Мальчик покормил малышей и поел немного сам. Потом сел у тёплой плиты и стал смотреть в окно — больше делать было нечего. Солнце наконец вырвалось из серой пелены, но одно за другим на него ещё набегали облака. Их тени ложились на поля и накрывали хижину, и тогда в ней становилось темно.

Около полудня мальчик принёс дров на вечер, затем опять сел смотреть в ту сторону, откуда должна была появиться мать. Наконец он разглядел на дороге движущееся пятно, которое постепенно увеличивалось.

— Она идёт, — сказал мальчик малышам.

И они сгрудились вокруг него, прижав носы к стеклу.

Её не было так долго, что она могла успеть дойти не только до города, но и дальше.

— А что мама принесёт? — спросил один из малышей.

— Мама ничего не принесёт, разве чего-нибудь поесть. Конфет она не принесёт, и вы их у неё не просите. Не спрашивайте её ни о чем.

На протяжении дня мальчик несколько раз говорил себе: «Может быть, они отпустят отца, если мама вернёт им всё. Кто отпустил бы, а кто и нет». Но она шла одна, без отца.

— Я вернула всё, — сказала мать, подойдя к хижине.

Большой комок в горле перехватил у мальчика дыхание. Он попытался его проглотить, но боль от этого только усилилась. Как было бы хорошо, если бы отец вернулся. Вместе они могли бы найти тело Саундера и похоронить его.

Когда мать услышала, что мальчик не нашёл Саундера под хижиной, она остановилась в дверях и долго о чем-то думала. Если бы кто-то из детей так долго не закрывал двери, мать обязательно сказала бы ему: «Входи в дом или выходи на улицу».

— Когда животные умирают, они стараются куда-нибудь спрятаться, а здесь нет другого места, куда он мог бы заползти. По-моему, выстрел не повредил ему внутренности. Ему только ободрало кожу. Он ушёл в лес залечивать рану кислотой дубовых листьев.

Она закрыла дверь и поставила корзину на стол.

— Помешай-ка печку. В дубовых листьях есть сильная кислота, она укрепляет кожу, как и дубовая кора, которой выделывают шкуры. Животное ложится раной прямо на кучу дубовых листьев. Из листьев получается припарка, которая вытягивает из тела отраву и стягивает рану так, что на ней образуется твёрдая коричневая корочка. Вот почему животные, когда заболеют паршой, отправляются на болото возле большого озера. Влажные листья лечат лучше.

Мальчик долго стоял с кочергой в руках. Он задумчиво смотрел в открытую дверцу, наблюдая, как жёлтое пламя меняет форму, становясь синим и красным. Потом сказал:

— Кровь Саундера смочит листья…

— Саундер тогда хотел вспрыгнуть на повозку, поэтому в него трудно было попасть. Мне кажется, он получил только скользящую рану — выстрел сорвал у него шкуру с головы и плеча. Если это так, то он пошёл лечиться в дубраву. Животные знают, что делать в таких случаях. Если он не умер, то через некоторое время приковыляет домой страшно голодный.

— Завтра или послезавтра?

— Попозже, может быть, дня через четыре, а скорее всего, через семь. Но не слишком надейся на это, сынок. Если у него глубокая рана на голове, он мог взбеситься и забрести сам не зная куда.

Мать пришла домой с пустым мешком, но в корзине было немного жирной говядины, картофель и бутылочка с экстрактом ванили — всё это она купила на деньги, которые получила за грецкие орехи. Со дна корзины она достала коричневый пакет для очищенных орехов и положила его на полку. Ещё она принесла пустую картонную коробку, которую ей дал лавочник. Она так ничего и не сказала, где ещё была, кроме лавки, и что там произошло. Мальчик видел страдание в её глазах и молчал. Малыши помнили наказ ни о чем не расспрашивать, и только один, заглянув в пустую коробку, спросил:

— Она пустая?

— Потом я положу сюда пирог. А теперь, сынок, иди-ка во двор и поколи мне орехов на вечер.

Мальчик насыпал в жестяное ведёрко орехов из большого ящика, который стоял под печкой, и пошёл во двор к плоскому камню. Пораненные колени всё ещё болели, поэтому он долго не решался опуститься на замёрзшую землю. Он стоял и разглядывал, в каких живых изгородях дубов было больше, чем других деревьев, потом посмотрел на далёкий лес в низине и на склоны холмов.

— Завтра я первым делом пойду к холмам, — прошептал мальчик. — Там много дубов. Саундер раньше, когда ему давали волю, выбирал для охоты эти холмы.

Когда наступил вечер, мать принялась за орехи. Она не стала рассказывать сказки, а тихо запела. Мальчик хотел спросить, кто в тюрьме носит дрова для печек, чтобы заключённые не замёрзли. Он знал, что в больших тюрьмах есть огромные печи. Однажды мать рассказывала ему сказку о трёх юношах, Шадрах, Мешах и Абед-него, которых посадили в тюрьму. Какой-то злой губернатор или шериф сошёл с ума и приказал бросить их в огромную тюремную печь, но произошло чудо: огонь тут же погас и печь остыла. И когда тюремщик открыл печь, он увидел, что Шадрах, Мешах и Абед-него стоят невредимые и поют:

— Расскажи мне о том, как Иосиф сидел в темнице, и о египетских каменоломнях, в которых добывали камень для гробницы фараона, — попросил мальчик.

Но мать продолжала напевать, и он возвратился к мыслям о сказке. «Не может быть такой большой печи», — наконец решил он.

Он наблюдал, как красные угольки в открытом поддувале ярко вспыхивают при каждом сильном порыве ветра, от которого в трубе раздавался глухой свист. Горящее полено со стуком ударилось о стенку плиты, но мальчик теперь уже не пытался убедить себя, что это постучал лапой Саундер. Он думал о завтрашнем дне, когда пойдёт в лес искать Саундера.

— До чего надоел этот свист в трубе, — сказал он вслух.

Он ненавидел холодный ветер, который продувает насквозь одежду, пробирает до костей и вызывает озноб. Он надеялся, что завтра в лесу ветра не будет. От ветра лес шумит. Мальчик любил, когда в лесу тишина. Он понимал тишину. В тихом лесу мальчик слышал многое. Но тишина хороша в лесу, а не дома. Тишина в доме заглушала всё, из-за неё он ничего не слышал. Эта тишина была долгой и тягостной.

— Поверни немного вьюшку, и свист прекратиться, — сказала наконец мать.

На следующий день мальчик пошёл в лес на склоне холмов. Он безуспешно звал и звал Саундера. От холодного ветра мальчик продрог до костей. Он вернулся домой, когда совсем стемнело. Его одежда была порвана во многих местах. Огромный комок в горле опять перехватил дыхание. Мать дала ему поесть, приговаривая:

— Ах, сынок, сынок, тебе не следует больше ходить в лес. Саундер ещё может вернуться. Ты должен привыкать к потерям, сынок. Пожилые люди смиряются с потерями, но молодёжь не может к этому привыкнуть. Одни люди рождаются, чтобы всем владеть, а другие — чтобы всё терять. Но Саундер всё же ещё может вернуться.

Однако проходила неделя за неделей, а Саундер не возвращался…

* * *

Однажды вечером мальчик узнал, зачем мать принесла бутылочку с экстрактом ванили. Пришло рождество, и мать замесила пирог. Когда она раскатала на столе четыре лепёшки и покрыла их глазурью, мальчик заметил, что из трёх лепёшек она сделала один большой пирог, а из оставшейся — маленький.

— Зачем два пирога? — спросил он.

Но мать напевала про себя и не отвечала. Она положила маленький пирог на верхнюю полку буфета, а большой уложила в картонную коробку, которую принесла из лавки.

Сладкий запах пирога с ванилью давно уже привлёк малышей к столу. Мать тянулась через их головы или обходила их, продолжая хлопотать над пирогами. Наконец она сказала:

— Я кончила. Теперь можете облизать противни.

Мальчик остался греться на стуле возле плиты. Сегодня он весь день проискал Саундера под дубами в дальних живых изгородях. Лучше посидеть у плиты — всё равно он самым последним получит противень. Он переходил от младшего к старшему, и когда наступала очередь мальчика, на нем почти ничего не оставалось.

— Ты устал и сильно расстроен, — сказала мать и пододвинула к нему противень.

На другое утро мать сказала мальчику, что ему придётся пойти в город, в тюрьму, которая находится за зданием суда, и передать пирог отцу.

— Это трудное путешествие, но они не пускают в тюрьму женщин. Поэтому идти нужно тебе.

Она обвязала картонную коробку верёвкой и протянула мальчику:

— Если у тебя не очень замёрзнут руки, старайся нести коробку ровно. Тогда ты принесёшь пирог отцу целым и красивым.

Мать смотрела сыну вслед с края крыльца, и когда он ушёл настолько далеко, что не смог бы разглядеть её слез, крикнула:

— Что бы ни случилось, оставайся весёлым, не расстраивай отца!

Дорогой мальчика охватил страх. Он бывал и раньше в городе на рождество, вернее, не на самое рождество, а за несколько дней до праздника. Он помогал отцу нести ветки белой омелы и букетики ягод горько-сладкого паслёна, которые отец продавал у стены перед зданием суда или на углу возле банка. Иногда, если они не успевали продать ветки засветло, отец подходил к чёрному ходу каждого дома и спрашивал: «Мадам, не нужна ли вам зелень?» при этом он высоко поднимал самую большую ветку омелы из оставшихся в мешке. Мальчик припоминал, что обычно они распродавали почти всю омелу, но букетиков паслёна, которые весь день носил мальчик, всегда оставалось очень много, и по дороге домой их выбрасывали у какой-нибудь изгороди. Отец тогда обычно говорил: «Теперь они нам уже ни к чему».

С ранней осени отец и сын начинали высматривать в лесу золотисто-зелёные пучки омелы с белыми ягодами, которые росли высоко в развилках стволов вязов и платанов. С паслёном было легче. Отец о нем говорил так: «Потяни вниз да обрежь одну плеть и наберёшь паслёна столько, что не унесёшь. А за омелой нужно полазить по деревьям, и это довольно опасно».

В этом году они тоже начали собирать омелу, и уже заполнили наполовину мешок, который висел на стене. «Если бы мать не несла тогда так много, она взяла бы омелу с собой», — подумал мальчик.

Чем ближе к городу, тем сильнее мальчик боялся. Вдоль дороги стояли большие дома со шторами на окнах, и из-за каждой шторы, казалось, на него были устремлены чьи-то глаза. Теперь навстречу будут попадаться всё больше людей, и вдруг кто-нибудь из них спросит: «А что у тебя в этой коробке, парень?» или «Куда это ты направился, парень?»

На окраине города он услыхал колокольный звон. Был праздник, рождество, и люди шли в церковь. Они смеялись, разговаривали, и никто не обращал на него внимания, чему он был рад. Краешком глаза он посматривал на витрины магазинов. Они искрились серебром и золотом, зелёным и красным, ломились от игрушек и разных красивых вещей. На деньги, полученные от продажи веток, отец, бывало, покупал кое-какие игрушки для мальчика, его маленького брата и сестрёнок. Ещё у них были старенькие игрушки. Их отдавали матери люди из больших домов, где она стирала.

Мальчику всегда хотелось, чтобы кто-нибудь отдал матери старую книгу. Если есть книга, то наверняка можно научиться читать. Он мог прочитать городские вывески, названия лавок и цены. Ему так хотелось остановиться около магазина и посмотреть на витрину, но вдруг к нему подойдёт полицейский? Возможно, люди предлагали матери старые книги, но она им говорила: «Это ни к чему, у нас дома никто не умеет читать». А может быть, люди знали, что она неграмотная, и, не желая обидеть её, не предлагали ей книг, которые уже прочитали и истрепали их дети. Мальчик как-то слышал, что у некоторых людей так много книг, что они читают каждую только по одному разу. И всё же он не верил, что на свете может быть так много книг.

Было холодно, но вдоль стены напротив здания суда стояли и сидели люди. Там всегда были люди — и зимой, и летом. «Знают ли они, что сейчас рождество?» — думал мальчик. Эти люди не казались такими счастливыми, как другие встречные. Он знал, что они смотрят на него, поэтому быстро прошёл мимо и обогнул здание суда. Фасад здания был сложен из красного кирпича, а к широкой двери вели большие ступени из белого мрамора. Сзади здание было трёхэтажным, со стеной из серого цемента и зарешеченными окнами.

Единственная дверь тюрьмы имела квадратное застеклённое окошечко на уровне головы взрослого, забранное к тому же железной решёткой. Мальчику не хватало роста, чтобы заглянуть в окошко. Он крепче прижал к себе коробку. Ему казалось, что дверь вот-вот распахнётся. На ней висел большой железный молоток. Мальчик знал, что должен постучать в дверь, но насколько лучше было бы оказаться сейчас опять в бескрайних лесах. Он слышал голоса, которые доносились из зарешеченных окон. В одном окне кто-то пел, в другом раздавался смех. То и дело хлопала дверь, с оглушительным скрежетом железа о железо. Потом мальчик услышал дребезжание оловянных мисок. Он чувствовал себя одиноким и беспомощным. В городе он был таким же одиноким, как и дома.

Огромный краснолицый мужчина открыл дверь и сказал:

— Тебе придётся подождать. Время свиданий ещё не наступило. Кого ты хочешь увидеть? Тебе придётся подождать.

Он захлопнул дверь раньше, чем мальчик успел вымолвить хоть словечко.

У серой стены здания было холодно, поэтому мальчик завернул за угол и встал напротив стены, возле которой стояли или сидели люди, пришедшие к заключённым. Здесь светило солнце. Время тянулось очень медленно, и он даже забыл, что рождество ещё не прошло. Вдоль улицы мимо здания суда шёл, покачиваясь, пьяный и каждому говорил:

— Весёлого рождества!

Он пожелал весёлого рождества и мальчику и даже улыбнулся ему.

Наконец большие часы на крыше суда пробили двенадцать. Удары испугали мальчика, ему показалось, что от них задрожал весь город. Краснолицый мужчина открыл дверь и впустил несколько человек. Внутри тюрьмы он выстроил их в ряд и ощупал у каждого одежды и карманы. Он выхватил у мальчика коробку и сорвал с неё крышку. Мальчик слышал, как открывались и закрывались железные двери. От двери к полутёмному центру здания шли коридоры, перегороженные от потолка до пола железными прутьями. Краснолицый мужчина стиснул пирог и разломил на четыре части.

— В нем может быть стальной напильник или ножовка, — проворчал он. Потом он с проклятием швырнул куски обратно в коробку.

Мальчик был очень голоден, но сейчас он забыл про голод и чувствовал только страх. Тюремщик сунул коробку мальчику в руки и опять выругался. Кусок пирога упал на пол, а в коробке теперь остались одни крошки. Тюремщик вновь разразился проклятьями и заставил мальчика подобрать крошки с пола.

Мальчик почувствовал к краснолицему тюремщику такую же безграничную, но бессильную ненависть, как и раньше при виде закованного в кандалы отца, а потом подстреленного Саундера. Тогда он подумал, хорошо бы приковать помощника шерифа к его повозке, а затем напугать лошадь, чтобы она побежала быстрее, чем мог бежать этот жестокий человек. Помощник шерифа упал бы на землю, а лошадь волочила бы его по замёрзшим кочкам дороги. Его шикарная кожаная куртка разорвалась бы в клочья, но так ему и надо, нечего было рвать на отце комбинезон. Он бы вопил и сыпал проклятьями, а лошадь, испугавшись, побежала бы ещё быстрее. Но мальчик спокойно наблюдал за этим и даже не попытался бы остановить повозку…

Мальчику захотелось увидеть огромного тюремщика распластанным на полу среди крошек от пирога. У тюремщика была отвратительной не только багровая физиономия, но и жирная обрюзгшая шея, которая нависала на воротник и собиралась под подбородком в многочисленные складки. Его шея напоминала мальчику о быке, который умирал в загоне большого дома, где работал отец. Ветеринар хотел сделать быку укол в шею, но бык яростно мотал головой, несмотря на верёвку, привязанную к кольцу, продетому в его ноздри, и ветеринар отлетал то к одной стенке загона, то к другой. Наконец ветеринар рассвирепел и закричал: «Давайте цепь! Я заставлю его стоять смирно!»

Шею быка туго обвязали цепью, конец которой батраки закрепили на одном из столбов ограды. Однако после укола бык отпрянул назад, упёрся передними ногами в землю и повис всем телом на цепи. Бык задушил себя прежде, чем кто-либо из батраков успел освободить его от цепи.

Когда батраки сняли цепь со столба, голова быка упала в пыль, а изо рта и ноздрей хлынула кровь…

Мальчик представлял себе, как тюремщик, подобно быку, бесформенной грудой свалится на пол…

— Подымайся! — заорал краснолицый. — ты что, собрался ползать целый день?

Мальчик встал. У него кружилась голова и подкашивались ноги, но слезы высохли.

Тюремщик взял большой ключ, одетый на такое огромное кольцо, что в него могла пролезть голова мальчика, и отпер одну решетчатую дверь. Он толкнул в неё мальчика и сказал:

— Четвёртая дверь!

Когда мальчик проходил мимо первых трёх дверей, он чувствовал, что из-за каждой его провожают глазами. В камерах было много мужчин: одни сидели на нарах, другие стояли у дверей, ухватившись руками за железные прутья, и смотрели на него. Каждый шаг мальчика отдавался эхом в железном потолке с такой силой, будто это шёл великан. В дальнем конце коридора грустный голос напевал какую-то печальную песню про пастуха.

Отец тоже стоял, ухватившись руками за прутья. Его руки и ноги не были закованы в кандалы. Мальчик посмотрел на эти знакомые руки, которые без тряпки поднимали горячую крышку с котла, открывали печку без кочерги и делали другие необыкновенные вещи. Уж отец наверное мог бы задушить своими руками жестокого тюремщика с бычьей шеей.

Отец взглянул на мальчика и сказал:

— Сынок…

По дороге в город мальчик думал о том, что скажет отцу. Он составлял рассказ, что мать продала грецкие орехи в лавку и купила продукты для пирога, что его маленькие братишка и сестренки чувствуют себя хорошо, что никто из чужих не проходил мимо их дома и что он не нашёл тела Саундера. Он собирался спросить отца, в каком месте на дороге к нему пристал Саундер в первый раз, когда был ещё совсем маленьким щенком. Он ещё и ещё раз повторял дорогой свой рассказ, добиваясь, чтобы голос не дрожал и не перехватывало дыхание, потому что мать наказала: «Что бы ни случилось, сынок, оставайся веселым и не расстраивай отца».

Но сейчас мальчик испытывал одновременно и ненависть и жалость, от чего голова у него шла кругом. Прутья двери в одном месте были вырезаны в виде окошка, около которого с внутренней стороны прутьев была прикреплена плоская железная полка. Мальчик забыл крышку от коробки на полу. Он протолкнул коробку в окошко и сказал:

— Это был пирог, до того как…

Он не смог закончить фразы. У него перехватило дыхание, и вся его подготовка к рассказу пропала зря.

— Саундер, кажется, остался жив, — наконец вымолвил мальчик. Он понял, что отец очень горюет, потому что тоже замолчал на какое-то время, словно и у него перехватило дыхание.

— Я скоро вернусь домой, — сказал отец немного погодя.

Из глубины коридора донёсся громкий утробный хохот, и кто-то крикнул:

— Послушайте-ка, что болтает этот негр!

— Скажи ей, чтобы она не горевала, — почти шёпотом добавил отец.

— Саундер не умер под хижиной. — Мальчик не смог при этих словах сдержать дрожи в голосе.

— Скажи ей, чтобы она больше не присылала тебя.

Паузы между фразами всё увеличивались. Отец перестал смотреть на мальчика и перевёл взгляд на пирог.

— Если выстрелом ему не повредило внутренности, то он может вылечиться в лесу, — добавил мальчик.

Опять наступило долгое молчание, которое разорвал громкий лязг захлопнутой железной двери.

— Скажи ей, что я пошлю весточку с проповедником.

Краснолицый верзила-тюремщик с бычьей шеей открыл дверь, ведущую в коридор, и заорал:

— Свидание окончено!

Озноб и оцепенение вновь сковали мальчика так же, как утром у тюремной двери. Он не мог вымолвить ни слова. Всё-таки он расстроил отца. Он ненавидел краснолицего, поэтому решил ни за что не плакать, пока не выйдет из тюрьмы.

— Убирайся, сопляк! — гаркнул тюремщик, вертя в руках огромное кольцо с ключами.

— Иди, сынок, — сказал отец, — не задерживайся.

Мальчик самым последним прошёл через большую железную дверь.

Тюремщик с бычьей шеей вытолкнул его на улицу и прорычал:

— Пошёл прочь, щенок, а то в следующий раз не пущу!