Следующие сутки мне показались сплошным кошмаром. Приемное отделение обычной городской больницы «Скорой помощи», суета, стонущие пациенты на носилках, врачи в несвежих халатах с красными от бессонницы, воспаленными глазами… Тут же, в углу, на грязном кафеле копошились две подозрительные личности, все в крови, — это наша доблестная милиция подобрала двух жертв пьяной драки и привезла их вместо вытрезвителя в больницу, от греха подальше. Но оказать им первую помощь все равно было невозможно — при приближении санитара или медсестры они возбуждались, размахивали руками и выкрикивали сквозь зубы нечленораздельные угрозы. Их так и оставили валяться до тех пор, пока не протрезвеют.

Именно в этом чистилище я и встретилась с ошарашенным Николаем Ильичом. Когда наконец, с трудом поймав машину, я добралась до больницы, было уже полпятого утра. Николай Ильич, рядом с которым стоял неизменный Витя, пытался пробиться через заслон из трех медсестер и дежурного врача, требуя, чтобы его пропустили к жене, но не тут-то было. В больнице свои правила — в реанимацию посетителей не пускают. Я оттащила Аргамакова в сторону, усадила его на обитую клеенкой кушетку рядом с рыдающей девушкой и сама отправилась на переговоры с обозленным врачом, который, как выяснилось, дежурил уже вторые сутки подряд. Он уселся за телефон, и наконец мы узнали, что состояние Виолетты средней тяжести.

Оказалось, что вчера, после того как мы расстались, Виолетта потребовала от Вити поехать в ресторан. Витя, строго придерживаясь инструкций, данных ему хозяином, отказался и привез ее домой. Тогда она улучила момент, чтобы добыть спиртное: она послала его за своими любимыми сигаретами, а пока он отсутствовал, приобрела две бутылки коньяка в ближайшем коммерческом киоске. Впрочем, ей хватило и одной. Когда Николай Ильич в первом часу вернулся домой и заглянул в спальню жены (меня еще в самом начале поразило, что они спали в разных комнатах), то обнаружил, что та спит. Но что-то показалось ему неестественным, и он решил посмотреть на нее поближе. В какой-то момент ему почудилось, что Виолетта не дышит; он попытался ее разбудить, но без толку. Он позвал на помощь Витю, и они вместе попробовали привести ее в чувство, они уже поняли, в чем дело, — рядом с ее постелью валялась пустая бутылка. В конце концов Аргамаков, боясь потерять Виолетту, вызвал «скорую», которая приехала на удивление быстро. Фельдшер померил ей давление, которого практически не было, присвистнул, сделал укол, и ее увезли в больницу чуть ли не в коме.

В реанимацию, где Виолетта лежала под капельницей, нас так и не пустили. В восемь утра в холле перед отделением интенсивной терапии, где мы временно разместились, появился срочно вытребованный невыспавшийся Рафаил. Мы оба прекрасно понимали, что произошло: психотропные лекарства, которыми Рафаил лечил ее от так называемой депрессии, несовместимы с алкоголем. Аргамаков на него накричал: мы с Рафаилом в угрюмом молчании пережидали бурю. Рафаил действительно был в чем-то виноват: он недооценил состояние своей пациентки и неверно поставил диагноз, но у него были смягчающие обстоятельства. Улучив момент, я отозвала его в сторону:

— Не переживай так, ничего серьезного не произошло. Давление у нее уже почти в норме. Иногда такое состояние даже психологически полезно — это может послужить толчком к тому, чтобы она действительно начала лечиться.

Рафаил хватался за голову:

— Как я мог так ошибиться! Но ведь все ее жалобы были типичны для депрессии. Ни она, ни ее муж не скрывали, что она иногда пьет — когда тоска становится невыносимой.

— Иногда пьет! Ты просто не видел ее пьяной, тогда бы у тебя не было сомнений. Это я виновата — я не должна была отпускать их к тебе без меня или хотя бы по телефону дать тебе объективные сведения.

— Подумать только, такая обаятельная, такая красивая и холеная, кожа чистая, глаза не бегают, никаких отеков… Красивая, богатая, все при ней — я никогда не видел таких алкоголиков…

Конечно, когда я училась на психфаке, алкоголики были совсем другие. Такие алкоголички нам встречались только в романах Ирвинга Шоу. У бедных свои проблемы, у богатых — свои. Большинство пациентов Рафаила до сих пор относилось к неимущим слоям общества — как я уже писала, у него были твердые принципы: медицина должна существовать для всех.

Рафаил продолжал убиваться:

— Я должен был разглядеть алкоголизм за этим блестящим фасадом. Но она сразу вызвала у меня симпатию — женщина, потерявшая ребенка…

— Ты не представляешь, как пуста ее жизнь. Она пьет вовсе не из-за того, что потеряла ребенка, тем более еще неизвестно, чей он был. Она не любит мужа, говорит, что он импотент, у нее все есть, кроме того, что ей действительно надо… Впрочем, чего ей надо, она сама не знает. Повторяю, ничего страшного не произошло.

В полдевятого в отделении появилась заведующая, приятная женщина лет пятидесяти; уже в девять Аргамаков потребовал от нее, чтобы ему выдали на руки жену, как только она слегка оклемается, — он хочет перевести ее в приличную клинику. Заведующая спокойным тоном, выработанным за долгие годы общения с родственниками больных, возразила ему, что она не собирается рисковать здоровьем, если не жизнью своей пациентки и выпишет ее только тогда, когда сочтет нужным. В ее плавной, слегка монотонной речи можно было уловить термины типа: «алкоголизм», «сочетанное лекарственно-алкогольное отравление», «дезинтоксикация», — от которых Аргамаков заметно вздрагивал. В конце концов заведующая, несмотря на свои немалые габариты, грациозно развернулась и, взмахнув фалдами халата, скрылась за запретной дверью. К полудню Виолетта уже почти пришла в себя; сошлись на том, что ее подержат в отделении еще сутки на дезинтоксикации (об этом Рафаил договорился приватно) и затем вручат мужу, который далее может лечить ее, как хочет.

Я думала, что после такого фиаско Аргамаков откажется от услуг Рафаила, да и от моих заодно тоже. Ничуть не бывало! Как только банкир убедился, что Виолетта вне опасности, он сообщил Рафаилу, что тот может и дальше пользовать свою пациентку «с учетом вновь открывшихся обстоятельств», и даже извинился перед ним за слова, произнесенные в запальчивости.

— Я понимаю, что сам неосознанно ввел вас в заблуждение, но я и сам обманывался, — добавил он.

Со мной же он с того момента говорил очень сухо и холодно; это происшествие не добавило тепла и в мои отношения с Юрой.

Как назло, в тот день у партнеров было назначено важное совещание, и Аргамаков отказался перенести его, когда понял, что ничем сейчас не может помочь Виолетте, «дело есть дело», как он выразился. В убийственном настроении мы на его машине поехали на Ордынку; Юра с Женей уже обо всем знали. Первым делом брат отвел меня в маленькую темную комнатушку без окон, служившую нам кладовкой (когда-то здесь была павловская «камера молчания»), и устроил мне разнос. Естественно, в ответ на его обвинения я накричала на него как базарная торговка; вообще-то мне это несвойственно, тем более по отношению к Юре. У меня даже появились слезы на глазах. Единственное, что могло бы послужить мне извинением, это постоянное напряжение последних дней и бессонная ночь.

В мрачном расположении духа я машинально отправилась домой и только там поняла, что не могу сегодня оставаться одна. Мне надо было сделать то, что я давно собиралась сделать, — поехать к моей лучшей (и, кстати, единственной) подруге Кате и рассказать ей обо всем. Туда можно было отправиться даже без звонка: у Кати с Женей годовалый ребенок, и она никуда далеко от своей квартиры не отлучается. Но лучше было бы предупредить о своем приезде, и я как раз собиралась снять трубку и набрать ее номер, когда раздался резкий зуммер. Я вздрогнула: нервы мои были напряжены до предела, и я почувствовала, что еще немного — и разобью аппарат вдребезги, столько неприятностей он мне принес в последнее время!

Тем не менее я подняла трубку и сказала: «Алло». Это был Юра, но я его едва узнала, настолько неестественно звучал его голос. Он сказал только:

— Приезжай. От меня уходит Алла.

Я мигом забыла и про все свои неприятности, и про совсем свежую обиду. Когда я нужна брату — это святое. Тем более что Алла уходит от него всерьез уже третий раз, и предыдущие два мне кое-как удалось их примирить.

Я вдруг обнаружила, что страшно проголодалась: в холодильнике нашлась пачка пельменей, я приготовила себе обед на скорую руку — вряд ли мне удастся перекусить у Юры, сварила и выпила крепкий кофе и отправилась.

Через полтора часа я позвонила в дверь их большой трехкомнатной квартиры; Юра молча впустил меня внутрь. Сначала меня поразила тишина — у Юры и Аллы никогда не бывает тихо, но потом я поняла, в чем дело: Алла, как и в предыдущих случаях, отправила сорванцов к своим родителям. Она не только идеальная женщина, но и идеальная мать: ей никогда не придет в голову выяснять отношения с мужем при детях.

Алла сидела на диване в большой комнате, перед ней стоял раскрытый чемодан, куда она складывала вещи — не бросала, а именно аккуратно складывала. На глазах у нее были слезы, хотя она не плакала и нос у нее не покраснел.

Я не могу сказать про Аллу ничего плохого, но она мне не нравится. Может быть, она настолько хороша во всем, что я по сравнению с ней кажусь сама себе недостойной. Впрочем, все рядом с ней кажутся недостойными.

Меня она явно не одобряет, хотя никогда не высказывала этого вслух. Я кажусь ей легкомысленной и циничной, что в какой-то степени верно: она абсолютно не приемлет мой стиль существования и считает, что я распоряжаюсь своей жизнью самым бездарным образом. К тому же ей не нравится то влияние, которое я оказываю на ее мужа: она догадывается, что я не просто закрывала глаза на роман Юры с моей приятельницей Диной, но и поощряла его. Впрочем, это все в прошлом: психологиня Дина, очень яркая и своевольная особа, четыре года как в Америке и уже второй раз там вышла замуж.

И все-таки мне кажется, что все это второстепенное, просто она ревнует Юру ко мне. Я принимаю своего брата таким, как он есть; со мной он не должен стараться быть хорошим.

Алла — природная блондинка (правда, в последнее время волосы ее приобрели пепельный оттенок, что тоже ей идет), у нее стройная фигура и подтянутый живот, несмотря на все беременности и роды, и многие, в том числе мой брат, считают ее красавицей. У нее мелкие правильные черты лица, высокий лоб, который таки хочется назвать «ясным», прямой точеный носик. Зато нижняя часть лица, на мой взгляд, подкачала, ротик у нее маленький, губы узкие, и улыбка у нее получается какой-то бессердечной. Но сегодня ей было не до улыбок.

Говорят, браки заключаются на небесах; мне же кажется, что боженька там, на небесах, развлекается, бросая жребий и соединяя в пары абсолютно не подходящих друг другу людей. По крайней мере так обстоит дело с Юрой и Аллой. Мой брат — умница, обаятельный авантюрист и легкий человек; Аллу же сама судьба готовила на роль идеальной женщины, и ей мог подойти только такой же идеальный мужчина или отвратительный негодяй, как это бывает в мелодрамах; мой брат же — не то и не другое.

Алла с детства выделялась среди сестер красотой, умом и послушанием. За что бы она ни бралась — все ей удавалось. Ее считали вундеркиндом; еще девочкой она получила взрослый разряд по шахматам, а сейчас она запросто обыгрывает в преферанс компьютер. Естественно, она поступила в самый престижный вуз, которым считался в те времена Физтех, и училась там гораздо лучше многих парней. Кстати, мой братец так и не удосужился сдать кандидатский минимум, Алла же написала диссертацию между первым и вторым ребенком, и прямо с защиты ее увезли в роддом, где она произвела на свет Антона.

Но не надо думать, что она синий чулок; нет, она прекрасная хозяйка, в ее доме всегда вкусный обед, все расставлено по полочкам, все трое мальчишек выглядят с утра пай-мальчиками (вечером, конечно, о них этого не скажешь), а у Юры все пуговицы на месте и рубашки отглажены. Кроме того, она еще вяжет своим мужчинам свитера, а абажуры в их доме выполнены в технике макраме тоже ею самой. Не сомневаюсь, что и в бизнесе она бы тоже достигла больших высот, если бы не младший сын, Кирюша, из-за которого она пока прикована к дому. Впрочем, она без Юры не пропадет, никто в этом не сомневается, и Юра тоже.

Единственная слабость Аллы — ее привязанность к моему брату, которую я никак не могу объяснить психологически. Ей приходится с ним нелегко — она относится к нему всерьез (она ко всему относится всерьез), а с ним нельзя иметь дело, не обладая чувством юмора. Ей приходится его часто прощать — и это она тоже делает всерьез. Самое ужасное для Юры заключается в том, что, все время причиняя ей огорчения, он ее безумно любит и при этом понимает, что в любой момент может переступить ту грань, за которой она его уже не простит. Алла — не из тех женщин, что будет цепляться за мужчину, даже за самого любимого. И трое детей ее тоже не остановят, хотя у меня есть подозрение, что третьего она рожала не из-за страстного желания иметь еще одного ребенка, а из-за неприятия аборта как такового, скорее всего из религиозных соображений. Она вообще склонна к христианству в его идеалистической форме — не путать с православием; она воспринимает божественное как волю провидения, как стезю, по которой начертано идти человеку, и не любит всего, что идет от дьявола, даже если это булгаковский Воланд. Кстати, вот на этом я сейчас и сыграю!

Алла, казалось, смотрела сквозь меня, но тем не менее предложила:

— Садись.

Я села на стул лицом к ней, а Юра, повиливая хвостиком, отправился на кухню. Алла сразу взяла быка за рога:

— Я понимаю, что ты явилась с лучшими намерениями, но на этот раз ты ничем не можешь ему помочь. Твоя миссия здесь бесполезна.

— Алла, я пришла просто поговорить.

— Нам не о чем говорить. Он опять меня обманул, и теперь уже я его не прощу.

— Прощать или не прощать — это твое дело но ты же человек разумный и должна повиноваться не эмоциям, а расчету. Я понимаю, что ты оскорблена в лучших чувствах, ты можешь не иметь никаких отношений с моим братом как жена, но, боюсь, ты сейчас думаешь только о себе, а не о детях…

— И ты, и твой брат — вы всегда думаете только о себе!

Дверь слегка отворилась, и в просвете показалась голова Юры; я помахала ему рукой — мол, неси сейчас же кофе!

Мы действительно понимаем друг друга без слов. Через минуту дверь отворилась, и Юра, вся фигура которого выражала покорность, вкатил в гостиную сервировочный столик с маленькими кофейными чашками и кофе в турке. Я разлила кофе, нарезала на тонкие ломтики рулет; это дало мне необходимую передышку — Аллу надо было сбить с выбранного ею тона, а для этого ее следовало переключить на что-нибудь другое, хотя бы на кофе. Алла машинально взяла чашку и поднесла ее ко рту. Я воспользовалась моментом:

— Хотя бы расскажите мне, что случилось! Я же ничего не знаю!

И они заговорили оба разом, перебивая друг друга. Им обоим так надо было выговориться! Я хорошо знала Аллу — я была уверена, что с того момента, как она поймала мужа на месте преступления, она не сказала ему ни слова.

— Это все из-за Милы… — начал Юра.

— Мила — только одна из многих. — Негромкий голос Аллы заставил Юру опустить голову. — Если он может променять меня на такую или подобную ей девицу, то пусть обходится без меня.

Постепенно у меня сложилось представление о том, что произошло. По словам Аллы, она давно подозревала, что у Юры появилась пассия на работе. Методом исключения, учитывая даже сотрудниц фирм-соседей по особняку на Ордынке, она вычислила, что ею может быть только Мила, и никто больше. Она тогда серьезно поговорила с Юрой, и он клятвенно заверил ее, что ничего между ними нет, не было и, главное, не будет, тем самым выдав себя — зачем же ему было иначе говорить о том, чего не будет? (Да, Алла все-таки женщина, этого у нее не отнимешь, — и почуяла, и вычислила, и поймала на оговорке!) Алла в очередной раз предпочла поверить мужу и заняться своими делами, отбросив подозрения. И так было до сегодняшнего утра. Сегодня, против обыкновения, Юра отправился на работу пораньше, в восемь часов утра, сказав, что ему нужно подготовить кое-какие бумаги к совещанию в банке. Примерно в полдевятого в квартире раздался телефонный звонок; звонила незнакомая женщина, которая издевательским тоном предложила Алле поинтересоваться, чем занимается ее муж в рабочее время в квартире у своей секретарши по адресу Грайвороновская, 3, квартира 4 — на первом этаже. Алла положила трубку, посоветовав незнакомке не совать нос не в свое дело. Естественно, Алла была выше каких-то анонимных телефонных звонков. Но и на старуху найдется проруха, и желание все узнать, даже самое худшее, пересилило гордыню. Промучившись с час, Алла наконец решилась. Может быть, она ничего и не предприняла бы, если бы в соседнем доме на Грайвороновской не жила ее родная тетка. Это совпадение и решило все дело. Старшие мальчики были в школе; она одела Кирюшу и повела его гулять, предложив навестить тетю Надю. Малыш с восторгом согласился — тетя Надя всегда его угощала шоколадом. Они сели на автобус и быстро доехали до нужной остановки. Медленным прогулочным шагом Алла повела своего младшего отпрыска мимо дома номер три; она бы ни за что не задержалась там дольше, но этого и не потребовалось — как раз в это время из первого подъезда вышли Юра с Милой. Они направлялись к метро. Юра нежно и недвусмысленно обнимал девицу за плечи. Аллу они не заметили — так они были поглощены друг другом. От Кирюши блудного отца Алла загородила своим телом, и мальчик ничего не заподозрил. Они действительно пошли потом к тетке и посидели у нее часок; тетя Надя — сестра Аллиной мамы, у нее полиартрит, она всегда дома и рада гостям. Потом, приехав домой, Алла собрала кое-какие детские вещи, объявила мальчишкам, что они на несколько дней отправляются к бабушке с дедушкой, и отвезла их на такси к родителям — предварительно она позвонила маме на работу и попросила прийти домой пораньше, ничего не объясняя. Впрочем, так как сегодня была пятница и Юра с Аллой нередко подкидывают внуков ее родителям на уик-энд, то никто не удивился. Когда Юра пришел с работы, раньше, чем обычно, Алла уже опустошала шкафы и складывала вещи в третий чемодан.

Юра признался во всем, то есть в том, что он изменял жене с Милой, но все это осталось в прошлом — после того серьезного разговора он прекратил эту связь, оставшись, впрочем, с Милой в добрых отношениях. Мила — не москвичка, она здесь снимает квартиру: недавно она переехала на новое место и попросила Юру помочь ей повесить зеркало и полочки в ванной. Юра долго отнекивался и тянул, но наконец выбрал время с утра, чтобы у нее не возникло никаких вольных мыслей. Это было как раз сегодня…

— Ну и как, они у нее все равно возникли? — прервала я его.

Бедный Юра покраснел до корней волос. Хорош донжуан, игрушка в руках наглой девицы, а я должна расхлебывать эту кашу…

И я ее честно расхлебывала. Я сидела у них четыре часа. Я пустила в ход всю свою хитрость, все свое искусство, все свои способности. Я пустила бы в ход и свое обаяние, но на Аллу оно не действовало. В какой-то момент мы даже плакали с ней вдвоем, обнявшись. Мы растерли с ней в порошок всех блудных мужей и всех слабых мужчин вообще. Мы рассматривали проступок Юрия со всех сторон, в том числе как добрые христианки — слабый человек, поддавшийся искушению, раскаявшийся грешник, который все же заслуживает христианского всепрощения. Обе мы настолько хорошо знали Юру, что, без сомнения, поверили в то, что сегодня он действительно попался в силки, расставленные Милой, — он не мог не откликнуться на мольбу слабой женщины, которая попросила сильного мужчину проделать кое-какую мужскую работу в ее новой квартире… Точно так же мы не сомневались и в том, что происходило в новой квартире на самом деле.

В конце концов Алла сдалась. Несмотря на все ее совершенство, в ней было все же что-то человеческое — любовь к моему брату. Но кроме этой ее очевидной слабости, помогло мне в моей нелегкой задаче и еще кое-что — она, как и я, понимала, что сегодняшняя встреча была подстроена. Ей было противно думать, что она сыграла на руку какой-то анонимной мерзавке, какой-то стерве, которая то ли завидует чужому счастью, то ли ненавидит ее мужа. Одна мысль о том, что она оказалась на одной стороне с врагами Юры, была ей невыносима.

Когда все было сказано и напряжение спало, на Аллу вдруг напала непреодолимая сонливость. Она начала зевать, глаза у нее закрывались сами собой. Положив голову на диванный валик, через мгновение она уже спала, свернувшись калачиком. Удивленный Юрий склонился над ней, потом взял ее на руки — она не проснулась — и отнес в самую маленькую комнату, служившую супружеской спальней. Вернувшись, он сказал мне:

— Ты же знаешь, что я не буду благодарить тебя, Пышка. Просто ты в очередной раз меня спасла.

— Все-таки ты порядочная свинья. Больше не буду тебя выручать.

— Может, ты останешься? Уже поздно. У нас у всех был длинный день, а у тебя в особенности.

— Нет. Она будет спать очень долго, но желательно, чтобы она увидела тебя рядом, когда проснется. Воспользуйся случаем, пока нет детей. И вот еще что. Разбери чемоданы, пока она спит.

— Ты, наверное, как всегда, права. Это ужасно, когда твоя маленькая сестричка всегда права. Губы его не улыбались, но в глазах его я увидела такие знакомые мне шаловливые искорки; мне показалось, что рядом со мной не взрослый мужчина, а подросток, с которым мы снова вышли сухими из воды после очередной проказы. — Я тебя провожу.

Мы оделись и вышли; на улице было холодно, дул сильный ветер. Я поежилась. Мы пошли к метро — только там можно было поймать машину, я не в силах была ехать домой на общественном транспорте.

— Не понимаю, кому было нужно все это подстраивать, — сказал он.

— Очевидно, Миле, кому же еще?

— Но зачем? Ведь она прекрасно знала, что у нас с ней нет будущего, я ее честно обо всем предупредил. Кстати, все началось по ее инициативе… И когда мы с ней расстались, она вроде бы приняла это как должное. Не понимаю, зачем ей нужна была эта инсценировка.

— Может быть, она надеялась выиграть — если бы Алла тебя бросила, не все ли равно было бы тебе с кем?

— Только не с ней.

— Это знаешь ты, знаю я, но она судит обо всем со своей колокольни, весьма примитивной, надо сказать. А вообще раньше вкус у тебя был лучше.

— Конечно, теперь ты можешь пинать меня ниже пояса, сестричка. Неблагородно с твоей стороны.

— Или она хотела тебе отомстить, что ей удалось почти в полной мере.

— Рискуя всем?

— А чем она рисковала? Твоим добрым расположением? Нужно ей оно, если ты на ней не женишься! Карьерой? Секретарь-референт — тоже мне карьера! Такие деньги она может получать и в любом другом месте.

— Ты не любишь ее, поэтому к ней несправедлива. Мне кажется, это какая-то ее недоброжелательница. Алла утверждает, что голос по телефону был совершенно незнакомый, пронзительный, с налетом провинциальности.

— Это не могла быть Мила, слегка изменившая свой голос?

— Нет. Ты же знаешь, у Аллы абсолютный слух, она бы ее все равно вычислила.

Мы помолчали. Абсолютный слух — еще одно достоинство, с которым трудно смириться.

— Почему она сняла квартиру на Грайвороновской? Кто знал, что в соседнем доме живет ваша родственница?

— Агнесса, не надо строить из себя Шерлока Холмса. Это наверняка простое совпадение. Во всяком случае, откуда могла об этом знать Мила? В понедельник я с ней серьезно поговорю, припру ее к стенке. Мне надо выяснить, что же произошло на самом деле и кто мог проведать о моем визите.

Я молчала. О наивные мужчины! Юра не верит, что его любовница, женщина, которая ему нравилась, могла его так подставить. Через день она уговорит его, что она такая же невинная жертва злодейского заговора, как и он сам.

Простое совпадение? Хотя, может быть, и так. Что бы сделала обыкновенная русская женщина и жена на Аллином месте? Тотчас бы помчалась по указанному адресу, ворвалась бы в квартиру, застала бы неверного супруга с дамой на месте преступления и устроила бы скандал. Я, кстати, поступила бы точно так же, только устроила бы не скандал, а спектакль и наслаждалась бы каждым мгновением этого действа. Надо знать Аллу и ее высокие идеалы, чтобы понять, что она на это не способна. Она мучилась час, прежде чем решиться только на то, чтобы пройти мимо названного ей дома… А вот то, что Юра с Милой как раз в это время вышли, действительно простое совпадение. Может быть, я слишком усложняю ситуацию? Но то, что Мила виновна, для меня было бесспорно.

Незаметно для нас самих мы дошли до метро, еще минут десять ушло на то, чтобы поймать машину. Наконец Юра остановил какого-то древнего «жигуленка», договорился с водителем и усадил меня в теплый салон, нежно поцеловав на прощание.

Неразговорчивый водитель — я была благодарна ему за молчание — доставил меня прямо к подъезду. Лифт работал, и через минуту я уже была у двери своей квартиры. Мое внимание привлек цветной шнурок, привязанный к ручке; на нем висела записка:

«Агнесса, как только придете, позвоните, пожалуйста, в 88-ю квартиру. Это очень важно.

Галина».

Я посмотрела на часы — было пять минут второго. Важные сообщения могут и должны подождать до завтра, то есть уже до сегодня. Я чувствовала себя так, как будто была на ногах несколько суток подряд. У меня оставалось только одно желание — провалиться в сон и забыть обо всем на свете… хотя бы часиков на двенадцать.