Марк… Ну что мне сказать о Марке? Когда-то, когда мы с ним десять лет назад расстались, мне казалось, что я его ненавижу. Теперь от этой ненависти не осталось ни следа, более того, мне кажется, что это единственный мужчина, которого я по-настоящему любила.

Но обо всем по порядку. Марк учился на нашем же факультете, на курс старше меня, он был «испанцем». Как ни странно, познакомились мы уже после окончания института. Мне в тот год приходилось по многу раз бывать в деканате, добывая ту или иную справку, — меня в институте так не любили, что умудрились потерять кое-какие мои документы, так что я обречена была оставаться пленницей в стенах ненавистной мне школы, если бы не удалось их восстановить. Во время одного из этих визитов один из моих сокурсников, Витя Смолов, потащил меня в буфет пить кофе — там к нам и подошел Марк, оказавшийся его приятелем. С Витей я всегда общалась с удовольствием — он относился ко мне как к своему парню и не испытывал при этом никаких слишком нежных чувств, но его друг мне с первого взгляда не понравился. Вернее, не он сам, а то, как он на меня смотрел: пристально и, как мне тогда показалось, враждебно. Мне все время хотелось спрятаться от этого взгляда, и я старалась подвинуть свой стул так, чтобы между нами оказался Витя, да и поддерживала разговор я исключительно с Витей. Марк мне тогда показался самодовольным и высокомерным: слишком хорошо одет, светлые волосы чуть длиннее, чем диктовали обычаи нашего богоугодного заведения, из элегантной спортивной сумки выглядывает рукоятка адидасовской теннисной ракетки — теннис тогда еще только входил в моду как элитарный спорт. Словом, я решила, что он относится к той самовлюбленной «золотой» молодежи, которой заслуги папочек проложили в наш институт прямую дорожку и которая ни в чем не привыкла получать отказ.

Впоследствии выяснилось, что кое в чем я оказалась права, в других же отношениях просто попала пальцем в небо. Так, то, что я восприняла как враждебность и агрессивность, было всего лишь желание, самое обыкновенное плотское желание. Я ему давно нравилась. Оказывается, он заприметил меня еще с третьего курса и несколько раз даже искал повода познакомиться со мной, но случай все как-то не представлялся, а недостатка в бабах он никогда не испытывал. Не то чтобы он был донжуаном, но нравился женщинам и не проходил мимо представившихся возможностей. Институтские девицы говорили про него, что он очень милый мальчик, но всегда опаздывает на свидания.

Но к «золотой» молодежи он не относился, потому что был отнюдь не бездельником, и голова у него соображала хорошо. Он был сыном советского разведчика, что помогло ему поступить в наш институт, но в роскоши никогда не жил: у настоящих разведчиков, в отличие от всякой околопартийной и кагэбэшной дипломатической шушеры, обычно достаточно тяжелая жизнь, так что Марк с детства привык полагаться на свои силы. Хотя, правда, это не помешало ему быть в какой-то степени самовлюбленным эгоистом, но это открылось мне уже позже. Что же касается его на первый взгляд чрезмерной для мужчины элегантности, то тут я тоже оказалась не права — просто он был обладателем счастливой внешности: не писаный красавец, но с приятными чертами мальчишеского лица и заразительной, хотя отнюдь не голливудской улыбкой — когда он улыбался, то вовсе не показывал все тридцать два зуба и голые десны, зато глаза у него смеялись, и морщинки собирались веером у уголков глаз и рта, придавая его физиономии, как ни странно, особую моложавость и привлекательность. Фигурой он тоже был не Аполлон и не Шварценеггер: худощавый и стройный, он был ненамного выше меня, зато компенсировал невеликий рост и отсутствие рельефной мускулатуры гибкостью и пластичностью движений. Одевался он со вкусом, но не выпендриваясь, на нем все смотрелось элегантно; впоследствии, живя со мной, он сильно повлиял на мою манеру подбирать одежду и подавать себя.

Как я уже сказала, я давно привлекла его внимание, и он решил меня заполучить. Правда, сразу это у него не вышло. Тогда в кафетерии он выцыганил у меня номер телефона и несколько раз звонил, чтобы пригласить меня в театр, но я все время по каким-то причинам не могла с ним пойти. Нарвавшись несколько раз на отказ, он надолго замолк и вдруг случайно позвонил мне уже через полгода после встречи в кафетерии.

Это было летом; стоял жаркий июнь, и москвичам в такие дни очень трудно работать, так и хочется уехать куда-нибудь за город, на речку. Меня в тот день томил зной, болела голова, и главное, я испытала очередное разочарование в любви, то есть не в любви, а в конкретном молодом человеке. Я рано пришла с работы и валялась на диване с книжкой, пытаясь отключиться от своих невеселых мыслей. И когда позвонил Марк и не слишком уверенным голосом предложил встретиться, я тут же согласилась. Голос Марка сразу повеселел, и он спросил: когда и где? Я набралась наглости и заявила, что ровно через час подъеду на двенадцатом троллейбусе к Манежной площади и надеюсь, что он в это время там будет — я не буду его ждать ни одной лишней секунды. Он тут же согласился, и мы одновременно положили трубки. Времени на раздумья не оставалось, пора было собираться.

Когда мой полупустой троллейбус наконец добрался до центра, он уже стоял на остановке и подал мне руку, бережно помогая спуститься со ступенек. Впрочем, не отпустил он мою руку и потом, когда по улице Герцена мы шли к Никитским воротам. Он тут же признался мне, что чуть ли не первый раз в жизни не опоздал на место встречи, а, наоборот, пришел на десять минут раньше. Глаза у него блестели, настроение было прекрасное.

Позже я убедилась, что это одно из замечательных свойств его характера — быстро приходить в хорошее настроение при малейшей удаче и по мельчайшему поводу. Зато когда он был не в духе, то не успокаивался до тех пор, пока все окружающие не приходили в столь же плачевное состояние. Целых два года этим единственным окружающим была я.

Возле Кинотеатра повторного фильма мы с ним зашли в кафе, где подавали зажаренных на гриле цыплят и коктейли; есть я не хотела, и он взял нам по коктейлю с шоколадкой. Мы долго цедили бесцветную и довольно отвратную на вкус жидкость через соломинку, рассуждая на общие темы, не опускаясь, правда, до разговоров о погоде. Он был интересным собеседником, но уже на втором коктейле поскучнел, явно что-то обдумывая… Мне было смешно: я-то прекрасно понимала, что он разрабатывает план действий с одной-единственной целью — каким образом затащить меня к себе? Я готова была ехать с ним хоть сейчас, но надо же соблюдать правила игры! Он завел речь об альбомах, которые лежат у него дома; он называл чуть ли не самые модные и запретные в то время в Москве имена (мы жили тогда то ли при Андропове, то ли при Черненко): Босх, Кандинский, Сальвадор Дали… Я проявила живейший интерес к этим художникам, и мы долго говорили о сюрреализме и о том, чем искусство психически нормальных (ой ли?) сюрреалистов отличается от творчества душевнобольных. Нельзя было сказать, что эта тема слишком волновала Марка; видно было, что думает он вовсе не о сюре, а о самой банальной реальности. Увидев, что в моем бокале показалось дно, он предложил взять еще по коктейлю. Я отказалась; у меня и так кружилась голова, я боялась, что опьянею, а кофе в кафе, как водится, не было. Я рвалась на поиски приключений и сочла, что раз мы оба втайне мечтаем об одном и том же, то этот этап игры можно считать завершенным. Медовым голосом я произнесла:

— Слушай, мне тут надоело… Поедем лучше к тебе — я давно мечтала увидеть Дали в естественных красках, а не его жалкую имитацию!

Тут Марк на глазах расцвел. Я никогда до того не видела, чтобы у мужчины так в одно мгновение изменилось настроение. Он сразу же вскочил, помог мне подняться и вывел на улицу.

Солнце, чуть склонявшееся к горизонту, било в глаза. Как только мы вышли из прохладного полуподвала, Марк схватил меня за руку. И тут произошел один из самых смешных эпизодов в моей жизни. Попробуйте поймать в Москве машину, если голосовать вам мешает дама, от которой вы боитесь отойти хоть на шаг! А он действительно боятся выпустить мою руку, и мы так и ловили такси вдвоем. В те времена москвичи в основном ездили на такси, а не на частниках. Я сохраняла на лице пристойное выражение, внутренне помирая от смеха, а он с самым озабоченным видом высматривал зеленые огоньки среди проносящихся мимо нас на полной скорости машин. Увы, как только он, таща меня за собой, как баржу на буксире, добегал до свободной машины, она уже уезжала далеко вперед. Естественно, вытащить меня на мостовую он не мог, а на поднятую на тротуаре руку водители не реагировали. Марк метался со мной с одного угла на другой, с улицы Герцена на Тверской бульвар, то и дело пересекая газон перед громадиной ТАСС. Бедняжка! Он так боялся выпустить из рук добычу, за которой столько времени гонялся, что сразу не мог сообразить, что она сама, добровольно, идет в его сети!

Эта охота на такси продолжалась минут пятнадцать, пока к нам сама не подъехала машина с зеленым огоньком. С облегчением вздохнув, Марк открыл заднюю дверцу, усадил меня на сиденье и только после этого на мгновение выпустил мою руку. Впрочем, усевшись рядом со мной, он тут же снова схватил меня за запястье. Ехать было недалеко. Вышли мы в том порядке, который гарантировал, по мнению Марка, то, что я не убегу: он расплатился, не выходя из такси, потом вышел сам, подал мне руку и повел, вернее, потащил меня к себе. Мы вошли в подъезд, где было совершенно темно — очевидно, перегорели пробки или мальчишки вывернули лампочки, — и на ощупь кое-как добрались до второго этажа. В кромешной тьме он умудрился одной рукой попасть ключом в замочную скважину (ключ он приготовил заранее) и открыть дверь; только впихнув меня внутрь, он выпустил мою руку. На лице у него была счастливая улыбка — как у кота, который искусными маневрами загнал мышку туда, где она оказалась в полной его власти; мне очень хотелось рассмеяться, и пришлось собрать всю силу воли, чтобы удержать на лице серьезное выражение.

Я огляделась; это была небольшая двухкомнатная квартира, как она была обставлена, я даже не поняла, потому что первое, что бросалось в глаза, были книги. Книги были повсюду, даже небольшая передняя вся была заставлена ими — вдоль одной из стен и под потолком шли стеллажи. Позже я узнала, что книги были страстью всей его семьи, причем здесь их не только собирали, но даже читали. В большой комнате, где обитали родители Марка (в тот момент, как впоследствии выяснилось, они работали за границей), книги валялись повсюду — на столах, табуретках, стульях, разве что не на полу: видно было, что в шкафах они давно не помещаются. Когда я зашла в ванную, чтобы привести себя в порядок, то даже удивилась, что там не было никакой литературы.

Вслед за Марком я вошла в его комнату; меня приятно удивило, что здесь было прибрано и уютно. Одну стену целиком занимала красивая книжная стенка, забитая дорогими книгами в хороших переплетах. Я села в стоявшее у письменного стола кресло. Марк вытащил откуда-то альбомы, о которых шла речь, это действительно было чудо полиграфии, которое простым смертным в Союзе не могло и присниться. Меня позабавило, что он не положил их передо мной на стол, а унес в дальний угол комнаты, где стояла широкая софа, накрытая строгим зеленым покрывалом, как бы призывая меня присоединиться к нему на этом просторном ложе. Я улыбнулась и перешла на софу.

Так состоялось мое первое знакомство с Дали: полулежа, голова к голове, мы с Марком медленно перелистывали страницы альбома. Он смотрел в основном на меня, а не в книгу и изредка отпускал какие-то замечания насчет Гала. Я заметила, что дыхание у него постепенно учащается. Он встал и принес с кухни бокалы, куда налил «клюковку» — это был единственный напиток, оказавшийся у него в баре. Потягивая на удивление крепкую настойку, я поняла, что это для меня слишком, и попросила кофе. Марк вздохнул: чувствовалось, как ему не хочется уходить из комнаты, где его стараниями уже была создана интимная атмосфера и все располагало к дальнейшему сближению. Я сдержала улыбку, встала и пошла за ним на кухню: мне нравилось слегка его мучить и держать в состоянии неуверенности — удастся или не удастся? — я-то для себя давно решила, что раньше утра из этого дома не уйду.

Кофе немного прояснил мне голову — не то чтобы она не кружилась, нет, кружилась, но теперь уже не от алкоголя, а только от присутствия Марка и какого-то особого присущего ему запаха — очень мужского. Я вдруг вспомнила, что мы еще ни разу не поцеловались, и решила, что это немедленно надо исправить. В общем, когда мы снова вернулись в комнату, нам уже было не до Босха. А софа оказалась действительно очень уютной и, главное, удобной… Последнее, что мне ясно запомнилось из событий того вечера, — это торжествующее выражение на лице Марка, ликование мужчины, одержавшего победу. Он так никогда и не узнал, какая легкая это была победа, — ведь еще в тот момент, когда я услышала его голос в телефонной трубке, мне стало понятно, чем кончится наша встреча. Но уже тогда я обладала частичкой женской мудрости — я знала, что для мужчины ценно только то, чего он долго и упорно добивается.

Как вы уже поняли, я не из тех, кто вечно ждет своего волшебного принца, отвергая всех обычных мужчин, которые обращают на них внимание. К чему и для кого хранить свою добродетель? Как говорит одна моя любимая литературная героиня, люди сильно переоценивают состояние непорочного девичества. Мне уже исполнилось двадцать два года, и я давно рассталась с той преградой, которая одна только и отличает девушку от женщины. Конечно, я могу показаться легкомысленной особой, да, наверное, я такая и есть. Но в одном я убеждена: любовь часто приходит не до, а после. Во всяком случае, именно так произошло тогда с нами.

Эта была феерическая ночь… Нам казалось, что мы просто созданы друг для друга — во всяком случае, наши тела. Все было так изумительно… Никакого стеснения, никаких колебаний или сомнений, почти никаких слов, только иногда: «А если попробовать так?». Это был, как его назвали бы ревнители общественных нравов, «голый секс», но сколько счастья он нам принес! Чистая радость — и мы хохотали вдвоем, потому что нам было так хорошо, что мы не могли не смеяться! Не было ни прошлого, ни будущего, мы существовали только здесь и сейчас, наши тела сливались, принося нам обоим взаимное наслаждение, и нам это «низменное занятие» казалось величайшем благом, доступным человеку. Более того, у меня было крамольное ощущение, что в момент наивысшего экстаза сливаются не только наши тела, но и наши души — души до того совершенно незнакомых друг с другом людей. Я не выношу, когда в моем присутствии утверждают, что секс есть нечто низшее и второстепенное по сравнению с высшими духовными отношениями, я убеждена, что тот, кто не испытал высочайшего взлета чувств при чисто физическом акте, когда, кажется, слившиеся тела и души растворяются в бесконечном океане блаженства, не может знать, что такое настоящая любовь.

Утром выяснилось, что если у нас нет прошлого, то будущее все-таки есть. Я не пошла на работу, мне это было просто — я считала себя там человеком временным, Марк же куда-то позвонил и долго и убедительно врал что-то про срочный перевод. Этот день мы так и провели у него дома, разгуливая голышом по квартире в те редкие перерывы, когда не находились в горизонтальном положении, и до бесконечности принимая вдвоем прохладный душ — духота в Москве стояла неимоверная. Кстати, тогда же я впервые поняла, насколько наши ванны неудобны для нормальной человеческой жизни — в них так тесно даже просто сидеть, прижавшись друг к другу, а если еще при этом и двигаться, то надо проявлять чудеса акробатики. Впрочем, мы были тогда молоды, здоровы и спортивны…

Как-то само собой получилось, что через день я к нему переехала. Моя мама проводила свой отпуск в доме отдыха, так что контролировать меня было некому, да и никакими силами меня дома было не удержать. У родителей Марка была длительная командировка, и о них мы не беспокоились. Мы просто жили бок о бок и занимались любовью, хотя о ней никогда не говорили, — и все было прекрасно. Я так и не поняла, когда наше исключительно плотское влечение друг к другу перешло в любовь, да это и не важно.

О женитьбе, как ни странно, заговорил первым он. Мы прожили вдвоем уже полгода, и о том, что будет дальше, я предпочитала не думать — в конце концов, разве важен штамп в паспорте, если любимый человек рядом с тобой? Но у его родителей кончался срок пребывания за границей, они собирались возвращаться в Москву, и Марк начал серьезно задумываться о будущем, что в данном контексте означало: а где мы с ним будем жить? Не у моей же мамы на семиметровой кухне нашей однокомнатной квартиры!

Я предложила оставить все как есть, но Марк посчитал это неприличным — продолжать жить вместе с родителями в их собственной квартире в нерасписанном состоянии — или, скорее, боялся, что его родители сочтут это неприличным. Подозреваю, что он даже ездил советоваться по этому поводу к своему старшему брату Сергею — тот был сыном рано умершей первой жены его отца и, несмотря на то, что всегда жил отдельно, был для Марка авторитетом. О том, чтобы снова разъехаться по разным домам, мы и помыслить не могли, и в конце концов Марк в приказном порядке потащил меня в загс. Не думаю, чтобы он сам был от этого в восторге — покажите мне мужчину, который добровольно и с песнями идет терять свою драгоценную свободу, — просто он не видел другого выхода.

Я-то, конечно, была в восторге, потому что еще не слишком хорошо представляла себе, что такое брак. Была, правда, одна деталь, которая меня смущала. Я уже писала, что на моей карьере можно было ставить крест, и, беря меня замуж, Марк ставил под удар свое будущее. Надо сказать, что и его биография была несколько подмочена — любой человек с маломальски независимым характером не мог не столкнуться с нашими комсомольскими деятелями. Не помню уже, из-за чего первоначально он с ними поругался, но приписали ему общение с «нежелательными иностранцами». Самое смешное, что нежелательные эти иностранцы были знакомыми его отца, абсолютно необходимыми ему по роду деятельности. Не знаю уж, кто по этому поводу звонил в деканат, скандал замяли, но совсем стереть его следы не удалось, и Марк остался в Москве, несмотря на все связи отца, хотя и на приличной работе, связанной с языком.

Я боялась, что если он женится на мне, то заграница для него будет навсегда закрыта — а зачем же тогда люди кончают наш институт? Я не считала себя вправе требовать от него такой жертвы. Но он отнесся к этому как-то легкомысленно: сказал, что через несколько лет все забудется, а впрочем, ему все равно — с милой рай и в советском шалаше. То ли он все же надеялся на влиятельных знакомых отца, то ли предчувствовал, что в стране скоро многое изменится — в отличие от простых смертных его отец мог уже кое-что знать, а об остальном догадываться… Мне хотелось думать, что он так меня любит, что в ситуации выбора: я или карьера — он выбрал меня. Сейчас я в этом сомневаюсь: слишком уж он оказался большим эгоистом; впрочем, так сложно разобраться в мотивах, которые движут человеком, заставляя его совершать те или иные поступки, настолько противоречивы они подчас бывают.

В общем, Марк принял решение, и все как-то быстро закрутилось-завертелось, так что к тому времени, как родители Марка приехали в Москву, они попали с корабля на бал — прямо на нашу свадьбу. Саму свадьбу я вспоминаю как-то смутно — уж очень неудобно и скованно ощущала я себя при его родственниках, особенно смущала меня его мать, которая смотрела на меня явно неодобрительно. Не могу сказать, чтобы и мои родные все как один хорошо отнеслись к Марку: если моя мама приняла его всей душой — он принадлежал к тому типу мужчин, которые ей всегда нравились, — то Юра сразу его невзлюбил, хуже того, у них с Марком с первого взгляда возникла взаимная антипатия.

Но вот свадьба осталась позади, и выяснилось, что поторопились мы зря: отца Марка почти тотчас же снова послали в загранкомандировку, на этот раз в Турцию, и мы снова остались одни в квартире. Сначала все шло хорошо, мы любили друг друга так же, как и до свадьбы, хотя с того момента, как мы расписались, Марк постепенно становился все более требовательным и придирчивым. Но сначала меня это мало волновало; мы открывали друг друга, и хотя часть того, что я узнавала, меня не радовала, все равно это было страшно увлекательно.

С Марком я первый раз в жизни почувствовала себя привлекательной женщиной — до встречи с ним мне лишь изредка удавалось забыть о своих комплексах, и я всегда считала, что мужчины ценят во мне скорее ум, чем внешность. Но Марку я понравилась сначала именно и только как женщина, он проявил ко мне чисто плотский интерес, и я всегда, до самого нашего расставания, неизменно его привлекала и возбуждала. Он вдохнул в меня уверенность в себе, по его взгляду даже в самые бурные моменты наших ссор я видела, что он меня хочет. С тех пор я веду себя как красивая женщина, так, как вела бы себя на моем месте моя мать, истинная красавица, и, как ни странно, окружающие верят в то, что я красива, хотя объективно это совсем не так.

Но мало того, что благодаря Марку я избавилась от комплексов, — он заставил меня измениться не только душевно, но и телесно, что, наверное, было труднее. Как только он почувствовал свою власть надо мной, то есть понял, что может делать мне замечания, не опасаясь, что я сбегу, то принялся меня изводить. Собственно говоря, замечания — это слабо сказано. Он действовал, исходя из принципа «цель оправдывает средства», и взаправду заставил меня исправить в своей внешности все, что можно было исправить. Он буквально издевался надо мной, заставляя каждое утро заниматься зарядкой — и я похудела на пять килограммов за два месяца и с тех пор уже двенадцать лет сохраняю свой вес. Какие слова он только не находил, чтобы я привыкла ходить с прямой спиной — и с тех пор у меня великолепная осанка, я не горблюсь даже тогда, когда мне совсем плохо. А как он, с его великолепной пластикой, передразнивал меня, имитируя некоторые мои неуклюжие движения, так что я, даже рассерженная, не могла удержаться от смеха — и научилась изящно ходить и двигаться, как фея — по крайней мере так называлась на языке пантомимики та походка, которую со мной отрабатывал Марк, — он в детстве занимался в самодеятельной студии.

Но дело не ограничивалось только этим — он безжалостно высмеивал мою, надо честно признать, не всегда безупречную манеру одеваться. Как он вышучивал мои новые вельветовые брючки — последний писк моды, — в которых мои ноги казались кривоватыми (что имело под собой реальное основание), чуть ли не кавалерийскими! С тяжелым сердцем я выбросила эти штаны и с тех пор все время следила за тем, как я хожу, как ставлю стопы при ходьбе, — и сейчас всем знакомым мужчинам мои ножки кажутся чуть ли не идеальными. А моя любимая шляпка-таблетка, которую он с самыми лучшими намерениями швырнул прямо в лужу! Согласна, что она была слегка претенциозна и явно меня старила, но мне до сих пор ее жалко. А как он издевался над моими неумелыми попытками заняться макияжем — и я в конце концов научилась краситься так, чтобы выглядеть лучше, а не хуже, чем я есть в действительности.

Когда я каждое утро смотрю на себя в зеркало и нравлюсь себе, когда я иду по улице и ловлю на себе то восхищенные, то откровенно похотливые взгляды мужчин, я прекрасно понимаю, что во многом это заслуга Марка. Казалось, ему нравилось это занятие — окончательная отделка уже не совсем гадкого утенка, завершающая его заключительное превращение в лебедя, и особенно ему нравилось любоваться достигнутым результатом.

Я могла смириться со всеми его шуточками и довольно-таки язвительными замечаниями только потому, что мы обладали великолепным чувством юмора, и оно нас спасало. Оно очень долго спасало наш брак — до тех пор, пока спасать стало нечего.

Сейчас, когда с момента нашей встречи прошло двенадцать лет и почти десять лет, как мы расстались, я понимаю, что мы оба в этом виноваты, но моя доля вины все-таки больше. Марк оказался очень требовательным мужем — нет, не в том аспекте, в котором об этом говорят фригидные дамы, — в этом плане мы удовлетворяли друг друга до самого последнего момента. Просто он требовал, чтобы жена была дома, когда он приходит с работы, чтобы на столе всегда был обед и чтобы жена понимала и принимала его маленькие прихоти. Я тогда считала его поведение эгоистическим, сейчас я понимаю, что нормальная жена сочла бы его чуть ли не идеальным мужем.

Но я не могла быть нормальной женой — я еще тогда до этого не дозрела. Сейчас, может быть, все было бы по-другому, но в то время я считала, что замужество не должно быть более деликатным названием рабства, а под рабством я понимала прикованность к дому. Нет, я и тогда не была ярой феминисткой, я просто считала свое право на реализацию своих стремлений более важным, чем мир в семье. Я всегда была энергичной, и мне не трудно было убрать в доме, приготовить обед и так далее. Но я совершенно не понимала, почему муж не может сам подогреть себе обед, если жена поступила на вечерний факультет. Не гуляю же я в конце концов, а учусь!

Конечно, Марк тоже был хорош — он-то не желал считаться с моими прихотями! Он считал, что жена — это то, что целиком принадлежит ему; пока мы жили с ним в гражданском браке, он старался не показывать свои собственнические инстинкты — тогда я могла еще уйти в любой момент, теперь же я была его вещью… Во всяком случае, именно эти слова я как-то бросила ему в лицо во время ссоры.

А ссорились мы гораздо чаще, чем мне это доставляло удовольствие. Когда у Марка было плохое настроение, он бывал просто невыносим. К сожалению, был один фактор, который неизменно приводил его в дурное расположение духа: он ненавидел рано вставать, а ему приходилось каждое утро приходить на работу в свое издательство к десяти утра, вообще-то к девяти, но на это его уже никак не могло хватить. Я сама сова, но Марк — сова в квадрате, если не в кубе. Каждое утро повторялось одно и то же: я вставала по звонку будильника, тормошила его, умывалась и пыталась его разбудить, делала зарядку — танцевала под очень громкую музыку — и одновременно стаскивала с него одеяло, наконец готовила завтрак и буквально тащила его, заспанного, едва продирающего глаза, на кухню.

Как-то раз мне не удалось его поднять: он пробормотал что-то вроде: «Мне сегодня к двум», зарылся поглубже под одеяло, прикрыл голову моей подушкой и уже ни на что не реагировал. Я в тот день торопилась, поэтому оставила его досыпать, а сама убежала. Вечером он устроил мне разнос: оказывается, у них в отделе была с утра проверка, и его ожидали крупные неприятности; виноватой во всем, естественно, оказалась я.

Кормить его завтраком было адской мукой: он беспрерывно ворчал: это невкусно, в этом слишком много холестерина, очевидно, я пытаюсь его отравить… Я все стоически терпела и молчала, но как-то раз, когда он заявил, что оладьи сгорели и несъедобны, я схватила сковородку и швырнула их ему прямо в лицо. Сейчас, наверное, я бы их просто выкинула и быстро поджарила яичницу, но в то время я еще не умела справляться со своими эмоциями. Кстати, это не самое худшее воспоминание моей жизни: Марк успел увернуться и схватить меня за руку, я отбивалась и чуть не умудрилась его укусить. Словом, мы просто подрались, а физический контакт неизбежно приводил нас к одному и тому же… Очень скоро мы забыли и о злосчастных оладьях, и обо всем на свете вообще. В этот день мы оба опоздали на работу, но ничуть об этом не жалели.

У меня было очень мало времени — с утра на работу, потом на психфак, приходила домой я поздно и бросалась делать домашние дела, а Марка это выводило из себя — он жаждал моего общества, чтобы обсудить со мной свои проблемы. Мои проблемы его волновали мало. Несколько раз он предлагал мне уйти с работы и только учиться, но разве могла я согласиться быть содержанкой, пусть даже собственного мужа? (Сейчас я понимаю, какой я была дурой.)

К тому же он начал меня ревновать. Так как они с Юрой сразу не понравились друг другу, то я перестала брать его с собой, отправляясь в гости к брату, а видеться с ним я привыкла часто и менять свои привычки ради Марка не собиралась. Естественно, что у Юры, который тогда еще не был женат, я всегда встречала его друзей — вернее, наших общих с ним друзей. Несколько раз Марк заходил за мной к брату и видел, что я провожу время в веселой компании; ему это очень не нравилось. Особенно ему не понравился один из Юриных друзей, Виталик, который смотрел на меня слишком нежными глазами. Не могу отрицать, что Виталик был в меня влюблен: после встречи с Марком и замужества я расцвела, и меня заметили многие, кто до того не замечал, в том числе и Виталик, который знал меня с детства. Не то чтобы я его поощряла, но редкая женщина может отказаться от лишних поклонников, а Марк совершенно не понимал разницу между легким флиртом и серьезным увлечением. Как-то раз он устроил мне скандал по этому поводу и запретил бывать у брата, но разве тогда я, со своим стремлением к независимости, могла смириться с какими-либо запретами?

Сейчас, вспоминая всю эту историю, я ругаю себя — какие же я делала глупости! Неужели я не могла пореже встречаться с братом и изредка брать к нему Марка, только чтобы его душа успокоилась? Теперь-то я, рассматривая ту ситуацию с высоты своего жизненного опыта, прекрасно вижу, как мне надо было поступить, чтобы и овцы были целы, и волки сыты. Увы, в то время я, несчастный ягненочек, не уберегла свою шкурку…

Как-то я должна была быть на лекции, но на меня напала дикая лень. Идти домой тоже не хотелось, и я направилась прямиком к Юре, который жил тогда на Полянке, не так далеко от старых зданий университета — всего лишь несколько остановок на троллейбусе. Попала я к нему как раз вовремя: мои тетя и дядя отправились в театр, а Юрины приятели, воспользовавшись случаем, устроили импровизированную вечеринку. Меня тут же сослали на кухню, как единственную женщину, а Виталик вызвался быть моим добровольным помощником. На кухне нас и застал Марк в весьма двусмысленной ситуации: в руках я держала большое блюдо с пирогом, только что вытащенным из духовки, а Виталик пытался меня поцеловать, пользуясь тем, что руки у меня были заняты.

Марк осторожно взял у меня блюдо, поставил его на стол и влепил мне пощечину, так что я даже пошатнулась. Виталик попытался было за меня заступиться, но в эту минуту прибежал Юра, оценил ситуацию и начал всех успокаивать. Но не тут-то было — Марк заставил меня одеться и тут же уйти. По дороге домой мы молчали, зато потом проговорили весь вечер и всю ночь. Щека у меня пылала, и первый раз за все время нашего знакомства я просто ненавидела Марка. Он обвинял меня в измене, я все отрицала, а потом мне это надоело, и я согласилась: да, я была любовницей Виталика. Под утро он ушел курить на кухню и сидел там, мрачно глядя в окно, а я прикорнула в комнате родителей. Я очень устала и незаметно для себя заснула, а когда проснулась, Марка уже не было. Я собрала свои вещички и вернулась к маме.

На следующий день Марк ко мне приходил, но я за это время уже решила, что лучше всего нам расстаться сейчас, пока мы еще друг друга окончательно не возненавидели. Он хотел помириться, но я сказала ему единственное, что могло его оттолкнуть: да, этот Виталик — мой любовник, и я собираюсь продолжать с ним отношения. Марк ушел, не оглядываясь, а через три месяца мы легко и просто развелись через загс. За неделю до того дня, на который был назначен развод, я, вернувшись из университета, застала у нас дома Сергея — они с мамой пили чай. Сергей явно мне симпатизировал и надеялся, что нас еще удастся примирить: я еще тогда подумала, насколько у старшего брата характер лучше, чем у Марка. Так что в новую квартиру, которую нам дали от маминой работы для молодой семьи, я въезжала уже одна, хотя ордер был на нас двоих. Это та самая квартира, где я сейчас живу.

С Марком после того памятного выяснения отношений мы виделись только один раз: в здании загса. Это был неприятный момент для нас обоих, но мы его пережили.

Мой развод никого особенно не расстроил, кроме, конечно, меня самой: мама восприняла его так же спокойно, как и мое замужество, Юра откровенно радовался, Катя считала, что так лучше. Виталика после того рокового вечера я просто не могла видеть; он и не предполагал, какую роль он сыграл в моей судьбе. Сейчас он уже несколько лет как в Новой Зеландии.

Вскоре после нашего развода Марк уехал за границу, в свою драгоценную Испанию. Пришел Горбачев, и кое-что у нас стало меняться: так, развод уже не ставил на человека клеймо «невыездного» на всю жизнь. Я изредка слыхала о нем от наших общих знакомых, в частности от того же Вити Смолова. Марк так и не женился; после Испании он долго жил в Латинской Америке, а в последнее время работал в фирме, организующей туры в Испанию, — это мне уже сказал Сережа, когда мы с ним встретились в театре. И вот теперь не прошло и десяти лет, как я слышу его голос в телефонной трубке:

— Привет, Агнесса. — Потом, после небольшой паузы: — Аньес (он любил в хорошие моменты называть меня так, на французский манер), как дела?

Я долго молчала — не могла собраться с мыслями. В трубке послышалось вопросительное:

— Алло?

— Я тут.

— Я уже думал, что нас разъединили.

— Ты откуда?

— В данный момент — из Москвы.

— Это очень странно, но я как раз о тебе думала. Наверное, телепатия все же существует.

— Приятно слышать, что ты обо мне думаешь. Это мне льстит. Я-то боялся, что ты просто положишь трубку, как ты это делала десять лет назад.

— Не задирай нос. Я вспоминала о тебе, потому что попала в непростое положение, и мне нужна помощь твоего брата Сергея. Я как раз собиралась ему звонить.

— Ну вот, теперь ты все испортила — я-то было решил, что ты иногда вспоминаешь обо мне просто так, чисто ностальгически… А что случилось, Аньес, действительно что-нибудь серьезное?

— Да, серьезнее некуда. Мне угрожают, меня хотят убить. Поверь, это вовсе не фантазии слабонервной девицы.

— Правда? Слушай, может, мне приехать?

— Я рада буду с тобой встретиться, особенно если ты приедешь с братом.

— Тогда я сейчас вытащу его из постели, и мы будем у тебя через час.

Неужели я его сейчас увижу? Я почувствовала, как у меня запылали щеки. Нет, я сейчас к этому не готова! Я посмотрела на часы — было полдвенадцатого.

— Марк, я думаю, что сегодня ночью меня уже не убьют, и мы вполне сможем встретиться завтра с утра. Дай брату отдохнуть.

— Вообще-то говоря, я как раз завтра с утра должен везти группу испанцев по Золотому кольцу. Мы возвращаемся только во вторник. Но я сейчас постараюсь найти себе замену.

Я уже успела справиться с собой, сердце перестало колотиться как сумасшедшее, и мой голос прозвучал вполне твердо:

— Наше дело может вполне подождать до вторника. Может быть, это только мои фантазии.

— На тебя это не похоже. Ты уверена, что мне не надо сейчас приезжать?

— Да.

— Тогда завтра с тобой свяжется Сергей, я поговорю с ним перед отъездом.

— Это было бы прекрасно.

— Я сам позвоню тебе во вторник, когда приеду. Можешь рассчитывать на меня, Аньес. Я это серьезно. — В его голосе звучали какие-то интимные нотки.

— Спасибо. Я это тоже серьезно.

Положив трубку, я на некоторое время забыла о всех реальных и мнимых опасностях — я думала только о своем бывшем муже, который проявил такое искреннее желание мне помочь. С чего бы это?