Крэн был усердным учителем. Для мужчины его возраста, а к тому времени, когда началась наша связь, ему уже стукнуло пятьдесят, он обладал на удивление могучей потенцией. В то время мне еще не с кем было его сравнивать, и это меня не особенно удивляло. Только потом я поняла, насколько он отличался от других мужчин. Впоследствии я часто думала о том, каким он был в молодости – его жена, вероятно, не знала ни минуты покоя и даже, может быть, испытала облегчение, когда, сделав ей четырех дочерей, он устремил свой ненасытный аппетит на сторону.

Его познания в области любовных утех были безграничны. У Крэна было много иллюстрированных книг, в которых описывались всевозможные способы любви, и он часто требовал, чтобы мы воспроизводили в жизни то, что было изображено на гравюрах. Иногда эти попытки приводили к поистине смехотворным результатам, и мы оба разражались беспомощным, но искренним хохотом. Иногда я начинала протестовать, когда тот или иной рекомендуемый способ казался мне противоестественным – особенно тогда, когда предлагалось воспроизводить нормальные позы «с точностью до наоборот». Однако Крэн всегда отбрасывал мои возражения в сторону.

Главный его довод заключался в том, что слияние мужчины и женщины должно приносить им обоим самое большое наслаждение в жизни, а потому абсолютно все, что бы они ни делали для достижения этой цели, может считаться оправданным. Он был моим единственным учителем в этой области, и в то время мне ничего иного не оставалось, как соглашаться на все его причуды. Только потом я поняла, насколько необычным был этот его подход к любви. Даже сейчас, спустя много лет, общество все еще не приемлет таких взглядов.

Как бы то ни было, первый год нашей связи вспоминается мне как время бесконечных экспериментов. Иногда Крэн впадал в раж и после ухода слуг обнаженный гонялся за мной по всему дому. В такие минуты он удивительно походил на огромного волосатого сатира, я же была робкой нимфой. Настигнув, он неистово бросался на меня, как Бахус на нимфу, и овладевал мною похотливо и с криками. Иногда он бывал таким нежным и предупредительным, как сам Казанова, подолгу лаская каждую чувствительную точку моего тела и медленно доводя нас обоих до высшего наслаждения.

Как это ни странно, но при всем своем умении ему никогда не удавалось подарить мне полного счастья. Очень часто, когда он уже спал, я лежала без сна, испытывая странное чувство неудовлетворенности. Может быть, это объяснялось тем, что в пору нашей с Крэном связи мое тело еще не окончательно созрело, а может быть, разгадку надо было искать в другом: я еще не знала подлинной любви, а без нее, мне кажется, полное удовлетворение для женщины невозможно. Мне удалось испытать истинное наслаждение гораздо позже, когда я встретила свою настоящую любовь.

Занятия любовью были, разумеется, не единственной наукой, которую преподал мне Крэн. Вместе с ним я впервые по-настоящему вышла в свет. Белль, конечно, научила меня кое-каким вещам, которые помогли мне на первых порах, однако, чтобы успешно обходить все мели и рифы светской жизни, мне еще предстояло учиться и учиться. Когда мы начали посещать различные вечеринки, я старалась держаться поближе к Крэну и зорко, словно ястреб, следила за тем, как себя ведут, что говорят и делают остальные. Сама я говорила очень мало. Со временем я начала обмениваться замечаниями со своими соседями по столу или партнерами по танцам, с удивлением замечая, что мои высказывания нравятся им, а шутки заставляют смеяться. Постепенно я испытывала все большую уверенность в себе, расширяя круг собеседников. Теперь, издалека, все это кажется несерьезным и глупым: действительно, чего мне было опасаться? Но все шло хорошо, и Крэн, которому нравилось быть в центре внимания, всячески воодушевлял меня на этом поприще.

Примерно в то время меня стали называть Прекрасной Элизабет. Думаю, это пошло от пьяных офицеров, которые, отвечая на вопрос своих приятелей относительно меня, презрительно говорили: «Это Элизабет Белль». Их такие же пьяные, но более грамотные дружки переделали это в Прекрасную Элизабет. Это прозвище прилипло ко мне, и я не очень возражала против него. В какой-то степени оно даже льстило мне, ведь я никогда не была писаной красавицей. Но мужчины обычно видели во мне именно то, что им хотелось видеть.

Живя с мужчиной бок о бок долгое время, вы постепенно узнаете о нем все: все его сильные и слабые стороны, привычки, пристрастия. К своему удивлению, я выяснила, что Крэн был не очень уверен в себе и не очень умен. Правильнее сказать, он был тугодумом, из-за чего, находясь в компании, оказывался в незавидном положении, поскольку там требовались быстрая реакция и умение моментально парировать словесные выпады. Чтобы компенсировать этот свой недостаток, Крэн выработал особый тон в общении с людьми разного положения: по отношению к нижестоящим это было высокомерие, в общении с равными – обаяние и веселый нрав, с теми же, кто стоял выше его, – почтительность. Крэн был ужасным снобом и предпочел бы общество какой-нибудь скучной графини компании интересных сослуживцев. Если его вызывали ко двору или в кабинет к кому-то из королевских чиновников, его переполняла гордость, он обожал козырять именами известных людей. Многие из них были бы изумлены, если бы кто-то сообщил им, в каких тесных отношениях они состоят с полковником Картером.

Я же в отличие от Крэна моментально схватывала суть дела и умела быстро и остроумно отвечать. Поэтому скоро я стала выступать в качестве его прикрытия во время светских бесед. Это позволяло ему выглядеть умнее, чем он был на самом деле. Думаю, он вскоре заметил это, и, хотя вслух никто из нас эту тему не затрагивал, он, бесспорно, ценил мои усилия. Видимо, под конец нашей связи, когда моя физическая привлекательность уже потеряла для него прелесть новизны, он продолжал хранить мне верность именно из-за этого.

Причиной постоянного беспокойства являлась для меня его обостренная гордость. Он постоянно вызывал мужчин на дуэль, и после третьей я задумалась, как могла выносить такое его жена на протяжении тридцати лет. Тем не менее он очень редко обижался всерьез и получал огромное удовлетворение, когда его соперник, струсив, приносил ему свои извинения. Поэтому со временем я перестала тревожиться, став относиться к этому как к одной из многих опасностей, которые таит в себе жизнь.

Крэн гораздо больше заботился о том, что называл «делами чести», чем о своих долгах, из которых не вылезал и о которых, похоже, иной раз полностью забывал. Деньги для него не значили ровным счетом ничего, он сорил ими направо и налево так, словно имел собственный ключ к монетному двору. Все мужчины, которые у меня были, временами дарили мне драгоценности, но Крэн буквально осыпал меня ими, и это помимо оплаты счетов за мои платья и шляпки, которые никак не назовешь скромными. Я пыталась протестовать, зная, как наседают на него кредиторы, но он в таких случаях разражался криком:

– Мои владения невозможно продать – они могут быть только переданы по наследству, а у меня нет сына, который мог бы наследовать их. И черт бы меня побрал, если я оставлю хоть пенни в наследство своему сладкоголосому кузену!

На этом все и заканчивалось.

Если Крэну переходили дорогу или он бывал чем-то расстроен, он рвал и метал, носясь по дому, как раскапризничавшийся избалованный ребенок. Но эти приступы ярости были похожи на летнюю грозу, когда гремит гром, сверкают молнии, но уже через несколько минут небо вновь становится ясным. При этом я слышала, что Крэн – прекрасный солдат, которого обожают подчиненные, хотя он и насаждал у себя в полку железную дисциплину. Он был храбр как лев и отличался полным отсутствием воображения.

Если на первом месте у Крэна стояла служба, – а он был солдатом по призванию, – то второе место в списке его пристрастий занимал спорт. Он был готов охотиться на что угодно и стрелять по всему, что бегает или летает. Именно сопровождая его во время охотничьих выездов, я впервые почувствовала вкус к загородным экспедициям. Ему по преимуществу нравились грубые виды спорта. Единственное, что всегда удивляло меня, учитывая его эксцентричный характер, это то, что он никогда не играл в азартные игры. Он любил скачки и прекрасно разбирался в лошадях, часами рассуждая об их породах и родословных. В то же время, если бы Крэна попросили перечислить королей и королев Англии, у него бы это ни за что не получилось.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что книги никогда не являлись для Крэна предметом первой необходимости. Я не могу вспомнить, чтобы хоть раз застала его с книгой в руках, а кабинет был для него всего лишь комнатой, где хранились кипы счетов. Однако в юности у Крэна был учитель, который пичкал его классикой, и кое-что из нее до сих пор сохранилось в его памяти. Как пошутил однажды Нед Морисон, «у Крэна имеется избитая цитата на каждый случай, даже для постели».

Таков был Крэн – человек без малейших признаков возвышенного, которого было трудно ненавидеть и которым было легко увлечься.

Прошло время, и мы уже исследовали все закоулки любовных утех. То, что когда-нибудь его физический интерес ко мне пойдет на убыль, было неизбежным, поскольку ничто не могло поддерживать такую неукротимую страсть на протяжении долгого времени. И хотя теперь Крэн иногда не приходил ночевать, он никогда не демонстрировал при мне своих новых увлечений и ни разу не привел в дом другую женщину, когда там находилась я. В конце 1796 года я была абсолютно уверена, что он вежливо разорвет наши отношения, но однажды ко мне пришел Джереми с известием, что Крэн, связавшись с ним, заявил о своих намерениях продолжить наши отношения, если я не стану возражать, еще на один год. Что ж, если я теперь и не являлась для него центром мироздания, он по крайней мере не торопился найти мне замену.

Не могу не вспомнить об одном событии, происшедшем на втором году нашей с Крэном совместной жизни. Мы в то время находились в Бате. Белль подписала контракт с Недом Морисоном, который бесконечно развлекал ее, и мы все вчетвером арендовали один дом. Крэну пришлось отлучиться в Лондон по каким-то семейным делам, и когда он вернулся, то выглядел расстроенным и озабоченным.

Сначала я подумала, что его настроение связано с военными новостями, которые были плохи, как никогда. Если в 1794 году Англия объединилась против Франции с половиной Европы, то теперь, в 1797-м, ей одной приходилось противостоять растущей мощи Бонапарта. Под угрозой находились уже сами наши берега. Однако могло ли все это служить объяснением тому, что в течение целых трех дней после своего возвращения Крэн не прикоснулся ко мне даже пальцем? Не на шутку встревожившись, я отправилась к нему.

– Что случилось, Крэн? Я чем-то рассердила тебя?

– Нет, цветочек, я на тебя не сержусь.

– Тогда в чем же дело? – настаивала я. – Ты ведешь себя так странно!

Крэн смущенно засмеялся.

– Что ж, если хочешь знать, могу сказать тебе, что так будет продолжаться еще несколько недель. Честно говоря, приехав в Лондон, я как-то вечером отправился в «Воксхолл» и повалялся там с одной шлюшкой. А теперь я узнал, что эта маленькая грязная сучка наградила меня триппером. Чтобы вылечиться, мне понадобится несколько недель, и если я прикоснусь к тебе раньше этого времени, то ты от меня заразишься – так мы и будем передавать друг другу этот «подарочек». Видишь, какую высокую цену мне приходится платить за свои грехи – не прикасаться к тебе, а это очень трудно. Поэтому нам не остается ничего другого, как только пожить некоторое время в разных комнатах.

Я была и удивлена, и расстроена, а Белль, которой я пересказала наш разговор, страшно рассердилась.

– Как это глупо со стороны Крэна! Уж в его-то возрасте можно быть хоть немного осторожнее! Все это кончится тем, что он полностью разрушит себя как мужчину. Как бы то ни было, я ему не доверяю. Сейчас он преисполнен благими намерениями, но если выпьет, то обязательно полезет к тебе в постель – тут-то и начнутся неприятности. На твою дверь необходимо поставить задвижку.

Белль проследила, чтобы так и сделали, но Крэн вскоре это заметил. С любопытством потрогав задвижку пальцем, он закрыл ее и подергал дверь, а затем с улыбкой повернулся ко мне.

– Несомненно, идея Белль.

Я улыбнулась в ответ.

– Если бы я на самом деле решил к тебе войти, эта штуковина задержала бы меня ровно на пять секунд. Если сейчас ты запрешь дверь за мной, я докажу это и заодно пугану Белль. Это научит ее, как не доверять мне.

Смеясь, я пыталась протестовать, но Крэн велел мне делать так, как он сказал. Я закрыла за ним дверь и заперла ее на задвижку, а он через пару секунд ударил в нее плечом. После второго удара вылетела вся дверная коробка и вместе с дверью в комнату ввалился Крэн. На грохот невесть откуда прибежала Белль – с побледневшим лицом и плотно сжатыми губами. Крэн сидел на полу и, увидев ее, расхохотался.

– Ах, Белль, сифилис тебя забери, почему ты лезешь куда не следует! Ты должна мне доверять!

– Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы доверять тебе до такой степени, – холодно ответила она. – А что касается сифилиса, то его и так слишком много вокруг, чтобы еще и друг другу желать. Еще один такой фокус, сэр, и я выгоню Неда, а Элизабет заставлю спать с собой.

– И все же ты не права, – щелкнул языком Крэн. Он действительно умел держать свое слово и ни разу не причинил мне вреда.

От Крэна я узнала еще одно неписаное правило жизни. Однажды мне зачем-то понадобилось войти в его комнату. На столике возле кровати я увидела пять миниатюр: четыре юные девочки, удивительно похожие на Крэна, и седовласая женщина средних лет – его жена. Я знала, что она унаследовала состояние своей знатной семьи и Крэн с присущим ему благородством наотрез отказывался прикоснуться хотя бы к одному пенни из этих денег, как бы ни наседали на него кредиторы.

Пока я изучала портреты, вошел Крэн.

– Какие чудесные у тебя девочки, – радостно сказала я, – и какая милая жена! Разве можно разлюбить такую!

Крэн подошел к столику, собрал миниатюры и спрятал их в ящик. Он выглядел недовольным.

– А я и не разлюбил ее, – холодно ответил мне он. – Сейчас я люблю и ценю ее еще больше, чем когда женился на ней, и это будет длиться до конца моей жизни.

– Но почему же тогда ты отослал ее в деревню и уделяешь ей так мало времени? – продолжала глупо допытываться я.

Теперь Крэн уже превратился буквально в глыбу льда.

– Моя жена – благородная леди, она понимает меня так, как ни одна женщина вроде тебя никогда понять не сможет. Поскольку моя жизнь и пристрастия принуждают меня жить в довольно сомнительном окружении, которое было бы ей в тягость, мы договорились проводить большую часть времени порознь. Это не значит, что я стал ее меньше ценить, хотя, конечно, в моей жизни есть и другие женщины.

Поскольку тебе о моих отношениях с женой неизвестно ровным счетом ничего, – надменно продолжал он, – я надеюсь, что мы больше не будем затрагивать эту тему никогда!

С этими словами Крэн вышел. После этого я не видела его в течение двух дней.

Я поняла, что муж может говорить о жене, жена – о любовнице, но любовницы никогда не должны говорить о женах.

Однако такие неприятные сцены между мной и Крэном случались крайне редко. Жизнь наша была веселой и наполненной людьми. Мы оставались дома только тогда, когда нам хотелось развлечься вдвоем, а все остальное время нас окружала счастливая и без умолку болтающая толпа. На самом деле ситуация в стране отнюдь не располагала к веселью: Бонапарт уже в открытую угрожал нам, и по ту сторону Пролива собиралась его «английская армия», готовясь к большому вторжению. Все ждали, что вот-вот разразится гроза.

Но, глядя на развлекавшихся английских военных и их женщин, вы решили бы, что их не заботит ничто на свете. Вот и я плыла по течению, довольная тем, что Крэн продолжает любить меня, не думая, не осмеливаясь задуматься о будущем.

Конец наступил внезапно. Стояла поздняя весна 1798-го. Крэн был занят целыми днями. Однажды он вернулся домой угрюмым.

– Элизабет, нам надо поговорить. Пойдем в гостиную.

Я последовала за ним, перебирая в уме все свои проступки, которые могли рассердить его.

Крэн подождал, пока я закрою дверь, и затем произнес:

– Плохие новости. Я давно ожидал этого, и вот – свершилось. Мой полк направляют за границу. Вскоре мне придется уехать.

Ноги у меня подкосились, и я бессильно опустилась на кушетку.

– Куда? – спросила я слабым голосом.

– В Индию, на подкрепление нашим войскам.

– В Индию? – не веря своим ушам, переспросила я. – Но ведь в Индии нет французов…

– Французов как таковых нет, – мрачно подтвердил он, – но Наполеону удалось взбунтовать местных правителей, и если мы не усмирим эти беспорядки как можно скорее, то потеряем Индию, которая имеет для нас огромное значение.

Наполеон… Именно тогда мрачная тень этого человека впервые коснулась моей жизни.

– Когда ты уезжаешь? – с трудом спросила я.

– Мы отплываем в начале июня, но до этого я должен хотя бы месяц пробыть с семьей. Это значит, что у нас с тобой осталось не более двух недель.

«Две недели – и он уедет!» – в отчаянии подумала я. Крэн подошел и, обняв меня, поцеловал в лоб.

– Я не хотел, чтобы наша жизнь закончилась вот так, моя весна, но мы не вольны выбирать.

Я молчала, прижавшись к нему, а он перебирал мои локоны.

– В последнее время я много думал о твоем будущем, Элизабет. Есть один человек, на попечение которого я хотел бы тебя оставить. Он сходит по тебе с ума с тех пор, как впервые увидел, и поскольку это хороший человек и мой большой друг, – все знакомые Крэна были его «большими друзьями», – я хотел бы, чтобы вы познакомились.

– Кто же он? – без всякого интереса осведомилась я.

– Сэр Генри Рашден, – с надеждой в голосе сказал Крэн.

– Сэр Генри Рашден? – изумилась я. Это был пожилой человек, который не пропускал ни одной юбки и постоянно пытался лапать и щипать нас. Кроме того, я никогда не замечала, чтобы он был увлечен мною.

– Да, Генри не очень привлекателен, – торопливо продолжал Крэн, – но ты его совсем не знаешь, а я знаю, и очень хорошо. Года два назад он потерял жену – она уже несколько лет была прикована к постели. Говорят, пока она была жива, он вообще не смотрел на других женщин. После ее смерти Генри пытается наверстать упущенное, но он человек принципов, и ему самому не нравится такая беспорядочная жизнь. Жениться он больше не хочет, однако ему нужна постоянная женщина, которая скрасит его жизнь лаской.

Хотя Крэн и старался изо всех сил произвести на меня впечатление, его слова звучали не слишком убедительно.

– Он очень умен, ты сама это знаешь, он бригадный генерал, хоть и не на действительной службе. Он является советником военного министерства по вопросам тактики, вооружений и прочего. Очень умный человек, и, конечно, ему не грозит отправка за границу. Ты понимаешь, Элизабет, что по теперешним временам, когда большинство из нас в любую минуту могут куда-нибудь отправить, это очень важное соображение. Он довольно богат, у него загородное имение в Суссексе, да и в городе отличный дом.

Он замолчал, с надеждой глядя на меня. Бедный Крэн, мой бедный дорогой Крэн!

– Я ничего не имею против сэра Генри, – мрачно сказала я, – но что-то никогда не замечала, чтобы он особенно мною интересовался. Ты случаем не убедил себя в этом сам, Крэн?

– Нет, – пылко ответил он, – когда Генри узнал, что я уезжаю, он сам подошел ко мне с этим. Он буквально сходит по тебе с ума, говорит, что ты чудесная, прекрасная девушка. И считает тебя очень умной, – наивно добавил он.

– Ну что ж, – вздохнула я, – мне не хочется даже и думать об этом, но, похоже, придется. Я поговорю с Джереми, и, если сэр Генри захочет приступить к переговорам, пусть обращается к нему.

Я обняла Крэна за шею.

– Ты знаешь, что мне никто не нужен, кроме тебя. Любой другой не будет значить для меня ровным счетом ничего, но если ты настаиваешь, чтобы я была с ним, что ж – я подумаю об этом.

– Моя дорогая, мне больно представить тебя в объятиях другого, но что же я могу поделать? По крайней мере я буду знать, что ты в хороших руках и он обращается с тобой как подобает. Больше мне нечего сказать.

– Крэн, у нас осталось две недели, давай не будем омрачать их, думая о расставании, – прошептала я. К горлу подступили слезы, но в этом доме они были запрещены. – Оставим все эти хлопоты Джереми.

Так мы и сделали.