На развилке судьбы

Июльский день 1919 года. Заместитель наркома почт и телеграфов Аким Максимович Николаев мерно шагает по кабинету из угла в угол. Машинистка за низеньким столиком проворно отстукивает текст на «ундервуде».

– В Высший Совет Народного Хозяйства,- диктует Николаев.- Для восстановления разрушенных в Самарской и Саратовской губерниях телеграфных и телефонных линий срочно необходим наряд на получение проволоки, железной и бронзовой, в количестве, указанном в прилагаемом к сему перечне…

– Вы ждали инженера Шухова. Он в приемной,- напоминает секретарь, заглядывая в дверь.

– Присаживайтесь, пожалуйста, Владимир Григорьевич,- приглашает Николаев.- Извините, сейчас закончу письмо…

Расположившись поудобнее в кресле, Шухов поглядывает на большую, во всю стену, карту, утыканную разноцветными флажками, на окно, за которым синеет московское небо, такое чистое, не затуманенное дымами заводских и фабричных труб: большая часть столичных предприятий бездействует из-за нехватки сырья и топлива.

– Трудно у нас со связью,- вздыхает Николаев, закончив диктовку.

Молодая Республика Советов напрягает все силы, чтобы справиться с обступившими ее кризисами - продовольственным, транспортным, топливным. Николаев убежден, что можно без особого преувеличения говорить и о кризисе связи. Царизм оставил тяжелое наследство - крайнюю изношенность технологического оборудования. Телеграфные линии не ремонтировались с 1913 года. Телефонная сеть принадлежала концессионерам, которые больше всего заботились о прибыли и меньше всего - об исправности связи. Деревянные опоры для проводов Подмосковной телефонной сети успели сгнить от основания до верхушки.

Белогвардейцы, отступая, стараются не только подорвать мосты, водокачки, железнодорожные депо, но и уничтожить линии телеграфа и телефона. Нелегкие испытания связистам приносят зимние ветры, гололед. Окутанные ледяной шубой провода обрываются, увлекая за собой опоры, дробя изоляторы. В довершение всех бед не хватает материалов для ремонтных и восстановительных работ. На телефонных линиях местного значения приходится порой подвешивать колючую проволоку, снятую со старых заграждений.

– Понятно, почему Советское правительство берет курс на развитие беспроволочной связи,- заключает Николаев.- Она надежнее, экономнее и быстрее. Задумано дело колоссальной важности - архисрочно построить в Москве современную мощную радиотелефонную станцию. Для ее антенн нужны высотные металлические мачты.

Рассказывая, Николаев исподволь приглядывается к собеседнику. Против него сидит весьма немолодой сухощавый человек с крупными, выразительно вылепленными чертами лица. Седина густо посеребрила остриженную ежиком голову, усы и бородку, но глаза блестят живо и молодо. Несмотря на сурово непреклонный вид, есть в этом старике какая-то располагающая открытость души.

Заместитель наркома умеет распознавать людей, определять, в какой мере они заслуживают доверия. Проницательность, воспитанная долгими годами партийной работы в подполье, сейчас очень нужна. Взять, к примеру, порученное ему, Николаеву, радиотелеграфное дело. Очень разные люди заняты в этой области. Лебединский, Леонтьев, Бонч-Бруевич - бывшие кадровые офицеры царской армии - честно отдают свои силы и знания молодой Советской республике, ведут многообещающие работы в Нижегородской радиолаборатории. Можно опереться и на таких специалистов, как Папалекси, Мандельштам, начинавших свою инженерную деятельность на предприятиях частных акционерных обществ.

Но надо учитывать, что иностранные монополии в предвоенные годы буквально вырывали друг у друга опекунство над нарождавшейся русской радиотелеграфной промышленностью. «Русское общество беспроволочных телеграфов и телефонов» (РОБТиТ) было поглощено английской компанией «Маркони» и фактически стало ее филиалом. Пытаясь заполучить монопольное право строительства и эксплуатации в России мощных радиостанций, фирма эта не остановилась перед подкупом редакции известной черносотенной газеты «Новое время». В. И. Ленин писал по этому поводу, что «вся газета «Новое время» продалась за кампанию в защиту концессии». А немецкой фирме «Телефункен» удалось захватить в свои руки львиную долю поставок аппаратуры для русских береговых, судовых и армейских радиостанций.

Мудрено ли, что кое-кому из старых специалистов Советская власть встала поперек горла? В прежние времена им помимо высоких окладов перепадали лакомые куски в виде тантьем - отчислений от выгодных сделок по закупке заграничной аппаратуры. И сегодня эти люди, с тоской озираясь вокруг, надеются, что вернется старое.

Шухов не один десяток лет пробыл бессменным техническим руководителем частной строительной конторы, которая до сих пор известна по имени ее бывшего владельца. Но из сведений, собранных о Шухове, Николаев знает, что Владимир Григорьевич капиталов себе не наживал, с первых же дней революции встал на ее сторону, что рабочие сами избрали его членом правления национализированного завода Бари, что именно по проектам Шухова восстановлен уже не один десяток мостов на стратегически важных железнодорожных магистралях.

– На этого человека определенно можно положиться,- решает Николаев.- Да и кто сегодня мог бы соперничать с Шуховым по части создания технически совершенных металлических конструкций?

И Аким Максимович нисколько не удивлен, когда Шухов без колебаний соглашается проектировать высотную радиобашню. Как может уважающий себя инженер отмахнуться от настоящего большого дела, дела, которого, можно сказать, давно уже просит душа!

Владимир Григорьевич уже поглощен мыслью о будущем проекте. Металлическая башня небывалой высоты… Вот где можно использовать все преимущества гиперболоидной конструкции.

Модель сетчатой башни долгие годы стояла на круглой мраморной подставке в кабинете основателя фирмы Александра Вениаминовича Бари. Эта изящная вещица, сработанная с ювелирной точностью, всем своим видом как бы утверждала, что конструкция, созданная Шуховым, ныне и во веки веков является собственностью конторы Бари.

Почему-то в памяти эта маленькая башня словно озарена отблесками пламени. Ах, да! Именно так выглядела она в тот памятный вечер, когда они беседовали с молодым Виктором Бари, сыном покойного основателя фирмы. Сидя на низкой бархатной банкетке у печи, Виктор, не глядя, совал в огопь то, что годами хранилось на полках отцовской библиотеки - пачки старых журналов «Нива» и «Всемирная иллюстрация», томики Шеллера-Михайлова и Амфитеатрова. Яркие огненные блики вспыхивали на золоченых рамах картин, на хромированном кружеве миниатюрной башни.

Похоронив в 1913 году Александра Вениаминовича, Виктор Вари поначалу взялся за дело с отцовской предприимчивостью. За годы войны он сумел, используя унаследованные связи и деньги, заполучить для своей строительной конторы немало выгодных заказов от военного ведомства.

Революция была тяжелым ударом для Виктора Александровича. Вспыхнула, было, надежда, что для него все обойдется, когда иностранные консулы стали осаждать Моссовет протестами против конфискации собственности граждан их стран. Ведь юридически владельцем фирмы после смерти ее основателя стала его вдова Зинаида Бари, подданная Соединенных Штатов. Но чаяния молодого Бари угасли с появлением на московских предприятиях рабочего контроля.

– Благодарим, сыты по горло! -ворчит Виктор, грея руки у раскрытой печи.- Стрельба на улицах, обыски, проверки документов, ночные дежурства у ворот… С нас достаточно. Надо сжигать корабли.

– Так уж и сразу корабли жечь? - подтрунивает Владимир Григорьевич.- Вон еще сколько у вас топлива в книжных шкафах!

– А вы все шутите, Владимир Григорьевич. Дайте срок, большевики и вас от шуток отучат. Подумайте лучше, что вас ждет - чинить старые котлы да латать худые крыши? А уж строить, как в былые времена, эстакады, резервуары, домны или вот такие башни,- Виктор показывает на модель,- об этом позабудьте! Пора решаться…

Решаться? На что, собственно? Вряд ли стоит допытываться. По всей видимости, Виктор Бари вознамерился пополнить одну из колоний русских эмигрантов в Стамбуле, Париже или в Берлине.

Больше к этой теме Бари-младший не возвращался. Видимо, почувствовал, что Шухов ему не попутчик. Все реже попадался он Владимиру Григорьевичу на глаза, а потом и вовсе исчез, словно в воду канул. Укатил, значит, в дальние страны, благо где-нибудь в заграничном банке уцелело кое-что из отцовских капиталов.

В эти дни жизнь поставила перед многими вопросы: куда идти, что искать, с чем расстаться? Того, кто сделал правильный выбор, не потянет к иным берегам. С каждым днем у Шухова крепнет чувство, что в России творится теперь история, что вся огромная страна, словно корабль, плывет в неизведанные дали, к новой жизни.

А интересно все-таки, что сказал бы Виктор Бари насчет дела, за которое теперь берется Шухов? Назвал бы проект очередной большевистской фантазией? Впрочем, у Владимира Григорьевича слишком мало свободного времени, чтобы подолгу задумываться над такими вопросами. Неотложные заботы обступают его, стоит только приоткрыть дверь строительной конторы, на которой еще уцелела табличка с именем бывшего владельца.

Сейчас в кабинете главного инженера собрались сотрудники конторы, которым не сегодня-завтра предстоит разлуках Москвой. Эти люди должны выехать в сторону Сызрани, взяться там за восстановление железнодорожного моста. В пору, когда страна объята огнем гражданской войны, это равнозначно отправке на фронт.

Может быть, взорванные мосты не так удручающе однообразны с виду, как пепелища жилых домов с обнаженными трубами дымоходов? И все же фотография остатков железнодорожного моста, которую показывает своим сотрудникам Владимир Григорьевич, очень похожа на десятки других уже виденных снимков. Злая сила воткнула в воду решетчатые фермы пролетов, смяла металл конструкций, заставила повиснуть плетьми скрепленные со шпалами рельсы.

– Как видите, из трех пролетов два рухнули в реку,- говорит Шухов, постукивая по фотографии кончиком остро заточенного карандаша.- Меньше всего, очевидно, пострадали строения среднего пролета. Главное - побыстрее поднять их, освободить русло от загромождающих его ферм. - А какими механизмами вытягивать из реки эти тысячепудовые конструкции? - недоверчиво осведомляется человек во френче, представитель военного ведомства.

– О каких механизмах сейчас может идти речь? - в свою очередь удивляется Владимир Григорьевич.- Тем более неподалеку от линии фронта. Изготовить на месте обыкновенный ворот из брусьев и старых рельсов - не столь уж хитрое дело. А при разборке и ремонте ферм пригодятся паровозные домкраты…

Люди, работающие с Шуховым, приучены находить простой и разумный выход в самых сложных, непредвиденных условиях. Негде достать металл для замены мостовых строений? Не беда - можно выправить менее пострадавшие части, комбинировать их с уцелевшими конструкциями. Как передвигать многотонные железные махины от одного пролета к другому? Опять не страшно - придется уложить по речному льду шпальную дорогу.

– А не лучше ли передать нашу контору в Нарком-путь? - спрашивает молодой инженер Кандеев позднее, стоя в очереди за обедом - тарелкой жидкого супа и порцией воблы.- Был бы у нас свой ремонтный поезд…

– И то верно,- соглашается его сосед Галанкин, один из верных помощников Шухова.- Кочуем с Сызрань-Вяземской дороги на Оренбург-Ташкентскую, оттуда - на Западную… Последнее время одно только и знаем - поднимать и передвигать фермы, резать и выправлять металл.

В годы гражданской войны работы по восстановлению железнодорожных мостов, с которыми не успевают справиться головные поезда Наркомата путей сообщения, оттесняют на задний план все другие дела. Но, обсуждая вопрос, где, по справедливости, надлежит пребывать строительной конторе - в Московском машинотресте или в Наркомпути,- оба инженера, конечно, не знают, что именно сегодня открывается новая глава в творческой биографии Шухова, да, пожалуй, и в их собственной судьбе.

 

Без бумаги и расстояния

Нефтепромышленники и судовладельцы, инженеры-путейцы и подрядчики-строители, корабелы и математики, химики и металлурги, артиллеристы и театральные режиссеры, коммерции советники и профессиональные революционеры - с кем только ни сводила судьба Владимира Григорьевича, с кем ни приходилось ему встречаться. Круг знакомств Шухова так же широк, как и рамки его инженерной деятельности.

Теперь в этот круг входят еще и представители молодой, но уверенно прокладывающей себе дорогу отрасли знания - радиотехники. Среди них заметную роль играет П. А. Остряков - руководитель московского бюро Нижегородской радиолаборатории. Остряков занимается строительством радиостанции на Вознесенской улице, за Курским вокзалом.

Владимир Григорьевич из тех, кто умеет не только интересно рассказывать, но и хорошо слушать. Его внимание поощряет Острякова, и тот вспоминает немало любопытных, а подчас и забавных эпизодов из истории беспроволочного телеграфа в царской армии. Незадолго до начала войны, например, слушатели офицерской электротехнической школы, среди которых был и нынешний специалист Нижегородской радиолаборатории М. А. Бонч-Бруевич, неподалеку от Царского Села вели практические занятия на типовой полевой радиостанции.

– Искровые передатчики,- рассказывает Остряков,- производили немалый шум. Как только дежурный «слухач», сидя на табуретке у двуколки, начинал выстукивать текст, в разряднике с громким треском проскакивали ослепительные искры. Это, как видно, и привлекло внимание коменданта царскосельского дворца генерала Воейкова, совершавшего майским утром верховую прогулку.

Подъехав поближе, он осведомился:

– Что это такое?

Ему ответили, что это полевая корпусная радиостанция мощностью 2 киловатта.

Глубокомысленно помолчав, генерал опасливо кивнул на мачту и поинтересовался:

– А это что? Анатема?

Как видно, придворный вспомнил название известной драмы Леонида Андреева и употребил его вместо слова «антенна».

– Э… скажите,- продолжал допытываться любознательный царедворец,- а этот… радий… он, что же, наверху?

– Так точно, ваше превосходительство,- бодро рапортовал Бонч-Бруевич,- наверху анатемы, в маленькой коробочке. - Благодарю вас, господа. Все это очень интересно!

И серая кобыла унесла прочь сановного всадника.

Говорили и о трагической судьбе армии Самсонова, разгромленной на полях Восточной Пруссии в первый год войны в какой-то мере и из-за неумения грамотно пользоваться радиосвязью.

Владимир Григорьевич мог и сам привести не менее красочные примеры на эту невеселую тему. Ему, работавшему двенадцать лет назад вместе со старым товарищем Худяковым над книгой «Путь к Цусиме», доподлинно известно, какую роковую роль в судьбе русского флота во время русско-японской войны сыграло пренебрежительное отношение к радиосвязи. Перед входом в Цусимский пролив японский крейсер «Идзуми» около часа шел одним курсом с русской эскадрой, беспрепятственно передавая по радио своему командованию донесения о численности эскадры, ее курсе и построении.

Другой случай: командир крейсера «Урал», оснащенного мощной аппаратурой беспроволочного телеграфа, запросил у командующего эскадрой Рожественского разрешения заглушать, или, как мы теперь выражаемся, «забивать» радиодонесения с японских кораблей. «Не мешайте японцам телеграфировать»,- коротко ответил вице-адмирал.

В труднейших условиях гражданской войны и иностранной интервенции власть Советов сумела за какие-нибудь два года сделать для прогресса радиосвязи больше, чем царизм за два предшествующих десятилетия.

Разруха хватает за горло новорожденную республику. Старый хозяйственный уклад сломан. Деньги стремительно теряют цену: миллион рублей стал разменной монетой - «лимончиком». Территория многих заводов и фабрик зарастает травой. В шахтах бурлит вода, замирает движение на железных дорогах. В городах царят голод и холод. В Москве дома не отапливаются, а улицы ночью утопают во тьме.

Железный обруч блокады наглухо отгораживает Страну Советов от всего мира. Но терпеливые «слухачи» на слабосильных станциях в Детском Селе, Пулкове, на Ходынке, продираясь сквозь шорохи, скрежеты, писк разноязычных сигналов, ухитряются распознавать голоса врагов и друзей. К людям революционной России приходят вести о кровавой расправе над восставшими рабочими в Берлине, о недолгих днях советской республики в Баварии, о забастовках английских докеров, бросивших клич: «Руки прочь от Советской России».

Каждый номер «Правды» открывается крупно набранным обращением: «Газет мало. На всех не хватит. Читайте газеты совместно». Казалось бы, самое время шире использовать радиотелеграф для широкой информации и пропаганды. Но сочетания записанных «слухачом» телеграфных сигналов нужно перевести в буквы, слова, текст, а затем еще размножить и распространить.

В. И. Ленин сразу распознает безграничные возможности, которые таятся в новом, не вышедшим еще из стадии лабораторных опытов средстве связи - радиотелефонии. Одно дело - пользоваться условным языком телеграфа - сочетаниями точек и тире. Совсем другое - передавать прямую человеческую речь. «Французские газеты попадают к нам редко, потому что мы окружены кольцом,- говорил Ленин на 1-м Всероссийском съезде по внешкольному образованию,- но по радио сведения попадают, воздух захватить все-таки нельзя».

«Газета без бумаги и расстояния» - такова удивительная по меткости и точности ленинская характеристика нового средства общения с массами. Не забудем, что сказано это в пору, когда еще живуче недоверие к этому новшеству, когда и за границей многие солидные специалисты видят в радиотелефоне лишь пустую забаву. Уже идет в Москве строительство первой мощной радиотелефонной станции, а опытные передачи, которые ведутся из Нижегородской радиолаборатории, вызывают иной раз переполох, особенно в отдаленных местах. В одном северном городе радиотелеграфист, услышав в наушники человеческую речь, бросает аппаратуру и с криком: «Бес, бес говорит!» - выбегает в страхе па улицу. И все же слово «радио» с каждым днем все прочнее укрепляется в быту, входит в сознание масс как новое средство связи, вызванное к жизни Октябрьской революцией, Советской властью.

Подробную техническую характеристику сооружений будущей радиостанции Шухов должен получить у одного из инженеров Государственного объединения радиотехнических заводов (ГОРЗы). Этот человек, в прошлом по-видимому тучный, сейчас основательно спал с тела. Дряблые щеки свисают на воротник слишком просторного парусинового пиджака. Но важность выполняемого дела словно возвращает ему былую дородность, осанистость. - Не хотите ли стаканчик чаю, Владимир Григорьевич? Увы, могу предложить только морковного. И это, сами знаете, по нынешним временам роскошь. Если уж коллегия Наркомпочтеля решала вопрос о кипячении чая для сотрудников! Ну, если неугодно чаю, перейдем к делу. Вы уже знаете из беседы с Акимом Максимовичем, насколько оно важно. Правда, в прошлом конторе Бари давались, возможно, п более выгодные заказы…

– Да и правление РОБТиТ тоже, кажется, не жаловалось на судьбу,- мягко напоминает Владимир Григорьевич.

Шухов слишком хорошо знаком с московской промышленностью того времени, чтобы не знать, что ГОРЗы - новое, принятое после национализации название бывшего РОБТиТ.

Выясняется, что в ГОРЗы разработано несколько вариантов новой мощной московской радиостанции. Один из них (оптимальный, как выразились бы мы сейчас) гарантирует круглогодичную связь Москвы с Красноярском 24 часа, а с Владивостоком и Нью-Йорком - 22 часа в сутки. Станция должна располагать воздушной сетью, подвешенной на три башни высотой 350 метров, или же на две башни высотой 350 метров и две башни - 275 метров. Имеется в виду, что Шухов возьмет на себя проектирование и строительство 350-метровых металлических башен.

– Возвести цельнометаллические конструкции высотой 350 метров? - прикидывает Владимир Григорьевич.- И это теперь, когда остановлены или почти бездействуют из-за нехватки металла и топлива заводы «Русская машина», «Мориц Пальм» и многие другие московские предприятия, когда на юге страны потушены все 165 доменных печей?

Но собеседник уверен, что и металл, и все необходимое найдут, как бы это ни было трудно.

Где строить? Первоначально предполагали - в Кремле. Однако обследование показало, что разместить на кремлевской территории радиостанцию требуемой мощности вряд ли удастся. Мешают высокие металлические массы куполов Ивана Великого и Успенского собора, крыши и железные конструкции Кремлевского дворца. В этих условиях эффективная высота воздушной сети окажется значительно меньше геометрической, и дальность действия станции не превысит в среднем 600-800 верст. Основная цель - обеспечить надежную связь с окраинами республики и странами Запада - не будет достигнута. Более подходящим местом для сооружения мощной станции признана Дровяная площадь в Замоскворечье, по соседству с Шаболовкой.

Остается определить, на каких началах Владимир Григорьевич может взять на себя работу по проектированию и руководству строительством. Предполагается, что Шухов будет отвечать за сроки и качество проектирования, а также самого монтажа высотных металлических конструкций. ГОРЗы будет финансировать стройку, доставлять на площадку металл, оборудование, топливо и т. п.

Еще не уточнены детали договора, а Владимир Григорьевич уже принимается за дело. Пожалуй, и в молодые годы он редко работал с такой быстротой и продуктивностью, как теперь.

Металлическая башня… Прежде всего вспомнить, что было сделано раньше. Почти не глядя - все книги и бумаги находятся на раз и навсегда отведенных им местах,- Шухов снимает с полки объемистую папку. На переплете четкими буквами выведено: «Гиперболоидные сооружения». Здесь собраны расчеты и схемы сетчатых башен, вышек, мачт и маяков, которые были спроектированы Владимиром Григорьевичем и построены под его наблюдением почти за четверть столетия - от сетчатой башни Нижегородской выставки 1896 года до водонапорной башни для Владивостокского порта, над проектом которой он работал в годы первой мировой войны.

Что же, Шухов намерен еще раз вернуться к излюбленным конструктивным узлам и решениям? Бесспорно, приемы, проверенные многолетним опытом, можно шлифовать до совершенства. И в завершенном проекте знатоки безошибочно распознают руку мастера. Но не проявятся ли тогда в работе, наряду с приметами высокой профессиональной культуры, симптомы творческого успокоения?

«Не следует думать, что, получив хорошие результаты на предшествующих работах меньшего масштаба, Владимир Григорьевич поддавался известному каждому автору соблазну применить свое изобретение во что бы то ни стало во всех возможных случаях. Для каждой конкретной задачи он вновь и вновь прорабатывал ряд композиционных вариантов, тщательно отыскивая оптимальное решение». Эта оценка трудов Шухова, данная одним из его учеников и сотрудников, пожалуй, содержит исчерпывающий ответ на поставленный вопрос.

Творческое кредо Шухова, как мы уже говорили,- наивысшая целесообразность, экономичность, простота решения. Именно это, а не внешнее сходство объединяет его работы.

Здесь уместно вспомнить о художнике, конструкторе и изобретателе, известном в двадцатые - тридцатые годы нашего века,- о В. Е. Татлине. В те годы на одной из выставок демонстрировалась его модель необычайной металлической башни спиральной конструкции, со стеклянными кубиками внутри. Спираль, по мысли автора,- символ восходящего стремления победоносной революции. Стеклянные кубические помещения-залы должны были вращаться вокруг своей оси со скоростью одного оборота в год. Башня должна была служить памятником III Интернационалу.

Трудно сказать, верил ли сам автор в то, что его идея будет когда-нибудь воплощена в металле. Вряд ли такой проект, интересный сам по себе как олицетворение своеобразия мышления и фантазии В. Е. Татлина, имел практический смысл.

Разумеется, у нас нет ни малейшего намерения пренебрежительно судить о творчестве разносторонне одаренного художника и конструктора. Его идея аппаратов с машущими крыльями и сейчас продолжает занимать многих изобретателей. И во вращающемся зале ресторана «Седьмое небо» на Останкинской телебашне, может быть, тоже воплощена частица татлинской мечты.

История знает и чудаков, строящих воздушные замки, и практиков, чуждых творческой фантазии. Мы уже убедились, что Шухова не отнесешь ни к одной из этих категорий. Хотя идеи Шухова подчас опережали время на многие десятилетия, он всегда подводил под них практический фундамент. Требования жизни, практики - вот чем неизменно руководствовался Владимир Григорьевич, будь то выбор самой конструкции или средств ее математического расчета. Избрав для проектирования радиобашни принцип гиперболоидной конструкции, Шухов твердо убежден, что благодаря этому будет сведен к минимуму расход металла - соображение первостепенной важности, особенно в те трудные годы.

 

Так начиналась стройка

Уже сделан первый эскизный набросок, подсчитан примерный вес металла, необходимого для сооружения, а Владимира Григорьевича все но оставляют сомнения. Много, очень много средств и материалов, несмотря па экономичность конструкции, должна поглотить стройка! Насколько оправданы по нынешним временам размеры сооружения? Можно ли надеяться, что проект будет утвержден, даже при условии поддержки сверху, в которой так уверены руководители ГОРЗы?

Беспокойные мысли но мешают Шухову работать с присущей ему энергией и неутомимостью. Его уполномоченный, один из давнишних сотрудников строительной конторы, Николай Юльевич Мелье, который много лет добросовестно и успешно вел коммерческие дела конторы А. В. Бари, уточняет совместно с юрисконсультом ГОРЗы отдельные параграфы договора на проектирование и строительство.

А Шухов уже завершает общий проект. Даже из схематичного чертежа видно, что в нем воплощена идея выдающегося высотного сооружения. По соседству с ажурной стальной башней оригинальной конструкции выглядели бы низкорослыми не только все известные сооружения старой России, по и знаменитая Эйфелева башня в Париже.

Руководство ГОРЗы передает проект на утверждение коллегии Народного комиссариата почт и телеграфов. Опасения Владимира Григорьевича оказываются вполне оправданными. Найти для стройки 2200 тонн металла в условиях острейшего металлического голода признано совершенно невозможным. Именно этот довод, выдвинутый на заседании коллегии представителем ВСНХ, играет решающую роль в судьбе проекта. Наркомат предлагает кардинально переработать его. Высоту башни придется изрядно урезать, хотя это неизбежно уменьшит и дальность действия радиостанции.

Как не признать основательность возражений против проекта? Разве самого Шухова нынешние трудности не вынуждают создавать такие фермы перекрытий, в которых все части, работающие на сжатие, выполняются из дерева и только растянутые элементы - из металла?

Инженеры ГОРЗы спешат составить заново проектное задание. Теперь высота металлической конструкции будет всего 150 метров. Если прибавить сюда стеньгу, к которой подвешивается воздушная сеть, то радиобашня будет возвышаться над Москвой на 160 метров.

Нимало не обескураженный, Владимир Григорьевич с той же энергией принимается за переработку проекта. Идея гиперболоидной стальной конструкции остается нетронутой. Шухов убирает три нижние, наиболее крупные секции, которые по первоначальному замыслу должны были нести на себе вес всего сооружения и поэтому требовали применения металла самых мощных сечений.

Конечно, переработка проекта не сводится к одной нехитрой хирургической операции. Наново спроектировать фундамент, видоизменить расположение узлов и стыков пересечений ног башни, проделать еще раз от начала до конца все расчеты, наконец, составить другую спецификацию профилей металла - со всей этой громоздкой и сложной работой Шухов ухитряется справиться в считанные дни.

Тем временем в Наркомате почт и телеграфов ждут не дождутся завершения проекта. В ближайшие дни Наркомпочтель должен представить Совету рабочей и крестьянской обороны материалы для решения о новом радиостроительстве.

– Подумать только! Высота башни уменьшилась в два с лишним раза, а вес требуемого металла - почти в десять раз! - радостно удивляется А. М. Николаев, ознакомившись с новым проектом и с пояснительной запиской к нему.- Видимо, теперь мы приблизились к реальной действительности. Надо полагать, такая стройка нам уже под силу…

И верно. На этот раз проект не встречает существенных возражений, если не считать сомнений, высказанных двумя-тремя инженерами - сторонниками «повсюду принятых на Западе и хорошо проверенных конструкций металлических радиомачт».

Чтобы понять ход мыслей противников шуховского проекта, надо учесть, что в России и первые опыты с грозоотметчиком А. С. Попова, и первые радиотелеграфные передачи проводились в военно-морском ведомстве. Вполне естественно, что деревянные одноствольные вышки для подвески антенн первоначально просто копировали корабельные мачты. Благодаря своей простоте, легкости и дешевизне такие вышки получили самое широкое распространение.

К началу первой мировой войны появились более капитальные и сложные опоры для тяжелых антенных сетей, в том числе решетчатые металлические вышки высотой 75 и 90 метров. Эти башни треугольной формы с полураскосной системой решетки надолго заняли доминирующее место в строительстве радиомачт. Пришлось напомнить приверженцам такой конструкции о ее недочетах, особенно очевидных в сравнении с гиперболоидной сетчатой башней, обещающей солидный выигрыш в весе.

«Для обеспечения надежной и постоянной связи центра республики с западными государствами и окраинами республики поручается Народному комиссариату почт и телеграфов установить в чрезвычайно срочном порядке в г. Москве радиостанцию, оборудованную приборами и машинами, наиболее совершенными и обладающими достаточной мощностью для выполнения указанной задачи». Так сказано в постановлении Совета рабочей и крестьянской обороны, подписанном В. И. Лениным 30 июля 1919 года. Все работающие на установке радиостанции считаются мобилизованными и не подлежат призыву, всем должен выдаваться красноармейский паек. Это убедительно свидетельствует о том, какое огромное значение Советское правительство придает новой московской стройке.

В насквозь прокуренных махоркой помещениях ГОРЗы работа кипит до поздней ночи. Техник Иванов срочно командируется в Вязьму, чтобы получить с тамошних складов ВСНХ первую партию уголкового железа. Сотрудники Тимошенков и Добрынин отправляются в Режицу и Юх-нов для найма рабочих-бетонщиков. Техник Фролов едет в Бежицу - вербовать землекопов и грабарей.

Машинистки еле успевают перепечатывать командировочные удостоверения, письма, доверенности, отношения:

«В жилищно-земельный отдел Московского Совета. Настоящим просим прирезать к занимаемому нами участку еще 1011 квадр. сажен из земли бывшего Варваринского сиротского дома (ныне детский дом им. Некрасова), находящейся по Варваринскому переулку на Шаболовке, нужные нам для постройки мощной московской радиостанции»;

«В транспортно-материальный отдел ВСНХ. Производя по распоряжению Совета Обороны постройку в Москве мощной радиостанции и нуждаясь для осуществления этой постройки в уголковом железе…»;

«В Губстром… Подтверждаем, что недобранная известка со складов бывш. Шапошникова - Челнокова срочно необходима для новой радиостанции, строящейся в Москве по постановлению…».

Где найдешь подходящую для сооружения башни строительную организацию? Можно бы привлечь как подрядчика строительную контору «Паростроя». Однако стройка на Шаболовке может затянуться из-за восстановительных и ремонтных работ, выполняемых конторой.

Принято самое разумное по тем временам решение: договор заключается непосредственно с Шуховым, несущим ответственность за качество проекта и самого сооружения. Строительство поручается созданной Шуховым «Радиоартели». Такая форма организации работ характерна для первых лет Советской Республики, когда не было постоянных, достаточно сильных строительных организаций. Пройдет немного времени, и коллектив «Радиоартели» станет известен в Москве под названием «Шуховской артели».

Заботы обступают Владимира Григорьевича со всех сторон. Стол его постоянно завален бумагами. Даже к стенам подвешены рулоны чертежей. Дел масса, и все неотложные. Выдать рабочие чертежи на сооружение фундамента. Составить смету строительства для Наркомфина. Подсчитать, сколько потребуется сортового железа, досок, бревен, цемента, гравия, болтов, заклепок, металлических тросов, веревок, инструмента, смазочного масла, блоков, лебедок, угля, дров - всего, вплоть до теплой одежды и обуви для верхолазов. Нужно еще подписывать счета, требования на материалы, ведомости на заработную плату, банковские чеки и т. д.

Владимиру Григорьевичу необходимо снять с себя текущие административные и хозяйственные хлопоты, сосредоточиться на основном - доработке проекта. Сентябрьским днем 1919 года мы застаем Шухова в нотариальном подотделе Московского Совета. Здесь оформляется доверенность, выданная им Мелье. Документ наделяет Николая Юльевича обширными правами. Он может самостоятельно принимать от имени Шухова заказы, наряды, поставки, представлять сметы и проекты, подавать счета за исполненные работы, закупать материалы и оборудование, получать наличные деньги, открывать и закрывать текущие счета в Государственном банке, подписывать чеки, нанимать и увольнять служащих, мастеров, рабочих, определять им жалованье…

– А жениться от вашего имени я тоже могу? - с серьезным видом осведомляется Мелье.

– Можете,- также без улыбки подтверждает Шухов.- Видите, юрист закончил текст словами: «Уполномочиваю Вас во всех случаях действовать так, как бы я сам лично, не стесняясь чем-либо здесь недосказанным». Но только раньше давайте башню поставим!

Тем временем нотариус старательно, буква за буквой выводит надпись на доверенности, словно извлеченную из старинных, поросших зеленым архивным грибком актов гражданского состояния: «1919 года, сентября 5 дня доверенность эта явлена в нотариальном подотделе… законо-правоспособным, лично подотделу неизвестным гражданином Владимиром Григорьевичем Шуховым, представившим в удостоверение своей личности паспортную книжку, выданную ему…»

– Вот как! Законоправоспособный и никому не известный гражданин Шухов,- смеясь повторяет Владимир Григорьевич по пути от нотариуса.- Помните чеховского инженера? Строил человек крупные мосты, делал изобретения, писал научные труды. И вот идет по станционному перрону, а публика на него - ноль внимания. Все глазеют на заезжего спортсмена-иностранца.

– И все же когда понадобилось строить высотную радиобашню, вспомнили именно о вас,- возражает Мелье.- А уж когда закончат станцию, слух о Шухове пройдет по всей Руси великой…

– Вариации на тему «И однажды утром он просыпается знаменитым?» И в молодости не мечтал о славе. А теперь и подавно не до того, не до лавров.

Многолюдная и шумная некогда Мясницкая словно вымерла. На заколоченных дверях бесчисленных магазинов, лавок, торговых контор висят огромные, успевшие заржаветь замки. Только раз собеседников обгоняет одинокий, до отказа набитый трамвайный вагон. Нечасто попадаются прохожие. Лишь у входа в булочную, над которой висит большущий золоченый крендель, выстроилась очередь, да неподалеку от почтамта толпа сгрудилась у витрины с последней сводкой РОСТа. Новости неутешительные. Бои на Орловском направлении. Белые полчища угрожают Москве. Люди мрачно, сосредоточенно читают сводку, которая завершается призывом: «Все на борьбу с деникинскими бандами!»

Откуда-то доносится музыка. Оркестр играет «Смело, товарищи, в ногу». С Чистопрудного бульвара выходит колонна вооруженных рабочих - худых, обросших, истощенных. Одеты пестро: пиджаки, куртки, гимнастерки. У всех - у пожилых бородачей и у безусых юнцов - подсумки на поясах и винтовки за плечами. На развернутом знамени можно разобрать слова: «…Рогожско-Симонов-ского района». Идут металлисты заводов «Дангауэр и Кайзер», АМО, Гужона. Шухов не успевает получше вглядеться в лица людей, проходящих мимо. Но все же узнает, кажется, среди них кое-кого из кадровых рабочих «Паростроя».

– Надо завтра же Таланкину отправиться на завод,- озабоченно говорит Владимир Григорьевич,- подыскать из оставшихся рабочих опытных клепальщиков, слесарей, кузнецов для монтажа конструкций. Позже это будет труднее. Ведь постановление Совета обороны приравнивает строителей радиостанции к красноармейцам.

На другой день Александр Петрович Галанкин обходит корпуса «Паростроя». Народу в цехах совсем мало. Застыли неподвижно ременные приводы многих станков. Добрая половина нагревательных печей потушена. Но в кузнице гулко ухает паровой молот, а под сводами котельного цеха эхо повторяет звонкий лязг металла. Наперекор всему завод живет.

Немолодой человек в стальных очках, присев на корточки, роется в ящике с болтами и заклепками.

– Сидоров? Прохор Кузьмич? - окликает его Галанкин.- Мое почтение! Надо бы потолковать. Дело есть срочное.

– Дело подождет,- отмахивается Сидоров.- Собираемся на фронт. Столько наших, заводских, уже с Деникиным бьются. И нам не след отставать.

– А вы сначала послушайте, о чем речь, Прохор Кузьмич. Работа начинается исключительно важная. Недаром она приравнена к службе в Красной Армии. Сам Владимир Ильич Ленин решение подписал.

– Сам Ленин, говорите? - переспрашивает Прохор Кузьмич.- Тогда растолкуйте… По узкой и крутой металлической лесенке Галанкин взбирается под крышу котельного цеха, где, орудуя увесистым гаечным ключом, рабочий скрепляет болтами ферму мостового крана.

– Степан Андреич? Нежданная встреча! А я думал, вы на мосту, на Инзере.

– Был там, Александр Петрович. Да вот незадача. Болтил опору, стоя на доске. А она плохо закреплена была. И сорвался вниз. Хорошо, в воду угодил. Все же ногу о пшалъную клетку ободрал. Пришлось возвращаться в Москву…

– На высоту больше не захотите?

– Нам к высоте не привыкать.

– Тогда есть подходящее дело. Стальную башню надо строить. Высота 150 метров…

Оседлав велосипед, Галанкин едет по заводскому двору. У проходной тормозит, чтобы поздороваться с худым человеком в потертой солдатской шинели.

– Далеко собрался, Иван Аникеевич?

– В деревню подаюсь, подкормиться. Как с фронта пришел, почитай, ни разу сыт не был!

– Жаль. А то у нас на Шаболовке стройка начинается. Всем рабочим красноармейский паек обещают.

– Это что же за стройка такая?…

Вечер. Шухов в своем кабинете, за столом, освещенным электрической лампой с зеленым абажуром.

– Светло у вас, Владимир Григорьевич,- удивляется, войдя в комнату, Галанкин.- Даже непривычно как-то.

– С сегодняшнего вечера включили у меня электричество по специальному ходатайству Наркомпочтеля. Очень кстати. Вместо намеченных нами профилей металла дают другие. Надо многое пересчитывать. А у вас как дела?

– Был на Шаболовке, потом на «Парострое». С десяток нужных людей подыскал.

– Александр Петрович, голубчик! Как же вы успеваете такие концы отмеривать? Ведь трамваи почти не ходят.

– А я на своем «дуксе», Владимир Григорьевич. Мой велосипед не подлежит мобилизации. Получил на него броню как производитель работ на строительстве радиобашни. Январский день 1920 года. Маленькие двухместные санки (легковой транспорт Объединенных радиотехнических заводов) везут Шухова по заснеженным улицам Замоскворечья. Зима морозная, вьюжная, пришлось поднять воротник шубы, нахлобучить шапку, засунуть поглубже в рукава руки. Снег в Москве убирать некому, и улицы утопают в сугробах. Вдоль трамвайных рельсов тянутся неприступные снежные валы, пути превратились в узкие траншеи. Рельсы тускло поблескивают в глубоких, будто каменных колеях, выбитых трамвайными колесами.

– Попади в такую колею, не скоро выберешься! - ворчит кучер.

Шеренги зданий по сторонам Донской улицы и Шаболовки то и дело прерываются пустырями. На них едва можно различить под снегом прямоугольники фундаментов - все, что осталось от деревянных домов, разобранных на топливо. Санки сворачивают в переулок, и лошадь, скользя и оступаясь на наледи, выбирается наконец на укатанный путь, ведущий к месту стройки - Дровяной площади.

Центр площади как бы опоясан ажурным кольцеобразным металлическим сооружением. Оно состоит из наклонных железных перекрещивающихся стержней и выглядит почти фантастично на фоне приземистых домов, старых церковных куполов и колоколен Замоскворечья. Своими металлическими ногами конструкция уходит вниз, в котлован фундамента, опирается на обшитые опалубкой железобетонные башмаки.

Поздоровавшись с Таланкиным, Шухов подходит к месту, где идет клепка одного из пересечений наклонных стержней. Пылает огонь в переносном горне. Рабочий, выхватив из огня раскаленную заклепку, передает ее товарищу. Тот несколькими ударами молота наглухо ставит заклепку на место. Владимир Григорьевич осведомляется о температуре нагрева в горне, критически осматривает места клепаных соединений.

Слышится звук автомобильного ронжа. Сверху видно, как на площадку медленно въезжает, грузно переваливаясь с боку на бок, «нэпир» с желтыми колесами. Из машины выходит А. М. Николаев. Вместе с Шуховым и Таланкиным Николаев обходит по кругу строящуюся башню.

– Так вот он каков, ваш гиперболоид!

– Только первый, нижний ярус,- уточняет Шухов.

– Понимаю. Одно дело - чертеж, другое - конструкция в натуре. Здорово! И узкоколейка у вас уже есть! Какая протяженность? Кто строил?

– Длина 600 сажен. Строили сами. Идет до завода Бромлея, а там соединяется с веткой, которую рабочие протянули до станции Канатчиково для подвозки дров. Теперь можем подавать на площадку металл без гужевого транспорта. Но подвозить-то сейчас нечего, Аким Максимович. Нет уголкового железа, швеллеров. Не сегодня-завтра стройка остановится.

– Почему же раньше я не слышал об этом? - мрачнеет Николаев.

– Каждый день стучимся в ГОРЗы. Просим, требуем, напоминаем,- объясняет Галанкин.- Там строчат отношения во все концы. А толку нет.

Николаев достает записную книжку.

– Что нужно? И сколько?

У себя в кабинете Аким Максимович в сердцах бросает на рычаг телефонную трубку.

– Нет, с интендантами из военного ведомства непросто поладить! Ведь знаем, лежит у них на Смоленских складах швеллерное железо. А они твердят: самим, мол, нужно.

– Остряков вынужден был обратиться по такому же примерно поводу к Владимиру Ильичу,- вспоминает сидящий напротив Шухов.

Уполномоченному Нижегородской лаборатории действительно пришлось обращаться за помощью к Председателю Совнаркома, когда работы в лаборатории приостановились из-за безденежья и перебоев в снабжении. Не прошло и двух часов с того момента, как Остряков сдал письмо в окошечко для почты у Троицких ворот Кремля, как секретарь Совнаркома вызвал его но телефону и предложил немедленно прибыть в приемную Владимира Ильича Ленина. Так состоялась встреча, которая запомнилась Остря-кову на всю жизнь.

– Если будете писать мне в следующий раз, печатайте на машинке. Я с трудом прочел ваше письмо,- сказал Владимир Ильич.

– Я и не надеялся, что оно дойдет до вас,- пробормотал Остряков.

– Тогда для чего же вы его писали? Ну, рассказывайте, что у вас там произошло? - сжалился Владимир Ильич над смутившимся посетителем. Внимательно выслушав Острякова, Ленин взялся за телефонную трубку, позвонил в Наркомфин. На следующий день деньги для Нижегородской лаборатории были получены.

Поистине удивительна отзывчивость Ленина, его бережное отношение к такому новому делу, как радио. Разве не при посредничестве Владимира Ильича познакомился сам Николаев с только что приехавшим из-за границы Литвиновым? Несколько месяцев спустя он получил от Литвинова из-за границы целую кипу книг и журналов по вопросам радио. Посылки приходили несколько раз. Николаев был уверен, что мысль о присылке литературы была внушена Литвинову Лениным.

– Не хочется беспокоить лишний раз Владимира Ильича. И без того он занят сверх меры. Да, видно, без этого не обойдешься,- решает Николаев.

Много лет спустя Николаев рассказал в своих воспоминаниях об этой встрече с Лениным.

– Вносите в Совнарком на ближайшее заседание,- посоветовал Владимир Ильич, узнав, что строительство радиобашни под угрозой из-за отсутствия металла.

Николаеву было хорошо известно, что Ленин никогда не дает обещания поддержать вопрос, вносимый на обсуждение в Совнарком. Был случай, когда, передав Владимиру Ильичу проект постановления, разработанный Наркомпочтелем, Николаев попросил его поддержать проект.

– Вносите в Совнарком и защищайте, а там - как большинство,- последовал короткий ответ.

Аким Максимович понял, что больше таких просьб повторять не следует.

Прошло несколько дней. Прерывистые гудки оглашают строительную площадку. Натужно пыхтя, паровичок подтягивает по узкоколейке несколько платформ, груженных железом.

– Швеллера привезли! - радостно кричит Таланкин.- Все, кто свободен,- на разгрузку!

Из бревенчатого здания временных мастерских выбегают слесари, арматурщики, сверловщики. Рабочие-подъемщики, осторожно тормозя барабаны лебедок, спускают вниз люльки с клепальщиками. Все спешат разгрузить долгожданный металл.

– Одной заботой меньше, Александр Петрович,- удовлетворенно замечает Шухов.

 

От Ходынки до Шаболовки

9 мая 1920 года дежурные радиотелеграфисты крупнейших станций Европы отметили в своих журналах исключительное событие - отсутствие сигналов МСК, позывных Ходынской радиостанции, ежедневно передающей сообщения из Советской России.

Ходынская радиостанция, начавшая работать одновременно с однотипной Царскосельской станцией под Петроградом в конце 1914 года, внешне производила грандиозное впечатление. Ее одиннадцать мачт были видны на несколько километров. Однако это непомерно громоздкое и дорогое сооружение не отвечало даже тогдашнему уровню радиотехники.

Дело в том, что оборудование для Царскосельской и Ходынской радиостанций РОБТиТ заказывал фирме «Маркони». Обе станции являлись копиями английской радиостанции Кливден, начавшей действовать еще в 1911 году. По свидетельству современника, работа Ходынской радиостанции на передачу была тяжелым испытанием для дежурного персонала: «Резкий звук компрессора, подававшего сжатый воздух к контактам разрядника, гул электродвигателей, визг вращавшегося разрядника создавали неимоверный шум, оглушавший человека и вызывавший ноющую боль в ушах. Дежурные переговаривались только жестами. Во время передачи радиограммы между зубцами разрядника проскакивали ослепительные искры, сопровождавшиеся громкими хлопками. «Стрельба» разрядника была слышна на расстоянии более двух километров. Идя в город или возвращаясь на Ходынку, радисты по звукам не только легко читали передаваемый текст, но и узнавали, какой телеграфист дежурит, так как каждый обладал своим почерком».

Ходынская радиостанция не была рассчитана на многочасовую нагрузку. Но с переездом Советского правительства в Москву (март 1918 года) она работала 12-15 часов в сутки. После дежурства электрики и механики вынуждены были перематывать обмотки электромашин, ремонтировать обгоревшие контакты реле, готовить новые зубцы для разрядников.

И вот Ходынка - памятное москвичам место трагической гибели тысяч людей в дни коронации 1896 года - становится эпицентром новой катастрофы. Подспудные причины ее связаны с войной, которую весной 1920 года панская Польша развязывает против Советской Республики. Используя значительное превосходство в силах, легионеры Пилсудского захватывают большую часть Правобережной Украины и Киев. Начинается последний поход Антанты против Советского государства.

Сразу же оживает вражеская агентура в тылу Красной Армии. Гремят из-за угла выстрелы, вспыхивают пожары, рушатся взорванные мосты. А 9 мая 1920 года, около шести часов вечера внезапно занимается пожар на Хорошевских артиллерийских складах. Через час-другой взрывы сливаются в сплошной грохот. В домах за несколько верст от места пожара трескаются и вылетают оконные стекла. Ходынское поле по соседству со складами усеяно неразорвавшимися снарядами и осколками.

Беда не обходит стороной и Ходынскую радиостанцию, которая возвышается всего в нескольких десятках сажен от артиллерийских складов. Рушатся крыши бараков, где размещены дизель-генераторы и главная аккумуляторная батарея высокого напряжения. Осколки снарядов обрывают антенны, провода падают, увлекая за собой вспомогательный такелаж. К счастью, радиомачты получают небольшие повреждения. Но жилые дома персонала уничтожены до основания. Пожарные самоотверженно борются с огнем, отстаивая уцелевшие постройки станции. Вся ее территория оцеплена слушателями военно-инженерных курсов.

Совершая ежевечернюю прогулку по Бульварному кольцу, Шухов вместе с Мелье выходит на Страстную площадь. За Тверской заставой видны отблески далекого зарева. Даже здесь, в центре Москвы, раскаты взрывов сотрясают воздух. Стаи испуганных галок срываются со стен и куполов Страстного монастыря. В витрине вывешен сегодняшний номер «Правды». «Наш враг хитер. Он не останавливается ни перед какими преступлениями. Мы живем в опасное время. Удвоить, утроить свою бдительность!» - призывает передовая.

– Взрывы докатятся, пожалуй, и до нашей стройки,- говорит Владимир Григорьевич.

– Ну, от Ходынки до Шаболовки достаточно далеко,- замечает Николай Юльевич.

Но разве о непосредственной опасности для радиобашни идет речь? Даже временный выход из строя Ходынской радиостанции заставит форсировать сооружение станции на Шаболовке.

11 мая 1920 года Владимир Ильич Ленин подписывает постановление Совнаркома об образовании чрезвычайной комиссии по восстановлению Ходынской радиостанции. Эксперты приезжают на Ходынку в тот день, когда пожар на Хорошевских складах усиливается и осколки снарядов падают на территорию станции. Члены комиссии осматривают постройки, оборудование, мачты антенн и записывают в акте, что полное восстановление станции потребует не менее четырех месяцев!

Персонал Ходынки приступает к авральным работам. Радиотехники ремонтируют передатчик, мачтовики чинят антенную сеть, дизелисты исправляют силовые установки. 17 мая начальник станции нажимает телеграфный ключ и выстукивает: «Всем, всем… Я - МСК». А 21 мая на заседании Совета Труда и Обороны А. М. Николаев запиской сообщает В. И. Ленину, что работа Ходынской радиостанции возобновлена через четыре дня с начала ремонта. Владимир Ильич помечает на записке: «К сведению всех членов Совета Обороны».

Чрезвычайная комиссия вторично приезжает на Ходынку и теперь уже выносит более оптимистичное заключение: для восстановления полной мощности станции потребуется два месяца. Но и этот срок слишком велик. 25 июня 1920 года Ленин руководит заседанием СТО, на котором снова обсуждается вопрос о постройке новой радиостанции и о восстановлении существующей.

Строители на Шаболовке работают с удвоенной энергией. День и ночь, не угасая, пылает огонь в горнах. Почти круглые сутки висят в люльках, сменяя друг друга, монтажники, чеканщики. Несмотря на отсутствие механизмов, избавляющих от тяжелого физического труда, все работают с увлечением, с азартом, забывая о времени и усталости.

Рядом со стройкой уже действует временная Шаболовская радиостанция. Дуговой генератор и аппаратура размещены в одном из цехов соседнего радиозавода. Антенна длиной 400 метров подвешена к двум деревянным мачтам. Порывистый ветер гонит тучи пыли, раскачивает тросы, свистит в стальных переплетениях конструкций.

– В такую погоду только и гляди: из-за касания проводов антенны каждый раз загорается рея,- жалуется дежурный радиоинженер. - Для нас это сигнал ускорить сборку,- отвечает Таланкин.

Идут последние приготовления к важной операции - подъему второго яруса гиперболоидной башни. Его стальная конструкция полностью смонтирована и занимает место внутри гиперболоида первого яруса. На строительной площадке царит необычное оживление. Один за другим подходят сотрудники ГОРЗы, радиоотдела Наркомпочте-ля, инженеры-строители, профессора - все, кого занимают проблемы проектирования и сооружения стальных конструкций. Каждому хочется присутствовать на стройке в один из ее решающих дней.

Перед собравшимися зримо и убедительно предстает идея крупноблочного монтажа, на протяжении многих лет проводившаяся в жизнь Владимиром Григорьевичем. В самом деле, вместо того, чтобы монтировать конструкции второго яруса на высоте, их сборку провели внизу. Так значительно быстрее, удобнее и безопаснее. Мало того, приготовленная к подъему секция оснащена деревянными А-образными двуногами с подвешенными к ним блоками полиспастов. Эти приспособления понадобятся только в будущем, когда подоспеет срок подъема следующего яруса, но их предусмотрительно установили уже теперь.

Пройдут десятилетия. В печати не раз будут появляться сообщения о том, что строительство важного объекта ускоряется благодаря использованию ценного новшества - сборке конструкций из заранее заготовленных крупных блоков. Поистине, новое - это хорошо забытое старое! Идея крупноблочного монтажа была впервые сформулирована и многократно проверена на практике Владимиром Григорьевичем Шуховым.

Что еще поражает на Шаболовке - отсутствие коренных лесов, тех лесов, без которых в те времена не обходилась ни одна большая стройка. Но ведь это пора жестокого топливного кризиса. В. И. Ленин на VIII конференции РКП (б) говорит: «Нужно спасаться посредством дров».

Учитывая трудности, переживаемые страной, Владимир Григорьевич приходит к решению вовсе отказаться от лесов. Стальным конструкциям своей башни Шухов вменяет в обязанность служить также и строительными лесами. Этой идее и подчинен избранный им принцип монтажа стальных конструкций. Любой мало-мальски сведущий в строительном деле человек не может не воздать должное смелости, с которой Шухов применил принцип крупноблочного монтажа, можно сказать, в самой неподходящей для этого области - в сооружении многоярусной сетчатой башни. Казалось бы, очередной собранный на площадке ярус башни должен подниматься краном вверх рядом с уже установленной ее частью. Затем секцию надо повернуть краном, навести точно на центр сооружения, опустить и соединить в стыках с нижним ярусом.

Владимиру Григорьевичу нетрудно доказать, почему такой способ неприменим при монтаже многоярусных сетчатых башен. Деревянные подъемные краны (а точнее, полиспасты) по условиям того времени приходилось крепить к верхней части установленного яруса. Если вспомнить, что гиперболоидная башня имеет постепенно сужающуюся от основания к верхушке форму, то станет ясно, что подъемный крюк крана, установленного на последней секции, должен был бы выступать далеко за пределы самого широкого - нижнего - яруса. Это создавало бы (тут уж не избежать специального термина) очень большой опрокидывающий момент, не говоря о том, что крепление к ажурным элементам башни тяжелого крана, работающего на большом вылете, значительно усложнило бы конструкцию.

Шухов избрал так называемый телескопический метод монтажа: второй ярус башни, подготовленный к подъему, находился на земле, внутри первой секции. Одна секция должна двигаться вверх внутри другой, подобно частям подзорной трубы. Но если так, то в местах соединения ярусов обязательно образуются перепады, иначе очередная секция при подъеме не пройдет сквозь кольцо предшествующего яруса. Между тем поверхность сетчатой башни не должна иметь никаких уступов. В этом, можно сказать, суть ее статической конструкции. Точнее говоря, верхний диаметр ранее смонтированной части башни и нижний диаметр следующей, устанавливаемой выше секции, должны быть абсолютно одинаковыми.

Выходит, сам характер конструкции гиперболоидной башни и принципы телескопического монтажа совершенно несовместимы? Нет. Шухов находит остроумный выход из этого, казалось бы, неразрешимого противоречия. Он отваживается отступить от одного из незыблемых правил монтажных работ, которое гласит, что в процессе монтажа нельзя нарушать проектные размеры конструкции.

Использовать заманчивые преимущества телескопического монтажа помогает упругость элементов конструкции. Идея Владимира Григорьевича заключается в том, что ноги монтируемой секции временно стягивают деревянной обстройкой - так называемой диафрагмой. Как только движущаяся вверх секция благополучно минует верхнее кольцо ранее смонтированного яруса, стягивающая их диафрагма удаляется. Освобожденные от стяжек концы ног расправляются, принимают снова прежнее, проектное положение. Вот, значит, для чего служит бревенчатый пятиугольник, окаймляющий изнутри нижнюю часть готовой к подъему секции! Временные, искусственно вызванные деформации металла позволяют примирить метод телескопического монтажа с особенностями конструкции шуховской башни.

А на строительной площадке идет обычная, будничная работа. Еще и еще раз проверяют исправность лебедок, креплений, блоков полиспастов, прочность тросов. Встают на свои места подъемщики у лебедок, сигнальщики с красными флажками. Дежурные техники отмеряют на каждом подъемном тросе с помощью заранее приготовленных реек одинаковый отрезок и обозначают его туго повязанным веревочным колечком. Это делается для того, чтобы гарантировать синхронную работу всех пяти лебедок. Стоит нарушить такую равномерность, и беды не оберешься: поднимаемая секция накренится, центр тяжести ее переместится, «отставшие» тросы начнут испытывать значительную перегрузку. Да кроме того, поднимаемая секция, даже при малом наклоне, может задеть верхний пояс ранее смонтированной части башни.

Переливчатая трель свистка - сигнал к началу подъема. Рабочие по команде дружно налегают на ручки лебедок. Вздрагивают и туго натягиваются тросы. Шухов и Галанкин обмениваются взглядом. Каждый хорошо понимает душевное состояние другого. Сейчас все подвергнется серьезной проверке - и расчеты автора проекта, и мастерство строителей.

Вначале зрителям кажется, что готовая к подъему секция покоится на месте, внутри первого яруса. Но вот между деревянной обшивкой, стягивающей ноги гиперболоида, и землей образуется еле заметный просвет. Он различим все более отчетливо, и теперь уже всем хорошо видно, что вторая секция, оторвавшись от земли, плавно, хотя и очень медленно, уходит вверх. В эти минуты гиперболоид вместе с деревянной обшивкой, стягивающей его нижнюю часть, чем-то напоминает сетку воздушного шара с привязанной к ней гондолой.

Взмахами флажков сигнальщики извещают о том, что первый отрезок пути подъема пройден. Короткими прерывистыми свистками подается команда тормозить лебедки. Вверх взбираются геодезисты с нивелирами и рейками. Надо проверить горизонтальность секции - не дала ли она даже небольшого перекоса при подъеме. Закончены контрольные измерения. На тросах лебедок сделаны пометки для следующего этапа подъема. Повинуясь команде, рабочие снова берутся за ручки лебедок.

Час за часом на площадке идет размеренная, заботливо продуманная и налаженная работа. Время летит незаметно. Косые скрещения теней - причудливые отражения силуэта башни - ложатся на стены окрестных домов. Наконец все вздыхают с облегчением. Гиперболоид второго яруса выходит на отведенное ему место, как бы встает на плечи нижнего гиперболоида. Монтажники начинают стягивать болтами стыки элементов.

Возведены только два яруса будущего сооружения, но оно уже возвышается над всем Замоскворечьем, спорит высотой с колокольней церкви Вознесения в Кадашах, прозванной москвичами «свечой», со звонницей Донского монастыря.

Мотоциклист, прибывший на стройку в этот волнующий час, вручает Шухову пакет. Управляющий делами Совнаркома просит сообщать в Кремль о дне и часе подъема каждой следующей секции. Подумать только, строящаяся башня уже хорошо видна из окон кремлевских зданий. Значит, Владимир Ильич будет воочию наблюдать отныне за ходом строительства! Можно представить себе, сколько энергии придает строителям эта весть. Они и раньше немало слышали о значимости и важности порученной им работы, но теперь по-новому осознают свою ответственность за успех.

В трудную пору, когда в самарских деревнях люди доедают солому с крыш, когда москвичи, урезая свой и без того скудный паек, посылают хлеб голодающим Поволжья, Стальная башня растет у всех на виду как дерзкий вызов, брошенный блокаде, контрреволюции, нужде и лишениям, сытому и холодно-враждебному Западу.

 

Новый коэффициент

Стройка близится к завершению. Уже собрана и выдвинута вверх третья секция. Башня вырастает еще на один ярус, достигает 70-метровой высоты. На земле закончена сборка четвертого яруса. Внутри него стоит смонтированный пятый гиперболоид, сквозь стальную сетку которого различимы контуры тоже готового, последнего по счету шестого яруса. Строители живут ожиданием дня, когда, словно колена гигантского телескопа, устремленного ввысь, раздвинутся ярусы башни, и она поднимется над морем крыш и куполами церквей Замоскворечья.

Но 22 июня 1921 года все расчеты рушатся. Катастрофа происходит во время подъема четвертого яруса. Он достигает уже проектной отметки - уровня третьего гиперболоида, когда разрывается трос одной из лебедок. С 75-метровой высоты секция падает вниз. Погнут третий ярус, повреждены второй и первый. Мало того, всей своей тяжестью рухнувшая стальная громада сминает стоявшие на земле и готовые к подъему пятую и шестую секции.

Похоже, что легкость и ажурность конструкций сейчас оборачиваются против них. Изящные, радующие глаз переплетения превращены в бесформенную груду смятого, скрученного, искореженного металла. В считанные секунды почти сведены на нет результаты двухлетнего напряженного труда. Этот черный день в истории сооружения Шаболовской башни отбрасывает строителей назад, словно легендарного Сизифа, вкатывающего на гору огромную глыбу.

Невыносима мысль, что надо вновь просить помощи, добиваться, чтобы почти законченную стройку снова начали снабжать металлом. И это в такую пору, когда уральские рабочие, собрав последние запасы металла на своих заводах, грузят баржи и отправляют их в центр, на бездействующие машиностроительные предприятия, когда солидные столичные организации оспаривают друг у друга право получить металлические балки, оставшиеся после разборки беговых трибун. И все же не будем думать, что под обломками стальных конструкций погребены твердость духа, творческая энергия Шухова. Нет, не все потеряно. Сколько раз приходилось ему руководить восстановлением разрушенных железнодорожных мостов. После разборки рухнувших мостовых ферм иногда удавалось выправить и вновь пустить в дело почти девять десятых поврежденных элементов.

Владимир Григорьевич пытается прикинуть, сколько пострадавших частей сетчатых конструкций еще можно вылечить, вернуть к жизни, поставить под нагрузку. Несчастье на стройке приводит Шухова в состояние глубокой сосредоточенности. Ничто не может вывести из него Владимира Григорьевича - ни следствие, начатое ЧК по поводу катастрофы на Шаболовке, ни приезд специальной комиссии, которая должна составить авторитетное заключение о причинах аварии.

Дело совсем не в том, что один из члепов комиссии - профессор Худяков, старый друг Шухова. Владимиру Григорьевичу хорошо известны принципиальность и честность Худякова. Ничто не помешает Петру Кондратьевичу вынести строго беспристрастное суждение о причинах аварии - будь то просчеты автора проекта или неудовлетворительное качество строительных работ.

Когда К. И. Росси строил в 1830 году здание Александрийского театра в Петербурге, многие видные инженеры усомнились в прочности запроектированных им громадных стропильных ферм. «В случае, когда бы в упомянутом здании произошло какое-либо несчастье,- писал тогда оскорбленный Росси министру двора,- то в пример для других пусть тотчас же меня повесят на одной из стропил». По-видимому, довод этот был найден достаточно веским, тем более, что метода расчета таких ферм в первой половине XIX века не существовало.

Но дело в том, что Шухов опирался не только на интуицию, кстати, никогда не подводившую его. Он был абсолютно уверен в правильности своих расчетов, в безупречности проекта, наконец, в добросовестности производителя работ Александра Петровича Галанкина.

Кряхтя и жалуясь на проклятую одышку, Худяков обходит площадку. Тучность, неповоротливость старого профессора особенно бросаются в глаза рядом с его сверстником, сухощавым, не по летам легким и подвижным Шуховым. Петр Кондратьевич осматривает повреждения конструкций, блоки полиспастов, снова и снова заглядывает в чертежи. Вероятно, случившееся занимает Худякова не только как эксперта, но и как автора курса сопромата. Годы, когда исследователи смогут изучать в специальных лабораториях работу всей конструкции или отдельных элементов, еще впереди. А сейчас каждая авария сооруже-ния - почти единственная возможность практически выявить пределы его устойчивости и несущей способности.

– На какую отсрочку рассчитываете? - участливо спрашивает Худяков, прощаясь.- Года полтора - не меньше, надо думать?

– Трудно пока сказать, но надо бы побыстрее… Как и предвидел Шухов, заключение экспертов отвергало всякую возможность аварии из-за просчетов в проекте башни или в методах ее монтажа. Налицо роковая, почти непредотвратимая в ту пору случайность - усталость металла, вызвавшая внезапный разрыв троса лебедки.

Позднее Петр Кондратьевич Худяков включит в свой «Задачник по сопротивлению материалов из практики русского строительства» формулы расчета сетчатых башен Шухова, «подобных той, что красуется на Шаболовской станции беспроволочного телеграфа в Москве».

А сам автор проекта во власти новых забот. Различный характер повреждений упавших ярусов башни требует и разного подхода к восстановлению каждого гиперболоида. Строго дифференцированно надо решать вопрос о возможности выправки и сохранения в конструкции тех или иных ее элементов, чтобы свести к минимуму необходимость в новом металле, ускорить работу, сократить вынужденную задержку в строительстве башни.

Беда, что стряслась на Шаболовке, обернулась для строителей дополнительной трудной зимой 1920/21 года. Прохожие зябко кутаются, поднимают воротники телогреек, шинелей, полушубков. А каково людям наверху, на ледяном ветру, что раскачивает зыбкие люльки? Термометр, захваченный с собой при подъеме на высоту одним из верхолазов, показывает минус 60 по Цельсию.

Бумага, посланная из ГОРЗы в Наркомпочтель,- оказать содействие в получении для строителей, работающих на высоте, кожаных курток, брюк и фуражек,- хоть и обросла многочисленными резолюциями, но безнадежно застряла в какой-то инстанции. Да и вряд ли скрипучие кожаные костюмы, столь же модные в те годы, как и длинные френчи с гигантскими накладными карманами, очень нужны верхолазам. Зато при содействии Совета Труда и Обороны удается получить, хоть и взаимообразно, обмундирование авиаторов.

Невзгодам, кажется, нет конца. Кто-то где-то забыл включить «Радиоартель» в ведомость на получение продовольственного пайка. В самые трудные дни иссякает и без того скудный запас продуктов у кладовщика стройки.

– Что же будет, Филипп Петрович? - тревожно допытываются рабочие, обступив комиссара стройки Коваля.

Комиссар связывается с председателем Радиосовета, обращается в Моссовет, в губпродком, просит помощи в Совете Труда и Обороны. На площадку доставляют полагающийся строителям повышенный паек.

Меховые куртки и унты в трескучий мороз на высоте покрываются толстым слоем льда, но верхолазы не бросают работу, продолжают скреплять ярусы башни. Внизу, в полевых мастерских стоит неумолчный звон - здесь правят поврежденные элементы, готовят к монтажу новые части колец жесткости, фасонки, уголки. Люди работают как одержимые, подгоняя друг друга.

Жизнь вводит в расчеты и формулы Шухова новый коэффициент - порыв строителей, ту великую надежду на будущее, которая в годину тяжких невзгод и лишений согревает сердца. Вопреки мрачным прогнозам, строительство башни, по существу, повторное, удается завершить не за полтора-два года, а всего за восемь месяцев. В начале марта 1922 года стальной великан встал над Москвой, поднявшись во весь свой 150-метровый рост.

«Если на храм Спасителя поставить дом Моссельпрома,- поясняет один из популярных журналов тех лет,- а на него еще двухэтажный дом, то получим высоту шухов-ской башни (примерно сорок этажей)».

«Среди коробочек домов, похожих на гробы, вырастает изящная, стройная сетчатая башня, похожая на опрокинутую вершу. Вся - порыв вверх, вся - символ человеческого духа» - так рассказывает о башне на Шаболовке одна из московских газет.

Такими стихами откликнулся на победу строителей поэт Николай Кузнецов.

19 марта 1922 года вступает в эксплуатацию мощный передатчик Шаболовской радиостанции с антенной, подвешенной к шуховской башне. Печать единодушно характеризует сооружение как выдающееся достижение не только для РСФСР, но и для заграницы. А 1 апреля 1922 года строители, одетые по-праздничному, собираются на митинг. Люди вспоминают о сделанном и пережитом, запрокинув головы, любуются башней, на вершине которой повис верхолаз, размахивающий красным флагом. Первенец крупного советского радиостроения вступил в строй. Гром рукоплесканий. Радостные улыбки. Наверное, каждый чувствует, что частица его души навек вплетена в стальное кружево шуховской башни.

Пройдет немного времени. Строители башни разъедутся кто куда - наводить мосты, класть кирпичи, слесарить и обтачивать металл. Но вовек не забыть им тех дней, когда отступило, ушло в прошлое тусклое одиночество их сердец, когда проснулся у них интерес к товарищам, к общему делу, когда впервые посетило их чувство, что, поднимая ярус за ярусом эту уходящую в небо башню, они строят новый мир на земле. «Пробивай своим шпилем высоты, ты, наш дерзостный, башенный мир!»

Для Владимира Григорьевича его жизнь, его труд обретают новый смысл, новое назначение. Не будь революции, он доживал бы свой век спокойнее, тише, может быть, уютнее, но наверняка скучнее. Его творческая мысль обрела юную силу - ту чудесную силу, которой наделен человек, доверившийся народу и разделивший его судьбу. Проект Шухова стал одной из новостроек победоносной революции, которая помогает преодолевать нужду, бедность, мрак невежества, тяжесть труда, приносит людям свет, тепло, знания, музыку, стихи.

«Какой это был великий труд, какой это был для меня экзамен, и каких только разносторонних знаний не требовал он от меня! - воскликнет много лет спустя, вспоминая о строительстве шуховской башни, Александр Петрович Галанкин.- О подробностях умолчу, но скажу: эта работа отняла у меня десяток лет жизни, но и дала мне столько же счастья».

 

Памятник эпохи

Радиограммы Шаболовской станции уверенно принимаются в таких далеких городах, как Ташкент, Ново-Николаевск (нынешний Новосибирск) и Чита. Крупные европейские радиостанции спешат сообщить, что хотели бы работать не с Ходынкой, а с Шаболовкой. Именно через эту станцию, которой присваивается имя Моссовета, передаются ноты Наркоминдела и сообщения для иностранной печати.

Как раз в ту пору, когда завершается строительство радиобашни, западная печать на все лады твердит, что большевики поворачивают вспять, назад к капитализму. Доказательства? А новая экономическая политика в России?

Нэп… Москва понемногу приходит в себя, оправляется после перенесенных лишений и тревог. Обновляются заржавленные, потускневшие вывески: «Колониальные товары», «Кондитерские и булочные изделия», «Москательная торговля». Загораются огни ночных погребков, кабаре. В Гнездниковском, на крыше многоэтажного дома Нирензее, по ночам крутят американские киноленты. Шумят рынки: теперь здесь торгуют не только потертыми меховыми муфтами, измятыми самоварами, позеленевшими медными шандалами. «А вот, ей-богу, примусы, не старые, а новые, штук двадцать! - восторгается репортер, гуляя по Смоленскому рынку.- Приветствую тебя, примус, домашний бог нэпа, заменивший унылую буржуйку голодных лет!» «Бывшие люди» - землевладельцы, торговцы, фабриканты, финансисты, подрядчики - видят во всем этом обнадеживающие приметы возврата к прошлому.

В эту пору Владимиру Григорьевичу приходится часто бывать в Объединении радиотехнических заводов, вести переговоры, связанные с окончанием строительства башни и ликвидацией «Радиоартели».

– Скажем прямо, маловато остается на вашу долю,- сочувственно вздыхает бухгалтер объединения, подписывая документ на выплату суммы, причитающейся в окончательный расчет Шухову и его товарищам по «Радиоартели».- Особенно, если откинуть несколько нулей, которыми оброс дензнак. Однако времена вроде бы меняются. Не сегодня-завтра мы, интеллигентные люди, будем снова оплачиваться по достоинству,.,.

Намек расшифровать нетрудно. Это отголосок толков, которые идут в кругах специалистов, враждебных новому общественному порядку, мечтающих о реставрации. Они делятся друг с другом слухами о близком приходе «варягов», о предстоящей сдаче в концессию угольных и рудных бассейнов, железных дорог.

Перелистывая свежий номер журнала «Техника, промышленность и строительство», Владимир Григорьевич находит там статью профессора Н. В. Ивановского, который пространно доказывает, что мы «не в состоянии осуществить самостоятельно неотложную и насущную задачу восстановления нашего железнодорожного транспорта. Единственным средством разрешения этой задачи представляется привлечение иностранцев, могущих дать и капиталы, и материалы… и квалифицированный рабочий персонал».

Какая чудовищная нелепость - мечтать о том, что восстановление транспорта будет отдано на откуп западным железнодорожным магнатам или что хозяином государственных радиотехнических заводов снова станет фирма «Маркони»! Допустить, чтобы финансовые и промышленные тузы могли сбывать нам устаревшее оборудование, чтобы львиная часть национального дохода оседала в их сейфах! Неужели можно всерьез надеяться, что народ уступит свои завоевания в обмен на иностранные товары и валюту?

В докладе «О международном и внутреннем положении» на заседании коммунистической фракции Всероссийского съезда металлистов 6 марта 1922 года В. И. Ленин твердо заявляет, что мы не боимся угроз европейских капиталистов поставить Россию на Генуэзской конференции в положение испытуемой: «Если господа капиталисты думают, что можно еще тянуть и чем дальше, тем больше будет уступок, повторяю, им нужно сказать: «Довольно, завтра вы не получите ничего!»

«Весь монтаж необходимо было выполнить к открытию Генуэзской конференции, так как на Шаболовской станции лежала связь с Италией,- читаем мы в отчете о работе отдела радиосооружений Наркомпочтеля.- О потребности в радиостанции для Генуэзской конференции свидетельствует возросший обмен с Италией, который достигает в среднем трех тысяч слов в сутки». Вот в какую пору начинает свою «действительную службу» шуховская радиобашня. В древности антенной называли ту рею на корабельной мачте, где постоянно дежурил впередсмотрящий. Антенна на Шаболовской башне тоже открывала взору грядущее, эпоху, о приходе которой возвестил победоносный Октябрь.

Какие страсти кипели в свое время среди парижан вокруг башни Эйфеля! Пятьдесят представителей искусства подписали протест против этого сооружения, которое Мопассан назвал «тощей пирамидой железных лестниц, гигантским уродливым скелетом». Но шли годы. Поэты начали слагать о башне стихи. Художники и архитекторы находили в ней великолепную стройность. Время сделало творение Эйфеля эмблемой французской столицы.

Гиперболоидная башня Шухова не вызывала подобных споров. У ее подножия не ломали копья приверженцы классики и поклонники технических новаций. Москва начала двадцатых годов единодушно называет инженерное творчество Шухова достойным революционной эпохи.

Стальное кружево Шухова пленяет современников, становится для них воплощением смелости человеческой мысли. Реальные очертания его башни мы угадываем в романе Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина». Напомним, что роман написан в 1925-1926 годах, через три года после того как были закончены строительные работы на Шаболовке. Писателя, видимо, привлекло необычно и даже несколько загадочно звучавшее слово «гиперболоид». Листаем страницы романа и убеждаемся, что в памяти автора не раз воскресали образы шуховских строений.

«На баке и на юте,- читаем мы,- установлены две решетчатые башни с круглыми, как котлы, камерами на верхних площадках». Да ведь точно так выглядят гипер-болоидные водонапорные башни Шухова, построенные во многих городах и на железнодорожных станциях!

Или: «…на скале возвышалась на сто пятьдесят метров, как маяк, решетчатая башня». Здесь воспроизводится не только силуэт, но и размеры шаболовской радиобашни, высота которой покоряла воображение современников.

«Гиперболоид инженера Гарина» - книга, сразу полюбившаяся читателям. Видимо, под ее влиянием многие появившиеся позднее очерки и статьи о Шаболовской башне носят заголовок «Гиперболоид инженера Шухова». Отвлеченный геометрический образ, впервые воплощенный Шуховым в жизнь, уходит в литературу с тем, чтобы снова вернуться к шуховской конструкции. Получается, что сетчатая башня живет как бы в отраженном свете романа. Впрочем, самого Шухова все это, надо полагать, мало волновало.

Самая большая гиперболоидная башня Шухова, построенная до революции,- это Аджигольский маяк под Херсоном. Башня на Шаболовке тоже высится как маяк, посылающий радиосигналы в дали воздушного океана. Силуэт шуховской башни становится эмблемой советского радиовещания, воспроизводится на нагрудных знаках радиолюбителей, на обложках радиотехнических изданий. В последующей биографии этого сооружения отчетливо прослеживается и вся история советского радио - новой отрасли техники, шагающей вперед семимильными шагами.

В 1923 году радиостанция имени Моссовета уступает первое место в эфире более мощной станции имени Коминтерна. К 1927 году в Нижегородской радиолаборатории изготовляют ламповый передатчик небывалой по тем временам мощности - 40 киловатт. Аппаратура перевозится в Москву и устанавливается на Шаболовке. 18 марта 1927 года радиостанция «Новый Коминтерн», антенна которой подвешена к шуховской башне, начинает свою работу.

Во второй половине тридцатых годов на сетчатой башне появляется надстройка: с Шаболовки идут экспериментальные передачи коротковолнового катодного телевидения. В начале 1948 года московские газеты сообщают о переоборудовании радиобашни в связи с переходом на высокочастотное телевидение. На башне устанавливается антенна новой конструкции. Долгие годы шуховская башня служила символом советского телевидения. Вместе с мелодией песни Дунаевского «Москва майская» ее изображение открывало ежедневные передачи.

Жизнь движется с нарастающей скоростью, дает отставку формулам, методам, системам, машинам… Но гиперболоидное сооружение, носящее имя Шухова, по-прежнему исправно несет свою службу.

Сегодня над морем московских крыш царит железобетонная игла Останкинского телецентра. Громады многоэтажных здании заслонили старую Шаболовскую станцию. Лишь с гребня Ленинских гор, где берет начало крутой спуск лыжного трамплина, ясно видишь прочерченный на фоне неба ажурный силуэт. Но значит ли это, что мы можем взирать на гиперболоид инженера Шухова сверху вниз, с высоты нынешних достижений конструкторской мысли, строительной механики?

В наши дни всем ясны непреходящее значение исследовательских, конструкторских и технологических удач прошлого, их познавательная роль в духовной жизни общества. Даже с этой точки зрения Шаболовская башня имеет бесспорные права па табличку с надписью: «Находится под охраной государства». И все же подождем отправлять гиперболоид инженера Шухова в музей старой техники. Ведь шуховская башня интересна не только тем, что помогает воспитывать историческое мышление у проектировщиков и конструкторов.

«Известно ли вам, что Шаболовская башня высотой 150 метров весит 240 тонн? Ее «старшая сестра» высотой 350 метров, по проекту Шухова, должна была весить 2200 тонн. Знаменитая 305-метровая Эйфелева башня весит 7500 тонн. А 330-метровая телевизионная башня в Токио, построенная из современной стали, весит 3600 тонн, то есть на 1400 тонн больше, чем 350-метровая шуховская». Это строки из письма, полученного нами от профессора Александра Эдуардовича Лопатто, автора одной из первых монографий о жизни и творчестве В. Г. Шухова. Мы позволили себе привести эту выдержку, чтобы показать, что идея сетчатых гиперболоидных сооружений еще далеко не исчерпала своих возможностей. И в наши дни ее прогрессивная роль неоспорима.

 

Мистер Синклер в стране большевиков

В Москву прибыли из Соединенных Штатов представители нефтяного концерна «Синклер ойл», хотят обязательно повидаться с инженером Шуховым - эту новость сообщает Владимиру Григорьевичу по телефону управляющий Мосмашинотрестом Барулин.

Подумать только, посланцы капиталистической монополии в большевистской Москве, где буржуя можно увидеть лишь на агитплакате в образе денежного мешка, увенчанного цилиндром! И почему «Синклер ойл», а, скажем, не «Стандарт ойл»?

Уместно напомнить, что именно в эти годы монополистические хищники то и дело вступают в ожесточенные схватки, стремясь закрепить за собой контроль над нефтеносными землями в других странах. Когда «Синклер ойл» удалось заполучить выгодную нефтяную концессию в Иране, «Стандарт ойл» распустила слух о том, что сделка состоялась только благодаря подкупу высокопоставленных иранских чиновников.

Соперничающие монополии небезразличны и к нефти Апшерона. Поговаривали, что «Стандарт ойл» скупила у проживающего где-то на Западе Нобеля акции его бывших, ныне национализированных, бакинских предприятий, рассчитывая, очевидно, на непрочность Советской власти. Со своей стороны Синклер, оценивавший ситуацию в России более реалистично, предлагал создать смешанное американо-советское общество по эксплуатации бакинских промыслов и торговле нефтепродуктами. Однако его условия были отвергнуты Советским правительством, И вот представители «Синклер ойл» в Москве. Зачем же понадобился инженер Шухов посланцам большого бизнеса?

Американцы, приглашенные в кабинет Шухова, ведут себя так учтиво, словно находятся на приеме у министра или главы правления всемогущего банка. Щедро расточая улыбки и комплименты, гости растолковывают через переводчика цель своего приезда. Шухов достаточно хорошо знает английский язык, чтобы понять смысл сказанного и. без помощи переводчика. То, что он услышал, еще больше усиливает его недоумение. Речь идет о приоритете на изобретение процесса глубокого разложения нефти под давлением, так называемого крекинг-процесса. Автором его считается инженер Бартон. Но, по данным, имеющимся у «Синклер ойл», привилегию на это изобретение значительно раньше получил в России инженер Шухов. Необходимо обоснованное подтверждение его законных прав.

Так неужели концерн направил своих людей за океан только для того, чтобы восстановить справедливость, узаконить авторские права Владимира Григорьевича Шухо-вa? Ответ коренится в истории мировой нефтепромышленности. Каких-нибудь сто лет назад нефть считалась, как сказано в одной старинной книге, пригодной лишь «для обмазки колес и других махин». К концу девятнадцатого столетия, когда керосиновая лампа уступила место электричеству и нефть, казалось бы, утратила былое значение, у нее появился новый, куда более важный потребитель - двигатель внутреннего сгорания. А в двадцатом веке Клемансо пишет Вильсону: «Бензин - это кровь войны. Капля бензина - это капля крови».

На пороге нашего века мало кто предвидел, что автомобиль, больше похожий на фаэтон или ландо без оглобель и дышла, может сыграть решающую роль в развитии нефтяной индустрии. В ту пору автомобиль считался «летней игрушкой». На «моторах» ездили лишь спортсмены в очках-консервах и в перчатках с крагами. На зиму автомобили обычно прятали в сарай и выкатывали оттуда только весной. Поскольку на автомобилях зимой никто не ездил, их в это время и не покупали. Зима для автомобильных заводов была «мертвым сезоном».

Но наступила эра конвейерного производства автомобилей, эпоха «человека на колесах», как окрестил ее Форд. Бензин и керосин словно поменялись ролями. Производство бензина, продукта, который раньше так нелегко было сбыть нефтепромышленникам, быстро обгоняет по объему выпуск керосина.

В первые десятилетия нашего века автомобили приносят немало огорчений своим владельцам. Поломки, неисправности, внезапные отказы двигателя - обычное явление. Каждый подъем таит в себе опасность. Лишь легкомысленный водитель отправляется в путь, не имея в запасе буксирного троса. Карбюраторы то и дело забиваются смолой, моторы покрываются толстым слоем нагара. Детонация моторов считается неизбежным злом. Мало кто догадывается, что причина этих бед - низкое качество бензина, который зачастую ведрами покупают в бакалейных или скобяных лавках.

Растущий спрос на бензин вызывает коренные изменения в процессе нефтеочистки. Раньше заботились о том, чтобы выработать по возможности меньше бензина. Теперь, наоборот, стремятся перевести как можно больше нефти в бензиновую фракцию. Растет добыча нефти и мощь перегонных заводов, и, как неизбежное следствие устаревших методов перегонки, растет и переизбыток тяжелых фракций. В 1913 году рокфеллеровская нефтяная компания «Стандарт ойл» громогласно объявляет об успехе, достигнутом в ее лабораториях химиком Вильямом Бартоном, которому удалось резко повысить выход бензина за счет тяжелых фракций нефти благодаря использованию нового метода перегонки - крекинг-процесса. Число крекинг-установок в Соединенных Штатах быстро растет. Патент на процесс позволяет концерну наживать миллионные прибыли, оттесняя конкурирующие компании.

Такое положение вещей никак не устраивало основного конкурента «Стандарт ойл» - «Синклер ойл», которая не раз уже, правда, без особого успеха, затевала судебные процессы с целью лишить Рокфеллеров монопольного права на крекирование нефти. Опытные юристы, работающие в «Синклер ойл», задумывают ловкий маневр. Действительно ли Бартону принадлежит приоритет в изобретении крекинг-процесса? Если это не так, то автоматически аннулируются и монопольные права на патент, за которые так цепко держится «Стандарт ойл».

Ради такой заманчивой цели можно не жалеть ни труда, ни времени. Из хранилищ на свет божий извлекаются толстенные фолианты - своды патентов, выданных не только в Америке, но и в других странах. С особым вниманием изучаются изобретения, запатентованные в России. Ведь американцам хорошо известно, что русские много и плодотворно работали над совершенствованием методов добычи и переработки нефти. И вот нежданная удача! В своде привилегий, выданных департаментом торговли и мануфактур в 1891 году, по соседству с привилегиями некоего Томсона Генкеля Александра на «усовершенствованную скребницу для чистки лошадей» и вдовы Каролины Арколини на «способ крепления подошвы с передком всякого рода обуви» под № 175 записана привилегия, выданная В. Шухову и С. Гаврилову на «приборы для непрерывной дробной перегонки нефти и тому подобных жидкостей».

Надо сказать, что сомнения по поводу приоритета Бар-тона и до этого не раз высказывались в американской печати. В частности, отмечалось, что крекирование применяли при изготовлении масел из угля и сланцев еще до зарождения нефтяной промышленности. Авторы некоторых статей, чисто по-американски приписывая появление изобретения его величеству Случаю, приводили рассказы старых нефтяников о том, что впервые крекинг был осуществлен как бы нечаянно еще в 1861 году. По этой версии, некий аппаратчик, отогнав как-то весь керосин из сырой нефти, прибавил огня в топке под кубом и решил подкрепиться в ближайшем салуне. Куб оставался без присмотра несколько часов. Вернувшись под хмельком, аппаратчик никак не мог понять, почему в результате перегрева куба получено не тяжелое масло, как он ожидал, а легкий светлый дистиллат.

Но легенду суду не предъявишь. Другое дело - права на эксплуатацию изобретения, неоспоримо закрепленные патентом. Пусть русские инженеры Шухов и Гаврилов назвали свой метод не крекинг-процессом, как Бартон, а дробной перегонкой нефти под давлением. Суть дела от этого не меняется. Выходит, изобретение, авторство которого приписывается Бартону, почти на четверть столетия раньше запатентовано в России. Шаль только, что в тексте привилегии, выданной Шухову и Гаврилову, аппаратура и сам процесс описаны слишком сжато, схематично. Нужно раздобыть в Москве у изобретателя более полные данные, желательно и чертежи. Тогда разговор с Рокфеллером можно будет повести в ином тоне. Вот цель приезда «комиссии Синклера», состоящей из опытных инженеров-нефтяников и юристов, в страну большевиков.

Конечно, для встречи с Шуховым (Сергея Гаврилова, его соавтора и однокашника по Высшему техническому училищу, уже не было в живых) избрали более благовидный предлог. Комиссия-де хочет не только освободить американскую нефтяную промышленность от гнета рокфеллеровской «Стандарт ойл», но и уберечь от незаконных посягательств права русского изобретателя. Вопросы, предлагаемые Владимиру Григорьевичу, показывали, что гости очень тщательно подготовились к встрече и хотели бы получить неопровержимые подтверждения того, что патент Бартона лишь воспроизводит в основных чертах технологическую и конструктивную схему, созданную задолго до него Шуховым.

Как отмечала советская печать, «сама формулировка вопросов исключает мысль о том, что они преследуют лишь академические и историографические цели». Мало того, чувствовалось, что вопросы ставятся с целью получить от изобретателя желаемый ответ. Так, у Шухова спрашивают: имел ли купол над верхним резервуаром аппарата, изображенный на схеме в привилегии, достаточное охлажденное воздухом пространство? И предупредительно поясняют: ответ на этот вопрос очень важен, так как некоторые позднейшие изобретатели утверждают, что купол, показанный Шуховым, не был дефлегматором.

Американцы настойчиво допытываются, в каком именно году и месяце пришла господину Шухову мысль о сооружении аппарата, указанного в патенте, какие им были предприняты шаги для постройки завода, работающего по данному методу. По их словам, вопрос ставится для того, чтобы «выяснить соотношение между временем изобретения и постройкой завода, способного удовлетворить требованиям торговли».

– В начале 1890 года в Москве был построен опытный аппарат,- отвечает Владимир Григорьевич,- и заявлен патент, который получен в 1891 году. Осуществление аппарата в коммерческих размерах принял на себя Рогозин. Но смерть помешала ему претворить в жизнь свое начинание. А я занялся более интересными делами - конструированием котлов, башен, покрытий и т. п.

Опытные юристы предвидят, что, если дело дойдет до суда, представители интересов Рокфеллера могут выставить немало контрдоводов. Прежде всего они постараются подвергнуть сомнению один из основных, принципов шуховского патента - практическую возможность расщепления в его аппарате сложных молекул нефти под действием высокой температуры и большого давления. И американцы настойчиво допытываются, какие температуру и давление применял Шухов в своем аппарате, какие получал продукты? II снова подчеркивается: важно установить, какие температуры и давления применялись как в циркуляционных трубах, так и в конденсаторах.

Ответ краток: в опытном аппарате давление изменялось от 6 футов водяного столба до 9 атмосфер одинаково для труб и конденсатора, температура - от 200 до 320 градусов Цельсия и выше. Записи действия опытного аппарата не сохранились, восстановить их по памяти невозможно - прошло тридцать три года.

– Почему же аппарат, обладающий такими преимуществами, не получил широкого промышленного применения? - интересуются гости.

– Это объясняется тогдашним уровнем развития нефтяной промышленности,- отвечает Владимир Григорьевич,- не было условий для осуществления такого процесса в промышленном масштабе.

Конечно, последнего вопроса можно было и не задавать. Любой мало-мальски сведущий инженер-нефтяник должен понимать, что аппарат Шухова и Гаврилова не получил широкого признания именно потому, что намного опережал запросы времени.

Комиссия Синклера припасла не только вопросы, но и соблазнительные предложения. Учитывая стесненные условия, в которых сейчас находятся русские специалисты, можно ожидать, что Шухов продаст права на эксплуатацию своих изобретений. И почему бы не подумать о переезде в Америку? Мало того, компания могла бы предоставить русскому инженеру прекрасно оплачиваемую работу в одной из своих лабораторий.

Но, к большому разочарованию членов комиссии, Шухов не проявляет ни малейшего интереса к таким, казалось бы, блестящим возможностям, открывающимся перед ним. Америка? Да ведь он бывал там. Примерно полвека назад он уже получал такое предложение на Филадельфийской всемирной выставке, но предпочел вернуться на Родину. Владимир Григорьевич не объясняет, что тогда он был в том счастливом возрасте, когда верят в миф о маршальском жезле в ранце солдата, в то, что начинающему инженеру под силу перебросить мост через Берингов пролив. Но и в ту пору его не соблазнила возможность остаться в Новом Свете.

Продать свои патенты? Об этом и разговора не может быть. Все его изобретения принадлежат Родине. Вежливо, но столь же категорично Владимир Григорьевич отклоняет солидный гонорар, предложенный за консультацию. Приезжие явно разочарованы. Но, может быть, сотрудники и помощники Шухова окажутся более сговорчивыми, возможно, Владимир Григорьевич устроит встречу с ними? Эта надежда сквозит в заключительных вопросах. Нет, Шухов и здесь не может ничем помочь своим гостям. Инженеры Инчик и Гаврилов, работавшие с ним когда-то в области технологии нефти, уже умерли. О работах Елина, занимающегося этим делом, ему ничего не известно.

Посланцы «Синклер ойл» не без недоумения переглядываются. Отказываться от таких предложений! Не принять гонорара за консультацию! А ведь, судя по почерневшим от копоти обоям (следы недавно выброшенной «буржуйки»), разнокалиберной, изрядно потрепанной мебели, опрятному, но далеко не новому костюму, старому изобретателю живется не так уж вольготно. И уж совсем непонятно, почему Шухов, прощаясь, прячет в седые усы легкую улыбку, поглядывает на заокеанских гостей с чуть насмешливым превосходством. Впрочем, многого американцы не могут понять в этой полубезумной, по их понятиям, стране.

Посетители встают, начинают прощаться. Может быть желая «поставить на место» несговорчивого старика, один из американцев позволяет себе несколько отклониться от темы. Показывая на стоящую в углу модель гиперболоидной вышки, он с улыбкой говорит:

– Очень приятно было увидеть здесь старую знакомую - башню из тех, что стоят на наших крейсерах. Значит, инженер Шухов ценит работу американских конструкторов.

Вместо ответа Владимир Григорьевич достает с полки какую-то старую книгу, раскрывает ее и протягивает гостям. Перед ними номер журнала «Engineer» за 1897 год со статьей о Нижегородской выставке, со снимком и чертежом шуховской водонапорной вышки. Можно понять конфуз гостей, которые знают, что первые сетчатые башни на американских крейсерах появились только в начале двадцатого века. Да, этот удивительный человек всегда опережал время!

«Будем ждать от заатлантической почты вестей о результатах этого посещения, ибо вряд ли оно совершилось из одной любви к истории и внимания к нашему известному изобретателю» - так оценивал поездку комиссии Синклера выходивший в то время в Москве «Нефтяной бюллетень». Журнал с полным основанием отмечает, что даже наличие некоторых элементов новизны в спорных американских патентах лишь подтвердит оригинальность изобретения Шухова, сумевшего за тридцать лет до возникновения экономических условий, необходимых для крекинга, «предусмотреть не только общий характер процесса, но и ряд конструктивных деталей его технического осуществления».

Стала ли давно забытая привилегия русского инженера действенным оружием в борьбе нефтяных монополий? Надо учесть, что в двадцатых годах нашего века существовало несколько тысяч патентов и заявок на новые способы переработки нефти. Подавляющее большинство их содержало «способ перегонки нефти под давлением и при высокой температуре», причем менялись лишь конструкции кубов, выбор исходных продуктов и т. д.

В Соединенных Штатах вспыхивает подлинная эпидемия судебных процессов по поводу авторских прав на крекинг. Запутанные и длительные тяжбы становятся настолько обыденным явлением, что, кажется, вряд ли кого-нибудь могло заинтересовать известие о еще одном споре вокруг крекинга между нефтяными магнатами. И все же весть о судебном деле по поводу монопольных прав «Стандарт ойл» на крекинг перепечатывается газетами всего мира как крупнейшая сенсация. Дело в том, что на этот раз в роли истца выступает… правительство Соединенных Штатов.

Чем же объяснить неожиданное вмешательство американского правительства в спор о патентном праве? Ответ на этот вопрос следует искать в общеполитической ситуации в Соединенных Штатах в 1924 году, связанной с предвыборной борьбой двух основных партий - демократической и республиканской. Иск по поводу патента на крекинг-процесс - лишь звено в целой цепи событий, начало которым было положено громким «нефтяным скандалом».

Шумиха по поводу недостойного поведения видных государственных чиновников, связанных денежными интересами с большим бизнесом, стихает, как по команде, лишь только подходит к концу избирательная кампания. Так случилось и на этот раз. После выборов правительство быстро утрачивает интерес к иску против «Стандарт ойл». Судебное дело увязает в трясине юридического крючкотворства. Забыты предвыборные посулы о превращении нефтепроводов, контролируемых «Стандарт ойл», в «транспортные средства общего пользования». Предан забвению вопрос о патентных правах на крекинг-процесс, а значит, и о приоритете Шухова, всплывший на время как один из козырей в сложной политической игре.

 

Пальма первенства

Трудно найти человека, который следил бы за всем происходящим в мире науки и техники столь систематично, с такой любознательностью, с таким живым участием, как Шухов. Регулярное чтение технических журналов - для него насущная потребность. Люди, работавшие бок о бок с Владимиром Григорьевичем, единодушно утверждают, что единственный отдых, который он позволял себе после многих часов напряженного труда,- это просмотр свежих номеров «Вестника инженера и техника», «Машиностроения», «Нефтяного хозяйства», «Известий Академии наук», «Engineer», «Engineering», «Power», «Oil and Gas Journal», «Genie civil».

Годы блокады, когда в нашу страну прекращается доступ научно-технической литературы из-за рубежа, для Шухова, по его собственным словам, означают лишения куда более тяжелые, чем недоедание и холод. А в декабре 1920 года Владимир Григорьевич вносит в свою черную общую тетрадь примечательную запись: «После трех лет умственного голода - первое посещение читального зала научно-технической библиотеки».

Шухов не просто просматривал журналы. Он читал их с карандашом в руках, беря на заметку все интересующие его факты, цифры, технические характеристики, формулы, статистические данные. Широта его интересов беспримерна. Внимание Владимира Григорьевича привлекают строительство нефтепровода в Бирме, выставка авиационных моторов в Париже, опыты радиотелеграфной связи между Америкой и Японией, новые турбины Кэртис на электростанции в Нью-Йорке, измерения солнечной радиации, рост мирового потребления каучука, исследования Эрнеста Резерфорда, пробивная сила снарядов разных калибров, сооружение небоскреба «Вулворт билдинг» в Нью-Йорке, «передача синематографа по проводу», скорость падения дождевых капель разного диаметра и многое-многое другое.

В нем никогда не угасает юношеская жажда все знать, во всем разобраться, его привлекают победы человеческого разума - будь то сфера чистой науки или же область промышленного производства. Именно это побуждает Шухова, наряду с записью о важных для него исследованиях напряжений в стальных резервуарах, проведенных Американским бюро стандартов, сделать в своей тетради пометку о строении атомного ядра или о скорости концентрации влаги в атмосфере.

Регулярно следя за ростом автомобильного производства в разных странах, Шухов, конечна, не мог не знать о растущих, как грибы после дождя, крекинг-установках Для получения бензина - его давнишнем изобретении. Скорее всего, Владимир Григорьевич, как мы уже говорили, просто не придавал особого значения своему старому, давно потерявшему силу патенту. Обнаружив в иностранном журнале схему водотрубного котла, почти полностью повторяющую его давнишнюю конструкцию, Владимир Григорьевич коротко помечает в своей тетради: «Пауэр» 8 ноября 27г. Мои котлы». Сказано так, словно случайно встретил на улице старого знакомого.

Что это? Чудачество, житейская неприспособленность? Нет, Шухов был достаточно осмотрителен, знал цену своим трудам и не забывал хотя бы через поверенного вовремя получить привилегию или патент. В то же время Владимира Григорьевича, по-видимому, отталкивали длительность, а то и бесплодность судебных разбирательств по авторским правам, и он предпочитал не убивать время на подобные тяжбы.

Скромность была определяющей чертой в облике Шухова. Даже заговаривая о приоритете, он меньше всего был похож на собственника, ревниво оберегающего свое достояние. Еще в начале девятисотых годов Шухову пришлось вступить в печатную полемику с инженером К. Есиповым, который опубликовал в «Бюллетенях Политехнического общества» статью, посвященную задаче о брусе на упругой основе. Статья изобиловала ссылками на иностранные источники, но обходила молчанием отечественные работы, в том числе принадлежащие Шухову.

«Упоминание о том, что я писал по этому вопросу раньше К. Есипова,- замечает Владимир Григорьевич,- делается мною отнюдь не с той целью, чтобы отстоять за собою право постановки первому этого вопроса, а потому, что в течение двадцати лет, истекших с появления моей первой статьи, мне пришлось много раз применять это уравнение в практике при расчете балок и убедиться, что простота его приложения решает очень легко весьма сложные вопросы».

Показав на ряде примеров, как он применял уравнение для решения различных технических задач, Шухов вменяет Есипову в вину крайнюю сложность математического процесса и то, что тот без всякой нужды рекомендует таблицы гиперболических функций для решения простого вопроса. И теперь, двадцать с лишним лет спустя, выступления Шухова по вопросу о приоритете продиктованы не ущемленным самолюбием, а стремлением оградить свою страну от незаслуженных обвинений в копировании иностранных технических достижений. А главное, он хочет уберечь отечественную технику от тех ошибок и просчетов, которыми ознаменовано американское промышленное развитие.

В беседе с комиссией Синклера Владимир Григорьевич не стал доказывать, что использование повышенного давления для расщепления молекул нефти имеет непосредственную связь с его работами в области проектирования и эксплуатации паровых котлов. Ведь в системе труб, примененных Шуховым для подогрева нефти, просматривается идея, развитая им же в конструкции водотрубных котлов. Наконец, опираясь на разработанные им ранее формулы для расчета цилиндрических резервуаров и котлов, Владимир Григорьевич выполнил статический расчет основных конструкций своей крекинг-установки.

Теперь Шухов берется за перо, чтобы восстановить историческую истину. В журнале «Нефтяное и сланцевое хозяйство» появляется его «Заметка о патентах по перегонке и разложению нефти при высоком давлении». Владимир Григорьевич считает необходимым подчеркнуть: созданная им конструкция аппарата для крекирования нефти основана на его предыдущих работах в области не только нефтеперегонного дела, но и теплотехники. «Для каждого занимающегося водотрубными котлами,- пишет он,- (а мне пришлось работать в этой области - имеются патенты на водотрубные котлы системы Шухова) и немного знакомого со свойствами нефти в отношении зависимости состава дистиллатов от давления и температуры, должно быть ясно, что для работы при большой температуре (до 400°) и при большом давлении (до 10 атмосфер) прибор должен иметь поверхность нагрева трубную, подобно водотрубным котлам. Для избежания накопления осадков кокса в трубах должна быть циркуляция. Если уклон труб не имеет естественной циркуляции, то следует ввести искусственную. Далее, очевидно, что прибор должен иметь дефлегматор».

Приводя описания аппаратов Бартона, Дэббса и авторов других самых распространенных в Америке вариантов крекинга, Шухов показывает, в каких наиболее существенных частях они буквально совпадают с установкой, запатентованной им еще в 1890 году. «Из этого краткого очерка видно,- заключает Владимир Григорьевич,- что русская нефтяная промышленность может спокойно строить аппараты для крекинга по любой из описанных систем, без упреков со стороны американцев в «даровом позаимствова-нии».

Эти же причины побуждают Шухова вновь вернуться к своему давнишнему исследованию о стальных нефтехранилищах. В 1925 году журнал «Нефтяное хозяйство» перепечатывает статью Шухова «Расчет нефтяных резервуаров», впервые появившуюся в журнале «Инженер» в начале восьмидесятых годов предыдущего столетия. В предисловии, написанном профессором Л. С. Лейбензоном, редакция поясняет, что статья Шухова давно уже стала библиографической редкостью, недоступной сегодняшнему читателю. Кроме того, исследование Шухова «приобретает еще и особое значение ввиду чрезмерного у нас увлечения американской практикой, в которой постройка резервуаров не стоит на такой высоте, как у нас в СССР».

В добавлении, которым Шухов счел необходимым снабдить свою старую статью, он пишет: «45-летняя практика постройки в России нефтяных резервуаров, основанная на теоретическом определении наивыгоднейших соотношений диаметра и высоты заданного объема, дает возможность точно определить наименьший вес материала, затраченного на постройку резервуара данного объема, и в этом отношении практика Соединенных Штатов ничего нового дать не может». (Надо сказать, что профессор Л. С. Лейбензон в своем предисловии выразился по этому поводу еще более категорично: «В классической стране нефтяного дела - Соединенных Штатах Америки - в деле сооружения резервуаров господствует грубый эмпиризм, нашедший отражение и в практике других стран»). Из расчетов, сделанных Шуховым заново, видно, что американские резервуары отличаются гораздо меньшим коэффициентом надежности, чем советские, иначе говоря, обладают недопустимо малым запасом прочности.

Уходят в прошлое хозяйственная разруха, голод и холод. Но трудности, вызванные гражданской войной и интервенцией, не изжиты. Не хватает топлива, шпал и рельсов для транспорта, стали и чугуна - для машиностроительных заводов. Шухова привлекают задачи, решение которых поможет преодолеть тяготы суровых лет. В период жесточайшего металлического голода Владимир Григорьевич задумывается над возможностями использования дерева, в частности стремится выяснить, «при каких условиях возможно и выгодно заменять в трубах металл деревом…» Этой проблеме посвящена его статья «К вопросу о деревянных трубах».

Такой трубопровод, но Шухову, должен состоять «из ряда склепанных по кругу деревянных планок, стянутых наружными железными обручами» (подобно боковым стенкам цилиндрических бочек, изготовляемых из клепок и обручей). Автор предвидит вопрос, который может возникнуть у читателя: зачем составлять трубу из деревянных планок, не лучше ли применить вместо обручей сплошную металлическую оболочку, попросту - железную трубу?

На первый взгляд это самое разумное решение вопроса, особенно если учесть, что по мере увеличения диаметра металлического трубопровода уменьшается расход металла. Так, если диаметр трубы возрастет вдвое, то количество металла для нее уменьшится в 8 раз. Увы, эти заманчивые преимущества призрачны. Если диаметр нефтепровод-ных труб, работающих под давлением 50 атмосфер, увеличить с 20 до 40 сантиметров, то необходимая толщина их стенок уменьшится с 8 до 0,5 миллиметра, сравняется с толщиной кровельного железа. Таким непрочным трубам не вынести перевозку, укладку, осадку грунта, давление земли.

Шухов подводит читателя к выводу о технической обоснованности деревянных трубопроводов. «Для внешней прочности,- говорит он,- дерево, а для сопротивления внутренним усилиям давления жидкости - железо, в форме обручей, заменяющих практически неисполнимую тонкую стенку трубы». В пользу деревянных труб говорит и примерное сравнение их с чугунными. Вес погонного метра чугунной трубы - 55 килограммов, деревянной - около 30 килограммов. По прочности деревянная труба превышает чугунную на 40 процентов, да к тому же обходится на 2/5 дешевле. Долговечность деревянных труб, почти не подверженных гниению, бесспорна.

Убедительно доказывая экономическую и техническую целесообразность применения дерева в строительстве трубопроводов, Шухов не позволяет себе чрезмерно увлечься. Если трубы подвержены гидростатическому давлению (например, в сети городского водоснабжения), предупреждает он, относительная выгодность дерева уменьшается. В этом случае предпочтительнее употреблять в дело трубы чугунные.

В сравнительно небольшой статье (четыре журнальных страницы) Владимир Григорьевич умудряется не только сообщить необходимые данные по расчету и конструированию деревянных трубопроводов, но и провести серьезный технико-экономический анализ проблемы. Работа Шухова помогает организовать изготовление деревянных труб в достаточно' широких масштабах, сберечь десятки тысяч тонн металла в тяжелые годы разрухи, когда производство чугуна, бывало, падало до 3 процентов от довоенного уровня.

Далеко позади остались годы, когда страну «петлей душил чугунный голод», а работа Шухова о деревянных трубопроводах не утратила своей актуальности. Для многих химических производств деревянные трубы более пригодны, чем стальные и чугунные, которые слишком подвержены воздействию щелочей и кислот. И еще одно преимущество есть у деревянной трубы - она не боится промерзания.

Мы уже говорили о том, что Владимир Григорьевич неоднократно использовал в своих проектах дерево и в сочетании с металлом, и как основной материал для покрытия зданий и резервуаров, для монтажных подмостей. Особое место в инженерном творчестве Шухова принадлежит проблеме металлодеревянных ферм для промышленных зданий, которой он настойчиво занимается в годы гражданской войны и интервенции. О значении этой работы свидетельствует отзыв Подольского государственного паровозоремонтного завода, написанный в двадцатые годы:

«Конструкция железодеревянных ферм по проекту инженера В. Г. Шухова была применена для перекрытия заводских зданий в 1918 году… Замена железных частей ферм деревом дала возможность в период металлического кризиса сделать перекрытие главного заводского корпуса и потребовала при площади более 6 тысяч квадратных сажен только около 12 тысяч пудов железа.

Простота конструкций дала возможность производить массовую заготовку как деревянных, так и железных частей ферм, что весьма существенно для экономии времени и средств. Кроме того, в конструкции удачно предусмотрена возможность заменять деревянные части железными без снятия стропил и без разборки крыш.

При установке ферм и покрытий крыши строительный отдел паровозоремонтного завода наблюдал за фермами в период 1918-1920 годов, причем зима в 1918 и 1919 годах отличалась изобилием снежных осадков. Снег не убирался с крыши в течение всей зимы. Вследствие этого наблюдение за фермами производилось при полной снеговой нагрузке. Однако никакой деформации в фермах обнаружено не было.

На основании всего изложенного заводоуправление свидетельствует, что, благодаря применению стропил инженера В. Г. Шухова, были разрешены чрезвычайно важные задачи достройки Подольского паровозоремонтного завода, столь необходимого Республике в настоящее время, и что собранные и поставленные национализированным предприятием А. В. Бари железодеревянные фермы инженера В. Г. Шухова блестяще оправдали свое назначение».

Строительство Подольского завода явилось в ту пору действительно одной из важных государственных задач. Надо учесть, насколько катастрофичным было в 1920 году состояние паровозного парка. Почти 60 процентов всех локомотивов требовали срочного ремонта. На некоторых дорогах насчитывалось 75-80 процентов «больных» паровозов. Железнодорожное сообщение здесь замирало. Подольский паровозоремонтный завод относится к числу пятнадцати важнейших предприятий, пущенных в первые годы Советской власти.

Даже в 1923 году, когда острота «чугунного голода» несколько спадает, все павильоны Первой сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки СССР сооружаются только из дерева. Журнал «Строитель» находит, что главное достижение выставки - «усовершенствование деревянного строительства». В 1928 году в «Записке об ученых трудах В. Г. Шухова» академики П. П. Лазарев и А. Н. Крылов отмечают: «В эпоху недостатка железа, в разгар революции Шухов с успехом использовал дерево для постройки разнообразных типов стропил и на основании простых теоретических соображений смог сократить чуть ли не вдвое расход материала и труда…»

 

Полпред техники

В лице Владимира Григорьевича молодая Советская Республика находит неутомимого консультанта и эксперта но самому широкому кругу технических вопросов. Поистине удивительна энергия Шухова в первые годы после революции. Сколько хозяйственных организаций, предприятий, отдельных лиц, сталкивающихся с необычными в их практике техническими задачами, обращаются к Шухову за советом и помощью! Владимир Григорьевич отвечает на все вопросы. Он испытывает радость и гордость, когда почтальон приносит ему очередную пачку писем и телеграмм. Гордость человека, сознающего, что он по-настоящему нужен своей стране, народу.

Обычно, говоря об инженерном творчестве Шухова, перечисляют его многочисленные проекты, конструкции, изобретения, его теоретические труды. О работе Шухова как консультанта и эксперта, особенно в первые годы Советской власти, упоминают лишь для характеристики его общественной активности, гражданской сознательности. Между тем и в этой области деятельности Шухова отчетливо сказываются важнейшие черты его инженерного мышления - умение четко определить условия поставленной задачи, отделить второстепенное от главного, и самое важное - глубоко научный подход к решению каждого вопроса.

В каждом случае Владимир Григорьевич дает дельный совет, находит экономически эффективное решение. Возникает необходимость подъема пассажирских, грузовых и военных судов, во множестве затонувших в годы гражданской войны и интервенции (проблема эта дважды обсуждается под председательством В. И. Ленина на заседаниях Малого Совнаркома в январе и феврале 1921 года),- Шухов помогает разработать проект, наблюдает за изготовлением глубоководного аппарата для этой цели.

Строители Шатурской станции - первенца ленинского плана электрификации - затрудняются в выборе: какому из проектов мачт для высоковольтной линии отдать предпочтение? Управление Шатурстроя просит инженера В. Г. Шухова дать заключение по следующим вопросам:

«Представляются ли принятые в проектах положения и детали правильными и целесообразными с конструктивной точки зрения? Представляются ли проектируемые типы опор достаточно надежными в смысле прочности и долговечности и достаточно удобными в отношении ремонта?

Представляются ли проектируемые типы опор достаточно удобными для постройки (сравнительно с американским типом) при наличных условиях выполнения?

Не усматриваете ли Вы вообще какие-либо обстоятельства, в силу которых применение этого типа опор надлежало бы считать нежелательным или преждевременным?

О согласии Вашем принять на себя вышеозначенную экспертизу не откажите уведомить.

Начальник Шатурского строительства А. Винтер».

В роли эксперта, консультанта Владимир Григорьевич неизменно проявляет серьезность, ответственность, добросовестность. Он никогда не позволяет себе ограничиться лишь общей оценкой проекта, скрупулезно проверяет все расчеты, научно обосновывает свои выводы. Именно так Шухов относится к переданному ему для экспертизы проекту нефтепровода Эмба - Саратов, поданному на конкурс под девизом «Красный круг в диске». Государственная важность проекта очевидна. В 1920 году Совнарком и Совет Труда и Обороны принимают специальное постановление об Алгембе (сокращенное название железнодорожной ветки Александров - Гай - Эмба), а также о нефтепроводе, который должен соединить эмбенские промыслы с Уралом и Саратовом. М. В. Фрунзе, которому было поручено использовать на этой стройке силы Красной Армии, называл Эмбу покуда единственным источником, откуда Советская Россия «может достать нефть, чтобы осветить свои жилища, пустить в ход остановившиеся фабрики и заводы, оживить движение на железных дорогах».

Внимательно изучив проект, Шухов обнаруживает в нем существенные ошибки и просчеты. «Для перекачки по длинным трубам одиночных насосов ставить нельзя,- отмечает Владимир Григорьевич.- Остановки насоса в конце хода вызывают сильные толчки в трубах. На всех нефтепроводах ставят насосы сдвоенные… Вместо обычно принятых резервуаров в проекте показан один открытый бассейн, наполовину углубленный в землю. Открытый бассейн неприемлем, так как он будет заноситься песком, и испарение с открытой поверхности вызовет большую потерю легких углеводородов нефти. На станциях нефтепровода надо ставить не менее трех резервуаров… Третий служит запасным на случай чистки одного из них».

Шухов-рецензент не только указывает, какие ошибки и неточности допущены в проекте, но и дает его автору предметный урок. Так, отметив, что объяснительная записка не содержит расчета деревянных труб, Владимир Григорьевич тут же приводит образец методики такого расчета. «Деревянные трубы образуются клепками, стянутыми обручами,- пишет он.- Обручи сопротивляются разрывающему усилию, вызываемому давлением жидкости, а клепки подвергаются ломающему моменту на. пролете между обручами». Рассматривая элемент клепки между двумя обручами «как балку, заделанную концами», Шухов предлагает формулу для ее расчета, с помощью которой находит, что распределение колец в деревянном трубопроводе сделано проектировщиком неправильно.

Казалось бы, обнаружив в проекте столь серьезные упущения и просчеты, Владимир Григорьевич мог, не раздумывая, вынести ему самый суровый приговор. Но критический разбор Шухов никогда не превращает в уничтожающий разнос. В работе есть хоть одна дельная мысль - и рецензент не позволяет себе пренебречь ею. Интересную идею Владимир Григорьевич сумел разглядеть и в проекте «Красный круг в диске». «Предлагаемая автором остроумная идея водяных каналов в стенках труб,- пишет он,- дает схему предохранения труб от утечки нефти и обещает безопасность в пожарном отношении. Вопрос о практическом осуществлении этой идеи может решить только опыт, который укажет, какое количество воды из каналов стен вытекает вне и внутри трубы».

Вопрос о постройке нефтепровода Эмба - Александров - Гай и далее к Саратову возник в один из самых трудных периодов гражданской войны, когда Грозный и Баку были отрезаны от Советской Республики и стал невозможным вывоз эмбенской нефти Каспийским морем. В этих тяжелых условиях нефтепровод был бы единственным средством транспортировки «черного золота» из последнего оставшегося у Советской Республики центра нефтедобычи. Однако меняется военно-политическая обстановка, и вопрос теряет первоначальную остроту. К тому же объем добычи нефти на Эмбенских промыслах не достиг такой величины, чтобы требовалась срочная прокладка нефтепровода большой протяженности. И неудивительно, что в рабочей тетради Владимира Григорьевича Шухова появляется датированная серединой мая 1926 года запись о ликвидации комиссии по строительству трубопровода на Эмбу.

Зато снова обретают жизненную силу прежние, разработанные Владимиром Григорьевичем сорок с лишним лет назад проекты магистральных трубопроводов для переброски кавказской нефти к берегам Черного моря и Волги. Созданная в Госплане СССР комиссия, в которую кроме Шухова входят будущие академики И. М. Губкин и Л. С. Лейбензон, поочередно изучает и оценивает проекты нефтепроводов Грозный - Петровск, Грозный - Царицын, Баку - Поти. Особое значение придается проектам трубопроводов Грозный - Туапсе, а также Баку - Батуми, разработка которых идет при деятельном участии Владимира Григорьевича.

«Решение ВСНХ и Госплана, состоявшееся в мае 1925 года, и решение СТО от 5 июня относительно прокладки нефтепроводов от Грозного и Баку к Черному морю знаменуют собой важный пункт в развитии нефтяной промышленности СССР,- отмечала печать.- Это есть поворотный пункт, от коего нефтяная промышленность пойдет по новому пути.

Несколько лет русская нефтяная промышленность имела «домашний» характер. Подавляющую часть своей добычи она давала на внутренний рынок, работала по старым образцам, архаическими приемами, и на заграничный рынок давала лишь ограниченные количества нефтяных продуктов.

Теперь положение меняется. Нефтяная промышленность СССР приобрела мировое значение. Грознефть и Азнефть превращаются в мировые тресты. На внешнем рынке они и их торговый орган - Нефтесиндикат - станут лицом к лицу с такими капиталистическими колоссами, как американский «Стандарт ойл», группа «Шелл» и «Англо-Персидская нефтяная компания»… Страна готовилась к индустриальному разбегу. Нефтяная промышленность в 1928/29 хозяйственном году выдвигается на второе место по размерам экспорта (первое занимает лесная). Отсюда размах нового строительства в нефтяной промышленности.

Судьбы отдельных изобретений и проектов Шухова, разработанных в дореволюционные годы, но так и не нашедших применения, наглядно показывают: нобели, та-гиевы, манташевы не склонны идти на затраты, которые не обещают мгновенного прироста капиталов. Да и сам экономический горизонт - период, в течение которого затраты должны окупиться,- при капитализме весьма ограничен. Объединить распыленные частные капиталы, мобилизовать их на поддержку такого мероприятия с отдаленным, так сказать, отсроченным эффектом, как строительство магистрального нефтепровода, оказалось безнадежно трудным делом.

Но теперь наступают новые времена. Ленин говорил, что, решая большие экономические проблемы, нельзя ограничиваться лишь арифметически точным подсчетом непосредственных затрат или коммерческой доходности в сегодняшних условиях. Арифметика сегодняшнего дня уже завтра рискует оказаться совершенно неверной. Предвидя хозяйственные нужды недалекого будущего, Советская власть смело идет на затраты, даже убыточные с точки зрения текущего спроса.

Владимир Григорьевич не может не видеть, что социалистическая система по самой своей природе является примером дальновидности экономики. И не случайно, возвратившись после сорокалетнего перерыва к проблеме нефтепроводов, Шухов предъявляет к ним новые требования - возможность увеличения пропускной способности в недалеком будущем в связи с намечающимся ростом народного хозяйства.

Так появляется новое теоретическое исследование «О применении петель в нефтепроводных линиях». Автор исходит из того, что проект нефтепровода должен предусмотреть наивыгоднейшую возможность увеличения пропускной способности линии без повышения предельного давления в трубах. Чтобы решить эту задачу, обычно прибегали к постройке дополнительных, промежуточных насосных станций. Шухов находит другой, более экономичный и остроумный способ. Когда возникает необходимость перегонять по трубопроводу больше нефти, чем предусматривалось первоначальным расчетом, можно проложить параллельно существующей линии дополнительный участок труб, так называемую петлю, или люпинг. Если количество нефти, перегоняемой по трубам, продолжает и дальше увеличиваться, люпинг можно наращивать до тех пор, пока он не сравняется длиной с основной линией. В чем выгоды шуховской петли? Устройство дополнительных станций перекачки с их сложным оборудованием обходится достаточно дорого. А мощность станций не может быть сразу использована в полной мере, так как количество нефти, перекачиваемой с промыслов, возрастает постепенно. Зато петля наращивается плавно, по мере роста расхода жидкости. Проектировщиков и строителей нефтепроводов работа Шухова вооружает формулами, с помощью которых точно определяется длина петли в зависимости от объема пропускаемой жидкости, диаметра труб и т. д.

Экономичность предлагаемого способа Владимир Григорьевич рассматривает на примере проекта нефтепровода Грозный - Туапсе. Чтобы удвоить его пропускную способность, понадобилось бы соорудить три дополнительные промежуточные станции. Вместе с расходами на оборудование и эксплуатацию станций это обошлось бы в 2 миллиона 70 тысяч рублей. Если же применить способ Шухова, то петля превращается во вторую линию нефтепровода стоимостью 750 тысяч рублей. Экономится 1 миллион 320 тысяч рублей!

Конец двадцатых годов знаменовался коренными переменами в облике нефтяной промышленности. Из чисто топливной она превращается в промышленность, выпускающую высокоценные светлые продукты - бензин, масла и т. д. Воплощается в жизнь мечта Менделеева о создании новых центров нефтепереработки на берегах Черного моря. Не только в Баку и Грозном, но и в Батуми и Туапсе строятся новые нефтеперегонные заводы.

При деятельном участии Шухова прокладываются нефтепроводы от Кавказских месторождений к Черному морю: сначала Грозный - Туапсе, потом Баку - Батуми. Это очень крупные по тем временам стройки, стоимость их определяется десятками миллионов рублей. Проекты Шухова, вокруг которых до революции десятилетиями шли бесплодные споры, теперь осуществляются в невиданно короткие сроки. Нефтепровод Грозный - Туапсе протяженностью 618 километров проложен за три года и входит в строй в 1928 году. Такими же темпами сооружается нефтепровод Баку - Батуми длиной 822 километра. Он принят в эксплуатацию в 1930 году.

В 1942 году, когда гитлеровские полчища вплотную придвинулись к отрогам Кавказского хребта, нефтепровод Грозный - Туапсе разобрали, трубы срочно перебросили на Волгу. Здесь была проложена новая нефтяная артерия Астрахань - Саратов, бесперебойно снабжавшая горючим наши танки, авиацию, автомобильные части.

Советская власть возвращает имя Шухова его изобретениям и открытиям в области нефтяного дела, дает им должную оценку. Так, 31 мая 1924 года Совет нефтяной промышленности под председательством Ивана Михайловича Губкина постановляет: «Принимая во внимание ряд выдающихся изобретений инженера В. Г. Шухова в области русской науки и техники, в частности крупнейшие достижения его в области чисто нефтяного дела, учредить в Московском высшем техническом училище на механическом отделении стипендию Совета нефтяной промышленности имени В. Г. Шухова в размере пятидесяти рублей в месяц».

Давнишние привилегии Шухова на крекинг-процесс извлекаются из недр архивов. Под наблюдением Владимира Григорьевича на заводе «Парострой» приступают к изготовлению деталей опытной установки для перегонки нефти под давлением и при высокой температуре. Аппаратуру решено установить под Москвой, на станции Кусково, на бездействующем нефтеперегонном заводе бывшего «Русско-Американского нефтяного производства» (том самом предприятии, в прошлом принадлежавшем Губонину, где полвека назад Шухов руководил установкой куба непрерывного действия системы Менделеева).

Подлинным возрождением идеи Шухова, применением его давнишнего открытия в широких промышленных масштабах следует считать строительство нового нефтеперегонного завода, спроектированного Владимиром Григорьевичем совместно с известным инженером-нефтяником, впоследствии членом-корреспондентом АН СССР М. А. Капелюшниковым и получившего название «Советский крекинг Шухова».

В конце двадцатых годов в Баку приезжает зарубежная делегация рабочих-нефтяников. Гостей удивляет буквально все: что женщины в Советской стране получают одинаковую заработную плату с мужчинами, даже занимают должности судей, что капитан танкера отчитывается на профсоюзном собрании перед матросами, что простой рабочий хорошо знает экономику своего промысла, а отпуск проводит в приморском санатории.

«Надо было видеть,-рассказывал журналист,- с каким чувством рассматривали наши гости прекрасную франтовскую крылатку владельца фирмы Нобель в костюмерной рабочего театра в Баку. У рабочих свой театр! И это возможно только потому, что от старых хозяев остались лишь цилиндры и крылатки, которые новые владельцы нефтяных промыслов и заводов надевают лишь тогда, когда изображают на сцене старый режим…»

Статью эту Владимир Григорьевич вспоминал в те дни, когда прибыл в Баку, чтобы принять участие в окончательной отладке и пуске завода «Советский крекинг». Уже шестое десятилетие пошло с тех пор, как молодой инженер Шухов строил в Азербайджане первые нефтепроводы, стальные резервуары. Метла революции начисто вымела отсюда наследников Нобеля, Мирзоева, Тагиева. Давно простыл след Манташева, Лианозова, Шибаева, многих «халифов на час», наживавших свои богатства хищнической эксплуатацией человеческого труда.

Не сразу приметишь, что город, гигантской дугой изогнувшийся вдоль морского берега, уже вступил в пору великих преобразований. Почти как прежде, выглядят улицы старых Сабунчей, узенькие, извилистые, начисто лишенные зелени. По-прежнему уныл и безрадостен лес буровых вышек. Но первое впечатление обманчиво. Рядом с мрачными дощатыми конусами старых буровых тут и там поднимаются к небу легкие металлические конструкции новых вышек. Куда меньше стало глубоких ям-амбаров, доверху заполненных нефтью. Зато стоят, сверкая на солнце свежей алюминиевой краской, новенькие резервуары - потомки тех металлических нефтехранилищ, что ставил когда-то на промыслах Владимир Григорьевич.

Уходит вдаль вереница стальных опор с белыми гирляндами изоляторов - линия высоковольтной передачи. По улицам, где женщину раньше можно было встретить лишь в чадре, теперь шагают девушки в косынках, с пачками книжек и тетрадей в руках. А неподалеку от Сабунчей раскинулся новый рабочий поселок имени Степана Разина. Одна из отрадных примет нового - крекинг-завод: стройные башни, сплетение труб, этажерки площадок с легкими переходными трапами.

В Баку Шухова принимают как дорогого гостя. Возят на машине по городу и его окрестностям. Показывают новую электростанцию, первую буровую в море, дома для рабочих, механизированные причалы в порту. В записной книжке Владимира Григорьевича относительно причалов краткая, но выразительная пометка: «Нет амбалов» (т. е. грузчиков).

Но все это только в свободные часы. А их не так уж много. Заседания в Азнефти и АзНИИ, устранение неполадок в аппаратуре и другие хлопоты, связанные с пуском «Советского крекинга», отнимают уйму времени.

«13 октября. Крекинг остановлен. Засорение в трубах. Повышение давления. Поехал на установку. Недостаточно понят парофазный процесс.

16 октября. «Советский крекинг» работает полным ходом. Идет парофазный газолин. Температура паров газолина при выходе 550°, при входе 250°.

23 октября. На крекинге с Капелюшниковым. Производительность погоноразделителей и холодильников не поддается проверочному расчету.

26 октября. Крекинг переделываем. Новые расчеты. Вечером поездка на Биби-Эйбат. Чудный вид на освещенный город. Луна и море.

28 октября. На крекинге занимался задвижками. Коксование и повышенное давление. Страшный норд. Сквозь оконные рамы бьет песчаный дождь. Ночью озноб и кашель.

30 октября. Крекинг идет. Хорошее давление. Бензин из газойля - одна тонна в час. Готовимся к отъезду».

Эти беглые карандашные заметки из записной книжки Шухова показывают, что командировка в Баку была далеко не отдыхом для 79-летнего инженера. Однако Владимир Григорьевич стойко переносит все трудности. Изобретателя крекинг-процесса не может не радовать то, что он, хоть и на склоне лет, увидел свое изобретение реализованным в крупных промышленных масштабах; что оно получило высокую оценку и признание Родины.

 

Великий инженер

– Я лишь теперь понимаю, как много может сделать инженер в новых условиях! - Эту мысль Владимир Григорьевич нередко высказывал, сопоставляя свое нынешнее положение с тем, которое он занимал в качестве главного инженера частной технической конторы.

В годы восстановительного периода, когда промышленное производство росло почти исключительно за счет пуска бездействовавших ранее предприятий и цехов, капитального ремонта и расширения старых фабрик и заводов, техническая контора и завод «Парострой», руководимые Шуховым, выполнили немало нужных для народного хозяйства дел.

Среди проектов, выпущенных конторой, к примеру, в 1924 году, мы обнаружим мост с 50-метровым пролетом под нефтепровод в Грозном, конструкции для электростанции в Нижнем Новгороде, водонапорные вышки для Орехово-Зуева и Самары. В перечне работ следующего, 1925 года значатся цехи Верх-Исетского и Белорецкого заводов, резервуары для Эмбанефти и Грознефти, мачты для линий электропередач Донецкого бассейна.

Надо отметить, что в эти годы техническая контора и завод «Парострой» выполняют ряд важных работ для Москвы. Это перекрытия библиотеки Дома союзов, клуба имени Кухмистерова, конструкции для зала пленумов МК ВКП(б) и завода «Пролетарский труд».

Позади остаются времена, когда пуск каждой шахты, каждого капитально отремонтированного завода становился праздником для всей страны. Возрождение промышленности разворачивается темпами, которые опрокидывают самые смелые расчеты. Новостройки перестают быть редкостью. Они растут в центре страны, в Москве и в Ленинграде, на Украине и в Белоруссии, на Урале и в Средней Азии.

В мае 1929 года в Москве в Большом театре заседает V съезд Советов. С докладом о первом пятилетнем плане Советской страны выступает председатель Госплана СССР Глеб Максимилианович Кржижановский. На сцене - огромная карта, где условными знаками отмечены будущие электростанции, заводы, фабрики, рудники. Рассказывая о великом плане созидания, докладчик показывает на карте промышленные гиганты, которые советский народ построит в глубине тайги, среди гор и степей. Многие стройки предвещают рождение совершенно новых отраслей промышленности.

В ряду решающих объектов, которые приковывают к себе внимание всего народа, стоят Магнитогорский, Кузнецкий и Запорожский металлургические комбинаты. Исключительная сложность и трудность этих строек не только в том, что они потребуют огромных людских и материальных ресурсов. Такие гиганты сооружаются в нашей стране впервые. Приходится решать сложные технические проблемы, создавать мощные строительные организации, промышленность строительных материалов, налаживать проектное дело, готовить квалифицированных рабочих.

Немало трудностей приходится испытать Шухову, когда он берется за проектирование некоторых цехов для Магнитогорского и Кузнецкого металлургических заводов (только для мартеновского цеха Кузнецкстроя надо, как помечено в тетради Шухова, выдать 170 чертежей). Трудности отчасти вызваны договорами о технической помощи, заключенными с крупными иностранными фирмами. Линия партии, направленная на использование мирового технического опыта, полностью оправдала себя. В целом помощь передовых промышленных фирм молодой Советской стране сыграла положительную роль. Однако далеко не все обязательства выполнялись добросовестно и в срок. Американская фирма «Мак-Ки» настолько затянула проектирование Магнитогорского комбината, что в 1932 году договор с ней расторгли и все проектные работы перенесли в Советский Союз.

Порой зарубежные проекты отличались ненужной монументальностью зданий, излишними запасами прочности. На состоявшемся в октябре 1930 года совещании руководителей строек-гигантов отмечалось, что на Нижегородском (ныне Горьковский) автозаводе не только в производственных зданиях, но и в главной конторе запроектированы огромные железобетонные колонны сечением 40- 60 сантиметров. Дорогостоящие излишества были навязаны американскими проектировщиками, которые решили застраховать себя чрезмерными прочностями.

Проектируя сооружения металлургических гигантов первой пятилетки, Владимир Григорьевич неуклонно придерживается своего всегдашнего принципа. После тщательного анализа различных вариантов он останавливается на таком техническом решении, которое требует меньше всего материалов, трудовых и денежных затрат. Принципиальные расхождения в методах проектирования приводят Шухова к резким столкновениям с консультантами зарубежных фирм. 2 августа 1930 года Владимир Григорьевич делает в своей тетради краткую пометку: «Проверка американцами наших расчетов и чертежей Кузнецкого строительства». Запись, датированная 3 августа, показывает, что научно обоснованным расчетам Шухова консультанты противопоставляют свои, весьма упрощенные расчеты, полностью списанные из распространенной тогда в Соединенных Штатах книги Мило «Проектирование сооружений сталеплавильных цехов».

«Сердечный припадок». Только эти два слова содержит запись от 5 августа. Нелегко, надо полагать, Владимиру Григорьевичу (в эту пору ему уже исполнилось 77 лет) давались длительные дискуссии и споры. На следующий день Шухов снова на ногах, снова продолжает борьбу за свой проект. Вот строчки, помеченные 6 августа: «Американцы настаивают на поправках нашего проекта Кузбасса. Требуют изменения колонн, верхних связей, оснований и т. д. Особые требования предъявляют к жесткости секций длиной 60 метров».

Запись, сделанная через десять дней, 16 августа, о встрече Шухова с американцем Эбергардтом и руководителем Кузнецкстроя И. П. Бардиным, не отвечает на вопрос, за кем осталась победа. Ответ можно найти в письме академика И. П. Бардина, написанном в пятидесятые годы, которое хранится в архиве АН СССР. Оно приводится почти полностью:

«Мне посчастливилось самому в период постройки Кузнецкого завода пользоваться советами Владимира Григорьевича и работами созданной им проектной конторы на Кривоколенном переулке. Несмотря на свой возраст, Владимир Григорьевич всегда принимал личное участие даже в разработке рабочих чертежей мартеновского цеха Кузнецкого завода.

Небезынтересна краткая характеристика темпа и качества проектирования этого сооружения, выполненного под руководством Владимира Григорьевича без какой-либо иностранной помощи, так как американские консультанты приехали лишь тогда, когда не только были уже готовы рабочие чертежи, но даже были изготовлены основные колонны, и им пришлось согласиться с проектом «Паро-строя».

Это мартеновское здание по количеству печей, по их размерам и тоннажу являлось в те времена первым в мире. К проекту приступили в августе 1929 года, рабочие чертежи стали получаться в июне 1930 года. Четыре печи вместе со зданием на шесть печей были готовы в сентябре 1932 года, и первая печь дала первую плавку.

Здание было значительно экономнее последующих мартеновских цехов других заводов, спроектированных под руководством американцев. Оно было рассчитано сразу на двойную садку и в эксплуатации не потребовало никакого укрепления подкрановых балок и колонн.

В последующей эксплуатации в суровых условиях сибирской зимы это здание показало себя исключительно хорошо, не потребовав никаких дополнительных реконструкций. По производству стали в одном здании цех, спроектированный конторой Шухова, не имеет себе равных в мире.

Этим всем мы обязаны громаднейшему опыту, знаниям, трудолюбию, исключительной скромности этого великого инженера и созданной им школе. Забыть такие заслуги и не изучить все оттенки его творческой жизни нельзя, надо на них учиться».

Уместно напомнить, что Владимир Григорьевич был первым из плеяды виднейших русских инженеров, избранных действительными членами Академии наук СССР. В 1932 году такой же высокой чести удостоились начальник и главный инженер Свирьстроя Г. О. Графтио, начальник Днепростроя А. В. Винтер, главный инженер этого строительства Б. Е. Веденеев, главный инженер Куз-нецкстроя И. П. Бардин.

Впоследствии Иван Павлович Бардин много лет занимал почетный пост вице-президента Академии наук СССР, руководил крупнейшими научно-исследовательскими институтами черной металлургии и обогатил эту отрасль многими ценными работами. И все же на вопрос, какой свой труд он считает наиболее важным для себя, Иван Павлович неизменно отвечал: «Строительство Кузнецкого металлургического завода». Эти слова помогают нам оценить также значение того вклада, который внес Владимир Григорьевич Шухов в проектирование и сооружение крупнейших строек первой пятилетки.

Пятилетний план, который Мариэтта Шагинян в то время очень образно и точно определила как детище огромного интеллектуального напряжения, увлекает небывалым размахом свершений лучшие умы страны. Старый человек, чья жизнь клонится к закату, являет собой в эти годы разительный пример неиссякаемой работоспособности, ответственного отношения к делу, творческого горения.

На восемьдесят первом году жизни Владимир Григорьевич оформляет авторское свидетельство на новую конструкцию затвора для сухих газгольдеров. До тех пор наиболее надежными считались патентованные затворы немецких фирм, которые импортировались и в нашу страну. Расходы по сооружению газгольдера емкостью 100 тысяч кубометров отягощались весомой надбавкой в 25 тысяч рублей золотом. Эту сумму надо было выплатить за пользование немецким патентом.

Исключительная важность проблемы надежности затвора (малейшая неполадка в нем грозит взрывом огромной силы) привлекла внимание Шухова к этому устройству. «Приспособление для прижатия к стене резервуара уплотнительных колец для поршней сухих газгольдеров» - так сформулирована суть изобретения в авторском свидетельстве, полученном Шуховым в 1934 году.

За восемь лет - с 1926 по 1934 год - Владимир Григорьевич осуществляет столько же изобретений, сколько за двадцать два года до Октябрьской революции. Все свои патенты он безвозмездно передает Родине.

Поднимаются новые корпуса индустриальных гигантов, получают боевое крещение новые рабочие кадры. Вместе с ростом объемов строительства на первый план все отчетливее выдвигаются проблемы, которыми Шухов занимался еще в далеком прошлом,- типизации и стандартизации конструкций и сооружений. В дореволюционные годы работа Шухова в этой области была, по существу, ограничена рамками деятельности технической конторы. Теперь при участии Владимира Григорьевича разрабатываются общесоюзные стандарты горизонтальных и вертикальных водотрубных котлов его системы, металлических резервуаров, составляются типовые проекты водонапорных башен, морских и сухих газгольдеров.

Шухова привлекают к решению самого широкого круга вопросов изготовления и монтажа металлических конструкций. Как вспоминают люди, работавшие с Владимиром Григорьевичем, он один как бы заменял собой целый технический институт. Советами и консультацией Владимира Григорьевича пользуются при проектировании прессового цеха Краматорского машиностроительного завода, мартеновских цехов Чусовского и Нижне-Тагильского металлургических заводов, корпусов Таганрогского трубного завода, типовых радиомачт.

«Когда авиационная промышленность занималась проектированием гигантского по тем временам самолета «Максим Горький», впоследствии трагически погибшего,- вспоминает один из сотрудников Шухова,- нам предложили запроектировать большепролетный ангар. Однажды утром ко мне подходит Владимир Григорьевич, передает сделанный от руки эскиз четырехшарнирной арки с пролетом в 45 метров и предлагает заняться разработкой такого проекта. Оригинальное решение Шухова было быстро осуществлено. Началось строительство подобных ангаров, в свое время считавшихся удачными».

Казалось бы, что общего между авиационным ангаром и минаретом, построенным еще в XV веке? Как говорится, дистанция огромного размера. Блестящая инженерная интуиция Шухова, его умение находить простое и остроумное решение самых сложных и трудных вопросов строительной практики получили настолько широкую известность, что к нему обращаются с просьбой помочь в восстановлении древнего архитектурного памятника Средней Азии. Один из минаретов здания медресе, построенного в Самарканде по замыслу знаменитого астронома Улугбека, во время землетрясения сильно накренился. Крен продолжал увеличиваться, что грозило памятнику полным разрушением. Еще в годы гражданской войны минарет укрепили временными оттяжками - тросами. Судя по записям Шухова, разговоры о выпрямлении минарета шли еще в 1922 году. Но практически приступить к делу удалось лишь десятилетием позже.

О том, чтобы выпрямить минарет с помощью тросов, постепенно вытягиваемых лебедками, не могло быть и речи. Ствол его был бы неминуемо сломан. Полную гарантию целости башни не давали и другие проекты ее выпрямления. В молодости Владимир Григорьевич любил в шутку демонстрировать своим друзьям эффект расчета устойчивости. Для этого обычно избирался человек внушительного роста и солидной комплекции. Измерив рост, ширину плеч и узнав примерный вес подопытного, Шухов что-то прикидывал в уме - видно, определял центр тяжести - и наносил мелом метку на его рукав. Затем, честно предупредив жертву, что сейчас свалит ее с ног, Шухов внезапно наносил сбоку удар ребром ладони по намеченному месту. Дюжий детина терял равновесие и под дружный смех собравшихся падал.

Способ выпрямления минарета, предложенный Шуховым, конечно, имел мало общего с этим невинным развлечением. Скорее, наоборот, он был основан на выборе наиболее выгодной, вернее, безопасной траектории перемещения центра тяжести. Специалисты, ранее рассматривавшие этот вопрос, сходились на том, что опустившуюся сторону минарета надо поднимать на высоту образовавшейся просадки. Но Шухов нашел, что легче опускать минарет, чем поднимать его. Ведь опускается башня под действием собственного веса, а подъем происходит при помощи механической силы. Кроме того, следует, считал Владимир Григорьевич, как можно меньше перемещать массу минарета. Тогда легче избежать сотрясений во время восстановительных работ.

Специальные конструкции для выпрямления башни - металлическая обвязка, мощные двутавровые балки и шарниры, подведенные под ствол минарета, были выполнены по проекту Шухова с исключительной точностью размеров. Благодаря оригинальному методу, разработанному Шуховым, обвязка и металлическое основание под стволом минарета плавно поворачивались вместе со всем огромным сооружением, уменьшая первоначальный наклон. Выпрямление было начато 7 января и закончено 11 января 1932 года. «Во время работ не обвалилось ни одного кирпичного основания и…не появилось ни одной новой трещины»,- говорится в письме, полученном Шуховым из Самарканда.

Блестяще проведенная реставрация ценного исторического памятника вошла в историю классических работ по восстановлению архитектурных сооружений.

Рассказ о падающем минарете - лишь взятый наудачу эпизод, показывающий, какую обширную и разнообразную работу вел Владимир Григорьевич, уже давно перешагнувший тот возрастной рубеж, когда люди обычно вкушают сладость заслуженного отдыха.

И все же годы берут свое. Все чаще в рабочей тетради Шухова появляются записи в несвойственном ему ранее тоне:

«Начинаю уставать от заседаний… Постановление об образовании комиссии по замене железа деревом (Шухов и Гениев). А работать некому.

Чувство усталости.

Спешка со спецификациями новых объектов не дает спокойно работать. А резервуары и колонна Юргенсона требуют серьезности».

Объем работ, выполняемых проектным бюро (так к началу тридцатых годов называется техническая контора, которой уже много лет руководит главный инженер Шухов), растет с каждым годом. Шухов уже физически не может проверять так скрупулезно, как раньше, всю техническую документацию. Нередко спешка сказывается на качестве проектов. Об этом свидетельствуют записи Владимира Григорьевича:

«Ошибки в проекте Оренбургского резервуара.

Чертежи подъема башни в Растяпине составлены плохо.

Упущения в проекте провесного днища».

Для Шухова характерно, что даже в личных записях он не называет ни одного из конкретных виновников ошибок и просчетов. Всю полноту ответственности за упущения Владимир Григорьевич берет на себя. В этом убеждает следующая запись в его тетради: «Ослаблен у меня процесс надзора над деталями. При выполнении проектным отделом моего эскиза я упускаю анализ деталей. Полагаюсь на опыт сотрудников».

В 1930 году Шухов отказывается от должности главного инженера проектного бюро института «Стальмост».

Практиковал когда-то по соседству с Шуховым довольно известный московский врач. В пору процветания он разъезжал по улицам в хорошем экипаже, едва поспевая с визита на визит, но, состарившись, растерял обширную практику. С утра, аккуратно причесанный и выбритый, старый доктор садился за свой письменный стол, где лежали в готовности стетоскоп и пачка рецептурных бланков, перелистывал, поблескивая стеклами пенсне, страницы медицинского журнала и долгими часами тщетно ждал звонка пациента.

Не такова ли будет и его, Шухова, старость? Может быть, подобными размышлениями был занят Владимир Григорьевич во время прогулки по Садовому кольцу, когда его встретил прежний сослуживец, один из сотрудников «Стальмоста». Задумчиво выслушал Шухов рассказ о последних событиях в проектном бюро, заверения в том, что все рады были бы его видеть, что по-прежнему любят его.

– И в музеях у каждого из нас есть любимые экспонаты,- философски заметил на это Владимир Григорьевич.

Когда, прощаясь, Шухов пожаловался на недомогание, собеседник настоятельно посоветовал ему как можно больше бывать на воздухе.

– В таком случае самым здоровым человеком в нашем доме должен быть дворник,- развел руками Владимир Григорьевич.- Он целыми днями подметает тротуар, поднимая при этом облака пыли.

И все же до последних дней жизни Шухов никак не мог жаловаться на одиночество. В двери его квартиры на Зубовской площади стучались профессора, инженеры-строители, архитекторы, моряки, нефтяники, энергетики. Все знали, что Владимир Григорьевич, невзирая на свои преклонные годы, даст дельный совет, подскажет смелое и оригинальное решение.

«Из бесед с Владимиром Григорьевичем,- пишет Г. М. Ковельман,- мне особенно запомнился разговор о высотных сооружениях в 1937 году. Владимиру Григорьевичу было уже около восьмидесяти четырех лет. Выезжать из дому ему было утомительно. Но его квартира продолжала оставаться центром многих технических начинаний.

Уже при входе в переднюю я услышал чей-то смех. Вероятно, он был вызван очередной шуткой Владимира Григорьевича. Через минуту показался и сам хозяин и, добродушно улыбаясь, ввел меня в свой кабинет, где уже сидело несколько гостей.

Сразу о деле ни в коем случае нельзя было говорить. Как обычно, первые полчаса отводились той легкой, всегда интересной беседе, которую не мог не ожидать, предвкушая удовольствие, каждый приезжавший к Шухову. В ходе этой беседы, оставлявшей какое-то удивительное ощущение живой мысли, Владимир Григорьевич неизменно и искренне интересовался, «как жив-здоров» собеседник, с неподдельным юмором сообщал о каких-либо казусах из своей жизни.

– Ну-с, а теперь перейдем к делу,- сказал Владимир Григорьевич,- и начал внимательно, не спеша, просматривать проектные материалы. В тот день я принес Шухову свой проект 600-метровой башни, премированный затем на Всесоюзном конкурсе ВНИТО строителей, посвященном 20-летию Октября. Башню эту, предназначенную для коротковолновых передач и других целей, по проекту предполагалось возвести в Москве, в парковом массиве «Зеленый стан».

Уточнив со свойственной ему обстоятельностью все детали проекта и сделав ряд замечаний о дальнейшей разработке темы, Владимир Григорьевич, не ожидая просьбы, тут же написал свой отзыв… Затем, задумавшись на несколько минут, Владимир Григорьевич заметил:

– Это, конечно, закономерно, что самые большие высоты будут достигнуты именно у нас. Иначе и быть не может в наших условиях. И как же это хорошо! Самое, знаете ли, невыносимое, что может быть в жизни,- это стояние на месте. Нам ведь необходимо продвигаться вперед. Очень необходимо.

Когда я спросил Владимира Григорьевича, не утомила ли его столь затянувшаяся беседа, он с деланной суровостью ответил:

– Как же вам не стыдно такой вопрос задавать? Вы что же, не видите, как я еще молод? Не видите, что чертежи ваши я без очков читаю? Пока получается… Знаете,- добавил он каким-то очень доверительным тоном,- я ведь как ребенок радуюсь, когда ко мне приезжают за советом. Вот с утра у меня были нефтяники. Со всех концов страны мои бывшие питомцы приезжают. И, поверите, такие все важные стали: тот директор, этот главный конструктор. Все самые что ни на есть главные. Только одна мысль меня все гложет,- заметил Шухов, лукаво усмехаясь.- Зачем нужен вам такой старик? Не из вежливости ли больше приезжают? Пусть, мол, Шухов думает, что он еще полезен. Пожалуй, верно!

И Владимир Григорьевич от души рассмеялся.

– Вот со всеми вами мне просто. Но, бывает, приезжают корреспонденты, хотят проинтервьюировать меня. Придут, знаете, а мне и говорить как-то неловко. Ведь все сверстники мои, увы, уже давно умерли. Проверить то, что я скажу, ни у кого нельзя. Ну, каково же мне рассказывать в этих условиях?

После беседы о последних событиях в нашей стране и за рубежом Владимир Григорьевич, как обычно, не преминул доставить мне удовольствие, показав через большой стереоскоп несколько сделанных им чудесных объемных снимков из богатой коллекции, собранной за много лет.

Как только я вернулся в институт, меня немедленно обступили товарищи, требуя подробного отчета о моей поездке к Шухову, о нашей беседе. Это стало уже своеобразной традицией в нашем коллективе».

Человек, в котором душевная красота, скромность, отзывчивость, неизменная доброжелательность сочетались с редкостным инженерным дарованием, с широкой эрудицией,- таким остался Владимир Григорьевич Шухов в памяти всех знавших его.

 

Уроки Шухова

Из иллюминатора космического корабля наша планета видится по-новому. Широта обзора - то, что ученые называют генерализацией взгляда - открывает ранее ускользавшие от нас черты в облике Земли.

Время способно творить такие же чудеса, как и пространство. «Каждая эпоха, приобретая новые идеи,- говорил Гейне,- приобретает и новые глаза и видит в старинных созданиях человеческого духа много нового». Если опустить эпитет «старинный», вряд ли уместный, когда речь идет о технических идеях Шухова, то мысль эта верно отразит наше отношение к наследию великого инженера.

C орбиты времени лучше просматривается обширное поле научных и инженерных поисков Шухова. И сегодня, заново оценивая его труды, его творческие методы, специалисты открывают в них то, что не было замечено или по достоинству оценено современниками.

Не приводит ли широта интересов к поверхностности, к верхоглядству? Вопрос можно сформулировать и так: если Шухов сумел оставить след в самых разных областях инженерного дела, то каких высот он мог бы достигнуть, сосредоточившись на чем-то одном? Может быть, столь обширный диапазон - порождение прошлого, когда инженер пробовал свои силы во многих областях лишь потому, что уровень промышленного развития был низок?

Прежде всего надо подчеркнуть, что последние двадцать лет прошлого столетия и первая треть нашего века - время, на которое приходятся наиболее плодотворные годы Шухова,- отмечены достаточно высоким развитием техники. Известно, что не уменьшается, а, наоборот, возрастает потребность в проектировщиках широкого профиля, которые в состоянии не просто постигнуть, скажем, природу технологического процесса, но и описать ее на языке математики, которые способны четко представлять всю последовательность работ по реализации технической идеи, быть активными участниками ее развития и совершенствования. Командиры производства разыскивают конструкторов широкого профиля, умеющих масштабно мыслить, применять принципиально новые технические решения.

Учитывая растущие потребности народного хозяйства, пытаясь «смоделировать» интеллект специалиста завтрашнего дня, ученые считают одним из наиболее острых вопрос о широте научной эрудиции. Слишком узкие рамки профессиональной подготовки могут неблагоприятно сказаться на развитии новых направлений, стать почвой для технического консерватизма. Все это говорится к тому, что энциклопедичность творчества Шухова, так же, как и его фундаментальные математические познания, поучительны и в наши дни.

Еще в восьмидесятые годы прошлого века, когда Шухов делал первые шаги на инженерном поприще, известный ученый, профессор Л. В. Кирпичев жаловался на то, что многие изобретатели не желают стеснять себя ни свойствами материалов, ни способами реализации идеи, представленной обычно «в виде схематического чертежа или грубой модели, без следа конструкторской разработки…»

Предоставлять производственникам «доводить до ума» скороспелые, основательно не продуманные идеи - вот что абсолютно чуждо Шухову. Его чертежи можно было спокойно передавать на производство. К его работам всегда были приложены необходимые для практиков таблицы заранее вычисленных величин. Им были продуманы и учтены все требования производства, экономики. Вот почему инженерные решения Шухова не старятся многие десятилетия.

Академик Б. Е. Патон в одном из своих выступлений отмечал, что прогрессивные идеи иной раз как бы застают машиностроителей врасплох. Нередко выясняется, что нужные материалы еще не освоены производством, что надо разрабатывать оригинальные конструкции и технологию, что требуется коренная реконструкция предприятия или даже строительство нового. В итоге проектировщики принимают не самые лучшие решения. Разве не поучителен в этом смысле опыт Шухова, который в своих проектных решениях неизменно опирался на комплексный учет требований производства, технологии, экономики?

Наивыгоднейший - вот определение, к которому Владимир Григорьевич питал особое пристрастие и которое мы неизменно встречаем на страницах его печатных работ. Если Шухов занимается проектированием стальных резервуаров, он ищет именно наивыгоднейшие их размеры, обеспечивающие минимальный вес и стоимость нефтехранилищ. Решая проблему перекачки нефти, Шухов опять-таки делает расчет наивыгоднейшего трубопровода для различных условий. Изучая работу насосов прямого действия, он тоже находит наивыгоднейшие соотношения между размерами паровой части этих механизмов. А в своей классической работе «Стропила» Шухов исследует возможность «наивыгоднейшего геометрического расположения всех частей фермы». Можно смело сказать, что под знаком поиска наивыгоднейших решений проходит вся инженерная деятельность Шухова.

На рубеже XIX и XX веков инженер П. К. Энгельмейер, автор многих книг по вопросам технического прогресса, авторитетно заявлял, что «во главе крупного промышленного дела всегда стоят два директора - технический и коммерческий». Первого интересует только производство, второго - финансовое благополучие предприятия. Утверждение это никак не согласуется с многолетней деятельностью Шухова - главного инженера крупной по тем временам технической конторы. Владимир Григорьевич уже смолоду прекрасно понимал: не все то, что осуществимо технически, целесообразно экономически. В технических решениях Шухова всегда заложен трезвый экономический расчет.

Определить такие размеры сооружения, при которых ежегодная стоимость его эксплуатации вместе с ежегодными процентами на затраченный капитал составила бы возможно меньшую величину - вот задача, которую ставит перед собой Шухов еще в раннюю пору своей инженерной деятельности, приступая к новому проекту - будь то нефтепровод или городской водопровод. Стремление рассматривать вопросы техники и экономики в органическом единстве не изменяет ему и тогда, когда он знакомится с новыми журналами и книгами. Записав такие данные из журнала «Engineer», как водоизмещение, мощность двигателей, осадка и стоимость нового океанского лайнера «Олимпия», Шухов не может удержаться, чтобы не подсчитать тут же, во что примерно обошлась тонна конструкций судна.

Сегодня мы стремимся получить максимум материальных ценностей с минимальной затратой общественного труда, сделать возможно больше и лучше в самый короткий срок. Не случайно вместе с миллионами телезрителей мы внимательно выслушиваем пылкие речи об удешевлении литья, которые произносит «человек со стороны» - Алексей Чешков. На знамени десятой пятилетки стоят два слова - эффективность и качество. Шухов был одним из тех инженеров, кто боролся за это всю свою жизнь. Поэтому так привлекательно для нашего современника творчество Владимира Григорьевича, умевшего снизить до предела расход материала, труда, рабочего времени, денег.

Вроде бы частность - умение Шухова обходиться минимумом технической документации (по свидетельству сотрудников конторы, иной раз на чертежном листе помещался весь проект). Но это качество очень важно именно для наших дней. Многие авторитетные специалисты утверждают, что сокращение объема технической документации следовало бы планировать проектным и конструкторским организациям примерно так же, как показатели повышения производительности труда.

Даже далекие от техники люди испытывают особую радость, знакомясь с подлинно удачными работами проектировщиков, конструкторов. Безукоризненный расчет, оптимальное конструктивное решение нередко доставляют чисто эстетическое наслаждение. В английском журнале «Interdisciplinary Science Review» профессор Блэк утверждает, что вереница электромачт, шагающих по зеленым лугам, не менее приятна для наших глаз, чем мельница XVII века, простершая свои крылья над тихой деревушкой. Стройные башни и замысловатая паутина трубопроводов современного нефтеперегонного завода могут вызвать у нашего современника эстетическое чувство, подобное тому, которое возникает при взгляде на средневековый готический собор. Правда, такое восприятие пришло к людям не сразу. Не так давно в произведениях технического творчества отказывались находить общее с искусством. В прошлом веке далеко не всем по вкусу пришлись пространственные конструкции Шухова. Для того времени характерна неспособность оценить своеобразную красоту инженерных сооружений и конструкций. Старание придать детищам технической мысли привычный для эпохи облик невольно скрывало их благородную простоту, изящество пропорций.

Было время, когда паровые двигатели устанавливали, словно монументы, на массивные пьедесталы, обставляли классическими колоннами, швейные машины декорировали вычурными чугунными кружевами, золоченым орнаментом. Известно, что сам Брюнель замышлял оформить свой Клифтонский висячий мост в древнеегипетском стиле. Следуя этой традиции, архитектор Померанцев не удержался от того, чтобы «украсить» инженерный павильон Шухова на выставке 1896 года пилястрами и шпилями. Величественная простота конструкций уступала место буржуазной благопристойности.

Строительные конструкции Шухова - провозвестник того времени, когда сооружения и машины, задуманные и выполненные для сугубо практических целей, обретут эстетические достоинства, когда, по меткому выражению Бориса Агапова, «математика породит художество». Сооружения, спроектированные Владимиром Григорьевичем, и сегодня пленяют нас кажущейся невесомостью, соразмерностью частей. Его гиперболоидные башни наводят на мысль, что в их проектировщике таится душа художника. В любой из выдающихся работ Шухова художественная интуиция сочетается с безупречным математическим расчетом.

Мы не удивляемся, когда конструктор, технолог, лаборант пишет картину, музицирует, увлекается резьбой по дереву, если это делается в часы досуга. Но Владимир Григорьевич не из тех людей, художественный дар которых заявляет о себе только за порогом рабочего кабинета, лаборатории, конструкторского бюро. Искусство для него - не страна прекрасных снов, не волшебная возможность забыть о повседневной работе. Художник просыпается в Шухове в процессе инженерного творчества. Изящество простоты присуще и его формулам, и его сооружениям. Первые нефтепроводы, резервуары, нефтеналивные баржи, крекинг-установки, сетчатые покрытия и башни… Иной улыбнется - когда все это было! Стоит ли прошлое вспоминать? Теперь поворот жизни иной. Научно-техническая революция. Но давайте спросим себя: а не обязаны ли мы охранять и поддерживать устои моста, ведущего из прошлого в будущее? Разве не мы призваны в целости передать потомкам богатства разума, унаследованные от предков? К тому же то, что создано Шуховым, никак не отнесешь к образцам инженерной палеонтологии, пригодным лишь для музеев «вымершей техники».

Длинные пассажирские составы втягиваются под перекрытия дебаркадера Киевского вокзала. Непрерывный людской поток течет под стеклянными сводами ГУМа. Каждый вечер поднимается занавес в «старом» (как непривычно это звучит!) здании Московского Художественного театра. Металлические конструкции этих и многих других сооружений, спроектированных много лет назад Шуховым, по-прежнему в строю.

Но еще важнее - неувядаемая молодость идей Шухова, развитие созданной им школы инженерного творчества. Из технической конторы, которой руководил некогда Шухов, вырос институт ЦНИПИпроектстальконструкция. Этот большой научно-технический Центр с многотысячным коллективом не только занимается исследовательской и конструкторской работой, но и определяет научную политику в области металлостроительства.

Творчество Шухова удивительно созвучно тому стилю инженерного мышления, который складывается в наше время.

Когда академик Л. В. Канторович говорит, что ясность, точность и лаконичность математического видения мира, его описания незаменимы для современника научно-технической революции последней четверти XX века - в памяти оживает образ Владимира Григорьевича Шухова, инженера, в совершенстве владевшего математическими методами исследования.

Когда печать сообщает о проекте промышленного здания, перекрытие которого сконструировано по образцу паутины, о макете рынка, необычная крыша которого, изготовленная в виде вогнутого листа, словно парит в воздухе, разве не узнаем мы знакомые очертания висячих конструкций Шухова? Проект стадиона с мембранным перекрытием, воздвигаемого в Москве для Олимлиады-80, «кажется дерзким даже сегодня, хотя прототип его был выполнен более восьмидесяти лет назад выдающимся русским инженером В. Г. Шуховым,- пишет «Правда».-…Видятся гигантские кинотеатры, огромные выставочные залы, складские помещения, ангары, возможно, даже целые города с искусственным климатом под висячей крышей-мембраной».

Наследие Шухова - великого русского инженера, ученого, патриота - вводит нас в страну технической романтики. Его пример увлекает поисками новых идей и решений, учит видеть необычное в обычном, открывать новые стороны в привычном и примелькавшемся. Творчество Владимира Григорьевича Шухова принадлежит не только прошлому, но и будущему. Оно озарено светом завтрашнего дня, предчувствием новых смелых свершений и открытий.