распишитесь вот здесь.

– Не понял.

– Распоряжение мистера Шамбрена. Он сказал, что вы дружок Тони Вейла. Классный мужик. Он был еще здесь, когда я сюда пришел. Помог освоиться. Вы тоже в гостиничном бизнесе, мистер Уилз?

– Плавучие отели, – ответил Джон, играя свою роль. – Кругосветные круизы.

– Мне бы это быстро надоело.

– Почему?

– Все равно что смотреть на Бродвее пьесу с двумя персонажами. Заранее известно, что больше никто не появится. Извините, я должен принять заказ. Меня зовут Эдди. Если что-нибудь понадобится, мистер Уилз, обращайтесь.

А мистер Пьер Шамбрен приятно удивил. Принял все, что он ему наплел, за чистую монету. Джон поставил наполовину опустошенный стакан с мартини на стойку и, снова закурив, смотрел, как в «Трапеции» обслуживали клиентов. Два метрдотеля ходили между столиками, принимая заказы. Все шло как по маслу, на вид неспешно, но Джон заметил, что между заказом и обслуживанием проходило очень мало времени. Многие постояльцы были в вечерних костюмах. Бар «Трапеция» являлся чем-то вроде промежуточной станции на пути к частной вечеринке или в один из ресторанов. В свое время Джон насмотрелся на нуворишей. Здесь все было по-другому. Люди вели себя раскованно. Женщины богато упакованы – дорогие наряды, украшения. Их волосы были окрашены в столь различные цвета, которых было больше, чем Джону приходилось видеть, и, конечно, больше, чем создал Всевышний. Голова шла кругом. Но здесь не выставляли себя напоказ глазеющей толпе. Даже известная кинозвезда за столиком в углу вела себя непринужденно. В «Бомонте» ее не преследовали охотники за автографами и юные фанаты. Молодежи в баре было совсем немного.

Когда разговоры за столиками утихали, люди с пустыми лицами недоуменно скользили по Джону взглядами и с тем же видом отводили глаза. Из всех присутствующих он один стремился произвести на зрителей впечатление. Тот мужчина или та женщина, которых он искал, могли за ним наблюдать и изучать его. Но маски на лицах не позволяли за них проникнуть. И тут присутствовал не один человек, который легко бы потратил двадцать тысяч долларов, чтобы заказать убийство.

Джон собирался снова взяться за бокал, когда рядом за стойку села женщина. Вместо вечернего платья на ней был короткий макинтош и коричневая шляпа с мягкими полями, завернувшимися ей на глаза. Маленькие пятнышки влаги на плаще и шляпе свидетельствовали о том, что она только что попала под снежный заряд.

– Эдди! – Голос прозвучал неожиданно звучно. Женщина оглянулась, словно удивившись собственной громогласности.

– Привет, мисс Стюарт, – ответил бармен.

– Мне двойную водку с мартини, – она произнесла это очень четко, но гораздо тише. Джон заметил, что она вдрызг пьяна.

– Сию минуту, мисс Стюарт. – Эдди покосился на Джона и едва заметно подмигнул. Он орудовал с бутылками, льдом и стаканом, как волшебник. И спустя мгновение смешал ингредиенты в шейкере длинной серебряной ложкой.

– Не мошенничайте! – потребовала девушка.

– В смысле?

– Я сказала, не мошенничайте. Здесь меньше, чем одна честная порция.

– Может, будет лучше выпить по одной, мисс Стюарт?

– Я заказала двойную и хочу получить двойную, Эдди.

Она сердито махнула рукой и сбросила со стойки сумочку; содержимое рассыпалось по полу.

Джон машинально наклонился и, подавая ей вещи, заметил мелькнувшую в глазах признательность. Цепочка веснушек на переносице придавала ей вид маленькой, расстроенной девочки. Из сумочки не высыпалось ничего особенного: ключи с брелоком от номера отеля, губная помада, пудреница, кошелек. Джон положил все вместе с сумочкой на стойку.

– Большое спасибо, – поблагодарила женщина.

– Не за что, мисс Стюарт.

Она невидящим взглядом посмотрела на него.

– Кто вы такой? Я вас раньше здесь не видела?

– Джон Уилз, – ответил он, подумав, что эта женщина никак не могла быть одной из тех проституток, о которых упоминал Додд.

– Марго Стюарт, – представилась она и спросила: – Вы журналист? Детектив?

– С чего вы взяли, что я детектив? – улыбнулся Джон.

– Это место кишит детективами, – ответила Марго. – Но если вы молодой миллионер, бегите скорее из города. Или по крайней мере из «Бомонта». У вас найдется десять тысяч долларов, чтобы нанять убийцу?

Уилз почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Я придерживаюсь принципа «сделай сам».

Эдди, приготовив новую порцию, перегнулся через стойку:

– Мисс Стюарт – секретарь Обри Муна, мистер Уилз. Думаю, все, кто с ним как-то связан, сегодня не в своей тарелке.

Марго не сводила с Джона мутного взгляда.

– Вам приходится иметь дело с мистером Муном, Джон Уилз?

– Я принадлежу к его читательской аудитории. – Он старательно затушил сигарету в пепельнице. – У вас выдался нелегкий день.

– Вы не знаете мистера Муна, если думаете, что сегодняшний день как-то отличался от любого другого. – Марго потянулась к бокалу и одним глотком отпила половину содержимого. Ее передернуло, словно вкус напитка показался ей невыносимым.

– Неужели все семь дней в неделю ему угрожают смертью? – Джон криво улыбнулся.

– Все семь дней в неделю, – торжественно подтвердила Марго и неожиданно добавила: – В тайниках разбитых сердец.

– Ваш босс подозревает, кто бы мог нанять эту Прим?

Марго посмотрела на него из-под полей шляпы.

– Так вы все-таки журналист?

– Мистер Уилз организует дорогие кругосветные круизы, – объяснил бармен. Он бессовестно прислушивался к их разговору.

– Во сколько мне обойдется, Джон Уилз, обойти на вашем корабле вокруг света? А потом крутиться еще, еще, еще – вечно?

– Во столько же, во сколько обходится теперь, – ответил он. – Я хочу сказать: разве мы не этим постоянно занимаемся – крутимся, крутимся, крутимся?

Женщина отвернулась.

– Надо рассказать о нем Джеку Пару из «Сегодня вечером», Эдди. Парень настоящий комик.

– Только вы почему-то не смеетесь. – Уилз подал знак бармену налить ему новую порцию. Случайная встреча с секретарем Обри Муна могла оказаться полезной.

Женщина посмотрела на него мутными глазами.

– А я кое-что знаю о вас, Джон Уилз.

Он почувствовал, как все его мышцы напряглись. Вечное невезение. Неужели эта женщина узнала в нем сына Уоррена Макайвера? В таком случае она известит об этом Обри Муна, если тот еще не в курсе. Они сообщат Пьеру Шамбрену, и конец игре!

– Кое-что знаю, – повторила Марго заплетающимся языком. – Только не могу сообразить что. В какой связи. Эдди подтвердит: большую часть свободного времени я путаю себя, чтобы не знать, что с чем связано. Но когда протрезвею, вспомню, откуда вы такой. – Она внезапно запела детскую песенку. – «Ты пожа-алеешь!»

– О чем я пожалею? – переспросил он, стараясь не показать испуга. – Вы меня не знаете, мисс Стюарт. Я не знаменит и не важная персона. Тихонько занимаюсь своими круизами, вот и все.

Марго указала на него:

– Ты тот, кто заплатил бедняге Прим, чтобы она убила моего босса. Я выведу тебя на чистую воду. Довел девушку до самоубийства. – Ее голос взлетел. – Что ж ты сам не сделал грязную работу?

– Полегче, мисс Стюарт, – предостерег бармен. – Вы говорите дикие вещи.

– Такова моя натура, Эдди, – ответила женщина. – Тяга к дикости. – Она покачала головой. – Что, Джон Уилз, не подходите на эту роль? Хорошие глаза, красивые руки. Мне нравятся мужские руки. Когда я говорю «мужчина», то не имею в виду старого распутного извращенца. Эдди, я заплачу за эту порцию Джона Уилза, чтобы заслужить прощение. – Она оперлась подбородком на руки, но глаз с Джона не сводила. Казалось, ей требовалась опора, чтобы не клевать носом. – Алкогольное помутнение. Я вас знать не знаю. Откуда. Что бы вы ни наделали, вы мне незнакомы. А вам известна Прим? Навещала нас раз или два в месяц. Не представляете, что может вытерпеть женщина, если ей платят. Волосатый паук, руки, словно влажные присоски, и шарят, шарят, шарят… Нет, Джон Уилз, я вас в глаза не видела. Не знаю вас, что бы вы там ни натворили.

Ее подбородок соскользнул с рук, и она уронила голову на стойку.

– Господи, отключилась, – воскликнул Эдди и подал знак одному из метрдотелей. – Я заметил, как она писала ногами, когда входила сюда.

Метрдотель был недоволен.

– Не надо было ей наливать, – пожурил он бармена.

– Я не наливал, – оправдывался Эдди. – Всего каплю вермута, остальное вода. Она просила двойную водку, только я понимал, мистер Дельгреко, что это свалит ее с катушек.

Дельгреко повернулся к Джону:

– Прошу прощения, сэр, что доставили вам неудобство.

– Никакого, – ответил Уилз. – Я так понимаю, что она проживает в отеле, могу ей помочь добраться до номера.

– Нет необходимости, сэр. Дело для нас привычное. – Он подозвал официанта. Джон едва успел подвинуться в сторону, как женщину вытащили из бара.

– Служебный лифт за углом, – объяснил Эдди. – Нам не в первый раз приходится укладывать ее баиньки. Удивительное дело: когда надирается, из нее так и прет, как она ненавидит мистера Муна. Не понимаю, почему Марго продолжает у него работать, если испытывает к нему такие чувства.

– Наверное, хорошо платит, – предположил Джон.

Себе же сказал совершенно иное. Вот еще человек, который попал в ловушку Обри Муна. «Что бы вы ни наделали, вы мне незнакомы»? Неужели она его вычислила и догадалась, зачем он появился в «Бомонте»? А эта фраза – пьяное обещание не выдавать.

 

3

Во вторник Джон Уилз заказал завтрак в номер. Хотел без свидетелей просмотреть утренние газеты. Он не спешил делать ход, поскольку не знал, в какую сторону идти и как поступить.

Газеты по-разному освещали историю Муна. Но даже «Таймс» не удалось смягчить рассказ – все было слишком странным: самоубийство известной проститутки, нанятой Муном, полученное ею письмо и безумный заговор с целью убить ее клиента. Газета строго придерживалась фактов и дословно приводила текст письма. Мун не сделал «Таймс» никакого заявления. Полиция обещала известному писателю защиту. В службе окружного прокурора взялись за расследование явной угрозы его жизни. Статью сопровождала краткая информация о жизнедеятельности Муна, очевидно, взятая из справочного отдела газеты. Перечислялись книги и пьесы, упоминалось о его карьере корреспондента во время двух войн, назывались литературные призы и завоевавшие награды фильмы. Но не проливалось ни капли света на истинный характер Великого человека.

«Гералд трибюн» подавала материал в том же ключе, но сопроводила фотографиями на внутреннем развороте. На одной из них Мун был изображен рядом с недовольным на вид Бернардом Шоу. На другой – на террасе своей виллы в Каннах рядом с известной итальянской кинозвездой. Третья возвращала зрителя к дням Первой мировой войны – Мун в форме, с офицерской тросточкой беседует с красавцем принцем Уэльским на улице разрушенной французской деревни. На четвертой рядом с ним была темноволосая женщина с прической начала двадцатых годов. Подпись гласила: «Звезда английской сцены Виола Брук, постоянная спутница Муна в послевоенные годы, чье внезапное исчезновение наделало не меньше шума, чем дело загадочно пропавшего судьи Джозефа Кретера».

Имя Джону Уилзу ничего не сказало. Виола Брук исчезла до того, как он родился. Зато расстаралась желтая пресса. Репортеры «Новостей» прекрасно знали свое дело. Газета поместила снимок мертвой девушки в «шикарном номере, где она развлекала большинство из своих клиентов». Памела Прим было сценическим именем. Девушка начинала танцовщицей в мюзиклах на Бродвее. А по-настоящему ее звали Морин О’Коннор. Она родилась в маленьком шахтерском городке в Западной Пенсильвании. После того как отца завалило на шахте, мать сбежала с джазистом, оставив дочь на попечение соседям. Газета открыто рассуждала, почему враг Муна выбрал Прим в качестве его возможной убийцы. Почему она могла его возненавидеть. Члены Нобелевского комитета, присудившего ему премию в области литературы, не узнали бы в Муне человека, за которого голосовали. Его имя возникало в одном деле о разводе. Покончивший с собой французский министр объяснял в предсмертной записке, что до самоубийства его довели статьи Муна. Приводилась история Виолы Брук. Актриса удалилась со сцены после второго акта пьесы в лондонском Уэст-Энде, и больше ее никто не видел. После антракта ее уборная оказалась пуста. Муна обвиняли в клевете, но он выиграл процесс. И наконец, рассказывалось о бесчестье и самоубийстве Уоррена Макайвера.

Джон читал с холодным вниманием. Впервые в печатном издании выдвигалось предположение, что его отец, возможно, говорил правду. «Новости» не скрывали своего отношения к Обри Муну. В представлении газеты этот человек был отъявленным негодяем.

Другой таблоид содержал рубрику «В центре Шторма». Что касалось Муна, у Уилларда Шторма было преимущество перед всеми другими журналистами. Он числился в его приятелях. Просидел с ним чуть ли не весь день. И описывал дружка как одаренного, великодушного человека, жертву зависти менее способных людей, в прошлом боевого репортера, который в дни кризиса держал на вожжах не одного мирового лидера. Называл храбрецом – ведь он же не отказался праздновать свой день рождения, несмотря на пугающее открытие, что некий неизвестный обещал кучу денег за то, чтобы его убить. Никогда не бежал от опасности. Не испугается и теперь. Колонка кончалась предупреждением мэру, окружному прокурору, комиссару полиции и администрации отеля «Бомонт», что они в ответе за безопасность «великого человека». Возникало ощущение, что после такого предостережения власти должны дрожать, как овечий хвост.

Джон отложил газеты и допил остывший кофе. Неподалеку кто-то другой читал те же статьи и убеждался, что у полиции нет ни малейшего представления о том, кто мог заплатить Памеле Прим десять тысяч долларов за работу, которую она так и не выполнила. Редактор «Новостей» задавал еще вопрос: «Коль скоро Прим умерла, не нанял ли неизвестный недруг Обри Муна другого человека на роль его убийцы?» У Джона, когда повязывал галстук и надевал пиджак, пересохло во рту – он-то знал ответ на этот вопрос.

Пьер Шамбрен приветствовал Джона на удивление тепло.

– Ждал вас, Уилз!

На краешке стола управляющего отелем устроилась рыжеволосая женщина. Джон уже видел ее где-то раньше.

– Прошли синяки? – спросила она.

– Синяки? – не понял Уилз.

– Не могу сказать, что польщена, – усмехнулась женщина, – не часто случается такое, чтобы мужчина, столкнувшись со мной, даже не запомнил.

– Господи! – воскликнул Джон. – Вчера утром! В приемной!

Шамбрен наливал себе неизменную чашку турецкого кофе.

– Плохое начало, Уилз. Это мисс Барнуэл, мой пресс-секретарь. Хотел отдать вас в ее руки. Но если вы виделись с Элисон и даже не запомнили…

– Не добивайте беднягу. – Женщина тепло, по-дружески улыбнулась. – Помню, как сама тряслась, когда впервые здесь оказалась. Не узнала бы Рока Хадсона, даже если бы он сбил меня с ног.

Шамбрен, посмеиваясь, вернулся за стол.

– Что ж, Уилз, вчера вы угодили здесь в первоклассную мелодраму.

– Полагаю, вся эта шумиха сильно повредит отелю? – Джон ткнул пальцем в сторону стопки газет.

Шамбрен рассмеялся:

– Вот и Элисон расстроилась. Стандартное представление в гостиничном мире, что скандал вредит бизнесу. Открою вам глаза. Если станет известно, что кто-то отравился приготовленными у вас на кухне морепродуктами, ресторанный зал опустеет. Когда пройдет слух, что из какого-то номера стащили норковую шубу, половина постояльцев дружно отсюда свалит. Креветка с душком или пропажа чего-то такого, что они могут десять раз восполнить, пугает их, словно удар грома коровье стадо на поле. Но вот если магнат, выпускающий супинаторы для обуви, пристрелит во время танцев свою любовницу, их за уши не оттянешь. Убийство, особенно такого известного человека, как Обри Мун, полезно для нашего бизнеса. Я это знаю, как и совет директоров, сколько бы там ни голосили и ни заламывали руки. На публике мы оплакиваем урон. Но про себя довольны – это все равно как если бы принять в свой суперклуб таких звезд, как Джуди Гарленд или Дэнни Кей. Полезно для дела.

– Это уж верх цинизма. – По голосу Элисон можно было понять, что она шокирована.

– Что предпринимает отель, чтобы защитить Муна? – спросил Уилз.

Шамбрен пожал плечами:

– В нашем распоряжении не так много средств. Здание наводнили копы. Но Мун к себе в апартаменты их не пускает. Так что все они околачиваются снаружи. В коридоре, катаются на лифтах, протирают задами обивку на диванах в вестибюле. Прикрыли со всех сторон. А Мун бьет себя в грудь и кричит на весь свет, что он никого не боится. Кстати, сегодня приглашает приятелей на ленч в «Гриль». Полицейским придется сдерживать людей, чтобы не слишком толпились.

– Перед вашим приходом, мистер Уилз, я спрашивала мистера Шамбрена, как вести себя с журналистами, – сказала Элисон.

– У нас довольно мероприятий, детка, – хмыкнул управляющий отелем. – Сегодня днем и вечером в бальном зале будет показ мод. В Хрустальной комнате прием в честь тунисского посла. Завтра обед Лиги женщин-избирательниц. В четверг старая миссис Хейвен принимает в пентхаусе Л гостей, где объявит, что дарит в Уэстчестере участок земли под новое собачье кладбище. Все это – события для отдела по связям с общественностью, Элисон.

– Вы же понимаете, что я спрашиваю о Муне.

– О Муне? – В голосе Шамбрена появилась наигранная издевка. – Кто такой, собственно, этот Мун? Ах да, писака, который в субботу справляет день рождения и выбрасывает на это кучу денег. Мистер Амато снабдит вас кое-какими фактами для пресс-релиза. Да вы ведь и сами разговаривали с Муном.

– Разговаривала. – Элисон ответила так резко, что Джон удивленно покосился на нее. – Только не притворяйтесь, будто вам неизвестно, что я имею в виду. Журналисты толпятся в моем отделе, требуют заявления от администрации отеля. Спрашивают, что случилось и какие последующие действия.

– У нас нет заявления по поводу смерти мисс Прим. Разве что можем немного покудахтать, как сожалеем о ее безвременной кончине. Нам нечего сказать по поводу угроз Муну. Это дело окружного прокурора и полиции. Никаких заявлений, Элисон. – Шамбрен иронично улыбнулся. – Интересно, каковы шансы, что хор Метрополитен-оперы споет ему в субботу вечером «С днем рождения». Хотите поспорим? Ставлю два доллара, с вас по одному. И в любом случае заклад мой.

– Пусть он последний подонок, но нехорошо шутить по поводу того, каковы у него шансы остаться в живых.

– Надо обрасти толстой шкурой, если хотите продолжать работать в этом бизнесе. – Взгляд Шамбрена стал по-отцовски снисходительным. Но говорил он серьезно. – Это часть нашего образа жизни: шутить абсолютно над всем. Дать волю чувствам – значит проявить слабость. Но шутки в сторону, я сам расчувствовался. Не знал эту девочку Прим, но мне ее жаль. Вы прочитали, что там нарыли «Новости»?

Элисон кивнула.

– Никаких шансов в жизни, – начал Шамбрен. – Отец умер, мать сбежала. Наверное, не получила никакого образования. Могла прокормить себя только тем, что выставляла со сцены напоказ свое тело. А после каждого выступления на Бродвее ее насиловал очередной охранник служебного входа. И тогда она решила, что если отдаваться, то лучше за деньги. «Привлекательное тело, но умишко девчонки лет восьми», – говорил о ней Мун. Теперь я знаю его и по тому, как вы отреагировали несколько минут назад, понимаю, что тоже получили о нем представление. Как вы считаете, что он вытворял с этой девушкой? Какими способами унижал? Как бы то ни было, она его достаточно возненавидела, чтобы захотеть освободиться, и взяла у неизвестного жертвователя десять тысяч долларов, подрядившись на убийство. Ее терпение лопнуло, но не хватило духу дойти до конца. Слабая девчонка, скажете вы. Невротичка с испорченной психикой. Да, но человеческое существо, слабое человеческое существо. Я ей сочувствую. И хотя не знал ее лично, сочувствую, что не сумел помочь, пока было еще не поздно.

Что же до Муна… – Шамбрен поджал губы и замолчал. – Он не человек. Почитайте газеты. Мисс Прим не единственная, кто совершил самоубийство. Был еще французский дипломат, вероятно, та английская актриса и несчастный военный по фамилии Макайвер, которого Мун, разумеется, подставил. А сколько еще было жертв за пятьдесят лет его расчетливого садизма? Неужели, Элисон, вы в самом деле думаете, что мне не наплевать, что случится с таким человеком? А если я шучу по поводу того, споют хористы или нет на его празднике «С днем рождения», то исключительно чтобы скрыть надежду, что найдется человек, который вспорет ему брюхо.

– Да будет так, – процедил сквозь зубы Джон.

– Эх, мужчины, мужчины, – покачала головой Элисон.

Шамбрен усмехнулся:

– Как сказал один пацифист перед тем, как водородная бомба угодила в его курятник, нас это не касается. Пусть боится и потеет Мун, а если умрет, мы не станем тратиться ему на цветы. Однако шутки в сторону. Мисс Барнуэл, забирайте отсюда господина Уилза и покажите, как действует наша игровая площадка для богатеев.

Отдел Элисон состоял из трех комнат и располагался в том же коридоре, что кабинет Шамбрена.

– Прежде всего, Джонни, закажем себе столик в «Гриле». Я не хочу пропустить первый выход Муна на публику. А вы?

Джон покачал головой, подумав: словно загипнотизированная змеей птица. Рано или поздно ему предстоит встретиться с Муном лицом к лицу.

Элисон не ошиблась по поводу журналистов. Ей вместе с Джоном пришлось проталкиваться сквозь жаждущих новостей мужчин и женщин, прежде чем удалось закрыть за собой дверь кабинета.

– Спустить бы эту свору на пять минут на нашего господина Шамбрена, может, перестал бы шутить, как с нею надо обращаться. Садитесь, Джонни. – Она подняла телефонную трубку. – Джейн, соедините меня с мистером Кардозой из «Гриля». – Элисон покосилась на гостя. – Сейчас увидим, такая ли у него, как у вас, короткая память – очарован он мной или нет? Кардоза – старший официант в «Гриле». Доброе утро, мистер Кардоза. С вами говорит Элисон Барнуэл. – Она прикрыла ладонью трубку. – Он меня помнит. А теперь главное испытание. Мне нужен столик на двоих на ленч. Да, знаю, что планируется. А зачем бы мне еще рисковать фигурой и объедаться вашими изысками? Нет, это не приказ мистера Шамбрена – моя личная просьба, дорогой мистер Кардоза. Устройте куда угодно, хоть на люстру. Благослови вас Бог, вы душка. – Она положила трубку. – А ведь дело висело на волоске. Все места забронированы. Но я еще на что-то гожусь.

– Вы очаровательная девушка, – проговорил Джон.

– Не очень-то вы щедры на комплименты, – рассмеялась Элисон. – Ладно, проехали. Но хочу сказать, что я вчера вас заметила. И это означает, что не хотела бы, чтобы вы меня забыли. Так чем могу вам помочь в роли пресс-секретаря этого обитого бархатом аквариума?

– Пока не уверен. – Джон старался не встречаться с ней взглядом. – Еще слишком мало знаю, чтобы задавать умные вопросы. Вот если вы разрешите потаскаться за вами день или два, я пойму, что к чему, и буду знать, что спросить.

– Таскайтесь сколько угодно. Не возражаете, Джонни, если коснусь чего-то личного?

– Конечно, нет, – ответил он, чувствуя, что открыт перед ней нараспашку.

– У меня скверный склад ума. – Улыбка на ее губах погасла.

– Да будет вам.

– Ну, не то чтобы уж очень скверный, но тем не менее. Открою перед вами карты и жду от вас того же. Я была замужем за лучшим мужчиной на свете. Он погиб при испытании бомбы в Неваде. Тогда я сама не хотела жить. Мне нравился наш союз, и я была любима. Понимала, что больше никогда не полюблю, а если выйду замуж, это будет совсем не то. Поэтому я успокоилась и углубилась в работу. У меня не было опыта, зато я получила хорошее образование. Попыталась стать репортером, но помешало воспитание. Занималась организацией рекламы для круизного агентства вроде вашего, поработала модельером, в кинокомпании, а теперь сижу здесь, где проявляется мой скверный характер – помню то, что следовало бы забыть. Когда я встретила вас вчера, кое-что всплыло в моей памяти.

– Что именно?

– Вспомнила фотографию молодого мужчины, выходящего из отдела кадров международного аэропорта. Его отцом был специалист по обезвреживанию бомб. Поскольку бомба сыграла роковую роль в моей жизни, эта информация засела у меня в голове. В статье, которая сопровождала снимок, говорилось, что после столкновения с Обри Муном несчастный совершил самоубийство.

У Джона перехватило дыхание.

– Вы меня узнали?

– Да, и решила вам об этом сказать, поскольку нам придется провести вместе следующие несколько дней. Вы хоть в курсе, что когда мистер Шамбрен упомянул вашего отца, вы стали белее этой бумаги? Шамбрен этого не заметил – слишком увлекся звуком собственного голоса.

– Вы ему не рассказали о своем открытии?

– С какой стати? Насколько помню, вы вполне официально поменяли фамилию, и напоминать окружающим, что вы Джон Макайвер, значило бы создать вам проблемы.

– И очень большие.

– Меня беспокоит другое: когда собрались к нам изучать гостиничный бизнес, не могли не знать, что здесь проживает Обри Мун.

– Знал.

– Он узнает вас, если увидит?

– Понятия не имею.

– В одном можете не сомневаться: мистер Шамбрен не выволочет вас отсюда за ухо только потому, что его попросит об этом Мун.

– Вот как?

– Опять мой скверный склад ума. Вы здесь в самом деле для того, чтобы изучать гостиничное дело, или это имеет какое-то отношение к Муну?

У него пересохло во рту. Притворяться поздно. Эта женщина застала его врасплох и совершенно обезоружила.

– Ваш отличающийся скверным складом ум чрезвычайно настойчив. – Джон попытался улыбнуться.

Элисон мгновение помолчала, а затем спокойно спросила:

– Хотите дать мне шанс понять, в чем ваш интерес, Джонни?

Джон уперся взглядом в собственные, крепко сцепленные руки. Красивые, как заметила вчера вечером эта девица Стюарт. Почти наверняка она тоже догадалась, кто он такой. «Я вас в глаза не видела, что бы вы там ни натворили». Почему она так сказала?

Испытывая странное жжение в горле, он поднял глаза на Элисон. Вспомнил: такое же ощущение он испытывал в детстве, если почему-то старался сдержать слезы. Его так и подмывало рассказать этой женщине все до последнего. Ведь после смерти отца он ни с кем не делился своей историей. Обсуждать трагедию с матерью значило бы причинить ей еще большую боль. За двенадцать лет он ни с кем не поделился, какое горькое чувство утраты испытал, когда Уоррен покончил с собой. По большому счету отца у него никогда и не было. Сначала война, а затем преследования Муна, превратившие Уоррена Макайвера в отчаявшегося, сломленного чужака. Не было человека, кому Джон мог бы пожаловаться на собственные неудачи. Кто мог бы поддержать, когда он чувствовал, что его собственные моральные нормы трещат по швам. Никто не слышал, как он, просыпаясь от тревожного сна, выкрикивал страшные угрозы и обещал отомстить Муну. В нем все кипело, когда он взглянул в тревожные голубые глаза Элисон Барнуэл.

Джон облизал губы.

– Я явился сюда его убить. – Его прорвало, и он выложил свою мрачную историю до последней точки – сагу об отце, погубленном ненавистью садиста, о медленном угасании матери, о невыносимой несостоятельности собственной жизни.

Элисон его не прерывала, и ему хотелось верить, что выражение ее лица – это сочувствие или по крайней мере жалость к нему.

– У меня не дрогнула бы рука. Окажись я с ним рядом на станции подземки, толкнул бы его под поезд и почти бы не почувствовал угрызений совести. Не дошел до такого состояния, чтобы начать на него охоту, но если бы представился шанс, я бы им воспользовался. И вдруг пять недель назад получил письмо.

– Письмо? – насторожилась Элисон.

– У меня в номере точная копия того, что нашли в сумочке Прим, только адресовано мне.

– Джонни!

– Деньги лежали на счету в трастовой компании «Уолтхэм». Я оставил их там. И все время уговаривал себя, что как цивилизованный гражданин не стану убивать другого человека, даже если ненавижу его. Но постоянно помнил, что деньги там. Наконец пошел и взял их. Купил кое-какую одежду и связался с Тони Вейлом в Лондоне – попросил написать Шамбрену рекомендательное письмо. Думал… сам не знаю о чем. Стал прикидывать, что к чему. Купил пистолет. Все вроде бы складывалось как надо, и на принятие решения оставалась еще неделя, но тут, как гром среди ясного неба, совершила самоубийство эта девушка Прим. За всем этим стоит некий окончательно свихнувшийся тип, решивший, что не позволит Муну пережить его грядущее в субботу семидесятипятилетие. Хотел заставить Прим сделать за него работу. Думает, что я это сделаю для него. И не исключено, что в его обойме есть еще другие пули. Этот человек знает обо мне все и явно был в курсе жизненных обстоятельств Прим. И если он настолько сбрендил, что заварил эту кашу, то его свихнувшегося ума вполне хватит, чтобы выполнить то, о чем угрожает в письме. Мне он пообещал, что я не переживу воскресенья, если возьму деньги и не выполню его условий.

– То есть вы сейчас полностью сбиты с толку, – подытожила Элисон практичным тоном. – Деньги взяли. Какую-то часть успели потратить, но дело до конца доводить не собираетесь. Следовательно, нужно идти в полицию, все рассказать и сотрудничать в поисках маньяка.

– Я смотрю, вы умеете слушать. – Джон лихорадочно рылся в карманах, пытаясь найти сигареты.

– А разве не так вы намерены поступить? – спросила Элисон.

– Я еще не все обдумал.

– Что тут обдумывать? – В голосе Элисон послышалось нетерпение. – Дорогой мой Джонни, не надо вести себя так, словно вы персонаж из дурного детектива и противитесь очевидному, не желая себя защитить. Да, вы взяли деньги, обещанные в качестве награды за убийство человека, и это с точки зрения закона ставит вас в уязвимое положение. Но ваша история правдива. Если вы обратитесь к лейтенанту Гарди, покажете письмо, сдадите оружие и пообещаете помощь, он, несомненно, даст вам шанс выкрутиться.

– Чем я могу им помочь?

– Отдадите письмо – это уже помощь. Полиция поймет, что Мун в большей опасности, чем они думали.

– Таким образом я помогу его защитить? – На губах Макайвера появилась горькая улыбка.

– Джонни! Этим вы поможете самому себе. Двенадцать лет вы жили словно в мелодраме. Пора положить этому конец. Поделитесь с людьми, как только что раскрылись передо мной. Тогда получите помощь, а не будете в пустоте ждать наказания, словно мальчик для порки. Повзрослейте, Джонни. Сходите к себе в номер, возьмите письмо и пистолет и возвращайтесь сюда. Гарди где-то в отеле. Я его позову, и к вашему приходу он тоже будет здесь.

Макайвер встал – он чувствовал себя так, словно у него свалилась с плеч гора. Какой же разумной и практичной оказалась эта женщина.

– Вы всегда играете роль матери-исповедницы, Элисон? – спросил он.

– Если вам пришло в голову подумать обо мне как о матери, убирайтесь отсюда и больше не приближайтесь к моему кабинету. Вы же понимаете, Джонни, это для вашей пользы.

Лейтенант Гарди слушал с таким видом, словно не верил ни единому слову. Только иногда косился на письмо, которое в начале разговора отдал ему Джон. После чего переводил взгляд на лежащий на краю стола Элисон пистолет.

Наконец рассказ Джона подошел к концу.

– Самая абсурдная, неправдоподобная, нелепая история из всех, что мне приходилось слышать, – прокомментировал Гарди и подозрительно посмотрел на Элисон. – Это случайно не трюк, мисс Барнуэл, чтобы подогреть шумиху? – Но он уже понял, что подвоха нет. Поднес письмо к свету и увидел, что оно на той же бумаге, что обнаружили в сумке Прим, с такими же водяными знаками. Гарди служил копом на Бродвее, когда газеты напечатали отчет о трибунале над Уорреном Макайвером. Если Уилз хотел обмануть, он бы не выбрал сюжет, который очень легко проверить. Нет, как это ни дико звучит, парень говорит правду. – Мы все проверим, – заметил лейтенант. – Ваш счет в банке и весь остальной бред. Кому еще известен расклад?

– Только мисс Барнуэл, – ответил Джон.

– Умысел лишить человека жизни – вот что вам могут предъявить в качестве обвинения. – Полицейскому никто не ответил. Он поднялся и принялся расхаживать по кабинету Элисон. – Как вы считаете, Уилз, эти письма и эти угрозы – не туфта?

– Вы на моем месте захотели бы рискнуть проверить, так ли это?

Гарди вздохнул:

– Что ж, выбора у нас нет. Хотя в этом деле нужен не детектив, а психиатр. В моей голове не укладывается, как такой здравомыслящий человек, как вы, пять недель шатался по городу, размышляя, брать плату за убийство или не брать, убивать человека или не убивать. Уж вы-то должны были понять, что вас подцепили на крючок, и тот, кто потратил столько денег, не сомневается, что дело будет сделано. Прим, вы или кто-нибудь другой ответит за это. Где теперь искать негодяя? Допустим, мы пойдем на Главпочтамт выяснять, чей почтовый ящик указан на письме в качестве обратного адреса. Но откуда там знают, кто его арендовал. Некий тип платит и пользуется – это все. Не хочет, чтобы его личность стала известна, и поделать ничего нельзя.

– Моя версия такова: этот человек проживает в отеле, – заявил Джон. – Присматривает за мной и за другими. Если кому-то пришло в голову устроить марионеточное представление, он должен находиться поблизости, чтобы дергать за ниточки.

– Хотите, чтобы этого малого поймали? – спросила Элисон.

– Интересуетесь, хочу ли я пережить субботу?

– Что ж, – начал Гарди, – может, вы парень с характером, если почти решились пристукнуть Муна. Хотите рискнуть купить себе страховку жизни?

– Какого рода риск?

– Откуда мне знать? – возмутился полицейский. – В этом дурдоме понять ничего невозможно. Мун торчит в своем китайском будуаре, лыбится, точно сиамский кот, и велит нам себя охранять. Может, стоит привести вас к нему, чтобы вы показали письмо, и сказать: «Смотри, дружок, – пистолет-то заряжен настоящими пулями». Или не стоит. – Его глаза сузились, и он обжег взглядом Элисон. – Насколько хорошо вы способны держать язык за зубами, мисс Барнуэл?

– Настолько, насколько это требуется вам, лейтенант.

– Хорошо. Допустим, мы притворимся, будто ничего не случилось. Вы, Уилз, мне ничего не рассказывали и ни с кем ничем не делились. Остались таким, каким проснулись сегодняшним утром – потенциальным убийцей. И продолжаете прощупывать почву, притворяясь, что интересуетесь организацией дел в роскошных отелях. О письме ни слова, о деньгах тоже. Не исключено, что наш тип себя как-нибудь проявит – бросит слишком пристальный взгляд. Захочет напомнить, что ваше время на исходе. Заговорит в баре, позвонит в номер, подсунет под дверь записку. Выйдет на контакт. Даст нам за что зацепиться. Но все это только предположения. Может, мы сами себя перехитрим, а неизвестный тем временем сбросит вас в шахту лифта. Не исключено, что тот, кто так много знает о вас и о жизни этой девчонки Прим, сейчас в курсе, что мы сидим здесь и ломаем голову, как быть дальше. – Полицейский покосился на селектор на столе Элисон и убедился, что аппарат выключен.

– Но вы, наверное, сможете его поймать после того, как выскребете меня со дна шахты лифта, – заметил Джон.

– Если бы я мог это гарантировать, то заставил бы вас рискнуть, а не просил бы пойти на риск добровольно, – заметил Гарди.

Джон посмотрел на Элисон. Та была явно напугана, и от этого его сердце забилось чуть быстрее. Оказывается, ей не безразлично, что с ним приключится.

– Я вам подыграю, – кивнул он полицейскому.

 

1

Одно дело обсуждать план, покуривая в таком приятном месте, как кабинет Элисон, и совсем иное – приступить к его выполнению. Вовсе не одно и то же согласиться сыграть роль сыра в мышеловке и на самом деле превратиться в этот сыр.

Джон по натуре не был трусом, но преследования последних двенадцати лет жизни привили ему пораженческие настроения. Он смирился с мыслью, что у него нет шансов выйти победителем в борьбе с Муном и его миром. Но за прошедший час произошли два важных события. Элисон стала для него клапаном выхода бурлящих чувств, дошедших до такой точки кипения, что он готов был убить человека. А в Гарди он нашел союзника, предложившего игру, сулившую возможность избавиться разом от всех неприятностей. В нем затрепетала надежда, словно в дальнем окне затеплился огонек свечи.

Гарди оставил его с Элисон. Лейтенанту требовалось организовать за Джоном слежку. Два или три сотрудника станут наблюдать за ним и всеми, кто проявит интерес или обратится к нему на людях. Кроме детективов на круглосуточное дежурство заступят люди из службы охраны Джерри Додда. Через пятнадцать минут все они соберутся в вестибюле, и Гарди покажет их Джону, когда тот пойдет с Элисон в «Гриль».

– Вы должны знать, кто из нашей команды, а кто нет, – заметил полицейский. – Чтобы не терять зря времени на подозрения кого-нибудь из моих парней.

Он особенно горячо подчеркнул, насколько важно сохранить все их планы в тайне. Не посвящать никого – ни одного человека. Элисон же чувствовала, что обязана предупредить Шамбрена.

– С вами должны общаться самым естественным образом, – наставлял Гарди. – Мы понятия не имеем, где возможна утечка информации. Если наш друг так запросто выбросил двадцать тысяч зеленых, он способен подкупить кого угодно: коридорного, телефонистку, горничную. Если у кого-нибудь из них возникнет хоть малейшее подозрение, что вы не тот, кем вас считает наш друг, знайте, что мы здорово влипли.

– Вы не доверяете мистеру Шамбрену? – спросила Элисон.

– Я не доверяю никому, учитывая, что люди сумеют повести себя естественно. И вам, кстати, тоже, мисс Барнуэл. Но с этим ничего не поделать. Наша единственная надежда, Уилз, на то, что наш друг по-прежнему думает, что вы пока ни на что не решились и вас нужно немного подтолкнуть, попугать. Так мы его обнаружим, если нам вообще суждено это сделать.

– Не уверен, насколько хорошо мне удастся сыграть роль, ощущая нарисованную на спине мишень, – ответил Джон.

– Мишень там уже давно, – хмыкнул полицейский. – Старайтесь относиться к этому разумно. Если будете немного нервничать, выглядеть неуверенно – тем лучше. Наш друг сделает вывод, что вы все еще не можете принять решения.

Полицейский пошел инструктировать своих людей, а Элисон посмотрела на Джона. На ее лице отразилась тревога.

– Ох, Джонни, во что же я вас втравила?

Уилз хотел к ней подойти, но остался на месте, по другую сторону стола.

– Дорогая Элисон, я вспоминаю слова отца. Мне тогда было десять лет. Нас с матерью эвакуировали из Англии в Штаты. Разлука предстояла долгая. И тогда отец обратился ко мне, хотя его слова были, конечно, предназначены матери. «Когда-нибудь, Джонни, ты поймешь, – сказал он, – что мужчина не бывает цельным сам по себе, пока не найдет недостающего кусочка для своей дальнейшей жизни. И я не буду полноценным, пока ты не вернешь мне мой кусочек». Он имел в виду, разумеется, мать. У меня, Элисон, никогда не было такого кусочка. Я знаю, что вы помогали мне, потому что чудесная девушка, и у вас доброе, отзывчивое сердце. Знаю, что я не ваш парный кусочек. Но пока находился здесь, я почувствовал себя цельным, потому что вы приняли во мне участие. Спасибо вам за это. Большое спасибо.

– Что вам на это ответить? – Она серьезно посмотрела на него. – Если помогла вам, то рада. Прекрасно знаю, что значит, когда твой кусочек уходит навсегда.

Джон понимал, что ему не следует забывать: Элисон готова предложить дружбу, но не больше.

Ровно через пятнадцать минут после ухода Гарди они вместе спустились в вестибюль. Отель гудел. Джон понятия не имел, каким образом люди узнали, что Обри Мун намерен появиться на ленч. Может, оповестил его приятель, журналист Уиллард Шторм? У входа в «Гриль» толпились люди, пытаясь добраться до стоявшего по другую сторону бархатного каната старшего официанта Кардозы, а тот беспрестанно извинялся, говоря, что в зале нет ни одного не зарезервированного столика, ни дюйма свободного пространства.

Джон послушно обвел глазами вестибюль, пытаясь отыскать Гарди. Тот разговаривал у газетного киоска с крупным мужчиной. На мгновение их взгляды встретились, но в глазах полицейского не было ни намека на узнавание. Не отводя взгляда, Гарди положил руку на плечо своего собеседника и тут же отошел от него, направившись в другой конец вестибюля. Какой-то высокий, поджарый мужчина разглядывал витрину магазина. Гарди тронул его за плечо. Он повторил этот жест еще два раза, давая понять, что это все его люди. Снова покосился на Джона и удалился в сторону лифтов.

– Боже! – тихо промолвила Элисон.

Джон повернулся к ней и заметил, что она смотрит на приближающуюся к ним странную пожилую даму. Ее шляпка напоминала накрытый развевающейся вуалью прилавок торговца фруктами. Норковый жакет сиял в свете люстр, но сидел на ней не лучше большой палатки. В руках она держала черного с белым японского спаниеля.

– Безумная из Шайо, – шепнула Элисон. – Занимает пентхаус рядом с Муном. Миссис Джордж Хейвен.

– Та, что интересуется собачьими кладбищами?

– Она. Будьте с ней любезны. И ради бога, обратитесь к Тото. – Это все, о чем успела предупредить Джона Элисон.

Миссис Хейвен налетела на них, словно шхуна под всеми парусами.

– Ах, это вы, Барнуэл. – Ее голос был подобен грохоту старинной пушки. Люди повернули головы в их сторону и больше не отводили глаз. Эта женщина была музейным экспонатом.

– С добрым утром, миссис Хейвен, – произнесла Элисон. – Как сегодня себя чувствует прелестный малыш Тото? – Сейчас ее речь совсем не походила на то, как она обычно говорила.

– Обиделся на меня, – ответила пожилая дама. – Вывела на улицу совсем ненадолго, только чтобы сделал свои дела. А он любит в это время пробежаться в парке. – Ее взгляд остановился на Джоне. – Кто это, Барнуэл?

– Джон Уилз, миссис Хейвен, – представила Элисон.

– Как поживаете, миссис Хейвен? – вступил в разговор Джон. Протянул руку и коснулся собачьего лба. – Привет, старина. – Спаниель самодовольно осклабился.

– Я поджидала вас, Барнуэл, переговорить о моем ленче в четверг. Как вы намереваетесь разрекламировать мое новое начинание с кладбищем?

– Давайте я зайду к вам завтра утром.

– Если сумеете попасть. – Миссис Хейвен негодующе оглянулась – закутанная в меха сама аллегория негодования. – Все этот идиот Мун со своими каверзами. Мне, чтобы добраться до собственной двери, приходится продираться сквозь строй половины всех полицейских Манхэттена. Если ему так нужно, чтобы его убили, пусть это делает не с такой шумихой. Десять часов устроит?

– Отлично, миссис Хейвен.

Пожилая дама остановила стеклянный взгляд на Джоне.

– А вы, должно быть, не так уж плохи, Уилз.

– Надеюсь, – ответил тот.

– Вы обратились к Тото. Я всем говорю: те, кто заводит разговор с собаками, не могут быть плохими людьми. Заходите как-нибудь на чай.

– С превеликим удовольствием.

– Ну, это мы еще посмотрим. Так что в десять, Барнуэл.

Миссис Хейвен развернулась, паруса наполнились ветром, и она отплыла к лифтам.

– Круто! – похвалила Элисон.

– Спасибо, что подсказали насчет Тото.

Она рассмеялась.

– Хейвен купила пентхаус семь месяцев назад и с тех пор ни разу не заговорила с мистером Шамбреном. Это его тревожит. Он единственный в отеле, кто не проделывал этот трюк – любишь меня, люби мою собачку. Не заговаривал с Тото. Но нам пора за столик, который придержал для нас Кардоза. Умеете проталкиваться сквозь толпу?

Они проложили себе путь к бархатному канату, и холодный, словно лед, Кардоза пропустил их в зал. На них смотрели как на злостных преступников.

– Я рассчитываю за это, мисс Барнуэл, провести хотя бы один вечер в театре, – шепнул старший официант.

– Договорились, – отозвалась Элисон. – Я не представляла, о чем прошу, мистер Кардоза.

Старший официант, улыбнувшись, придержал ей стул.

– Я всегда утверждал, что голова крепко держится у него на плечах. Шальной пули здесь можно не опасаться.

– Вы так думаете, мистер Кардоза?

– Именно так. Если бы существовала хоть малейшая опасность, он бы сюда не явился. А теперь прошу прощения…

Они едва успели устроиться за столиком, как шум голосов перерос во взволнованное гудение. Великий человек пересек вестибюль и через мгновение оказался у бархатного каната Кардозы.

Это был один из немногих случаев, когда Джон видел его собственной персоной. Он сжал зубы, чувствуя, как напрягаются его мышцы, и в это мгновение ощутил на руке прохладную ладонь Элисон.

– Спокойнее, Джонни, – проговорила она.

Мун остановился на пороге и обвел зал презрительным взглядом. На нем был прекрасно сшитый темно-серый костюм, шерстяной жилет в черно-белую клетку и стильный галстук-бабочка. Ему можно было дать лет пятьдесят разгульной жизни, а не семьдесят пять, как было объявлено. Левая рука поглаживала черные усики, правая позвякивала монетами в кармане брюк. Мун молчал, но весь его вид красноречиво говорил, что он думает: «Лупитесь вволю, придурки».

Джон отвернулся. В памяти всплыло измученное лицо Уоррена Макайвера, и вновь прозвучал его усталый, тоскливый голос: «Я не мог представить, что заполучил врага, у которого достаточно влияния и денег, чтобы преследовать до смерти – моей или своей».

– А тот, с внешностью невинного студента-второкурсника, и есть журналист Уиллард Шторм, – сказала Элисон.

Джон заставил себя вновь посмотреть на вход, где Кардоза с поклоном указывал Муну на столик. За спиной знаменитости стоял молодой человек в очках в черепахой оправе, совсем в духе Мэдисон-авеню.

– Теплая компания, – продолжала Элисон. – В каком-то смысле мистер Шторм – современная версия Обри в молодости.

Мужчины заняли столик, зарезервированный для них в середине зала. Кардоза выжидательно застыл рядом. У входа мелькнул Шамбрен с Гарди, которого сопровождали двое его людей. Муна старательно оберегали. Джон заметил, как Джерри Додд с помощником выпроводили фотографа, стоило тому появиться у «Гриля».

– Мистер Шамбрен не позволит никаких незапланированных съемок, как бы того ни хотел сам Мун, – объяснила Элисон.

В это мгновение маленькие темные глазки Великого человека выхватили ее среди других, и Мун, кивнув, насмешливо усмехнулся. Щеки Элисон порозовели. Джон был готов сделать язвительное замечание, но вовремя понял, что Мун наблюдает и за ним. Улыбка погасла. Черные глазки сузились в две припухлые щелочки. В следующую секунду Мун отвернулся и заговорил с Уиллардом Штормом. Тот тоже посмотрел сквозь очки в черной оправе на Уилза.

– Похоже, он меня засек, – забеспокоился Джон.

– У нас свободная страна. – Элисон злилась на себя за то, что покраснела.

Джон ждал, что произойдет дальше, но Мун занялся обсуждением с Кардозой программы ленча. Шторм достал из кармана блокнот и, поглядывая на Джона, стал что-то записывать.

– Мисс Барнуэл?

Джон поднял голову на остановившегося рядом с их столиком человека. «Был в свое время очень привлекательным», – подумал он. Красивый профиль. Одет в черный пиджак и полосатые брюки. Под мышкой папка с бумагами.

– Привет, мистер Амато, – ответила Элисон. – Это Джон Уилз. Мистер Амато – наш распорядитель банкетами.

Амато поклонился.

– Наслышан о вас от мистера Шамбрена. Он говорил, что вас интересует управление шикарными отелями. – Он повернул голову в сторону Муна. – По тому, как он себя ведет, можно решить, что перед нами современный Гамлет. – Он слегка поежился. – Возможно, я не вовремя, но Шамбрен сказал, что вас интересуют детали субботнего вечера. Позвольте к вам присоединиться?

– Разумеется, – ответила Элисон.

Амато сел на свободный стул и открыл принесенную папку.

– Вот меню. Оно может пригодиться для ваших пресс-релизов.

– С днем рождения! – улыбнулась Элисон.

На лбу Амато выступили капельки пота.

– Шел бы он куда подальше.

– Неужели все так плохо?

– В десять раз хуже, чем вы можете представить. Страсти и шумиха вокруг вечеринки вызовут к ней всеобщий, я бы сказал, международный интерес. Это значит, что его величество раз в двадцать осложнит нам жизнь. Человек бредит всеобщим вниманием. Хоть бы полиция его убедила бросить эту затею.

– Они пытались, – ответила Элисон. – Но внимание – это как раз то, что нужно нашему мистеру Муну.

– Господи! – Амато вздохнул, достал из нагрудного кармана льняной платок и вытер пот со лба.

– Но все, что от вас требуется, – правильно составить меню, а мистер Шамбрен говорил мне, что в этом вам нет равных.

– Вы не понимаете, – огорчился организатор банкетов. – Ему невозможно угодить. Речь не только о еде и винах. – Он бросил взгляд на столик в центре зала. – Требуется точность хронометра. Закуски ровно в восемь – ни минутой раньше, ни позже. Точно через шесть минут тарелки убрать. Дать сигнал одному из оркестров, чтобы в это время он заглушил звон посуды. Еще через шесть минут суп. И так далее.

– Таким образом, вы представляете ему меню, он его корректирует, а затем вы берете напрокат секундомер, – пошутила Элисон. – Но если произойдет сбой, все вообще пойдет не так. Меню у вас с собой?

Амато кивнул и снова вытер лицо.

– Умираю от любопытства, каким образом можно потратить тридцать тысяч долларов на ужин для друзей.

– Но это же не реальная сумма? – удивился Джон. – Мистер Шамбрен упоминал такую цифру, но я решил, что он преувеличил, чтобы подчеркнуть масштаб вечеринки.

– Сумма еще возрастет, – сказал Амато. – Прибавьте сюда подарки гостям, обслуживание в баре, коллектив Метрополитен-оперы. – Он открыл папку и, вынув несколько отпечатанных листов, подал по одному. Джон ощутил, что, читая, испытывает благоговение.

Большой бальный зал и помещения 1-2

Приглашение к девятнадцати часам

Начало обслуживания в двадцать часов

Примерное число приглашенных – 250

Ответственный – мистер Амато

Холодные закуски:

Бриоши с икрой

Вафельные рожки с копченой семгой под соусом из хрена

Яйца, фаршированные анчоусами со сливками

Фаршированный сельдерей

Прошутто на гриссини

Горячие закуски:

Эскарго по-провансальски

Ассорти из крабового мяса

Лодочки с рыбами

Блюда. Напитки:

Суп из хвостов кенгуру. Мадера особая

Слоеный пирог с дарами моря. Гевурцтраминер из особых запасов Брия-Саварен Нугель 1963

Тушеный кролик с кукурузной кашей. Кло де Шеен 1953

Жареная оленина. Шамболле Мусиньи

Донышки артишоков с пюре из каштанов. Жюль Ренье 1952

с красным сладким перцем

Десерт Муна Сен-Марсо

Птифуры. Брют экстра в полуторалитровых бутылях

Кофе. Ликеры

Как только подадут «Десерт Муна», два оркестра и хор «Метрополитен-опера» исполнят «С днем рождения».

Для тех, кто задержится в фойе после торжеств, в зале будут подавать сэндвичи и шампанское.

Примерная стоимость мероприятия

Аренда зала – 5000 долларов

Напитки и коктейли – 3168

Вина – 2177

Еда (в расчете на 250 персон по 30$ на персону) – 7500

Сэндвичи (в расчете на 200 персон по 1$ на персону) – 200

Шампанское (75 бутылок по 12$) – 900

Подарки, сувениры – 2841,75

Вознаграждение персоналу – 600

Итого – 22 386,75

– Разумеется, – продолжил Амато, вытирая лицо, – если добавить сюда золотые зажигалки, пудреницы, два оркестра и хор Метрополитен-оперы, тридцать тысяч далеко не покроют расходы. Еще я не учел цветы с Гавайев стоимостью не менее трех тысяч долларов, сигары с Суматры и сигареты с инициалами Муна, вручную разрисованное меню по пять долларов каждый экземпляр. Нет-нет, тридцати тысяч никак не хватит.

– Вы составили меню и оценили расходы – и все это с десяти утра вчерашнего дня? – удивился Джон.

– Это моя работа, – пожал плечами Амато. Он был доволен, что произвел впечатление. – Но еще остается убедить мистера Муна утвердить меню.

– Вам не приходило в голову, мистер Амато, баллотироваться в президенты США? – спросил Джон. – С вашими исполнительскими способностями и умением оперировать цифрами… – Он покачал головой. – Я бы взялся агитировать за вас.

– Дорогой Амато, – перебила его Элисон, – что значит «Десерт Муна»?

– Праздничный торт, но особенный, – начал объяснять довольный организатор банкетов. – Он будет выполнен в форме яхты Муна «Нарцисса». Спрятанный внутри в специальном контейнере сухой лед имитирует дым из трубы. Миниатюрные мигающие лампочки осветят иллюминаторы. Я бы не побоялся назвать этот торт произведением искусства.

– И как только Великий человек вонзит в него нож, – в голосе Элисон появились благоговейные нотки, – хор Метрополитен-оперы исполнит…

– С днем рождения, – закончил за нее Амато.

К ним плавно и бесшумно приблизился Кардоза и негромко произнес:

– Вас приглашают предстать перед ликом высочайшей персоны, Амато. Вот уж поистине «С днем рождения».

– Что такое? – Организатор банкетов подскочил на стуле.

– Вас заметили и зовут. Прежде чем меню станет предметом гласности, он хочет внести коррективы. И вы, мисс Барнуэл, приглашены составить Великому человеку компанию во время аперитива. Он не желает никакой огласки, пока не одобрит все сам. Allons, mes enfants!

– Прошу прощения, Джонни, – промолвила Элисон.

Джон наблюдал, как Элисон и потеющий Амато направляются к столику Муна. Забавное представление с точки зрения любопытной публики. Мун исполнил его с очаровательным изяществом: встал, поднес к губам неохотно поданную Элисон руку, обвел вокруг стола и усадил на поданный Кардозой стул.

Мистеру Амато стула не нашлось, и он остался стоять. Мун не спешил. Он оказался в центре внимания, а Элисон была привлекательной женщиной. Окружающие наслаждались спектаклем: здесь не было постных лиц, как накануне в «Трапеции». Никто не скрывал восхищения Великим человеком.

И Джон воспользовался возможностью оглядеть зал, надеясь заметить того единственного, который следит за ним. Но, насколько он мог оценить, в баре не было никого, кто смотрел бы куда-нибудь еще, а не на Муна.

Прежде чем очередь дошла до издергавшегося Амато, произошло еще событие – в зале появилась Марго Стюарт – бархатный канат перед ней снял помощник Кардозы. Не глядя по сторонам, она направилась прямиком к столику Муна. На ней было приличное черное платье, какое имеется в гардеробе любой деловой женщины. Джон не мог разглядеть ее, но не сомневался, что после вчерашнего она чувствует себя отвратительно.

Марго протянула Муну полоску бумаги. Он посмотрел на помощницу так, словно заболел от одного ее вида. Джон ясно представил, как он с отвращением передернул плечами. Вторжение Марго разрушило атмосферу представления, в котором он исполнял роль стареющего, но галантного Дон-Жуана. Великий человек взглянул на бумагу и, нетерпеливо махнув рукой, снова повернулся к Элисон.

Марго возвращалась иным путем – по проходу, который привел ее к столику Джона. Но посмотрела на него так, словно он был рисунком на стене и она его прежде не видела. «Может, не запомнила со вчерашнего вечера», – подумал Джон. Выпила она в самом деле крепко. Затем, проходя мимо, она его слегка задела.

Марго ушла, но на коленях Джона остался маленький скомканный клочок бумаги. Он бросил взгляд на столик Муна. Ни Великий человек, ни Уиллард Шторм не обратили внимания, каким путем покинула зал Марго. Мун давал указания Кардозе, какие следует подать коктейли, Шторм воспользовался моментом и пытался очаровать Элисон.

Не поднимая с колен, Джон развернул бумажку:

«Мне нужно встретиться с вами. В пентхаус не звоните. М. С.».

Джон бросил взгляд на выход. Марго Стюарт уже исчезла в толпе по другую сторону бархатного каната.

Мун за своим столиком наконец снизошел до того, чтобы заметить присутствие по-прежнему стоявшего рядом Амато. По тому, как он кривил губы, произнося слова, можно было легко догадаться, что устная порка в самом разгаре. Лицо Амато превратилось из свекольно-красного в пепельно-серое. Трясущимися руками он подал Муну и Шторму копии меню. В этот самый момент откуда-то материализовался Пьер Шамбрен, вежливый, обходительный, и встал рядом с организатором банкетов. Почти чувствовалось, что Амато, ища опоры, прислоняется к его прямой фигуре.

Сцена напоминала немое кино без субтитров. Мун сказал Шамбрену что-то резкое. Тот, улыбнувшись, ответил. Мун разразился новой сердитой тирадой. Внезапно он указал на Джона. Элисон и Шторм повернулись посмотреть, а управляющий отелем не проявил ни капли интереса. Когда Мун выдохся, он что-то сказал Амато, затем Элисон. Организатор банкетов бросился буквально наутек от его величества, оставив папку с бумагами на попечение начальника. Элисон поднялась, сказала Великому человеку какую-то любезность и поспешила через зал к Джону. Побелевший от злости Мун что-то выговаривал Шамбрену, а она уже усаживалась рядом с Джоном.

– Святой человек!

Тут же появился Кардоза с двумя мартини, которые они не заказывали.

– Двойной, мисс Барнуэл. От меня, – бодро объяснил он. – А наш мистер Шамбрен молодец!

– Еще бы, – кивнула Элисон и обратилась к Джону: – Уверена, мистер Кардоза нас простит, если мы выпьем его подарок и отправимся куда-нибудь еще перехватить сэндвичи. Я здесь просто дышать не могу.

– Никаких проблем, – ответил старший официант. – Если хотите, пошлю человека накрыть у вас в кабинете. – Он криво улыбнулся. – Вон там у каната стоит парочка. Просили организовать столик и махали перед носом двадцаткой. Так что я еще и заработаю.

Элисон дружески потрепала его по руке – большей благодарности ему не требовалось. Когда Джон шел за ней к выходу, он краем глаза заметил, что Мун все еще разносил Шамбрена, а у того было такое лицо, словно это доставляло ему удовольствие.

Они протолкались сквозь толпу по другую сторону бархатного каната. Возможность говорить вернулась, лишь когда они поднялись на четвертый этаж и направились по коридору к кабинету Элисон.

– Таких людей поискать, – сердито начала она. – Каждый его взгляд – оскорбление. Умудрился перед Штормом и Амато выставить дело так, будто у нас с ним какие-то секреты. Шторм наверняка решил, что я все свое свободное время обхаживаю этого подонка!

Они миновали приемную и вошли в ее кабинет.

– Закройте дверь, Джонни!

Джон закрыл дверь. Элисон остановилась у стола к нему спиной. Секунду ему казалось, что она вот-вот разрыдается. Но вместо этого ударила обоими кулаками по столу.

– Сукин сын! – Элисон повернулась и распрямилась. – Извините, Джонни.

Он улыбнулся.

– Вам, наверное, нужна добавка.

– Джонни, у нас проблемы.

– Мун узнал меня. – У него похолодело внутри.

– Не только узнал, но и объяснил Шторму, кто вы такой. Выговорил мне за то, что я сижу за одним столом с «его врагом». А в итоге обвинил Шамбрена в предоставлении приюта в отеле потенциальному убийце.

– А Шамбрен?

– Он знал, кто вы, а если нет – прекрасно притворялся. Все-таки он – класс! Раз – и он рядом. То, как Мун повел себя с Амато, непозволительно даже с собакой. Выручил Шамбрен. Непрошибаемый как скала, он сказал, что не может перепоручить подчиненным такое важное дело, как празднование дня рождения Муна, и велел Амато уйти.

– А тот деранул так, только пятки засверкали.

– «И мисс Барнуэл я тоже передам ваши пожелания, – продолжал Шамбрен. – Нельзя надолго отрывать ее от спутника». «Возможно, потенциального убийцы, от которого ваши люди, как они утверждают, меня защищают, – возмутился Мун. – Хотите знать, кто он такой?» – заорал он. Я, как могла, старалась все остановить. Но Шамбрен меня опередил. «Это Джон Уилз, – сказал он. – Изучает гостиничный бизнес. Сын человека, который по вашей милости вышиб себе мозги». «И вы приютили его в отеле, хотя прекрасно знаете, что на меня охотятся?» «Разве существует правило, согласно которому в „Бомонте“ могут проживать лишь те, кто вас любит, мистер Мун?» – Элисон тяжело дышала, словно долго бежала. – Затем я оттуда ушла.

В дверь постучали.

– Наверное, принесли напитки, – предположила Элисон. – Надеюсь, Кардоза догадался налить двойные.

Джон открыл дверь, и у него от удивления отвисла челюсть. На пороге стоял Шамбрен с переброшенной через руку салфеткой и с подносом, на котором стояли три стакана и блюдо с подогревом для канапе.

– Позвольте вас обслужить, сэр. – В глазах управляющего отелем сверкали искорки. Он насмешливо-церемонно поставил поднос на стол Элисон и подал ей стакан. Та с поклоном приняла. – А вы, сэр, берите сами. Игра кончилась. Устроим небольшой пикник. – Он тоже взял стакан. – Настала пора отделить агнцев от козлищ. Когда я говорю «козлище», то имею в виду того, кто претендует на роль вашего обожателя, Элисон. – Он сделал глоток. – Да, я знаю, кто вы такой, Уилз.

«Такие вот дела», – подумал Джон.

Шамбрен достал серебряный портсигар и извлек из него египетскую сигарету. Джон щелкнул зажигалкой. Управляющий отелем посмотрел на него сквозь дым.

– Преподам вам обоим урок гостиничного дела.

Он приподнял крышку с блюда. Оно оказалось разделенным на секции, в которых лежали маленькие рыбные шарики, коктейльные колбаски, фаршированные пряные моллюски. Элисон, отказываясь, покачала головой. Шамбрен подцепил на палочку рыбный шарик.

– При моей работе, дети мои, я обязан знать все, что положено. Но сверх того – что не положено. Иначе нельзя, Обри Мун – мой крест, который мне придется нести. Но чтобы это делать успешно, я должен быть в курсе всего. Для господина Муна небезопасно, если ему удается меня удивить. Иногда моему мыслительному механизму требуется больше времени. Но вас, Джон, я вычислил, поговорив всего несколько минут. Вы сын покойного Уоррена Макайвера. Естественно, я сразу усомнился, что ваша история об изучении гостиничного дела – правда.

– Нет, я… – начал Макайвер, но Шамбрен жестом остановил его.

– Хотя я не исключал, что возможно и такое, не хотел усугублять вашу и без того непростую ситуацию. Но сегодня, узнав, что вы, Элисон и лейтенант Гарди замыслили заговор, понял, что был не прав.

– Вы узнали? – тихо проговорила Элисон.

– Как только наступит день, когда я не буду знать, что творится в моем отеле, мне придется уйти на покой. Не спрашивайте, каким образом мне все открылось. Это-то вы должны понимать. Среди служащих отеля есть такие, кому я доверяю на сто процентов. – Он лукаво улыбнулся Элисон. Та вспыхнула.

– Простите, мистер Шамбрен. Я…

– Вы великодушно озаботились проблемами ближнего. И посчитали, что у вас есть право выбора: информировать меня или нет. Я вас не осуждаю. Но обязан держать при себе таких, кто докладывает обо всем. – Шамбрен повернулся к Джону. – Существует один способ добыть деньги, если их у вас нет. Я всю жизнь добываю их на этой работе. Она требует особого умения и определенного цинизма. Если бы ваш отец с самого начала владел таким секретом, он бы выбился в главного генерала НАТО. Хотите дальше слушать?

Джон кивнул.

– Не важно, насколько богат человек, у него, как у всех, есть слабости. Нужно просвечивать его, пока их не обнаружишь.

– А затем использовать против него же?

– Нет, нет, мой юный друг. В этом-то весь секрет. Никогда не использовать против него – во всяком случае, открыто. Храните ваше открытие при себе и тщательно оберегайте тайну после того, как дали ему понять, что вам все известно. Ваш отец совершил ошибку – открыл свой секрет на людях, рассказал всему свету, что Обри Мун – трус. Если бы он промолчал, а затем дал ему знать, что видел, как он на пожаре отталкивал женщину с ребенком, Мун дорого заплатил бы, чтобы его поступок остался никому не известным. И если бы ваш отец захотел стать генералом НАТО, продвигал бы его наверх, а не тратил бы деньги и влияние на то, чтобы сломать ему жизнь. Ваш отец открыл карты до того, как уладил дело.

– Вы еще что-то говорили о цинизме, – пробормотала Элисон.

– Разумеется. Это условие выживания. В отеле, наверное, нет ни одного постоянного гостя, о котором я бы не знал чего-нибудь такого, что он хотел бы от меня скрыть. Изучение людей превратилось в мое главное занятие. Знаю, кто из супругов кому изменяет. Кто живет не по средствам. В повседневной жизни это гарантирует, что со мной любезно поздороваются, хотя в противном случае могли бы просто не замечать. Но может принести гораздо большую пользу. – Шамбрен усмехнулся, подцепил на палочку очередной рыбный шарик и вытер салфеткой пальцы. Уже у двери он обернулся.

– Есть вопросы, дети мои?

– Что у вас на Обри Муна? – спросил Джон.

– Мун – уникальный экземпляр, – ответил управляющий отелем. – Его грехи были в течение четверти века достоянием общественности. Он умудрился превратить их в активы. Знает технику скрытого вымогательства не хуже, если не лучше меня. Если ему известно, что какой-нибудь грех водится за вами, настоятельно рекомендую как можно скорее удрать. – Шамбрен колебался. – Коль скоро я уже так много о вас наслышан, Джон, мне будет интересно познакомиться с остальным. Однако, полагаю, лейтенант Гарди взял с вас обещание молчать.

Шамбрен добродушно улыбнулся, вышел и закрыл за собой дверь.

– Поразительный человек, – сказала ему вслед Элисон.

 

2

Через пять минут в кабинет Элисон явился лейтенант Гарди. Джон еще в вестибюле связался с Джерри Доддом и просил, чтобы тот нашел полицейского.

Гарди был свидетелем всего, что происходило в «Гриле», и не захотел выслушивать рассказ об уже знакомых ему событиях.

– Что вы заметили, чего не было на поверхности? – нетерпеливо спросил он.

– Ничего. Что я должен был заметить? – удивился Джон.

– Черт возьми, Уилз, вам следовало высматривать того, кто отвалил десять тысяч зеленых за то, чтобы вы кокнули человека. Если мы верно о нем судим, он тоже был в «Гриле» и следил за представлением Обри Муна. Так что вы видели?

Джон медленно покачал головой:

– Боюсь, я, подобно остальным в баре, увлекся тем, как вели себя Мун и компания. К тому же с самого начала стало очевидно, что он меня узнал и что-то рассказал Шторму.

– Понятно, – буркнул Гарди. – А чего вы ожидали? Что после того, как он двенадцать лет преследовал вас, не знает, как вы выглядите? Я наблюдал за всем и за вами и могу сказать, что тот, кто дал вам денег, чтобы убили Муна, должен остаться довольным. Невозможно вообразить, чтобы кто-то мог ненавидеть другого человека сильнее, чем вы Муна. Мистер Икс наверняка считает, что его капиталовложения еще способны окупиться. Но вы с мисс Барнуэл должны были попытаться его вычислить. Неужели ничего не подметили?

– Меня настолько захватило происходящее, что забыл, зачем туда пришел, – ответил Джон.

Гарди кисло улыбнулся.

– А мисс Барнуэл отстаивала при всех свою добродетель и, естественно, вокруг ничего не замечала.

– Спасибо и на том, что отдали должное моим трудностям.

– За последние сутки я кое-что выяснил об этом месте. – Гарди потер подбородок ладонью. – Все похожи друг на друга. Да, конечно, есть толстые и худые, высокие и коротышки, темные и светлые – но все на одно лицо. Смотрят бесстрастно, с презрением, прячутся под лакированной маской. Но у некоторых бесстрастность дает трещину, и они, как простые смертные, жадно впитывают витающие вокруг слухи, чтобы покопаться в грязном белье ближнего. Но я не заметил такого, кто бы наблюдал за вами, Уилз. Надеялся, вы почувствуете. Бывает, что слежку ощущаешь кожей.

– Простите, – потупился Джон, – но есть кое-что, о чем я хотел рассказать, и поэтому послал за вами. Шамбрен знает, кто я такой и что согласился сотрудничать с вами.

– То-то мне показалось, что он посмеивался надо мной, когда встретил в вестибюле. Так ему известно все? Деньги, письмо, на что мы нацелились?

– Мы ему ничего не открыли. Он все объяснил сам. Раскусил меня сразу, как только мы познакомились. Знает о нашем разговоре в этом кабинете. Если ему известно что-то еще, он не сказал. Но у него есть свои каналы, если что-то необходимо выяснить.

– Я вас предупреждал о возможности утечки. Здесь все дырявое, словно решето. Пусть копает со своей стороны. Мы будем заниматься тем, что решили. Об этом будем знать лишь мы и комиссар. Что еще?

Джон достал скомканный клочок бумаги, который в «Гриле» ему бросила на колени Марго Стюарт, и протянул полицейскому.

– Забыл рассказать, что вчера вечером познакомился с этой женщиной в «Трапеции». – Джон описал Элисон и Гарди, как провел время с Марго Стюарт в баре.

– Секретарь Муна, – пробормотал полицейский. – Как вы полагаете, что ей от вас нужно?

– У меня появилось ощущение, что она знает, кто я такой. И совершенно точно, что она не любит Муна. Думаю, мне следует с ней встретиться.

– Конечно, встречайтесь, – подхватил Гарди. – Это ваша задача: беседовать со всеми, кто пожелает с вами говорить. Только в следующий раз наблюдайте и слушайте. Не позволяйте окружающему отвлекать вас. – Лейтенант покачал головой. – Вот что я вам скажу: в «Гриле» заметил всего одного человека, который реагировал не в соответствии с тем, что чувствовал. Мун переменился в лице и, разозлившись, перешел на крик. Шторм стал похож на голодную собаку, которая ждет, чтобы со стола упал ошметок грязи, чтобы запихнуть его в свою колонку. Мисс Барнуэл смутилась и разозлилась. Вы, Уилз, вспыхнули, стоило вам увидеть Муна. Официанты и метрдотель выполняли свою работу, но при этом шушукались. Постояльцы таращились. И только один человек держался, будто ничего не чувствовал.

– Шамбрен, – прошептала Элисон.

– В самую точку, мисс Барнуэл. Он явился защитить вас и организатора банкетов. Должен был досадовать на Муна за то, что тот устроил сцену. Открыто признает, что терпеть его не может. Хлебнул от него за два года, что тот живет в отеле.

– Вы считаете, что он мог… – начал Джон.

– Я сказал лишь, что по его лицу никто бы не прочитал как по книге. – Гарди встал. – Повидайтесь с этой Стюарт и сообщите мне, что наклевывается. И перестаньте ловить ворон – наблюдайте, прислушивайтесь к тому, что происходит вокруг. Следите за ситуацией. Если этот тип догадается, что вы его надули, вам грозит крепкий удар под зад.

Связаться с Марго Стюарт оказалось непросто. Элисон сказала, что та живет в отеле. Мун по природе сова. Если ему требовалось что-нибудь надиктовать среди ночи, он предпочитал, чтобы секретарь находилась рядом. Ходили слухи, что его потребности не только литературного свойства.

– Я в это никогда не верила, – добавила Элисон. – Во всяком случае, что это происходит по доброй воле. С тех пор как я здесь, ее проблемы со спиртным становятся все острее. У меня ощущение, что она угодила в расставленную Муном ловушку. Я могу сделать вот что: позвоню в пентхаус – будто у меня есть вопросы по поводу освещения дня рождения Муна – и попрошу ее спуститься к нам.

Послушный коммутатор миссис Уич получил указание не соединять напрямую с пентхаусом М. Телефонистка Джейн сообщила, что мисс Стюарт не берет трубку. Она не откликалась на звонок и в своей комнате номер 804.

У Элисон была работа – освещать показ мод в бальном зале. И Джон спустился вместе с ней. В вестибюле он переговорил с Джерри Доддом, и тот сказал, что видел, как двадцать минут назад Марго выходила в сторону Пятой авеню.

– В это время дня она обычно прогуливалась до маленького винного магазинчика на Мэдисон-стрит, чтобы запастись выпивкой на вечер. Если все пойдет как всегда, вернется через пятнадцать-двадцать минут.

Джона поразило, как много в таких местах знают о привычках человека и его передвижениях.

– Пока дожидаетесь, взгляните на симпатичных девочек, – предложила Элисон. – Джерри вас вызовет, когда вернется мисс Стюарт.

– Сделаю, – кивнул Додд.

Бальный зал, который в субботу станет ареной празднования дня рождения Муна, сегодня был отдан на откуп французскому модельеру, представлявшему вечерние платья на следующий летний сезон. Длинный подиум тянулся от сцены у дальней стены к выходу в вестибюль. От пронзительного белого света софитов, зажженных для фотографов и телевизионщиков, зеленовато-желтые стены казались бесцветными.

По обеим сторонам подиума сидели за столиками люди и начинали писать, как только выходила очередная модель.

– Только профессионалы, – объяснила Элисон, перекрывая голос мужчины с сильным французским акцентом и томными интонациями, который по трансляции рассказывал о каждом новом наряде на сцене. Джон наблюдал, как белолицые модели выходят на подиум и равнодушно, но в то же время вызывающе поглядывают на мужчин. Он вспомнил замечания Гарди. Модели, как постояльцы «Бомонта», выглядели одинаковыми. Разными, но похожими друг на друга.

Зал мало подходил для встречи, на которую рассчитывал Джон. К тому же Элисон в качестве представителя отеля переходила от одного столика к другому. Так что он решил вернуться в вестибюль и там дождаться возвращения Марго Стюарт.

Джерри покачал головой, и Джон уселся в обитое плотной парчой кресло, откуда был виден коридор к выходу на Пятую авеню и другой – на боковую улицу. Каким бы путем ни вернулась Марго Стюарт, он ее заметит.

Джон только наклонил голову над зажигалкой, чтобы закурить, как над плечом раздался незнакомый голос:

– Добрый день, мистер Уилз!

Он поднял голову. Перед ним стоял невысокий смуглый мужчина в черном дорогом костюме, правда, немного тесном и слишком тщательно застегнутом на все пуговицы. На лице его была белозубая улыбка, словно приклеенная к губам, кожа отливала кофейным оттенком. Индиец, предположил Джон. Или из какой-нибудь арабской страны. Его речь была правильной, но с легким акцентом. В руке он держал черную ротанговую трость с массивным серебряным набалдашником.

– Меня зовут Гамаэль, мистер Уилз. Озман Гамаэль. Я гонец.

Джон почувствовал, как учащается пульс. Может, это и есть то самое?

– Я вас слушаю, мистер Гамаэль.

Человек продолжал улыбаться.

– Для чая сейчас рановато, но миссис Хейвен полагает, что после эпизода во время ленча вам не помешает опрокинуть стаканчик чего-нибудь покрепче.

Джон вздохнул. Это та чудаковатая дама.

– Прошу прощения. Поблагодарите от меня миссис Хейвен. Я жду здесь человека.

– Думаю, вы сочтете разговор с миссис Хейвен и со мной полезным, мистер Макайвер.

Джон подскочил, точно его укололи иголкой. Гамаэль обратился к нему по фамилии отца и, хотя говорил без всякого нажима, вполне достиг своей цели.

– Вы знаете, кто я? – Он посмотрел ему в лицо.

– Я знаю, кто вы, мистер Уилз. Буду называть вас так, коль скоро вы предпочитаете эту фамилию. Возможно, даже знаю, почему остановились в «Бомонте». Так мы идем к миссис Хейвен?

Джон колебался.

– Я в самом деле поджидаю здесь человека. Вы не возражаете, если я оставлю здесь сообщение, где меня найти?

Блестящие черные глаза Гамаэля выразили удивление:

– Ради бога, дорогой мой мистер Уилз, оставляйте. За вами присматривают три детектива и достойнейший мистер Додд. Разве я стал бы вас приглашать у всех на виду, если бы мы замыслили против вас что-то недостойное? Видите ли, все мы члены одного клуба: вы, миссис Хейвен.

– Клуба?

– Клуба жертв Обри Муна.

Лицо Джона хмурилось, когда, сказав Джерри Додду, куда идет, он следовал за Гамаэлем к лифтам. Факт, что он сын Уоррена Макайвера, не был ни для кого секретом. Как только Мун сообщил об этом Уилларду Шторму, можно было считать, что он превратился во всеобщее достояние. Но у журналиста не хватило бы времени поделиться своим открытием с Гамаэлем.

Они молча поднялись на лифте на самый верхний этаж. Гамаэль, опираясь на трость, не переставал улыбаться.

Дверной звонок пентхауса Л прозвучал гулко, на низкой ноте, словно миниатюрная копия курантов Биг-Бена. И почти немедленно дверь открыла сама миссис Хейвен. На ней был невообразимый, украшенный кружевами капот, который выглядел так, словно его сшили детям на маскарад.

– Очень любезно с вашей стороны, миссис Хейвен, – начал Джон.

– Заходите, Уилз, – прогудела пожилая дама. – Как я вам сказала в прошлый раз: это мы еще посмотрим.

Джон и Гамаэль последовали за ней. Она не стала их ждать и, распустив паруса, устремилась в глубь апартаментов. Джону не приходилось видеть ничего подобного той комнате, в которой они оказались. Больше всего она напоминала лавку старьевщика. В ней находилось вдвое больше мебели, чем помещение могло вместить, в основном, насколько разбирался Джон, Викторианской эпохи. Окна закрывали тяжелые красные бархатные шторы. Книжные полки забиты томами, стопки книг на полу. Везде разбросаны воскресные газеты за последние полгода. Джону вспомнились братья Кольер, но он заметил, что в жилище миссис Хейвен не было ни пылинки. Видимо, то, что казалось беспорядком ему, чудаковатая дама считала отменным порядком. И если бы ее попросили найти редакционную статью в «Таймс» за прошлый июнь, она немедленно извлекла бы нужный экземпляр.

Из-за шкафчика с изображением стаффордширских псов раздавалось ворчание. Там стояла корзина Тото, и он нежился на яркой красной атласной подушке.

– Для чая слишком рано, – бросила, не оглядываясь, миссис Хейвен. – Я знаю таких, кто, прожив некоторое время в Англии, предпочитают виски с теплой водой или шипучкой. Как насчет вас, Уилз?

– Я сторонник льда, – ответил тот. – Если есть лед и виски. Больше люблю коктейли со льдом.

Гамаэль сел в мягкое кресло, явно чувствуя себя как дома. Миссис Хейвен сняла с какого-то предмета и поставила на пол большую медную клетку с двумя попугаями. Оказалось, что клетка стояла на современном холодильнике для льда, который выглядел в здешнем окружении совершенно неуместным. Она умело приготовила напиток, достав стакан и бутылку из столика, спрятанного за канапе из резного черного дерева. И подала стакан Джону.

– Это поможет вам справиться с потрясением от вида моей комнаты, Уилз. Потрясением, которое вы вежливо пытались скрыть. Но вы позабыли о хороших манерах, молодой человек.

– Прошу прощения, – начал, запинаясь, Джон.

– Вы не поговорили с Тото. Это может ранить его чувства.

Джон вспотел, внезапно почувствовав, что в комнате удушающе жарко. Здесь поддерживали температуру не меньше двадцати пяти градусов.

– Привет, старина. – Он наигранно улыбнулся псу.

Тото заворчал и перевернулся на атласной подушке.

– Вот. – Она подала Гамаэлю изящный конический бокал с жидкостью персикового цвета, а себе налила в старинной формы стакан нечто подозрительно напоминающее неразбавленное виски. – За взаимопонимание! – Миссис Хейвен опрокинула в рот половину содержимого стакана и села в кресло с высокой спинкой. На ее пальцах поблескивали кольца. Когда-то, много лет назад, она была картинно красива, подумал Джон. Но превратилась в карикатуру на себя в прошлом.

– Из того, что сказал вам Озман, вы, наверное, догадались, что я пригласила вас, Уилз, не просто поболтать.

– Во всяком случае, не благодаря моему мужскому обаянию, – сухо отозвался Джон.

– Не время шутить. Сейчас не до веселья. – Миссис Хейвен снова пригубила из стакана. Она заметила, что ее гость к ней присматривается. – Моя бабушка была трезвенницей. Не разрешала держать в доме ни капли спиртного. Деду позволялось выпивать только в клубе. Сама же она каждый вечер опрокидывала стакан тонизирующего напитка Прунелла, который на девяносто процентов состоял из спирта. Благодаря ей во мне развилось презрение к притворству. Если вас интересует… – она повертела стакан, – здесь натуральное кентуккийское кукурузное виски. Приобретает свой цвет от дубовых бочек, в которых его выдерживают. Я бы посоветовала его вам, Уилз, только учтите, с непривычки оно может снести голову. Хорошо, перейдем к нашей повестке дня. Озман?

Гамаэль посмотрел поверх кромки бокала на Джона. Белоснежная улыбка по-прежнему не сходила с губ. Трудно было судить, он удивлен, рассержен или просто заморожен.

– Мы, разумеется, меньшинство того клуба, о котором я упоминал, мистер Уилз, – заговорил он мягким голосом. – Но мы на сцене, и я думаю, будет правильно, если в чрезвычайной обстановке станем действовать в интересах всех остальных.

– В чрезвычайной обстановке? – переспросил Джон.

– Довольно играть словами, Озман. Ближе к делу. – Миссис Хейвен повернулась к гостю. – Не существует никакого клуба и никакого официального членства. Но мы трое и еще многие – беженцы, нашедшие приют на острове людоеда. На этот раз он может объесться, но это не большое утешение для тех, кто уже в супе.

– У меня еще есть право голоса? – невозмутимо спросил Гамаэль.

– Конечно. Я же вам его дала.

Приклеенная к губам белозубая улыбка повернулась к Джону:

– Миссис Хейвен любит сама поиграть словами. Людоед, которого она только что упомянула, это, конечно, Мун. Остров – его мир, в котором живем и мы, нравится нам это или нет. Вы, мой дорогой Уилз, уже двенадцать лет один из ингредиентов его каннибальского супа. Он попотчуется вами, как всеми остальными.

– Озман! – оборвала его миссис Хейвен.

– Я только пытаюсь пояснить мистеру Уилзу вашу метафору.

– Переходите к делу.

– Сию минуту. Положение таково: некий человек, тоже из членов клуба, хотя, уверяю вас, нам неизвестный, взбунтовался. Если следовать образной речи миссис Хейвен, один из ингредиентов супа стал несъедобным.

– Озман!

– Прошу прощения, дорогая. Вы нарисовали такую забавную картину, что я никак не могу от нее оторваться. Так вот, без выкрутасов, сэр. Кто-то хочет убить Обри во время празднования его семидесятипятилетия в субботу. Символический акт – он справляет день рождения, его убивают. Если это удастся, то, казалось, будет повод для праздника вам, миссис Хейвен, мне и нам подобным. Мы давно желали Муну смерти. Но существует большое «но», мистер Уилз.

Жара и игра словами мешали Джону сосредоточиться. Он опасался, если закурит, не сочтут ли это пожароопасным.

– Курите, сделайте одолжение. – Пожилая дама словно прочитала его мысли. Но в этом не было ничего волшебного. Джон в течение всей беседы бессознательно крутил в руке пачку сигарет.

– Наша проблема – время. – Голос Гамаэля доносился будто издалека, и его монотонность убаюкивала. – Когда Обри Муна убьют в субботу вечером, многие из нас окажутся без защиты. Людоед не оставит нас в покое, даже если умрет от заворота кишок.

– Озман! – Пожилая дама указала костлявым пальцем на Джона. – Прежде чем вы окончательно не запутались, позвольте вас спросить напрямую. Два вопроса. Вы здесь для того, чтобы убить Муна? Если да, то решились ли на это сами или выступаете от имени кого-то другого?

Джон изо всех сил старался сосредоточиться. Говорил себе: происходит именно то, на что они надеялись с Гарди. Эта чокнутая старуха, проживающая на куче старья стоимостью двести тысяч долларов, и ее загадочный дружок вполне могли оказаться теми интриганами, которые втянули его и Прим в эту передрягу. Он постарался ответить как можно осторожнее:

– Ждете, что я признаюсь незнакомым людям, что замышлял убийство?

– Жду, что вы воспользуетесь толикой здравого смысла, которой наградил вас Господь. – Драгоценные камни на пальцах миссис Хейвен вспыхивали. – Я знаю о вас все, Уилз. Кто ваш отец и как обошелся с вами Обри Мун. Если вы захотели убрать его с дороги, я вам сочувствую. Нам также известно и другое: у вас никогда бы не нашлось десяти тысяч долларов, чтобы заплатить бедняге Прим. И не в вашем характере препоручать работу другому. Если бы вы решились на убийство, то проделали бы все сами. Мы в этом не сомневаемся. Так что, в случае вашей собственной задумки и намерений действовать самостоятельно, мы надеемся отговорить вас. Но, возможно, Уилз, вас наняли, как сначала и эту Прим, тогда просим указать этого человека, чтобы мы попытались разубедить его.

– По-вашему получается, что вы с мистером Гамаэлем пытаетесь спасти Муна? – медленно спросил Джон.

Из горла миссис Хейвен вырвалось подобие рычания:

– Будь он проклят, этот Мун! Пропади пропадом! Чтоб он сдох от рака печени, и пусть три черные собаки гадят на его могилу! – Она дрожала от ярости.

Джон с отвалившейся челюстью, не мигая, смотрел на нее. На фоне вспышки ее чувств голос Гамаэля показался сладким сиропом:

– Все очень ясно и просто, мистер Уилз. Обри много лет готовился к насильственной неожиданной смерти. И не умер потому, что многим из нас известно: как только он умрет, всплывет то, что должно быть скрыто под спудом тайны. Он устроил так, что ни один из нас не избежит наказания.

– Ящик ужасов Пандоры, – пробормотала миссис Хейвен. Всплеск эмоций ее утомил, она откинула голову на спинку кресла и закрыла подведенные темным веки.

– Вам трудно поверить, мистер Уилз? – Гамаэль улыбался, но от его голоса повеяло холодом. – Я, например, имею сейчас возможность принести пользу моей стране. Но не могу выступать открыто. Не смею. Если Мун узнает, он не откажет себе в дьявольском удовольствии погубить меня. Неделями я уговаривал его заключить что-то вроде сделки, окончательного соглашения. Он только рассмеялся, не желая отвечать даже по телефону. Если я хочу принести пользу своему народу, то должен делать это тайно, придумать, как уехать, чтобы он не узнал. Но, даже таясь, я постоянно боюсь, что он мне не по зубам – слишком хитер.

– Он нам всем не по зубам, – пробормотала миссис Хейвен.

– Мы обращаемся к вам, мистер Уилз, открыто, ничего не скрывая, поскольку нет времени, – продолжал Гамаэль. – Осталось менее ста часов. Возможно, убийство планируете вы, пусть даже подстрекаемый другим, тогда мы надеемся убедить вас, сколь много горя могут причинить ваши действия таким же неповинным в злодеяниях людям, как вы и ваш отец. Но если действуете по наущению того, кто заплатил мисс Прим, возможно, вы сами получили от него деньги? – Гамаэль закончил предложение с вопросительной интонацией.

Все предельно откровенно. На него давили, но не с той стороны. Принуждали к бездействию.

– Ну и что, если я на кого-то работаю?

– Вы можете указать путь, как найти патрона. – Речь Гамаэля внезапно лишилась плавности. Смуглый коротышка сразу сделался опасным.

– Я сочувствую вашему патрону. Его довели до такого состояния, когда он больше не в силах терпеть. Но он действует как безумный, не заботясь о других. И о вас тоже. Потому что вас наверняка предадут, как только вы выполните работу. Полиция должна получить жертву.

– Как вы поступите, узнав, кто этот человек? – спросил Джон.

– Убедим отказаться от своих планов, объяснив, что приключится с остальными в случае доведения дела до конца, – сказала миссис Хейвен.

– А если не сумеем убедить, остановим, – добавил Гамаэль, – с использованием даже силы. Видите, мистер Уилз, я рискую, открывая вам ничем не приукрашенную правду.

Жара стала невыносимой. Джон вытер лицо платком.

– Вы так много выяснили обо мне, мельчайшие детали. Должны были бы заподозрить, кто мой патрон.

– Картина не соответствует никому из тех, кто нам известен, – покачала головой миссис Хейвен. – Этот человек повредился рассудком, и мы не можем узнать его в безумии.

«Правда ли, что они говорят?» – спрашивал себя Джон. Или это игра: его хотят насквозь просветить, выяснить, как много он готов сказать и что ему известно о них.

– Вы не думали обратиться в полицию? – спросил он.

– С чем? – удивился Гамаэль. – Ни для кого не секрет, что очень многие ненавидят Обри Муна. Он получает удовольствие, рассказывая полицейским и газетчикам, что таких пропасть. И публично утверждает, что его страховка жизни – большое число врагов, которые пойдут на что угодно, только бы обеспечить ему безопасность. Мне нечего сообщить полиции, чего бы там уже не знали. Но если я приду, меня спросят: «Что такого у него есть на вас? Кто такие другие?» – Губы Гамаэля подергивались. – В случае обнародования своей истории, Уилз, в родной стране найдутся люди, которые упекут меня в такие казематы, откуда никто не услышит моих криков. Если назову другие имена, людей тоже обесчестят, разрушат семьи, лишат бизнеса. Поход в полицию ничего не даст, если мы не укажем того, кто хочет убить Муна.

– Но мы не знаем, на кого указать, – добавила миссис Хейвен.

Джон пытался понять, что могла сделать такого эта странная пожилая дама, горделивая, несмотря на окружающую невероятную обстановку, чтобы отдать себя во власть Обри Муну. Он почти им поверил, но не хотел рисковать и до конца открыться. Закурил новую сигарету и глубоко затянулся, чувствуя, что рубашка промокает насквозь от жары.

– Как вы знаете, Уилз, мне известно, что полиция присматривает за вами. Вы с ними говорили? – спросил Гамаэль.

– Скажем так: они говорили со мной, – ответил Джон. – Полицейские в курсе обо мне. Мун знает, что я в отеле. Как бы мне ни хотелось его убить, к нему не подобраться.

Пожилая дама с треском поставила стакан на столик подле ее кресла.

– Полицейские оберегают Муна всеми силами. Невозможно навредить ему и остаться безнаказанным. Наш неизвестный хочет выйти сухим из воды, препоручив дело Прим и, наверное, вам, Уилз. Но мы не уверены, что после очередного провала он сам не возьмется за дело и не будет арестован.

– Если не бояться ареста, можно было застрелить его сегодня во время ленча, и все дела, – возразил Гамаэль.

– Мы должны сохранить Обри жизнь, и помоги нам в этом Господь, – заключила миссис Хейвен.

Темная комната начала вращаться перед глазами Джона. Он едва сдерживал смех. Все они, включая Муна, словно свихнувшиеся дети – разыгрывают роли в безумной мелодраме. И это в «Бомонте» – самом фешенебельном отеле в мире, в Нью-Йорке, самом цивилизованном городе. Было что-то нереальное в этом абсурдном заговоре. Только несколько месяцев назад президент США заявил, что единственный миг безумия способен превратить всю планету в погребальный костер. Такую картину рисовали писатели-фантасты, и над ними смеялись, но кто станет отрицать, что в мире Муна, где правят деньги, потворство своим желаниям и, скажем прямо, каннибализм, уничтожение нескольких десятков людей из мести и злобы вещь невероятная?

– Я… я рад бы помочь. – Джон будто со стороны услышал свои слова. – Могу лишь догадываться, в каком вы затруднении, и сочувствую вам. Сам видел отца, который вышиб себе мозги, и они растеклись по ковру в номере дешевой гостиницы. Казалось бы, Мун достаточно сделал, но он все же продолжал нам вредить и после его смерти. Скажу вам чистую правду, миссис Хейвен и мистер Гамаэль: я не знаю человека, которого вы называете моим патроном. Понятия не имею, кем он мог бы быть. Полиция его ищет, но у них нет зацепок, в каком направлении двигаться.

Миссис Хейвен покачала головой:

– Не знаю почему, но я вам верю.

Джон выдавил улыбку:

– Не знаю почему, но я вам тоже верю.

Она отмахнулась:

– Вам лучше уйти, Уилз. Нам с Озманом нужно подумать.

Пока лифт летел вниз, в вестибюль, так, что замирало в животе, Джон рассматривал себя в зеркале. Рубашка прилипла к груди, светлые волосы пропитались по́том, лицо покраснело. Ему улыбнулся лифтер.

– Столько времени провели в этой парилке, мистер, а сами как огурчик. Другие выходили хуже.

– Не поверите, на столе в гостиной можно поджарить мясо.

В вестибюле Джон вытер лицо платком. Увидев его, Джерри Додд осклабился:

– Я уж собирался послать к вам ребят с кислородным баллоном. Кстати, Стюарт вернулась полчаса назад с маленьким коричневым пакетом. Я справился у лифтера. Она поднялась на восьмой этаж, где расположен ее номер.

– Спасибо. Где Гарди?

– Отправился в свой штаб. Застанете его там. Сказал, что возвратится к обеду. Что-нибудь случилось?

– После разговора с миссис Хейвен и ее приятелем я плохо соображаю, как и куда идти. Лучше позвоню ему из своего номера. Я должен принять душ и переодеться в сухое.

Но прежде чем подняться к себе, Джон задержался на четвертом этаже, чтобы заскочить в кабинет к Элисон. И с облегчением обнаружил ее на месте. Она удивленно посмотрела на него.

– Ничего не объясняйте! Вы только что завершили бостонский марафон.

– Я только что завершил визит к миссис Хейвен.

– О, бедный Джонни! Это же я научила вас посюсюкать с Тото.

– Это был не светский визит. – Он коротко пересказал ей странный разговор. А закончив, закрыл глаза ладонями. – Удивительно: я потерял связь с реальностью. Закрываю глаза и вижу, как по склону горы в Корее бегут люди – спешат в укрытие. Я вижу их через прицел пулемета, из которого в них стреляю. Вижу отца с пробитой пулей головой. Муна – смеющегося, грозящего, с кнутом в руке. Вижу умирающую мать. Старуху из другой эпохи, у которой только что был, и Гамаэля. Я видел таких в десятке кинофильмов – улыбающийся восточный злодей. Им страшно, я это чувствую. Меньше чем через сотню часов их мир может рухнуть. Я не замечаю простых вещей – таких, как первая утренняя чашка кофе. Не ощущаю вкуса первой хорошей сигареты. Когда иду по улице, не вижу, что в витринах…

– Откройте глаза! – резко прервала его Элисон.

Джон медленно опустил руки и посмотрел на нее.

– Меня-то хоть вспомнили? Милую девчонку, которой вы нравитесь?

– Двенадцать лет, Элисон. Но теперь все закручивается быстрее и быстрее. И вокруг меня очень странные люди.

– Джонни!

– Да? – послушно ответил он.

– Поднимитесь к себе, освежитесь хорошенько под холодным душем, переоденьтесь в чистую рубашку и возвращайтесь сюда. Вас будет ждать доброе мартини со льдом. А затем мы пойдем поужинать в одно местечко, где подают гамбургеры. После чего посидим в киношке – где будем держаться за руки и смотреть на Лану Тернер и Ефрема Цимбалиста, у которых тоже не все так просто.

– Мне надо позвонить Гарди, – начал Джон.

– После мартини.

– Могу я вас попросить позвонить Марго Стюарт? Джерри Додд сказал, что она вернулась полчаса назад.

– Ах, ах, я начинаю сомневаться. – Элисон подняла трубку и назвала номер 804.

– В чем?

– Готова была поспорить на свою весеннюю шляпку, что стоит мне поманить вас мизинцем, и вы побежите за мной. Но смотрю, не очень-то выходит.

– Элисон, я…

– Джонни, дорогой, я шучу. Стараюсь поддержать настроение. – Она положила трубку. – Марго не отвечает. Наверное, пошла в пентхаус М отметиться у Великого человека. Попробую поискать ее, пока вы переодеваетесь.

– Вы верите в это? Пока я слушал тех двоих наверху, то думал о президенте Кеннеди и гибели мира.

– Я думаю, у Ланы и Ефрема в итоге все получится, – ответила Элисон. – Но как можно об этом узнать, если вы не переоденетесь и мы не поспешим?

– Иду. – Джон невольно рассмеялся. – Будем поддерживать хорошее настроение.

Хорошее настроение держалось минут пять. Ровно столько потребовалось, чтобы подняться на четырнадцатый этаж и дойти по коридору до своего номера. Еще минуту он в хорошем настроении открывал дверь и возился с выключателем. Но уже до того, как щелкнул клавишей, почувствовал в комнате что-то постороннее. Легкий запах гардении. Хорошее настроение развеялось через десять секунд. Эти десять секунд, еще в хорошем настроении, он думал, что в таком отеле, как «Бомонт», требуют, чтобы от горничных приятно пахло.

Зажглась лампа на прикроватном столике и торшер в углу.

Элисон не сможет дозвониться до Марго, потому что та лежала поперек его кровати и не дышала. Она была бездыханной. Кто-то раскроил ей голову термосом, который должен был стоять на столе, но валялся на забрызганном кровью ковре.

 

1

Джон похолодел и, машинально отступив в коридор, закрыл дверь. И вдруг обнаружил, что буквально потерял способность двигаться. Подумал: чтобы идти, надо переставить вперед сначала одну ногу, затем другую. Он только что говорил Элисон, что не помнит ничего светлого, ничего нормального. Слишком долго его жизнь напоминала переход через бурный поток по камням, каждый из которых напоминал островок страха.

Самым естественным было бы добежать до ближайшего телефона и позвонить в вестибюль Джерри Додду. Тот бы знал, как поступить. Затем дождаться Гарди с компанией, который будет задавать ему вопросы. Но у него не было на них ответов. Он представил, как у него станут допытываться: «Алиби, у вас есть алиби, мистер Уилз? Вы хотите, чтобы мы поверили, что познакомились с этой женщиной только вчера вечером? Что она делала в вашем номере? Почему вы ударили ее термосом по голове?» Неужели, спрашивал себя Джон, это и есть, как грозил автор письма, расплата за то, что он взял деньги, но не собирается выполнять работу? И его посадят за не совершенное им преступление?

Чтобы обрести способность идти, Джону пришлось оттолкнуться от стены. Инерция вынесла его в лифтовой холл, и он нажал кнопку вызова. Замигала красная лампочка, дверь кабины открылась. Лифтер взглянул на него с удивлением, и Джон подумал, что его лицо, наверное, белее бумаги.

– Пожалуйста, в вестибюль. – Голос был хоть и его, но совсем незнакомый. Они будто провалились в пространство. – Я передумал. Будьте добры, на четвертый.

Двери открылись, затем закрылись. Он неслышно прошел по ковровой дорожке к кабинету Элисон – женщине, которая осталась его единственной связью с реальностью.

– Быстро управились, – начала она. Но, вскочив, обежала вокруг стола и схватила его за плечи. «Я, должно быть, качаюсь, как подрубленное дерево», – подумал он. – Джонни, ради бога, что случилось?

– Там, в моем номере, Марго Стюарт. Мертвая. Убита.

– Джонни!

– Кто-то разбил ей голову термосом.

– Что вы предприняли? – Голос был твердым, и вопрос прозвучал по-деловому.

– Стал было спускаться к Джерри Додду, но завернул сюда. – Джонни вдруг истерически засмеялся. – Разверните меня и направьте в нужном направлении.

Элисон отвесила ему пощечину.

– Прекратите, Джонни! Сядьте! – Она подтолкнула его вперед. Если бы по дороге ему не встретился стул, он, наверное, полетел бы кувырком.

Элисон уже говорила по телефону, но Джон не мог сосредоточиться и разобрать слов. Затем она оказалась перед ним на коленях и крепко взяла за руки. Ладони показались ему горячими, но он понимал, что это потому, что его холодны, как мрамор.

– Я повидал много трупов. На войне. Вид мертвого тела не должен был меня потрясти. Но…

– Мне так и не удалось ей дозвониться. Видимо, она решила дождаться вас в вашем номере.

Удивляясь себе, Джон спросил:

– Так как обстоит дело с мартини?

– У меня в столе пинта коньяку. Вам сейчас нужно что-нибудь крепкое.

Элисон принесла бутылку. Джон поднес горлышко ко рту и почувствовал, словно внутри разлился огонь.

Джерри Додд выглядел странно без своей профессиональной улыбки.

– Ключ при вас, мистер Уилз? Вам лучше пройти с нами. – С ним был один из людей Гарди.

– Ключ, вот он, – ответил Джон. – Я не могу пойти с вами, Джерри. Забыл, как переставлять ноги.

– Вы чего-нибудь касались?

– Нет… да, двери.

– В комнате ничего?

– Электрического выключателя. Я оставил свет включенным. Бедная детка.

– Бедная детка?

– Лежит там. Все лампы горят. – В отличие от Прим, у Марго Стюарт хватило духа сопротивляться.

– Оставайтесь здесь, никуда не ходите, – распорядился Джерри. – Через пару минут пришлю сюда человека присмотреть за вами. Для вашей защиты. Это вы ее убили, мистер Уилз?

– Бог с вами, нет.

– Хорошо. Я только спросил.

Люди входили и выходили. Сам Гарди, его подчиненные, Шамбрен, помощник окружного прокурора Нейлор, лысый, как яйцо, и очень плотный. Кто-то снял у Джона отпечатки пальцев, принес влажную салфетку вытереть с подушечек чернила. Когда все вокруг закрутилось до невозможности быстро, Джон повернулся к Элисон. Она была смертельно бледна, но в ответ на его немые просьбы каждый раз ободряюще улыбалась.

Вопросы, вопросы, вопросы… Его спрашивали, он машинально отвечал. Секретов не осталось, Гарди пришлось сбросить покров тайны с затеянной ими игры. Теперь чуть ли не все знали, что Джон Уилз, так же как и мисс Прим, взял деньги в обмен на то, чтобы убить Обри Муна. От противоположной стены раздался голос Нейлора, громкий, сердитый:

– Такие нелепые россказни не могут быть правдой. Не могут, и все!

Затем его лицо оказалось рядом с Джоном, словно наезд кадра в кинофильме. Нейлор оседлал стул, сложил крест-накрест руки на спинке и подался вперед так, что сигарный запах его дыхания показался неприятным.

– Хорошо, Уилз, отбросим в стороны байки о загадочных убийцах, разбрасывающих направо и налево баксы. Вы продолжаете утверждать, что всего единственный раз встречались с Марго Стюарт?

– Вчера вечером, в баре «Трапеция». Она подвыпила. Мне показалось, она знает, кто я такой.

– Может, вы сами не знаете, кто вы такой? Наверное, вас следует отправить в Бельвью на обследование? Вы ни разу не виделись с ней до вчерашнего вечера?

– Ни разу.

– И тем не менее в «Гриле» она бросила вам на колени бумажку, где написала, что хочет с вами поговорить?

– Да.

– Зачем?

– Не знаю.

– Прекратите молоть ерунду! Отвечайте, зачем?

– Не знаю.

– Вы дали ей ключ от номера и сказали, чтобы она вас ожидала? Так обстояли дела?

– Нет. Я не давал ей ключа. Мой ключ был при мне. Я открыл им дверь номера. А потом отдал Джерри Додду.

– Вы дали ей ключ, а после того как убили, забрали.

– Нет.

– Почему она хотела с вами встретиться?

Джон отпрянул от этого горячего, сердитого человека.

– Не знаю.

– У нее имелся на вас компромат? Она решила вас шантажировать? Так?

– Повторяю, я с ней не разговаривал и понятия не имею, что ей было надо.

– Вы планировали убить Обри Муна, она это выяснила и загнала в угол. Признайтесь!

– Нет.

– Вы не планировали убить Муна? Приехали сюда, зарегистрировались в отеле под вымышленным именем, имели при себе пистолет, но, оказывается, Муна вы убить не планировали.

– У меня не было никаких планов. Уилз – моя настоящая фамилия. Я…

– Вы здесь, чтобы определиться с планом. Вынюхивали, что к чему, чтобы выработать способ действия.

– Я все рассказал лейтенанту Гарди.

– Ладно, мистер Уилз. Вы – невинная курсистка, к Муну не испытываете никакой неприязни за то, что он довел до самоубийства вашего отца, а вас преследовал. Наоборот, его любите. Вы помогали найти лейтенанту Гарди таинственного мистера Икс. И по чистому совпадению приглашаете секретаря Муна к себе в номер. И – бух! С какой стати, если вы настолько невинны и вскормлены молоком человеческой добродетели?

– Я не приглашал ее к себе в номер. – Джон говорил медленно, подчеркивая каждое слово. – Мне неизвестно, что она от меня хотела. Я ее не убивал. На термосе есть мои отпечатки пальцев?

– А должны быть, мистер Уилз? Ответ нам пока не известен. Может, сэкономите нам время?

– Я его в руках не держал и ни разу из него не пил.

Нейлор оттолкнул стул назад и встал.

– Когда кто-нибудь хочет встретиться со мной, я могу представить, о чем пойдет речь. Попросит в долг денег, пригласит на ленч. Вы сказали, что вам неизвестны мотивы Стюарт. Подключите воображение, попробуйте догадаться.

– Что-нибудь в связи с Муном. Если ей было известно, кто я, может, хотела что-то сообщить о нем.

– Чтобы помочь?

– Вероятно.

– Помочь убить?

– Нет!

– Тогда в чем помочь? Она вас не знала, а вы утверждаете, что вдруг собралась предложить помощь!

– Вы же просили подключить воображение.

Нейлор отвернулся.

– Он ваш, Гарди. Этот человек либо закоренелый убийца, какого я давненько не видывал, либо его подставили. Приведите сюда Муна.

Так они оказались на расстоянии вытянутой руки – Джон Уилз и Обри Мун. Великого человека, видимо, заставили ждать в другом кабинете отдела Элисон. Его присутствие сразу изменило настроение в комнате. И раздраженный Нейлор, и основательный Гарди внезапно сбавили тон. Нейлор вдруг оказался чрезвычайно почтительным, Гарди стал похож на человека, у которого разболелась голова. За Муном, по-прежнему в темном костюме и клетчатом жилете, следовал Уиллард Шторм.

– Простите, мистер Шторм, – начал Нейлор. – Здесь полицейское расследование, а не пресс-конференция. Попрошу вас подождать снаружи.

– Шторм останется, или уйду я, – перебил его тонким насмешливым голосом Мун. – Не могу сказать, что меня переполняет доверие к вашим людям, Нейлор. Вы не можете отыскать того, кто угрожает мне. Проворонили убийцу, который у вас под носом убил моего секретаря. Я хочу, чтобы здесь присутствовал человек, способный заявить о вашей некомпетентности.

– То, что происходит здесь, не для печати, – возразил Нейлор.

– Что для печати, что не для нее, решать буду я, – отрезал Великий человек. – Вы напрасно теряете время, Нейлор. Если я даже соглашусь на то, чтобы Шторм ушел, то только потому, что потом расскажу ему все, что здесь произойдет. – Мун повернул голову и в упор посмотрел на Джона. – В чем дело, Уилз? Ее пятки оказались для вас недостаточно круглы?

Эффект был таким, словно кто-то махнул рукой и разорвал перед глазами Джона туман. Дезориентация и замешательство последнего часа прошли. Перед Джоном стоял человек, доведший до самоубийства его отца. Вблизи он ясно видел его крашеные волосы и усы, жестокие глаза на одутловатом лице, чувствовал легкий запах одеколона. За внешностью этого человека стояли власть денег и известность. Если миссис Хейвен была права, от его прихоти зависели судьбы многих людей. Но, в конце концов, он был всего лишь человеком, а не мифическим монстром. С ним можно и нужно было бороться, и Джон с удивлением ощутил, как тает его страх.

– Вам известно, что связывало этого человека, Уилза, и вашего секретаря, мистер Мун? – спросил Нейлор.

Джон спокойно ждал ответа. Он помнил, что этот человек в прошлом оболгал его отца.

Мун пожал плечами:

– Тот, кого вы называете Уилзом, мне известен как Джон Макайвер. Скажу откровенно, если у него была интрижка с Марго за моей спиной, я об этом ничего не знал. Но это в их семейных традициях. Его отца выгнали из армии за связь с женой командира, к которой он подкатился, чтобы выведать военные секреты. Сын мог пойти по стопам отца и приударить за моей секретаршей, чтобы подобраться ко мне. – Мун улыбнулся Джону, словно ждал, что тот раскричится и будет все отрицать. Но, к его разочарованию, Джон остался спокоен и молчал.

– Так вам неизвестно, что между ними существовала любовная связь? – повторил вопрос Нейлор.

– Неизвестно. – Интонация Муна изменилась: он словно намекал, что все-таки что-то подозревал.

В разговор вступил лейтенант Гарди и повернул его направление:

– Мистер Нейлор не так хорошо знаком с делом, как я. У меня были сутки, чтобы разобраться, что происходит в этой шикарной психушке. Всеобщее мнение работников отеля сводится к тому, что мисс Стюарт была вашей любовницей. Она жила в «Бомонте», вы могли ее вызвать в любое время суток. Проясним вопрос: она с вами спала, Мун?

Великий человек рассмеялся:

– Нет, Рыжуха, как я ее звал, моей любовницей не была. Слишком костлява, если на то пошло. Вечно жалела себя. И ложиться в постель с пьяной женщиной нисколько не тешит самолюбия. Я предпочитаю нимфоманок или профессионалок, какой была мисс Прим, о которой, признаться, горюю.

– У вас не было тайн от мисс Стюарт? – спросил Нейлор. – Она была вашим доверенным секретарем?

– Я не рассказывал ей о своих личных делах, если не хотел, чтобы они стали предметом огласки. Как юристу, вам должно быть известно, Нейлор: нельзя доверять алкоголикам и гомосексуалистам.

Помощник прокурора не отступал. Его, похоже, не тронули нелестные слова о покойной женщине.

– Я стараюсь получить ответ на один вопрос. Ваш доверенный секретарь назначила Уилзу встречу. Вы можете сказать, с какой целью? Вы заявили, что он мог использовать ее, чтобы добраться до вас. Что могла сообщить ему мисс Стюарт, что могло бы навредить вам?

Мун снова повернулся к Джону:

– Чтобы Макайвер как-то навредил мне?

– У него имеется мотив.

– Он может воображать какой угодно мотив. Я знаю одно: у него не хватит смелости поднять на меня хотя бы мизинец. Вот уже десять лет он, словно попрошайка, сидит у стены плача и жалуется всему миру, как с ним плохо обходятся. Взгляните на него! Мы стоим лицом к лицу, он даже не пытается что-то предпринять. Конечно, беззащитную женщину Макайвер способен ударить бутылкой по голове. У его отца был девиз, который сыграл с ним злую шутку: «Женщины и дети прежде всего».

Джон старался подавить нарастающий гнев, когда почувствовал чью-то тяжелую руку на плече. Обернулся: за ним стоял Шамбрен и из-под тяжелых век смотрел мимо него на Муна. Но прикосновение было дружеским. Оно удержало Джона на месте, он только сжал зубы.

– Так-так, вездесущий господин Шамбрен. – Глаза Муна блеснули. – У вас привычка появляться в самые неподходящие моменты.

– «Бомонт» мой мир, мистер Мун, – бесстрастно ответил управляющий отелем. – Все, что здесь происходит, касается меня. Я бы хотел призвать мистера Нейлора продолжать расследование вместо того, чтобы обеспечивать вас трибуной, с которой так удобно поливать людей вашей излюбленной грязью. С меня вполне довольно двух прошлых лет. Я хочу, чтобы здесь все поскорее завершилось, а потом дам указание горничным продезинфицировать кабинет мисс Барнуэл.

– Я буду вести дело так, как считаю нужным, Шамбрен, – огрызнулся помощник окружного прокурора.

– В этом не сомневаюсь, – кивнул управляющий отелем. – И со своей стороны поведу его так, как я считаю необходимым. Полагаю, вам требуются факты. Без фактов вы не можете никого признать виновным. Позволить Муну жонглировать репутацией живых и мертвых – не решение вопроса. Я стоял на пороге и слышал, как вы давили на Уилза, чтобы он признал, будто дал ключ от номера мисс Стюарт. Я знаю, как она попала в комнату – ключ Уилза ни при чем.

– Откуда знаете?

– Управляю отелем и понимаю, как он действует. Как вы, Нейлор, я ищу простых ответов, но со знанием дела. Мисс Стюарт вернулась в отель незадолго до половины пятого. Поднялась на свой этаж – восьмой. И обратилась к экономке миссис Книффен с просьбой одолжить ей единый ключ. Сказала, что свой она забыла в номере. Миссис Книффен знала ее и доверяла ей. Поэтому нарушила правила, поскольку сама готовилась уходить после смены домой. Ключи забывают в номерах по десять раз в день. Правило таково: экономка идет к дверям, впускает в номер жильца, но с ключом не расстается. Миссис Книффен спешила, дала ключ мисс Стюарт, но взяла с нее обещание, что та сразу же вернет его ночной экономке, которая заступала на дежурство. Стюарт взяла ключ, и он до сих пор не вернулся к экономке.

– Единый ключ восьмого этажа способен открыть номер на четырнадцатом? – спросил Гарди.

– Да. Он открывает двери на всех этажах.

– Мы не нашли его ни в сумочке, ни в номере.

Шамбрен пожал плечами.

– Тот, кто убил мисс Стюарт, мог найти ему применение. – Он покосился на Нейлора. – Ищете простых ответов, господин юрист, и отбрасываете замысловатые сюжеты, которые ведут к сложным ответам. Кто-то положил в банк десять тысяч долларов на имя мисс Прим и еще десять – на имя мистера Уилза. Написал им письма, строит заговор с целью убить мистера Муна. Не пытайтесь отрывать эти факты от смерти мисс Стюарт. Не думайте, что существует простой ответ вроде закулисной интрижки между Уилзом и мисс Стюарт. Никогда не рассматривали современную экспрессионистическую живопись? Чтобы понять истинный замысел и цель произведения, требуется время и тщательный анализ. У вас же, Нейлор, с мистером Муном времени мало: неизвестный художник обещал к концу субботы новую смерть.

Нейлор хмурился на управляющего отелем. Он был зол, но, несмотря ни на что, оставался профессионалом.

– Я тронут вашей заботой о моей безопасности, Шамбрен, – начал Мун. – Хватит нам бодаться друг с другом. Согласны? Однако, мистер Нейлор, хочу сделать небольшое заявление. Мое доверие к вам и полиции сильно пошатнулось, и я воспользуюсь всеми имеющимися в моем распоряжении средствами, чтобы себя защитить. Отель кишит моими врагами. Вы потрудились побеседовать с пожилой дамой, которая живет в пентхаусе рядом с моим? Она нацепит на голову венок из маргариток, если со мной что-нибудь случится. Копнули, что это за липовый египетский дипломат Гамаэль? Он бы с удовольствием заказал себе ложу, чтобы посмотреть на мое повешение. И вот еще этот – Джон Уилз Макайвер. Вы его снова отпустите? Предупреждаю, я могу принять его шмыганье носом за угрозу. Вы, Гарди, вели себя беспомощно. У меня есть разрешение на ношение оружия. – Мун похлопал по карману темно-серого пиджака. – И я не премину воспользоваться им, чтобы себя защитить. Официально заявляю: застрелю любого без колебаний и не стану рассусоливать.

– Почему бы вам не уехать отсюда, пока мы все не выясним, Мун? – спросил Нейлор.

– Мой дом – мой замок, – ответил тот. – Предпочитаю остаться здесь. Пошли, Шторм. Мне надоела эта мышиная возня.

Мун ушел, и ему никто не преградил дорогу.

 

2

Джон закрыл лицо руками. Он чувствовал себя выжатым. Не отвечать на оскорбления – изматывающее занятие. Пытался представить, что бы приключилось, если бы он дал себе волю и как следует врезал Муну? За подобное удовольствие можно заплатить чем угодно.

Гарди встал рядом с его стулом.

– Я не слышал деталей вашего похода наверх. Знаю только, что посетили миссис Хейвен и Гамаэля. Что они от вас хотели?

Джон тяжело вздохнул:

– Просили помочь.

– Помочь? Вас?

Ему было трудно сосредоточиться на Гамаэле и старой даме.

– Помочь избавиться от Муна? – настаивал лейтенант.

Джон покачал головой:

– Помочь защитить его. Так просто не объяснить. Они утверждают, что Мун долгие годы шантажировал их и многих других.

– Шантажировал? С его-то деньгами? Меня начинает от вас воротить, Уилз. – Нейлор рассмеялся.

– Проблема с вами в том, Нейлор, – по-прежнему бесстрастно заметил управляющий отелем, – что вы не хотите сначала подумать, прежде чем что-нибудь сказать.

– Вы меня тоже достали, Шамбрен, – поморщился помощник прокурора. – Спасибо за факты, а теперь позвольте продолжить расследование.

– Послушайте, Нейлор, – его слова нисколько не задели Шамбрена, – я же здесь, как никто другой, каждую собаку знаю. Все они мои подопечные. Вы слишком легко навешиваете на всех ярлыки. По-вашему, шантаж – это обязательно вымогательство денег. Но существует множество других вещей, которые можно потребовать от людей. Безоговорочное подчинение, рабскую зависимость. Заставить честного человека совершать бесчестные поступки. Страсть Муна – играть человеческими судьбами, принуждать их делать то, чего они не хотят. Что-то вроде маниакального упоения властью. Позвольте Джону договорить, что он хотел сказать, прежде чем представлять его идиотом.

– Хорошо, Уилз, рассказывайте свою сказку, – мрачно разрешил помощник прокурора.

– Признаю, звучит дико, – начал Джон. – Мун шантажирует людей и тем самым заставляет оставить себя в живых. У него что-то на каждого есть. Им известно: если он умрет насильственной смертью, эти сведения будут преданы гласности. Они называют это его особой страховкой жизни.

– Но какую вы могли оказать им помощь? – спросил Гарди.

– Они полагали, что я приехал сюда убить Муна. Даже догадываются, что, возможно, мне кто-то заплатил за его устранение. Мне объяснили, почему Мун должен оставаться в живых. Они хотят, если мне кто-то заплатил, чтобы я вывел их на этого человека. Чтобы постараться убедить его бросить свою затею. Еще они надеялись выведать у меня, какие есть концы у вас, Гарди. Что бы ни говорил Мун, миссис Хейвен и Гамаэлю выгодно, чтобы он жил, а не умер.

– Они вас в этом убедили? – спросил полицейский.

– Да.

– Больше похоже на попытку выудить у вас, подозреваем мы их или нет, – прокомментировал Нейлор. – Я хочу поговорить с этими клушами.

Дверь кабинета открылась, и вошел один из людей Гарди. Лейтенант отвел его в угол и с минуту о чем-то говорил. А когда вернулся, хмурясь, сообщил:

– Пока результатов ноль. Мы осмотрели весь отель. Допросили лифтеров, коридорных, посыльных. Хотели выяснить, кто из посторонних в определенное время приходил на четырнадцатый этаж или уходил оттуда. Бесполезно.

– Если этот человек не здесь, – Нейлор сверкнул глазами на Джона, – он может находиться очень далеко отсюда.

– Но ему придется вернуться, – спокойно заметил Шамбрен. – Работа не доделана до конца. Нет, господин юрист, он в отеле или снова объявится здесь.

– Если мы принимаем вообще что-то, придется остановиться на этом, – кивнул Гарди. – Я согласен.

– На вашем месте, лейтенант, я бы задал много вопросов, которые до сих пор не прозвучали.

– Например?

Шамбрен пожал плечами.

– Мистер Нейлор против моего вмешательства в расследование.

– Это я вас спрашиваю, – сказал Гарди. – Например?

– Мне легче, чем вам и Нейлору, лейтенант, считать некоторые вещи фактами. Вам трудно поверить, что некий человек готов выбросить по десять тысяч долларов, чтобы подкупить таких неподходящих для этого дела людей, как девица Прим и Джон. Для вас это неразрешимая загадка. Я же был свидетелем, как люди ради собственной прихоти расставались с гораздо большими суммами. Для вас это непостижимо. Я же не нахожу ничего необычного. Труднее понять другое.

– Что? – нетерпеливо спросил лейтенант.

– Действительно ли этот некто ожидал, что девчонка Прим или Джон убьют Муна. Я на этом зациклился, потому что люди – моя профессия. Ни та, ни другой не совершали криминальных поступков. Они не убийцы. Единственное, что их объединяет, – ненависть к Муну. Хотите знать мое мнение, знатока человеческой психологии, как они должны были поступить, получив письма и обнаружив, что деньги реальные? Они бы взяли деньги из банка, призадумались и выложили кому-нибудь всю правду. Самоубийство я бы не предсказал. Посчитал, что в итоге Памела Прим кому-нибудь об этом деле признается, как открылся Джон мисс Барнуэл.

– И что?

– А сейчас мой первый вопрос о том, что ожидалось – Прим или Джон убьют Муна или откроют наличие заговора против него? Если человек, которого мы ищем, не дурак, он хотел именно последнего.

– Не вижу в этом никакого смысла, – возразил Нейлор. – Не может же он сам себе ставить палки в колеса?

– Не видите никакого смысла? – хмыкнул Шамбрен. – Тогда мой следующий вопрос такой: существует ли на самом деле заговор против Муна или это дымовая завеса, чтобы скрыть некую другую цель или замысел?

Гарди тихо присвистнул.

– Убийство Стюарт? – спросил Нейлор.

– Это тоже можно обдумать. Но я бы ответил отрицательно. Слишком изобретательная и дорогостоящая подготовка, а результат больше похож на спонтанное, импровизированное убийство. Неизвестный не мог узнать раньше чем за полчаса, что Стюарт возьмет единый ключ, чтобы войти в номер Джона. Он, должно быть, за ней следил, шел по пятам и, также проникнув в номер, убил термосом. Если бы мисс Стюарт была главной целью, преступник подготовился бы основательнее. Вернемся к исходной точке и немного поразмышляем, джентльмены. Отвечая на второй вопрос, я бы сказал, что не верю в заговор с целью убийства Муна. Думаю, это дымовая завеса. Отвечая таким образом, я подразумеваю, что Стюарт что-то пронюхала, хотела поделиться с Джоном и поплатилась за это.

– Куда это нас ведет?

– Я задаюсь вопросом номер три. Мне неведомо, каков истинный замысел неизвестного. А Стюарт догадалась. Почему она не обратилась к Гарди? Почему решила рассказать Джону? Ответ нетрудный. Она попала в ловушку Муна. Стала одной из жертв его шантажа. Это, как нам известно, довело ее до кошмара алкоголизма. К Джону же она пошла, потому что понимала, что он ей посочувствует. Он тоже пострадал от Муна и воспользуется информацией, не выдавая ее.

– А наш друг догадался, что ей что-то известно, и срочно заткнул рот, – предположил Гарди.

Шамбрен улыбнулся:

– Вы быстро усваиваете правила игры, лейтенант.

– Каков следующий вопрос?

– Хорошо, вот вам вопрос номер четыре: если мисс Стюарт выбрала Джона для своей исповеди, так как знала, что он не пойдет в полицию и посочувствует ей, поскольку сам пострадал от Муна, имело ли откровение женщины какое-либо отношение к Великому человеку? Мой ответ – да. Если бы дело касалось не Муна, ей нечего было бы бояться. Это подводит нас к пятому вопросу.

– Какому? – поторопил его Гарди.

Шамбрен обвел глазами слушателей. Джон почувствовал, как у него на голове зашевелились волосы. Ему показалось, что он знает, что на уме у управляющего отелем.

Шамбрен помедлил, закуривая египетскую сигарету.

– Ответив на вопросы так, как мы сделали, отважимся задать еще один. Если не существует заговора с целью убить Муна, а все это только дымовая завеса, чтобы скрыть главную цель. Может быть, Стюарт убита, поскольку кое-что пронюхала опасное для Муна и об этом хотела рассказать Джону. Мы должны себя спросить: не сам ли Мун тот человек, которого мы ищем?

– Как вы додумались до такого абсурда? – спросил Нейлор, но в его голосе послышалось сомнение.

– У Муна есть деньги, чтобы финансировать предполагаемый заговор? – спросил Шамбрен. И сам ответил: – Есть. Обладает ли он необходимым складом ума, чтобы замыслить такую сложную схему? Обладает. Кто лучше всех знает, насколько сильно ненавидели Муна мисс Прим и Джон? Сам Мун. Хороший ли он знаток человеческой натуры, чтобы предвидеть, как они себя поведут? Да. Располагаем ли мы другими фактами, которые подкрепляли бы нашу теорию? Думаю, располагаем.

– Какие это факты? – спросил Гарди.

Шамбрен подошел к столу, стряхнул в пепельницу пепел с сигареты и обернулся:

– Что недавно приключилось в этой комнате?

– Что вы имеете в виду?

– Сцену, разыгранную Муном, – пояснил управляющий отелем. – Мы допустили, что Мун затеял интригу и ставит дымовую завесу. Какой вывод из вашего разговора с ним? Он вам не верит. Грозит, что предпримет шаги, чтобы защитить себя самому. Говорит, что у него есть лицензия на ношение оружия и применит его, если потребуется, без колебания и лишних вопросов. Мы суетимся, чтобы уберечь Муна: вы, Нейлор, вы, Гарди, я со всеми моими людьми. Но если мы правы, ему ничего не грозит. А придуманная опасность имеет цель скрыть собственное преступление. «Прошу прощения, господа, я вас предупреждал. За мной тайно охотились, и я был вынужден обороняться».

– Такое возможно, – пробормотал Гарди.

– Мун потратил двадцать тысяч долларов, чтобы ни один человек не догадался, что прискорбный несчастный случай является хладнокровным, тщательно спланированным убийством. Не такое уж большое капиталовложение, как вам кажется, лейтенант? – Шамбрен хоть и улыбался, но как-то невесело. – Вот вам решающий довод, господа. Когда самоубийство Прим открыло заговор против Муна, как он себя повел? Испугался, что люди сговорились убить его? Ничего подобного. Вы сетовали, что он не воспринимает опасность серьезно. А теперь, что мы знаем об этом человеке? Мы знаем, что он трус. Мун довел отца Джона до самоубийства за то, что тот сделал этот факт всеобщим достоянием. Но теперь он не испугался угрозы, поскольку знал, что ее не существует. Все это дымовая завеса, устроенная им самим. Началась последняя стадия подготовки. Он заранее вас предупреждал, что произойдет убийство. Он совершит его открыто, и все будут на его стороне. А Уиллард Шторм оповестит мир, что оно случилось по вине полиции, которая не сумела организовать ему эффективную защиту.

– Вы сами-то верите в свою теорию? – Глаза Нейлора метали молнии.

– Верю, – ответил Шамбрен. – И от этого очень боюсь.

– Чего?

– Того, что понятия не имею, каков ответ на последний вопрос, который мы должны себе задать: кого собирается убить Мун?

Шамбрен потушил сигарету и, изогнув бровь, полувопросительно посмотрел на Гарди.

– Я не могу доказать ни единого пункта из того, что предположил. Но чувствую людей и могу разобраться в круговращениях их характеров. Трудно поверить в то, что рассказывают о Муне, пока не поговоришь с кем-нибудь вроде Джона, кто знает о нем правду. Возьмите Озмана Гамаэля – влиятельный, богатый человек в своей стране – трепещет, как рыба на крючке. Существует один только Мун. И вдруг у него появляется враг, такой же упертый и ненормальный, как он сам. Вчера Мун дал мне ключ к разгадке, сказав что-то насчет того, что подобных ему больше нет. Я задумался. Двух Мунов быть не может, сказал я себе. Все встало на свои места: раз не может быть двух Мунов, есть только один – беспощадный и очень опасный.

– Во всем этом есть один изъян, – заговорил Нейлор.

Шамбрен удивленно посмотрел на него.

– Не прошло и часа с самоубийства Прим, как к Муну приставили охрану. Пусть он считал, что она не эффективна, но ее организовали. В коридоре у его номера круглосуточно дежурили два сотрудника. Двух человек поставили на крыше, и они тоже находились там круглосуточно. За это время Мун всего два раза покидал свой пентхаус: вчера, когда пошел на ленч, и сегодня – по вызову сюда. Оба раза за ним следовали сотрудники Гарди. Следовательно, у него не было возможности подняться на четырнадцатый этаж и убить Стюарт. Это совершенно разбивает вашу теорию, Шамбрен, если вы не допустите, что у него есть сообщник.

Шамбрен улыбнулся почти весело:

– Вы меня совсем запугали. Для начала, я не исключаю возможности сообщника. В отеле сотни работников. С деньгами Муна не трудно подкупить десятки помощников. Он мог повысить ставку настолько, что дрогнули обычно честные люди. Но хочу заметить, что Мун мог покидать свои апартаменты. Существует служебный вход, задняя дверь, служебный лифт. Вы не держали там людей, поскольку дверь была заперта и вы просили не открывать ее ни при каких условиях. Муна можно было еще застать врасплох, пробравшись по саду на крыше. Но служебный вход исключен. У вас не было задачи следить за самим Муном. К нему не могли войти через служебный вход, если бы он сам того не захотел, но Мун мог выйти через него в любое время, и никто бы об этом не узнал.

Нейлор взглялул на Гарди:

– Как ты считаешь?

– Принимается. На сто процентов. Не боюсь сознаться, что ощущаю себя зеленым новичком. Но по крайней мере понимаю, куда двигаться, и сейчас организую пост у служебной двери Муна. – Он быстро вышел из кабинета Элисон.

– Тоже принимаю, – подхватил Нейлор и, подходя к Джону, протянул руку. – Прошу прощения за то, что давил на вас. Вы должны понять, что этого требует от меня работа.

– Конечно. – Джон встал и пожал помощнику прокурора руку. – У меня такое чувство, будто я выбрался из глубокого колодца. – Он подошел к Шамбрену. – Как вы считаете, не я ли тот человек, на кого охотится Мун?

– Разве вы представляете для него опасность? – спросил Шамбрен. – Не просто как человек, имеющий на него зуб, а угрожающий его престижу, положению, влиянию? Думаю, Мун не стал бы так сильно рисковать только потому, что ему кто-то не нравится.

– Ему никто не нравится, кроме Обри Муна, – вставила Элисон. – Ваша логика замечательна, мистер Шамбрен. Но что будет дальше?

Управляющий отелем пожал плечами:

– Полагаю, мистер Нейлор и Гарди обложат его, будут наблюдать, какой он сделает следующий ход. Постараются кое-что проверить – например, не были ли сняты со счетов некоторые суммы, соответствующие тем двадцати тысячам долларов, которые были положены в банк на имена Прим и Джона. И совпадают ли эти действия по времени. Я бы на их месте взял образцы текста с пишущих машинок в пентхаусе Муна и сравнил с полученными Прим и Джоном письмами. Выдвинуть обвинения против Муна, опираясь на мою теорию, невозможно. Требуются факты. Кстати, я сделал еще одно предположение, которое касается меня. Мун явно не собирается покидать отель, следовательно, «несчастный случай» должен произойти именно здесь. Из этого делаем вывод, что в жертвы намечен кто-то из проживающих в «Бомонте», или человек из персонала, или часто наведывающийся сюда постоялец. Хотелось бы узнать… – Шамбрен запнулся, – не окажут ли помощь следствию миссис Хейвен и Гамаэль, если представят, что все обстоит наоборот: Мун не жертва, а убийца?

 

3

Первой мыслью Джона стало: надо предать гласности версию Шамбрена, чтобы защитить потенциальную жертву Муна, – он нисколько не сомневался, что эта версия верна. Но ему тут же объяснили, что эффект получится отрицательный. Мун насторожится, оставит прежний план и придумает новый. У него будет время спрятать концы в воду – подчистить банковские счета, надежно скрыть пишущую машинку. А если история просочится в средства массовой информации, у него появится шанс обвинить Шамбрена в клевете. Да и как предупредить жертву? Не стоять же в вестибюле «Бомонта» и похлопывать всех проходящих по плечу: «Уж не вы ли тот человек, за которым охотится Мун?»

Кошки-мышки. Наблюдай за котом, и узнаешь, где мышиная норка.

Возможная помощь от миссис Хейвен и Гамаэля задерживалась. Пожилая дама снимала в опере ложу и по вторникам ходила на спектакли. И сегодня уехала на допотопном автомобиле, которым управлял под стать ему древний шофер. Гамаэль был не с ней, но и в номере его не оказалось. Портье со стороны Пятой авеню вспомнил, что видел, как он недавно выходил из отеля. Гамаэль часто прогуливался – иногда подолгу, иногда по несколько минут. Трудно было предсказать, когда он вернется. По вечерам он любил заглядывать в «Голубую лагуну» – гостиничный ночной клуб, где в десять часов начиналось представление. Он ужинал и смотрел полночный повторный показ.

Шамбрен предложил, чтобы Джон и Элисон поужинали в «Голубой лагуне».

– Дайте мне знать, если Гамаэль появится. Миссис Хейвен возвратится не скоро, после одиннадцати – вагнеровские оперы длятся долго.

Все вокруг казалось очень странным. Джон горел желанием действовать, но не знал, что предпринять. Мун и Шторм находились в пентхаусе. Если Великий человек соберется неожиданно уходить, всех заинтересованных лиц немедленно оповестят. А пока оставалось сидеть и ждать.

Джон наконец добрался до душа. Полицейские перенесли его вещи в другой номер. Он надел вечерний костюм и ждал Элисон в вестибюле. Она жила всего в двух кварталах от «Бомонта».

Он заметил, как она миновала вращающиеся двери со стороны боковой улицы. И пока шла в его сторону своей покачивающейся походкой, гордо держа голову, у него сдавило в груди. Элисон, несмотря на теперешние неприятности, оставалась сама собой: честной, прямой, женственной, несгибаемой и невозмутимой.

– Прекрасно выглядите, – сказала она.

– Вы тоже, – ответил Джон.

Элисон рассмеялась банальной вежливости. Она была красива, так красива, что это даже заставляло страдать. Элисон взяла Джона за руку, и они пошли через вестибюль ко входу в «Голубую лагуну». Метрдотель у неизменного бархатного каната провел их к столику, который зарезервировал для них Шамбрен.

В помещении царил полумрак. Оркестр из сведенных в интересную комбинацию пианино, флейты, ударных и басовых наигрывал замысловатые джазовые ритмы.

– Мистер Шамбрен заказал вам ужин, – объявил метрдотель. – Выбор коктейлей и вин за вами, мисс Барнуэл.

– Тот мартини, который нам не удалось выпить, – предложил Джон.

– Отлично, – согласилась Элисон. – Мистер Шамбрен – гурман. Вряд ли нам принесут гамбургер.

– Можно даже держаться за руки, хотя сегодня не будет Ланы и Ефрема.

Элисон настороженно посмотрела на него:

– Не слишком ли мы спешим?

Сердце гулко ударило в ребра Джона. Не оставалось сомнений в том, что она имела в виду. Но прежде чем он успел что-либо пробормотать, Элисон продолжила:

– Я не уверена в себе, Джонни. С тех пор, как потеряла свою половину, я завожу друзей, если им необходима дружба. Вы нуждались в дружбе, и мне легко было ее предложить. Но…

– Что «но», Элисон?

– Я давно оставила помыслы об остальном. Кручусь в этом ужасном бизнесе, и мне постоянно больно. Но я говорю себе, что моя боль оттого, что так сильно скучаю по Биллу. Почему? Ведь прошло четыре года. Я пытаюсь вспомнить, как он выглядел, и оказывается, что Билл похож на тебя.

– Элисон! – Джон хотел взять ее за руку, но она мягко отстранилась.

– Не надо, Джонни. Когда я сказала, что мы будем смотреть кино, взявшись за руки, то имела в виду как товарищи. Милый пустячок. Но теперь чувствую по-другому, и это меня тревожит. Давай повременим, Джонни, пока я тебя не узнаю. До сих пор видела тебя только в экстремальных ситуациях. Ты вел себя прекрасно. Но каким будешь за завтраком, или обучая жену какой-нибудь игре, или за рулем автомобиля? В обычных обстоятельствах, когда ничего не грозит?

– Ты давно читала газеты? – мрачно спросил Джон. – Мы живем в обстановке всеобщего кризиса, и кто знает, когда он закончится. Когда я увидел, как ты идешь в вестибюле, сказал себе: вот если бы мог жить с ней бок о бок в обычной, нормальной обстановке! Я бы постарался ей угодить. О толике такой жизни мечтает каждый из нас.

Официант принес запотевшие стаканы с мартини.

– Давай немного притормозим, Джонни? Ладно?

– Очень хочется ответить «нет». Но я отвечаю «да», дорогая Элисон.

Она подняла стакан:

– За нас, Джонни. Как бы все ни обернулось, выпьем за нас!

В кабинете на четвертом этаже Пьер Шамбрен налил в чашку горячий, дымящийся кофе по-турецки. После дня работы его стол был завален деловыми бумагами: приказами на подпись, отчетами руководителей отделов, письмами, записями пропущенных телефонных звонков – и со всем этим лишь один он мог разобраться. Среди прочего здесь лежали предложения Амато по проведению субботнего праздника. Шамбрен ни к чему не прикоснулся, с чашкой в руке подошел к окну и посмотрел в темноту Центрального парка, кое-где пробитую огоньками уличных фонарей. В этом маленьком человечке кипел необычный гнев. Его привычный отлаженный миропорядок перевернул вверх дном Обри Мун. Тот бросил ему вызов. Всю трудовую жизнь Шамбрен пытался противостоять напористой силе денег. Его оружием было внешнее обаяние, невозмутимость, стремление вникнуть в любую деталь, постоянное изучение человеческих капризов. Кроме того, имелась личная служба разведки, снабжавшая Шамбрена информацией, которую он пускал в ход, если требовали обстоятельства. Но в битве с Муном такого оружия было недостаточно. Служба разведки не могла отыскать одного важного ключа: кто тот человек, которого планировал убить Мун? Чтобы разобраться, следовало понять, почему Мун взял на себя труд так искусно обставить предстоящее преступление.

Что могло бы повредить Муну, спрашивал себя Шамбрен. В его жизни было много некрасивых историй, похожих на ту, что приключилась с Макайвером. Он бы посмеялся над любым, кто бы пригрозил, что расскажет миру о его жестокостях. Репутация Муна зиждилась на легенде о человеке-садисте. Неужели он совершил преступление, о котором некто готов заявить во всеуслышание? Если так, почему неизвестный медлит с откровением? Что касается финансовой стороны, тут Мун неуязвим.

Ответ кроется в извращенной натуре Муна, говорил себе Шамбрен. Какая его главная слабость? Тщеславие, неумеренное тщеславие. Тяга к постоянному всеобщему вниманию. Не важно, что выставлять в себе напоказ – добро или зло, – только бы стоять на авансцене, которая значила для него больше, чем жизнь. Мун потратил двенадцать лет, преследуя семью Макайверов, потому что Уоррен задел его тщеславие, рассказав всем, какой он трус. Стоило нанести относительно небольшой ущерб его самолюбию, и Мун мог превратиться в вечного заклятого врага.

Шамбрен вернулся к столу и, поставив пустую чашку, усмехнулся. «Почему» могло оказаться настолько абсурдным, что догадаться невозможно. Марго Стюарт, например, могли убить, потому что она готовилась поведать свету, что у Великого человека безволосая грудь. А если серьезно – что он импотент и все его разговоры о победах над женщинами сплошной обман и чепуха. Узнай он, что его секретарь готова открыть тайну, и Мун-садист превратился бы в бешеного Муна-убийцу. Но где искать ответ? Вряд ли эта девчонка Стюарт могла знать подробности какой-нибудь старой истории, иначе ее смерть не была бы такой непродуманной. Что-то она, конечно, пронюхала и за это поплатилась жизнью. Но главная цель – не она. В противном случае ее убийство было бы лучше спланировано.

Шамбрен сел за стол и отодвинул в сторону гору бумаг. Взял утренние газеты и стал перечитывать все, что было опубликовано о Муне. Где-то здесь таился ключ к разгадке или имелось свидетельство. Шамбрен снял телефонную трубку и попросил соединить с пентхаусом М. Телефон был занят.

– Занят уже некоторое время, – объяснили ему. – Мистер Шторм диктует издательству текст завтрашней колонки.

– Тогда дайте мне мистера Амато.

– Думаю, он ушел домой, сэр.

Шамбрен нетерпеливо поморщился и положил трубку на рычаг. Он хотел получить список гостей на субботний праздник. У него появилось ощущение, что намеченная Муном жертва должна быть среди них. Мун непременно включит этого человека в список, даже зная, что тот не придет. Пропустить его значило бы приковать внимание к отсутствию человека на торжестве. А список у Амато должен быть, поскольку ему заказаны рукописные карточки для размещения приглашенных по столам.

Шамбрен уже начал подниматься из-за стола, когда кое-что привлекло его внимание в «Трибюн». Он так и остался стоять, глядя на газетную полосу, и вдруг начал тихонько насвистывать. И снова взялся за телефон:

– Соедините меня с домом мистера Амато.

Лейтенант Гарди, хоть и не мог похвастаться игрой мысли, которой щеголяют книжные детективы, был основательным и цепким. Он безоговорочно принял версию Шамбрена по поводу Муна и представлял, какие его ждут трудности.

Муна нельзя пока трогать. Первым побуждением Гарди было арестовать его и посадить в надежное убежище. Если человеку грозит расправа, полиция вправе принять меры по его защите. Но Гарди понимал, адвокат вытащит Муна из темницы задолго до того, как они что-нибудь найдут и выдвинут против него обвинение.

Первое, что следует сделать, – предпринять все возможное для охраны Муна в «Бомонте». И в это время потянуть за две тоненькие ниточки – банковские счета и пишущие машинки. В пентхаус был послан детектив Груббер взять образцы шрифта пишущих машинок. Если Мун заупрямится, Груббер ему скажет: образцы нужны, чтобы проверить бумаги, найденные в номере убитой Стюарт. Пусть Мун немного попотеет от страха.

Гарди висел на телефоне, стараясь обнаружить чиновников из банка Муна и трастовой компании «Уолтхэм». Он надеялся, что ему помогут обследовать счета Великого человека. Если обнаружится, что в соответствующее время сняты интересующие суммы, это уже кое-что. Хотя для Муна не смертельно. Богачи нередко тратят помногу, особенно такие, которые выкладывают сорок тысяч долларов за дружескую вечеринку. Связь доказать скорее всего не удастся, но этого будет достаточно, чтобы Гарди понял: они на правильном пути. Впоследствии и другие поймут, что совпадение выглядит сомнительным.

Гарди огорчался – заняться счетами не получалось до утра. Требовалось присутствие определенных лиц, и хранилища имели специальные замки, которые не откроются до заданного времени.

Лейтенант только покончил со звонками, когда явился с докладом детектив Груббер. В апартаментах Муна была всего одна пишущая машинка.

– Мун все, что сочиняет, диктует на магнитофон. Потом Стюарт ему перепечатывала. Я взял образцы шрифта – машинка в пентхаусе «Ундервуд». Шрифт не совпадает с тем, каким были напечатаны письма.

Гарди уныло поморщился.

– Но это еще ничего не значит, – энергично продолжил Груббер. – Машинка взята напрокат. Прежнюю поменяли на эту примерно месяц назад, то есть через четыре-пять недель после того, как были напечатаны письма Прим и Уилзу. С тех пор компания провела ремонт машинки, так что ее характеристики могли измениться.

– Черт! – выругался Гарди. – Как принял твой приход Мун?

– Я его не видел, – ответил детектив. – Там был Шторм, Мун отдыхал. Журналист жаловался, мол, какой утомительный день выпал Великому человеку. Но нисколько не возражал против того, чтобы я взял образец шрифта.

– Неудивительно, что ты такой веселый. Мун бы тебе показал – просто так, ради развлечения.

Оба направления расследования зашли в тупик, и Гарди вдруг стало не по себе. Очень хотелось, чтобы все складывалось так, как ему хотелось. Он поднялся на лифте на этаж пентхауса. У того, что значился под литерой «М», два человека сидели на принесенных служителем стульях. Они доложили, что кроме Груббера и Шторма посетителей не было. Последний, как пришел пару часов назад снизу после допроса, так больше не выходил.

Гарди поднялся к пожарному выходу на крышу. Там два человека жались друг к другу. Холод в февральский вечер пробирал до костей.

– Мы здесь замерзнем до смерти, лейтенант, – пожаловался один. – Можно нам дежурить по одному, по очереди?

– Мне нужно, чтобы здесь находились двое, – отрезал Гарди. – Пришлю еще двоих вам на подмену.

– Еще бы кофе…

– Организую. – Лейтенант посмотрел в темные окна соседнего пентхауса. Миссис Хейвен, как он помнил, была в опере. – Не забывайте, о чем я вам говорил. Некто может попытаться проникнуть в жилище Муна, но по-настоящему меня интересует другое: не соберется ли он сам выйти из дома?

Зябко потирая руки, он вернулся в здание. Для того чтобы проверить пост на служебной лестнице, который он установил, выслушать Шамбрена, нужно было либо пройти через апартаменты Муна, либо спуститься на пролет и оттуда перейти на служебную лестницу. Гарди не хотелось встречаться с Великим человеком, и он пошел вниз, миновал коридор и начал подниматься по служебной лестнице.

Но осилил только несколько ступеней, как увидел своего человека, распростертого головой вниз.

Его охватила холодная ярость. Полицейского ударили сзади. На шее зияла рана и темнел огромный синяк. Дыхание было неровным, парень серьезно пострадал. Гарди перевернул его, чтобы он лежал ровнее. Затем, одолев последние ступени, позвонил в апартаменты Муна и одновременно проверил, заперта ли дверь. Он держал палец на кнопке звонка и другой рукой колотил в створку.

Гарди показалось, что прошло бесконечно много времени, прежде чем щелкнул засов, звякнула цепочка и дверь открылась вовнутрь. На него сквозь очки сердито посмотрел Уиллард Шторм.

– Какого черта? – возмутился он. – Не могли явиться, как нормальный человек, через парадную дверь?

Гарди протиснулся мимо него в кухню.

– Где Мун?

– Спит. По крайней мере, спал до того, как вы начали крушить стены.

– Идите к телефону и вызовите местного врача. Мой человек серьезно пострадал.

– Постойте! – воскликнул Шторм. – Вы не имеете права беспокоить мистера Муна. Я…

– Идите к телефону! – крикнул Гарди.

Еще не поднявшись на десяток ступеней в пропахшее благовониями жилище, он понял, что Муна не застанет.

 

4

Он не обнаружил никаких следов хозяина в пентхаусе. Кровати в спальне и гостевой комнате, заправленные утром горничной, пустовали.

Гарди подошел к парадному входу и позвал двух своих людей. Шторм с блестящими от возбуждения глазами вызвал врача отеля. Два детектива перенесли раненого в пентхаус, а лейтенант в это время звонил Джерри Додду.

– Мун свалил, – сообщил он. – Перекрой все выходы на улицу, Джерри. Бери моих людей, своих помощников, всех, кому доверяешь. Если полезет на рожон, всыпь ему как следует от меня. Моему полицейскому раскроили череп. Где Шамбрен?

– Вы говорите так, словно охотитесь на самого Муна, – возмутился Шторм. – Дело же ясное: убийца, которого вы ищете, ударил вашего человека, проник сюда при помощи единого ключа и увел Муна.

Гарди, вызывавший управляющего отелем, окинул журналиста взглядом холодных, словно новые монеты, глаз.

– Помолчите, Шторм. Не сомневайтесь, через пару минут у вас будет много возможностей поговорить.

В трубке послышался голос Шамбрена.

– Мун исчез, – сообщил ему Гарди. – Вышел на служебную лестницу, вырубил моего человека и смылся.

– Видимо, узнал, что мы его заподозрили, – прокомментировал управляющий отелем.

– Я попросил Джерри запечатать здание, но сомневаюсь, что у него хватит сил – все служебные помещения, лестницы, кухни…

– Не будем тратить времени на разговоры. Если Мун еще в отеле, я сделаю так, что через пять минут ему уже не выйти.

Лейтенант положил трубку и повернулся к Шторму:

– Вы хотели поговорить? Предоставляю вам такую возможность.

– Нечего мной командовать, Гарди! – вскинулся журналист. – Вы с самого начала не знали, как взяться за дело, и снова прокололись.

Полицейский схватил журналиста за грудки и сильно встряхнул. Шторм рухнул в мягкое кресло. В глазах за стеклами очков внезапно мелькнул испуг.

– Предупреждаю, Гарди, вам не поздоровится, если будете распускать руки с представителем прессы. Если с Муном что-то случилось, вы захотите иметь журналистов на своей стороне. Иначе вам придется очень-очень туго.

– Утихомирьтесь, Шторм, и слушайте меня. – Гарди повернулся к появившемуся в дверях детективу. – Приведите ребят с крыши. Им надо погреться. Как Палмер?

– Рана серьезная, лейтенант.

– Врач сейчас прибудет. Один из вас останется со мной. Остальные поступают в распоряжение Шамбрена. Отправляйтесь в его кабинет на четвертом этаже.

– Есть, лейтенант.

Гарди повернулся к Шторму:

– Итак, придурок, теперь у тебя нет других слушателей, кроме меня. Поговорим начистоту, без всяких сказок и угроз. Мне нечего терять, кроме работы, и если, чтобы выколотить из тебя правду, потребуется треснуть по твоим красивым зубам, за мной не заржавеет. Из кабинета пресс-секретаря вы с Муном поднялись сюда. Что было потом?

– Я не желаю терпеть ваших запугиваний, лейтенант. Я…

Гарди угрожающе шагнул к журналисту:

– Придется, придурок, а потом можешь плести на меня все что угодно. Мне нужны ответы, причем очень быстро. Что случилось после того, как вы сюда пришли?

Шторм, должно быть, понял, что полицейский ничуть не блефовал, и облизал губы.

– Ничего не случилось. Мы вошли. Мун налил мне выпить. Мне нужно было передать материал, и я спросил, можно ли позвонить отсюда. Он разрешил. Мун был выжат как лимон и захотел полежать. Семьдесят пять лет дают о себе знать – день его совершенно вымотал.

– Ближе к делу. По поводу его дряхлости я поплачу в следующий раз.

Шторм развел руками:

– Это, пожалуй, все. Я сел за стол кое-что записать. Мун пошел по коридору к себе в комнату. Я работал с полчаса, когда явился ваш человек взять образец шрифта пишущей машинки. За коим чертом он ему потребовался?

– Он выполнял приказ. Значит, вы работали за столом?

– Вскоре после ухода вашего человека я позвонил в редакцию и продиктовал материал. И только повесил трубку, как вы принялись колотить в заднюю дверь. Естественно, я считал, что Обри по-прежнему в своей комнате, и поспешил в кухню поскорее открыть, чтобы вы его не разбудили.

– Таким образом, вы работали здесь один, за исключением тех минут, когда с вами находился Груббер, а затем долго говорили по телефону. Так?

– Так.

– И утверждаете, что некто ударил моего человека по голове, проник в пентхаус при помощи единого ключа и незаметно вывел отсюда Муна?

– А как еще могло быть?

– И вы ничего не услышали?

– Я закрыл дверь в коридор, чтобы мой разговор по телефону его не беспокоил. И, естественно, ничего не слышал.

– Вы идиот! – вскипел Гарди. – Когда открывали мне служебный вход, прежде чем впустить, отодвинули засов и сняли дверную цепочку. Как вы себе представляете? Преступник неслышно вывел Муна, а затем с обратной стороны задвинул засов и навесил цепочку? Нечего таращиться на меня, болван! Вы единственный были в пентхаусе, и вы же закрыли и заперли за Муном дверь.

Лицо журналиста стало белым как бумага.

– Соучастие в убийстве ведет прямиком на электрический стул, который ты можешь разделить с убийцей, придурок! Единственный небольшой шанс спасти шкуру – рассказать мне обо всем, что здесь происходило. Шанс небольшой, потому что, если Мун выполнил то, что задумал, тебя не спасут никакие в мире рассказы.

По щеке журналиста скатилась капелька пота.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – начал он. – По-вашему получается, что Мун собирается кого-то убить. Господи, это же он в опасности. Поэтому я выпустил его через заднюю дверь сразу после того, как мы сюда пришли. Он сказал, что ему осточертело, что вы следите за ним со своими копами, но нужно встретиться с человеком так, чтобы никто в мире об этом не узнал. По тому, как он говорил и улыбался, я сделал вывод, что этот человек – дама. Старый проказник, видимо, прячет в отеле шлюшонку. Такие вещи не получается хранить в секрете – кто-то что-нибудь да видел. Поспрашивайте, и узнаете, где он.

– Он попросил вас впустить его обратно?

– Нет, сказал, что вернется в пентхаус обычным путем и устроит вашим людям сюрприз. Накажет олуха, то есть вас, за то, что не установили пост на служебной лестнице. – Шторм, словно оправдываясь, поднял руку. – Я только цитирую его слова.

Гарди тяжело вздохнул. В том, что говорил журналист, была доля правды. Он, Гарди, установил пост на служебной лестнице минут через тридцать после возвращения Муна в пентхаус из кабинета Элисон. Это время потребовалось Шамбрену, чтобы развить перед ними свою теорию. Шторм мог быть неповинным ни в чем, кроме попытки обмануть полицию. Что же тогда случилось? Почему Мун передумал и вернулся по черной лестнице? Зачем ударил по голове Палмера? Ему всего-то требовалось посмеяться над ним и потребовать впустить домой.

Ответ пришел сам собой. Если Палмер не видел нападавшего, для Муна это происшествие – очередное доказательство, что существует мифический убийца, который очень близко подобрался к своей жертве – был в нескольких шагах от его задней двери.

В передней раздался звонок, и детектив поспешил открыть дверь и впустить врача.

– Останься с ним, – велел Гарди другому полицейскому и показал на журналиста. – Не позволяй подниматься с кресла и приближаться к телефону.

– Я под арестом? – спросил Шторм. К нему возвращалась самоуверенность.

– Точно! – бросил лейтенант. – По факту соучастия в тяжком преступлении.

– У меня есть право связаться со своим адвокатом.

– Попробуйте. – Гарди повернулся к полицейскому: – Если попытается, Джо, врежь ему за милую душу.

– Я вас за это размажу, Гарди, – пообещал Шторм.

– Не исключено. Но если я почувствую, что у тебя есть шанс, придурок, размажу первым, да так, что не собрать. – Он прошел за врачом в спальню, где лежал раненый Палмер.

Подавали первое – изысканный зеленый черепаховый суп, – когда Джон и Элисон увидели, что от входа в «Голубую лагуну» к ним спешит Джерри Додд. Его профессиональная жизнерадостность заметно полиняла.

– Прошу прощения, – начал он. – Вас обоих просят в кабинет Шамбрена.

– О Джерри! – воскликнула Элисон. – Мы только начали ужинать. Может, через полчаса?

– Мун пропал, – проговорил Додд. – Вырубил одного из людей Гарди и исчез. Все, кто был у него на примете, должны собраться в кабинете мистера Шамбрена. Это вы, Уилз. Но босс хочет, чтобы мисс Барнуэл тоже пришла. Он считает, что Мун мог заинтересоваться и вами.

– Мной? – удивилась Элисон.

– Он пошел вразнос. Босс думает, что он способен воспользоваться вами, чтобы оказать давление на мистера Уилза. Извините, что отрываю от супа.

Они последовали за Доддом к лифтам. Знакомые с повседневной жизнью отеля заинтересовались бы необычным напряжением в здании. У вращающихся дверей дежурили полицейские, детективы в штатском поспешно проверяли рестораны и бары. Когда они подходили к лифтам, в вестибюль ворвался Амато. Он выглядел немного нелепо в кричащем клетчатом спортивном пиджаке, твидовом пальто и тирольской шляпе. Его рабочей формой были черный пиджак и полосатые брюки, но Амато не стал терять времени на переодевание. Под мышкой он держал бумажный пакет.

– Праздник отменен? – нервно спросил он. – Мистер Шамбрен просил лететь сюда пулей со списком гостей. Я взял его домой, чтобы завтра утром передать художнику, который будет рисовать карточки для размещения. Ну, так как, отменен?

– Можете успокоить свою язву, – ответил Джерри.

Они взмыли на лифте на четвертый этаж и направились по коридору к кабинету управляющего отелем. Джон внезапно понял, что крепко держит за руку Элисон.

В помещении было полно народу. Джон заметил в кресле в углу Уилларда Шторма, который сгорбился и уже не очень походил на щеголя с Мэдисон-авеню. Шамбрен склонился над столом, где лежали какие-то распечатки. Вокруг него собрались полицейские и лейтенант Гарди.

– Непонятно, как он мог покинуть отель незамеченным. – Гарди ткнул пальцем в бумаги. – Вы же сказали, что у служебных дверей по ночам дежурят сторожа.

– После того как кончается время доставки продуктов, – пояснил Шамбрен. – Нет, даже лед нельзя пронести, чтобы товар не проверили. Но беда в том, что еще пятнадцать минут назад ни у кого не было причин задерживать Муна. Могло показаться странным, что тот покидает дом через кухню, но он вообще странный малый.

– Но его бы запомнили. Он личность известная, – не отступал Гарди.

Шамбрен поджал губы:

– Пока таких сведений нет. Но проверка требует времени. В настоящий момент на работе в отеле присутствуют больше тысячи двухсот сотрудников.

– У него был единственный путь – вниз. – Лейтенант стал отдавать приказы, указывая на распечатках ключевые точки в отеле.

В кабинете появилась матрона коммутатора миссис Уич. Она принесла телефон с присоединенным проводом и наушниками.

– Спасибо за ваш постоянный дух сотрудничества, – улыбнулся ей управляющий отелем. – Садитесь за этот большой стол. – Он пододвинул ей распечатки. – Через несколько минут сюда начнут поступать звонки. Вам будут говорить, что определенный выход перекрыт. Отмечайте их на этой схеме. Дежурные на всех этажах осматривают кладовки, гладильные комнаты, каждый номер. Как только они сообщат, что у них все в порядке, отмечайте этаж.

– Если бы у вас нашлись чертежные кнопки, дело бы пошло быстрее.

– Умница, – похвалил старшую телефонистку Шамбрен и достал из стола кнопки. Миссис Уич включила провод в розетку на стене. Прозвучал сигнал, она приняла звонок и воткнула первую кнопку в распечатку схемы отеля. Шамбрен покосился на стол, отметил в уме место и, отечески потрепав миссис Уич по плечу, повернулся к пыхтящему организатору банкетов:

– Спасибо, что пришли так быстро, Амато.

– Праздник отменен, мистер Шамбрен? Что происходит? Он отменил праздник?

Управляющий отелем улыбнулся:

– Праздник отменен. Идите домой и напейтесь. Это не так плохо для вашей язвы, как вам кажется. Только оставьте список.

Амато подал список.

– Я молился всю дорогу, взывая к Богу в такси. Хоть не очень-то верующий, но молился. – Он вышел, почти приплясывая, так и не выяснив, что же происходит в отеле.

В кабинете наступила тишина, только почти непрестанно звучал сигнал телефона миссис Уич. Распечатки схем быстро покрывались кнопками. Гарди, посасывая нижнюю губу, наблюдал из-за плеча телефонистки и тоже про себя молился. Он ждал звонка, за которым не последует размещение очередной кнопки. Это бы означало, что кто-то видел Муна.

Шамбрен разговаривал с Джерри Доддом:

– Что слышно о наших двух друзьях?

– Гамаэль еще не показывался, но люди у обоих входов остановят его, если он появится. Я послал в оперу Джека Стромейера. Он привезет миссис Хейвен, не будет отходить от нее ни на шаг.

– Полагаю, мы сделали все, что в наших силах, – кивнул Шамбрен и устало улыбнулся Джону и Элисон. – Простите за сорванный ужин, дети мои. Джерри ввел вас в курс дела?

– Мы не очень понимаем, что происходит, – покачала головой Элисон.

Шамбрен коротко объяснил ситуацию.

– Я не вижу никакого смысла в том, что Мун ударил Палмера, если только совершенно не слетел с катушек. Мне кажется, что нельзя полагаться на его адекватность. Он может напасть на любого человека, которого по каким-то причинам ненавидит.

– Его наверняка нет в отеле, – предположил Джон. – Ему здесь не спрятаться и на пять минут. Муна же все знают.

Шамбрен устало махнул рукой в сторону миссис Уич.

– Вы представляете, сколько в «Бомонте» мест, где можно отсидеться? Прошу меня простить, хочу взглянуть на список Амато. – Он развернул бумаги, которые принес организатор банкетов, стал искать какое-то конкретное имя и тут же на него наткнулся. Поджал губы и повернулся к Джерри: – Стромейер должен вам позвонить из оперы?

– Нет, мистер Шамбрен. Только если что-нибудь пойдет не так: не обнаружит там миссис Хейвен или что-то подобное.

– Хорошо. Идите вниз. И как только ее машина подъедет, полностью изолируйте. Пока она направляется от автомобиля сюда, к ней никто не должен приближаться, кроме вас и Стромейера. Все ясно?

– Будет сделано. – Додд поднялся и вышел.

– Миссис Хейвен и Гамаэль наши единственные ключи к шараде, – объяснил управляющий отелем Джону и Элисон. – Просто катастрофа, что и тот и другая вне отеля. – Он повернулся к миссис Уич. Телефон зазвонил, и она воткнула в схему отеля очередную кнопку.

– Чем я могу вам помочь? – спросил Джон.

– Тем, что будете сидеть смирно. Когда здесь появится миссис Хейвен, вы с Элисон можете пригодиться.

– Вы полагаете, у нее может быть ответ на ваш вопрос?

Тяжелые веки Шамбрена почти закрыли глаза.

– Я полагаю, она и есть ответ.

В десять часов «пирс-эрроу» подкатил к боковому входу в отель. Пожилой шофер выбрался из-за руля и обошел машину открыть дверцу. Миссис Хейвен, не двигаясь, распрямившись, оставалась на сиденье. Осторожно, почти благоговейно, старый слуга снял с ее колен меховую полость. Джек Стромейер – человек Джерри Додда, – весь путь просидевший рядом в неловком молчании, выбрался с противоположной стороны и поспешил на тротуар. Из отеля появился Джерри с двумя полицейскими.

Шофер подал руку, и миссис Хейвен медленно вышла из автомобиля.

– Простите, что испортили вам вечер, миссис Хейвен, – начал Джерри.

– Я искренне надеюсь ради вас же, что ваш патрон разумно объяснит, почему он вторгся в мою жизнь, – ответила пожилая дама. – Вы хоть знаете, что сегодня вечером пела Нилссон? – Она оттолкнула руку детектива. – Я не нуждаюсь в вашей помощи, Додд. Здесь Отто, он знает, как себя со мной держать.

Водитель, который едва доходил миссис Хейвен до плеча, взял ее за руку и повел по тротуару к вращающейся двери.

– Спокойной ночи, Отто.

– Спокойной ночи, мадам.

Женщина энергично прошла сквозь двери и устремилась в противоположный конец вестибюля. Додду и Стромейеру пришлось буквально догонять ее бегом. За ней струилась подбитая белым лисьим мехом синяя вечерняя накидка. Под ней скрывался наряд из «Больших ожиданий». У лифта она повернулась к Джерри:

– Я могу добраться до моего номера без вашей помощи, Додд.

– Простите, мэм, мы идем в кабинет мистера Шамбрена.

– Если Шамбрен желает объяснить, что значит этот невероятный вечер, он может явиться ко мне. Учтите, Додд, я никогда не доверяла этому человеку. За семь месяцев, что я здесь живу, он ни разу не поговорил с Тото. Надо остерегаться людей, которые не любят собак, Додд.

– Дело касается полицейского расследования. Боюсь, мэм, вам придется пройти к нему в кабинет.

– Полицейское расследование! – Ее голос прозвучал так гулко, что в другом конце вестибюля к ним повернулись головы.

– Речь идет о Муне. Пожалуйста, сюда, мэм.

Ее рука, похожая на костлявую птичью лапу с кольцами, сомкнулась на запястье детектива.

– Заговор против мистера Муна удался?

– Нет, мэм. По крайней мере мы так считаем. Лейтенант Гарди и мистер Шамбрен расскажут вам, в чем дело.

Женщина так грузно оперлась о него, что Додд решил, будто она внезапно заболела. Но через секунду выпрямилась и вошла в поджидавший их лифт. Они молча поднялись на четвертый этаж. Первым из кабины вышел Стромейер и оглядел коридор. За ним следовала миссис Хейвен. Джерри открыл перед ней дверь, и она, явно оправившаяся после минутной слабости, вплыла в кабинет.

Первым, кого она заметила внутри, был Джон Уилз. Ее глаза сердито блеснули.

– Это я вас должна благодарить за сегодняшнее?

– Прошу прощения, миссис Хейвен, – ответил Джон. – Я рассказал лейтенанту Гарди, мистеру Шамбрену и Элисон о нашей встрече. Но они попросили вас прийти сюда не поэтому.

– Попросили! Этот молодой человек буквально вытащил меня из ложи и со второго акта лишил возможности наслаждаться пением Нилссон. А вы, Уилз, отказали нам в праве на неприкосновенность. Я разочарована – не вами, моим суждением о вас.

– С тех пор как мы виделись, миссис Хейвен, произошло много событий. Вы не знали, что убита секретарь Муна?

– Будет лучше, если миссис Хейвен сядет, – мягко заметил управляющий отелем. И кивнул в сторону удобного зеленого кресла рядом со своим столом.

– Ваши манеры метрдотеля на меня не действуют, Шамбрен. Человек, который в течение семи месяцев способен игнорировать маленькую, невинную собачку, для меня не существует. – Но она все-таки устроилась в кресле.

Гарди так и стоял подле миссис Уич с выражением благоговейного страха на лице.

– Не желаете кофе, миссис Хейвен? – спросил Шамбрен.

– Не хочу! – отрезала старая дама. – Вот если доброго кукурузного виски…

– Сию минуту. – Пока Шамбрен ходил к шкафчику за своим столом, Элисон опустилась на колени у кресла старой дамы.

– Произошли потрясающие события, – сказала она. – Такое впечатление, что не существовало никакого заговора с целью убийства Муна.

– Не существовало заговора?

– Нет. Единственный заговорщик – он. Устроил заговор против одного из вас.

– Что значит, против одного из вас, Барнуэл?

– Членов клуба мистера Гамаэля, – напомнил Джон.

Шамбрен принес стопку на две унции виски и подал миссис Хейвен.

– Это называется выпивка? – Она залпом проглотила спиртное. – Кто-нибудь мне объяснит, что происходит? Я хочу знать, почему вы сочли себя вправе силой вытащить меня с представления «Зигфрида».

Спокойным, почти обыденным тоном Шамбрен поведал ей обо всем, что случилось. Миссис Хейвен слушала, распрямившись в кресле.

– Вот видите, – заключил управляющий отелем, – Мун явно в кого-то метит, но мы понятия не имеем в кого. Мистер Уилз нас уверил, что вы с мистером Гамаэлем можете помочь. Где Озман, нам узнать не удалось. В надежде спасти чью-то жизнь пришлось привезти вас. Даже великая Нилссон не обиделась бы на вас за то, что вы не стали ее слушать, если бы знала, что поставлено на карту.

– Не будьте идиотом, Шамбрен! – Голос старой дамы стал жестким, незнакомым. Она смотрела прямо перед собой, сквозь всех, словно в комнате, кроме нее, никого не было.

– Буду предельно точным, – продолжил управляющий отелем. – Мы привезли вас сюда не только потому, что надеемся получить от вас информацию. У меня есть серьезные опасения, что намеченная Муном жертва – вы сами.

– Чепуха! – решительно, но избегая взгляда Шамбрена, отозвалась миссис Хейвен.

Шамбрен взял со стола утреннюю газету с фотографиями: Мун с Бернардом Шоу, Мун с итальянской кинозвездой, Мун с принцем Уэльским и студийный портрет пропавшей Виолы Брук. Он подал газету миссис Хейвен, та обожгла его взглядом.

– Ни в коем случае не хочу вас обидеть, говоря, что мне было двенадцать лет, когда это произошло. В 1922 году, так? До сегодняшнего дня я, наверное, вообще не видел фотографий Виолы Брук. Снимок не вызвал у меня никаких ассоциаций, пока я снова не посмотрел на него сегодня вечером.

– Виола Брук умерла, – хрипло проговорила старая дама.

– Нисколько не сомневаюсь, что все в этой комнате уважают ваши желания. Но не забывайте, что Муну известно, что она не умерла. Полагаю, он до смерти ее боится. И его цель – избавиться от нее. Скажите нам почему и тем самым поможете ее защитить.

Миссис Хейвен долго молчала, а все остальные в комнате, казалось, вообще не дышали. Наконец она заговорила – так тихо, что ее едва слышали:

– Вы, разумеется, правы: я Виола Брук.

 

5

Потрясенный Уилз смотрел на нее. Это была та самая красавица, которая сорок лет назад исчезла из гримерной театра на Уэст-Энде и о которой больше никто ничего не слышал. Газеты трубили о ней целый год, подогревая интерес, но наконец он угас – не было никаких ключей к тому, какова судьба этой женщины. Считалось, что после Первой мировой войны она почти наверняка несколько лет была любовницей Обри Муна.

Глаза миссис Хейвен остановились на Уилларде Шторме, скукожившемся на стуле в углу кабинета. Он вдруг подался вперед, за стеклами очков в черной оправе загорелись глаза. Вот это тема!

– Расскажу все, как было, Шамбрен, хотя мне это дорого обойдется. – Миссис Хейвен взглянула в сторону Уилларда Шторма. – Этот червь пожирует на моей истории. – Она показала на него костлявым пальцем. – Ему обязательно присутствовать здесь, если я стану продолжать?

– По поводу него не беспокойтесь, – заверил лейтенант Гарди. – Ему придется сотрудничать. Не захочет – получит на полную катушку.

– Даже в семьдесят три года женщина не лишена тщеславия, – произнесла она. – Некоторые остаются красивыми до старости. Мне же по многим причинам выпала другая роль. Приходилось ломать комедию, чтобы меня не узнали. Тридцать пять лет это меня забавляло, но в последние пять лет жизнь превратилась в ад.

– Пять лет назад умер ваш муж? – мягко спросил Шамбрен.

Женщина кивнула и опустила сильно подкрашенные веки.

– Мы не хотим причинить вам боль, миссис Хейвен, – продолжил управляющий отелем, – но ситуация такова, что кое-что мы должны знать. Озман Гамаэль ваш друг?

– Добрый верный друг.

– Он знает правду о вас?

– Да. До сих пор правду знали всего трое: он, мой шофер Отто и Обри.

– Вы имеете представление, где может быть сейчас Гамаэль?

– Нет. Он ушел от меня, когда пришло время одеваться в оперу.

– Ни вы, ни он не знали об убийстве мисс Стюарт?

– Я узнала только что от вас. Гамаэль, когда уходил от меня, ничего не знал.

– Насколько правдива история, которую вы рассказали Уилзу?

– История? – Старая дама посмотрела на Джона. – Я полагала, он принял ее как факт. Истинная правда, что существует определенный круг лиц, чья личная или общественная жизнь будет сломана, когда Мун умрет насильственной смертью. Он собирал на людей компромат, и если его убьют, всю эту грязь обнародуют. Его адвокат или поверенный. Мы с Озманом считали, что нужно всеми силами сохранить ему жизнь. Решили, что Уилз, которого травил Мун, нас поймет и поможет.

– Насильственная смерть Муна может сильно повредить вам?

Ее большая грудь поднялась и опустилась – женщина тяжело вздохнула.

– Мне меньше, чем остальным. Моей тайны больше не существует. Узнав, кто я на самом деле, публика пошумит, и все. Для других же это настоящая катастрофа.

– Однако вы встали на их сторону, хотя для вас лично опасность была не такой большой, как для них.

– Да, Шамбрен. Потому что если бы не я, эти люди – и такие, как отец Уилза и как он сам, – не подверглись бы травле со стороны Муна. Винить следует меня, потому что я эгоистка. – Она в упор посмотрела на Джона. – Я повинна в смерти вашего отца, потому что интересовалась только собой.

– Трудно поверить, миссис Хейвен, – проговорил Шамбрен.

– И тем не менее это так, хотя в свое оправдание скажу, что все тридцать пять лет я не представляла, что происходит. Не знала, что Обри творит со своей жизнью и судьбами других. Вам-то, Шамбрен, это хорошо известно. – Она обхватила худыми руками колени.

Управляющий отелем взял у нее пустую стопку, сходил к шкафчику и вернулся с наполненным до краев широким стаканом. Мисс Хейвен улыбнулась. Сорок лет назад перед ее улыбкой никому бы не удалось устоять.

– Это больше похоже на дело. – Она выпила половину виски и поставила стакан на стол. – Я жила с Обри Муном пять лет, Шамбрен. Сказала «жила», а лучше было бы сказать: «пять лет болела проказой». Теперь я думаю именно так, но тогда все было по-другому. Последний год войны – той первой войны. Вокруг сплошное безрассудство, безудержное веселье, люди живут одним днем. В те дни Обри был очарователен. Слава его еще не коснулась, но он уже был баснословно богат. Мы делали все, что нам нравилось, и имели все, что хотели. Я поднялась на верхнюю ступень лестницы своей профессии. Тогда я этого не сознавала, но обладание мною добавляло Обри престижу. У него было много денег, и люди считали, что именно такой мужчина заслуживает любви очаровательной и популярной Виолы Брук. Я думала, что мы любили друг друга. Вскоре поняла, что Обри не любит никого, кроме себя. Когда после войны журналистика принесла ему известность, я стала ему не нужна. Потом в нем проснулось садистское начало. У меня хватило бы сил раздавить его. – Вместо смеха из горла старой женщины вырвался едва слышный глухой звук. – Но я этого не сделала, потому что думала, что любила. Как он меня унижал и позорил, вспоминать не буду – слишком больно. Я играла на Уэст-Энде. Постановка долго пользовалась популярностью. Мною увлекся молодой человек по фамилии Хейвен. Тогда многим казалось, что они влюблены в Виолу Брук.

Джордж Хейвен был настойчив. Был момент, когда, пытаясь от него избавиться, я рассказала о своих жалких отношениях с Муном. Он не отвернулся. Внезапно стал для меня спасительной гаванью в бушующем море. Однажды вечером он зашел после спектакля ко мне в уборную. Я, кажется, не сказала, что он был инженером большой нефтяной компании? Начинающим, на первой ступени карьерной лестницы. Джордж сказал, что его направляют на Ближний Восток. А работодателей известил, что женат и должен взять в командировку супругу. Его корабль отходил в десять вечера. Он умолял плыть с ним. Я отказала. Мой спектакль! Карьера! Когда же он ушел, внезапно поняла: Джордж моя единственная надежда на жизнь. Выскочила из театра посредине спектакля и без единой вещи прибежала к нему на корабль. В квартиру ни за чем не зашла. Наш брак в пути зарегистрировал капитан. Виола Брук – мой сценический псевдоним. Я вышла замуж под своей настоящей фамилией. Даже если нашим союзом заинтересовался бы какой-нибудь морской журналист, она бы ему ничего не сказала. Я стала миссис Джордж Хейвен – никому не известной женщиной.

В первом пункте нашего назначения в пустыне работали еще трое белых – такие же инженеры, как Джордж. Но ни один из них не знал меня в лицо. Мы стали частью того мира. Случайная газета принесла нам весть, какой фурор произвело мое исчезновение. Но сценические снимки Виолы Брук не вызвали подозрений там, где мы теперь жили. Я знала, как поменять внешность. К тому же, пока мы находились далеко от Англии, нам ничто не грозило. Мы не хотели воскрешать историю. Не хотели, чтобы Обри узнал, куда я делась. И так три десятка лет прожили на Ближнем Востоке. Джордж был изумительный, добрый человек, и я его со временем искренне полюбила. Ему сопутствовал успех – за тридцать лет он заработал огромное состояние. А я, женщина среднего возраста, нисколько не напоминала Виолу Брук.

Мы решили, что пора возвращаться в Англию, больше там нам ничто не грозит. И тогда я стала понимать, какую жизнь ведет Обри Мун и как губит других людей. Потрясающее открытие – ведь я могла предотвратить их крушение.

– Вы продолжаете это говорить, миссис Хейвен. Но как?

– Вся карьера Муна зиждется на обмане. Его первый роман «Боевой порядок», принесший ему литературное признание, был экранизирован и поставлен на сцене, после чего его автор превратился в первую величину в писательском мире. Но этот роман не его.

– Простите? – Голос Шамбрена от удивления дрогнул.

– Приехавший на побывку в Париж молодой офицер дал ему прочитать рукопись. Прежде чем Обри сумел вернуть ее автору со своими замечаниями, юноша погиб в бою. Мун подержал рукопись у себя, ожидая, не заявит ли кто-нибудь на нее права. Таких не оказалось. Прежде чем Обри пришла в голову мысль присвоить авторство романа, он дал почитать рукопись мне. Поэтому я все знаю. А потом книга вышла под именем Муна. Да, правка была. Но роман не его. Я расстроилась, но в ту пору любила его и ничего не сказала. По иронии судьбы, этот роман и его успех разлучили нас. Прошло время, я хотела одного – тихого убежища, и его мне дал мой милый Джордж.

Миссис Хейвен помолчала и допила виски.

– Он умер пять лет назад. Горе было настолько велико, что я не могла оставаться в Англии и переехала в Америку. Год назад ко мне явился Озман Гамаэль. Озман – единственный человек, который узнал меня на Ближнем Востоке. Как верный друг, он хранил мою тайну – ведь и сам был жертвой Муна, пострадал за какую-то былую политическую неосмотрительность. Озман рассказал мне жуткую историю. С годами Обри стал еще злее, невыносимее. Известно, что он сломал жизни десятку людей. Гамаэль знал, как он подстраховался на случай, если его захотят убить. Как тут было бороться? Как противостоять Муну? Я решила, что мне пришла в голову правильная мысль.

Я переехала в «Бомонт» повидаться с ним. Не могу пересказать, какую он устроил сцену. Но Стюарт была поблизости и все слышала. Понятно, что он хотел заставить ее молчать. Бедная заблудшая душа! Превосходный пример, как Мун умеет выворачивать людям руки. Стюарт была влюблена в молодого человека, который отправился воевать в Корею. Она была неосторожна, и у нее родился ребенок. Ее возлюбленный попал в плен к красным и стал одним из тех, кто предал своих. Стюарт пыталась растить ребенка одна, скрывая его внебрачное происхождение и историю отца. Однако Обри все знал и держал беднягу как рыбу на крючке.

Бывшая актриса замолчала и закрыла глаза.

– Что произошло, когда вы встретились с Муном? – осторожно спросил Шамбрен.

– Он стал смеяться надо мной, говорил, что я превратилась в карикатуру на себя молодую. Это был неправильный ход, потому что меня подобными оскорблениями больше не ранить. Я открыла карты. Либо он бросает свои садистские замашки, либо всем расскажу, как он начинал карьеру. Я думала, он убьет меня на месте. Но по счастью, перед тем как к нему пойти, озаботилась сделать письменное и заверенное свидетелями заявление относительно «Боевого порядка», которое поместила в надежный банковский сейф.

Возникла патовая ситуация – я воспользовалась его же комбинацией против него самого. Если он будет продолжать издеваться над людьми, я его разоблачу. Когда проговорюсь, он в отместку погубит Озмана и других. Я его знаю. На закате жизни, увенчанный лаврами, он не может позволить, чтобы стало известно, с чего началась литературная карьера – с кражи чужого произведения. Я купила пентхаус в отеле и жила рядом с ним в роли сторожевой собаки. До самоубийства Прим, когда стало очевидно, что против Муна существует заговор, все шло относительно спокойно. Мы с Озманом решили, что у кого-то переполнилась чаша терпения, и он решил убить негодяя, а там будь что будет.

В комнате повисло молчание.

– Боюсь, терпение лопнуло именно у Муна, миссис Хейвен, – наконец проговорил Шамбрен.

Телефон миссис Уич звонил все реже и реже. Планы перед ней были утыканы кнопками. Поиски Муна пока не дали результата.

Надо было принимать какое-то решение по поводу миссис Хейвен, но она была несговорчива. Хотела непременно вернуться к себе в пентхаус.

– Можете охранять меня там, как в любом другом месте, – сказала она лейтенанту Гарди. – Обри в отеле нет. А если он вернется, вы его ко мне не допустите.

«Безопасно ей будет только в тюремной камере, – подумал Гарди. – А дома или в другом месте нет никакой разницы. Мы можем перекрыть передний коридор и служебный вход. Подняться на крышу у Муна шансов не будет. Даму проводят домой, обыщут апартаменты и прилегающую крышу и выставят вокруг пентхауса кордон, чтобы никто не пробрался».

Шамбрен был настроен менее радужно.

– Давайте расставим все точки над «i», – предложил он. – К этому моменту Мун уже мог понять, что мы за ним охотимся. Он не сомневается, что рано или поздно будет пойман и ему предъявят обвинения в убийстве мисс Стюарт. Зная склад его ума, делаем вывод, что он предпримет отчаянную попытку добраться до вас, миссис Хейвен, – причину всех его бед. А что случится с ним потом, ему все равно.

– Как он сумеет до меня добраться? – удивилась старая дама. – Ваши люди блокируют все подходы к моему жилищу.

– Не могу сказать, – признался Шамбрен. – Он знает вас лучше, чем я.

– Он знал меня сорок лет назад, – сухо возразила она. – Я теперь не тот человек.

Управляющий отелем покачал головой:

– Он знает вас и сегодняшнюю. Понимает, что вы готовы пойти на риск, чтобы положить конец его садистским штучкам. Я беспокоюсь за мистера Гамаэля. Предположим, Мун вам позвонит и объявит, что жизнь вашего друга зависит от того, захотите вы с ним встретиться или нет.

Миссис Хейвен твердо посмотрела на Шамбрена.

– Как мне в таком случае поступить?

– Никак. Ничего не предпринимать. Ничему не верить. Предлагаю, чтобы в вашем пентхаусе находились мисс Барнуэл и мистер Уилз. Вам нельзя ни минуты оставаться одной. Если Мун вам позвонит, пусть с ним разговаривает Уилз, скажет, что дело в его руках. Нельзя позволить, чтобы Мун сыграл на вашей жалости к другу. – Он покачал головой. – Не могу представить его следующий ход. Боюсь, это будет нечто такое, что никто из нас не предвидит.

– Я согласен, – заявил Джон. – Но не надо впутывать Элисон. Если начнется заваруха, поверьте, миссис Хейвен, я не подведу.

Шамбрен бросил на него странный взгляд.

– Думаю, Элисон не откажется помочь. К тому же очень важно, чтобы в это время рядом с миссис Хейвен находилась женщина. Не спрашивайте почему. Я хочу быть уверенным, что мы ничего не упустили.

Волнение управляющего отелем передалось Джону. Гарди со своими людьми отправился осматривать пентхаус миссис Хейвен. О результатах им приказали доложить по телефону. С момента исчезновения Муна доступ на крышу закрыли и туда никого не выпускали. Как только поступит доклад полицейских, к кабинету Шамбрена подадут специальный лифт. Коридор очистят и миссис Хейвен, сопровождая каждый ее шаг, доставят прямо домой.

На лице старой дамы не было ни малейших признаков волнения. Стоя рядом с Элисон, Джон не мог похвастаться таким же спокойствием – его заразила тревога Шамбрена. Если Мун собирается нанести удар, он сделает это быстро, пока стена вокруг миссис Хейвен не выросла до такой высоты, что ему будет не в силах ее преодолеть.

Зазвонил телефон. Гарди доложил, что в пентхаусе все спокойно, никаких признаков опасности.

Шамбрен вышел в коридор и вызвал лифт. Когда кабина подъехала, он махнул рукой стоящему на пороге Джону. Двое полицейских блокировали противоположную сторону, готовые действовать в случае любой непредвиденной ситуации. Затем Джон и Элисон быстро вывели подопечную в коридор к лифту.

На этаже пентхауса их встретил лейтенант Гарди.

– Все чисто, миссис Хейвен, – уверенно сообщил он.

В заваленном вещами помещении их окутала пелена теплого воздуха. Элисон тревожно оглядывалась по сторонам, а хозяйка вела себя так безмятежно, словно принимала дома друзей. Но лишь до того момента, как ее взгляд остановился на ивовой корзине, где обычно возлежал Тото.

– Проказник! Когда он сердится за то, что я слишком долго отсутствую, то перебирается ко мне на кровать, а это запрещено.

Она выплыла из гостиной в коридор и направилась в спальню. Джон, Элисон и нервно крутящий в руке зажигалку Шамбрен тревожно ждали ее возвращения. Появился разместивший своих подчиненных Гарди.

– Где она?

– Пошла за собачкой, – ответил управляющий отелем.

Из спальни раздавался ее гулкий голос:

– Тото, паршивец, куда ты подевался?

– Здесь не было никакой собаки, – удивился лейтенант. – Я прошерстил каждый дюйм.

Шамбрен с тревогой посмотрел на него. И тут откуда-то издалека послышался испуганный вой. Тото попал в беду.

– Скорее! – крикнул Шамбрен.

Уилз бежал вслед за управляющим отелем. Их окатил порыв холодного ночного воздуха. «Где-то открыто окно», – подумал Джон. Собачий вой слышался яснее, но все еще далеко.

– Чертов пес выбрался на крышу! – выругался Шамбрен. – Миссис Хейвен! Сейчас мы вам его достанем!

В конце коридора находилась дверь, выводящая на участок крыши миссис Хейвен. Она была открыта. Когда Шамбрен и Джон добежали до нее, то увидели, что женщина в трепещущем на ветру вечернем наряде открывает выходящие на соседнюю территорию воротца.

– Тото! – звала она, стараясь перекрыть свист ветра.

Джон обогнал управляющего отелем и оказался рядом с ней в тот момент, когда она собиралась сделать шаг по другую сторону. Бросившись за ней, он похолодел, сообразив, что соседняя территория принадлежит Муну.

Миссис Хейвен остановилась перед ним. Ее подбитая лисьим мехом накидка развевалась на ветру, точно крылья. В нескольких ярдах впереди на черном полу крыши беспомощно извивался Тото – его передние и задние лапы были связаны друг с другом, чтобы он не мог двигаться. При виде хозяйки песик жалобно заскулил.

Над Тото между двух огромных вечнозеленых растений в кадках возвышался Обри Мун. Он был без шляпы и без пальто, жидкие волосы полоскались на ветру.

– Достала все-таки меня, старая стерва! Но за это, Виола, придется платить. Очень высокую цену.

Мун поднял руку и нацелил пистолет в грудь миссис Хейвен. Джон, стараясь его отвлечь, крикнул во всю силу легких. В тот же миг из-за кадки с растением выскользнула темная фигура. Стремительный взмах! Мун вскрикнул, пистолет грохнулся на крышу. Джон бросился вперед и накрыл оружие собой. Только услышал совсем не подходящие этой минуте слова миссис Хейвен:

– Бедный Тото! Дорогой мой Тото! У кого-нибудь есть нож?

Джон вскочил. Мун бешено набрасывался на напавшего на него человека, его правая рука висела вдоль тела. Мужчина снова его ударил, Мун упал и затих.

Подбежали Шамбрен с Гарди. У полицейского был фонарь, и Джон узнал Озмана Гамаэля, вытиравшего носовым платком серебряный набалдашник своей ротанговой трости. Он не обратил внимания на Джона и подошел к миссис Хейвен, успевшей взять Тото на руки.

– Боже мой, дорогая Виола, что я наделал! – расстроенно воскликнул он. – Узнав про бедняжку Стюарт, пробрался сюда тебя охранять. И совершил то, чего мы больше всего боялись.

– Не говори ерунды! – прогудела старая дама. – Ты герой. У тебя нет случайно перочинного ножа? Он связал несчастного Тото, как индейку на День благодарения.

Полицейский врач сообщил, что Мун пострадал не очень сильно.

Восстановить цепь событий не составляло труда. Без допроса Муна это, конечно, были лишь догадки, но основанные на фактах. Мун каким-то образом догадался, что Шамбрен раскусил его. Возможно, спустившись из пентхауса, подкрался к кабинету Элисон и подслушал. После этого у него осталась единственная цель. Миссис Хейвен необходимо наказать, не важно, попадется он или нет. Но как? За ней будут приглядывать, крыша под надзором. Поэтому он проскользнул на служебную лестницу и застал врасплох Палмера. Но не скрылся из отеля, а по другой служебной лестнице поднялся к задней двери миссис Хейвен. И там дождался момента, когда Гарди снял своих людей с крыши и послал помогать обыскивать здание. У Муна имелся единый ключ, который он забрал у Марго Стюарт. То, что Марго убил он, не вызывало сомнений. Она знала о миссис Хейвен. Узнала или догадалась, что план убить Муна – его собственная мистификация. И, видимо, подвыпив, пригрозила ему, что откроет всем тайну. Мун прокрался за ней в номер Джона и убил, почти не сомневаясь, что в преступлении обвинят Уилза.

– Он ждал у двери миссис Хейвен, пока я не убрал с крыши людей, – сказал Гарди. – Затем открыл пентхаус единым ключом и проник внутрь. К счастью, хозяйки не было дома – она слушала оперу.

Все собрались в гостиной старой дамы и с благодарностью приняли ее предложение выпить кукурузного виски. Кроме Гамаэля, который вертел в руках стакан с ликером персикового цвета.

– Оттуда он, ничем не рискуя, перешел к себе, – продолжил лейтенант. – Мы бы не стали снова искать его там. Вообще не проверяли этаж пентхауса до того момента, когда пошли провожать миссис Хейвен домой. И он задумал новый план. Вернулся сюда и забрал собаку. Мун знал, что миссис Хейвен бросится спасать любимца, как только услышит его жалобный крик. И станет прекрасной целью, как бы ее ни охраняли. Если бы не мистер Гамаэль, он бы довел дело до конца.

– А я ругал себя идиотом и, не представляя, как обернулись события, пошел прогуляться. Но не мог избавиться от тревоги: мне казалось, что человек, задумавший убийство Муна, может нанести удар в любой момент. Легче всего добраться до него по крыше. Я решил проверить, насколько хорошо она охраняется. Поэтому, не скрываясь, вернулся в «Бомонт». Видимо, мой приход совпал с моментом наивысшего волнения, поскольку меня никто не заметил. Я прошел по коридору к служебному лифту, работающему вечером без лифтера. Поднялся на крышу. Вот и все.

– Можно возвести вокруг места трехметровую стену, и все равно найдется человек, который обнаружит в ней щель, – прокомментировал Гарди.

– Я осмотрел крышу, беспокоясь, что так легко на нее прошел и не встретил никого из ваших людей, Гарди. Собирался спуститься вниз, найти вас и выразить возмущение. Но тут увидел, что в апартаментах миссис Хейвен зажегся и погас свет. Я знал, что хозяйка в опере. Она бы ни за что не пропустила выход на сцену Нилссон. Я спрятался за кустом и стал ждать. Представляешь мое удивление, дорогая, когда из твоего жилища вышел Обри с Тото. – Гамаэль пожал плечами. – Затем твой пентхаус обыскала полиция. Это тоже поставило меня в тупик. Как только полицейские ушли, Обри вынес связанную собачку на крышу. Бедный Тото безутешно плакал. А затем появилась ты – вышла за ним. Я действовал интуитивно.

Миссис Хейвен нежно укачивала песика у себя на коленях.

– Я думаю, Озман, победа осталась за нами. Обри будут судить за убийство Стюарт. Он не станет обнародовать компромат на наших друзей, потому что я пообещаю не рассказывать историю создания «Боевого порядка». Он пойдет на все, лишь бы обеспечить свое бессмертие в литературе. – Она бросила взгляд на Джона и Элисон. – У меня такое впечатление, что наш каннибал наконец обожрался. Наполните бокалы, Уилз. Я хочу за это выпить.

 

1

Смерть подступила к Питеру Стайлсу холодным зимним утром, но прошла мимо, оставив его физически разбитым и психически сломленным. В одно ужасное мгновение талантливый, обаятельный, общительный мужчина тридцати пяти лет, которому прочили блестящую карьеру, превратился в озлобленного нытика-социофоба, в обуреваемую ненавистью карикатуру на самого себя.

Питера в тот период его несчастья я не знал, но теперь эта история мне, конечно, хорошо известна. Случилось так, что смерть опять встала на его пути, и именно тогда я с ним познакомился, заинтересовался им, стал размышлять о нем и всеми своими силами бороться за него.

Вторая часть истории началась холодным зимним вечером высоко в горах Вермонта. Луна превратила заснеженный пейзаж в подобие серебрящегося дня, когда «ягуар» ехал по хорошо расчищенной дороге к приюту «Дарлбрук». Несмотря на то что температура была близка к тридцати градусам, водитель откинул верх автомобиля. На нем была меховая куртка, лицо почти полностью скрывали большие лыжные очки. Руки в меховых перчатках крепко сжимали руль – после чередующихся с оттепелями морозов на асфальте то и дело попадались ледяные борозды.

Часы на приборном щитке показывали почти десять. Ни встречных, ни попутных машин не встречалось упорно карабкающемуся вверх автомобилю. На выходные в «Дарлбрук» приезжало по две сотни человек, но все они, видимо, опередили едущего в белом седане. Дорога сузилась, на обочинах возвышались горы снега, набросанные роторным очистителем. Машина вырвалась из леса на высоту, где дорога делала опасный поворот вокруг склона; обрыв здесь огораживал канат, натянутый между столбиками с отражающими свет фар катафотами.

В самом крутом месте поворота водитель остановил автомобиль. Места, чтобы его объехать, едва оставалось. Несколько секунд он сидел не шевелясь, затем открыл дверцу и медленно, словно у него свело мышцы, вылез на дорогу. Прихрамывая, обошел машину спереди. В свете фар стало видно, что ростом он футов шесть, худощавый, жилистый. Мужчина постоял у каната, снял перчатку и достал из кармана куртки сигарету. Щелкнул серебряной зажигалкой, подошел вплотную к ограждению и застыл, вглядываясь в расстилающийся по ту сторону обрыва мир. От крутизны захватывало дух – отвесный склон убегал на пять сотен футов вниз, где густой сосновый лес в долине казался зеленым озером в море снега.

Кончик сигареты вспыхнул, когда человек судорожно глубоко затянулся. Его губы шевелились, но он не проронил ни звука, стиснул зубы, рот над квадратным подбородком превратился в тонкую ниточку. Сигарета упала в снег, и он наступил на нее отороченным мехом сапогом. Взглянул вниз, чтобы убедиться, что она погасла. На его щеке у оправы очков подрагивала жилка. Ровно год назад он лежал на дне этого отвесного обрыва и в приступе боли слышал жуткие крики и чувствовал, как разгорается белое жаркое бензиновое пламя, пожиравшее искореженный автомобиль и того, кто был в нем зажат. Сознание тогда милосердно померкло, и он не видел ужасной развязки.

Человек вернулся к машине и сел за руль. Захлопнул дверцу, но не двинулся с места. Опять закурил и, сгорбившись, затягивался снова и снова, его губы шевелились.

– Помоги мне, Господь, – наконец произнес он, словно репетируя последние слова торжественной клятвы. Завел машину и поехал к вершине горы Грейпик.

Расположенный высоко в горах Вермонта приют «Дарлбрук» стал одним из излюбленных мест отдыха лыжников в восточной части США.

В отличие от других зимних курортов на востоке «Дарлбрук» почти наверняка гарантирует прекрасные условия для катания на лыжах с конца ноября по середину апреля. Здесь имеются склоны для мастеров любого уровня, оборудованные разными подъемниками: с креслами, кабинками, с Т-образными рукоятками, бугельные. Склоны с трамплинами лучшие в стране, и в предстоящие выходные здесь были объявлены олимпийские отборочные соревнования. Когда «ягуар» забирался на гору, известнейшие лыжники США уже собрались в приюте.

Некогда этот приют был местом затворничества миллионера. Необычное строение было сложено из добытого на соседних холмах серого мрамора и с самого начала представляло собой нечто среднее между крепостью и гостиницей. В доме было около тридцати спален с ванными, огромная столовая, бальный зал, гигантская кухня, в каждом помещении камины. После смерти миллионера в конце тридцатых годов «Дарлбрук» летом и зимой стоял холодным и заброшенным, уставясь на окружающие горы пустыми глазницами своих окон. Никто в здравом уме не хотел покупать это место или даже отремонтировать. Но в конце пятидесятых на него наткнулся Макс Ландберг – молодой энтузиаст лыжного спорта, подыскивающий склоны для зимнего курорта. Он сказал жене Хедде, что это именно то, что им нужно, и оба чуть не умерли со смеху от одной такой мысли. Вернувшись в близлежащий городок Манчестер, заинтригованные Ландберги стали наводить справки о мраморном бастионе. И выяснили, что приют можно купить практически за сумму, равную налоговой задолженности. Поверенные в делах собственности миллионера больше всего хотели сбыть имение с рук. Ландберги купили его и ни разу не пожалели о своем приобретении. Дом превратился для них в золотоносный прииск. Супруги легко привлекли средства, чтобы расчистить склоны и установить оборудование. Вскоре тридцати спален стало не хватать, и вокруг величественного мраморного здания возникла поросль небольших коттеджей. Шесть месяцев в году здесь было многолюдно – приезжали лыжники. А в межсезонье наведывались те, кто хотел побродить по Зеленым горам, покупаться, поохотиться и поиграть в гольф на двух превосходных манчестерских полях. Начинавшие с малого Ландберги превратились в легендарных хозяев приюта и очень богатых собственников сказочного царства. Их цены были высоки, но люди буквально бились, чтобы зарезервировать номера. «Дарлбрук» превратился в место для спортсменов, не стесненных скромным бюджетом.

Водитель белого «ягуара» плавно свернул на широко раскинувшуюся за зданием приюта парковку. Там в лунном свете уже поблескивали крыши более сотни машин. Из окон главного здания долетали музыка и смех. Исполнитель народных баллад, довольно сносно подражая актеру Берлу Ивсу, пел «Синехвостку».

Мужчина в меховой куртке открыл багажник и достал полотняный вещевой мешок. Запер машину и очень медленно направился ко входу в приют. Но на покрытой снегом дорожке поскользнулся и, ругаясь под нос, чуть не упал. На пороге в главный коридор его окатила волна теплого воздуха и приятного запаха горящих дров, духов и табака. Слева располагалось некогда бывшее бальным залом помещение, где толпились люди в одежде для отдыха в стиле апре-ски: дамы в холодных пастельных тонах, некоторые в эластичных брюках, творящих удивительные вещи с хорошими фигурами, другие в длинных юбках. Мужчины были в эластичных брюках, куртках или свитерах. У человека в меховой куртке возникло странное ощущение, что он смотрит стилизованный костюмированный балет. Справа находилась бывшая столовая, переделанная в обитый дубовыми панелями гриль-бар. Все столики были заняты разноцветной массой выпивающих людей, среди которых был певец, чей высокий, вибрирующий голос перекрывал шум разговоров и смех.

Человек в куртке пошел по коридору к конторке портье. Из-за нее ему улыбнулся парень лет восемнадцати.

– Надеюсь, сэр, вы сделали предварительный заказ. Мы забиты под самую завязку.

Мужчина поставил на пол рюкзак, снял очки и откинул капюшон. У него оказались темные, коротко подстриженные волосы и светло-голубые глаза. Лицо с высокими скулами, между бровей морщинка, от этого казалось, что он постоянно хмурится. Приезжий был красив какой-то загадочной, задумчивой красотой.

– Питер Стайлс! – узнал его портье.

– У вас для меня должна быть комната.

– Да, конечно, мистер Стайлс. – Портье провел пальцем по списку гостей. – Только, боюсь, это не совсем то, что вы просили. Двести пятая. На один лестничный марш выше, третья дверь по коридору от лестницы. И вам придется ее делить с другим человеком.

– Я просил номер на первом этаже или коттедж. – Стайлс нахмурился.

– Отец ничего не мог для вас найти. Все забронировано на целую зиму.

– Двести пятая с соседом – это все, что у вас имеется?

– Да, мистер Стайлс, это хорошая комната. С видом на склоны, отдельная ванная. И сосед отличный – Джим Трэнтер, занимается для папы пиаром.

– Ладно, если больше ничего нет, – подумав, кивнул Стайлс. – У вас найдется человек закинуть мой рюкзак в комнату?

– Я не могу отлучиться, – рассмеялся портье. – А все остальные в зале или в баре. Боюсь, вам придется управляться самому. – Он снял со стойки за конторкой ключ и подал гостю.

У Стайлса задрожала рука, краска отхлынула от лица, и оно побледнело.

– Я не могу управиться сам. Пошли кого-нибудь, когда будет свободен.

– Шутите? – В голосе парня прозвучали дерзкие нотки. – Не справитесь с таким мешком?

– Где твой отец?

– Где-то тут, – ответил Ландберг-младший.

– Позови! – Голос Стайлса внезапно сделался таким жестким, что парень удивленно поднял голову. – И поспеши, если не хочешь, чтобы тебе свернули твою юную чертову шею!

Портье пожал плечами и вышел из-за конторки. Питер посмотрел на свои стиснутые руки и медленно разомкнул пальцы. Ладони были влажными от пота, он вытер их о брюки.

Макс Ландберг вышел из бара. Это был крупный, коренастый мужчина с коротко остриженными седыми волосами и смуглым, как орех, лицом. На губах заиграла заученная до автоматизма, включаемая по заказу гостеприимная улыбка. На нем были темно-синие лыжные брюки и серая тирольская куртка с синей и серебряной отделкой.

– Питер! – воскликнул он, протягивая большую руку.

– Привет, Макс!

Мужчины обменялись крепким рукопожатием.

– Извини, что так получилось с комнатой, – сказал хозяин приюта.

– Ничего, сойдет, – ответил Стайлс. – Но я не справлюсь с мешком. А твой сын, видимо, решил, что я шучу.

Улыбка исчезла с лица Ландберга. Он повернулся к сыну:

– Ну, ты, придурок, живо тащи рюкзак в двести пятую. – Когда смущенный парень поспешно скрылся с рюкзаком, он снова обратился к Стайлсу: – Он ничего плохого не имел в виду. Свое, конечно, получит, но он не со зла. – Ландберг скользнул глазами вниз. – Как дела, мой друг?

– Пока не могу рисковать таскать по лестнице тяжести. Надо, чтобы руки были свободными – удержаться, если чертова штуковина подвернется и я оступлюсь. Никому не пожелаю искусственную ногу в качестве снаряда для домашних видов спорта.

– Помочь тебе подняться наверх?

– Без ноши справлюсь. Не люблю, чтобы мне помогали и на меня смотрели.

– Мы рады, что ты приехал, Питер. Но не значит ли это для тебя сыпать соль на рану? Мы с Хеддой задавались этим вопросом.

– Я здесь для того, чтобы разобраться с сукиным сыном, который в этом виноват. – Стайлс приподнял правую ногу и с глухим стуком опустил на пол.

 

2

Первая часть истории началась год назад.

В нашей литературе много пишут о послевоенных поколениях. После Первой мировой войны наступил век джаза со своим типичным представителем Скоттом Фицджеральдом. Было потерянное поколение, описанное с такой горечью Эрнестом Хемингуэем. В наше время живет поколение, которое можно назвать людьми без цели. К нему и принадлежал Питер Стайлс.

Истинный мир после Второй мировой войны так и не наступил. Каждого юношу поджидала служба в армии, поэтому трудно было строить планы на будущее. На главные поля сражений Питер не попал, но в 1951 году в рядах корпуса морской пехоты США принял участие в войне в Корее. Завершил ее без ран, не получив ни единой царапины, и демобилизовался в чине капитана. Но война повлияла на его личную жизнь. Единственный сын, Питер, пока рос, был очень близок с родителями. Его отец Герберт Стайлс окончил в 1925 году Йельский университет и стал процветающим руководителем рекламной фирмы. Жизнь шла по заведенному распорядку: дом в Новом Канаане, ежедневные поездки утром в Нью-Йрк и два сухих мартини в Йельском клубе перед вечерним поездом обратно. На образование Питера в школе Хотчкисса и в Йельском университете денег хватало. Его будущее, если не считать перспективы оказаться в корпусе морской пехоты, не вызывало опасений.

Питер провоевал в Корее полгода, когда получил от отца телеграмму, в которой говорилось, что его мать внезапно умерла от кровоизлияния в мозг. Тяжелый удар, и не было возможности вернуться домой, разделить с отцом его горе. Герберт Стайлс не отличался склонностью к эпистолярному жанру, и все, что происходило дальше, сын узнавал урывками. Мать оставила ему свое состояние, приносившее ежегодный доход в пятнадцать тысяч долларов. Отец в пятьдесят лет вышел в отставку, продал дом в Канаане и переехал жить в Йельский клуб в Нью-Йорке.

Питер вернулся из Кореи весной пятьдесят третьего и нашел отца совершенно иным человеком, чем знал до отъезда. Вся жизненная энергия ушла из Герберта. Без работы, которая его занимала бы, он за год превратился в алкоголика без цели в жизни. Питер раньше не понимал, насколько его отец зависел от своей жены. Он всячески показывал, как рад сыну, но на уме было одно – незаживающая рана горя, невыносимого одиночества и полной пустоты. Присутствие сына только напоминало о том, что он потерял.

Питер ничем не мог помочь отцу – только продолжал поддерживать отношения. Время летело. Устраиваться на работу не было нужды – хватало того, что оставила ему мать. Образование не дало ему определенной специальности. В Йельском университете он окончил школу актерского мастерства и одно время подумывал выступать на подмостках. Потом хотел стать драматургом. Но теперь не испытывал тяги сделать карьеру.

Когда уходил на войну, воображал, будто страстно влюблен в Элизабет Скофилд. Но незадолго до смерти матери получил от нее «письмо дорогому Джону». В письме сообщалось, что она вышла замуж за Тома Коннорса, однокурсника Питера, у которого уже была в Нью-Йорке хорошая медицинская практика.

Не желая ежедневно общаться с отцом, Питер нашел себе квартиру с садиком рядом с Грамерси-парком. Купил спортивную машину. Форма вещей имела для него большое значение, а ее отсутствие заставляло страдать. Ему казалось, что дурной стиль способствует разрушению морали и подрывает традиционный образ жизни. Выражает пренебрежение закону и порядку. Прежний уклад разрушен, а новый не обрел осязаемой формы. И все, обезумев, рвались неведомо куда. Питер написал на эту тему несколько статей, и, к его удивлению, их напечатали в «Нью-Йоркере», в «Атлантике» и в каком-то малоизвестном журнальчике, выходящем на Западном побережье раз в квартал. Как-то во время одного из редких обедов с отцом в Йельском клубе к Питеру подошел его товарищ по колледжу Фрэнк Девери и предложил писать для еженедельного новостного журнала. Так получилось, что, не представляя заранее, что получит такую работу, Питер Стайлс стал признанным автором материалов на темы от политики до лыжных соревнований. Занимаясь лыжной темой, впервые открыл для себя приют «Дарлбрук». Каждую зиму он ездил в Вермонт ради собственного удовольствия, подружился с Ландбергами и стал первоклассным лыжником.

Промелькнуло десять лет. Питер сделался одним из ведущих журналистов своего времени, его доход утроился, положение в сообществе стало незыблемым.

В феврале шестьдесят третьего года, за несколько часов до катастрофы, он ни о чем плохом не подозревал. Планировал провести выходные в «Дарлбруке», а вечером перед отъездом хотел посидеть в Йельском клубе с отцом. Герберт Стайлс находился в плачевном состоянии. Его трясло, ломало, он мучился от постоянного похмелья. Поддавшись импульсу, Питер предложил отцу отдохнуть с ним в выходные в «Дарлбруке». Чистый, свежий воздух окажет благотворное влияние, а он, насколько сможет, не подпустит старика к бутылке. Герберт не хотел покидать клуб, но у него не осталось сил сопротивляться.

Затея провалилась. За два дня Питер ничем не смог помочь отцу. Когда он пытался держать его подальше от спиртного, старик начинал сотрясаться в рыданиях. И плакал, как ребенок, если сын отказывался притормозить у очередной таверны. В приюте они поселились в одном номере. Герберт всю ночь стонал, вопил и впадал в ничем не оправданную ярость. Утром Питер понял, что задерживаться в приюте бессмысленно. Оставить отца одного нельзя, а самого его битва с зеленым змием вконец измотала.

Ближе к середине дня они расплатились по счету, упаковали вещи и начали спуск с горы Грейпик. Но не проехали и мили, когда на крутом серпантине, оглашая окрестности ревом сигнала, их на большой скорости догнал черный седан. Питер, насколько возможно, принял правее, и седан, подняв облако снега, вырвался вперед, ударив задним бампером передний бампер их машины. «Ягуар» от толчка слегка вильнул в сторону. Питер, ругнувшись, попытался разобрать номер обидчика, но ему помешал кружащийся снег. Он остановился, вылез из машины и попытался оценить урон. Бампер был помят, но сама машина не пострадала. Они снова тронулись в путь.

Но через милю Питер снова услышал сзади сигнал. В зеркальце опять появился черный седан. Видимо, он где-то остановился и теперь нагонял их во второй раз. На переднем сиденье машины находились двое мужчин в пальто с меховыми воротниками. Питер сжал зубы и не съезжал с середины дороги. На сей раз он не собирался их пропускать. Где-нибудь в безопасном месте он поставит машину поперек пути, заставит остановиться и потребует объяснений. Он умел за себя постоять – в морской пехоте его учили сражаться и убивать.

– Почему не пропускаешь? – раздраженно спросил отец.

– Ребята решили порезвиться, – ответил Питер. – Придется ими заняться.

Седан под неумолкающий рев клаксона наседал. Поскольку «ягуар» не сворачивал, парочка решила расколотить им задний бампер.

– Ради бога, пусть едут, – упрашивал Герберт. – Хочешь, чтобы нас убили?

Не было смысла спорить с отцом, и Питер посторонился. Решил держаться у хулиганов на хвосте, пока они не въедут в Манчестер. Прижался вправо. Седан поравнялся с «ягуаром». Один из мужчин – его лицо скрывали лыжные очки – высунулся из окна.

– Слабак! – крикнул он и вдруг расхохотался тонким, истерическим голосом. Таким же странным, каким смеялся Ричард Уидмарк в старой кинокартине «Поцелуй смерти».

Седан вновь ударил в передний бампер автомобиля Питера. На этот раз толчок был настолько сильным, что спортивный автомобиль слетел с дороги. Питеру, чтобы не угодить в толстую сосну, пришлось давить на тормоз. Преследователь в это время скрылся за поворотом.

Питер вышел и увидел: бампер настолько погнут, что касается переднего левого колеса. Он достал из багажника ручку домкрата и с ее помощью попытался выправить бампер так, чтобы можно было управлять машиной. На это ушло десять минут. Наконец, испытывая холодную ярость, он снова завел мотор.

Они приближались к плавному повороту вокруг склона и не поверили собственным ушам – сзади снова раздался сигнал. Седан опять оказался позади и летел на них с головокружительной скоростью.

– Пропусти! – закричал Герберт. У него сдали нервы, он дрожал, как паралитик.

– Ну, уж нет! На этот раз я с ними разберусь!

– Пропусти!

Все произошло так быстро, что Питер ничего не мог поделать. Герберт протянул руки и схватился за руль. Но вместо того, чтобы направить машину к середине дороги, он каким-то образом повернул руль в сторону обрыва. «Ягуар» чиркнул канат ограждения, сделал кульбит и, подскакивая и переворачиваясь, покатился со страшного склона к сосновому лесу в долине.

Питер так и не понял, что произошло в те несколько секунд. В следующее мгновение он лежал на снегу, а его правая нога казалась жгучей массой от боли.

Потом он услышал, как кричит Герберт. Питер сумел перевернуться, и его лицо, волосы, брови опалило жаркое пламя. «Ягуар» превратился в огненный шар. Последний крик отца совпал с провалом Питера в черноту.

Он очнулся в тускло освещенной больничной палате в Беннингтоне. Открыл глаза и увидел медсестру, дремлющую в кресле у противоположной стены. В мозгу с кристальной ясностью всплыло, почему он здесь оказался: черный седан, безумный смех одного из пассажиров – этот звук он никогда не забудет, – испуг отца, их страшный полет кувырком с обрыва, отчаянный вопль Герберта и белый жаркий огненный шар. Спрашивать об отце не было нужды. Бедный Герберт! Казалось, что его последняя агония продолжалась целую вечность, но на самом деле длилась меньше минуты.

Питер не испытывал боли, хотя помнил, как страшно болела правая нога на дне обрыва. Врачи каким-то образом сумели облегчить страдание. Он попытался пошевелиться и обнаружил, что жутко ослаб. Подвинул удобнее левую ногу, а правой двигать не мог. Она была в чем-то зажата, а одеяло, чтобы не касалось его тела, лежало сверху на металлическом каркасе. Питер приподнялся на локте, потянулся к правой ноге и закричал:

– Нет! Нет!

Подбежала медсестра:

– Успокойтесь, мистер Стайлс.

Его охватил страх.

– Что вы со мной сделали? Не имели права без моего разрешения! Где врач? Я его убью! Убью!

Он снова провалился в беспамятство.

Когда Питер пришел в себя и обрел способность слушать, ему объяснили, что вопрос не стоял, надо или не надо ампутировать ногу. Ее буквально обрубило во время аварии. Врачам не требовалось разрешения.

Герберта хоронить не пришлось. От него не осталось ничего, кроме пепла. Питер решил, что займется этим позже, когда придет в себя. Он знал, чего хотел отец: «Не надо никакого церковного погребения. Пусть соберутся несколько близких людей и выпьют за меня».

Питер не хотел видеться с друзьями – ни со своими, ни со стороны отца. Чувствовал себя искалеченным, словно выхолощенным. Пришли в больницу навестить Ландберги. Встреча далась ему с трудом – мучительно было разговаривать и выслушивать соболезнования.

Потом явилась полиция. Копы выждали два дня, и когда он впервые рассказывал им о черном седане, надежда найти виновников аварии по горячим следам рассеялась. Седан, у которого тоже были повреждены бамперы, исчез. Макс Ландберг ничем помочь не мог. В те дни в приюте были заняты все номера – двести гостей, больше сотни машин. Какие автомобили у его клиентов, он не знал, кроме, может быть, нескольких человек. Никто неожиданно «Дарлбрук» не покинул. Макс слышал описание безумного смеха, и рассказ Питера не вызвал у него никаких ассоциаций. Никто из известных ему гостей приюта так не смеялся.

Дежурный патрульный досаждал вопросами о личных врагах. Питер не знал, чтобы у него водились враги. И никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так истерически хохотал. У него сложилось впечатление, что смеялся юнец. Мужчин в седане он не мог описать даже примерно – их лица скрывали меховые воротники и лыжные очки. А меха и очков в «Дарлбруке» было хоть отбавляй.

– Говнюки, вот они кто, – рассердился полицейский. – Выехали покуражиться, а вы, на свою беду, попались им на пути.

– Они знают все горные дороги, – сказал Питер. – Каждый раз оказывались позади нас. Значит, где-то сворачивали в сторону и поджидали.

Был объявлен в розыск черный седан с поврежденными бамперами, номера неизвестны. Прошел год, результат оказался нулевым.

Возвращение к жизни было мучительным и долгим. Период физической реабилитации прошел довольно быстро, но Питер не мог отделаться от ощущения чего-то мерзкого. Стоит появиться на людях, говорил он себе, и в их глазах будешь читать любопытство и жалость. Наедине с собой он разглядывал культю правой ноги, и к горлу подступала тошнота.

Поначалу передвигался только на костылях – держал неумело, словно не хотел учиться ими пользоваться. Постоянно боялся упасть, выставить себя в унизительно беспомощном положении.

Но внутри кипела ярость к убийцам отца, а его сделавшим недочеловеком.

Как только разрешили, Питер выписался из больницы и вернулся в свою городскую квартиру. Он отказывался встречаться с друзьями и даже не пытался дойти до своего клуба «Игроки», который находился за углом его дома на Грамерси-парк. Избегал издателей, печатавших его статьи и заказывавших материалы. Писать он не мог. Разрывался между ненавистью к виновникам трагедии и жгучей жалостью к себе.

Помощь пришла, откуда он совсем не ждал. Услышав дверной звонок, Питер крикнул, чтобы неизвестный вошел. Дверь он закрывал на одну защелку – не хотел мучиться и тащиться в переднюю, если приходила уборщица или управляющий домом. И на этот раз не поднялся с кресла. На пороге появилась женщина – Лиз Скофилд, та самая Элизабет, которую он когда-то любил. Элизабет Коннорс, жена доктора Тома Коннорса.

– Привет! – небрежно произнесла она.

Питер глядел на нее, не в силах поверить, что это она. Десять лет и трое детей почти не изменили ее внешность. Она слегка пополнела, стала женственнее. Но все тот же прямой взгляд серых глаз, те же сочные манящие губы. Как же сильно он ее любил в далекую пору юности.

Она обвела гостиную взглядом.

– Замечательно.

– Лиз, пожалуйста, я…

– Я прочитала о твоем несчастье в газете.

Она поставила сумку на стол в коридоре и сняла шляпку и пальто. Явно собиралась остаться, независимо от того, что бы он ей ни сказал.

– Поспрашивала о тебе и выяснила, что ты не принимаешь посетителей.

– И поэтому приехала?

– Я не «посетитель». Можно стрельнуть сигарету?

Он показал на пачку рядом со своим креслом. Когда Лиз приблизилась, легкий запах ее духов задел в нем давние струны. Перед самой его отправкой на войну они провели с Лиз неделю в маленькой гостинице неподалеку от канадской границы. Это он отказался вступить с ней в брак до отъезда в Корею – не хотел, чтобы Лиз оказалась связанной узами с обрубком без рук, без ног, если таков будет для него итог войны. Аромат духов он навсегда запомнил, как и ритуал прикуривания сигареты. Кончилось тем, что он почти обрубок, Лиз замужем за другим, но все равно пришла. И никакой неловкости в ее манерах. Его рука дрожала, когда он подносил ей зажигалку.

– Нельзя сдаваться! – Лиз изящно, как в молодости, отошла и уселась на ручку дивана.

– Я не хочу говорить об этом.

– Но это необходимо. Надо научиться с этим жить, вернуться к работе, снова стать Питером Стайлсом.

– Завела проповедь, – рассердился он.

– Кто проповедует? Ты лучше мне помоги, скажи, жалеешь себя?

– Любой бы на моем месте пожалел.

– Только не Питер Стайлс, которого я знала.

Он криво усмехнулся:

– Добро, тренер, начинай инструктаж перед боем.

– Бои меня не интересуют. Тебе надо приобрести ногу и начинать учиться с ней управляться. Я хочу, чтобы ты встретился с Томом.

– С Томом?

– Моим мужем и твоим другом. Ты же на него не держишь зла? Если тебе нужно кого-то треснуть по зубам за то, что случилось, врежь мне. Том практикует в больнице для ветеранов и знаком с такими проблемами, как у тебя. За пару месяцев поставит тебя на ноги, и будешь ходить, как другие.

– Зла я на него не держу, – ответил Питер. – Но по поводу своих болячек, – он сердито ударил ладонью по бедру, – встречаться не хочу.

– Он будет здесь минут через пятнадцать. Давай я заварю кофе. – Лиз глубоко затянулась.

Так началось возвращение к жизни. Доктор Коннорс приехал, и даже если чувствовал себя неловко за то, что десять лет назад увел у приятеля девушку, ничем этого не показал. Играл роль старинного друга и опытного профессионала. Попросил показать ногу. Питер не хотел, отнекивался. Потребовал, чтобы Лиз вышла, но она отказалась. В конце концов, немилосердно ругаясь, он сдался и продемонстрировал культю правой ноги.

– Отличная работа, в Беннингтоне постарались, – прокомментировал Том. – Тебе повезло. Даже с протезом полностью сохранятся функции колена.

Он назначил его на прием в своей клинике на следующее утро. Питер ответил «да», хотя идти не собирался. Но явилась Лиз, чтобы отвезти на своей машине. И так же вела себя в следующие три месяца. Не предупреждала о приходе, но всегда оказывалась рядом, когда он падал духом. Протез был готов через десять дней. Питер начал опробовать его дома под надзором Лиз. Вначале было больно. Он всячески увиливал, но она настаивала. Оставаясь один, он возвращался к костылям. Во время одного из визитов Лиз отлучился в спальню снять протез, а костыли оставил в гостиной и крикнул ей, чтобы она их принесла. Лиз не ответила. Питер поскакал на одной ноге к двери и обнаружил, что Элизабет ушла. И вместе с ней исчезли его костыли. Вместо них стояла тяжелая трость из сливового дерева с резинкой на нижнем конце.

Так началась его жизнь с искусственной ногой – сначала с палкой, потом без нее. Десять дней он не выходил из квартиры и виделся только с Лиз. Потом стал рисковать появляться затемно в Грамерси-парке и, если уставал, садился отдохнуть на одну из скамеек. К этому моменту он понял, что никто не обращает на него ни малейшего внимания.

Пришло время, и Питер осмелился сходить в одиночку в театр. Поход прошел без приключений. И у него возникло чувство, будто его выпустили из тюрьмы. Чтобы явиться в клуб «Игроки», потребовалось больше смелости. Гардеробщик, поздоровавшись, сказал, что рад его возвращению. Питер по винтовой лестнице спустился вниз в бар.

– Как обычно? – спросил бармен Эдди.

Привычный сухой мартини, кивок приятеля за бильярдным столом. Другой подошел и сказал, что ему не хватает статей Питера в еженедельнике. Никто не смотрел на его ногу и не отпускал по поводу его увечья замечаний. Питеру не пришло в голову, что друзей могли подготовить Лиз и Том Коннорс. Он не задал себе вопрос, случайно ли оказался в баре один на один с британским романтическим актером Джеком Мерриуэтером.

– Коннорс гений, – небрежно заметил Мерриуэтер.

Питерс почувствовал, как вспыхнули от стыда щеки.

– Думаю, вряд ли найдется десяток людей, которые знают, что последние восемь лет я выхожу на сцену благодаря Коннорсу.

Питер недоуменно уставился на него:

– У вас тоже?

– К счастью, как и у вас – ниже колена.

– Простите, но я вспоминаю, что пару лет назад вы вовсю отплясывали в мюзикле.

– Неплохо, правда? – усмехнулся актер. – А вчера в гольф-клубе «Крылатая ступня» заработал 82 очка, улучшив свой результат. Я могу бить, замахиваясь только в одну сторону, и не экспериментирую. Вам легче, чем было мне на первых порах.

– В каком смысле?

– Чтобы печатать на машинке, нога не нужна. Вот так-то.

В тот же день Питер набрал номер своего редактора Фрэнка Девери и получил задание прокомментировать появление маршала Тито в ООН.

И в тот же вечер около девяти в дверь позвонила Лиз. Том уехал в Балтимор консультировать больного в госпитале Джона Хопкинса. Питер в возбуждении рассказывал о том, как прошел день, не догадываясь, что ей уже доложили Мерриуэтер и Девери. Лиз поняла, что сражение почти выиграно. В этот вечер Питер впервые заговорил о том, что было у него на душе:

– Я долго думал, как тебе сказать, Лиз. Не знаю, что бы случилось, если бы ты не пришла. Просить о помощи я бы не стал. Никогда не умел этого делать. Ты взяла и помогла мне. Иногда я задаю себе вопрос: почему?

– Потому что люблю тебя, – просто ответила она.

– Приятно слышать. – Питер попытался сделать вид, что шутит.

– Мало что я могу для тебя еще сделать. Осталось одно.

– Трудно представить что. Ты уже и так мне очень помогла.

– Я хочу, чтобы ты со мной переспал.

Питер уставился на нее, решив, что ослышался.

– Считается, если женщина счастлива в браке и у нее семья, она не замечает привлекательных мужчин. Это миф. Почему утверждают, что для женатых мужчин естественно заглядываться на женщин, а замужние женщины не должны испытывать влечения к другим мужчинам? Это неправда, Питер. Можешь взять меня сейчас или в любое другое время, когда тебе захочется.

У него пересохло во рту, сердце гулко билось в груди. Он страстно ее хотел, но в мозгу давно сложился стереотип: женщины, если они не извращенки, не повернутся в его сторону, разве что из жалости.

– Питер, тебе нет нужды рассказывать, что не дает тебе покоя, – начала Лиз. – Ты вбил себе в голову, что я предлагаю себя, потому что мне тебя жаль. Неправда. Потому что я хочу тебя, Питер.

Он подошел к ней, совершенно позабыв, что преодоление такого расстояния для него проблема. Обнял и поцеловал. Это был не совсем братский поцелуй, но и не поцелуй любовника.

– Ты самый лучший человек, которого я знаю. – Питер мягко отстранился. – Мой ответ «нет». Но не потому, что не испытываю к тебе влечения. Я хочу, чтобы вы с Томом навсегда остались в моей жизни и между нами не было бы чувства вины. – Он улыбнулся ей. – Ты хотела меня уверить, что и эта сторона жизни для меня не закрыта?

– Да, она не закрыта, Питер. Все, что требуется, признаться, что тебя влечет к женщине – ко мне или к другой.

– Поезжай домой, моя милая Элизабет, – сказал он. – А когда закроешь за собой дверь, помни, что я тебя тоже люблю.

Лиз дотронулась до его щеки холодными пальцами.

– Желаю тебе приятно проводить время, Питер.

И ушла.

 

3

Меня зовут Джим Трэнтер. Я второй постоялец в номере 205. Когда Макс Ландберг попросил меня разделить комнату с Питером Стайлсом, он рассказал о нем все. Обычная практика в приюте селить вместе приехавших без пары одиноких женщин или одиноких мужчин. Питер Стайлс меня интересовал, и я хотел познакомиться с ним. Читал его статьи, и они меня восхищали.

В ту пору я работал младшим копирайтером в рекламном агентстве. Среди прочего мы рекламировали отдых в «Дарлбруке», и мне поручили подготовить к следующему сезону буклет. Приятная работа. Я не спешил, решив заодно научиться кататься на лыжах.

В десять вечера я пролистывал в номере свои заметки, когда в комнату вплыл с рюкзаком юный Рич Ландберг.

– Явился ваш сосед, – объявил он. – Я вам не завидую.

Он удалился, а минутой позже, прихрамывая, порог переступил Питер Стайлс. И своей мрачной наружностью произвел на меня сильное впечатление.

– Я Питер Стайлс, – представился он. – И боюсь, вам от меня не отделаться.

Мне ничего не оставалось, как оторваться от работы, встать из-за стола и назвать себя. Он крепко пожал мою руку.

– Рад нашему соседству, – сказал я. – Всегда вам завидовал.

– Завидовали? – Его темные брови поползли вверх.

– Вашим статьям. Я сам наемный писака.

– Спасибо. – Он снял куртку и шляпу, повесил в шкаф и мрачно улыбнулся. – Полагаю, вам успели рассказать мою историю?

Я невольно опустил глаза на его ногу.

– Вы чертовски здорово со всем справились.

На нем был простой серый фланелевый костюм. Он снял пиджак и тоже повесил в шкаф. Затем сел на край кровати и принялся стягивать брюки.

– Можете не отворачиваться. Лучше побыстрее привыкнуть к неловкой ситуации.

Культя входила в чашу пластмассового протеза и была пристегнута к ноге застегивающимися ниже и сверху колена ремешками. Я пробормотал, что все устроено очень разумно.

Питер достал из вещмешка слаксы и твидовую куртку и надел на себя.

– Возвращение в «Дарлбрук» – последняя стадия моей психической реабилитации. Пока что не очень преуспел. Вот сорвался на парня Ландберга. Мне еще трудновато с юмором относиться к своему состоянию и шутить.

– Представляю.

– Теперь мне нужно извиниться перед молодым человеком, а потом хочу как следует выпить. Присоединитесь?

– Для меня хорош любой повод, чтобы пропустить за воротник.

Мы вышли из номера вместе и спустились в вестибюль. Питер направился прямо к конторке. Ландберг-младший следил с напряженным лицом за его приближением. Мой сосед закурил и обаятельно улыбнулся.

– В какой-то момент времени я забыл, как тебя зовут.

– Ричард, – ответил молодой человек.

– Можно звать Диком?

– Большинство зовут меня Ричем, сэр.

– Я должен извиниться перед тобой, Рич. – Питер глубоко затянулся. – Учусь орудовать деревянной ногой, вот и выхожу из себя, как последний сукин сын. Устал с дороги, да и здесь у дома чуть не грохнулся на снегу.

Я понимал, он себя заставляет небрежно говорить о своем увечье – что-то вроде упражнения по самодисциплине.

– Можешь забыть прошлое и начать с чистого листа?

– Еще бы! – Лицо Рича просветлело. – Могу я вам как-нибудь услужить, сэр?

– Зови меня Питер. Где твоя мать? Я с ней еще не поздоровался.

– Неважно себя чувствует, сэр, то есть Питер. Будет после обеда.

– Передай ей от меня привет. Увидимся с ней утром. Ты участвуешь в завтрашних прыжках?

– Соперники не по мне, – ответил Рич. – Лучшие в стране.

– У меня прыгать никогда не получалось. Даже до того, как я обзавелся этой штуковиной. – Питер хлопнул себя по правому бедру и повернулся ко мне: – Пойдемте, Джим, проверим, можно ли пить здешнее виски.

– Если вам что-нибудь нужно, только скажите. – Рич улыбался застенчиво, но я видел, что Питер его покорил. – Я тоже должен перед вами извиниться. Мне надо было сразу выполнить то, что вы просили.

– Тебе, вероятно, не понять, но твой должник – я.

Мы двинулись к бару.

– Я в самом деле ему обязан, – продолжал Питер. – Всякий раз, когда мне удается говорить о своей ноге в шутливом тоне, у меня внутри развязывается еще один узелок.

Мы протолкнулись к стойке сквозь толпу посетителей гриля и заказали по виски со льдом. В углу наигрывали на пианино джаз. Несколько пар танцевали в облегающих костюмах стиля апре-ски.

Откуда-то вынырнул с неизменной хозяйской улыбкой Макс.

– Вижу, вы познакомились. Комната сойдет, Питер?

– Замечательная. Я имел удовольствие извиниться перед Ричем за то, что вел себя как придурок. Теперь чувствую себя превосходно и хочу угостить вас выпивкой.

– Первая за счет заведения. – Макс кивнул бармену.

Мы стояли спиной к стойке и обозревали зал.

– Живописное сборище, – проговорил Питер.

Макс усмехнулся:

– Считается, что наш успех определяют исключительные условия зимнего отдыха.

– Разве это не так, плюс твое умение управлять приютом?

– Я бы назвал кое-что другое – изобретение эластичных брюк. Лыжи так и остались бы невостребованным видом спорта для кучки избранных, если бы кому-то не пришло в голову придумать эластичные брюки для женщин. Когда женщины их надевают, к ним так и тянет мужчин. Отсюда успех лыж.

Словно в подтверждение его слов, к стойке подошла привлекательная рыжеволосая девушка в светло-зеленых эластичных брюках и облегающем зеленом свитере. Раньше я ее не видел. Видимо, только что приехала. Молодая, полная сил. У меня дрогнуло внутри. Но она заинтересовалась не мной.

– Простите мое нахальство, Макс. – Ее смеющиеся глаза устремились на Питера. – Мой парень воображает себя великим лыжником и отправился спать. Подружка заарканила всех свободных мужчин. И тут вы приводите этих двух симпатичных незнакомцев. – Вежливо включив меня в число симпатичных особей, она кивнула в угол, где в окружении воздыхателей сидела темноволосая девушка в черных брюках и красной блузке и с такой же потрясающей фигурой. – Так что давайте знакомьте.

– Питер Стайлс, Джим Трэнтер. А это – Джейн Причард, – сказал хозяин приюта.

– Неужели тот самый Питер Стайлс? – воскликнула девушка.

– Единственный Питер Стайлс, которого я знаю, – хмыкнул Макс.

– Как говорится, мир тесен, – продолжала девушка. – Я работаю в журнале, который печатает большинство ваших статей, Питер. Являюсь помощницей помощника вашего приятеля Фрэнка Девери. Иногда даже исправляю ваши орфографические ошибки. Ваш последний материал о маршале Тито – просто бомба.

– Спасибо, – поблагодарил Питер. – Мир действительно тесен.

Джейн склонила голову и озорно улыбнулась:

– Вы научились танцевать со своей новой ногой?

Я заметил, как его пальцы крепче сжали бокал с виски.

– Не пробовал.

– Только посмотрите на Марту – сияет, как чеширский кот. Сейчас мы ей подпортим настроение. Пойдемте, надо же когда-то начинать.

Я не сомневался, что Питер откажется, но он поставил свой стакан на стойку и улыбнулся ей.

– А если грохнусь на копчик?

– Ничего, я сильная, подниму.

Потом он мне рассказал, как все получилось.

Они вышли на открытое пространство в центре зала, где танцевали с полдюжины пар. Рука Джейн легко лежала на его плече. Их лица оказались рядом, она смотрела на него снизу вверх. Теплая, приятно пахла.

– Я вела себя не слишком нахально?

– Нет, только мне до смерти страшно.

– Нам не обязательно отплясывать твист. Обнимите меня, и все будет хорошо. – Она положила ему на плечо свою рыжеволосую голову.

Они поплыли в танце – никаких особенных красот, – но все-таки двигались. Послушная в его руках, она словно давно привыкла к его неверным шагам.

– Смотрите-ка, чуть-чуть получается.

Джейн рассмеялась:

– Замечательно получается. Марта позеленела.

– Как же ваш приятель? – спросил Питер.

– Это я расхвасталась. Лучший прыгун с трамплина Бобби Дауд угостил меня перед обедом вином. А до этого мы с ним были незнакомы. Марта приезжает сюда каждый год, а я впервые. Это ее территория, она застолбила ее для себя. Я же – читайте мелким шрифтом – просто хочу покататься на лыжах. Должна быть паинькой и не закидывать невод на ее рыбу.

– Невероятно! – изумился Питер. Ей-богу, он действительно танцевал!

– Мы делим с ней одну комнату. Большая любовь в таких условиях весьма затруднительна. Наша Марта уже, наверное, жалеет, что взяла меня с собой.

– Кататься на лыжах я с вами не смогу. Это выше моих возможностей. Но с радостью составлю компанию в свободное время.

– Правда? – Джейн обрадовалась, как девчонка.

– Ставлю против вашего имени в своей записной книжке большую золотую звезду.

– Потому что я вытащила вас танцевать?

– Потому что вы – это вы. – Питер теснее прижал ее к себе.

Они провели вместе, как показалось ему, очень приятный час. Выпили по паре порций спиртного и съели по сэндвичу за столиком в углу. Джейн, не стесняясь, рассказывала о себе. Их семья, в которой воспитывались две дочери, жила в маленьком городке Новой Англии. Отец Джейн Джордж Причард был большой шишкой в рекламном бизнесе. Питер, помнится, пару раз с ним встречался, когда готовил материалы о том, как Мэдисон-авеню диктовала общественный вкус. Обаятельный человек, Джордж Причард обладал незаурядным магнетизмом. И Джейн вполне естественно переняла его живость характера. Она была близка отцу, который после развода сам воспитывал дочерей. Девочкам тогда было шесть и восемь лет. О матери Джейн совсем не упоминала.

– Он свято верит в независимость, – продолжала она. – У нас с сестрой Лорой свои квартиры в Нью-Йорке. Я поступила на работу в журнал без его протекции, хотя, полагаю, тот факт, что Джордж Причард мой отец, отнюдь не повредил.

– И при этом соглашаетесь играть вторую скрипку при подруге Марте? – усмехнулся Питер. – Вся эта стая волков должна ухлестывать не за ней, а за вами.

– Согласна, – кивнула Джейн без тени застенчивости. – Но я не похожа на Марту. Решила, что надо подождать, и жду. – Она пристально посмотрела на Питера. – Подумала, когда мне встретится достойный человек, он это оценит. Или мужчины втайне предпочитают девушек опытных, как Марта?

Питер накрыл ее руку ладонью.

– Мне ближе ваша точка зрения.

Она посмотрела на его смуглую, сильную руку.

– Не ожидала.

– Всего лишь мое мнение.

– Надеюсь, вы правы. – Джейн осторожно приняла руку. – Пожалуй, мне пора. Но если вы сказали правду и готовы составить мне компанию…

– Я сказал правду.

– Тогда позавтракаем вместе около девяти?

– Договорились.

Они пошли к выходу из гриль-бара. По дороге Джейн помахала Марте.

– Если вы немного подождете, я возьму пальто и провожу вас до коттеджа, – предложил Питер.

– Здесь недалеко, через двор. – Она поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. – Спасибо за приятно проведенный вечер. – Взяла в гардеробе меховую куртку. Питер помог ее надеть. И Джейн буквально выскочила из бара в лунную ночь.

Питер поднялся в номер. Это был совершенно иной человек – не похожий на того мрачного и унылого, который приехал в приют несколько часов назад. Он рассказал мне о Джейн.

– Воодушевляет познакомиться с девушкой, которая не ищет любовных приключений. – Питер рассмеялся. – Пришлось напомнить себе, что ей двадцать один год, а мне тридцать шесть. И у нее, наверное, никогда не было парня. Вам не рано ложиться спать?

– От свежего воздуха клонит в сон, – ответил я, зевая.

Я разделся. Он тоже. Распустил ремешки на ноге и поставил протез рядом с кроватью. А по комнате мог прыгать на одной ноге, как ворона.

– Не могу припомнить, чтобы мне было так легко, – признался он, прежде чем выключить свет.

Если я засыпаю, то сплю крепко – пушками не разбудить. Не знаю, сколько времени прошло до тех пор, как услышал, что кто-то выкрикивает мое имя.

– Джим! Джим!

Вынырнув из плотного тумана, я увидел, что на прикроватном столике Питера горит свет. Он сидит, распрямившись, среди скомканных одеял, лицо белее простыни.

– Слышали? – хрипло спросил он.

– Что?

– Смех! Господи, смех!

Он спрыгнул с кровати и упал на пол вниз лицом, забыл, что у него нет ноги. Уцепившись за спинку, поднялся и попрыгал к окну. Выглянул и, закрыв створку, посмотрел на меня.

– Неужели не слышали? Писклявое хихиканье.

Его трясло, но, возможно, оттого, что в комнате стоял пронизывающий холод.

– Ничего не слышал, – признался я. – Крепко заснул.

– Тот негодяй, который устроил мне вот это. – Он шлепнул ладонью по голому бедру. – Проходимец где-то на улице. Его смех меня разбудил. Сначала я решил, что мне снится кошмар, но услышал опять, когда совершенно проснулся. – Питер подпрыгал к прикроватному столику и поднял трубку телефона. Раздраженно постукал по микрофону и, когда ночной дежурный наконец ответил, сказал: – Говорит Питер Стайлс из двести пятого номера. Разбудите мистера Ландберга. Дело срочное, мне необходимо с ним встретиться, и меня не интересует, сколько времени он провел в постели. Будите! – Он шлепнул трубку на аппарат, обернул одеяло вокруг плеч и снова попрыгал к окну. Поднял застекленную панель и выглянул наружу. – Он там! – Ветер ударил в окно и загремел рамой.

Питер закрыл окно, вернулся к кровати и принялся одеваться. Повозившись с ремешками, прикрепил пластмассовый протез и повернулся ко мне:

– Весь год я мечтал его найти. И вот он здесь – был секунду назад.

Я тоже встал и начал одеваться…

Питер успел облачиться в нижнее белье и брюки и натягивал через голову шерстяную рубашку, когда в дверь постучали. Я открыл. На пороге стоял Макс. Внезапно поднятый с кровати, он казался заспанным и одновременно встревоженным. На нем был толстый фланелевый халат.

– Что случилось, Питер? – шепотом спросил хозяин приюта, вошел в комнату и прикрыл за собой дверь.

– Он здесь! – Питер никак не мог справиться с носком и ботинком на здоровой ноге. По иронии судьбы, искусственная была обута и готова к употреблению – единственное преимущество его положения.

– Кто? О чем ты толкуешь, Питер?

– Смеющийся маньяк, убивший Герберта и искалечивший меня. Секунду назад он был за окном и дико хохотал. Ржал!

Макс был явно озабочен.

– Успокойся, Питер.

Питер взял его за плечи, и его крепкие пальцы глубоко впились в мускулистое тело Макса. Хозяин приюта покосился на меня.

– Вы слышали, Джим?

Я покачал головой:

– Напрочь вырубился.

Питер надел куртку и пытался просунуть руки в рукава. Я заметил, что Макс не вполне поверил тому, что он сказал.

– Ты уверен, Питер, что тебе не приснилось?

– Я не истерик, Макс. Во всяком случае, со мной давно ничего такого не было. Проснулся и все прекрасно слышал. – Он направился к двери. – У тебя дежурит на территории сторож?

– Там двадцать градусов мороза, дружище. Сторож совершает за ночь три обхода здания – пожарный осмотр. И в три часа ночи, то есть час назад, обходил территорию коттеджей. Так что несколько минут назад его никак не могло быть на улице, если только не произошло чего-то чрезвычайного.

Питер уже вышел в коридор и, подпрыгивая и шаркая ногами, направился к выходу. Я, надевая на ходу куртку, поспешил вместе с Максом за ним. На лестнице он то и дело спотыкался и, лишь крепко хватаясь за перила, умудрялся не падать.

Ночной дежурный Джек Кили удивленно смотрел на нас с нижней площадки. Этот Кили был асом в прыжках с трамплина, но несколько лет назад неудачно упал и сломал позвоночник. И теперь ему приходилось носить кожаный бандаж. Ему было около сорока лет, лицо обветренное, глаза ясные, серые. Он боготворил Ландберга, потому что тот дал ему работу, позволявшую держаться рядом с теми, кто занимался лыжным спортом. На нем были свободные синие шерстяные штаны и клетчатая рубашка. Я заметил на конторке теплую куртку и шапку на меху, словно он только что вернулся с улицы.

Макс шел следом за Питером.

– Джек, познакомься с Питером Стайлсом. Питер, это мой ночной сторож Джек Кили. Джек, ты не слышал кого-нибудь снаружи? Чтобы кто-то по-идиотски смеялся?

Кили озадаченно посмотрел на патрона:

– Нет, Макс. Здесь все окна закрыты, а ветер завывает как проклятый.

– Куда выходят окна двести пятого номера по отношению к главному входу? – спросил Питер.

– На левую сторону, – ответил ночной сторож.

– Погоди, Питер. – Макс повернулся к Кили: – Джек, в последние пять минут сюда никто не входил?

– Нет, – ответил сторож. – Парадная дверь закрыта с восьми до трех. Коттеджи отрезаны от главного здания.

– Вы никуда не отлучались? – спросил Питер.

Кили посуровел.

– Не раздражайся, Джек, – успокоил его хозяин приюта. – У Питера есть причины нервничать и задавать вопросы.

– Я только закончил внутренний обход, когда на панели коммутатора заморгала лампочка телефона мистера Стайлса. А в здание, после того, как дверь была закрыта, без звонка никто бы не вошел. Пришлось бы подождать, когда я открою и впущу. Никого здесь не было.

– Выпустите меня наружу, – попросил Питер. – Хочу посмотреть, нет ли там следов или чего-нибудь в этом роде. – Он надвинул на голову капюшон куртки и сделал шаг к двери. Я пошел за ним, за мной – Кили.

Как только дверь открылась, ударил порыв ветра. Он пробирал до костей. Питер двинулся по тропинке и завернул за левый угол здания. Тропинка бежала между метровых отвалов снега с каждой стороны. Под ногами поблескивал лед, намерзший от постоянных оттепелей и холода. Его посыпали песком, который тоже замерз, но на нем хотя бы не разъезжались ноги. Отпечатки множества следов надежно вмерзли в поверхность тропинки.

Питер поднял глаза на окна нашего номера.

– Он находился почти точно на этом месте, где мы сейчас стоим. – Вокруг темнели силуэты коттеджей. Ветер лупил в их фасады. – Сколько здесь всего коттеджей?

– Двадцать три, – ответил сторож.

– Если он не входил в главное здание, значит, находится в одном из коттеджей.

Я почувствовал, что его первым порывом было стучать в каждую дверь и задавать вопросы. Но он покачал головой:

– Нет, таким способом мы успеха не добьемся, только предупредим нападавшего. Я его не узнаю, Джим, даже если он будет стоять передо мной. Ведь в тот день год назад мне его лица не было видно. Подождем, может, завтра он опять расхохочется. Я буду настороже!

В ту ночь ни один из нас больше не уснул. Комната согрелась, и Кили принес нам кофейник. Временами мы обрывочно разговаривали, Питер вставал и подходил к окну посмотреть в ветреную темноту. Макс принес ему список гостей коттеджей. В двадцати трех домиках остановились пятьдесят два человека. Только шестеро из них – три женатые пары – находились здесь в тот день год назад, когда случилась авария. Макс их знал и был готов поручиться за каждого. Все они – старые клиенты, и никто так не смеялся. Он в этом не сомневался.

Наконец наступило утро, и приют начал пробуждаться. Мы побрились, приняли душ, оделись. Планы Питера изменились: он решил, что у него не получится развлекать Джейн Причард. В половине девятого, когда мы были готовы идти на завтрак, он позвонил в местное отделение полиции и попросил сержанта Гоуэна – человека, который занимался расследованием его дела год назад. Ему ответили, что Гоуэна нет. Питер назвался и попросил сообщить сержанту, чтобы тот перезвонил.

Мы спустились в столовую. Питер решил, что все объяснит Джейн. И попросил меня позавтракать с ней, в то время как сам начнет охоту на своего врага. Пока ждали ее, заказали себе по соку и кофе, но она не появлялась.

Ее не было и в четверть десятого. Мы потягивали кофе и разглядывали других завтракающих. Питер был натянут, как скрипичная струна, прислушивался к смеху и голосам. Люди были одеты для лыж. Царила здоровая, счастливая атмосфера. Сюда приехали развлекаться, и никто не собирался отказывать себе в удовольствии.

В двадцать пять минут десятого я увидел, что к нашему столику направляется Макс. Он выглядел совершенно больным, лицо стало зеленовато-серым.

– Можете оба зайти на минуту ко мне в кабинет? Речь пойдет о событиях прошедшей ночи. – Его голос звучал глухо.

– Мы и так собирались к тебе заскочить, – ответил Питер. – Что с тобой, Макс? Ты совершенно спал с лица. – Он повернулся к стоящему неподалеку официанту: – Если юная дама будет обо мне спрашивать, передайте, что я еще вернусь.

Макс уже шел через зал, и мы поспешили за ним. Хозяин приюта устроил себе кабинет в большой, удобной, обитой сосновыми панелями комнате. На стенах висели снимки лыжников, сделанные светосильным объективом. Макс увлекался фотографией и достиг в этом искусстве блестящих успехов. В сложенном из плитняка камине горел огонь.

В кабинете находился полицейский – тот самый сержант Гоуэн, которому Питер пытался дозвониться утром. Они поздоровались и пожали друг другу руки.

– Я хотел вам кое-что сообщить, – начал Питер.

– Знаю. – Лицо сержанта сурово хмурилось. – Все выслушаю. – Он посмотрел на Макса: – Еще не сказали?

Тот покачал головой. Сел за стол и на мгновение закрыл лицо руками. Я заметил, что руки у него дрожат. Макс глубоко вздохнул и поднял на нас глаза.

– Примерно час назад, – начал он тусклым голосом, – один из моих людей проходил мимо коттеджа номер шесть. Дверь была не заперта и хлопала на ветру. Он решил, что постояльцы отправились на завтрак и забыли запереть замок. В такую погоду, если не сохранять тепло, можно разморозить водопровод. Он пошел проверить трубы. – Макс замолчал.

– И что? – поторопил его Питер.

– Обнаружил два трупа. Связанных, с кляпами во рту и множеством ножевых ран. В коттедже все в крови, как на бойне.

– Боже праведный! – ужаснулся Питер.

– Две девушки, – продолжил Макс. – Пока не произведено вскрытия, нельзя сказать, имели ли место, как выражается Гоуэн, «сексуальные действия».

– Мы считаем, мистер Стайлс, что преступление могли совершить ваши прошлогодние приятели, – сказал полицейский. – Те шутники, которые спихнули вас с дороги. Макс сообщил, что ночью вы слышали, как один из них смеялся. Я должен вас допросить.

– Конечно, – кивнул Питер. – Один из них определенно был здесь.

– Питер, – Макс понизил голос, – одну из девушек ты знаешь. Я думаю, именно ее ты ждал в столовой.

Я почувствовал, как у меня зашевелились волосы, и услышал шепот Питера:

– Джейн Причард?

Макс кивнул:

– И ее подруга Марта Тауэрс.

Комната начала вращаться у меня перед глазами. Питер качнулся и ухватился за спинку стула.

 

1

Ночной ветер разметал остатки облаков, и небо стало ярко-голубым. День выдался замечательным для соревнований по прыжкам с трамплина. Две сотни гостей «Дарлбрука» (минус двое погибших) высыпали на склоны, чтобы вволю покататься перед главным, намеченным на вторую половину дня, событием. Полицейская машина на парковке не привлекла особого внимания. Люди ждали начала соревнований, и число зрителей должно было пополниться теми, кто начнет прибывать в приют после полудня. В таких случаях всегда приезжают полицейские разруливать автомобильные пробки на вершине горы Грейпик. В «Дарлбруке» все шло своим чередом, если не считать царившего в кабинете Макса напряжения.

– Мы пока ничего не объявляли, – сообщил Гоуэн. – Нельзя, чтобы люди запаниковали и ударились в бегство, пока у меня недостаточно сотрудников, чтобы держать ситуацию под контролем. – Он снял шляпу и вытер платком намокшую от пота тесьму. – Как задержать для допроса две с половиной сотни человек, гостей и работников приюта, – это вопрос, который я пока решить не могу.

– Невозможно поверить! – Питер стоял распрямившись, ухватившись за спинку стула. – Они были такими жизнерадостными, полными энергии, и все у них было впереди.

Макс покачал головой.

– В каком-то смысле я должен винить себя, – хрипло сказал он. – У нас нет возможности контролировать сексуальные отношения гостей. Явные беспорядки мы пресекаем, но атмосфера царит свободная. Люди вольны заходить друг к другу в номера. Мы не требуем брачных свидетельств от приезжающих пар. Если даже что-то узнаем, но все происходит без шума и скандалов на людях, не обращаем внимания.

– Вы это к чему? – спросил сержант.

– Марта Тауэр приезжала сюда пару лет. Секс был написан у нее на лбу. Она не проводила ни одних выходных, чтобы с кем-нибудь не закрутить. Никогда не приезжала одна, но не в компании с мужчиной. Охотилась на партнеров здесь. Мы с Хеддой обсуждали, не заявить ли ей, что она нежеланная гостья. Но не было причин: по ее вине не произошло ни одного скандала. Она не отбивала мужчин у других женщин. Сама в свободном полете искала таких же. – Макс пожал плечами. – Но на этот раз, судя по всему, совершила ошибку. Причард приехала сюда в первый раз. То, что Марта поселила ее вместе с собой, наводит на мысль, что они одного поля ягоды.

– Нет! – возмутился Питер.

– Вы настолько хорошо ее узнали, чтобы это утверждать? – спросил Гоуэн.

– Познакомился вчера вечером. Но можете мне поверить: она не вторая Марта.

– То есть у вас с ней ничего не вышло? – уточнил полицейский.

– Я знаю людей, – настаивал Питер. – Это моя работа. Джейн особенная девушка. Понятия не имею, почему Марта поселила ее с собой.

– Давайте вернемся к тому, что вы слышали ночью, мистер Стайлс, – попросил сержант.

Питер набрал в легкие как можно больше воздуха.

– Слышал смех, который не забуду до конца жизни. Тот самый, что описывал вам год назад.

– Но вы, мистер Трэнтер, не слышали? – Полицейский явно все уже знал от Макса.

Я покачал головой:

– Во время сна меня пушками не разбудишь. Проснулся оттого, что закричал Питер.

– Я лег в постель не таким напряженным, как все последнее время, – начал рассказ мой сосед. – Провел прекрасный вечер. Избавился кое от каких проблем, связанных с моим увечьем, и это меня порадовало. Заснул почти сразу, как только голова коснулась подушки. И вдруг – сна ни в одном глазу, сижу в постели, и пот льет ручьем, хотя в комнате прохладно. Закутался в одеяло, дрожу.

– Но вы не поняли, что вас разбудило?

Питер покачал головой. Я заметил, как он стиснул зубы.

– Кошмары мучили меня весь прошлый год. Измотали, лишили сна. Но на этот раз если и был сон, то не запомнился. Я видел Джима на соседней кровати. Он мирно спал, как ребенок. – Питер облизал губы. – А затем услышал звук, который звенел в моих ушах с самой аварии. Издевательский смех. Это был не кошмар. Смех звучал наяву. Я крикнул Джиму, соскочил с кровати и упал на пол. Так разволновался и спешил подбежать к окну, что забыл о ноге. А когда поднялся и выглянул на улицу, там никого не было.

– Вы, мистер Трэнтер, не слышали этого взрыва смеха?

– Ничего не слышал, пока не закричал Питер, – ответил я.

– Я послал за Максом.

Мы оделись, спустились вниз, но не обнаружили на улице его следов.

Гоуэн вертел в пальцах сигарету, но не закуривал.

– Еще двенадцать номеров расположены с этой стороны здания, – сказал он. – Все заняты гостями. Люди, как правило, спят, приоткрыв окно. Смех мог услышать кто-нибудь еще. Рассказывать об этом не было особых причин. Посмотрим, что выяснится во время допроса.

– Мне не требуется подтверждения того, что я слышал. – В голосе Питера появились сердитые нотки. – Я не сомневаюсь, что смех звучал на самом деле.

– Следующее, что надо сделать, – опросить проживающих в коттеджах по соседству с номером шесть, – продолжил сержант. – Может быть, кто-нибудь что-то слышал.

– Вы поставили в известность отца Джейн? – спросил Стайлс.

– Да. – Макс мрачно кивнул. – Он едет из Нью-Йорка, будет примерно через час.

– Как он принял ваши слова?

– Тяжело. Как можно отреагировать на известие, что убита дочь. А перед смертью, вероятно, изнасилована.

– Я немного его знаю, – признался Питер. – Мало приятного встречаться с человеком в таких обстоятельствах.

К одиннадцати в коттедж номер шесть прибыла команда полицейских. Тела девушек сфотографировали в тех позах, в которых их застала смерть, а затем увезли в морг Манчестера, где планировалось провести вскрытие. На территории приюта появился десяток новых полицейских.

Я остался в главном здании, поскольку Макс попросил его подстраховать и общаться вместо него с журналистами и фоторепортерами, которые вскоре должны были нагрянуть в приют. У самого Макса было полно забот с внезапно взбудораженными гостями.

Питер направился к лыжным склонам. Его не покидала мысль, что если он будет все время находиться среди гостей «Дарлбрука», то может снова услышать знакомый смех.

Сержант Гоуэн работал энергично, даже немного лихорадочно. Постояльцев трех коттеджей, расположенных рядом с номером шесть, привели с трасс и допросили. Никто из них не заметил ничего необычного. Всю ночь завывал ветер. Ни один не сказал, что слышал что-то вроде разбудившего Питера смеха. Никто ничего не видел возле домика девушек. И на замерзших дорожках не удалось прочитать следов. Гоуэн просил опрашиваемых держать язык за зубами, но мало на это надеялся.

Допросили Бобби Дауда, того маститого лыжника, который накануне угостил Джейн спиртным, и дюжину молодых людей, которые, как показал Макс, увивались вокруг Марты Тауэрс. Никто не сказал ничего существенного. Два парня примерно в половине третьего проводили Марту в коттедж. Джейн в то время была дома, целая и невредимая. Они немного поболтали и пошли обратно. Их потрясение казалось искренним.

Чуть позже эксперты принялись разбирать коттедж по крупинке. Приехал окружной прокурор Мортон Льюис – элегантный мужчина лет под сорок. Я решил, что он будет формально руководить расследованием. Преждевременная седина, темные брови вразлет и насмешливая улыбка тонких губ придавали его внешности мефистофелевский вид. У него было такое выражение, словно он все время украдкой посмеивался над собственной шуткой, которой не собирался ни с кем делиться. Мне он сразу не понравился.

Но следующий приехавший понравился еще меньше. В Вермонте действует Бюро криминальных расследований штата, подчиняющееся генеральному прокурору. В нем работает единственный сотрудник, в чьи обязанности входит расследование редких в Зеленой горе тяжких преступлений. Согласно закону штата все убийства первой степени являются компетенцией генерального прокурора, и единственный сотрудник Бюро криминальных расследований подчиняется только его приказам.

Фамилия детектива была Гарделла, он имел звание инспектора. Толстый коротышка носил мятый костюм, который, наверное, купил, когда был на пару размеров стройнее. А теперь ему, чтобы застегнуть верхнюю пуговицу на брюках, приходилось делать выдох. Он был лыс, как бильярдный шар, с одутловатым лицом и опухшими, налитыми кровью глазами, будто страдал от тяжелого похмелья. Перекатывал из угла в угол рта вечную сигару и говорил хриплым шепотом так тихо, что приходилось напрягать слух, чтобы его расслышать.

У меня возникло неприятное ощущение, что прибывших сил защитников закона недостаточно для поимки убийцы Джейн Причард.

Инспектор Гарделла потребовал себе кабинет. Как же он собирается искать преступника в кабинете? – недоумевал я. Макс попросил меня устроить полицейского в своем офисе, и я, проводив туда толстого коротышку, убрал со стола бумаги хозяина приюта. Гарделла, не переставая катать во рту сигару, взглянул на висевшие на стенах фотографии Макса.

– Надо вконец повредиться умом, чтобы с такой скоростью лететь по склону, – заметил он, указывая на один из снимков.

– Классное развлечение, если уметь, – объяснил я.

– Н-да. А тот, что умеет убивать, наверное, тоже считает, что хорошо поразвлекся сегодняшней ночью. Мне доложили, мистер Трэнтер, что вы не слышали, как он хохотал, хотя находились в одной комнате с мистером Стайлсом.

– Мне начинает наскучивать рассказывать всем вокруг, как крепко я сплю.

– Думаете, Стайлс вообразил этот смех?

– Нет. Напротив, думаю, он его слышал.

– Сначала во сне, потом наяву?

– Так он сказал.

– Мне это известно. – Гарделла сел за стол хозяина приюта. – Я знаю его историю вдоль и поперек. Читал рапорты расследования прошлогоднего дела. Знаю, что он не в состоянии опознать тех, кто сшиб его автомобиль с дороги, хотя во время обгона они были ближе к нему, чем сейчас вы ко мне, и один крикнул в открытое окно «Слабак!». Да, да, мешали куртки, очки. Стайлс не узнает преступника, даже если тот окажется рядом с ним в баре. Кстати, как здесь заказывают спиртное?

– Поднимите телефонную трубку и скажите, что вам нужно, – посоветовал я.

Гарделла усмехнулся.

– Заказать или повременить? Пожалуй, лучше повременить. – Он машинально водил карандашом по регистрационному журналу Макса. – Какое ваше мнение о Стайлсе?

– Славный человек. Много пережил, но держится лучше, чем можно было бы ожидать. Я познакомился с ним только вчера вечером.

– Стайлс внутренне прислушивался к тому смеху целый год. – Гарделла полюбовался своим художественным творчеством. – Вот что меня интересует: он действительно помнит, как звучал этот смех?

– Питер слышал его прошлой ночью.

– Но вы ведь не слышали. И никто другой в двенадцати номерах с той стороны здания. Гоуэн успел всех опросить.

– Вы считаете, что Стайлс лжет?

– Как я могу сказать, не познакомившись и не поговорив с ним? Кстати, где он?

– Где-то на склонах. Слушает.

– Не прозвучит ли смех?

– Да.

Гарделла нетерпеливо махнул пухлой рукой:

– Не иначе решил поиграть в сыщика.

– Вполне естественно, он хочет найти негодяя, убившего его отца и тех девушек, а его лишившего ноги.

– Хорошо, пусть он слышал смех. Другие тоже не глухие. Здесь по выходным часто смеются. Но не каждый обратит на это внимание. Но он мог, если уловил тот самый смех.

– Полагаю, что так оно и было.

– Не разыгрывайте мне копа, – осадил меня Гарделла. – Можете взять на себя журналистов, когда они сюда явятся?

– Макс тоже об этом просил.

– Вот и хорошо. Держите их от меня подальше. Нам нечего им заявить. Нечего… до тех пор, пока чего-нибудь не найдется. Я вам не сказал, что по дороге сюда заехал в манчестерский морг?

– Нет.

Инспектор вынул изо рта измусоленную сигару и, хмурясь, посмотрел на ее жеваный кончик.

– Девушки не были изнасилованы.

– В таком случае все еще более непонятно, – удивился я.

– Тип, убивающий ради забавы, наверное, считает, что обычное развлечение – не развлечение. – Гарделла сунул сигару в рот и снова принялся водить карандашом по бумаге. Он словно позабыл о моем присутствии.

Выйдя в коридор, я наткнулся на Хедду Ландберг. За то время, что я жил в «Дарлбруке», она успела мне понравиться. Очень моложавая в свои сорок лет, Хедда заплетала золотистые волосы в косу, которую укладывала на голове. Двадцать лет назад она была лучшей лыжницей на Олимпийских играх в Норвегии. Но из-за войны игры перестали проводить, и она больше не участвовала ни в каких соревнованиях. Очень гордившийся ею Макс говорил, что она из величайших. Когда Хедда встает на лыжи, у зрителей до сих пор захватывает дух. Знаю. Видел.

Они с Максом превратили «Дарлбрук» в то, чем он являлся теперь. Живой и общительный Макс служил красочной вывеской заведения, однако подозреваю, что именно упорный труд Хедды и ее умелое управление стали залогом успеха.

Она показалась мне какой-то не такой, и я вдруг понял, что впервые вижу ее в повседневной одежде, а не в модном наряде для отдыха. На ней было простое черное платье, и от этого создавалось впечатление, будто она играет незнакомую для себя роль.

– Надеюсь, вам лучше? – Я вспомнил, что накануне вечером Хедда жаловалась на сильную головную боль и рано отправилась спать.

– Как может быть лучше? – удивилась она. – Боже мой, Джим, что нам делать?

– Его поймают, – пообещал я. – Прислали маленькую армию.

– Макс очень сильно встревожен. Если дело быстро не решится, мы лишимся клиентов.

– Это вряд ли, – не согласился я. – Наоборот, еще сильнее повалят. Лишний повод пощекотать нервы для любителей острых ощущений. На данный момент кто-нибудь уехал?

– Нет.

– Вот видите.

– Трудно поверить, что этот дьявол – кто-нибудь из наших гостей, человек, которого мы знаем.

– А вот Питеру Стайлсу поверить несложно, – возразил я. – Уже второй раз попадается.

– Бедный Питер. – Хедда тяжело вздохнула. – Я вас ждала, Джим. Приехал отец Джейн Причард со второй дочерью. С ними Макс в номере двести десять; это в том же коридоре, что и ваш. Мистер Причард желает сделать некое заявление для прессы, и Макс просит вас взять дело в свои руки. Еще он хочет поговорить с Питером. Я отправила Рича его найти.

– Журналисты нагрянут с минуты на минуту, – предупредил я.

– Кое-кто из местных газет уже здесь. Окружной прокурор обещал поговорить с ними во время ленча. Сейчас они в баре, назюзюкиваются.

То, что я выяснил позже о Джордже Причарде, достойно упоминания. Он – известная фигура в том, что именуется «сообществом знаменитостей Нью-Йорка». К этой неясно очерченной группе принадлежат те, кто часто мелькает на страницах газет. Сын богатых родителей, Причард получил прекрасное образование в лучших школах, а затем в Принстонском университете. Был одним из самых блестящих полузащитников в истории футбола Лиги плюща и однажды вышел в четвертьфинал общенационального соревнования любительского гольфа. Член многих университетских клубов. Играл в гольф на самых элитных полях Уэстчестера. Он возглавляет собственное рекламное агентство. Получил деньги в наследство и приумножает их.

Мягкий в обращении, с изысканными манерами, физически крепкий – Джордж Причард привлекательная фигура для женщин, от которых после развода нет отбоя, что ему явно нравится, хотя ведет себя весьма осмотрительно. Развод прошел болезненно, но он пережил скандал. В один прекрасный день его жена Дженифер сбежала с модным британским драматургом Себастьяном Хью, оставив мужу двух дочерей. Он достойно воспринял ситуацию, дал дочерям хорошее образование, и они жили дружной семьей, пока для девушек не настало время зажить своей жизнью.

Макс открыл на мой стук дверь двести десятого номера, и я увидел Причарда. Мне сразу стало его жаль. Он стоял у окна и смотрел на сияющую белизну лыжных склонов. Крупный мужчина, Причард словно съежился в своем дорогом костюме. Когда он повернулся ко мне, я заметил, что его глаза покраснели и опухли.

– Спасибо, что пришли, мистер Трэнтер, – проговорил он.

– Даже не знаю, что вам сказать в такой момент, – отозвался я.

Его глаза наполнились слезами, и он поспешно отвернулся.

– Я убеждал себя, что это дурная шутка. – Его голос сорвался. – Ну почему Джейн?

Я перевел взгляд на сидевшую на стуле незнакомку. Девушка сложила на коленях руки в белых перчатках, и я догадался, что это Лора, сестра Джейн. Ее такие же темно-рыжие, как у сестры, волосы были собраны на затылке в пучок. Лора была выше Джейн, не такая миловидная, но с длинными ногами и красивой фигурой, которую, впрочем, не слишком подчеркивало черное шерстяное платье с застегнутым под горло белым воротником. Лицо мертвенно-бледное – словно маска. Выражение глаз скрывали темные очки. Макс представил меня, девушка коротко, равнодушно кивнула.

– Джим, мистеру Причарду вовсе незачем общаться с журналистами, которые с минуты на минуту станут ломиться к нам в двери, – начал Макс. Всегда такой цветущий, он посерел, выглядел измученным. – Поможете держать их на расстоянии и делать заявления от его имени?

– Конечно, – кивнул я.

– Спасибо, Трэнтер. – Причард не повернулся ко мне. – То, что я собираюсь предложить, их на некоторое время займет. Награду в двадцать пять тысяч долларов.

Я едва сдержался, чтобы не присвистнуть.

– За любую информацию, которая послужит поимке и осуждению человека, убившего мою дочь. Вы считаете, что это слишком много?

– Я считаю, очень хорошо, что у вас есть такие деньги.

– Есть, – мрачно кивнул он. – Я готов заплатить вчетверо больше, если это поможет.

– После такого предложения на вас бросятся работать две с половиной сотни детективов.

– Именно этого мне и надо.

– Я передам ваши слова.

Раздался стук в дверь, и Макс впустил Питера. Тот медленно вошел в комнату. На нем была по-прежнему куртка, но меховую шапку он успел снять. Его красивое смуглое лицо побледнело, он выглядел измученным. Бросив на меня взгляд, он едва заметно покачал головой. Я понял, что смеха он не слышал.

– Здравствуйте, Стайлс, – повернулся к нему Причард. Я вспомнил, что Питер пару раз встречался с этим человеком.

– Джордж… – Питер запнулся.

– Не помню, вы знакомы с моей дочерью Лорой?

Питер учтиво поклонился.

Девушка внимательно посмотрела на него сквозь темные очки и впервые заговорила низким, хриплым голосом:

– Отец хочет знать все о последнем дне Джейн, мистер Стайлс. Я считаю, что от этого ему будет только тяжелее, но таково его желание. Мистер Ландберг сообщил нам, что вы провели с моей сестрой большую часть вчерашнего вечера.

Лицо Причарда потемнело.

– Будь добра, Лора, позволь мне поступать так, как я считаю нужным, – резко сказал он.

У меня по спине пробежал холодок. Причард словно облек в слова потаенную мысль: «Если мне было суждено потерять дочь, почему убита Джейн, а не Лора?»

– Мы были очень близки с Джейн, Стайлс, – объяснил он. – Ее поступки и слова могли вам показаться неважными, но я способен увидеть в них особенный смысл.

Питер посмотрел на девушку. Мне показалось, он уловил в словах Причарда тот же подтекст, что и я.

– Рассказывать особенно нечего. Я приехал сюда только к десяти вечера и спустился с Джимом Трэнтером в бар выпить. Макс познакомил меня с Джейн. Она сказала, что работает в журнале, для которого я пишу материалы. С этой общей темы началось общение. Она была весела, очаровательна и, казалось, не обременена никакими заботами.

– В этом вся Джейн, – проговорил Причард. – Легко сходилась и замечательно держалась с людьми.

– То, что произошло между нами, было гораздо важнее для меня, чем для нее, – объяснил Питер. – Может, вы знаете, у меня искусственная нога.

Причард кивнул:

– Прошлогодняя авария. Макс рассказал, что вы слышали прошлой ночью человека, который тогда столкнул вас с дороги.

– Слышал, но не видел.

Причард ударил правым кулаком в ладонь левой руки.

– Мы его найдем! Я обещаю большое вознаграждение. Но, пожалуйста, продолжайте о Джейн.

– Рассказ больше не о ней, а обо мне, – тихо заметил Питер. – Она знала, что у меня протез, но предложила потанцевать. После аварии я еще ни разу не пробовал. Думал, никогда не смогу. Джейн убедила, что надо пытаться. У меня получилось, и это мне понравилось. Словно прошел последний сеанс лечения. За одно это я ей многим обязан. – Питер улыбнулся уголками губ. – Ее подругу Марту окружали мужчины. Джейн заставила меня почувствовать, что я привлекателен, – сказала, что Марта ей позавидует, будто я какая-то ценная добыча.

– У нее был к этому талант: люди в ее компании чувствовали себя значительными.

– Вот и все, – закончил Питер. – Мы немного выпили, съели по сэндвичу и договорились встретиться за завтраком. Я предложил проводить ее до коттеджа, но она отказалась. Боюсь, мне следовало проявить настойчивость. Идти по льду не самое легкое для меня занятие. Но если бы я не отступил…

– Не надо фантазировать, – перебил Макс. – Марта Тауэрс еще сидела в баре и провела там не меньше двух часов. Ее проводили до домика двое мужчин и видели Джейн в добром здравии. Несчастье случилось намного позже.

– Спасибо, Макс, – поблагодарил его Питер. – От твоих слов мне немного легче.

– Выпивка, сэндвичи… О чем вы разговаривали? – жадно спросил Причард. – Она упоминала обо мне?

– О да. Говорила с большой теплотой и любовью. Рассказывала о сестре, как они росли, о своих планах на будущее.

– Каких планах?

Питер колебался.

– Речь шла о мужчине? Она мне ни о ком не упоминала.

– Я думаю, она не нашла себе подходящей пары. Это был очень личный разговор, но учитывая обстоятельства…

– Прошу вас! – настаивал Причард.

Питер посмотрел на Лору. Темные стекла очков спокойно встретили его взгляд.

– Я осторожно заметил Джейн, что окружавшая Марту свора должна гоняться не за ее подругой, а за ней. Джейн согласилась, но призналась, что сама решила подождать, пока ей не попадется достойный мужчина. А когда он встретится, пусть узнает, что она его ждала. Спросила меня, что предпочтет ее избранник: невинность или опытность. Я ответил, что ему больше понравится ее выбор.

– О боже!

Внезапное восклицание Лоры удивило меня. Причард посмотрел на дочь, и, к моему удивлению, в его глазах вспыхнула ненависть.

– Боюсь, тебе не понять ее образ мыслей, Лора.

Дочь молчала.

– Это все, – подытожил свой рассказ Питер.

– Спасибо, – поблагодарил Причард. – Ваши слова для меня много значат. – Он покачал головой. – Одного не могу понять: что она здесь делала с этой Тауэрс. По всем отзывам – законченной нимфоманкой. Что она в ней нашла?

– Мне надо на свежий воздух, – внезапно заявила Лора.

Поднялась со стула и, ни на кого не глядя, направилась к выходу. Причард, морщась, ждал, когда за ней закроется дверь.

– Как вам это понравилось? Ни слезинки, ни малейшего проявления горя. Если бы это случилось с ней…

Он осекся. Чуть было не сказал, что крутилось у него на языке: «Лучше бы убили ее».

 

2

Из комнаты мы с Питером вышли вместе и направились по коридору к нашему номеру. Его давно подпитываемый огонек желания поймать хохочущего убийцу отца разгорелся, как раздуваемое в топке пламя. Питера, как и меня, тронуло горе Причарда и удивило холодное безразличие Лоры. Но именно воспоминание о проведенном с Джейн вчерашнем вечере довело его до белого каления. Он бросил куртку на кровать и, хромая, подошел к окну.

– Какая бессмысленная жестокость, Джим! Убить такую жизнерадостную, сердечную девчушку, у которой было все впереди! Память о ней вопиет и требует отмщения!

– Понимаю ваши чувства, – ответил я. – Джейн ждала любви, но столкнулась с такой бесчеловечной жестокостью, что не может уместиться ни в сердце, ни в сознании.

Питер ударил кулаком в оконную раму.

– Ни судебного разбирательства, ни самого сурового приговора недостаточно, чтобы поквитаться с негодяем. Сомневаюсь, что даже страх смерти способен что-нибудь затронуть в душе этого хохочущего бессердечного урода. Не могу ничего с собой поделать, все время пытаюсь представить, какими были ее последние мгновения.

– Нехорошо об этом думать, – заметил я.

– А как можно не думать. Адская оркестровка ужаса – вот что там происходило. Дьявольский смех, крики о помощи, которые из-за ветра никто не услышал, блеск лезвия ножа, неожиданно пришедшая страшная ясность, что это конец всему, мольбы о пощаде и предсмертная агония. – Питер судорожно вздохнул и ударил кулаком по стене. – Надеюсь, она умерла первой, что ее не заставили смотреть, как издеваются над подругой, и ждать своей очереди.

– Успокойтесь, – попросил я.

– Успокоиться? – Он круто обернулся. – А вы представьте: когда мы его поймаем, со всех сторон развопятся доброхоты: этот человек болен и неподвластен Моисееву закону «Око за око». Но до того, как он попадет в руки закона и врачей, я хочу улучить момент и разобраться со зверем, смеющимся над человеческой жизнью, как дефективный ребенок, давящий на стекле муху.

Я не мог припомнить, чтобы мне приходилось наблюдать подобную ярость.

– Нестерпимо сидеть здесь и ждать, когда копы, точно факиры, достанут нам из шляпы кролика. Я иду на склон, где состоятся прыжки и где сейчас весь народ. Убийца пристанет к зрителям и в толпе найдет возможную жертву. Насилие – для него наркотик. Я задаю себе вопрос: как он удовлетворял свою страсть до меня с Гербертом и до случая с Джейн? Мне еще обиднее оттого, что он наверняка среди нас. И часть удовольствия получает, наблюдая за нашими тщетными усилиями установить, как выглядит и как зовется преступник.

Питер подошел к кровати, схватил куртку с меховой шапкой и ушел. Мне представилось, что если бы сам пережил столько, сколько он, то кипел бы не меньше. Я был вне себя, страстно желал, чтобы преступника схватили и он бы понес заслуженное наказание. Но должен признаться, что нисколько не хотел столкнуться с ним в одиночку. Это работа того толстяка, который теперь, наверное, потягивает виски в кабинете Макса.

Я сел за пишущую машинку и, напечатав пресс-релиз для журналистов, пошел вниз. Рич Ландберг сидел за конторкой и сказал, что человек двадцать газетчиков торчат в баре и ждут, когда окружной прокурор выйдет к ним с обещанным заявлением.

– Приют начинает бурлить. Новость распространяется, как лесной пожар, – все уже всё знают. Макс говорит, надо вести себя как обычно. Не тут-то было!

– Но ведь никакого массового отъезда нет?

– Ни намека! Все хотят присутствовать при развязке. – Рич помотал светловолосой головой. – Не могу поверить, что этот тип до сих пор болтается где-то здесь. На его месте я бы дернул за тысячу миль.

– И тем самым выдал себя, – возразил я. – Нет, самое безопасное для него место – здесь.

– Джим, у меня в голове не укладывается: неужели тот, кто в прошлом году столкнул с дороги Питера, и вчерашний убийца – наши гости? Мы знаем почти всех. Среди них нет таких, на кого бы можно было подумать. Я твержу Максу: это, наверное, кто-то из города. Из пришлых. Много туристов приезжают посмотреть соревнования и не останавливаются в приюте. Разве что зайдут опрокинуть стаканчик или выпить чашечку кофе. Им же не запретишь. Вот и сейчас сотни таких у трамплина, смотрят соревнования прыгунов.

– Ты должен знать многих из Манчестера и окрестных городков, – предположил я.

– Конечно. Учился в Манчестере в школе. Берр, колледж в Бертоне.

– Можешь вспомнить, кто околачивался здесь год назад и снова появился вчера вечером?

– Не навскидку.

– А ты подумай. Ты знал девушек. Кто-нибудь из города за ними увивался?

– Я знал Марту, – ответил Рич. – Цыпочка что надо! Причард приехала к нам впервые. Я с ней почти не разговаривал: здравствуй – до свидания, и все дела. Приехавшая с отцом сестра вообще «рыба». До того спокойная, что отправилась смотреть прыжки с трамплина.

– Ты крутил с Мартой Тауэрс? – спросил я его.

Рич натянуто улыбнулся:

– Ей подавай кавалеров постарше, с монетой. Как-то пригласил Марту на свидание. Так она потрепала меня по голове, словно шестилетку, и посоветовала не играть со спичками, пока не подрасту и не научусь тушить огонь.

– Тебе она не нравилась?

– Я ко многим так отношусь, – угрюмо ответил Рич. – Мне восемнадцать, Джим. Весной призовут в армию. Выходит, я достаточно взрослый, чтобы воевать и умереть за свою страну, но еще маленький, чтобы делать то, что дозволено другим мужчинам. В некоторых штатах мне даже не продадут спиртного! Если я начну ухаживать за девушкой своего возраста, буду считаться малолетним преступником. Если позарюсь на такую, как Марта, рискую, что меня высмеют. Работая здесь, вижу, как каждый к каждому прыгает в постель. Но только не я. Мне надо беречь репутацию, поскольку я сын хозяина.

– Не подумай, что пытаюсь говорить с тобой свысока. Сейчас в твоей жизни самый тяжелый период. Ты уже не мальчик, но в глазах других еще не совсем мужчина. Бунтарское время. Я еще не так стар, чтобы его забыть.

– Твои слова. Бунтарское! – подхватил он.

– Не заметил, чтобы кто-нибудь еще из парней твоего возраста положил глаз на Марту? – спросил я.

– Если и так, все равно ничего не получил. Ты же знаешь, как обстоят здесь дела. Сюда не приезжают автостопом. Самый дешевый номер – двадцать баксов в сутки. Прибавь еду, напитки, расходы на лыжную экипировку. Многие берут уроки по десять баксов за час. Мы принимаем в основном молодые богатые супружеские пары, правда, не обязательно со своими собственными мужьями и женами. Марта охотилась на парней, готовых потратить на нее деньги – здесь или в городе. И без труда находила.

– Но прошлой ночью трудности все же возникли, – возразил я. – Я бы сказал, фатальные трудности. Ты не заметил, чтобы она регулярно кому-нибудь давала отставку?

– Кроме меня? – кисло переспросил Рич. – Марта не могла пригреть всех сразу, крутила с несколькими, выбирала, но редко останавливалась на одном парне два раза подряд.

– Кто стал ее избранником на сей раз?

– Мне показалось, она еще не решила. Обе девчонки приехали вчера во второй половине дня. В запасе сегодняшний день и завтра. Я так думаю, она их просеивала. А может, уже сделала выбор и остановилась на хохочущем приятеле Питера. Когда-нибудь она должна была ошибиться.

Так я попытался поработать детективом, но это мало что дало.

Дамы и господа от прессы, если можно так выразиться, как сообщил мне Рич, собрались в баре. Приближался полдень, и они не забыли, что окружной прокурор Мортон Льюис обещал сделать заявление в двенадцать.

Мне удалось обратить на себя внимание и сообщить им, что я играю роль пресс-секретаря «Дарлбрука». Надо мной посмеялись – журналистам не требовались пресс-секретари, им требовались факты. Я не располагал фактами относительно убийства, но исполнительно проинформировал их, что Джордж Причард готов сделать из кого-нибудь богача. По бару прокатился шум. Мне показалось, я вижу, как завертелись колесики в головах двух десятков людей. Прежнее романтическое стремление репортера обойти всех собратьев по цеху и добыть эксклюзив отошло в прошлое. Теперь журналисты собирают информацию всем миром. Лучше уж так, чем остаться вовсе ни с чем. Но сейчас, как в мультяшках Диснея, их глаза засияли, и зрачки словно превратились в значки доллара. С двадцатью пятью тысячами баксов в кармане можно бросить журналистику и начать писать величайший в истории американской литературы роман. Или до смерти спиться в «Бликсе» – любимом салуне всех людей от прессы. В одно мгновение я нанял для Причарда двадцать пять первых детективов.

Когда я шел обратно в вестибюль, меня остановил иронически улыбающийся окружной прокурор Мортон Льюис. Он явно слышал все, что я сказал журналистам. И в этот момент напомнил мне строящего козни средневекового правителя.

– Вы Трэнтер?

Я кивнул.

– Мне надо с вами переговорить. – Он покосился в сторону гриль-бара, где продолжали шуметь журналисты. – Значит, двадцать пять тысяч зеленых? Теперь все здесь начнут играть в полицейских и воров. Почему Причард не посоветовался со мной, прежде чем делать такие заявления?

– Он спешит добиться результатов, – ответил я.

Прокурор окатил меня взглядом холодных серых глаз.

– Вы говорите так, словно не очень верите в нас, Трэнтер.

Не было смысла спорить с ним по такому ничтожному поводу.

– Это лишь мое предположение, каковы мотивы Причарда, – ответил я.

– Гарделла сообщил мне, что вы не слышали смеха. Крепко спите. Вы в самом деле считаете, что Стайлс его слышал?

– Думаю, что да. Что такое с вашими людьми? Стайлсу почему-то никто не верит.

– Я не утверждаю, что он лжет, – уточнил Льюис. – Но взгляните на дело с нашей точки зрения. До вчерашней ночи Стайлс слышал этот смех всего один раз. Тогда он ехал на большой скорости, рядом устроил истерику отец. До того как его машина упала со склона и заживо сгорел отец, Стайлс все силы отдавал, чтобы удержать автомобиль на дороге. Ему отрезали ногу, и он два дня провел без сознания. А когда пришел в себя и достаточно окреп, чтобы говорить с полицейскими, вспомнил смех. Сказал, что так смеялся в кинокартине актер Уидмарк. Но действительно ли смех был таким? Или он только напомнил Стайлсу смех Уидмарка? Ведь, например, мне он мог и показаться похожим.

– Думаю, Питер хорошо его запомнил, если узнал, когда услышал прошлой ночью, – настаивал я. – Полагаю, что когда снова услышит, то опять узнает.

– Надеюсь, – произнес окружной прокурор. – Иначе нам придется тыркаться вслепую. – Он собрался уходить.

– У вас есть что-нибудь для мальчиков и девочек в гриль-баре?

Он пожал элегантными плечами:

– Обычная пустышка. Мы охотимся за смеющимся маньяком. У нас есть кое-какие зацепки. Арест возможен в любой момент.

– Какие у вас зацепки?

Серые глаза задумчиво посмотрели на меня.

– Ни черта у нас нет, никаких зацепок, мистер Трэнтер.

Рич Ландберг подал мне из-за конторки знак. Кто-то пытался дозвониться Питеру из Нью-Йорка по междугородней связи. Рич записал для него номер. Я решил, что Питер находится у трамплина, где собрались зрители и куда, как он считал, непременно придет убийца.

– Пойду его поищу, – сказал я. – Нужно подышать свежим воздухом.

Рич подал мне сложенный листок бланка с номером, и я отправился в свою комнату за одеждой. До трамплина было около двух миль. Я пользовался джипом приюта и пошел за ним на стоянку. Вдали, по другую сторону долины, на парковке у трамплина уже стояла пара сотен машин.

Джип, подскакивая, покатил по дороге, замерзший снег хрустел под колесами. Трамплин напоминал висевшую на склоне между двух темных сосновых массивов огромную сосульку. Набежали облака, в воздухе чувствовалось, что может пойти снег. Я разглядел черную точку: лыжник быстро катил по спуску, приближаясь к точке отрыва. Когда он взлетел в воздух, раздался рев толпы. Видимо, прыжок удался.

Я оставил джип на площадке с другими машинами и пошел к подножию трамплина. Питер должен быть где-то там, среди зрителей.

Люди здесь были такие же, как большинство американских болельщиков. Спортивные игры смотрят миллионы, и лишь немногие разбираются в том, что происходит. Места у пятидесятиярдной линии считаются самыми крутыми, но истинный ценитель футбола сядет выше, чтобы наблюдать, что происходит по обе от нее стороны. Зрители партии гольфа восхищаются дальностью полета мяча, но заядлый болельщик следит, как будет нанесен удар клюшкой.

Ничем не отличаются от других и те, кто приходит посмотреть прыжки с трамплина. Толпятся у конца разгонной дорожки, охают и ахают, восторгаясь длине полета, но не видят всей картины приземления и не замечают тех нюансов, которыми руководствуются судьи, когда начисляют очки. Не понимают, на какой риск идет спортсмен и зачем он это делает. Втайне надеются, что прыгун упадет. Приходят в волнение от звука полета, от удара лыж о склон при приземлении или от мелькания рук, ног, лыж при неудачном падении.

Выше поднимаются те, кто действительно разбирается в прыжках, любуется красивыми моментами, зная, почему судьи принимают то или иное решение. Они оценивают энергичность старта, устойчивость лыжника при разгоне, положение тела, которое обеспечивает максимальную скорость, расчет точки отрыва и уверенность полета. Обращают внимание, как спортсмен держит лыжи – параллельно, кончики чуть приподняты, чтобы увеличить подъемную силу – как, не сгибая, наклоняет вперед корпус и прижимает руки к бокам. И наконец приземление: колени гасят силу удара, одна лыжа чуть впереди другой. Спортсмен несется к финишу и, чтобы не врезаться в толпу или в ограждение из соломы, выполняя «кристи», резко тормозит при повороте.

«Все, как в жизни», – подумал я. Большинству интересно, насколько далеко улетел спортсмен. Те, кто разбирается в прыжках, судят, как ему это удалось. Оценивают умение, с великим трудом приобретенную технику, способность идти на взвешенный риск.

Я протолкался в середину стоящей за соломенным ограждением толпы. Многие лица узнавал – встречал людей в баре, в приюте или на окрестных склонах. Кто-то мне небрежно кивнул, а я чувствовал, как растет напряжение внутри: где-то здесь, совсем рядом, мог оказаться тот смеющийся весельчак.

Из громкоговорителя на склоне прозвучала фамилия следующего спортсмена: «Номер тридцать два. Представитель лыжного клуба Аргайла Роберт Дауд. Первый зачетный прыжок».

– На тренировке он был великолепен, – бросил кто-то.

Тот молодой человек, который накануне вечером угостил в баре Джейн. Я взглянул на вышку трамплина: спортсмен замер, ожидая отмашки флага на старте. Бобби Дауд! В обычных обстоятельствах я мог представить его чувства. Он оценивал бы соответствие лыжной мази поверхности снега, температуру воздуха и направление ветра по положению зеленой веточки. Спортсмен совершил долгий подъем, замерзая, ждал своей очереди, и теперь у него от волнения в животе порхали бабочки. Мог ли он в этот миг забыть о светлой, трепетной, жизнерадостной девушке? Знакомство с ней, ее смех? Не переживал ли сейчас и у подножия холма бессмысленный ужас ее смерти?

Судья на старте дал отмашку. Сначала я увидел, как понеслась по разгонной дорожке фигурка лыжника, и лишь затем долетел сигнал горниста. Наверху свистел рвущий одежду лыжника ветер, но внизу этого не слышали. Прыгун на мгновение скрылся из виду. И вот – он уже взмыл в воздух: наклонился вперед, лыжи приподняты, летит, как стрела, выпуклая часть уклона уже осталась позади. Несется к нам, словно огромная бескрылая птица. Стук лыж о землю в момент идеального приземления. Спортсмен еще продолжает скользить, а судьи уже отмечают точку его касания с землей. Передают по телефону наверх длину прыжка. Дауд боком тормозит и останавливается в десяти футах от того места, где стою я.

Гром аплодисментов. Дауд наклоняется, расстегивает крепления и снимает лыжи.

– Потрясающе, Бобби! – кричат из толпы.

Друзья бегут поздравить с успехом. Дауд, улыбаясь, сдвигает очки на лоб. Натыкается на меня взглядом, и его улыбка меркнет. Он кладет лыжи на плечо, обходит ограждение и жестом подзывает меня.

– Мы не знакомы, мистер Трэнтер, но мне известно, кто вы такой.

– Отличный прыжок, – хвалю я.

Нас прерывает голос из громкоговорителя: «Оценка номера тридцать два, представителя лыжного клуба Аргайла Роберта Дауда – восемнадцать очков!»

Толпа взрывается овациями. Максимальный балл – двадцать. Но достигнуть его никому никогда не удавалось. Восемнадцать очков – прекрасный результат.

– Еще один такой же прыжок, и приз ваш, – сказал я.

Он будто меня не услышал.

– Есть новости?

– Никаких.

– Не могу поверить. – Он покачал головой. – Такая милая девушка. Не могу избавиться от чувства, что я тоже виноват в ее смерти.

– Почему?

– Эти чертовы соревнования так много для меня значили. Я угостил ее в баре и, как придурок, отправился спать. Если бы я с ней остался…

– Вы бы все равно не пробыли так долго. Трагедия произошла около трех часов ночи.

Дауд посмотрел на вершину холма.

– Мне надо подниматься для второго прыжка. Могу я чем-нибудь помочь?

– Слушайте, о чем говорят, – попросил я. – Не рассмеется ли кто-нибудь так, что похолодеет кровь.

Дауд колебался:

– У меня такое ощущение, что ключ к разгадке – другая девушка. А Джейн ни при чем и просто случайно попала под руку. Если бы выяснить, что затевала Марта, это бы сэкономило много усилий.

– Есть соображения?

Дауд снова замялся:

– Хозяева такого заведения, как «Дарлбрук», не станут распространяться о своих гостях. Не знаю, что Макс сообщил полиции, но уверен в одном: от этого человека ничего не ускользает. Подозреваю, он мог бы дать подробный отчет, что собой представляла Марта Тауэрс. Понимаю, ему никого не хочется впутывать, но таить информацию тоже нельзя. Убийца может опять нанести удар – не здесь, так где-нибудь в другом месте.

– Справедливо, – кивнул я.

Он направился к подъемнику, чтобы вернуться к вершине трамплина и в обогреваемой хижине ждать, когда наступит очередь совершить вторую попытку. Я подумал, что он прав насчет Макса.

Хозяин приюта намекнул, какой была Марта Тауэрс, однако не назвал ни одного имени. Они с Хеддой беспокоились, чем трагические события обернутся для их бизнеса. Развязать язык значило бы показать клиентам, что они замечают и запоминают больше, чем тем хотелось бы. Их скромность – важное условие их дела – будет поставлена под сомнение.

Я стал высматривать Питера – его нигде не было. Протолкался к другому краю толпы – безрезультатно. Он как будто испарился.

В нескольких ярдах от конца спуска стояла палатка, где продавали кофе. Я начал замерзать и направился к ней. Вокруг толпились люди с хот-догами и картонными стаканчиками. Пришлось отстоять очередь. Кофе разливал Джек Кили – тот самый, что дежурил ночью. Подавая мне стаканчик, он улыбнулся.

– Ничего на холме не происходит?

– Пока ничего не заметно, – ответил я.

Он отвернулся и стал обслуживать следующего клиента, а я переместился к концу стойки. И вдруг обнаружил, что стою рядом с Лорой Причард. Двумя руками в варежках она держала картонную чашку с кофе так, словно это был стакан с виски. Девушка успела сменить городское платье на свободные брюки, сапоги, серое каракулевое пальто и казачью шапку. Бледная и напряженная, она из-под темных очков разглядывала окружающих ее людей.

Я поставил стакан и протянул ей пачку.

– Хотите сигарету?

Лора удивленно посмотрела на меня:

– Ах, это вы, мистер Трэнтер. Да, спасибо. – Она тоже поставила кофе на стойку и сняла варежку. Я щелкнул зажигалкой, и она глубоко, почти жадно затянулась. – Я должна извиниться перед вами.

– За что?

– Ушла в то время, как мистер Стайлс рассказывал отцу о вчерашнем вечере. Просто не могла слушать.

– Конечно, тяжело, – кивнул я. – Но вашему отцу требовалось выслушать.

– Требовалось, – с горечью согласилась она.

Я понял чувства Лоры: враждебность ее отца ни от кого не скрылась.

– Она была его любимицей?

– Да. – Ее голос дрогнул. Взгляд сквозь темные очки устремился на трамплин. Вдалеке прозвучал сигнал гонга – стартовал новый прыгун.

– Я был единственным ребенком и не знал ревности к братьям и сестрам, – заметил я. Мне показалось, что в ее глазах мелькнул испуг. Она чем-то напомнила мне Джейн. Была бы Лора в веселом настроении, сходство было бы сильнее.

– У Питера Стайлса, кроме Джейн есть своя причина желать, чтобы расследование успешно завершилось. Ведь так? – спросила она.

– Тот же тип погубил его отца и стал причиной увечья. Но всякий, кто знал Джейн, скажет, что вполне достаточно одной ее смерти. Наверное, и знакомые Марты Тауэрс чувствуют то же самое. Не обязательно иметь личные причины – любой человек пожелает, чтобы негодяй поскорее попался. – Я посмотрел на ее плотно сжатые красные губы. – Хотите совет?

– Какой?

– Не накручивайте себя. Выбросьте из головы. Рано или поздно вам придется к этому прийти.

Она бросила сигарету в снег и резко наступила на нее.

– Обойдусь без ваших прописных истин, мистер Трэнтер.

– Простите. В некоторых прописных истинах таится глубокий смысл. Кстати, меня зовут Джим.

Не обращая внимания на мои слова, Лора посмотрела на людей у ограждения.

– Как распознать среди них человека? На улице города встречаешь прохожего и понимаешь, богат он или беден, какая его профессия – художник, актер или кто-нибудь еще, наблюдаешь множество людей разного типа. Например, подобных отцу. А здесь всех словно одели в форму. Лыжную форму. Люди кажутся одинаковыми. Надо найти садиста, который убивает ради удовольствия. Но тысячи молодых людей моего поколения живут ради удовольствия, хотя не такого экстремального, как у вашего хохочущего приятеля. Мистер Стайлс как-то написал на эту тему очень интересные статьи – о презрении к закону и порядку, об отсутствии традиций, о бесцельности существования. Но возможно ли узнать человека здесь? Все на одно лицо – в одинаковой одежде, с одинаково цветущими лицами, холодными и твердыми, словно снег и лед.

– Будем слушать, не засмеется ли он опять, – сказал я.

– А я явилась сюда, надеясь, что увижу у него на лбу выжженную отметину.

– Какую?

– Печать вины.

– Мы найдем его!

– Хотелось бы верить. – Лора неожиданно изменила тему. – Давайте я вам помогу – кое в чем просвящу? Только пойдемте ко мне в машину, а то у меня замерзли ноги.

Следуя за ней, я ломал голову, что она собирается мне сказать, что могло бы помочь. Желтый «кадиллак» с откидным верхом был именно такой машиной, какую ждешь увидеть у Джорджа Причарда – эффектную, одну из лучших. Мы забрались на сиденье, Лора включила мотор, и в салон стало поступать долгожданное тепло. Она застыла, положив руки в варежках на руль. Мотор негромко урчал.

– Если вы единственный ребенок в семье, – сказала Лора, не поворачивая головы, глядя прямо вперед, – вам не понять все сложности взаимоотношений между сестрами: любовь и привязанность, с одной стороны, ревность, соперничество и открытый антагонизм – с другой. Я любила Джейн, но мы во многом были противоположными полюсами. Но сейчас книга захлопнулась, тема Джейн Причард закрыта – она умерла. Настало время панегириков. Перебирать в памяти все самое дорогое, что связано с ней, маленькой и подростком. Отец вспоминает и в душе умирает. Я тоже все помню и чувствую вот здесь. – Лора прижала руку в варежке к груди, словно ощущала физическую боль, и горестно выдохнула. – Можно еще сигарету?

Я дал и помог прикурить от автомобильной зажигалки.

Она, помолчав, продолжила:

– Я пообещала кое-что рассказать, что может помочь. Но прежде вам надо понять про нас с Джейн. Нас воспитывали не обычно, а наш отец – не обычный отец. – Лора откинулась назад, устроив голову на спинке сиденья и полузакрыв глаза. – Постараюсь быть искренней. Все в мире происходило, как того желал отец, – кроме его брака. Он был на виду в школе, спортсмен, о котором шла молва в колледже. Стоило переступить порог одного из его клубов, как отца тут же окружали десятки друзей. В своем деле он король. У него не складывались отношения с единственным человеком – самым важным, моей матерью. От того, как она с ним поступила, он не сумел оправиться. Бросила его и сбежала с другим мужчиной. По сей день, встречая друга или знакомясь с человеком, отец боится, что над ним посмеются. Самое подлинное его чувство – ненависть. Ненависть к моей матери.

– Своим поступком она дала ему повод и еще бросила дочерей.

На мгновение ее веки под темными очками сомкнулись.

– Тема матери не имеет к нашему разговору отношения. Я не могу ее судить. Хочу сказать одно, Джим, это было не решение матери оставить нас с Джейн. Ее потянуло к другому мужчине, чтобы получить то, чего не мог дать ей муж. Отец нанял частных детективов следить за ней, и, как говорится, они застали ее на месте преступления. У нее не осталось другого выбора – только уйти. К счастью, Хью Себастьян оказался приличным человеком. Мать уже четырнадцать лет замужем за ним. Этот брак, вероятно, оказался удачным.

– Вероятно?

– Я так слышала, Джим. А с матерью с тех пор, как она ушла от нас четырнадцать лет назад, ни разу не виделась. – Алые губы Лоры задрожали, она открыла глаза. В них отражалась боль. – Отец воспитывал нас иначе, чем воспитывают большинство детей. Нас учили бороться с грехом, но также чураться материнской любви. Втолковывали, что главная цель человека – независимость. Сразу после школы нас расселили по разным квартирам. Обеспечивали средствами на жизнь, но недостаточно, чтобы отказаться от заработка. Отцу со всех сторон твердили, как он мудр, обворожителен, многоопытен. Его дочери должны вырасти особенными женщинами. – Лора горько усмехнулась. – Так и получилось. Но правда заключается в том, что самое главное для него было, чтобы мы ему не мешали. Я его за это не виню. В наш век пятьдесят лет не старость. У него было право на личную жизнь, чтобы две его дочери не подглядывали за ним. Вот именно поэтому он отослал нас из дома, а не потому, что был мудр и предусмотрителен.

Я ждал, чтобы она продолжала.

– Большинство детей воспитываются на «Винни-Пухе», «Паутине Шарлотты» и «Алисе в Стране Чудес». Нас же вырастили на сказке, которую сочинил отец. В ней все мужчины оказывались нашими врагами, готовыми меня и Джейн погубить. Нам запрещалось идти по стопам матери. Самостоятельность возводилась в абсолют, а замужество, как форма зависимости от мужа, отрицалось. Следовало отказаться от всех любимых мужчин, кроме, разумеется, самого отца. Мы реагировали по-разному. – Лора посмотрела на меня почти вызывающе. – Я восстала. Как только зажила отдельно, закрутила несколько романов и не таилась. Отец узнал и возненавидел меня за это. Я несколько раз влюблялась, но каждый раз чувство угасало, потому что боялась, что мой избранник будет похож на отца. Именно это он имел в виду, когда сегодня сказал, что мне не понять образа мыслей Джейн. Я паршивая овца. По нему, было бы лучше, если бы в морге в Манчестере лежала не она, а я. – Лора затушила сигарету в пепельнице. – Без комментариев?

– Да, – кивнул я. – Ваша жизнь принадлежит только вам.

– Спасибо, что не стали ораторствовать. – Она тяжело вздохнула. – Каким же окольным путем я добираюсь до Джейн. Сестра вела себя не так, как я. Энергичная, очень живая, она нравилась мужчинам, и ее тянуло к ним. Но вбила себе в голову, что будет ждать избранника, сколько бы ни потребовалось времени, чтобы он, наконец, замаячил на горизонте. Открыто говорила об этом со мной. Решение далось ей не просто. Сколько раз она оказывалась на грани того, чтобы сдаться. Но держалась. Может, это чистейшая романтика. А я – паршивая овца. Но кое-что меня беспокоило. Настанет день, когда у нее не останется сил сопротивляться, и она скажет себе – вот тот самый мужчина, а он окажется совсем не таким. И, как мне кажется, именно это и случилось.

– Случилось? – воскликнул я. – У меня сложилось впечатление…

– Знаю. Так Питер Стайлс сказал отцу. – Голос Лоры стал хриплым. – Но три или четыре дня назад мы договорились пообедать с Джейн. В то самое мгновение, когда я входила в ресторан, где мы условились встретиться, я поняла, что-то случилось. Джейн светилась, как звезда на верхушке рождественской елки. Появился заветный мужчина. Кто он? Она не скажет мне имени. Есть причина сохранить его в секрете. Какая причина? Она только улыбнулась и сказала: «Придет время, я с ним познакомлюсь – первой». А пока она едет в «Дарлбрук» с Тауэрс. Ее избранник тоже будет там. Как я поняла, они собирались провести что-то вроде предсвадебного путешествия.

– Не складывается, – удивился я. – Кто бы ни был ее избранник, прошлый вечер они провели порознь. А следующий день Джейн наметила провести с Питером. Может, тот человек не приехал?

– Или он из участвующих в соревнованиях спортсменов. – Лора кивнула в сторону трамплина.

– Не идеальные обстоятельства для предсвадебного путешествия.

– Почему же он не объявился?

Я промолчал. Первое, что приходило в голову: Джейн сделала неверный выбор. Ее знакомый мог затаиться, боялся, что его впоследствии обвинят в убийстве. Не хотел, чтобы стало известно о поездке в «Дарлбрук».

– Вы явно спрашиваете себя, уж не женат ли он? – продолжила Лора. – Я тоже. Джейн так тянулась к нему, что ее ничего не стоило обмануть.

– У нас нет способа узнать, был он здесь или нет, – заключил я.

– Единственный человек, кому доверилась сестра, убит. Марта Тауэрс наверняка знала, кто ее избранник.

В глубине сознания я представил смех, который описал мне Питер. Трудно поверить, чтобы смеющийся таким образом человек мог стать для Джейн «желанным мужчиной». Но я понимал, что выдуманный мной образ сформирован рассказом Питера, который ненавидит этого человека, и не имеет ничего общего с действительностью. Его смех в моменты, когда не было места насилию, мог быть, напротив, чарующим.

– Они познакомились в другом месте, скорее всего, в Нью-Йорке, – начал размышлять я. – Куда-то ходили, проводили вместе время. Джейн не решилась бы на романтическое путешествие с ним, если бы хорошо его не узнала. Похоже, это не в ее характере.

– К чему вы ведете?

– В какие рестораны она предпочитала ходить? Был ли у них с Мартой Тауэрс излюбленный бар? Джейн могла познакомиться с этим мужчиной через подругу. Тогда понятно, почему она доверилась Марте, а не вам. Учитывая размер обещанного вашим отцом вознаграждения, официанты или бармены постараются что-то вспомнить. Друзья Марты могут знать, с кем встречалась Джейн. Еще есть люди, работающие в доме, где жила Джейн. Ее знакомый, возможно, не раз приходил к ней.

– Попробую что-нибудь разузнать по телефону, – кивнула Лора. – Мне известны в городе всего два места, где постоянно бывала Джейн. – Девушка ударила кулаком по рулю. – Ну, почему этот человек прячется, если он ее любил?

– Мы его найдем, – пообещал я.

 

3

В половине шестого на приют опустилась зимняя тьма и посыпал снег. Бушевавший прошлой ночью ветер решил повторить свой бурный визит. В гриль-бар набилась шумная, пестрая толпа. Больше говорили о предстоящей ночи, чем о соревнованиях, которые недавно смотрели. Убийство придавало сухому мартини особую пикантность.

Поговорив с Лорой, я возобновил поиски Питера. Но безуспешно: никто из зрителей у трамплина не сумел вспомнить, что видел его.

Я обнаружил его в нашем номере – Питер лежал на кровати, подсунув руки под голову, и смотрел в потолок.

– А я вас повсюду искал, – сообщил я.

– Были на то причины? – Он даже не повернулся в мою сторону.

Я достал из кармана мятую бумажку с телефоном. Он как будто не заинтересовался.

– Гоуэн подвез меня в Манчестер. Он ездил к врачу. А мне надо было ненадолго отлучиться отсюда. Собраться с силами.

– Я кое-что разузнал, – сказал я ему. И, коротко передав, что открыла мне Лора, заключил: – Таким образом, мы ищем мужчину, который не хочет, чтобы стала известна его связь с Джейн.

– Конечно, не хочет, если он ее убил. – Питер свесил ноги с кровати, сел и закурил. – Я ездил в морг. Видел девушек.

– Зачем вам понадобилось подвергать себя такому испытанию?

– Трудно объяснить, Джим. Трагедия казалась мне до странности нереальной, нечто вроде старинного кошмара. – Он облизал губы. – Там был отец Марты Дуайт Тауэрс, тихий человек среднего возраста, профессор какого-то колледжа в Новой Англии. Он был в шоке, но не только из-за смерти дочери. Добрые горожане не поленились напеть ему про нее. С удовольствием выложили все слухи, в которых то и дело фигурировало слово «шлюха». Он почувствовал, как вся тяжесть трагедии внезапно свалилась ему на плечи. Решил, что неправильно воспитывал дочь и ее смерть на его совести. Это навело меня на мысли о себе.

– Какие?

– Десять лет я считался талантливым репортером, – медленно начал Питер. – Чтобы преуспеть в работе, требуется отрешенность и объективность. У меня были эти качества. Я мог написать материал, не вкладывая в событие душу. Но после аварии потерял такую способность, забыл, как это делается. Жил в мире жалости к себе, ударился в сантименты. Когда мы расстались во время ленча, я бросился отсюда, как ненормальный. Меня обуревало желание единым порывом найти преступника, подогревала лишь жажда мести. Но не было никакого разумного, продуманного плана. – Питер глубоко затянулся. Год назад я обязательно обратил бы внимание на ключ, который содержался в словах Джейн об ожидании ее избранника. Понял бы, что он уже явился. Что у них завязались отношения. Джейн помогла мне бросить барахтаться в жалости к себе, ощутить, что я привлекателен. Мне это требовалось. Я настолько был собой поглощен, что не сумел с отстраненностью услышать, что она говорила. Не понял то, что следовало понять. Девушка была радушна, весела и полна жизни, потому что любила и предвкушала свидание, во время которого собиралась отдаться избраннику. Я ничего этого не понял, потому что был чрезмерно сосредоточен на себе. – Питер встряхнулся, словно выбравшаяся из воды собака. И только тут посмотрел в бумажку, которую я ему дал. – Догадываюсь, что это такое. Мой редактор Фрэнк Девери хочет, чтобы я подготовил для его журнала материал об убийстве.

– Вы, конечно, согласитесь? – спросил я.

– Наверное. – Питер медленно кивнул. – Пора вспомнить, что я не только крестоносец, но и репортер. – Он потянулся к телефону на прикроватном столике и скованно улыбнулся. – Спасибо, что выслушали.

Я слышал только конец его разговора с редактором, но понял, что Питер согласился выполнить задание, но попросил Девери о помощи:

– Мы считаем, что Джейн приехала сюда на свидание с любимым человеком. Но он не заявил о себе. Убитая рассказывала о нем сестре, однако этот след нас никуда не приведет – Джейн не назвала имени. Его знала другая жертва – Марта Тауэрс, которая умолкла навсегда. Поэтому мы крутимся среди толпы гостей, понимая, что преступник может сидеть за соседним столиком или рядом у стойки бара, но не в состоянии указать на него пальцем. Разумеется, избранник Джейн мог и не совершать преступления, а просто струсил. Подыщите смышленого человечка, чтобы он занялся этим делом в Нью-Йорке. Это было бы большим подспорьем. Лора Причард проверит места, куда любила ходить ее сестра, – ресторан и пару баров. Где-нибудь Джейн все же видели со спутником. Или в доме, где она жила, могли запомнить мужчину, который в последнее время часто к ней приходил. Может быть, что-нибудь знают в редакции, где она работала. Разговорить людей не так-то просто. Но Джордж Причард обещал награду в двадцать пять тысяч долларов.

Девери, видимо, обещал впрячься, и Питер повесил трубку. Но телефон тут же снова зазвонил. Питер был так глубоко погружен в мысли, что ответить пришлось мне. Говорил Рич Ландберг:

– Джим, копы требуют, чтобы все спустились в бальный зал.

– Чего хотят? – спросил я.

– Понятия не имею. Я, как обычно, всего лишь передаточное звено.

Я повернулся к Питеру:

– Может, что-то выяснили?

– Скорее, как всегда, с опозданием перекрывают все ходы и выходы.

Когда мы вошли в зал, там уже собралась толпа. Кроме гостей, все работники приюта и даже шеф-повар, казавшийся очень сердитым в своем белом колпаке. В дальнем конце находилась небольшая эстрада для оркестра. Там сгрудились, переговариваясь, окружной прокурор Мортон Льюис, инспектор Гарделла из Бюро криминальных расследований и сержант Гоуэн. Льюис вышел вперед и потребовал тишины.

– Прошу внимания!

Я заметил впереди других Джорджа Причарда с дочерью. Гул разговоров постепенно стих, и в зале наступила тишина. Тонкая улыбка прокурора не сулила ничего хорошего.

– Я собираюсь познакомить вас с последней информацией, – начал он. – Полиция ведет расследование более шести часов, однако результат всей работы пока негативный.

Кто-то ближе к дальней стене начал аплодировать. Послышался смех.

– Как видите, шутка получилась дурная, – продолжил Льюис. – Мы имеем дело с актом особо жестокого и бессмысленного насилия. Нам приблизительно известно время, когда случилась трагедия. Оказалось, что Марту Тауэрс двое из вас провожали домой, и в этот момент Причард была жива и здорова. Они с ней разговаривали. Свидетели вернулись в главное здание приюта в два тридцать пять, и ночной сторож в последний раз закрыл за ними переднюю дверь. Все находились внутри. В четыре утра мистер Питер Стайлс услышал за окном смех. Его он слышал раньше. Большинству из вас известна его история: примерно год назад некий шутник спихнул его автомобиль с горной дороги, в результате чего Питер лишился ноги, а отец его сгорел заживо. Вчерашний смех напомнил ему хохот того шутника.

Толпа загудела, и Льюис поднял руки, призывая к тишине:

– Таким образом, мы можем предположить, что преступление совершено между половиной третьего ночи и четырьмя утра. Этот вывод подтверждает заключение патологоанатома. Он провел вскрытие в одиннадцать утра и сообщил, что девушки мертвы от шести до восьми часов. Это, дамы и господа, пожалуй, единственный результат, которого мы добились. – Он обвел взглядом две с половиной сотни лиц, и все заметили, что тонкая усмешка не сходила с его лица.

– Команде опытных экспертов не удалось обнаружить в коттедже номер шесть никаких отпечатков пальцев, кроме тех, что принадлежали убитым девушкам и женщине, убирающейся в этом домике и заправляющей постели гостей. Она внештатная работница «Дарлбрука», живет в Манчестере и каждое утро поднимается в приют из города. Когда девушек убивали, она крепко спала в своем доме в двенадцати милях от коттеджа.

– С кем? – послышался голос из задних рядов.

Напряжение разрядил смех. Высокий, красивый, ироничный Льюис ждал, когда он стихнет.

– Орудие убийства не найдено, – продолжал он, когда наступила тишина. – Согласно заключению патологоанатома преступник воспользовался чем-то вроде ножа с выкидным лезвием. Сомневаюсь, что патологоанатом когда-нибудь видел пружинный нож. Посему заключим, что раны нанесены ножом с очень острым лезвием. Например, кухонным, который возвращен в ящик буфета и навсегда потерян для следствия, или похоронен под снегом на площади в пять акров, – улыбка прокурора стала шире, – а может, лежит в кармане у кого-нибудь в этом зале.

Снова послышался шум и возбужденные разговоры.

– Мы также полагаем, что преступник не мог расправиться с двумя жертвами и при этом не запятнать кровью одежду. Отсюда возникает необходимость поисков ножа и одежды с пятнами крови.

– Как насчет массового стриптиза? – выкрикнул юморист из заднего ряда.

– Что-то в этом роде, – ответил Льюис. – С этой горы есть только два пути: северная дорога и южная. На обоих направлениях полиция штата установила кордоны. Никому не разрешается покидать приют, пока не закончится обыск. Пока вы находитесь здесь, будет проведен досмотр ваших комнат в главном здании и в коттеджах, затем – личный досмотр.

– Не возражаю, лично меня можете досматривать всякий раз, как возникнет желание, – послышался женский голос.

Взрыв смеха.

– У меня вопрос! – выкрикнул мужчина.

Прокурор кивнул. Все повернули головы к смуглому парню с коротким ежиком волос.

– Меня зовут Тэкс Брейден. Досмотр комнат займет несколько часов.

– Обед подадут как обычно, – ответил Льюис. – Бар будет открыт.

– А что потом? – Брейден старался перекричать шутливые аплодисменты. – Здесь две с половиной сотни людей. Если на каждого потратить десять минут, процедура займет больше сорока часов.

Послышалось насмешливое улюлюканье.

– Вы не можете гноить нас здесь столько времени! – протестовал Брейден.

– Будем так поступать хоть сорок дней, если потребуется! – отрезал прокурор.

Его освистали, на него зашикали. На эстраду поднялся Макс и встал рядом с Льюисом.

– Понимаю, вам придется несладко! – Все замолчали, решив его послушать. – Мы постараемся обустроить вас как можно удобнее. После обеда заиграет танцевальная музыка. Чем сумеем, скрасим вам жизнь.

– У меня завтра в городе встреча! – возмутился какой-то мужчина. – Мне нужно отсюда выбраться.

– Мы примем во внимание уважительные причины, – успокоил его прокурор. – Только предупреждаю: не вздумайте пытаться прорваться через кордоны. И если кому-нибудь придет в голову светлая мысль спуститься со склона на лыжах – забудьте! Отсюда до города двенадцать миль по сильно пересеченной местности. В данный момент за окном сорок два градуса ниже ноля с ветром. Начался снег. В таких условиях даже профессионалу трудно не заблудиться и не замерзнуть до смерти.

Возникло два потока: один хлынул в бар, другой к эстраде просить поблажек. Я заметил, что некоторые гости приюта приняли новости весело, другие сердились, иные искренне встревожились. Большинство относилось к первой категории, что я посчитал вполне логичным. Совесть этих людей была чиста. Они приехали в «Дарлбрук» поразвлечься и не собирались отступать от своих намерений, несмотря ни на что. Я спросил себя, каким будет их настроение через несколько часов, когда все успокоится.

Кто-то бубнил за плечом Питера:

– Все равно что искать иголку в стоге сена.

Мой сосед по номеру знал Эдди Маккоя из «Нью-Йорк график». Они вместе подготовили не один материал.

– Им некуда деваться: не попытаются найти улику, подвергнутся суровой критике.

– Поздно, – возразил Маккой. – В распоряжении убийцы был целый день, чтобы избавиться от ножа. Как сказал прокурор, пять тысяч акров снега. А если нож еще при нем, всего-то нужно стереть отпечатки пальцев и оставить его в ближайшем цветочном горшке или выкинуть в мусорную корзину. Нет ни малейшего шанса перетрясти такую массу людей.

– Они хотят попытаться.

Толстый жизнерадостный коротышка Маккой с круглыми очками на носу весело рассмеялся:

– Похоже, будет время пуститься во все тяжкие. Я уже положил глаз на одну блондиночку. Увидимся.

Гарделла вспотел, выбираясь из толпы. Его преследовал десяток людей, требовавших к себе особого отношения. В баре уже наигрывали на пианино. Инспектор кисло нам улыбнулся и дружелюбно обернулся к вцепившейся в его рукав женщине.

– Если у вас нет неотложных проблем, мадам, мы будем заниматься людьми этаж за этажом, домик за домиком.

– Есть! Мой муж…

– И у меня тоже! – перебили ее сразу несколько человек.

– Моя работа!

– С моими детьми осталась мать.

– В понедельник утром мне надо быть в Голливуде.

– Мой аналитик…

– Не все сразу, пожалуйста, по одному, – устало взмолился инспектор. – Сержант Гоуэн выслушает, он сейчас в гриль-баре.

Все разом бросились туда. Гарделла достал из кармана красный платок и вытер лицо.

– Если хотите знать, наш юный гений разворошил гнездо шершней.

– Можно вас на минуту? – спросил Питер.

– Конечно. Пойдемте ко мне в кабинет.

Мы последовали за ним. Гарделла запер за собой дверь, подошел к столу и открыл ящик. Он успел раздобыть себе виски и стопку и плеснул в нее напиток.

– Выпьете? Картонные стаканчики рядом с бачком с холодной водой.

Мы оба отказались.

– Ваше право. Как говорится: что полезно одному, другому во вред… – Он опрокинул виски в рот. У меня сложилось впечатление, что он способен пропускать стопку за стопкой без всякого эффекта. – Так что у вас ко мне? – спросил он Питера.

– Лучше пусть Джим расскажет. Это его история.

Я поведал ему об избраннике Джейн. Инспектор слушал, сощурив покрасневшие глаза. А когда я кончил, спросил:

– Сестра в самом деле не знает, кто он такой?

– Если бы знала, мы бы притащили его сюда за задницу. Не имеет понятия, кто он, ничего такого о нем, что было бы нам полезно. Вы установили круг знакомых Марты Тауэрс? Один из них может и быть ответом на наш вопрос.

Гарделла пожал плечами.

– Макс наверняка знает, кто был по-настоящему близок Марте, – заметил Питер. – Не из новеньких, которые приехали только в эти выходные. А из тех, кто мог с ней встречаться в городе.

– Я бы и сам не отказался от близости с ней, – усмехнулся инспектор. – Надеюсь, вас не шокирую? – Он вздохнул. – Досматривать людей не моя идея. Зародилась в голове нашего юного гения, которого мы имеем на посту прокурора. Формально за расследование отвечает он. Подозреваемый не стал бы расхаживать восемь часов с ножом в кармане. Он давно от него избавился. А вот пятна крови на одежде – другое дело. – Инспектор потянулся к телефону на столе. – Попроси Макса зайти сюда, когда сможет. – Гарделла поднял глаза на Питера. – Если я разбираюсь в людях, Максу предстоит нелегкая ночь. Гости подопьют, примутся скандалить. Так о чем мы?

– Обсуждали бессмысленность досмотра, – подсказал Питер.

– Ах да. У нашего юного гения богатое воображение. Он уже придумал обвинения против полдюжины людей. Хотите узнать про себя?

– Не откажусь, – кивнул Питер.

– Вы во главе списка. Постойте, как там у него все складывается? – Сыщик усмехнулся. Он наслаждался собой. – Первая мысль – и в этом я с ним согласен, – после половины третьего в здание приюта никто не мог войти: в дверь не звонили, Кили не вызывали, ночной сторож был на обходе. В переднюю дверь и в боковые двери врезаны автоматические замки. Чтобы их открыть изнутри, надо отвести задвижку. Но если кто-то хотел выйти, а затем войти, ему всего-то требовалось дождаться, когда Кили будет где-то занят, закрепить задвижку в открытом положении, а затем спокойно возвратиться, когда потребуется. Кроме того, связки ключей есть у Кили и Ландбергов, а в хозяйском сейфе хранится полный набор от всех помещений приюта. Неизвестный мог сделать слепок – не важно когда, неделю или месяц назад. Отсюда наш гений делает вывод, что никого из проживающих в главном здании нельзя исключать из числа подозреваемых. Любой человек мог выйти и войти, включая вас, мой друг.

– С какой стати? – Голос Питера посуровел.

– Вы видный мужчина, мой друг. Неужели не знали? Привлекательный, талантливый, умеете держаться, с завидной репутацией писателя. Одним словом – очаровашка, вот вы какой. Таким, утверждает наш юный гений, вы были до прошлого года, пока вас не постигло несчастье. «Посттравматический эффект» – я правильно запомнил термин? Вы утратили часть привлекательности. Как говорит наш юный гений, претерпели нечто вроде кастрации. Требуется чертовски много сил, чтобы привыкнуть к своему положению и смеяться над ним. Наш юный гений считает, что у вас было недостаточно времени.

– Что его натолкнуло на подобную мысль?

– Он говорил с Ричем Ландбергом, – безмятежно сообщил инспектор. – Прибыв сюда вчера вечером, вы вышли из себя только потому, что он предложил вам самому отнести свой багаж наверх. Еще не совсем готовы жить со своими проблемами. Потом познакомились с Джейн Причард. Танцевали с ней. Договорились встретиться за завтраком. Когда она уходила, на прощание поцеловали ее.

– Здесь ничто не остается незамеченным, – буркнул Питер.

– Ландберг-младший любит совать нос в чужие дела. И когда ему нужно, за словом в карман не лезет. Так вот, наш гений говорит: вчера вечером с вами неожиданно стали обращаться как с полноценным мужчиной. Вы сочли тот поцелуй приглашением?

– Но Джейн призналась Питеру, что она девственница, – возразил я.

– И это объясняет, почему она оттолкнула его, когда он, выскользнув из боковой двери, явился к ней в коттедж номер шесть, – ответил Льюис. – Мы имеем дело с нервным, легко воспламеняющимся человеком, только-только оправляющимся от тяжелой травмы. Этот мужчина решил, что его поманили в постель, а вместо этого над ним посмеялись. – Гарделла пожал плечами. – Результат – взрыв.

– У него нет никаких улик, чтобы подкрепить теорию.

– Если вы юный гений, вам не нужны никакие улики, – усмехнулся Гарделла. – Их поиском заняты чернорабочие вроде меня. Но мы, мой друг, не закончили. Только-только убили посмеявшуюся над вами девушку, как в самый неподходящий момент явилась другая. После всего вы вернулись в приют через дверь, замок которой стоял на защелке.

Вы умный человек, Стайлс, во всяком случае, наш юный гений так считает. Понимали, что когда убитых девушек найдут, вспомнят, что накануне вечером вы выпивали и танцевали с Джейн Причард. И даже целовали на прощание. Вас заподозрят в первую очередь. Как этого избежать? Да очень просто: вы подставили вместо себя другого известного убийцу – того хохочущего чудака. Подняли шум, вытащили из постелей Ландберга и Джима и бросились на улицу ловить, кого там не было. Результат? Мы целый день искали человека, которого вообще не существует. Во всяком случае, здесь и сейчас. – Гарделла улыбнулся Питеру. – Наш юный гений утверждает, что его теория объясняет остальное.

На этаже с вашей стороны здания двенадцать номеров. Большинство гостей спали с открытыми окнами, и тем не менее никто не слышал смеха. Вы утверждаете, что он вас разбудил, а затем, проснувшись, вы его снова услышали. Однако спавший в той же комнате Джим ничего такого не слышал. И никто другой тоже. Разве убийца, только что заколовший двух девушек, способен устроить столь шумное представление? Но если даже это сделал, неужели все, кто спал с этой стороны здания, внезапно оглохли?

Питер глубоко затянулся.

– А вы ведь сами наполовину в это поверили.

– Признайтесь, неплохо закручено, – улыбнулся Гарделла. – Я бы поверил, если бы не был уверен, что до конца дня наш юный гений состряпает еще с полдюжины теорий. Любит примерять их одну за другой и, если не подходит, отбрасывать. У него свои методы работы: сочиняет, проверяет. Именно этим сейчас и занимается, пока мы ищем нож и пятна крови на одежде, которые никогда не найдем.

– Я в числе подозреваемых? – Голос Питера не дрогнул.

– Так считает наш юный гений.

– А вы?

Гарделла взял стопку и одним глотком опорожнил.

– Для того чтобы появились подозреваемые, мне нужны улики. – Он опустил стопку на стол. – А настоящих улик у нас нет. То, что измыслил против вас гений, немного сомнительно. Ваш врач утверждает, что вы так же уравновешенны, как я, что вовсе не комплимент, как он на то рассчитывал.

– Мой врач?

– Да, я связался с доктором Коннорсом, – усмехнулся инспектор. – И еще, пока вы днем отсутствовали, проверил, можно ли услышать из вашего окна смех. Оказалось, что возможно, наверное, даже в сильный ветер.

– Значит, все остальные оглохли? – сухо спросил Питер.

– Нет, но смех здесь не редкий звук. Он далеко не у всех способен вызвать тревогу. Вас же пробудил от глубокого сна, потому что имеет для вас вполне определенный смысл.

– Да, – подтвердил Стайлс.

Раздался стук в дверь. Гарделла жестом попросил меня открыть и налил себе еще виски.

Вошел Макс. Он вспотел и выглядел озабоченным.

– Там пошли вразнос. Словно выбили пробку из бутылки – танцуют, кричат, поют, напиваются. Все тридцать три удовольствия. Мне нельзя надолго отлучаться, Гарделла.

– У нас появилась небольшая зацепка, и вы можете нам помочь разобраться, – сказал инспектор, катая во рту сигару. – Причард приехала сюда на свидание. Большая любовь.

Макс посмотрел на него ничего не выражающим взглядом и провел сильной загорелой рукой по коротко остриженным седым волосам.

– Откуда вы узнали?

– От сестры. Джейн ей призналась. Сказала, едет сюда для решающей встречи. Марта Тауэрс была с ней в сговоре, но теперь на наши вопросы ответить не сумеет.

– Я не имею ни малейшего представления, кто бы это мог быть, – сказал Макс. – Джейн провела некоторое время с Бобби Даудом и Питером, но не могу припомнить, чтобы она уделяла внимание кому-нибудь еще.

– Не исключено, что друзья Марты Тауэрс знают, с кем Джейн встречалась в городе. Кто из ваших гостей дружил с Мартой?

– Господи… кто только не дружил. Надо подумать.

Раздался стук в дверь.

– Кто там? – спросил Гарделла.

– Рич Ландберг. Отец у вас? Он нужен здесь.

– Сейчас приду. – Макс повернулся к инспектору: – Поговорите-ка лучше с Хеддой. Она знает о Марте Тауэрс не меньше меня, если не больше. Уговаривала не пускать ее сюда. А мне пора.

– Идите, – разрешил полицейский. – А мы пообщаемся с миссис Ландберг.

Пока Макс выходил из кабинета, в открытую дверь донеслись звуки: аккорды пианино, звонкий смех, казалось, что в приюте каждый кричал на каждого. Я закрыл за хозяином «Дарлбрука» дверь и впервые заметил, что его кабинет звуконепроницаем.

– Там действительно сходят с ума, – удивился Питер.

– Не хотите поговорить с миссис Ландберг? – спросил его инспектор. – Вы с ней друзья, а меня она не любит. С вами будет держаться свободнее.

– Хорошо, мы поговорим.

– Вот и давайте.

Я открыл дверь, и шум обрушился на нас, словно волна жара из печной топки. Гости «Дарлбрука» довели себя до высшей степени веселья. И все это жутко не вязалось с реальностью смерти, горя и одиночества.

Танцующие высыпали в вестибюль, кричали друг на друга через зал, в баре не протолкнуться. Ничего подобного я в «Дарлбруке» не испытывал. Ощущение, как на масленичном карнавале на Марди-Гра. Раз негде уединиться, то и черт с ним! В самом центре вестибюля черный лыжник заключил в объятия девушку в светло-зеленом платье. Она выронила стакан, и он разбился на паркетном полу. Девушка, отстраняясь от поцелуя, откинулась назад и расхохоталась.

Вот появилась и Лора. Ее кружил под звуки раздолбанного пианино Тэкс Брейден, тот самый смуглый парень, задававший в бальном зале вопросы. Было заметно, что у нее нет настроения танцевать.

Питер подошел и похлопал Брейдена по плечу.

– Отвали, старик, – произнес тот. – Разберемся без тебя.

Лора ухватила Питера за рукав.

– Она нам нужна по делу.

– Отстаньте от нее. Она и так натерпелась. Ей надо встряхнуться.

– Позже.

– Заметано, – вдруг весело согласился Брейден. – Я жду тебя, куколка. Будем всю ночь зажигать, чтобы от этого приюта не осталось камня на камне.

Питер взял ее под руку и подвел ко мне.

– Все внезапно посходили с ума, – проговорила, запинаясь, Лора. – Что с ними случилось?

– Бунт против правил, – объяснил Питер. – Людям сказали, что запрещено отсюда отлучаться, и они демонстрируют, что им на все наплевать. Вы дозвонились до Нью-Йорка?

Лора взглянула на меня.

– Вы ему сказали?

– Нельзя делать из нашего разговора тайну. Мы также рассказали Гарделле. Убийцу надо как можно быстрее поймать.

Она кивнула:

– Мне не повезло. Люди, с которыми я хотела переговорить, выходят на работу в вечернюю смену, то есть около семи.

Питер хмурился, глядя на смеющуюся танцующую толпу.

– Надо бы поговорить с теми двумя ребятами, которые провожали Марту домой, иначе они допьются до такого состояния, что из них ничего не вытянешь. Джим, займитесь Хеддой вы. Вы ее знаете не хуже меня. – Он объяснил Лоре, что мы надеялись узнать у миссис Ландберг.

Девушка посмотрела на развеселые пляски.

– Можно я пойду с вами, Джим? Иначе от них не отвяжешься.

– Конечно. Ваше присутствие может оказаться полезным.

– Увидимся, – бросил Питер и направился к бару.

Жилище Ландбергов находилось на первом этаже. Чтобы добраться до их двери, пришлось протискиваться сквозь группу орущих у конторки людей. Каждый из них пытался раньше остальных завладеть телефоном. Я знал, куда постучать в конце короткого коридора – провел с хозяевами приюта несколько вечеров. Мне нравилось в их гостиной – по стенам развешаны сделанные Максом фотографии, за стеклами книжного шкафа стояли призы Хедды, в огромном камине из плитняка огонь горел чуть ли не круглые сутки.

Дверь открыл Джек Кили и неприязненно на нас посмотрел.

– Миссис Ландберг у себя? – спросил я.

– Кто там, Джек? – крикнула Хедда из глубины квартиры.

– Мистер Трэнтер с дамой. – А мне шепнул: – Послушайте, Джим, миссис Ландберг паршиво себя чувствует. Если у вас не очень важное…

– Заходите, Джим, – пригласила Хедда.

Кили пожал плечами и отступил в сторону. В камине жарко пылал огонь. Хозяйка лежала напротив на диване, сцепив руки под обрамленной золотистыми косами головой. На маленьком кофейном столике стояла бутылка виски, ведерко со льдом и стакан. Если ей было муторно, то я сразу заметил – не от болезни. Хедда прилично выпила.

– Джек принес мне дров, – сказала она. – Спасибо, Джек. Кажется, это все. – Кили закрыл за собой дверь. – А там вовсю оттягиваются. – Хедда даже не попыталась пошевелиться. – Здравствуйте, мисс Причард. Пододвиньте себе что-нибудь и садитесь. Джим, если хотите выпить, стаканы в буфетной.

Лора села на скамеечку для ног у камина. Блики пламени оттеняли медные тона ее рыжих волос.

– Мы пришли к вам за помощью, миссис Ландберг.

– Вот уж насмешили. Ко мне никто не приходит за помощью – разве что в номере не оказалось полотенец или течет водопроводный кран. Не порти людям удовольствие, Джим. Принеси стаканы.

«Игру ведут по тому, как сданы карты», – подумал я. Не мог вспомнить Хедду в таком состоянии. Сдался, пошел в буфетную и взял два стакана. Вернувшись, положил в них лед и налил виски. Один подал Лоре. Хедда протянула свой.

– Освежите и мне, Джим. – Она не остановила меня, пока я не налил стакан до краев. Затем подняла, словно собиралась провозгласить тост. – За это самое абсурдное на свете пьяное бдение.

Лицо Лоры было белее слоновой кости.

– В последний раз, когда я хотела помочь, меня высмеяли и прогнали с глаз долой. И вот результат.

– Вы говорите загадками. – Я пытался понять, к чему она клонит.

– Никаких загадок, дорогой мой Джим, абсолютно никаких. Я хотела помочь Максу. Предупреждала, пока сюда будет приезжать эта девица Тауэрс, будет продолжаться бедлам и у нас возникнут проблемы. Но он не любит ни с кем поступать жестко, поэтому никаких запретов. И вот следствие.

– Мы пришли как раз спросить о Марте Тауэрс, – объяснил я.

– Этот разговор не для нежных ушей мисс Причард. – Хедда посмотрела на Лору, в напряжении застывшую на скамейке для ног. – Прошу прощения, моя милая. Я о вас не подумала. Только о себе. Вы потеряли сестру, это тяжело. Мне следовало произнести все вежливые слова соболезнования. Но они были бы фальшивыми. Я напиваюсь из жалости к себе. Каждый должен принимать свое: вы свое, я свое.

– Снова загадки. – Я сделал глоток виски.

– Мы приехали сюда десять лет назад, и все наши пожитки умещались в багажнике подержанной машины. Рискнули всеми нашими скудными средствами. Работали до кровавых мозолей, чтобы привести это место в приличное состояние. Тень долга витала над нами и нас душила. Но у старины Макса сердце мягкое, словно пудинг на заварном креме, – никогда никому не говорит «нет». Предпочитает отворачиваться от проблем, а не решать их. Таков наш «папа Макс». Я год назад говорила: будет плохо. Фу, кажется, начала повторяться. Но если бы вы, Джим, владели магическим кристаллом, как я, сразу бы поняли, что ждет вас в будущем. Может быть, не завтра и не послезавтра, но непременно ждет. Сюда приезжают разные люди. Принимаем всех без разбора: бездельников, лодырей, извращенцев и бог знает кого. Вчера вместе со смертью тех цыпочек умер и «Дарлбрук». Чтоб им гореть в аду!

– Миссис Ландберг! – возмущенно воскликнула Лора.

Хедда приподнялась на локте и с любопытством посмотрела на нее.

– Вы, кажется, славная девчушка. Не сердитесь на меня. Вашей сестре не повезло. Я искренне вам сочувствую.

– Но не ей? – спросила Лора.

– Ваша сестра завела себе дурного друга, – холодно ответила миссис Ландберг. – Тот, кто начинает водиться с такими людьми, запросто может обжечься. – Она поставила стакан на столик и снова улеглась на диване.

– Есть кое-что такое, о чем вы еще не знаете, Хедда, – начал я. – Да, нет сомнений, что Джейн завела себе дурного приятеля. Но это не Марта Тауэрс. Она влюбилась в некоего мужчину и приехала сюда, потому что он тоже обещал быть здесь. Мы пытаемся выяснить, кто этот мужчина. Марта Тауэрс наверняка его знала, поэтому могли быть в курсе и ее знакомые. Я спросил Макса, кто самые близкие друзья Марты. Но в этот момент началась заваруха, ему пришлось уйти. Но он сказал, что вы знаете о Марте Тауэрс не меньше его.

– О, я знаю о малышке Марте все! Знаю, что была бы моя воля, ноги бы ее здесь не было уже после первого приезда. – Хедда посмотрела на Лору. – Женщины понимают женщин, правда, моя милая?

– Можете назвать некоторых из ее друзей? – спросил я.

Хедда спустила ноги с дивана и села. Она выглядела нездоровой.

– Пожалуй, не стану. Во всяком случае, до того, как поговорю с Максом. Любое действие, которое мы сейчас предпринимаем, может пагубно повлиять на наше будущее. Стоит начать распускать слухи, и нас ожидает крах.

– Просто назовите, с кем мы можем поговорить! – не отступал я.

Хедда решительно покачала головой:

– Я и так слишком много сказала. Потребовалось выпустить пар. – Хедда повернулась к Лоре: – Мой вам совет, милая. Ни во что не ввязывайтесь и возвращайтесь в Нью-Йорк. Вас отпустят. Вас здесь не было, когда произошла трагедия. Джиму посоветовала бы то же самое, но ему уехать не позволят, поэтому ничего не скажу. Запомните оба одно: тот, кто так жестоко убил, не даст себя поймать, убьет снова, надеясь, что это как-то ему поможет. Не уедете, держитесь в стороне. Пусть разбирается полиция. Надо было рассуждать до того, как все случилось. Макс не захотел, я не стала. Но даже если мы все это потеряем, не знаю почему, мне бы хотелось еще пожить. На этот раз я с Максом согласна: нам лучше помалкивать.

Я понял, что давить на Хедду бессмысленно. Подал Лоре руку и помог подняться со скамеечки. То, что Хедда ничего не сказала, показалось мне не особенно важным. В кутящей за дверью толпе найдутся десятки людей, которые не откажутся посплетничать о Марте.

Хедда, словно позабыв, что мы еще в комнате, наливала себе новую порцию виски. Мы направились к двери, но она с треском распахнулась перед нами, и навстречу влетел Рич Ландберг. Молодое лицо сияло каким-то неприятным возбуждением. В открытую дверь до нас донесся женский крик.

– Еще кому-то досталось! – выкрикнул он матери.

Хедда повернулась к сыну и, словно не в силах держаться прямо, покачнулась.

Я увлек Лору в коридор, и мы бросились в вестибюль. Минуту назад танцевавшие и смеющиеся люди отпрянули к стенам и к дверям бара и бального зала. Через вестибюль двое полицейских несли кого-то на носилках. Впереди шел сержант Гоуэн, его рука нащупывала кобуру, словно он собирался выхватить пистолет.

– Гоуэн! – Из двери в кабинет его резко окликнул инспектор Гарделла.

Сержант повернулся, и я заметил, что его лицо белее снега на полицейской фуражке.

– Кажется, он умер.

– Кто? Кто умер? – закричал Гарделла.

– Льюис, – ответил сержант.

– Окружной прокурор, наш гений? – Сигара выпала у него изо рта, и он не стал ее подбирать.

Гоуэн кивнул:

– Нашли в сугробе рядом с автомобильной стоянкой. Ему пробили горло лыжной палкой. Потерял галлоны крови, прежде чем его обнаружили. Пришлось нести сюда, иначе замерз бы до смерти. Но, видно, напрасно – он скончался. Вроде скончался.

Я посмотрел в сторону и заметил Питера. Он стоял у входной двери в куртке, и его меховая шапка была бела от снега.

 

1

Лора прижалась ко мне, и я почувствовал, что она дрожит. Мы смотрели, как полицейские пронесли носилки в расположенный на первом этаже медпункт.

От толпы отделились мужчина и женщина в лыжных костюмах и подошли к потрясенному Гарделле.

– Я врач, – сказал мужчина. – Доктор Чарлз Френч. А это моя жена, работает медсестрой. Можем вам чем-нибудь помочь?

Они были симпатичной парой. На взгляд, лет тридцати пяти, и в своих дорогих костюмах навевали мысли о Парк-авеню. Он был смуглый, жилистый, и от него веяло холодной деловитостью. Она – светловолосая и очень привлекательная.

Гарделла махнул рукой в сторону носилок, и врач с женой пошли за полицейскими.

Тишину нарушил пронзительный женский голос:

– К черту дорожные кордоны! Я уезжаю!

Журналисты кинулись за врачом и его женой. В приюте воцарился хаос. Гарделла что-то кричал в толпу, но из-за шума я не разбирал слов. Из бара снова полетели отрывистые звуки фортепьяно. Некоторые, несмотря ни на что, продолжали упорно веселиться. Другие, с десяток или больше, натянули куртки и пальто и бежали к выходу, где подобно заиндевелой статуе неподвижно стоял Питер. Может быть, они хотели попасть в свои коттеджи или, потакая мерзкому желанию, устремились посмотреть на кровь на снегу.

Затем я заметил, что Питер подает мне знаки. Показывает в сторону кабинета и сам пробирается туда сквозь толпу. Гарделла в это время пытался не отстать от носилок.

– Нас не имеют права насильно удерживать, если здесь на свободе маньяк-убийца! – крикнул кто-то мне в ухо. В глазах совершенно незнакомого человека был заметен страх.

Стараясь оградить Лору от толчков, я обнял ее за плечи. Впечатление было таким, будто мы оказались внутри включенного миксера. Шли к кабинету мелкими шажками, люди смеялись нам в лицо, кричали что-то друг другу, пихались и толкались. Макс стоял в дверях и беспомощно смотрел на беснующуюся толпу.

Мы с Лорой наконец добрались до кабинета и проскользнули внутрь.

– Заприте, – попросил Питер. Он опередил нас и, сбросив куртку, отряхивал с нее снег.

Лора не чувствовала ног, они были словно ватные. Прежде чем запереть замок, я подвел ее к камину, в котором горело большое бревно, и усадил на стул. После гвалта в вестибюле благодаря шумоизоляции здесь было невероятно тихо. Лоре надо было дать выпить, и я вспомнил, что у Гарделлы была бутылка виски. В ней оставалось еще на дюйм или два спиртного. Я плеснул виски в картонный стаканчик и протянул девушке. Она выпила одним глотком, вернула мне стаканчик и осталась сидеть со сложенными на коленях руками.

Питер перекинул куртку через спинку другого стула. Под его голубыми глазами темнели от усталости синяки.

– Это я его нашел, – очень спокойно объяснил он.

Мы с Лорой уставились на него.

– Выяснил имена тех двух, что провожали Марту домой. Фрэнк Хансен и Джерри Нот. Оба приехали в приют впервые – в качестве официальных лиц на лыжные соревнования. Кто-то устроил в одном из коттеджей частную вечеринку. Мне шепнули, что они там, и я пошел поговорить с ними. Никакого результата. Оба только вчера вечером познакомились с Мартой. Искали любовных приключений, но ничего про нее не знали – ни кто ее друзья и вообще ничего полезного.

Я уже шел сюда и хотел закурить, но в моей зажигалке закончился газ. Вспомнив, что в перчаточнике лежит баллончик с газом, повернул к парковке. – На щеке Питера от волнения дергалась жилка. – Я заметил что-то в сугробе. Предмет почти занесло снегом, были различимы очертания человека. Наверное, пьяный, решил я. Отключился и, если ему не помочь, наверняка замерзнет. А когда подошел… – Питер отвернулся и закурил.

Я понял, что ему сто́ит больших усилий держаться.

– Шесть дюймов стального острия наконечника лыжной палки пронзили ему горло. Руки сомкнулись на палке, словно он пытался вытащить ее из себя. Но прежде чем ему это удалось, потерял сознание. Снег вокруг был красен, как на бойне. Я… я не мог сам его перетащить. Не знал, есть ли в приюте врач. Палку тронуть тоже не решился. Попытка вытащить ее из раны могла повлечь роковые последствия. Я бежал к приюту, когда навстречу вышел Гоуэн. Он взял из полицейской машины носилки, и двое полицейских принесли прокурора сюда. – Кончик сигареты Питера вспыхнул красным огоньком. – Окажись я там пятью минутами раньше, мог бы его спасти и захватить преступника. Проснись прошлой ночью на несколько секунд раньше, увидел бы его из окна. Черт возьми, абсолютно все ему на руку!

– Ну, теперь его схватят, – сказал я. – Полицейские не выпустят отсюда ни души, пока его не прищучат.

– А до того момента – если им это удастся вообще, – сколько еще человек окажутся у него на пути? – мрачно отозвался Питер.

Внезапно кто-то принялся барабанить в дверь кабинета. Я отпер замок. Макс, дико озираясь, скользнул внутрь. И пока он не закрыл дверь и не защелкнул замок, на нас накатывала волна резких, пронзительных звуков. Не обращая на нас внимания, он подошел к сейфу и принялся вращать циферблаты.

– Ну, давай же, давай! – В спешке Макс, видимо, перепутал комбинацию. – Там начали крушить вещи, – сказал он, не глядя на нас. – Картины, посуду, мебель. Нет уж, это им с рук не сойдет. Я вложил в это место всю свою жизнь, а теперь банда ненормальных головорезов… – Сейф открылся, и он запустил в него руку. На свет появился автоматический пистолет. Макс проверил, заряжена ли обойма.

– Убери, – посоветовал Питер.

Макс рассмеялся:

– Ты думаешь, я покорно буду смотреть, как меня разоряют?

Он двинулся к двери. Питер неожиданно прыгнул за ним, схватил за запястье и с силой вывернул руку. Макс вскрикнул, выронил пистолет на пол, а его самого раскрутило и швырнуло к стене. Время в морской пехоте Питер потратил не зря – кое-чему научился. Он наклонился, подобрал пистолет, вынул обойму, опустил в карман, а оружие положил на стол.

– Приди в себя.

Цепляясь за деревянные панели, хозяин приюта с трудом поднялся. Его глаза сузились; потирая ушибленные руки, он оценивал шансы вернуть пистолет.

– Пришьешь кого-нибудь из своих гостей, вот тогда тебе действительно конец.

Макс облизал губы.

– Я велел барменам закрыть бар, но с десяток проходимцев прорвались за стойку, моих ребят выкинули и наливают всем подряд. Что прикажешь делать, Питер? Закрыть глаза?

– Закрыть глаза. Пусть с ними разбирается Гоуэн.

– Против десятка копов две с половиной сотни обалдевших от спиртного людей. С полдюжины попытались прорвать полицейский кордон, расквасили новую машину – не свою, – повредили поставленный поперек дороги полицейский автомобиль. Копы вытащили оружие. Они посмеялись над ними и вернулись сюда. Это самый настоящий бунт, Питер. Следующий шаг – они подожгут дом. Отдай пистолет!

Стайлс покачал головой:

– Ты ничего не исправишь, только усугубишь положение.

– Надо же что-то делать.

– Все в твоей власти. – Питер посмотрел на меня. – С Хеддой получилось?

Я покачал головой.

– Расстанься с образом радушного, держащего рот на замке хозяина, который все знает, но ничего не рассказывает. Назови людей, у которых были близкие отношения с Мартой Тауэрс. Если ты нам поможешь, мы через полчаса наденем на преступника наручники – и конец всем твоим неприятностям.

– Список получится длиннее моей руки.

– Все эти люди здесь?

– Не все, – уклончиво ответил Макс. – Хедда вам ничего не сказала?

– Хедда сильно под мухой, – вступил в разговор я. – И решила играть по вашим правилам.

– Перечисли тех, кто сейчас здесь, – попросил Питер.

– Если я это сделаю… Хедда права. Если мы назовем имена, нам придется не сладко.

– Тебе придется действительно не сладко, если твое заведение сожгут.

Макс открыл было рот, но тут же закрыл и покачал головой.

В дверь снова замолотили, и я услышал приглушенный звукоизоляцией голос Рича:

– Папа, ты там?

Питер мне кивнул, и я открыл дверь. Рич, шатаясь, вошел в кабинет. Над его левым глазом зиял порез, капельки крови катились по щеке. Он тяжело дышал, словно бежал к нам издалека.

– Они хотят убить Джека Кили. Затащили в бар. Кили пытался их утихомирить, чтобы они не крушили все вокруг. Но они набросились на него. Я хотел ему помочь, но их слишком много.

– Пошли! – решил Питер.

Грохот снаружи, казалось, сотрясал стены. Лора снова повисла на моей руке. Впереди шли Макс и Рич, за ними Питер. В дверях гриль-бара мы замерли. Трудно было поверить тому, что мы увидели.

Джек Кили сидел на стуле, привалившись спиной к стене. Голову поддерживал кожаный бандаж на шее. Руки скручены за спинкой стула. Из уголка губ текла кровь. Неподалеку стоял высокий, смуглый Тэкс Брейден.

– Смелее, дамы и господа! Пять центов за попытку! – Он явно пародировал циркового зазывалу. – И бесплатная выпивка тому, кто угодит старому зануде в слюнявку!

Вышла девушка в бледно-розовом костюме апре-ски.

– Я! Я хочу!

– Разойдитесь! Дайте крошке свободу! – Брейден взял что-то из бара и подал девушке. Я разглядел в ее руке лимон. Она комично замахнулась и швырнула лимон в Джека. Он ударил его в плечо. Толпа взвыла.

– Промазала! Давай еще! – Брейден подал девушке второй лимон.

Но перед ней внезапно оказался Питер и взял ее за руку. Толпа, предчувствуя что-то неожиданное, притихла.

– Моя очередь!

– Браво! К нам явился старый хромой! Извини, папаша, у крошки еще одна попытка!

– Моя очередь! – повторил Питер, взял у девушки лимон и легонько оттолкнул ее в сторону. Подбросил лимон, поймал. И сделал шаг к Брейдену. – Развяжи!

– Послушай, папаша, если тебе не нравится наше общество, найди себе другое, – осклабился тот.

Питер с силой кинул в него лимон. Он угодил Брейдену в солнечное сплетение. Того отбросило к стойке, руки взлетели вверх, колени подогнулись.

– Развяжи!

Брейден, размахивая руками, бросился вперед. Питер крепко съездил ему левой по щеке. Нападающий попытался закрыть лицо, но получил правой по скуле и рухнул на пол.

Макс поспешил к Кили, но Питер его остановил.

– Подожди. – Наклонился, схватил Брейдена за грудки и вздернул на ноги. – Давай развязывай. – Его голос прозвучал угрожающе спокойно.

Губы Брейдена распухли и кровоточили. Он послушно поковылял к Кили. Питер отвернулся и облокотился о стойку бара. Тем временем молодой парень в желтой водолазке, заменивший убежавшего бармена, взял за горлышко бутылку и стал подкрадываться к нему.

– Питер! – предупреждающе крикнул я.

Стайлс оглянулся. Владелец водолазки был в двух футах от него и успел замахнуться бутылкой.

– Поставь, сынок, – попросил Питер.

Я так и не понял, как все произошло. В толпе явно пропал запал. Дебошир обвел глазами людей, ожидая, что его поддержат. Но вместо этого к Питеру шагнул седой мужчина в синем блейзере с олимпийской нашивкой на кармане и встал рядом.

– Не слишком ли далеко все это зашло?

– Простите, сэр, я еще не закончил, – холодно перебил его Питер. Посмотрел на свой правый кулак, подул на распухшие костяшки и дождался, пока Брейден освободит Джека Кили.

Макс обхватил ночного сторожа и помог уйти из бара. Когда они скрылись, Питер обвел взглядом раскрасневшиеся лица. Эти люди могли расправиться с ним в одно мгновение, но никто не двинулся с места. Не знаю как, но он их загипнотизировал.

– Я наблюдал такое и раньше, – начал он обыденным тоном. – Только прошлой осенью на ипподроме Рузвельта. Пять сотен зрителей потеряли голову из-за решения администрации признать недействительными множество ставок. Соскочили с трибун, пытались напасть на судей, расколотили электронное табло, забили до смерти охранника, причинили ущерб на тысячи долларов. Некрасивая история. Но то, что происходит здесь, еще хуже.

Питер тяжело вздохнул. Я ждал, что его освищут или осмеют, но люди молчали.

– Завтра утром вы оглядитесь и поймете, как поступили с мужчиной и женщиной, которые были вашими друзьями и чья жизнь зависит от этого приюта. Вы не можете исправить разрушения, восстановить добрые отношения с Ландбергами. «Дарлбрук» больше никогда не будет прежним. Я это понимаю. И вы тоже.

Но это еще не все зло, которое вы совершили. Год назад я лежал на снегу на склоне горы, мою ногу оторвало под коленом, а мой отец кричал, сгорая в машине. Пару часов назад я смотрел на тела двух девушек в морге Манчестера. Некоторые из вас их знали. Благодарите Бога, что не видели, что с ними сделали. Что не вы, а я нашел на парковке Мортона Льюиса с лыжной палкой в горле. Он пытался ее вытащить, но не сумел. Хотел позвать на помощь, но его бы все равно никто не услышал, хотя вряд ли он был способен кричать. Я оглядываюсь вокруг – стараюсь разглядеть того, кто все это совершил. Казалось бы, не проблема: он должен бить в глаза, как свет маяка в ночи. Открыто выделяться среди всех. Не тут-то было! Хотите знать почему? Потому что сейчас вы сами похожи на него.

Толпа могла броситься на Питера, как стая волков, но этого не случилось. Он выложил людям правду, и они приняли ее. Пар был выпущен.

– Среди вас есть такие, кто способен нам помочь, – продолжал он ровным, отстраненным голосом. – У нас есть основания полагать, что Джейн Причард приехала сюда встретиться с каким-то человеком – своим знакомым. Этот мужчина – если он здесь – с момента первой утренней трагедии никак себя не проявил. Я понимаю его поведение, даже если оно мне не нравится. Этот человек может многое рассказать о Джейн, что поможет расследованию. – Питер помолчал и обвел взглядом пустые лица людей. Они перешептывались, задавали друг другу вопросы, но вслух ничего не говорили. – Чем дольше вы прячетесь, тем суровее с вами поступим, когда найдем, – продолжал Стайлс. – А мы вас найдем. В городе тоже объявлен розыск. Не хотите выступить открыто, призываю вас немедленно связаться частным образом со мной или инспектором Гарделлой.

Толпа безмолвствовала.

К Питеру подошел мужчина с олимпийской нашивкой на кармане. В баре послышался тихий гул голосов.

– Я Пери Стивенс. – Человек в синем блейзере протянул Питеру руку. – Председатель комитета по проведению соревнований по прыжкам с трамплина. Хочу пожать вам руку, мистер Стайлс. Вы заставили меня устыдиться себя самого. Я здесь присутствовал и никак не пытался помешать тому, что происходило. Не представлял, что их можно остановить в одиночку. Требовалась шоковая терапия, но я не знал, как взяться за дело.

– Возьмитесь сейчас, – предложил Питер. – Попытайтесь их вразумить. – Он подошел к Брейдену, ощупывающему свои разбитые губы. – Загляните лучше в медпункт, пусть вас там приведут в порядок. – Он взял Брейдена за руку. Я испугался, что снова начнется драка. Но Брейден послушно вышел с Питером из бара.

 

2

Травмы на лыжных курортах, подобных «Дарлбруку», не редкость. Всегда найдется человек, вознамерившийся покорить склон, который ему не по силам. Сломанные руки и ноги – обычный итог спортивных достижений дня. Медпункт находился напротив апартаментов Ландбергов и был оборудован по последнему слову техники. Туда в сопровождении доктора Френча и его жены полицейские отнесли Мортона Льюиса.

В коридоре толпились журналисты, ожидая информации о состоянии прокурора. Дежуривший у двери полицейский говорил одно и то же: прокурор пока жив. Гарделла и Гоуэн, судя по всему, оставались с раненым. Питер с Брейденом уже подходили к медпункту, когда дверь отворилась, и в проеме появилось бледное лицо Гоуэна.

– Доктору нужна кровь, – громко объявил он. – Редкая четвертая группа – резус-фактор отрицательный. Передайте всем, кровь нужна срочно. Пусть поскорее придут те, у кого такая кровь.

Репортеры забросали его вопросами, но сержант поспешно ретировался в медпункт. Пальцы Лоры сомкнулись на моей руке.

– Я то, что им требуется, – проговорила она.

Освободив Лоре путь, я сообщил полицейскому на посту, что она подходящий донор, и ее тут же впустили в медпункт. Питер, все еще державший Брейдена за руку, свернул к двери Ландбергов и громко постучал. На стук вышел Макс, и Стайлс впихнул дебошира внутрь. Я умудрился проскользнуть за ними. На диване, там, где в прошлый раз лежала Хедда, сидел Джек Кили и прижимал к лицу мокрое полотенце. Хедда исчезла.

– Есть новости из медпункта? – спросил Макс.

– Пока жив, – ответил я. – Ему хотят перелить кровь. У него редкая группа. Мисс Причард вызвалась стать донором.

Кили отнял от лица полотенце и медленно поднялся на ноги. Он смотрел на Брейдена в упор. Один его глаз закрылся, под ним наливался огромнейший фонарь, на правой щеке вздулась жуткая шишка.

– Сукин сын, – процедил он срывающимся голосом.

Брейден криво улыбнулся в ответ:

– Прости, папаша, пошли вразнос.

Макс хотел успокоить ночного сторожа, но тот отбросил его руку, кожаный шейный бандаж непоколебимо держал его голову.

– Все ты и твоя расфуфыренная женушка. – Джек потрогал распухшую щеку. – Ее работа. – Чтобы посмотреть на Макса, ему пришлось повернуться всем телом. – Не могу понять, что здесь происходит. Вы с Хеддой не хотите говорить? Скажу я!

– Джек, позволь мне самому во всем разобраться.

– К черту ваши разборки. – Кили от злости дрожал. – Этот ублюдок со своей девкой, той потаскухой в розовом – у которой вы, Стайлс, отняли лимон, – затеяли потеху. Веселенькая забава, швырять чем попало в людей! До этого они со своими гнусными дружками разнесли новую чужую машину, пытаясь прорваться через кордон. Хороши шуточки! Макс, вы нам приказывали не распространяться о гостях, велели предоставить это вам с Хеддой. Ладно, предоставляю и жду десять секунд. Говорите!

Брейден стоял, опершись о спинку стула.

– Все, что я могу сделать, – извиниться, – сказал он. – Мы заигрались, но в тот момент нам было смешно. Простите! Чего еще вы от меня хотите?

– Нет, ты так легко не отвертишься. – Кили крутнулся к Максу. – Так вы или я?

Макс тяжело вздохнул:

– Простите, Брейден.

Брейден порылся в кармане и нашел сигареты.

– Ладно, чего там. Если обещаны двадцать пять тысяч долларов, то кто-нибудь непременно распустит язык. – Он посмотрел на Питера. – Они намекают на то, что у меня была связь с Мартой Тауэрс. Эка невидаль – не у меня одного.

– Ваша жена в курсе? – спросил Питер.

Брейден пожал плечами:

– Почем мне знать? Мы женаты всего три месяца. Мы крутили с Мартой задолго до этого.

– Вы встречались с Джейн Причард до этих выходных?

– Да. В городе. Два или три раза она со своими приятелями обедала с Мартой тогда же, что и я.

– С какими приятелями?

Брейден колебался:

– Никто из них не был здесь в эти выходные. Какой смысл впутывать тех, кто не имел отношения к трагедии?

– Что за чертова круговая порука! – взорвался Кили. – Кто-нибудь сообщил копам, что доктор Френч – врач Марты Тауэрс? Я вас выведу на чистую воду. Вы потешались, играя в игры с калекой? Посмотрим, как запоете, когда настанет очередь играть с вами.

– Я же извинился, Кили, – повторил Брейден.

В этот момент раздался стук в дверь, и Макс пошел открывать. На пороге стоял Гарделла. Его опухшие глаза превратились в красные щелочки. Он обвел взглядом собравшихся.

– Умер. – Его голос звучал бесстрастно. – Врач сделал все возможное, но ничего не помогло. Он не приходил в сознание и не сказал ни слова. – Инспектор достал из кармана сигару, сунул в рот и сжал меж пожелтевших зубов. – На этот раз мы точно знаем, что преступник где-то здесь. Стайлс, вы не слышали смеха?

Питер покачал головой.

– Хоть так. – Инспектор произнес это таким тоном, будто сама возможность услышать смех выводила его из себя.

– Кому принадлежала палка? – спросил Питер.

– Приюту. В пункте проката хранятся десятки пар лыж. На ручке название «Дарлбрука» и инвентарный номер. Гоуэн сейчас проверяет, не брал ли кто-нибудь в эти выходные лыжи с таким номером. Хотя это ничего бы не доказывало. Они могли валяться где угодно, и палку могли украсть.

– Вы выяснили, чем занимался Льюис на улице?

– Нет, не выяснили, – почти сердито ответил Гарделла. – Методика работы в одиночку в том и заключается, что никто не в курсе дел этого человека. Может быть, он шел с кем-нибудь поговорить в один из коттеджей и проверить очередную теорию, о которой нам не рассказывал. Возможно, хотел что-нибудь взять из машины. Откуда мне знать, чем он занимался на улице, кроме того, что подставил себя убийце?

Только тут он заметил изрядно потрепанных Кили и Брейдена.

– Что здесь творится? – Катая во рту сигару, инспектор не сводил глаз с Брейдена. – Это ты тот фрукт, который пошел на приступ полицейского заграждения?

Брейден кивнул.

– Мы еще потолкуем с тобой и твоими дружками. Вы что, парни, подрались?

Питер объяснил ему, что случилось.

– Развлекался, издеваясь над увечными, приятель? – рассвирепел Гарделла.

– Я уже десять раз извинился, – окрысился Брейден. – Там все посходили с ума, и меня понесло. Никто серьезно не пострадал.

– Кроме двух девушек и мертвого прокурора. Нас очень сильно интересуют клубы развлечений вроде твоего.

– Я не при деле. Понятия не имею, что с ними приключилось.

– Вам еще не сообщили, что он был дружком Марты Тауэрс? – спросил Кили.

Гарделла криво усмехнулся:

– С чего ты взял? У меня полный список тех, кто хоть раз взглянул в ее сторону. Может, мы пока и не добились результатов, но рутинную работу выполняем исправно. Все ваши секреты вывернем наружу.

– И знаете, что доктор Френч был врачом Тауэрс? – не успокаивался Кили.

– Слушай, Кили, давай кое-что раз и навсегда выясним. Я знаю, как делать свое дело, иначе меня бы не держали на этой работе. Ты хочешь подставить Брейдена, потому что он кидал в тебя лимоны, пользуясь тем, что ты со своей сломанной шеей не мог ему ответить. Я могу тебя понять по-человечески, но какой тебе от этого прок? Мажешь грязью доктора Френча. Не знаю, чем он тебе не угодил, допустим, сделал что-то плохое. Но я не слышу, чтобы ты хоть слово сказал о себе. Ведь ты сам не меньше трех раз встречался в Нью-Йорке с Тауэрс. И здесь у тебя хватало возможностей провести с ней время. Об этом ты ни гу-гу, но другими именами так и сыплешь. Может, лучше поговорим о тебе?

Кили потрогал заплывший глаз.

– Ты никогда не упоминал, что встречался с ней, Джек, – удивился Макс.

Речь Кили была бессвязной, и пока он говорил, сверкал на нас единственным открытым глазом, словно подозревал, что мы не хотим его понять.

– Когда-то у меня было все, Макс не даст соврать. Классный лыжник. Слалом был моим коньком. Я бил всех – и здесь, и в Европе. Денег не греб, но находились люди, которые за меня платили: покупали одежду, билеты. Я был хорош собой и мог получить все, что хотел, стоило только попросить. А потом эта травма! – Он постукал пальцем по шейному корсету. – После нее я стал ничем и больше не мог делать то, за что люди соглашались платить. Кроме лыж я ничего не умел. Не мог даже обучать других. И был уже готов сунуть голову в газовую духовку, когда встретился в Нью-Йорке с Максом и Хеддой. Они знали меня в те времена, когда я что-то значил. Предложили работу и жизнь в окружении того единственного, что я знал. Я был настолько благодарен, что если бы они велели мне лечь ради них под поезд, я бы, не задумываясь, это сделал.

Кили тяжело дышал.

– Здесь меня никто не знал. Разве что наезжал старина Пери Стивенс, и мы подолгу говорили о прежних временах. Для всех остальных я был ночным сторожем, который днем продает на склоне кофе. Мне сорок два года. Вы считаете, это такая глубокая старость, что я не заглядывался на приезжающих сюда каждую неделю соблазнительных дамочек? И не жалел о том, что потерял? Иногда появлялись такие, кто хоть немного по-человечески сочувствовал. Одной из них была Марта. Да, она вела себя вольно и, как все, приезжала сюда оттянуться. Ее прозвали шлюхой, но она была лучше десятка девиц в плотно облегающих штанах, выставляющих напоказ свои задницы и титьки. В малышке была теплота, стоило ей раз на меня посмотреть, и она поняла, что я переживаю. Марта находила время, чтобы выпить со мной и поговорить о былых деньках. Иногда что-нибудь дарила: новую книгу по лыжному спорту, спортивную рубашку, варежки, а как-то принесла электрический кофейник, чтобы я не бегал сюда из своего коттеджа, если захочется кофе.

Она стала моим другом. В Нью-Йорк я наведывался не часто – лишь когда за чем-нибудь посылал Макс. За пару последних лет заглядывал к ней несколько раз. У нее почти всегда были назначены встречи, но она улучала время выпить со мной или даже поесть. Настоящий друг! Ничего другого между нами не было. И после этого вы считаете, что я не задушил бы своими руками того, кто ее убил?

Мы ждали продолжения, но Кили сказал все.

– Вы были знакомы с Джейн Причард? – спросил Гарделла.

– В глаза не видел до того, как она вчера приехала сюда.

– Марта не упоминала о ней?

Кили душил смех.

– Неужели я неясно выразился? Марта позволяла мне рассказать о себе – о том, каким я когда-то был. Не давала забыть мое прошлое. Понимала, что мне требовалось. Была тем человеком, кто выслушивал меня и не смеялся, потому что я вышел в тираж. – Кили стер обратной стороной ладони слюну с уголка губ. – Мерзавцы вроде Брейдена, Френча и всех остальных брали у нее то, что она могла им дать, а за спиной обзывали всякими словами. Не потрудились понять, каким она была отзывчивым существом.

Гарделла, нахмурившись, разглядывал сигару.

– Вы тоже не больно печетесь о ее репутации, когда направо и налево швыряетесь именами.

– Потому что один из этих людей, по каким-то ведомым лишь ему причинам, решил заставить ее замолчать. Пусть я не спасу ее репутацию, но все равно буду продолжать его искать, даже если вы отмахнетесь.

– Мы не отступимся, – решительно заявил инспектор. – Отсюда никто не уедет, пока мы не выясним, в чем дело. – Он вынул сигару изо рта и бросил в пепельницу на столе за диваном. – Однако вернемся к Мортону Льюису. Я, как многие другие, его не любил. Не дай бог иметь такого начальника. Он стремился присвоить себе всю славу, чтобы его фамилия появилась во всех газетах. Ну, вот, теперь его имя будет пестреть во всех заголовках. Но нашелся человек, который мне нравится еще меньше, чем Льюис. Убийц копов я совсем не люблю. Каким бы ни был Льюис, он представлял закон. И еще: ему нравилось выстраивать версии. У него их были десятки. – Полицейский едва заметно улыбнулся Питеру. – Не исключено, что одна из них оказалась близка к истине. И в этом, как я понимаю, причина, почему кому-то понадобилось проткнуть его лыжной палкой. Видимо, Льюис попал в точку. В любом случае он коп, и его убили. И мы просидим здесь, если потребуется, хоть всю зиму. – Он махнул рукой Кили. – Вам с Брейденом лучше спуститься в вестибюль. Пусть доктор Френч осмотрит ваши порезы и ушибы.

– Мне не нужен врач! – возразил Кили.

– Тогда отправляйся куда-нибудь еще. – Гарделла посмотрел на Брейдена: – А ты приведи в кабинет свою жену и подельников, с которыми прорывался через полицейский кордон. Хочу с вами потолковать.

– Моей жене обязательно знать, о чем мы тут с вами рассуждали? – спросил Брейден.

– Я не в настроении прикрывать твою задницу, – отрезал полицейский.

Макс, Питер и я вышли вместе с толстым коротышкой-детективом.

– Ваша жена где-то поблизости, Макс? – спросил инспектор.

– В спальне. Боюсь, она перебрала виски. Нам сейчас не просто.

Гарделла пожал плечами:

– В данный момент я хочу поговорить с вами, Питер.

Стайлс стоял в темном углу комнаты.

– Хотите возродить теорию Льюиса, по которой главный подозреваемый я?

– Нет, – ответил инспектор. – Хочу, чтобы вы успокоились и сидели тише воды ниже травы, чтобы расследованием занимались те, кто знает в этом толк. Чтобы перестали мутить воду. Я вам благодарен. Но отныне не путайтесь у меня под ногами. Если потребуетесь, я дам вам знать.

– Зачем потребуюсь?

Гарделла достал из кармана новую сигару и зажал кончик зубами.

– До недавнего времени считал вас умным малым.

– Чем же я вас разочаровал?

– Когда занимаюсь расследованием, а на руках ничего, с чем можно было бы работать, – начал инспектор, – я запасаюсь спиртным. Сажусь, размышляю и пью, пока до чего-нибудь не додумываюсь. Один из тех, о ком я думал под выпивку, – вы. Задавал себе вопрос: каким способом убрать этого Питера Стайлса с дороги, чтобы он перестал изображать сыщика? Я бы на его месте попивал джин за карточной игрой в то время, как бухой коротышка-сыщик берет дело в свои руки. Не горел бы желанием поймать типа, который из окна машины крикнул ему «Слабак!» и при этом гоготал, как киношный комик? Спросив себя, я вдруг понял, что вы не семи пядей во лбу. Только не расстраивайтесь: Гоуэн и многие другие, включая меня, точно такие же. – Пожелтевшие зубы отгрызли кончик сигары. – Вы, дружище, уверяли нас, будто в седане ехали двое мужчин. Когда машина обгоняла вас на горном серпантине, один высунулся из окна и начал кричать. Но не он, дорогуша, управлял автомобилем. Водитель сидел с левой стороны, и именно он, а не наш весельчак спихнул вас с дороги. Мы разыскивали одного человека, а следовало – двоих. В тот раз шутник был попутчиком и, не исключено, что вчера он тоже только наблюдал, что делал другой.

Я посмотрел на Питера. Его лицо смертельно побледнело.

Гарделла покачал головой:

– Не понимаю, чего я на вас взъелся. Вы прошли через ад. Досталось вам крепко, но в голове сумбур. А мы вас слушали и стали думать по-вашему: убийца и есть весельчак. Но убийца не он, а его дружок, на которого у нас абсолютно ничего нет. Можно добраться до хохотунчика, а другой, немой и очень опасный, воткнет вам в горло лыжную палку. Вы понимаете, что это вполне реально?

– Такие типы нападают целыми бандами. Их может быть больше двух, – предположил Макс.

– И если они в состоянии потратить по пятьдесят долларов за день на выходные в «Дарлбруке», нельзя исключить, что эти парни такие же отпетые головорезы, как шайки юнцов, бесящихся ради потехи в наших городах, – подхватил Гарделла. – Не исключено, что они привезли с собой девушек. Я вот о чем, Стайлс: за вами следит не один человек. Известно, что вы охотитесь за преступником, и вам не позволят подобраться к нему так близко, как сумел Льюис. Их может быть целая армия.

Когда Питер закуривал сигарету, его рука не дрожала.

– Можете посадить меня в полицейскую машину, отвезти в Манчестер и держать в городской каталажке, пока я не выйду оттуда с помощью адвоката. Но вы же не ждете прекращения поисков, если меня физически не изолировать?

Гарделла с силой прикусил сигару.

– Это мысль. Что до меня, отправляясь в бар выпить или в туалет, то я, чтобы не грохнули сзади, буду приглашать с собой полицейских. А к вам, мой друг, мы не можем приставить телохранителя. Вы у всех на виду, как неоновая реклама. Всем известно, что у вас имеются личные причины устроить собственную охоту на убийцу. Стоит вам сунуться не туда, куда нужно, – и спаси нас Бог и помилуй!

– Обещаю, – проговорил Питер. – Буду осторожен.

 

3

До трагического убийства президента Кеннеди было много разговоров, как он рискует, открыто появляясь на людях. Но никто серьезно не верил, что с ним может что-нибудь случиться. Я слышал, как Гарделла предупреждал Питера, однако не принимал опасности всерьез. Нас всех блокировали в «Дарлбруке». Никто не посмеет напасть без того, чтобы его тут же не поймали. Территория кишела полицейскими. Гости не могли дождаться, когда им разрешат уехать, чтобы позабыть о царившем здесь пятнадцать часов насилии. Я не понимал, чем рискует Питер, находясь у всех на виду. Зато убедился, что в любой ситуации он готов постоять за себя лучше, чем мне показалось при первой встрече. За него можно не тревожиться.

Я беспокоился за Лору. В какой-то момент ее самообладание сдаст. Она была уже на грани, когда мы разговаривали с Хеддой Ландберг. А отец опорой ей быть не может.

Питер с Гарделлой отправились в кабинет Макса. Детектив решил, что Стайлс должен присутствовать, когда он будет разговаривать с компанией Брейдена.

– Может, в интонациях, в смешке или в чем-нибудь другом что-то напомнит вам знакомого весельчака, – предположил инспектор.

Смертельно усталый Макс вышел со мной в коридор – он хотел проверить, какие усилия прилагают его подчиненные для восстановления четкой работы механизма «Дарлбрука».

– Трудно поверить, что все это случилось, – пробормотал он. – И ведь, черт возьми, думаешь больше о себе, а не о тех, кому уже ничем не поможешь. Не сегодня завтра убийцу поймают, все разъедутся, и мы с Хеддой останемся у разбитого корыта.

– Не думаю, что все для вас так плохо, – возразил я. – Пройдет несколько недель, и бизнес восстановится. Вы продаете то, что люди хотят купить. Очень плохо, что вы не хотите помочь следствию.

Макс устало покачал головой:

– Это больше не важно. Рассказывать, Джим, особенно нечего. Я знал о Брейдене. Знал, что Чак Френч был врачом Марты. Но понятия не имею, было ли между ними что-нибудь еще. Мне доподлинно известно, что с полдюжины ребят крутили с Мартой, но никого из них в эти выходные в приюте не было. Какая польза от того, что я назову их фамилии? Устрою им головную боль, а Гарделла нисколько не приблизится к тому, кого ищет. Кстати, инспектор утверждает, что ему и без меня все известно. Про Джека Кили я был не в курсе. Видел, что Марта относилась к нему с теплотой. Кили прав: она была дружелюбной, отзывчивой девочкой. Поэтому мы с Хеддой разошлись по ее поводу. Марта всем нравилась. Она не охотилась за чужими мужьями или кавалерами, об этом я утром уже говорил. Считал: коль скоро от нее не бывает неприятностей, поступки Марты – ее личное дело.

– Но Хедда не соглашалась.

Макс пожал плечами:

– Женский пол вообще не любит своих гулящих напропалую сестер. Хедда утверждала, что рано или поздно Марта вцепится в женатого и тогда произойдет взрыв. Она уверена, что именно это случилось прошлой ночью.

– У нее есть кто-то конкретный на уме?

– Нет. Но она все равно считает, что иначе быть не могло. – Макс тяжело вздохнул. – Надо посмотреть, что творится в баре. Его порядком разнесли. Не представляю, решатся мои бармены вернуться на работу или нет.

В коридоре у двери в медпункт все еще толпились журналисты и фотографы. Я заметил Эдди Маккоя и спросил, не выходила ли Лора.

– До переливания крови не дошло, – ответил он. – Лора вышла минут пять назад и сказала, что ее помощь не понадобилась.

Я пошел ее искать. Людям не позволяли вернуться в свои номера, пока их не досмотрели, а убийство Льюиса временно приостановило обыск. Но я решил, что для Причардов сделали исключение, поскольку прошлой ночью их в приюте не было. Пытался дозвониться в двести десятый номер по внутреннему телефону, но мне не ответили. В баре, где успели навести относительный порядок, Лоры тоже не оказалось. Бармены Макса приступили к работе – разгребали завалы и возобновили обслуживание гостей.

Я остановился в вестибюле, не представляя, где еще ее искать. Может, зашла в дамскую комнату и скоро появится. Размышляя, я заметил Джорджа Причарда. Он шел прямо на меня.

– Где Стайлс? – спросил Причард.

Он не раз прикладывался к рюмке, и его лицо пошло пятнами.

– Участвует в допросе, – ответил я.

– Откуда у него такое мнение о Джейн? – Вопрос был задан прокурорским тоном. Этот человек, наверное, привык, чтобы ему отвечали четко и быстро. Но мне он не понравился из-за своего отношения к Лоре. И я не понимал, почему Причард кричит на меня.

– Спросите его самого.

– Простите, Трэнтер, – извинился он. – Я сам не свой. Можете мне объяснить, что происходит? Я слышал, Стайлс произнес перед толпой что-то вроде речи – сказал, что Джейн приехала сюда на свидание к какому-то мужчине.

– Давайте поищем столик. Сядем и выпьем. – Внезапно я почувствовал к нему жалость. На его месте я бы, наверно, тоже забыл о вежливости и доводах рассудка.

Мы сели в углу, и я принес виски из бара. Я бы предпочел, чтобы о свидании дочери ему рассказала Лора, но выбора не оставалось, пришлось говорить. Он слушал и жадно пил.

– Так она не назвала Лоре имя мужчины?

– Отказалась.

– По словам Лоры?

– Да, – подтвердил я.

– Не вижу смысла. Если она рассказала Лоре остальное, зачем скрывать его имя?

Джордж стрелял по бару глазами, словно надеялся узнать в толпе убийцу дочери.

– Не забывайте, мистер Причард, я не знал Джейн. Нас только успели познакомить, и все. Не исключено, что его здесь нет. Джейн поняла, что ее знакомый не приехал, и решила провести сегодняшний день с Питером. Может быть, он передумал в последнюю минуту. Конечно, если он здесь, полиции есть о чем с ним поговорить.

– Боже! – У него внезапно задрожал голос. – Вы не представляете, Трэнтер, как тяжело воспитывать двух дочерей без женской помощи. С Лорой я потерпел неудачу – она точная копия матери. Только бы развлечься. Но Джейн… – Он дал знак бармену принести еще виски. – Мы были близки, насколько могут быть близкими отец и дочь. Она мне никогда не лгала, приходила советоваться по поводу всех своих проблем. Я знал обо всем, о чем рассказала вам Лора.

– Но не о мужчине, к которому Джейн приехала сюда на свидание? – Мой вопрос был жестоким, но я его задал.

– Я не видел ее дней десять, – ответил Причард. – Ездил на побережье к телевизионному заказчику рекламы. Вернулся только вчера во второй половине дня и сразу ей позвонил, но она не ответила. Поскольку была пятница, я решил, что она куда-нибудь уехала на выходные. Меня не было в городе, Джейн не могла посвятить меня в свои планы. И рассказать о своих отношениях с этим мужчиной, если они развивались в последние десять дней. Такие вещи не сообщают по междугороднему телефону. Я понятия не имел, куда она отправилась, пока сегодня утром не получил страшное известие от Ландбергов. – Когда Причард принимал новую порцию виски, его рука дрожала. – Так вы сказали, что Джейн призналась Лоре только три или четыре дня назад?

– Так утверждает Лора.

– Объяснение простое. – Он начал приходить в себя. – Джейн не открыла сестре имя мужчины, потому что хотела, чтобы я узнал об этом первым. И вы, наверное, правы: его, скорее всего, здесь нет. Все случилось по вине другой девушки.

Этот человек умел перевернуть все с ног на голову, чтобы подогнать факты под свою точку зрения.

– Мне не нравится, что здесь происходит, – продолжал он. – Этот Гарделла – неумелый провинциал. Прошло почти восемь часов, и никакого результата. Льюис, как утверждают, что-то заподозрил, но не сказал никому ни слова. Я не присутствовал внизу, когда начались бесчинства. Пытался дозвониться до генерального прокурора. Необходимо заручиться более квалифицированной помощью, чем здесь доступна.

– Удалось?

Причард поджал губы.

– Он заявил, что вполне доверяет Гарделле. Где бы найти более опытного человека?

– Здесь много сообразительных журналистов, включая Питера Стайлса, – ответил я. – Некоторые уже почувствовали запах денег, которые вы обещали в качестве вознаграждения.

– Надеюсь, вы правы. – Он покачал головой. – Джейн… ну почему Джейн? – Его глаза наполнились слезами. – Мне не везло в отношениях с женщинами, Трэнтер. Слышали про мою жену?

Я кивнул. Мне стало неудобно – не хотелось его выслушивать.

– Она получила от меня все, – заговорил он. – Деньги, положение, двух очаровательных дочурок.

– В рождении детей она тоже определенным образом принимала участие, – заметил я.

Он словно меня не слышал.

– Мы живем, как пауки в банке. В моем деле приходится ежедневно бороться за выживание. Соперничество очень жестокое. Были периоды, когда меня совершенно покидали силы. Неужели моя просьба казалась чрезмерной? Я хотел только понимания и верности. Видимо, чрезмерной. В ней была какая-то червоточина – дурное семя. Эта женщина бросила меня в то время, когда я сильнее всего в ней нуждался. – Он ударил кулаком по столу. – У меня остались только дочери. Мне пришлось их воспитывать и следить, чтобы в них не проявилась заложенная в их матери порча. Она сказалась в Лоре. Стоило ей освободиться от меня, и она забыла то, чему я пытался ее научить. Все делала против моих наставлений. Превратилась в подобие своей матери.

Зато Джейн выросла такой, о которой можно только мечтать: верной, правдивой, основательной, со своими суждениями и с хорошим вкусом, с гордостью за то, что она пристойный, цивилизованный человек. В мире, где больше никто не руководствуется моральными правилами, она им следовала. Понимаю, как ей было трудно, но Джейн считала, что это единственный правильный путь. И тот мужчина, с которым, как утверждает Лора, Джейн собиралась встретиться в приюте, наверняка хороший, замечательный человек. Иначе она бы сюда не приехала. И, конечно, его здесь нет. В противном случае он бы уже объявился. С плохим человеком Джейн бы не сошлась. Вот увидите: как только узнает о том, что здесь случилось, он с нами свяжется. Лора, как повелось, объясняет все по-своему и отнюдь не на манер сестры. Джейн собралась сюда не для блуда. Они бы встретились открыто, на людях, чтобы повеселиться, покататься на лыжах… – Причард осекся, словно от неимоверного усилия убедить себя самого в нем иссяк запал.

– Тем не менее было бы полезно выяснить, кто он такой, – не отступал я. – У Питера есть в Нью-Йорке знакомый, которого он пустил по его следу.

– По следу? – Причард озадаченно посмотрел на меня.

– Попросил найти. Джейн с ним где-то бывала. Их могли видеть.

– Боже правый! – возмутился безутешный отец. – Неужели человеку, который был дорог Джейн, суждено стать объектом публичного скандала? Его здесь нет. Какая вам от него польза? Притом как отзываются об этой Марте, тень может упасть и на мою дочь. Неужели и сейчас нельзя оставить ее в покое? Не понимаю!

– Идет следствие, пытаются найти ее убийцу. – Мой голос звучал удивленно, я недоумевал, почему он сердится.

– Вот и пускай ищут, а не копаются в личной жизни Джейн. Помогите мне, Джим, передайте Питеру и всем остальным: если кому-то вздумается публиковать слухи и всякую клубничку, я не пожалею остатка жизни, чтобы наказать обидчиков. Так и скажите!

Он вскочил из-за стола и быстро ушел, оставив меня сидеть с открытым ртом.

Если мне и требовалось доказательство, что Причард не будет Лоре опорой в ее горе, я его получил. Отец и дочь представляли собой два полюса отношения к трагедии. Лора безупречно владела собой, Джордж был на грани истерики. Своим поведением он подтвердил то, что сказала мне его дочь: рана, нанесенная ему пятнадцать лет назад бегством жены, не зажила и болела.

Я допил виски и снова отправился на поиски Лоры. На первом этаже ее не оказалось, и я подошел к конторке, где сидел дежурный. Позади за коммутатором орудовал Рич Ландберг. Он трудился как пчелка – десятки людей пытались связаться по телефону с друзьями и близкими. И поскольку они не могли разойтись по комнатам, пока их не досмотрели, все старались воспользоваться телефоном портье и дожидались своей очереди. Я заглянул из-за плеч страждущих в почтовый ящик номера 205, надеясь, что Лора оставила мне записку. Ящик оказался пуст. Подобравшись поближе к Ричу, спросил, не знает ли он, куда подевалась дочь Причарда.

Полуобморочное выражение его лица сменила усталая улыбка. Он ответил, что минут пятнадцать назад девушка звонила из своего номера. Где она теперь, он понятия не имеет. Я заметил, что при этом Рич нажал кнопку вызова двести десятого номера. Пожал плечами и вернулся к перегруженному коммутатору. Я догадался, что Лора предприняла новую попытку связаться с людьми, которым не дозвонилась раньше.

Здесь было так много людей, что ей ничего не стоило, спустившись из номера, потеряться в толпе, пока я разговаривал с ее отцом. Я возобновил поиски: осмотрел бар, вестибюль, бальный зал, маленький читальный зал. Безрезультатно.

Пока я пробивал себе дорогу через толпу людей, Питер тоже не терял времени даром. Об этом он в красках рассказал мне позже.

Гарделла собрал компанию Брейдена у Макса в кабинете. Я называл их так, хотя эти люди приехали в приют порознь. Их было семеро: Брейден с женой Дорис, молодая женатая пара по фамилии Митчел и трое юношей, которые явились вместе и поселились в одном коттедже. Эти семеро пытались вырваться из приюта по северной дороге на универсале, который принадлежал вовсе не им. Брейдены и Митчелы познакомились в прошлый приезд в «Дарлбрук», но это был единственный раз, когда они встречались. Брейдены жили в Нью-Йорке, Митчелы – в Хартфорде, штат Коннектикут. Остальные трое присоединились к ним во время развлечений.

– Удивительные типы! – возмущался Питер. – После дебоша в баре я решил, что Брейден испытывает хоть какие-нибудь угрызения совести. Но когда мы собрались в кабинете Макса, он успел окончательно от них избавиться. Таких молодых закоренелых холодных циников я еще в жизни не видел. На все вопросы Гарделлы отвечали ерничаньем и ржанием. Девушки, прости Господи, не отставали от мужчин. Если кого-то из них и потрясло убийство, они старательно это прятали под шкурой, толще, чем у носорога. Всячески старались выставить нас с Гарделлой идиотами.

Если на них нажимали, они отвечали тем же. Когда их спросили, где они находились в то время, когда был убит Льюис, стали отшучиваться. У Питера сложилось впечатление, что они ничего не скрывали. Не изобретали алиби. Наоборот, стремились смутить и вывести из себя Гарделлу. Тот держался минут пять, изображал толстого, непоколебимого Будду, а затем у него сорвало крышу. Гарделла вызвал двух полицейских и приказал на месте обыскать компанию. Ни ножа, ни кровавых пятен на одежде не обнаружилось. Пока это все происходило, Брейден с дружками обрушивали на инспектора беглый огонь почти садистских шуточек.

– Я же постоянно прислушивался, – продолжил Питер. – Для всякого, кого интересует смех, его там было в избытке. Но не того особенного хихиканья, которое с ужасом стало преследовать меня.

Гарделла был пунктуален. Поднял прошлогодние записи в книге учета гостей приюта – никто из семерых в день трагедии Питера в «Дарлбрук» не приезжал. Затем он поднял тему знакомства Брейдена с Мартой Тауэрс. Но если ждал, что Дорис взорвется, его постигло разочарование. Она не повела бровью. Видимо, муж ее предупредил, что возможен такой разговор.

– Это было до эры Дорис, – сказала она инспектору и повернулась к мужу: – Тебе с ней было хорошо, дорогой?

– С тобой не сравнить, – усмехнулся Брейден.

Гарделла чуть не расшиб кулаком стол Макса. Он внушал страх кому угодно, но только не этой неслыханной компании. Он сообщил, что им будет предъявлено обвинение в угоне автомобиля и порче государственной собственности – машины полиции штата. На следующее утро их увезут и поместят в камеру.

Дебоширы зааплодировали. Последнее слово осталось все-таки за Брейденом. Он подошел к Питеру и усмехнулся разбитыми губами:

– Мы с тобой недоговорили, папаша. Ты умудрился приземлить меня в баре. В следующий раз посчитаемся.

– Только попробуй еще раз устроить беспорядки, приземлишься надолго, – предупредил Гарделла.

– И ты тоже в моем списке, жирняк.

Трое молодых людей и Митчел встали за спиной Брейдена, и Питер подумал, что опять придется драться. Гарделла, не вставая из-за стола, прошипел:

– Давайте начинайте, а то я сегодня целый день скучаю.

В этот миг коротышка-детектив был очень выразителен, и счет изменился в его пользу.

– Выбор места и времени за нами, – хмыкнул Брейден.

Семеро покинули кабинет и при этом так гоготали, словно им было море по колено. Гарделла, чертыхаясь, допил остатки виски, и тут, как сказал Питер, он произнес речь:

– Вы думаете, они психи, Стайлс? Если работаешь в полиции, встречаешь таких каждый день. У них водятся деньги, иначе они бы не приехали в «Дарлбрук». Думаете, только выросшие в трущобах презирают закон и порядок? Не обманывайтесь. Мы просто не часто читаем о таких в сводках. Они творят безобразия, но богатые родители отмазывают деток, и люди ничего не узнают. Страна свободных. Это выражение приобрело иное значение. Свободные ненавидеть, проявлять нетерпимость и фанатичность, смеяться над законом своей страны. Свободные злословить и клеветать – нагнетать атмосферу, способствующую насилию и убийству. Нападать на храмы, уничтожать детей. Вот что такое страна свободных, в которой мы сегодня живем.

В том, что на нас надвигается, отчасти повинны люди моего возраста. Рухнула система уважения закона, когда благодетели человечества заявили, что нам нельзя покупать спиртное. Стали верховодить бандиты, потому что каждому хотелось выпить перед обедом. Нам не запрещали выпивать – никому не было дела до того, где мы брали напитки. Убийство стало профессией. Люди не сопротивлялись, если получали спиртное. Отменить сухой закон? Нет, конгрессмены отменять закон не захотели. Доброхоты могли их прокатить на следующих выборах. Пусть лучше наши города контролирует Аль Капоне и ему подобные, только бы не разрешать народу свободно покупать спиртное. Пока автомат целит не в нас, черт со всем.

Потом нашелся решительный человек – сухой закон отменили. Но ни прежний образ жизни, ни прежний образ мыслей не вернулись. Оглянитесь вокруг. Смерть ниггерам и их прихлебателям. Закон для всех, но только не для меня. Равные права для всех, но не для тех, кто мне не нравится. Только тронь мою собственность, пущу тебе пулю в лоб. А на собственность других наплевать. Вот какова наша страна свободных! – Инспектор улыбнулся Питеру и грустно посмотрел на пустую бутылку. – Надо было поберечь на День независимости.

Вот так неожиданно раскрылся наш Гарделла.

Пока все это происходило, я бродил по приюту в поисках Лоры. В третий раз прошел через вестибюль, и этот путь меня вывел к полицейскому. Тот дежурил у лестницы и не пускал в номера гостей, которые еще не прошли досмотр. Спросил его, не видел ли он Лору, и в этот момент сам заметил ее – она шла со второго этажа. Хваталась за перила, и мне показалось, она не сможет дойти по лестнице вниз. Я бросился к ней. Ее лицо было белее пергамента, а когда она невидящим взглядом посмотрела куда-то мимо меня, я заметил на ее щеке кровь. Она текла из раны у кромки волос.

Девушка уже падала, но я оказался рядом, сумел подхватить ее, и мы вместе почти скатились с последних трех ступеней.

 

1

Вдвоем с полицейским мы отнесли Лору в медпункт. Там на операционном столе покоилось накрытое простыней тело Мортона Льюиса. Мы устроили раненую в шезлонге, и полицейский побежал за доктором Френчем.

Я мало смыслю в медицине, но решил действовать: нашел чистое полотенце и смочил холодной водой из-под крана. Встал на колени перед Лорой и стер кровь с ее лица. Глазам открылась глубокая рваная рана над левым виском, из которой текла кровь. Веки Лоры затрепетали, и я тихо позвал ее по имени.

Она открыла глаза – мутные от страха и боли. И с облегчением, судорожно выдохнула:

– Джим! – Но тут же снова потеряла сознание.

Питер и Гарделла прибежали прежде врача. Стайлс выглядел потрясенным, толстый детектив превратился в пылающий гневом шар. В течение часа убийца нанес два удара, хотя полицейские и их помощники были начеку. Я почти ничего не мог объяснить инспектору, кроме того, что увидел Лору на лестнице и успел подхватить, не позволив скатиться по ступеням. Вспомнил, что Рич сказал, будто минут за двадцать-тридцать до того, как появиться на лестнице, она кому-то звонила по телефону из своего номера.

Видимо, мы трое пришли к одному и тому же выводу: девушка звонила в Нью-Йорк, пытаясь выяснить, кто был знакомым ее сестры. Неизвестный решил не дать ей возможность такую информацию получить или передать другим, если она уже все узнала. Никто из нас не сомневался, что ключ к разгадке трагедии находится в руках мужчины, который так отчаянно долго скрывает свое имя.

– Он, должно быть, лишился рассудка. – Гарделла пытался всеми силами сдержать гнев. – Не может же не понимать, что рано или поздно мы до него доберемся!

– Повесить можно только раз, – холодно заметил Питер. – Он рассчитывает на эту неприятную истину. Сколько бы вы ни говорили, что продержите людей здесь всю зиму, через сутки вам придется всех отпустить. Он уедет вместе с остальными и навсегда скроется.

В этот миг в медпункт ввалился Джордж Причард и, остановившись на пороге, взглянул на распростертое в шезлонге тело дочери.

– Она умерла? – прошептал он.

Я все еще стоял перед Лорой на коленях, пытаясь остановить полотенцем кровь.

– Минуту назад говорила со мной, а затем опять потеряла сознание.

– Она сказала, что случилось?

– Нет.

Причард качал головой:

– Ну почему это все со мной? Почему? Почему!

Характерный вопрос, подумал я. Человек горестно вопрошает о себе, в то время как пострадали его дочери. Появление доктора Френча с женой не позволило мне сказать ему что-то такое, о чем бы я позже пожалел. Что от него ждать? Только очередной истерики!

Вывод доктора Френча после внешнего осмотра обнадеживал. Без рентгена он не стал ничего утверждать, но, по его мнению, Лора получила только сотрясение мозга, а с раной можно справиться несколькими стежками. Он промыл ее и, пока Лора оставалась без сознания, зашил.

– Надо положить ее на носилки и отправить в номер, – сказал врач. – Здесь для нее неподходящее место. – Он покосился на лежащее на операционном столе накрытое простыней тело. Затем его проницательные голубые глаза остановились на детективе: – Как долго это будет продолжаться, инспектор? Еще немного, и здесь начнется массовая истерия.

– Выполняйте вашу работу, доктор, а я постараюсь справиться со своей, – ответил Гарделла. – Ее не опасно переносить?

– Вы же хотите от нее что-то услышать? Но если она придет в себя с таким соседом под боком, вряд ли сумеет сказать что-либо вразумительное.

– Чак, сейчас очнется, – предупредила жена врача, занявшая мое место около раненой.

Первое, что Лора увидела, было, наверное, невозмутимое, улыбающееся лицо доктора Френча.

– Мы перенесем вас в вашу комнату, мисс Причард, – объявил он. – У вас на голове приличная шишка. Постараемся устроить поудобнее в вашей постели.

– Джим! – позвала Лора.

– Я здесь, детка, – ответил я.

– Я… я звонила в Нью-Йорк… соединилась с Марио из клуба «Фэнтези», где часто бывала Джейн.

– Думаю, вам лучше рассказать нам об этом позже! – бросил Питер.

– Питер? – Лора повернула к нему голову.

– Это я.

– Рассказывать нечего. Марио только подошел к телефону, как у меня в голове что-то взорвалось. Даже не успела задать вопрос, из-за которого звонила.

– Мы с ним срочно соединимся, – пообещал Питер.

– Вас никуда больше не ударили, кроме головы, мисс Причард? – спросил доктор Френч.

– Левое плечо…

Гарделла не хотел переводить раненую наверх. Надо сначала как следует осмотреть номер, заметил он. К тому же там будет непросто ее охранять. Инспектор предложил перенести Лору напротив – к Ландбергам. Я отправился искать Макса и Хедду и обнаружил миссис Ландберг в гостиной. Ей удалось привести себя порядок, и теперь из кухни долетал приятный аромат только что сваренного кофе. Хедда двигалась как сомнамбула, но как только потребовалось, стала действовать быстро и энергично. Приготовила для Лоры кровать в комнате Рича, и мы, не привлекая внимания, перенесли раненую через коридор. В баре, как бы ни казалось нелепым в этот момент, наигрывало вечное пианино.

Доктор Френч продолжал осмотр и обнаружил, что у Лоры сломана ключица. Он решил, что девушке очень повезло.

– Могу только гадать, – сказал он. – Ее ударили сзади. Она утверждает, что ничего не слышала. Возможно, так и было: держала возле уха телефонную трубку и не поняла, что к ней кто-то подкрадывается. Но в последнюю секунду, когда рука нападавшего уже опускалась на голову девушки, она дернулась и повернулась. Поэтому удар получился скользящим, зато плечо сильно пострадало. Если бы удар нанесли прямо, череп раскололся бы как яичная скорлупа.

Врач дал ей сильное успокоительное, и девушка уже спала. Мы продолжили говорить в гостиной Ландбергов. Там были Питер, Френчи, Причард и Хедда. Гарделла пошел на второй этаж осматривать номер Лоры.

То, что он обнаружил, почти ничего не добавило к тому, что мы уже знали. В качестве оружия преступник использовал медный подсвечник. Пара таких стояла на маленьком столике у входа в комнату. Тот, которым нанесли удар, аккуратно вернули на место, но на подставке осталось пятно крови. Отпечатков пальцев обнаружить не удалось. Либо их стерли, либо преступник орудовал в перчатках или, когда наносил удар, держал через платок. Стул у прикроватного столика с телефоном опрокинулся, на полу осталась лужица крови. Здесь Лора некоторое время лежала, прежде чем собралась с силами спуститься вниз. Она не догадалась позвать на помощь по телефону, трубка его каким-то образом оказалась на аппарате.

Рич Ландберг, дежуривший у коммутатора, когда Лора звонила в нью-йоркский клуб «Фэнтези», тоже мало что прояснил. Он записал телефон, чтобы включить в счет оплаты за номер. Из-за того, что все требовали соединить их по междугородней линии, у него кругом шла голова. Вскоре по внешней линии поступил вызов. На фоне шума голосов какой-то мужчина сообщил, что разговаривал с мисс Ландберг, но их прервали. Индикатор коммутатора свидетельствовал о том, что в двести десятом номере трубку повесили. Рич позвонил, но там не ответили, и он решил, что Лора посчитала разговор оконченным, и сказал об этом мужчине. Тот удивился, но тоже повесил трубку.

Кем бы ни был напавший на мисс Ландберг, ударив ее по голове, он хладнокровно вернул трубку на аппарат. Он был последним, кто прикасался к трубке, а затем стер и свои отпечатки пальцев, и все остальные.

Гарделлу добил разговор с полицейским, охранявшим лестницу. Причарды не значились в числе подозреваемых, поэтому им не возбранялось подниматься в свои номера. Их не было в «Дарлбруке», когда убили девушек. Остальным гостям этого крыла ход на лестницу был закрыт, поскольку в этой части здания полицейские еще не приступали к осмотру помещений. Но – и это было решающим «но» – когда с автостоянки принесли прокурора Льюиса, полицейский на некоторое время покинул свой пост. Тем людям, что несли носилки, требовалась помощь – расчищать путь сквозь беснующуюся толпу. В момент всеобщего волнения он отсутствовал минут пять. За это время мог кто угодно подняться на второй этаж и спрятаться там.

Но если преступник целый час дожидался на втором этаже, чтобы убить Лору, он до сих пор наверху, заключил инспектор. Однако и в этой посылке имелся изъян. Злополучный полицейский оставил свой пост во второй раз, когда помогал мне отнести Лору в медпункт. На две-три минуты. Если человек на втором этаже ждал возможности ускользнуть, она ему представилась.

Пока Гарделла оценивал факты, Джордж Причард страстно нас умолял не предавать гласности личную жизнь Джейн.

– По крайней мере до тех пор, пока вы твердо не убедитесь, что не существует иных мотивов нападения на Лору, – убеждал он Питера. – Разве у вас нет других тем для вашего журнала, Стайлс?

Питер держался с ним мягче, чем я мог представить:

– Вы должны понять, Джордж, сейчас меня заботит судьба Лоры или любого другого, кто может оказаться на пути маньяка. Совершенно очевидно, как только Лора поправится, она будет ему опасна. Я собираюсь немедленно позвонить Марио в клуб «Фэнтези» и сделаю это в присутствии вас всех, чтобы на этот раз звонок не сорвался. Надо установить личность того мужчины. Если найдется способ оградить Джейн от кривотолков, мы сделаем все возможное. Но нам необходимо везде, где возможно, добывать информацию.

– Ничто из того, что вы предпримете, не вернет к жизни Джейн, – пробормотал Причард. – Какой смысл в том, что все, кому не лень, начнут о ней судачить? Ради бога, оставьте ее в покое.

– А убийцу на свободе? – спросил Питер. – Извините, не могу.

К моему удивлению, безутешного отца поддержала Хедда:

– Питер, неизвестный мужчина предпочитает сохранять инкогнито по тем причинам, которые привел мистер Причард. Здесь ли он или нет, какой ему смысл себя называть, если не убивал и ничем не может посодействовать полицейскому расследованию. Только повредит и Джейн, и себе – даст пищу вурдалакам, которые рады обсасывать сладкие косточки.

– Почему Лоре не дали договорить по телефону? – уперся Стайлс.

– Чтобы не ворошить прошлое, – предположила Хедда.

– А не лучше ли ему было прийти и во всем сознаться? Если бы он сумел доказать, что ни в чем ином не замешан, я не стал бы раздувать скандал ради собственного развлечения. Ведь у него же был шанс – воспользоваться моим предложением в баре и поговорить с глазу на глаз со мной или Гарделлой. Он не откликнулся.

– Думаю, могу вам в этом помочь, – тихо проговорил доктор Френч. Он смотрел на жену, и я заметил, что та ему ободряюще улыбнулась. – Не знаю, в курсе вы или нет, что я был врачом Марты Тауэрс.

– В курсе, – ответил Питер. – Просто еще не нашлось времени задать вам вопросы, доктор.

Френч достал из кармана сигарету и закурил.

– Существует несколько чисто эгоистических причин, почему я до сих пор не признался. Утром, узнав о гибели девушек, мы советовались с женой и решили, что мне не известно ничего такого, что могло бы помочь следствию. Сейчас я в этом не уверен.

– Вы знаете, кто тот человек, с кем приехала встретиться Джейн? – спросил Питер.

Врач покачал головой:

– Нет. Но кое-что мне о нем известно. Он женат.

– О нет! – простонал Причард. – Это невозможно. Джейн никогда бы не связалась с женатым мужчиной. Это противоречило всем ее основным жизненным принципам. Происходит то, чего я боялся больше всего, – на дочь клевещут, говорят о ней неправду.

Френч задумчиво на него посмотрел:

– Если бы вы сказали это месяц назад, то, наверное, не ошиблись, но сейчас заблуждаетесь.

– Откуда вы знаете?

Врач глубоко затянулся:

– Джейн призналась мне.

– Призналась?

– Если быть точным, в прошлую среду.

– Боже! – Причард закрыл лицо дрожащими руками.

– И вы весь день об этом молчали? – холодно поинтересовался Питер.

– Позвольте объяснить почему.

– Сделайте милость.

Врач опустился на диван, его миловидная белокурая жена встала рядом и положила руку ему на плечо. Между этими двоими нет недопонимания, подумал я.

– Начнем с того, что мы с Кони узнали о смерти девушек только около полудня – приехали сюда кататься на лыжах и вышли на склоны пораньше. Пробовали новую трассу и услышали новость, лишь когда возвращались в приют на ленч. К тому времени дело взяла в свои руки полиция. Нам сказали, что разыскивается человек, который год назад сшиб вас, Питер, с дороги. Кажется, никто не сомневался, что он и есть убийца. Я уже говорил, что мое молчание диктовалось эгоистическими соображениями. Не хотелось упоминать Марту, чтобы не вызвать сплетен о себе. Поймите: Марта Тауэрс была моей пациенткой – ни больше ни меньше. – Он коснулся руки жены. – Она мне понравилась. Когда приходила на прием, говорила свободно о своих проблемах, о жизни. А недавно рассказала о проблемах подруги – Джейн Причард.

Из того, что мне стало известно, я сделал вывод, что Джейн влюбилась в человека, который никоим образом не соответствует типу убийцы-маньяка. И я сказал себе: будет справедливо позволить этому мужчине самому разбираться со своими женщинами. Даже убедил себя, что Джейн одобрила бы меня. Но правда заключается в том, что я не хотел ни во что впутываться. Моим пациентам в Нью-Йорке требуются внимание и забота. Репутация врача – важная составляющая его профессиональной деятельности. Мне повредят слухи, даже если в них не будет ни капли правды. Вот мы с Кони и убедили себя, будто все, что мне известно, полиции не поможет, только поставит невинного человека в неловкое положение, чего Джейн бы не одобрила. Мы не сомневались в своей правоте, пока не узнали о нападении на Лору Причард. Тогда-то в наши головы закралось сомнение.

– Трудно же оно, доктор, вам далось, – заметил Питер.

– Каждый человек может колебаться, наши действия частенько выходят за рамки черно-белых безапелляционных правил, мистер Стайлс. Как я понимаю, вы приехали сюда, чтобы отомстить тому, кто убил вашего отца, а вас сделал калекой. Это по-человечески понятно, но тоже не укладывается в рамки этих правил.

Питер сжал зубы, но промолчал.

– Мужчина, в которого влюбилась Джейн, женат, – продолжал врач. – У него есть супруга. Речь сейчас не о том, что приключилось бы с их браком, если бы Джейн осталась жива. Не исключено, что он попытается наладить семейную жизнь. Нечего жене знать о том, что произошло, – это может разбить жизнь ни в чем не повинной женщины. Но сейчас я начал сомневаться. Если это он напал на Лору, опасно оставлять его на свободе.

– Ничему не верю! – прохрипел Причард. Он был на грани срыва. – Так вы утверждаете, что сама Джейн вам призналась?

– Раз уж мы об этом заговорили, расскажу в том порядке, в каком считаю нужным, – ответил доктор Френч. – Все началось с Марты Тауэрс. Думаю, вы должны узнать кое-что о ней. Она пришла ко мне два года назад. Яркая, очаровательная, раскрепощенная, счастливая девушка. Марта была помолвлена, собиралась замуж. С медицинской точки зрения она оставалась девственницей. Явилась ко мне на обычный осмотр. Мечтала о семье, детях – обо всем, что сопровождает счастливое замужество. Мне пришлось ей сказать, что все, к чему она стремилась, не сбудется. Страдала хроническим злокачественным лимфатозом. При надлежащем лечении ей оставалось жить от полутора до трех лет, не более. Нам пока неизвестно, как бороться с болезнью Ходжина. Мы умеем только замедлять ее течение. И все. Следовательно, в тот момент, когда в эти выходные она приехала сюда, жить ей оставалось два или три месяца.

– Бедняга, – пробормотал Питер.

– Марта мужественно приняла приговор, – продолжил Френч. – Трагедия заключалась не только в мрачной перспективе неизбежной смерти, но и в помолвке. Она сильно любила своего избранника. Как поступить? Во всем признаться? Но он может настоять на браке, будет сидеть у ее постели и наблюдать, как она медленно, постепенно умирает. Он был, наверное, славным человеком и не бросил бы ее одну наедине со смертью. Оставался бы рядом до самого печального конца. – Врач пожал плечами. – Марта избрала единственный надежный способ оттолкнуть его. Загуляла. Превратила свою жизнь в шумный скандал. Спала со всеми направо и налево. Убедила жениха, что он совершил трагическую ошибку и ему повезло, что он вовремя в ней разобрался. По сей день он не знает правды. Прошло время, этот человек женился, и несколько месяцев назад у него родился первенец. Живет теперь в Калифорнии. После того как они расстались, Марта не изменила образ жизни. Наверное, таким способом наказывала саму себя или решила, что незадолго до смерти поздно что-либо менять. Вероятно, только так могла находиться рядом с людьми, не требуя от них жалости.

– Про Джейн! – выкрикнул Причард.

Глаза врача сузились, и он выбросил окурок в камин.

– Мой рассказ о Марте поможет вам понять, как случилось, что я говорил с Джейн не как врач, а как друг. Или друг ее подруги. Жизнь Марты, какой ее видели со стороны, не отражала ее сущности. Джейн потянуло к ней, потому что она увидела в Марте искушенную женщину. А самой ей не хватало ни сил, ни способностей вести ту жизнь, которую она вела.

– Нет! – возмутился Причард.

Врач не повернулся в его сторону.

– И вот появился мужчина – женатый и, как я понимаю, старше ее. Обходительный, опытный, нежный, умеющий произвести впечатление. Наверняка обещал Джейн, что освободится от жены. Хотя на это потребуется время. Необходимо подождать несколько месяцев, прежде чем они смогут принадлежать друг другу. Джейн не из тех женщин, которые тают от одного прикосновения руки. Ей пришлось принимать серьезное решение. Можно ли отбросить правила, по которым она жила? Нет сомнений, она искренне полюбила этого человека навсегда. Его брак был досадным препятствием к их счастью, тем барьером, который можно преодолеть. И надо ли ждать официальных шагов, если она точно знает, что он – ее избранник?

Их любовь, поскольку он был женат, оставалась тайной. Мужчина продолжал уговоры, но Джейн не решалась сдаться, с кем-нибудь не посоветовавшись. Ей требовалось, чтобы намеченное решение одобрили, хотя она его уже фактически приняла. К кому обратиться? Не к вам же, мистер Причард. И не к сестре Лоре. Джейн заранее знала, каков будет ваш ответ.

– Но она же призналась Лоре! – возразил Причард.

– Только после того, как приняла бесповоротное решение. Джейн обратилась за советом к Марте, по всеобщему мнению, «прожигательнице жизни», чья репутация обещала единственный возможный ответ: «Вперед и оторвись на полную катушку!» Но это была не настоящая Марта. Истинная Марта разобралась в ситуации. Она знала того мужчину и искренне расстроилась. Марта оказалась для Джейн крепким орешком – отказалась благословить ее на подвиги. Но попала в трудное положение. Когда она объяснила Джейн, что ее избранник не собирается выполнять всего, что наобещал насчет женитьбы, та решила, что Марта сама положила на него глаз. Они бурно поговорили, и Марта пригрозила рассказать об их связи жене объекта ее любви, если Джейн не обратится за советом и помощью к кому-нибудь еще. В качестве третейского судьи выбрали меня.

– Следовательно, вы знаете, кто тот мужчина? – спросил Причард.

– Я уже говорил, что не знаю, – покачал головой врач. – Марта сохранила его имя в секрете. Только сообщила, что он на двадцать лет старше Джейн, привлекательный и не имеет ни малейшего намерения разрушать свой, по общему мнению, успешный брак. Просто ухлестывал за молоденькой аппетитной девушкой. Джейн ничего этого не замечала, поскольку у нее уже не осталось сил сопротивляться напору сердцееда. Ей надо было как-то себя оправдать, и она поверила всем его обещаниям.

Я не сильно надеялся, что сумею на что-то повлиять. Но когда под нажимом Марты она, рассерженная, явилась ко мне, ударил из всех стволов. Джейн оказалась славной, рассудительной девчушкой. Но ее рассудительность не распространялась на ее избранника. Она в нем не сомневалась. Но затем сказала нечто такое, что у меня появился последний шанс ее разубедить. Джейн сказала, что собирается в «Дарлбрук» и что ее возлюбленный с женой тоже будет там. Она решила, что это подходящий момент ответить ему «да». Вот повод, подумал я, его развенчать. И не на словах. Мужчина, затевающий интрижку под носом жены, явно не воплощение рыцарских добродетелей. Мне даже показалось, что немного удалось привести Джейн в чувство. Я пригрозил, что приеду в «Дарлбрук» сам и осложню ей жизнь. В том, как она поступит, тайны быть не могло. Мы с Кони и Мартой стали бы за ней наблюдать. Если решится на связь, когда рядом жена его избранника, то не должна обманывать себя – ее чувство не величайшая в мире любовь, а обычное половое влечение. Надо хотя бы быть честной перед собой.

Я продолжал надеяться, что до конца она не пойдет и вообще не появится в «Дарлбруке». Но когда мы с Кони приехали сюда в пятницу вечером, Джейн с Мартой были уже здесь. Я было решил, что моя миссия провалилась, но успел перемолвиться с Мартой, и она мне сказала, что Джейн еще колеблется.

– Вы спросили ее, в приюте тот мужчина или нет? – задал вопрос Питер.

Френч кивнул:

– Он был здесь. Мы с Кони потратили целый вечер, пытаясь его вычислить. Не простая задача, я вам скажу. В «Дарлбрук» съехалось около сорока сорокалетних женатых мужчин. Но мы подметили, что Джейн не общалась ни с кем, кто бы подходил в наших представлениях на роль ее избранника. Большую часть времени проводила в компании Марты и ее воздыхателей. И отделялась от них всего пару раз – с лыжником Бобби Даудом и с вами, Стайлс.

– Не могла же она открыто заигрывать с человеком в то время, как рядом находилась его жена! – удивился Питер.

Френч снова закурил.

– Все было, как я рассказываю.

– И вы считаете, что ничего из происходившего не могло заинтересовать полицию? – Тон Питера был ледяным.

– Все мы крепки задним умом. Когда около полудня мы узнали об убийстве, ни у кого не было сомнений по поводу личности преступника. Назвали его вы, Стайлс, – хохочущий маньяк, который год назад свалил с дороги вашу машину. Чокнутый хохмогон. Совсем не тот тип, которым интересовалась Джейн, – женатым мужчиной сорока с небольшим лет. Мы с Кони обсудили положение и решили, что открывать этот ящик Пандоры бессмысленно. Джейн не вернуть, инспектору Гарделле не помочь – только ранит человека, который, быть может, решил склеить свой давший трещину брак. И честно говоря, не хотелось светиться, раз наша информация не могла посодействовать поимке убийцы. Но вот теперь, – он кивнул в сторону спальни, где спала Лора, – я понимаю, что мы, быть может, совершили ошибку.

– Очень может быть, – заметил Питер и повернулся к Хедде, утонувшей в огромном кресле у камина. – Этот сорокалетний женатый мужчина вызывает у вас какие-нибудь ассоциации?

Она покачала головой.

– Как сказал доктор Френч, он мог быть одним из двадцати или тридцати наших гостей. – Она невесело рассмеялась. – Или, например, Макс.

– А убить могла мужняя жена.

Хедда снова рассмеялась.

– Намекаете на меня?

– Разве не ясно, что Джейн передумала! – не выдержал Причард. – Разве не понятно, что она вернулась к своим жизненным принципам? Я благодарен, доктор Френч, за то, что вы с ней поговорили. Если не мой отъезд на побережье, она бы мне обо всем рассказала. А сейчас мы просто теряем время.

– Вы можете дать объяснение, почему напали на Лору? – спросил Питер.

– Может, застала в номере вора. Или, может…

– Или, может, ее ударил по голове убийца Джейн, – нетерпеливо перебил его Стайлс.

 

2

После этого все словно оказались в тупике. Питер позвонил человеку по имени Марио – метрдотелю клуба «Фэнтези» в Нью-Йорке. Тот ответил, что Джейн у них часто бывала, как многие другие сотрудники журнала, в котором она работала. Приходила обыкновенно с компанией, но он не помнит, чтобы регулярно появлялась с одним и тем же мужчиной, тем более старше себя. Но кое-что в его словах нас насторожило. У Марио сложилось впечатление, что за кем-то в их компании – не обязательно за Джейн – следили. Некий тип – опыт подсказывал Марио, что он наверняка частный сыщик – в последнее время несколько раз приходил тогда же, когда и Джейн с друзьями.

Следующий звонок был редактору журнала Фрэнку Девери. У того не было никаких новостей. Этим вопросом занимался один из лучших сотрудников его журнала. К тому же Девери, чтобы ускорить дела, нанял частного детектива. Пока ни один из них ничего не докладывал, но Девери обещал сразу сообщить, если что-нибудь узнает.

Гарделла выполнял свою нелегкую черную работу: искал, перепроверял, задавал вопросы. Он получил от хозяев приюта список сорокалетних женатых мужчин. Надежды, что один из них признается, что задумал интрижку с девушкой, почти не было, но порядок требовал опросить каждого. Это утомительное занятие казалось единственным, что еще можно предпринять.

Энергия Гарделлы была неистощимой. Зато Питер, поднявшийся на ноги в три утра, был почти таким же сонным, как я. Инспектор уговаривал нас подняться в номер пару часов поспать. Клялся, что сразу позвонит, если что-то возникнет. Питер согласился на час, чувствуя, что его силы на исходе. Он тревожился за Лору и не соглашался ни на что иное – только на постоянный полицейский пост у дверей ее комнаты.

В двести пятый номер мы поднялись около одиннадцати часов. Питеру не хотелось разговаривать. Да и обсуждать было особенно нечего. Разве что снова и снова перебирать факты, которые никуда не вели.

Мы оба легли, не раздеваясь. Свалились на кровати, накрывшись одеялами и пледами. Питер открыл окно, и минусовая температура на улице вскоре превратила нашу комнату в холодильник.

Я заснул, как только голова коснулась подушки. Обычно мне ничего не снится. Но на сей раз одолели жуткие кошмары. И в довершение ко всему я услышал визгливый, гогочущий смех, от которого моментально сел в кровати.

Только это был не сон.

Смех прозвучал снова. Я взглянул на Питера. Он, сбросив одеяла, уже вскочил с кровати и бесшумно спешил к окну. Я было бросился за ним – он, требуя тишины, приложил палец к губам.

Мы плечом к плечу стояли у окна и смотрели наружу. Заметили внизу двоих мужчин в куртках, поднятые капюшоны скрывали их лица. И пока мы наблюдали за ними, один рассмеялся – тем самым смехом Ричарда Уидмарка.

Питер кинулся к двери, по дороге схватив с кровати куртку. В коридоре он обернулся ко мне, его глаза сияли, как алмазы.

– Теперь он наш! – услышал я его слова.

Помню, по дороге, пока мы торопливо спускались по лестнице в вестибюль, я взглянул на часы. Был час ночи. Мы проспали почти два часа.

В вестибюле было пусто, но в баре я заметил людей. Я считал, что нам нужна помощь, и про себя выругался, не встретив ни одного полицейского. Гарделла, решил я, скорее всего, в кабинете Макса.

За конторкой никого не оказалось, у коммутатора тоже.

– Позову Гарделлу! – крикнул я Питеру.

– Нет времени! – бросил он в ответ, устремляясь к выходу. – Не прощу себе, если он снова от нас удерет.

Я в последний раз безнадежно огляделся и потрусил за ним в пронизывающую ветреную ночь.

Все произошло настолько быстро, что я не понял, откуда грозила опасность. Меня толкнули, я только успел увидеть, как Питер летит со ступеней головой вперед на обледенелую дорожку. И тут мне дали такое ускорение, что я взвился в воздух следом за ним. Крепко приземлившись на четвереньки, на минуту потерял ориентацию.

А затем услышал визгливый смех, за которым грянул целый хор восторженных писклявых смешков. Поднял голову и увидел троих мужчин на спине Питера. Попробовал закричать, но получил удар сапогом в скулу, грохнулся о землю и на мгновение потерял сознание.

Я был в отключке недолго – всего несколько секунд – и вскоре вырвался из черного дурмана. Потряс головой, чтобы прояснить зрение, и не поверил тому, что увидел. Один из тех, кто повалил Питера, стоял над ним в своей куртке, до упаду хохотал и размахивал над головой его протезом. Второй, не давая подняться, заставлял лежать, уткнувшись лицом в снег. Первый кинул протез третьему, и они, хохоча, стали бросать его друг другу. Я готов был поклясться, что слышал слева, сзади от меня, женский голос.

Во мне вспыхнула багровая ярость. Я попытался пошевелиться и почувствовал, что меня держат за обе руки. Двое мужчин гоготали мне в уши.

– Твоя очередь вторая, старичок.

Хотел освободиться, но получил по шее ребром ладони. Перед глазами все снова поплыло, ноги подкосились.

Когда туман немного рассеялся, я увидел, что Питер поднимается на колени и глядит на стоящего над ним человека.

– Мы так и решили, что смехом выманим тебя на улицу, папаша. – Это был Брейден.

Они перестали перебрасываться протезом, и один из них водрузил его на верхушку сугроба. Питер медленно огляделся, словно искал опору, которая помогла бы ему подняться. На секунду взгляд остановился на протезе, который торчал из снега в добрых пяти метрах от него.

– Я же тебя предупреждал, что в следующий раз будем играть по моим правилам, – хихикнул Брейден.

– Вам, подонки, – прошипел я державшим меня негодяям, не сомневаясь, что они из компании Брейдена, – советую сразу меня убить. Потому что, если вы этого не сделаете, убью вас я, как только представится возможность.

– Закрой рот! – Меня снова саданули ребром ладони по шее.

Мир опять померк, но я различил голос Брейдена:

– Как тебе ситуация, папаша?

Послышался глухой звук удара и крик Питера от боли или ярости. Это был первый звук, который он издал с начала драки. Зрение вернулось ко мне, и я увидел, что Брейден стоит над ним и методично то с правой, то с левой лупит по голове. Питер откинулся на снег, и в тусклом свете луны я увидел темные пятна – кровь!

– Вставай, герой, получи все сполна! – рявкнул Брейден.

Он схватил Питера за грудки куртки и вздернул вверх.

– Подопри-ка его, малыш.

Один из мужчин подошел ближе и поддержал стоявшего на одной ноге Питера.

– Негодяи! – закричал я.

– Притихни!

Мне съездили по скуле. Никогда в жизни я не испытывал подобной боли.

Брейден отошел от Питера, примерился и нанес в подбородок страшный удар справа. Державший Питера отскочил, и тот повалился на снег. Хоть бы потерял сознание и ничего не чувствовал, подумал я.

– Не такой уж он крутой, – заметил кто-то, и все загоготали. Посмотреть на расправу подошли две девчушки. Их глаза сияли от возбуждения. Они подхватили Стайлса, словно куль, и посадили, привалив к сугробу.

Брейден наклонился, набрал снегу и принялся скатывать в твердый ком.

– Твоя очередь, дорогуша. – Он протянул снежок жене.

Та от восторга взвыла. Прицелилась и угодила Питеру прямо в лоб. Стайлс, как мертвый, повалился на бок. Брейден как будто потерял интерес к происходящему.

– Я думал, он повыносливее. – Мерзавец повернулся ко мне: – Посмотрим, каков на пробу наш болтун.

Меня пихнули вперед, и я, повалившись лицом в снег, остался лежать, ясно представляя, что меня ждет: на потеху двум ржущим идиоткам забьют до потери сознания. Но в отличие от Питера, у которого всего одна нога, у меня их две. Надо попытаться ответить – двинуть ему лыжным ботинком между ног.

– Поднимите его! – приказал Брейден.

Меня схватили сзади и, не выпуская скрученных за спиной рук, поставили на ноги. Я думал только об одном – как бы его убить. Сейчас он нанесет удар, меня отпустят, и я повалюсь. Он встанет надо мной, и тут я его достану.

Брейден встал передо мной, и в его глазах сверкнуло злорадство. Садист – это слово было в самую точку.

– Скажешь Стайлсу, когда придет в себя… если придет, что я дал ему такой же шанс, как он мне, когда запустил мне в брюхо лимон.

– Хочешь сказать, когда он остановил твои издевательства над калекой со сломанной шеей? – Я говорил неразборчиво; губы распухли, затылок ломило.

– Хочу сказать: когда он полез не в свое дело, – огрызнулся Брейден. – Никто не смеет поставить меня на карачки и не поплатиться за это. Вот так-то, тявка. – Он потер костяшки пальцев затянутой в перчатку руки. И снова рассмеялся. – Думает, что всегда прав, этот твой папахен. Интересно, тявка, что он скажет жирняку? Мол, опять услышал смех и побежал сюда. Истинная правда – слышал. И прошлой ночью тоже. Мы спрятались в коттедже и смотрели, как он суетится и ловит убийцу. Это мы смеялись, тявка, и вчера и сегодня – очень уж хотелось поржать над твоим папахеном. И тот, кто смеялся над ним год назад, тоже, должно быть, здесь и очень потешается. А теперь займемся делом – обеспечим твоего дантиста работой на пару лет вперед.

Он отвел кулак назад, и я внутренне собрался, молясь: Боже, дай мне силы, как можно дольше оставаться в сознании.

Что-то взорвалось. Я решил, что от удара грохнуло у меня в голове. Помню, что, подогнув колени, прыгнул ногами в лыжных ботинках вперед и плашмя упал на спину.

Но Брейден не ударил меня. Я заметил на его лице испуг и понял, что звук донесся из-за спины. А затем увидел, как мимо него к Питеру пробежал Гарделла. Я с трудом поднялся на ноги. За мной оказались двое полицейских с пистолетами в руках. Это они стреляли поверх головы негодяя. Шесть его дружков, заметно позеленев, сгрудились и со страхом озирались.

Вот тогда, собрав последние силы, я бросился на обидчика.

– Стой! – заорал на меня инспектор. – Еще не время.

Передо мной возникла блеклая, порочная улыбка Брейдена.

– Ты слышал, что я сказал? – повторил Гарделла. – Еще не время.

Насилие повсюду вокруг. Эта болезнь пожирает мир, в котором мы живем. Мы читаем о жестокостях, видим картинки всяких ужасов, которые часто включены в то, что мы привыкли считать развлечением. Только ничего такого не происходит ни с нами, ни с нашими соседями. Разве что где-нибудь в городских трущобах или в игорных домах в Неваде, в каком-нибудь храме в Бирмингеме или на широкой улице жаркого техасского городка, но не у нас.

Если что-то случается с нами, это кажется невероятным, бессмысленным, чудовищно неожиданным, к чему мы абсолютно не готовы.

Еще несколько часов назад Брейден не замечал ни Питера, ни меня, ни несчастного Джека Кили. Но поступил с нами так, что шрамы его обид останутся навсегда. Просто ради развлечения. И чтобы сквитаться за то, что ему ответили его же монетой.

Я много об этом думал с той ночи. Что должно произойти с людьми, до потери ими человеческого облика? Наверное, в них что-то заложено с детства. И если бросить взгляд в прошлое, можно заметить тянущийся за ними шлейф насилия. Но кто этим станет заниматься? Кому это нужно? Неужели Гарделла прав в том, что сказал в своей речи о «Дне независимости»? Никому ни до чего нет дела, пока не возбраняется выпить – или еще что-либо столь же значимое. Пока запрет не коснется нас.

Я сказал, что много об этом думал, но не тогда и не там. Гарделла не позволил мне расправиться с Брейденом, и тот в лунном свете отошел от меня неверной походкой. Я сел на снег и заревел, как ребенок. Все тело болело, но я плакал не из-за этого. Меня жег изнутри гнев, какого я никогда не испытывал. И жалость к Питеру. Какая изощренная жестокость – сорвать с него протез и оставить беспомощным. Я представлял, какое он испытывал чувство, корчась перед обидчиками на снегу.

Дальнейшее я помню плохо. Мне кто-то помог подняться. Оказалось, что это был Макс, белый как смерть при свете луны. Гарделла и еще один полицейский возились с Питером.

– Не забудьте его ногу, – пробормотал я и показал Максу на сугроб.

– Боже! – ужаснулся тот и пошел подбирать протез.

Гарделла и полицейский сцепили руки, чтобы получилось сиденье, Питер обхватил их за плечи и повис на них. На его лице темнели пятна крови. Помню, мы шли сквозь коридор напряженных, встревоженных лиц. В кабинете Макса я упал в кресло и снова судорожно разрыдался.

Затем там появились люди – принесли Питера. Я услышал, как он сказал: «Сам справлюсь» – и стал пристегивать протез. Доктор Френч стоял подле него на коленях и обрабатывал порезы и синяки. Его жена Кони подошла осмотреть меня.

– Пора бы повзрослеть, – холодно сказала она и протянула полный виски картонный стаканчик. – Где болит?

– Везде, – ответил я. – Но я плачу не от боли, а от того, что чертовски зол.

Кони подошла к столу и взяла что-то из саквояжа врача. Оказалось, что это пластмассовый пульверизатор. Закрыв марлей глаза, она распылила мне на щеку жидкость, и боль стала утихать.

– Пейте.

Я проглотил виски. Напиток обжег все внутри, но помог справиться с детским рыданием. Я осмотрелся. Брейдена с компанией в кабинете не было. Гарделла стоял рядом с Питером и следил за работой врача. Его пухлое лицо посуровело, зубы сжимали вечную сигару. Макс и Хедда держались рядом по другую сторону стола, прижимаясь друг к другу, словно напуганные подростки. Компанией Брейдена, видимо, занялись полицейские.

Питер закрыл глаза и, откинувшись на спинку кресла, отдался заботливым рукам доктора Френча.

– Повезло, челюсть не сломана, – услышал я слова врача.

Веки Питера дрогнули.

– Прикрывался, как мог. Драться стоя возможности не было, поэтому притворился, будто потерял сознание.

– Вы на самом деле потеряли сознание.

– Только когда они взялись за Джима. Как он?

Я торопливо подошел к нему.

– В порядке. Не мог вам помочь, Питер. Все произошло так неожиданно. На меня напали сзади.

– Знаю. И очень сожалею, что втянул вас в это дело. Непростительно с моей стороны. Я же слышал, что он вам сказал. – Питер повернулся и посмотрел на Гарделлу. – Вы с вашим приятелем Льюисом были с самого начала правы.

– Приятно слышать, что в чем-то прав, – ответил инспектор. – Только в чем?

– Смех! Фальшивка от начала до конца. Вы не верили, что я способен его узнать. Я клялся, что могу. Доказывал, что узнал.

– А смех не тот?

– Нет. Если только один из компании Брейдена не мой прошлогодний знакомый. Это мне надо выяснить у Брейдена.

– Это нам надо выяснить, – поправил его инспектор. – В силах этим заняться прямо сейчас?

– Не могу ждать. Скажите, как вы оказались на месте драки?

– Благодаря миссис Ландберг, – объяснил полицейский.

Мы посмотрели на цепляющуюся за руку Макса Хедду.

– Я услышала смех из гостиной, – сказала та. – Полицейский, которого вы оставили сторожить Лору, варил в кухне кофе. Окна кухни выходят на другую сторону, поэтому он ничего не слышал. Я позвала его, и мы увидели из окна, что происходило.

– Как дела, док? – спросил Гарделла. – Эти два парня в порядке – способны выдержать небольшое чаепитие?

– В таком же порядке будут еще пару дней.

– Тогда все на выход, кроме Стайлса и Трэнтера. У нас будет частная вечеринка. Макс, скажите Гоуэну, чтобы привел сюда Брейдена.

Пока все выходили из кабинета, Питер медленно прошелся, разминая, как я знал по собственным ощущениям, жутко ноющие мышцы. И вдруг повернулся к Гарделле:

– Отдайте мне его!

Инспектор порылся в столе, оказывается, он успел где-то раздобыть новую бутылку виски. Покрасневшие глаза превратились в опухшие щелочки. Гарделла тоже много часов не спал.

– Посмотрим. – Он щедро отхлебнул из бутылки.

– Только представьте, что мне досталось: протез закинули в сугроб, я беспомощный и ничего не могу поделать, только скрючиться и лежать. Отдайте его мне.

– Мне надо сделать свою работу. И очень быстро, – ответил полицейский. – Псих, которого мы ищем, может снова напасть. А мы понятия не имеем, как к нему подобраться. Думаете, он замешан?

– Мне плевать, замешан он или нет. Я хочу его со всеми потрохами.

Гарделла улыбнулся:

– Я предложу ему выбор.

Я не успел догадаться, что это за выбор. В дверях появился Брейден. За ним шествовал Гоуэн, держа правую руку на рукоятке пистолета.

В светлом кабинете я с интересом посмотрел на своего врага. Откуда он такой взялся? И что за люди в его развеселой компании? Казалось, он прекрасно собой владел и даже нисколько не нервничал.

– Четверо на одного? – спросил он с надменной улыбкой.

– Соотношение в твоем духе, – бросил Гарделла и повернулся к Гоуэну: – Заговорили?

– Для них это что-то вроде потехи, – ответил сержант.

– Если не удастся отправить на машине, вызову на рассвете вертолет и закроем в окружную тюрьму. Всех, кроме одного. – Гарделла улыбнулся Брейдену. – А этому любителю игр дадим еще немного поиграть.

– Только троньте, копы, потом не расхлебаетесь. – Брейден нисколько не казался напуганным.

– Ну, до смерти напугал, – буркнул полицейский. – Гоуэн, занимайся остальными. Постарайся им внушить, что они не смешно шутят.

Гоуэн кивнул и ушел. Гарделла откинулся на спинку вращающегося со скрипом стула.

– Я разъясню тебе ситуацию, Брейден. Ты вроде как юрист и должен знать, что мы не имеем права жестоко обращаться с задержанными. Но нет такого закона, который запрещал бы мне выйти попить водички.

Брейден удивленно на него посмотрел.

– Я собираюсь задать тебе несколько вопросов, – продолжал инспектор. Его голос звучал почти весело. – Как юрист, ты понимаешь, что не обязан отвечать. Но всякий раз, когда будешь молчать или пожелаешь воспользоваться пятой поправкой, я буду выходить попить воды. Ты же останешься здесь с мистером Стайлсом и мистером Трэнтером. Мистер Стайлс хотел пообщаться с тобой один на один. Но я решил, что вправе поступить по-твоему, и оставляю обоих. Хочу добавить: чтобы напиться воды, требуется чертовски много времени.

Брейден посмотрел на Питера, и я заметил, что он несколько спал с лица.

– Если ты так поступишь, тебя обвинят в соучастии в избиении, – сказал он, облизнув губы.

– Пожалуй, рискну. После того что недавно случилось, очень трудно будет предъявить Стайлсу обвинение в нападении. Итак, перейдем к вопросу номер один. Ты заявил на улице – и это слышали оба, и Стайлс и Трэнтер, – что вчера ночью смеялся под их окном именно ты.

– Ничего подобного я не говорил, – резко ответил Брейден.

– Ты сказал, что спрятался в одном из коттеджей и умирал со смеху, наблюдая, как Стайлс ищет хохочущего маньяка.

Брейден, молча, поджал губы.

– Это ты смеялся?

– Нет!

– Знаешь, кто смеялся?

Брейден посмотрел на Питера. У того было такое выражение лица, что шутнику стало не по себе.

– Прошу тебя, пожалуйста, не отвечай, – вкрадчиво попросил Стайлс.

Гарделла сонно улыбнулся.

– Меня постоянно мучает жажда. – Он оперся о ручки вращающегося кресла и начал подниматься.

– Постой! – В голосе Брейдена зазвучали истеричные нотки. – Мы не совершили никакого преступления. Нет смысла принимать побои в знак протеста против твоих противоправных действий, Гарделла.

– Говори. – Можно было подумать, что инспектор делает Брейдену вежливое предложение. Тот тяжело вздохнул.

– Не люблю жлобов. А Стайлс – самый настоящий гонящий туфту жлоб из интеллектуальных либералов. Ты этого не понимаешь, жирняк, потому что наверняка не читаешь ничего, кроме простых односложных слов.

– Неуместные оскорбления только усиливают мою жажду, – снова сладко улыбнулся инспектор.

– Таких, как Стайлс, хоть пруд пруди, – продолжал Брейден. – Почитай его статьи. Там полно разглагольствований о простом человеке, о равных правах для представителей всех рас независимо от цвета кожи, вероисповеданий и умственных способностей, много всякой чуши о демократии и обществе, где главенствует закон. Высокопарной ерунды об общественной морали. У тех, кто так говорит, обычно денег навалом и никаких проблем в жизни. Кому нужен их треп, если завтра кто-нибудь может нажать на кнопку, и мы все окажемся на том свете? Вокруг нет ни света, ни доброты. Только лживые разговоры о них. Никто ничего подобного не чувствует. Но некоторые находят в себе силы пробивать себе дорогу в жизни без пустопорожней туфты. На земле волчьи законы – к черту сладенькие слова.

– От трепачей мне хочется пить всего сильнее, – заметил Гарделла. – Я задал тебе простой вопрос: ты знаешь, кто вчера ночью смеялся? Давай обходиться без речей, как на Юнион-сквер.

Брейден покачал головой, словно взрослый, у которого никак не получается что-то объяснить малышу.

– Знаю. Но я пытался объяснить тебе причину того, что случилось.

– Прежде имя, – отрезал инспектор.

– Мой друг Дэн Митчел. – Насколько я помнил, Митчел был в их компании вторым женатым мужчиной. – Когда-то он работал актером на радио. Умеет подражать голосам других людей. Совпадение, что он оказался здесь именно в то время, когда приехал Стайлс. Мы были в баре и видели, как Стайлс остановился у конторки. Его история всем известна. Целый год ее трепали в газетах – как его спихнули с дороги и как кто-то смеялся наподобие Ричарда Уидмарка. Никто из нас не любит ни Стайлса, ни того, что он отстаивает. Сентиментальная белиберда. Нам стало интересно, как он себя поведет, если услышит смех Уидмарка. Но мысль о розыгрыше пришла не сразу. Когда бар закрылся, мы пошли в коттедж Митчелов продолжать вечер. Еще поговорили о таких, как этот Стайлс. И тут Митч предложил сыграть с ним шутку. Вышел, встал у него под окнами и изобразил Уидмарка. Не прошло и пяти минут, как из дома выскочили Стайлс, Трэнтер и ночной сторож. Понимаете, как это было смешно? Стайлс трепал на всех углах, что узнает этот смех, если опять услышит его. И не узнал. Обмануть его оказалось так просто, что стало даже обидно. И на следующую ночь он тоже клюнул, когда у нас появилась другая причина выманить его из здания. А теперь, Гарделла, прежде чем продолжать, наведи справки. Год назад, когда у Стайлса случилась авария, никого из нас близко здесь не было. Вчера мы с ним пошутили, потому что тот слишком самоуверен. Сегодня решили со Стайлсом разобраться, потому что он на людях выставил меня дураком, и я решил ему отомстить.

Я посмотрел на Питера. Он выглядел так, словно был высечен из камня. Питер, как и я, нисколько не сомневался, что Брейден про смех не солгал. Его разыграли, над ним зло подшутили, и Питер клюнул на розыгрыш. Поверил, что слышал тот самый смех, что год назад, и убедил всех, кроме бедняги Мортона Льюиса, что хохочущий приколист и есть убийца. Легковерным его сделала приобретенная уязвимость – увечье.

Гарделла не выдал ни удивления, ни других чувств.

– Значит, вы скоротали ночь, подшучивая над людьми? – спросил он. – Я не умираю от смеха только потому, что у меня слишком примитивное чувство юмора. Могу дойти до того, что дам волю мистеру Стайлсу. Какой же ты отменный подонок, приятель. – Гарделла чему-то рассмеялся. – А теперь к серьезным делам. Двух девушек до смерти закололи ножом не дальше двадцати ярдов от коттеджа Митчела, пока вы всемером до упада потешались над одноногим калекой. Сна ни в одном глазу, все в полном сознании. Согласись: кто-то сильно рисковал.

– Не соглашусь, жирняк. – Брейден сделал шаг к столу. – От закрытия бара до того момента, как Стайлс выскочил ловить своего весельчака, мы держались вместе. И каждый готов подтвердить алиби всех остальных на время убийства.

– Будет разумным, если ты больше не станешь называть меня «жирняком», – заметил Гарделла. – Лезть с комментариями по поводу моей талии я разрешаю только друзьям. И не поверю ни слову твоим семи головорезам даже под присягой. Думаю, что присяжные тоже. Но вопрос все-таки задам. Видели ли вы после закрытия бара, чтобы кто-нибудь входил в коттедж номер шесть?

– Нет.

– Но нам известно, что туда входили. Марта Тауэрс и двое мужчин, которые ее провожали.

– Мы не видели их и не слышали, – отрезал Брейден.

– И никого позднее?

– И никого позднее.

– Не слышали криков о помощи? Спрашиваю, хотя уверен, ты не побежал бы спасать даже собственную бабушку, если бы она тонула.

– Мы ничего не видели и ничего не слышали. Так уж не повезло.

– Не повезло, потому что лишились удовольствия полюбоваться, как кромсают ножом двух девушек? – Голос инспектора внезапно посуровел. Он встал из-за стола. – На этом все.

– Вы ему верите? – спросил я.

– До поры до времени. Будьте добры, позовите Гоуэна.

Мне следовало бы промолчать, но злость не позволила удержать язык за зубами:

– Вы его не спросили про Льюиса и про нападение на Лору.

– Потому что раскусил нашего приятеля, – ответил детектив. – Чтобы избежать побоев, он будет нам плести, какой он весь из себя ушлый молодчик. Но другие вопросы, если ответ на них «да», замотает. Мы еще к нему вернемся и посмотрим, что ему есть сказать. Так позовите Гоуэна.

Брейдена увели, и мы остались в кабинете втроем. Гарделла что-то записывал в блокнот. Питер подошел к окну и, повернувшись к нам спиной, смотрел в ночь.

– Не убивайтесь, дружище, – сказал ему, не отрывая взгляда от стола, инспектор. – Трудно отличить одно подражание смеху Уидмарка в «Поцелуе смерти» от другого. Тем более что своего шутника вы слышали год назад. Тут легко ошибиться. Послужит вам уроком, насколько можно вообще доверять свидетельским показаниям. Мне приходилось наблюдать, как абсолютно искренний свидетель указывал при опознании на ни в чем не повинного копа. Двое, видевшие одно и то же, описывают события по-разному. Слышат иные звуки на месте преступления. Таково уж бремя полицейского. – Гарделла поднял голову и повернулся ко мне. – А про Льюиса и Лору Причард я не спросил, потому что мне и так все известно. Помните, их семерка пыталась прорваться через полицейский кордон? Когда их задержали, Льюис разговаривал со мной. С тех пор мы за ними присматривали. Когда прокурора убивали, компания Брейдена находилась в баре. Может быть, я пытаюсь облегчить себе труд, но надеюсь, что нам следует искать одного убийцу, а не трех разных типов.

На столе зазвонил телефон. Гарделла рявкнул в трубку:

– У телефона! Питер, вас. Междугородний.

– Привет, Фрэнк, – поздоровался Стайлс. Он слушал, казалось, бесконечно долго, и морщинки у его губ обозначались все резче. Наконец он хрипло поблагодарил собеседника и, повесив трубку, остался стоять, опершись ладонями о стол. – Фрэнк Девери – мой босс. Частный детектив, которого он пустил по следу Джейн Причард, кое-что раскопал. В последние три месяца она часто встречалась с женатым мужчиной среднего возраста. Он опознан.

– Секунду, – произнес Гарделла. – Попробую догадаться. – Он откинулся на спинку вращающегося кресла и прикрыл глаза. – Макс Ландберг.

Питер ответил ему взглядом и медленно кивнул.

 

3

– В нашем деле приходится учиться распознавать фальшь, – заметил инспектор. – Так дирижер оркестра подмечает, что халтурит его третья скрипка. С чем-то таким я столкнулся сегодня вечером, но не было времени задуматься.

Я понятия не имел, куда он клонит, но Питер кивнул.

– Это когда я спросил Хедду, не вызывают ли у нее ассоциаций слова о сорокалетнем мужчине.

– Она ответила, что им мог быть один из двадцати или тридцати их гостей. – Гарделла потянулся за новой сигарой. – Вот тут-то и промелькнула фальшь. Она рассмеялась и сказала: им мог быть даже Макс. Хедда, наверное, хотела проверить, не работает ли наша мысль в этом направлении, а также прощупать еще одну тему. На ваши слова, что убийцей могла быть жена сорокалетнего мужчины, она, посмеиваясь, спросила: «Намекаете на меня?» Меня тогда кольнула ее неестественность, но я медленно соображал. – Инспектор снял телефонную трубку: – Попросите сюда Макса и Хедду.

Питер закурил, и я заметил, что его руки подрагивают.

– Вы были чертовски правы по поводу меня, Гарделла, – признался он. – Лучше бы я резался в карты, а расследование полностью предоставил вам. Позволил обвести себя вокруг пальца с этим смехом. Не подумал о Максе, потому что он мой друг. И даже не воспользовался для дела тем, что знал о Джейн Причард.

– Что вы знали? – спросил я.

– Девушка берегла себя для своего избранника. И для нее стало большим ударом узнать, что тот, кого она полюбила, женат. Она могла смириться и с этим, если он наплел ей о своей несчастной семейной жизни. Но приехать туда, где он был со своей женой, совершенно не в ее характере. Джейн потеряла над собой контроль, сказал я себе. Но если единственным местом, где она могла встретиться и поговорить со своим возлюбленным в эти выходные и в ближайшее время, где находилась его жена, оказался «Дарлбрук»? И все потому, что ее избранник не мог отлучиться отсюда? Тогда таким мужчиной мог быть только один человек. Это Макс. Элементарно, но только не для меня. Потому что Макс – мой друг. Я не позволял себе даже мысли о нем.

– Он мне не друг, но я только-только начал коситься в его сторону, – успокоил Стайлса Гарделла и снова вызвал по телефону Гоуэна и владеющего стенографией полицейского.

Когда Макс и Хедда, взявшись за руки, вошли, я пожалел, что нахожусь в кабинете. Эти люди были и моими друзьями. Я привязался к ним за те несколько недель, что здесь работал.

– С тобой все в порядке, Питер? – спросил Макс. – Что-нибудь выведали у Брейдена?

– Я не в порядке, – ответил Стайлс тусклым голосом. – Совсем не в порядке.

Макс покосился на меня и повернулся к Гарделле. Он весь день выглядел каким-то побитым, но это, учитывая его проблемы, казалось не удивительным. От его обычно здорового вида ничего не осталось – он сразу обрюзг, кожа посерела.

– Откуда вы узнали? – спросил он. – Брейден был в курсе?

– Мы разыскали частного детектива, который следил за Джейн в Нью-Йорке, – объяснил Питер. – Он тебя видел, – и, взглянув на бледную, гордо держащуюся Хедду, извинился: – Прости.

Явились Гоуэн с полицейским.

– Расскажете сами или придется задавать вопросы? – спросил инспектор и дал знак полицейскому сесть подле себя за столом.

Макс беспомощно посмотрел на жену.

– Рассказывать особенно нечего.

– Трое убитых и раненая девушка взывают к большему, – не согласился Гарделла.

– Я не имею к убийству никакого отношения! – воскликнул хозяин приюта.

На мгновение в кабинете повисла тишина. Никто не спускал с Макса глаз. Замер даже полицейский, придвигающийся к Гарделле вместе со стулом.

– Договоримся с самого начала: я не убивал! – В голосе Макса звенело отчаяние. – Это не моих рук дело.

– У нас был очень долгий день, – буркнул инспектор. – Расскажите по-своему, только начинайте. – Впервые за все время его усталость прорвалась наружу, и он хотел поскорее кончить допрос.

– Думаю, что каждый мужчина хоть раз в жизни выставляет себя дураком, – заговорил Макс.

– Хорошо, если раз, – заметил Питер.

– Ты прав, – кивнул хозяин приюта. – Но на этот раз меня сильно зацепило. – Я пытался объяснить все Хедде. Однако когда хотел облечь свои чувства в слова, сам понимал, что в них нет никакого смысла.

– Попытайтесь объяснить нам. – Гарделла что-то машинально черкал в блокноте.

– Я познакомился с ней месяца четыре назад. – Макс говорил без всякого выражения. – Ездил по делам в Нью-Йорк и заглянул в бар. По чистой случайности там оказалась наша давнишняя клиентка Марта Тауэрс. Она пришла с компанией, в которой была и Джейн. Пригласила меня присоединиться к ним, и я, конечно, согласился. Наши стулья оказались рядом. – Макс вздохнул. – Я мог бы много говорить, оправдываться, но не вижу в этом смысла. В этой девушке… было нечто особенное. Живая, энергичная, жизнерадостная. Не представляю, благодаря какой химии люди тянутся друг к другу. Тем вечером между нами что-то произошло. Я пригласил ее поужинать, и она согласилась. Рассказывала о себе, о своей семье, о своих планах на жизнь. У меня не было в голове ничего, кроме желания находиться рядом с молодой, исключительно привлекательной девушкой. Любой мужчина ощутил бы то же самое. Вчера вечером, Питер, и ты, наверное, почувствовал нечто подобное. – Он посмотрел на Стайлса, ища поддержки, но тот стоял к нему спиной и молчал.

– Вы должны кое-что понять. – Макс словно умолял нас. – Привлекательные женщины – неотъемлемая часть нашей профессии. Чтобы с такими общаться, я выработал собственные приемы легкого флирта. Хедда меня понимает. И клянусь, с тех пор как мы поженились, никогда дальше этого не заходил. И в тот вечер, когда познакомился с Джейн, тоже не собирался. После ужина мы зашли в какое-то ночное заведение. Домой я ее проводил часа в два ночи. Джейн меня позвала на яичницу с кофе. Надо было пожелать спокойной ночи и не подниматься.

Макс покачал головой.

– Но я поднялся. И сразу понял – я тот, кто ей нужен. Это льстило и щекотало нервы. Стал говорить комплименты. Вы не поверите, если скажу, что посчитал это обычной вежливостью. И тут она мне призналась, что всю жизнь себя берегла для единственного момента и единственного мужчины. Ее не интересовала связь на одну ночь. Но поскольку сама связь все-таки манила, я, почувствовав, что передо мной закрывается дверь, вдруг тоже заинтересовался этой связью. Джейн согласилась поужинать со мной следующим вечером.

– Вы признались ей, что женаты? – спросил Гарделла.

– Не в тот раз. Но впервые с тех пор, как женился на Хедде, захотел другую женщину. Если бы Джейн ответила «нет», я бы ушел и обо всем забыл. Но она проявила ко мне интерес. Следующим вечером я рассказал ей о «Дарлбруке» и о жене. Не всю правду. Насочинял, как несчастен в браке. Это было частью игры. Я завлекал девушку, не мог удержаться.

Во второй вечер я тоже ничего не добился, однако почувствовал, что она тоже воспылала страстью ко мне. В ее глазах я превратился в непризнанного по достоинству героя.

На следующий день мне нужно было возвращаться в «Дарлбрук», но я назначил с ней свидание через неделю. Так продолжалось около полутора месяцев. Великий момент, казалось, приближался. Заветной цели можно было добиться только в том случае, если Джейн поверит, что я останусь с ней навсегда. Я без стеснения лгал. Затем начался лыжный сезон, а я так ничего и не добился. В Нью-Йорк я больше не ездил, но пользовался любым случаем, чтобы позвонить ей по телефону. Умолял приехать в «Дарлбрук» на выходные. Рассчитывал, что как-нибудь сумею с ней уединиться. Наконец она согласилась приехать.

Но когда она появилась здесь с Мартой, я почувствовал: что-то не так. Марта была явно в курсе наших отношений и дала мне это ясно понять. Я солгал и ей: сказал, что готов расстаться с Хеддой. Мог сочинить что угодно, только бы добиться своего. Затем пару раз перемолвился с Джейн и был разочарован. Она сказала, что любит меня и готова сделать то, что я прошу, но только не здесь, не при Хедде. Это ее окончательное решение. Убеждать Джейн было бессмысленно, но я по-прежнему надеялся на успех до конца выходных. – Макс тяжело вздохнул. – Как вы знаете, шанса мне не представилось.

– Простите, не знаю, – перебил его Гарделла. – Откуда мне знать, что после того, как ваша жена легла в постель, вы не отправились к Джейн в коттедж?

– Не отправился.

– Когда вы признались миссис Ландберг, что флиртуете с Джейн? Судя по всему, сейчас ваши слова для нее не новость.

– Я ей все рассказал вчера утром – после того как девушек нашли мертвыми.

– И вы, миссис Ландберг, ни о чем не догадывались, пока муж не открылся вам вчера утром? – спросил инспектор.

– Думаете, женщина может не почувствовать, если у ее мужа на уме другая?

– Следовательно, вы обо всем знали до того, как он с вами поделился?

– Не знала ни кто она, ни где и когда они встречаются. Только поняла, что у Макса появилась женщина.

– Когда поняли?

– От шести до восьми недель назад, – ответила Хедда.

– Вы задавали мужу вопросы?

– Нет.

– Почему?

– Разные люди по-разному ведут себя в браке. Мы с Максом всегда были откровенны друг с другом. Это первый раз, когда между нами случился разлад. Я ждала, что он сам со мной заговорит.

– А сами не пытались выяснить, кто эта женщина?

Хедда невесело рассмеялась:

– Как ястреб вглядывалась в каждую, которая здесь появлялась. Следила за ним. У меня не было сомнений, что она сюда не приезжала.

– Почему вы так уверены?

– Потому что сразу поняла, когда она здесь объявилась. После обеда в пятницу. Мне все стало ясно, как только Джейн Причард подошла к конторке.

– Как вы поступили?

– Никак.

– Ты же ушла спать, потому что тебя мучила мигрень, – напомнил Питер.

– Я так сказала Максу.

– А истинная причина? – поинтересовался инспектор.

– Я твердо знала: что бы ни случилось со мной и с моим браком, все произойдет в эти выходные, но не хотела ничего видеть.

Гарделла мгновение любовался своими каракулями в блокноте.

– Вы с вашим мужем, миссис Ландберг, живете в квартире, расположенной в ведущем из вестибюля коридоре. Я видел только гостиную и комнату вашего сына, в которой сейчас находится Лора. У вас есть общая с мужем спальня?

Щеки Хедды покрылись румянцем.

– Я не собираюсь вторгаться в вашу личную жизнь, миссис Ландберг, – поспешно добавил инспектор. – Моя работа в основном состоит из выяснения, есть ли у человека алиби. Макс заявил, что он не имеет отношения к тому, что приключилось с девушками. По нашему мнению, убийство произошло между половиной третьего и четырьмя часами утра. Вы вместе были в это время в комнате?

– Как правило, мы спим в двуспальной кровати, – сказал Макс. – К нашей комнате примыкает гардеробная, где стоит узкая кровать. В ночи на субботу и воскресенье я чаще всего сплю там. В пятницу и субботу приходится допоздна вращаться среди гостей. Это часть нашей работы. Хедда обычно укладывается рано, потому что на ней хозяйство: завтрак, уборка комнат. Ночью на выходные я стараюсь прийти тихонько, чтобы не разбудить ее.

– В прошлую пятницу было то же самое? Чтобы не будить жену, вы легли в гардеробной?

– Да.

– Вы слышали, как он ложился, миссис Ландберг?

Прежде чем ответить, Хедда тяжело вздохнула:

– Нет. Около полуночи я приняла снотворное, потому что, против обыкновения, не могла заснуть. – Ее голос приобрел силу. – Мне ничего не стоило сказать, что я слышала, как пришел Макс, потому что не сомневаюсь: муж неповинен в том, что случилось с девушками. Но я уверена, что сейчас для нас самое лучшее – говорить правду.

– Вы его настолько хорошо знаете, что вас не удивляет, что у него интрижка – или он затевает интрижку – с другой женщиной? – спросил Гарделла.

– Все состоящие в браке должны быть готовы к тому, что их партнер может изменить, – ответила Хедда. – Если ваш брак чего-нибудь стоит, вы постараетесь простить. Только если брак превратился в привычку, дальнейшая совместная жизнь становится невозможной. Макс сорвался в первый раз.

Гарделла поднял глаза на хозяина приюта.

– Вернувшись в пятницу вечером, вы убедились, что ваша жена спит?

– Нет. – Макс покачал головой. – Но у нее не горел свет. Если бы она не спала, то что-нибудь мне сказала бы. У нас было так заведено: если она еще не спит, то любит немного поболтать. Вот я и решил, раз Хедда молчит, значит, спит. И стараясь не шуметь, улегся в гардеробной. Так получилось, что мы увиделись только в четыре утра.

– В четыре? – поднял голову Гарделла.

– Когда в мою комнату позвонил Питер и сообщил о хохочущем маньяке. Телефон разбудил нас обоих. Я перемолвился с Хеддой, а потом мы еще поговорили, когда я пришел после того, как Питер возвратился в свой номер.

Гарделла переместил сигару в другой угол рта.

– Приходим к такому выводу: ни один из вас не подтверждает алиби другого в критическое время.

Макс недоуменно уставился на инспектора:

– Вам требуется алиби для Хедды?

– Разумеется, – спокойно ответил Гарделла. – У кого может быть более весомый мотив, как не у жены, которая узнала, что ее муж готов изменить у нее под носом?

– Это безумие!

– Я могла ее убить, если была бы вообще способна на убийство, – спокойно заметила Хедда. – Я ее, конечно, ненавидела.

– Ваша жена, Макс, – реалист, – кивнул Гарделла. – Давайте-ка снимем с вас показания, хотя бы для протокола. – Он сделал знак полицейскому-стенографисту. – Вы, миссис Ландберг, отправились в постель пораньше. В полночь приняли снотворное. Вы не слышали, как пришел и лег спать ваш муж. В четыре утра вас разбудил телефон. Стайлс звонил вашему мужу насчет смеха за окном. Я правильно излагаю?

Хедда кивнула.

– А как у вас, Макс, складывалось время с двенадцати часов?

Хозяин приюта потер глаза.

– Это было, кажется, так давно. В основном находился в баре. Разговаривал с людьми. Пару раз по каким-то поводам вызывали к конторке. Не уходил до тех пор, пока в два часа бар не закрылся и люди за столиками не кончили пить и отправились на покой. Одной из последних уходила компания Марты Тауэрс – двое парней вызвались проводить ее до коттеджа. Я забрал у бармена ключи и ленту кассового аппарата и вышел к конторке. Джек Кили ждал, чтобы принять смену. Я несколько минут поболтал с ним о разных пустяках, о предстоящих соревнованиях, ни о чем серьезном. Затем пошел спать. Думаю, времени было без четверти три. Вернулись два парня, провожавшие Марту, и я видел, как Кили запер переднюю дверь. Вот и все.

– У вас с миссис Ландберг есть ключи от всех замков, – продолжал инспектор. – Мог ли один из вас выйти из боковой двери так, чтобы его не заметил ночной сторож? Сходить в какой-нибудь коттедж и так же незамеченным вернуться.

– Могли. Но этого не делали, – ответил Макс.

– Говорите за себя, – попросил инспектор. – Вы даже не знаете, была ли ваша жена в постели, когда вы вернулись. А она, если не лжет, не слышала, как пришли вы, потому что приняла снотворное. Один из вас может быть виновен, а другой не знать, говорит ли супруг или супруга правду. – Гарделла повернулся к Гоуэну: – Приведи Джека Кили. Проверим хотя бы часть версии Макса.

Пока сержант ходил за ночным сторожем, мы тревожно ждали. Не представляю, что чувствовали другие, но у меня было ощущение, что Хедда говорит правду. По поводу Макса уверенности не было. С другой стороны, я не видел, чтобы он имел реальный мотив убивать девушек. Наоборот, Макс страстно желал овладеть Джейн если не в эту ночь, то когда-нибудь в будущем. Мотив Хедды казался намного сильнее. Гарделле будет нетрудно выдвинуть против кого-нибудь из них обвинение. Связать с пропавшим ножом, найти в их квартире одежду с пятнами крови, обнаружить свидетеля, видевшего одного из них в ночь на субботу, или на следующую ночь вблизи парковки, или на втором этаже в то время, когда Лора звонила в Нью-Йорк. И все – игра окончена.

Гоуэн вернулся из вестибюля с Джеком Кили.

Фонарь под глазом ночного сторожа побагровел, от чего его лицо приобрело какое-то сардоническое выражение. Он взглянул на Макса и Хедду, словно ждал, что они объяснят ему, что происходит.

– Мистеру и миссис Ландберг нужно, чтобы вы им немного помогли, – начал инспектор.

– Всем, чем смогу, – кивнул Кили.

– Ночью в пятницу или, скорее, утром в субботу бар закрылся в два часа и к половине третьего посетители разошлись по номерам в главном здании и в коттеджах. Вы заступили на дежурство примерно в это время?

– Ровно в два. Моя смена с двух до семи утра.

– В ночь на субботу, после того как закрылся бар, вы видели Макса?

– Конечно. Это происходит каждый раз, когда я принимаю дежурство. Он приносит ключи от шкафов со спиртным и ленту кассового аппарата, а я прячу все в сейф. Обычная процедура.

– В ночь на субботу все так и было?

– Да.

– Все гости ушли спать?

– Они ушли из бара и вестибюля. Два парня решили проводить Марту до ее коттеджа. Она покидала здание последней. Ребята сказали, что тут же вернутся, и я до их возвращения не запирал дверь на замок.

– Макс к тому времени ушел спать?

– Нет. Мы постояли, поболтали, пока не вернулись те два парня. Пожелали им спокойной ночи, и, когда они поднялись наверх, Макс, попрощавшись со мной, отправился спать.

– Откуда вам это известно?

– Видел, как он уходил.

– И как ложится в кровать?

– Вы поняли, что имелось в виду: я видел, как он пошел к себе.

– Не видели, чтобы он снова выходил?

– Нет, – натянуто ответил ночной сторож.

– Не видели также, чтобы выходила миссис Ландберг?

– Объясните, что происходит? – потребовал Кили.

– Происходит, дружище, то, что называется полицейским расследованием. Вам, вероятно, известно, что разыскивается мужчина, назначивший здесь свидание Джейн Причард.

– Известно, – кивнул Кили.

– Так вот, мы его нашли.

– Он хочет сказать, что это я, Джек, – объяснил Макс.

Чтобы посмотреть на Хедду, Кили в его шейном корсете пришлось повернуться всем телом.

– Я надеялся, что вы не узнаете.

– Тебе было известно? – спросила Хедда.

– Да, – ответил ночной сторож и, тяжело вздохнув, добавил: – Поэтому я их убил.

 

4

Ощущение было таким, словно из комнаты внезапно выпустили весь воздух. Лишь Питер сохранил способность двигаться – он повернулся от окна, его глаза сверкали.

– Вы убили девушек? – спокойно спросил Гарделла.

Кили кивнул.

– О нет, Джек! – воскликнула Хедда.

– А Мортона Льюиса?

– Тоже.

– И напали на Лору Причард в двести десятом номере?

Кили захлопал глазами:

– Вроде бы да.

– Что значит вроде бы?

– Напал.

Гарделла посмотрел из-под тяжелых век на Питера. Я подумал, что он просит о помощи, но нет, она ему не требовалась.

– Ну, мистер Кили, выкладывайте все по порядку.

– Не верю, Джек! – Хедда не могла успокоиться. – Не верю ни одному твоему слову.

– Пусть он сам нам расскажет, миссис Ландберг, – остановил ее инспектор.

Ночной сторож отвернулся от Хедды. Его голова из шейного корсета торчала прямо, как шомпол.

– Нет смысла долго разводить разговоры. Я вам рассказывал, что мы с Мартой были друзьями. От нее я узнал, что Макс встречается в Нью-Йорке с этой девчонкой. Не знал, как поступить. Всем, что у меня есть, я обязан Ландбергам. И не простил бы себе, если позволил какой-то шлюшонке разрушить их семью. Когда в пятницу она приехала сюда с Мартой Тауэрс, я понял, что нужно действовать. Поговорил с Мартой, по ее словам, она не в силах что-либо изменить. Все зависело от Макса и этой девчонки.

Закрыв все той ночью, я пошел к шестому коттеджу. Мне положено совершать за смену один ночной обход. Девушки еще не спали. Я попросил их оставить Макса в покое. Они посмеялись надо мной. Когда я представил, каково будет Хедде, когда она узнает, что муж ей изменил, у меня помутился рассудок. Я схватил нож и убил Причард. А потом… Марта так громко кричала, что пришлось разобраться и с ней. – Кили замолчал, словно добрался до конца истории.

– Вы связали девушек перед тем, как убили, или после? – спросил Гарделла. – Они были связаны и с кляпом во рту.

– Не помню… все спуталось в голове.

Инспектор повернулся к стенографисту и коротко приказал:

– Отметь, что подозреваемый заявляет о временном помешательстве. Потом, Кили, вы вернулись на свой пост и продолжали нести дежурство?

– Да.

– И на вашей одежде совсем не осталось следов крови?

– Наверное, нет. Так уж получилось.

– Хорошо, допустим. Затем вам на руку сыграли головорезы из компании Брейдена, и мы начали копать в другом направлении.

– Очень сильно повезло, – согласился ночной сторож.

– Потом у вас случилось новое помутнение рассудка, и вы убили Льюиса?

– Он оказался слишком хитер.

– И как же он додумался?

– Не знаю. Я встретил его на парковке, он стал обвинять меня, и я ударил его лыжной палкой.

– И все?

– Да.

– Затем заявились к мисс Лоре Причард и, чтобы не позволить кому-то позвонить, ударили по голове подсвечником?

– Да.

– Кому она звонила?

– Я решил, что человеку, у которого хотела навести справки о Максе.

– Вы слышали, как она задавала ему вопросы?

– Да.

– Но она не задавала вопросов – не успела, – не выдержала Хедда. – И еще: в то время, когда убивали Льюиса, ты был рядом со мной. Принес мне дров. Мы посидели, поговорили, выпили. Помните, Джим? Джек был у меня, когда вы ко мне зашли с мисс Причард. К тому времени Джек находился со мной не меньше получаса. Он никак не мог убить прокурора.

– Я убил! – хрипло повторил ночной сторож.

Гарделла вскинул голову и уперся взглядом в потолок.

– Ну за что мне такое? – воскликнул он, ни к кому не обращаясь. Затем опустил глаза и посмотрел на Кили: – Ладно, герой, разберем шаг за шагом. У тебя, как говорится, все в голове помутилось, и ты не запомнил, как связывал девушек и как вставлял им в рот кляп.

– Не запомнил.

– И нож тоже как в тумане? Вы сказали: «схватил нож». Откуда схватили?

– Он там был.

– Где там? Висел на стене? Валялся на полу? Где?

– Кажется, на столе. – Кили облизнул пересохшие губы.

– Что это был за нож?

– Столовый, очень острый. Они, наверное, нарезали в коттедже сэндвичи. Лежал просто так на столе.

– Что вы с ним сделали потом?

– Избавился. Забросил в снег.

– А тарелка или поднос с сэндвичами. Где он?

– Оставил в коттедже.

– Интересно, кто же его унес? – спросил инспектор в потолок. – В коттедже, где мы обнаружили девушек, не было ни подноса, ни тарелки, ничего похожего. Однако оставим сэндвичи, перейдем-ка лучше к Нортону Льюису. Так вы встретили его на автомобильной парковке?

– Да.

– И он обвинил вас в убийстве девушек?

– Да.

– Что он сказал?

– Сказал, что все знает.

– А у вас в руке оказалась лыжная палка?

– Да.

– Откуда взялась?

– Валялась на снегу. Я ее подобрал незадолго до того, как встретил прокурора.

Гарделла неожиданно ударил кулаком по столу.

– Довольно, приятель, мы вас слушали, сколько могли. Миссис Ландберг утверждает, что за полчаса до того, как совершилось убийство Льюиса, вы пришли к ней и все время находились в квартире Ландбергов. Туда же заглянули Джим Трэнтер и Лора Причард. Вы с этим согласны?

– Согласен. Я его убил после того, как ушел от нее.

Гарделла пропустил его слова мимо ушей.

– Трэнтер и мисс Причард оставались у миссис Ландберг до того момента, когда Рич сообщил, что ранен прокурор. Как по-вашему, Джим, сколько времени вы находились у миссис Ландберг?

– Минут двадцать, полчаса, – ответил я.

– Таким образом, миссис Ландберг обеспечена алиби почти на час. Слушай, Кили, она никак не могла убить Льюиса. Вбей это в свою тупую башку. И из квартиры выйти потом не могла. В коридор набежали журналисты. Да, на время убийства девушек у нее алиби нет, но все остальное явно не ее рук дело. Этого достаточно, чтобы ты перестал валять дурака и подставлять под топор свою голову?

Кили, чтобы не упасть, ухватился за спинку стула.

– В твоем рассказе больше дыр, чем в швейцарском сыре, – продолжил Гарделла. – Помнится, ты говорил, что готов отдать за Ландбергов жизнь. Этого не требуется.

Хедда сделала шаг к ночному сторожу:

– Ты хотел меня спасти, Джек?

По щекам ночного сторожа скатились две крупных слезы.

– Я готов ради вас на все, Хедда. На все.

– Ты решил, я убила девушек, потому что Макс увлекся одной из них?

– Я… я бы не стал вас осуждать.

Она подошла, обняла его и притянула к себе.

Итак, мы слишком увлеклись версией о смеющемся маньяке и оказались в тупике. Затем стали разрабатывать версию таинственного поклонника Джейн, но, как подсказывала мне интуиция, это был тоже неверный путь.

– Настало время жирняку немного вздремнуть, – объявил инспектор, когда в кабинете остались только он, Питер и я. – Можно долго выслушивать всякую тарабарщину, но наступает момент, когда перестаешь воспринимать смысл. Не могу сосредоточиться.

– Вы удовлетворены, что ничего не нашлось на Ландбергов и Кили? – спросил Питер.

– Удовлетворен – не то слово, – ответил Гарделла. – То, что наплел нам ночной сторож, – романтическая чушь. Его я вычеркиваю из числа подозреваемых. Что до Ландбергов… – Он пожал плечами. – Хедда не могла одна участвовать во всем. Ей не удалось бы убить прокурора, а затем незамеченной покинуть квартиру и подняться наверх, чтобы приголубить подсвечником Лору Причард. Пока слушал, приходила мысль, что Ландберги сообщники. Но эта версия не сработает. Видишь ли, дружище, мы многое проверили и перепроверили. Судя по протоколам, Макс все то время, пока отсутствовал прокурор, находился в баре. Льюис не его рук дело. Так что если хотите записать Ландбергов в подозреваемые, придется признать, что был еще третий, который расправился с Льюисом. Я подумал о Риче, но мозг не принял. «Убийцы – Ландберги» – уж очень это похоже на номер акробатов в старом водевиле. Слишком тонко. Мы где-то просмотрели модель. Пойду вздремну. Даже мы, Гарделлы, не можем обходиться без сна. – Он с трудом выбрался из вращающегося кресла.

Зато в сияющих глазах Питера не было ни капли сна.

– Мне не дает покоя Льюис. Он не был дураком, Гарделла. Быть может, вздорным выскочкой, но отнюдь не тупицей. Стал бы он в одиночку подходить на парковке к вооруженному лыжной палкой человеку и предъявлять ему обвинение в убийстве? Чтобы тот проколол ему горло лыжной палкой. Нет, он обвинил бы его в присутствии полудюжины полицейских и еще бы, наверное, собрал аудиторию зевак. Не стал бы рисковать жизнью. Он слишком себя любил.

– И что из того? – Гарделла размял затекшие мышцы.

– А то, что происшествие на парковке было непредвиденным. Льюис что-то заметил, обнаружил или услышал, но прежде чем успел уйти с парковки и все рассказать вам, его убили.

– И что же такое он увидел, услышал или обнаружил?

Питер пожал плечами:

– Если бы мы знали, то нашли бы преступника.

– Все, иду спать, – объявил инспектор. – И вы тоже смотрите не засиживайтесь. Судя по всему, именно это случилось с нашим гением.

– Не понял. – Питер поднял на полицейского глаза.

– Льюис мне сказал, что засиделся за покером у друга в Манчестере почти до четырех утра. Перед тем как его вызвали сюда, не выспался. Клевал носом и, наверное, потерял бдительность. Такое дело не по мне. И вам, дружище, тоже советую не рисковать – поспите еще пару часиков.

– Ну, нет. Знаете, Гарделла, мы что-то упустили, не разглядели очевидной модели.

– Хорошо. Если у вас в голове сложится картина, найдете меня на одной из свободных коек. Пошлите за мной.

После того как он ушел, Питер стал нервно расхаживать по кабинету.

– Как ни стараюсь, Джим, картина не складывается. Принимаем за аксиому, что имеем дело с одним убийцей, а не с цепочкой не связанных друг с другом преступников. Не могу поверить, что один злоумышленник явился расправиться с Мартой, а Джейн просто попалась ему под руку. Другой убил Льюиса по совершенно иным причинам, третий ударил по голове Лору, чтобы не дать ей поговорить по телефону. – Питер помолчал и закурил. – Последнее беспокоит меня больше всего. Нападение на Лору не могло ничего дать, кроме отсрочки. Через какое-то время мы бы все равно получили свидетельство старшего официанта клуба и показания человека Фрэнка Девери в Нью-Йорке об отношениях Макса и Джейн. Какой смысл пытаться выиграть время, если он все равно не может никуда убежать?

– Счастливая случайность, что он не убил Лору, – заметил я. – Доктор Френч сказал, что если бы она в последнюю секунду не обернулась, удар пришелся бы по голове и расколол ей череп.

Питер уставился на меня, будто я произнес что-то важное.

– Черт возьми, Джим, может, вы и правы. Не исключено, что он намеревался ее убить и решил, что все получилось.

– Но зачем? Помешать позвонить – это одно, а в остальном она не представляла для него опасности.

– Ответ на этот вопрос, наверное, и есть недостающее звено. То самое, что соединяет остальное воедино. – Питер глубоко затянулся. – Некто хотел, чтобы умерла Джейн, а также Лора. Нанял частного сыщика, чтобы тот следил в Нью-Йорке за Джейн.

– Получается, что это Хедда, если бы мы ее достаточно не обелили, – заметил я. – Она ненавидела увивающихся вокруг мужа девиц.

Питер нетерпеливо махнул рукой.

– Вам известен кто-то, причастный к делу, у кого была бы привычка нанимать частных детективов?

– Нет… хотя пятнадцать лет назал Джордж Причард нанял частного сыщика следить за женой. Но… – Я осекся, увидев, как заблестели глаза Стайлса. – Но Причарда здесь не было в то время, когда убивали девушек.

– Откуда это известно?

– Ну, хотя бы потому…

– А если это и есть то самое, на что наткнулся Льюис? Скорбящий отец находился в «Дарлбруке» во время убийства.

– Бессмыслица! – возразил я. – Речь идет о его дочерях.

– Ошибаетесь. Все складывается, если представить, что мы имеем дело с рехнувшимся человеком. Он ненавидел жену, потому что она сбежала от него с другим мужчиной. Хотел внушить дочерям, что мужчины – их враги. Не получилось. Обе девушки интересовались мужчинами. Они выросли похожими на мать!

Я почувствовал, как у меня по спине побежали мурашки.

– Джейн была готова совершить то, что ему казалось верхом аморальности – разрушить чужую семью.

– Все так, но его здесь не было.

– А если был и Льюис это установил? Послушайте, Джим, это первая версия, в которую укладывается все от начала до конца. Даже веревки на руках и кляпы во рту девушек, чего я никак не мог понять. Причард, прежде чем убить, пожелал прочитать проповедь о морали. И они стали его плененными слушательницами.

Я вытер капельки пота со лба.

– Что мы предпримем?

– Вам известно, на какой машине ездит Причард?

– Конечно. На построенном по специальному заказу ярко-желтом «кадиллаке» с откидывающимся верхом. Заметен среди других машин, как маяк.

– Давайте посмотрим, не обнаружится ли этот автомобиль на парковке. – Питер направился к двери и вдруг замер. – Джим, все сходится! Точно сходится! У Причарда не было другой возможности приехать сюда в ночь с пятницы на субботу или рано утром, кроме как на машине. Он заявился в «Дарлбрук», потому что нанятый им частный детектив доложил ему про Джейн. Пришел в шестой коттедж, связал девушек и заткнул им рты, чтобы прочесть назидания, а затем убил. Потом, никем не замеченный, поехал домой и уже добрался до Манчестера, но тут по чистейшей случайности его пролетающий по городу приметный желтый «кадиллак» увидел окружной прокурор. Он как раз выходил из дома друга, где всю ночь играл в покер. Вы сами сказали, что машина Причарда выделяется среди других автомобилей, словно маяк!

Прокурор не придал встрече значения, пришел домой, лег спать, а наутро был вызван в «Дарлбрук» в связи с убийством девушек. Он забыл про желтый «кадиллак», пока вечером не заглянул на парковку и не заметил там желтую машину. Что-то шевельнулось у него в голове. Он стал осматривать автомобиль, как вдруг рядом появился Причард. Его заинтересовало, почему прокурор крутится возле этой машины. Льюис потерял бдительность и спросил: «Так это ваш „кадиллак“? Значит, вы вчера были здесь». Этой фразой он подписал себе смертный приговор. Умер, не успев ничего сообразить и даже пальцем пошевелить, чтобы себя защитить.

Все нанизывалось друг на друга, как звенья одной цепи. Трудно было поверить, что отец убил дочь, но в каждом шаге рассуждений Стайлса был смысл. Впервые я взглянул на развитие событий от начала до конца. Вспомнил слова Лоры, которая говорила, как Причард все эти годы ненавидел жену. Как пытался внушить дочерям вражду к ней. Держать их подальше от мужчин. Я ясно представил всю картину, сцементированную темой ничем не контролируемой ненависти.

– Надо взглянуть на машину, – сказал Питер.

Ошеломленный, я вышел за ним в вестибюль. И там мы наткнулись на Джорджа Причарда. Посеревший и измученный, он все-таки сумел улыбнуться нам:

– Тоже не спится?

– Не спится, – ответил Питер.

– Вот собрался в кухню посмотреть, не найдется ли там горячего кофе и сэндвичей. Составите компанию?

– Да.

– Я сидел у комнаты Лоры. Решил, что надо быть рядом, если она проснется. Тогда ей захотелось бы увидеть близкого человека. Но врач, видимо, дал ей очень сильное снотворное.

– Полицейский все еще на посту? – спросил Питер.

Причард кивнул:

– Хотя не понимаю зачем. Ландберги теперь дома.

Мы вошли в кухню. Я чувствовал внутри холодок. Чистое помещение блестело нержавеющей сталью кастрюль и сковород. На газовой плите стоял кофейник. Он был полон. Причард зажег под ним конфорку.

– Ни за что бы не поверил, что мне еще когда-нибудь захочется есть. Но вот проголодался. – Он подошел к большому холодильнику и открыл дверцу. – Холодная индейка. – Причард поставил блюдо с птицей на центральный стол, нашел хлеб и взял длинный блестящий разделочный нож. – Вам отрезать?

– Есть не хочу, – ответил Питер. – Кофе выпью, когда согреется.

– Когда я был маленьким, все мужчины в семьях умели обращаться с кухонным ножом. А вот сейчас большинству мужчин это занятие не по душе. – Он принялся нарезать ломтики белого мяса с ловкостью хирурга. На столе в покрытой пергаментом чаше хранилось фунта два сливочного масла. Причард намазал им пару ломтей хлеба и стал выкладывать на них индейку. – Будь я проклят, если понимаю, что вокруг происходит. Предлагая вознаграждение, я думал, что полицейские, журналисты и все остальные мертвой хваткой вцепятся в расследование. Разве возможно, чтобы за сутки не нашлось ни одной зацепки?

– Все кончено, Джордж, – спокойно проговорил Питер.

– В каком смысле? – Причард сложил первый сэндвич и разрезал его по диагонали. Я не мог оторвать глаз от сверкающего ножа.

– Если не откажете в небольшой помощи, мы за полчаса закончим расследование.

– Что за помощь? Я сделал все, что в моих силах, Стайлс.

– Скажите мне название гаража, где стоит ваша машина в Нью-Йорке.

– Гаража? – Причард нахмурился.

– Чтобы проверить время: когда вы выехали сюда из города в пятницу вечером, возвратились обратно, а затем опять поехали в «Дарлбрук» после того, как вам позвонил Макс и сообщил о смерти Джейн.

– Вы говорите какую-то чушь. – Причард повернулся ко мне: – Трэнтер, хотите кофе? Уже закипел.

Я как сомнамбула подошел к плите и снял с конфорки кофейник.

– Чашки прямо над вами.

– Также сэкономим время, если назовете фамилию детектива, которого вы наняли, чтобы следить за Джейн, – продолжил Питер тем же обыденным тоном. – Все это, конечно, мы узнаем и без вас, но с вашей помощью получится быстрее. Поверьте, Джордж, все кончено.

Чашки звякнули, когда я их ставил на стол. Причард налил себе кофе, и при этом его рука не дрожала. Он поднял на нас глаза.

– Так вы знаете? – Его голос был пугающе спокойным.

– Достаточно, чтобы предъявить обвинение в убийстве трех человек и в попытке убить вашу дочь Лору, – ответил Питер.

Прежде чем мы успели пошевелиться, Причард протянул руку и взял разделочный нож.

– Прекрасный образец кухонной утвари. – Он провел большим пальцем по сверкающему лезвию. В его взгляде не было тревоги. – С дочерьми я потерпел неудачу. Они выросли похожими на мать. Нельзя было и дальше позволять им отравлять общество, в котором они живут. Джейн едва не разрушила семью Ландбергов. Я не виню Макса. Ни один мужчина не устоит перед женщинами такого сорта. Когда я в пятницу возвратился с побережья, нанятый мною детектив сообщил, что Джейн в «Дарлбруке». Я знал, что должен положить этому конец. Сыщик ответственно относился к работе. Он выяснил, что Джейн со своей жалкой подружкой остановились в шестом коттедже. Я приехал сюда без четверти три и пошел в их домик. Подружки еще не спали. Тауэрс пыталась поднять шум. Я приставил нож ей к горлу и велел Джейн ее связать. Затем сам связал дочь.

– Чтобы они вас выслушали? – спросил Питер.

– Они должны были меня выслушать, чтобы понять, почему я собираюсь их убить, – ответил он безмятежным голосом. – Все сказав, сделал то, зачем приехал.

– Откуда нож?

– Взял в машине из набора для пикника. – Причард снова провел по лезвию пальцем. – Он до сих пор там, разумеется, тщательно вымытый.

– Затем вы уехали домой и ждали, чтобы вам сообщили об убийстве?

Причард кивнул:

– Дорога занимает пять часов. В этом был главный риск. Я не пробыл дома и двадцати минут, как позвонил Ландберг.

– Вы не знали, что Льюис вас видел, когда вы проезжали Манчестер.

– Так вот в чем дело. Я вышел к машине взять салфетки. И поскольку был одет по-городскому и в легких туфлях, а на улице было скользко, позаимствовал в коридоре лыжную палку и опирался на нее, как на трость. Подойдя к парковке, увидел, что вокруг моей машины крутится Льюис. Он спросил, не я ли ее владелец. Сначала мне не показалось это подозрительным: люди часто таращатся на мой «кадиллак», он сделан по спецзаказу. Но прокурор вдруг сказал: «Значит, вы были здесь вчера». – Причард отхлебнул кофе. – Медлить было нельзя, и я ударил его лыжной палкой. Так было надо. Видите ли, Стайлс, я не мог допустить, чтобы кто-то наказывал меня за мои поступки.

– Почему вы напали на Лору?

– Решил, что ей тоже не следует жить. – Причард сказал это так, словно они рассуждали о погоде. – Как вы помните, мы не числились в подозреваемых и нам разрешалось подниматься на второй этаж. Я подумал, что Лоре лучше уйти в «Дарлбруке», пока полиция ищет убийцу. Так было бы безопаснее, чем затевать это дело потом. Следовало избавиться от дурной крови. Когда она пришла в номер позвонить, я ударил ее по голове. Решил, сделал все, как надо. Но, поверьте, это неприятная обязанность убивать собственных детей.

– Представляю, – заметил Питер. – И неприятно об этом говорить. Поэтому давайте на этом остановимся, и вы сделаете официальное признание Гарделле. Рано или поздно вам это все равно предстоит.

– Я бы предпочел, чтобы вы позаботились об этом вместо меня, – ответил Причард. – Не сомневаюсь, вы прекрасно объясните, почему я сделал то, что должен был сделать.

Он отвернулся. Я решил, чтобы скрыть внезапно отразившееся на лице чувство. Но он наклонился вперед. Питер что-то мне крикнул. Но Причард упал, прежде чем мы успели его подхватить. В его груди по рукоять торчал длинный разделочный нож.

Доктор Френч не сумел остановить сильное внутреннее кровотечение, положившее конец нелепой жизни Джорджа Причарда. Он умер, не приходя в сознание, на операционном столе в медпункте приюта.

На следующее утро вскоре после завтрака мы с Гарделлой и Питером пришли к его дочери сообщить обо всем, что случилось. Она сидела в кровати очень прямо, левая рука висела на шелковой перевязи, кто-то принес Лоре ее темные очки, и ее глаза были скрыты от нас.

– В том, что случилось, я виню только себя, – признался ей Питер. – Был убежден, что, узнав, что нам все известно, он захочет публично оправдаться. Ведь он как будто искренне верил, что сделал то, что должен был сделать. Был готов к тому, что он бросится на Джима или на меня, но не станет совершать самоубийства.

– Так лучше, – бесцветным голосом проговорила Лора. К ней вернулась способность железной волей держать себя в руках. – Ни долгого процесса, ни пожизненного срока в психиатрической клинике. – Ее губы задрожали. – Мне не скоро удастся осознать, насколько глубоко он нас ненавидел.

– Он очень сильно ошибался, – сказал ей Питер.

Мы оставили Лору с ее переживаниями. Мне показалось, что она сама этого хотела. Вернувшись в кабинет Макса, Гарделла принялся складывать бумаги в потертый чемоданчик. Ему еще предстояло выяснить кое-какие детали: установить личность частного детектива Причарда, запросить в гараже график выездов желтого «кадиллака». Но дело в целом было закрыто.

– А что насчет вас, дружище? – спросил инспектор Питера, катая во рту новую сигару.

– Что насчет меня? – Стайлс выглядел совершенно измученным.

– Вы ведь сюда приехали кое-кого найти. И не нашли.

Питер закурил и сощурился от дыма. В окне за его спиной десятки лыжников оставляли перекрещивающиеся следы на свежевыпавшем снегу горных склонов. Вдалеке ударил гонг на вышке трамплина. Для большинства гостей «Дарлбрука» жизнь в приюте вошла в прежнее русло.

– Тот, кто убил моего отца, еще где-то веселится. Я бы хотел его отыскать.

– А знаете, – проговорил Гарделла, – вы мне понравились. И я возлагаю на вас надежды.

– Надежды?

– За вашим недругом будут охотиться трудяги вроде меня. В итоге мы обычно ловим таких. Но кто способен побороть состояние умов, которое ведет к преступлению? Сразиться с беззаконием, насилием, ненавистью, фанатизмом? Заткнуть их обратно в глотку тем, кому это так нравится? Я – коп и могу действовать только после того, как что-то происходит. Но как предотвратить несчастье?

Питер удивленно посмотрел на него, затем улыбнулся:

– А знаете, дружище, вы мне тоже понравились. Я, пожалуй, обдумаю ваши вопросы.

– Сделайте одолжение. И если найдете время, сообщите, что надумали.

Питер глубоко затянулся.

– Ладно. Непременно сообщу.