Но двенадцать часов подряд мне проспать так и не удалось. Меня разбудил звонок в дверь. Сначала я решила не реагировать, но кто-то настойчиво продолжал трезвонить, и я, накинув халат, пошла к двери. В глазок я увидела голову моей соседки Гали. Пришлось отворить; на пороге стояли Галя с двумя своими сыновьями, Митей и Васей. Лицо у нее было расстроенное.

Впрочем, Галя часто бывала расстроенной, и виной тому были ее отпрыски, самые хулиганистые мальчишки из всех, с кем я была знакома начиная со школьных времен. Они и сейчас стояли рядом с ней, с притворно скромным видом опустив головы, но в глазах у них играли бесенята; у старшего, Мити, была разбита губа.

Что бы ни случилось в нашем подъезде: горели ли кнопки в лифте, пропадала ли у какой-нибудь старушки хранившаяся на лестничной площадке картошка, выскакивали ли вдруг из почтового ящика белые мышки — всегда все шли к Галине, и она первым делом извинялась, даже не спрашивая, что на этот раз совершили ее сорванцы. Она соглашалась возместить любой ущерб и умоляла соседей только об одном — не заявлять в милицию. Мальчишки ее вели себя как беспризорники, хотя Галя из сил выбивалась, чтобы держать их в руках. За ними водились и более серьезные грехи: так, подозревали, что именно они подожгли у нас под окнами случайно забредший во двор бульдозер. Единственным человеком, которого они если не боялись, то хотя бы уважали, был их отец, но он был летчиком и летал где-то далеко в Сибири, а в Москву залетал не чаще двух раз в год — видно, этих кратких визитов ему вполне хватало для общения со своей буйной семейкой.

Увидев, что вид у меня совершенно заспанный, Галя тут же по привычке принялась извиняться:

— Ой, Агнесса, извините, пожалуйста, я думала, что вы уже встали…

— Ничего страшного, я уже проснулась, — благородно солгала я.

— Я никогда бы не стала вас беспокоить так рано, но мои сорванцы опять напроказили…

Я вспомнила про вчерашнюю записку и удивилась про себя: почтовый ящику меня не сгорел, руки я вчера не испачкала ни в лифте, ни об ручку двери… Что еще они там натворили?

Галя подтолкнула локтем старшего:

— Хватит шмыгать носом, давай рассказывай!

Митя шмыгал носом вовсе не потому, что его душили слезы раскаяния, нет, просто нос пострадал в той же схватке с неизвестным мне противником, что и губа. Довольно-таки гнусавым фальцетом он принялся за свой рассказ:

— Мы вчера часов в восемь с Васей возвращались домой, вот… У вас на двери висела на ручке перевязанная ленточкой коробочка. — Он показал рукой на привязанный к ручке шнурок. — Ну вот… Такая красивая коробочка, квадратная, маме недавно как раз такой набор шампуней на день рождения подарили… И еще за ленточку были засунуты цветы.

— Какие цветы? — Я ничего не понимала.

— Ну они немного похожи на ромашки, с белыми лепестками такие…

— Голанские хлизантемы, — вмешался младший, с гордым видом выговаривая это сложное название.

— Так где же это все?

Галя покраснела до корней волос, а Митя, нимало не смутившись, продолжал:

— Мы решили посмотреть, что там. Честное слово, мы взяли только посмотреть, мы бы потом вернули…

Из дальнейшего его рассказа, прерываемого постоянным шмыганьем и восклицаниями Гали типа «Как вам не стыдно!» и «Вы же знаете, что брать чужое нехорошо!», выяснилось, что мальчишки не решились вскрыть мой презент на лестничной площадке, куда в любой момент могли выглянуть соседи или мама. Тем более они не могли отнести коробочку домой. Тогда они схватили добычу и направились с ней в дальний конец двора, туда, где после недавно завершенной стройки валялись кучи мусора и неубранной земли. Насколько я знала, это было любимое место всех мальчишек нашего микрорайона; оттуда они возвращались к мамашам, все перепачканные, нередко с поцарапанными забытой строителями арматурой руками и ногами, но страшно довольные.

Но спокойно вскрыть коробочку им не удалось и там — как только они принялись за дело и развязали ленточку, появилась ватага мальчишек из девятого дома. Этот дом служил когда-то общежитием для метростроевцев, и до сих пор люди жили там в коммуналках, по нескольку семей в малогабаритных, тесных квартирках. Его обитатели пылали прямо-таки классической, по Марксу, Энгельсу и Ленину, классовой ненавистью к жильцам из более благополучных и благоустроенных домов. Так вот, на пустыре откуда ни возьмись материализовалась пятерка малолетних хулиганов из метростроевского дома, ведомых всем нам хорошо известным конопатым Гошей, которого от тюремной решетки спасало только малолетство. Сразу же началась неравная схватка, и в пылу ее коробочка переходила из рук в руки, покуда Митя, изнемогавший от наседавшего на него противника, не решил, что лучше она не достанется никому, и не забросил ее в глубокую канаву, оставленную после себя строителями. И тут…

— И тут она как рванет! — В голосе Мити слышалось восхищение.

Младший добавил:

— Трах-тарарах — и в клочья!

Я казалась себе совершенно спокойной, но почувствовала, как на спине рубашка прилипла к голому телу — меня прошиб холодный пот.

— То есть как это взорвалась? Как хлопушка?

— Не, как настоящая бомба! Земля так и полетела во все стороны!

Оказывается, именно благодаря этому обстоятельству Галя и узнала о происшествии — мальчишки пришли домой перемазанные с ног до головы и к тому же порядком перепуганные: на допросе, который тут же учинила им обозленная мать, Митя молчал, как советский разведчик в лапах гестапо, зато семилетний Вася не выдержал и раскололся.

— Хоть кусочек от этой коробки остался? — Я пыталась говорить ровным голосом, как будто случилось нечто совершенно обыденное.

— Не-а, ничего не осталось, зато воронка — класс!

— Галя, не волнуйтесь так, ничего не случилось, просто кто-то решил надо мной подшутить. А вы, сорванцы, слушайте: я не надеру вам уши, хотя стоило бы, и даже мама ваша с этим согласится, если вы покажете мне, где все это произошло.

Мальчишки тут же предложили мне свои услуги: они явно не ожидали, что так легко отделаются, а, впрочем, по большому счету это им было все равно. Я вернулась к себе и на скорую руку оделась, сунула несколько шпилек в свою нечесаную гриву, и мы с мальчишками отправились на место взрыва. Идти было совсем недалеко, и через три минуты мы уже были на пустыре.

Увы, это была уже далеко не та захламленная строительным мусором и перекопанная площадка, к которой мы привыкли. Несмотря на субботнее утро, тут кипела жизнь. Распоряжались здесь рабочие в ярких оранжевых жилетах, трезвые как стеклышко: никаких канав и ям не осталось и в помине, и часть площадки была уже заасфальтирована. Зазевавшись, мы с сорванцами чуть не попали под поезд-асфальтоукладчик, и нам досталось от водителя; впрочем, на этот раз я не обратила никакого внимания на густой солдатский мат, а Митя с Васей лишь присвистнули от восхищения.

Мне нравится, что дороги в Москве стали походить на дороги, а не на полосу препятствий. Когда мой «Москвич-бенц» на ходу, то я очень хорошо чувствую разницу между московскими мостовыми и загородными «автострадами», так похожими на проселочные грунтовки. Например, когда ты по ямам и колдобинам выбираешься из какого-нибудь Одинцова и наконец доезжаешь до реконструированной и залитой светом кольцевой, то в благостном настроении благодаришь Бога и нашего мэра. Но это уж слишком — работать в субботу, и так быстро! У Лужкова какая-то патологическая страсть к дорожным работам! Нечего и говорить, что от взорвавшейся коробки не осталось и следа.

Разочарованная, я вернулась домой одна — мальчишки куда-то убежали. Конечно, Галя постарается забыть об этом взрыве, тем более что я еще раз попытаюсь ее успокоить, подтвержу, что речь шла о розыгрыше, что в коробке была всего лишь хлопушка и что невинная шалость ее сыновей избавила меня от неприятного опыта. У Гали и так полно забот, а милиции она боится больше всего на свете.

Милиция… А могу ли я вообще обращаться в милицию? Что я им скажу: что меня преследовали неизвестные личности, шли за мной по пятам, что по телефону мне угрожали, а вчера вечером к ручке моей квартиры подвесили бомбу в нарядной упаковке, и она взорвалась… Если бы они мне даже и поверили — а все это слишком похоже на бред, мне самой трудно было бы в это поверить, если бы это случилось с кем-нибудь другим, — то где свидетели, где доказательства? Адская машинка — что это: настоящая бомба или всего лишь дефектный образец китайской пиротехники? В любом случае для милиции гораздо проще будет свести все к фантазиям неуравновешенной особы, чем иметь на руках нераскрытый террористический акт, связываться с ФСК…

Что такое наша милиция, я знаю очень хорошо. Около года назад в нашем универсаме у меня из сумочки украли кошелек, в котором почти не было денег, зато был паспорт. Ну и намучилась же я, пока его восстанавливала! Началось с того, что никто у меня не желал принимать заявление о краже кошелька и документов: дежурный заявил, что это не его дело, об этом надо говорить с моим участковым, и «приходите в пятницу». В пятницу я действительно застала моего участкового, но он сообщил, что принимать меры по этому поводу должен не он, а тот участковый, в ведении которого находится универсам, а он сейчас на опорном пункте. Я ринулась на опорный пункт, но уже на выходе молоденький дежурный крикнул мне вслед:

— Вы ищете Васильева? Вот он!

Я вцепилась в сержанта Васильева, но даже моя хватка не помогла: он послал меня к участковому по месту жительства. Тогда я направилась к начальству; его не было, и я устроилась ждать на лестнице, закурив от злости. Тут же ко мне подошли двое парней с интеллигентными лицами, разительно отличавшимися от физиономий тех, с кем я до этого имела дело, и поинтересовались, что делает такая симпатичная девушка в таком неподходящем для нее месте. У меня рефлекс: как бы я ни была расстроена, как только на меня обращают внимание мужчины, я не могу удержаться от кокетства. Со смехом я объяснила, в какую идиотскую ситуацию попала. Мне повезло: ребята оказались оперативниками, это были начальник угрозыска и один из его подчиненных. Мне даже повезло гораздо больше, чем я решила в момент знакомства: у оперов был праздник — День угрозыска, они все были в прекрасном настроении, и поэтому им захотелось сделать доброе дело. Начальник, черноволосый красавец с серебристыми висками, необыкновенно похожий на героя полицейского боевика, быстро сварганил нужную мне справку, популярно объяснив при этом, что я неправильно себя вела: по факту кражи надо заводить уголовное дело, значит, еще один висяк, мне же нужно было заявлять о потере — раз посеяла, значит, сама раззява, к милиции никаких претензий. Я получила свою справку, ребята отправились праздновать, и на прощание начальник дал мне свой телефон и предложил в случае чего звонить ему. Может быть, сегодня именно такой случай?

Я нашла нужный номер, он не отвечал; тогда, сообразив, что сегодня суббота, я позвонила дежурному и спросила, как мне связаться с капитаном Филоновым. Мне сообщили, что Филонов здесь больше не работает — ушел на повышение. Значит, не судьба. Мне надо разбираться во всем самой.

Эти цветы… Голландские хризантемы. Осень, всюду полно цветов — к привычным нам розам, гвоздикам и оранжерейным растениям из Нидерландов добавились астры, пионы и гладиолусы, которые продают бабки на каждом углу. Огромный выбор — почему же именно хризантемы? Как-то раз в офисе у Юрия я долго рассуждала на тему, почему я их люблю: во-первых, они стоят в вазе месяц, во-вторых, у них необыкновенно нежная форма венчика, в-третьих, этим летом, вернувшись из отпуска, я обнаружила, что какой-то крохотный паучок оплел лепестки стоявших на столе хризантем тончайшей серебристой паутинкой — изумительное зрелище… Вообще-то многие знают, что это мои любимые цветы.

Мои размышления прервал телефонный звонок. Это был Юрий, сдавленным голосом он произнес прямо в трубку:

— Звоню тебе, пока Алла в ванной. У нас все хорошо, мы сейчас уезжаем за город. Ты молодец, Пышка, целую. — И повесил трубку.

Это означало: ты сделала свое дело, теперь ты не нужна и не суйся, пожалуйста. Уже не в первый раз после примирения Алла переадресовывала свой справедливый гнев по отношению к Юрию мне, что вовсе несправедливо, но так уж мы устроены. По крайней мере ближайшие полгода я буду в доме брата нежеланной гостьей. Что ж, такова судьба сестер: в какой-то момент отступать на задний план.

Собственно говоря, если меня не убили вчера, то почему сегодня я должна сидеть дома? Сегодня суббота, у убийц тоже должен быть выходной, сделаю-ка я то, что давно собиралась сделать, — съезжу к моей лучшей подруге Кате.

У таких женщин, как я, по определению, не может быть много подруг. Женщины меня, как правило, не любят. Женщины, с которыми я обычно общаюсь, — это в основном жены моих и Юриных друзей. Катя — единственное исключение, и то, что она жена Жени, только подтверждает правило: они познакомились в нашей компании. Кстати, Женя не первый ее муж.

Катерина — моя ровесница, мы с ней познакомились еще в девятом классе и с тех пор привыкли полагаться друг на друга, как на саму себя. К тому же мы по контрасту очень хорошо смотримся вместе: она высокая, рыжая, белокожая (только весной ее слегка вздернутый носик осыпан еле различимыми веснушками), зеленоглазая, как и полагается рыжей. Она некрасива в классическом смысле слова, но выглядит очень пикантно. До ее второго замужества она была моей постоянной компаньонкой и спутницей; впрочем, у нее не столь авантюрный характер, как у меня, так что она всегда охлаждала мои не всегда благоразумные порывы. Вообще хладнокровие ей присуще от природы, и с поразительной стойкостью она принимала все неприятности и неудачи, выпадавшие на ее долю, в отличие от меня, я только к тридцати годам научилась кое-как обуздывать свои эмоции.

До Ясенева, где живут они с Женей, от моего Юго-Запада совсем близко — всего лишь полчаса езды на двух автобусах. Я ехала по столь знакомому мне маршруту и ломала себе голову, почему я не поделилась с ней своими неприятностями раньше? Катерина такая разумная, она непременно что-то придумает, хотя бы заставит меня посмотреть на события с другой стороны, глазами трезвого и здравомыслящего человека.

Катя была дома одна, вернее, со своим полуторагодовалым карапузом. Войтенко-младший — вылитый отец, такой же большой, солидный и уравновешенный, как и от Жени, от всего облика Кости так и веет доброжелательным спокойствием, Не знаю, когда в ребенке развивается личность, но Костя уже и в год проявлял свои редкие особенности характера: когда у мамы были важные дела, он, почувствовав это каким-то тайным чутьем, никогда к ней не приставал, а если мама была расстроена, то немедленно лез к ней ластиться. К тому же он почти никогда не плачет — на мой взгляд, просто идеальное качество для ребенка!

— Прекрасно, что ты наконец до меня доехала! — Катя встретила меня на пороге. — Женя уехал в офис — ты же знаешь, когда Юры нет, кто-то должен заниматься делами.

Каждый раз, когда Катерина упоминает в разговоре мужа, глаза ее улыбаются. Мне это немножко смешно — не может же она после четырех лет замужества быть в него влюбленной так же, как и в начале их романа! К тому же Женя изумительный парень, но совершенно не похож на героя-любовника. В последнее время Катя ненавязчиво пытается внушить мне, что пора бросать «всяких Петек», то есть завязывать с ненадежными вариантами (ее любимое выражение), выходить замуж и заводить детей. Впрочем, пока она была замужем за Олегом (они поженились еще на втором курсе), у нее были совсем другие взгляды на семейную жизнь.

Первым делом мы пошли на кухню пить кофе. Костя нас сопровождал, захватив с собой свои любимые игрушки — немного, штук десять, не больше.

— Слушай, мне столько надо тебе рассказать! — начала я.

— Мне тоже надо много о чем тебе рассказать, — проговорила она, нахмурясь.

Я говорила первая; Катя слушала меня, не перебивая, только иногда кое-что уточняя. Мой монолог продолжался почти час; когда я кончила, лицо ее было очень серьезно.

— Ты ведь не думаешь, что я сумасшедшая и все это мне привиделось?

— Нет, конечно. К тому же есть некоторые детали, которые не могли бы прийти в голову человеку с самой буйной фантазией. Нет, я тебе верю. Вопрос заключается в следующем: что же теперь делать? Уж больно неправдоподобно все выглядит.

— Да, эта история не для нашей милиции…

— Агнесса, как ты с этим справляешься? Жить все время с ощущением, что тебя могут убить… Брр!

— Если я скажу, что неприятно, это не то слово. Я до сих пор не знала, что такое страх, когда все тело покрывается липким холодным потом…

— Ты немного преувеличиваешь. Помнишь Генуэзскую крепость?

Я вспомнила. Я боюсь высоты, но почему-то все время получается, что кто-то затаскивает меня в горы против моей воли. Сколько раз я сидела на каком-нибудь Эльбрусе, боясь взглянуть вниз, зная, что мне все равно сейчас придется спускаться, что никто за меня этого не сделает! Как я тогда ругала себя, что я сейчас здесь, среди снегов, ноги мои в туристских ботинках превратились в ледышки, хотя я могла бы в это время греться на песочке и плавать в море, как все нормальные люди. В горах я часто ощущала страх, но это было преодолимое чувство, с которым вполне можно жить. Но раз в жизни я испугалась по-настоящему — в ситуации, которая на первый взгляд не предвещала ничего страшного. Это было в Крыму; мы с Катей в компании нескольких знакомых парней отправились пешком из Коктебеля в Новый Свет. Вышли мы рано и довольно скоро оказались возле знаменитой Генуэзской крепости. Выяснилось, что вход в развалины платный. Это нас возмутило: это было почти то же самое, что брать деньга за осмотр Провала, пример Остапа Бендера заразителен. К тому же денег у нас с собой было мало, отпуск подходил к концу, а наши кавалеры стали говорить, что достаточно посмотреть на стены, чтобы получить представление об этой местной достопримечательности, и вообще, пора идти дальше. Да и чего можно было ожидать от них — от курортников из Дома творчества, племянников и зятьев признанных советских писателей, известных нам не под своими скромными фамилиями, а под именами прославленных в советском истеблишменте родственников! Впрочем, надо сказать, что и эти громкие псевдонимы нам с Катей тоже ничего не говорили…

Так вот, если бы не нытье наших спутников, я бы, может быть, и согласилась продолжать дальше наш путь. Но тут мы с Катей не выдержали — переглянулись и полезли на крепостную стену. Покажем этим мужчинам! Карабкаться наверх было не слишком тяжело — за много столетий кирпичи кое-где осыпались, и было куда поставить ногу. Неприятности начались потом, при спуске. Когда мы, облазив все уголки руин и удовлетворив свое любопытство, стали спускаться, выяснилось, что путь вниз куда труднее, чем наверх. Собственно говоря, мы могли выйти из крепости как люди, мимо билетера, но нас охватил азарт, и пойти на попятную было уже просто невозможно. Кате было проще — она была одета в шорты и майку, на ногах у нее были кроссовки; на мне же была юбка чуть ли не до щиколоток, модная в том сезоне, и босоножки на манной каше. Подошва у них была удобная, нескользкая, но тут случилось непредвиденное — ремешок на левой ноге расстегнулся, и я случайно наступила на него правой. Когда я попробовала двинуться дальше, то чуть не потеряла равновесие и не грохнулась с пятиметровой высоты. Я вцепилась в какой-то колючий куст, торчавший меж древних камней, и застыла на месте; минут пять я находилась в такой позе, вжавшись в стену и опираясь обеими ногами о крошечный выступ. Наконец мне кое-как удалось сбросить провинившуюся босоножку и медленно, очень медленно, чуть ли не ползком добраться до земли. Мужчины, мирно прохлаждавшиеся неподалеку в тенечке, ничего не заметили, но Катя, которая ждала меня внизу, все поняла. Когда я наконец кое-как приземлилась, она схватила меня за оцарапанные руки; лицо ее было бледно даже под загаром. Как выглядела я, не имею ни малейшего представления; помню только, как я бросилась на траву, пытаясь отдышаться; сердце у меня колотилось в бешеном ритме, блузка и юбка, насквозь мокрые, прилипли к телу; я не в силах была их снять и остаться в бикини. Минут через пять я смогла расстегнуть пояс юбки и обнаружила, что у меня на животе во впадинке пупка целое озерцо из пота; когда я приподнялась, оно пролилось. Я пришла в себя минут через десять и смогла произнести только:

— Кажется, я нашла надежный способ быстро похудеть!

Да, я, конечно, знала, что такое страх. Я могла бы припомнить и еще кое-какие случаи из моей жизни. Но это не поможет делу.

— Не надо о страхе, Катя. А что делать — по этому поводу я хотела как раз с тобой посоветоваться. Сначала я хотела хорошенько обговорить все с Юрой и заставить его действовать…

— Но теперь ему не до тебя.

Как быстро в нашем мирке все становится известным! Правда, Катя — жена лучшего друга Юры, да к тому же компаньона.

— Да, сейчас на него не приходится рассчитывать. Я подумываю о том, чтобы связаться с Сергеем — старшим братом Марка…

— Я хорошо его помню, мы с ним плясали на твоей свадьбе.

— Он сейчас вице-президент детективного агентства «Ксант». Я с ним не ссорилась, и вообще он очень приличный парень. Думаю, он не откажется мне помочь.

— Что ж, здравая идея.

— И еще… Я все время думаю об этих парнях в кожаных куртках. Типичные рэкетиры. Одного я бы даже узнала… Знаешь ведь, какая у меня память на лица. Не может быть, чтобы они были сами по себе — они обязательно должны принадлежать к какой-нибудь группировке. Они преследовали меня по Ордынке и пытались напасть у самого моего дома, и все же, как мне кажется, их скорее надо искать в Замоскворечье. — Я рассуждала вслух, и Катя меня внимательно слушала. — Знаешь, скорее всего они из местной банды. В наше время это были всего лишь безобидные мальчишечьи шайки…

Мы с Катей — москвички вдвойне. Мы росли в Замоскворечье, купеческом сердце столицы. В школьные годы я жила на улице имени Александра Николаевича Островского, а Катерина рядом, в Голиковском переулке; там до сих пор живут ее родители. Обе мы давно переехали в комфортабельные квартиры на окраинах, ностальгии особой не испытываем, но тем не менее относимся к родным замоскворецким улочкам особенно нежно.

— Помнишь, у нас был такой парень рыжий — Генка? Фамилии его я не помню, все его звали Генка-рыжий, а ты еще обижалась, потому как тоже рыжая. Он был на год младше нас, его из десятого класса выгнали, какое-то время он работал в овощном магазине. Я не так давно встретила его на улице — он живет все там же, чуть ли не в том дворике, где жил Островский. Все такой же рыжий. Он похвалялся мне, что он теперь совсем крутой и связан с такими важными людьми!

— Что ты имеешь в виду?

— То, что он связан с местной мафией.

— Ну и что?

— Уж замоскворецкая мафия должна знать, кто эти двое.

— Она, возможно, за тобой и гоняется.

— Тогда они хотя бы знают из-за чего. Я хочу связаться с их главным.

— По-моему, это слишком рискованно и ни к чему не приведет.

— Может быть, но попытаться стоит. Ты поддерживаешь отношения с некоторыми нашими одноклассниками, может быть, ты сможешь достать мне телефон Генки, не искать же мне его по всем дворам?

— Хорошо, попробую это сделать, иначе с тебя станется, ты действительно можешь обойти все старые дома.

— Постарайся, а я сегодня же позвоню Сереже. Кстати, а о чем ты мне хотела поведать?

— Сначала ответь мне — как у тебя обстоят дела с Петей?

— Да никак. Он пропал, но, честно говоря, мне сейчас не до него.

— Я долго думала, надо ли тебе об этом говорить, но ты же всегда утверждала, что лучше знать все самое худшее, чем пребывать в сладком неведении. Я недавно встретила Петю на улице, и не одного — с ним была Анита Далакян. — Увидев по выражению моего лица, что я не понимаю, о ком идет речь, она пояснила: — Это младшая дочь академика Далакяна. Он обнимал ее за плечи.

Я прислушалась к себе — обидно, да, но не больно! Я даже ткнула себя в левую сторону груди — нет, не больно. Я уже это пережила.

Катя с беспокойством следила за мной. Убедившись, что я не изменилась в лице, она продолжала:

— Я бы на твоем месте не стала расстраиваться. Тебе следовало бы выгнать его давным-давно! Ты же всегда знала, что это не вариант!

Я вдруг расхохоталась и с трудом смогла, обращаясь к недоумевавшей Кате, выдавить из себя:

— Это не истерика! Представь себе, что это за вариант для дочери академика!

Катя тут же прыснула. Действительно, трудно было представить себе более придирчивого к ухажерам дочерей отца, чем академик Далакян. Далакяны были обрусевшими армянами и очень интеллигентными людьми. Но это не мешало им сохранять в семье некоторые патриархальные традиции, в частности, претенденты на руку дочерей (а их было трое) должны были получить полное и безусловное одобрение главы семейства. Девочки были хорошо воспитаны, послушны, не чурались никакой работы и помыслить не могли о том, чтобы скрывать что-то от родителей. Катя училась вместе с Машей Далакян, старшей дочерью академика, и поддерживала с ней приятельские отношения. Какие невероятные усилия должен был приложить Петя, в каком выгодном свете себя представить, чтобы заслужить право положить руку на плечо Аниты! Или ему удалось расшатать ее моральные устои?

Когда мы отсмеялись, Катя посерьезнела и заявила:

— Прекрасно, что ты это так воспринимаешь. Давай поставим крест на прошлом. И в знак того, что ты покончила с прежними увлечениями и заблуждениями, давай я тебя постригу! Новую жизнь надо начинать с новой прически!

Я хотела прокомментировать — если она будет, эта жизнь, но промолчала. Зачем думать о грустном? Катя давно мечтала меня постричь, но я все не давалась ей в руки. В те тяжелые времена, когда Женя был еще научным сотрудником, она окончила курсы парикмахеров, чтобы хоть у одного члена семьи был верный заработок. Много она не заработала — клиенты ее были сплошь такие же нищие интеллигенты, как и они сами. Но зато теперь Катя всей душой отдавалась любимому занятию — она стригла и завивала всех родственников, друзей и просто знакомых. Несмотря на мои протесты, Катя поволокла меня в ванную, заставила вымыть голову, расчистила место на кухне и принялась священнодействовать. Через час она поднесла к моему носу зеркало; я действительно узнала себя с трудом. Волосы мои, ниспадавшие до плеч, были уложены в каре: лицо приобрело немного другое выражение — чуть более современное, что ли. Я долго рассматривала свое отражение, решая, нравится мне это или нет: вздохнув, решила, что скорее да. Все равно теперь ничего не поделаешь — до прежней длины волосы надо теперь отращивать несколько месяцев.

Катя же была явно удовлетворена творением своих рук. Потом мы с ней пообедали, погуляли с малышом в Битцевском парке — дождь, ливший с утра, перестал, и дышалось как-то по-особенному легко, снова попили чай… Я бы осталась у нее еще надолго, но побоялась поздно возвращаться домой, поэтому уехала засветло. Когда я подходила к своему дому, на меня напала неприятная дрожь, лифта я ждать не стала, а поднялась по лестнице, пристально вглядываясь в темные углы, ручку своей двери чуть ли не обнюхала, но все обошлось благополучно.

Я чувствовала себя свежей, полностью отдохнувшей и готовой к бою. Где вы, киллеры, посмотрим еще, кто кого! Телефон Генки Катя обещала достать, значит, остается только связаться с Сережей Крутиковым. Я вытащила свои старые записные книжки и принялась за поиски нужного номера. Пока я была замужем за Марком, мы довольно часто виделись с его старшим братом. Трудно было себе представить, что братья могут так разниться по характеру. Правда, они были братьями только по отцу… Мы с Сергеем испытывали друг к другу взаимную симпатию. Мне (и своей жене) он казался неудачником — окончил медицинский, а работал спортивным врачом в обществе «Динамо». Особой тяги к этой работе он не испытывал, но получал он, надев погоны лейтенанта внутренних войск (половина сотрудников «Динамо» принадлежала к МВД, а вторая половина — к КГБ), раза в три больше, чем больничный ординатор. При его требовательной жене это было вовсе не лишнее. Кто мог тогда предположить, что он станет одним из организаторов первого частного сыскного агентства, героем августовской обороны Белого дома, членом комиссии по правам человека? Впрочем, я следила за его блестящей карьерой в основном только по газетам и телевидению; в прошлом году мы случайно встретились на «Фаусте» в Большом театре и поговорили в антракте. Я узнала, что он тоже развелся. Расставаясь, он сказал мне, чтобы я не стеснялась обращаться к нему при первой же необходимости. Ну вот наконец его визитка… Собственно говоря, мне давно надо было связаться с ним. Но встречаться с Сергеем — это вспоминать о Марке. Тогда он мне сообщил, что Марк в Испании, работает в туристском агентстве… Марк… В какой безопасности я бы сейчас себя чувствовала, если бы он был рядом!

Зазвонил телефон, и я машинально сняла трубку.

— Привет, Агнесса. — Это был голос моего бывшего мужа.