Меня разбудил требовательный звонок в дверь. Открыв глаза, я некоторое время не могла понять, что происходит: рядом со мной спал Марк, и на моей груди лежала его отяжелевшая от сна рука: он обнимал меня таким знакомым мне подсознательным движением — жестом хозяина.

Звонок не унимался. Марк пошевелился и тоже открыл глаза. Очевидно, вспомнив вчерашнее, он улыбнулся и ласково поцеловал меня в щечку:

— Доброе утро, Аньес.

— Доброе утро. Хотела бы я знать, какому идиоту и зачем понадобилось трезвонить в такую рань. — Я посмотрела на будильник: было пять минут девятого.

— Ничего, позвонят и перестанут.

Но — не перестали. В конце концов я встала, взяла в ванной халат и отправилась открывать дверь, но по дороге меня перехватил Марк, успевший натянуть трусики:

— Агнесса, ты с ума сошла! Вдруг это киллеры? Ты спроси, кто, не открывая, а я буду рядом. Где у тебя баллончик?

Мало чего соображая, я отыскала баллончик со слезоточивым газом в кармане накидки и вручила ему. Потом мы оба на цыпочках отправились к входной двери, но он не дал мне встать перед ней, а оттащил вместе с собой в сторону, чтобы злоумышленник, если паче чаяния именно он окажется в холле, не мог меня подстрелить через дверь. Надо ли говорить, что дверь у меня фанерная и глазка в ней нет — до последнего времени я и предположить не могла, что кому-то может прийти в голову меня ограбить — у меня в квартире нет никаких ценностей, а тем более убить.

Откашлявшись — в горле у меня пересохло, — я спросила:

— Кто там?

Мне ответил знакомый голос:

— Агнесса, не бойся, это я, Сергей Крутиков. Марк у тебя? Я должен забрать у него машину и ключи от квартиры — он, кроме своих, захватил еще и мои.

Я выругалась про себя и открыла дверь. На пороге стоял Сергей. Вид у него был смущенный.

Зато Марк не растерялся.

— Привет, Сережа. Где же ты ночевал?

— В офисе. Ничего страшного, у меня было много дел. Отдай мне ключи, и я пойду, не буду вам мешать.

Бедный Сережа! Мне стало его жаль — так ему было неловко. Он изо всех сил старался не замечать ни моего растерзанного вида, ни того, что брат его был почти голым, но это ему плохо удавалось. Я разозлилась на себя — я-то почему смущаюсь, в конце концов, мы с Марком все-таки супруги, хоть и бывшие.

Марк вернулся в комнату и принялся быстро одеваться.

— Нет, Сережа, я поеду с тобой. Агнесса, не обижайся, мне действительно надо идти. — Уж он-то ни капельки не смутился, наоборот, от него так и разило самодовольством.

— Тогда я пойду приготовлю кофе.

Я пошла на кухню, пригласив Сергея следовать за собой, но он предпочел зайти в комнату и о чем-то там шептался с Марком.

Закрыв дверь, я варила кофе, стараясь ни о чем не думать. Мне было слышно, как спустили воду в туалете, потом заструилась вода в ванной. Наконец в кухню вошел Марк, лицо его сияло, а глаза смеялись. Вид у него был совсем свежий, а то, что он небрит, не бросалось в глаза — как у всех блондинов, щетина у него на лице растет, медленно и притом совсем светлая. Он залпом выпил чашку только что вскипевшего кофе — меня удивило, как он при этом не обжегся, — нежно чмокнул меня в нос и сказал:

— Пока, Аньес. Скоро объявлюсь. Не делай без меня глупостей, — и был таков.

Сережа попрощался со мной уже с лестничной площадки.

Закрыв за ними дверь, я сладко потянулась. Все мое тело пело, на душе было безоблачно, будто не было этого кошмара и никакие убийцы за мной не охотились. Сейчас я об этом совершенно забыла. Я уже давно не пребывала в таком чудесном настроении, мне даже показалось, что на улице светит солнышко, хотя на самом деле моросил мелкий противный дождик. Господи! Много ли мне нужно для счастья — всего лишь провести ночь с бывшим мужем! Я пыталась отругать себя — подумаешь, встретились двое когда-то близко знавших друг друга людей и переспали вместе, но здравые слова сегодня меня не отрезвляли — я все равно пребывала в эйфории, я летала и никак не могла опуститься на землю.

Зайдя в ванную, я рассмеялась: в стаканчике, где стояли зубные щетки, осталась только одна — моя, красная, а Петина бесследно исчезла. Присмотревшись повнимательнее, я обнаружила, что пропали и Петины безопасная бритва и тюбик с кремом для бритья. Пропавшие вещи я обнаружила в мусорном ведре под мойкой, причем Петина зубная щетка была к тому же еще и сломана. Подумать только, я даже не заметила, как Марк успел все выбросить! Да, мой милый Марк в своем репертуаре.

Кстати, как он догадался, какая щетка моя, а какая чужого мужчины, чье пребывание в моем доме он явно посчитал лишним? Значит, он не забыл про мое пристрастие к ярким краскам и особенно к красному цвету. Может быть, работа в детективном агентстве как раз для него, размышляла я, развалившись в кресле и медленно цедя кофе из своей любимой чашечки.

Но долго нежиться в этом приятнейшем состоянии духа и тела мне не дали. Этот проклятый телефон снова зазвонил, и я поняла, что мои каникулы кончились. Меня вызывали к Аргамаковым.

Виолетту наконец выписали из больницы, и Николай Ильич решил приняться за лечение жены всерьез, а для этого пригласить лучших профессоров. Сегодня ожидался первый такой визит, и по его высочайшему повелению должны были присутствовать и мы с Рафаилом.

Профессорша, светило, как сказали Аргамакову, мировой величины, должна была приехать в двенадцать. Поэтому и я, и Рафаил ожидались в их квартире на набережной в полдвенадцатого.

К тому времени, как за мной заехал Витя, я уже была готова. Витя, как всегда неразговорчивый, был особенно угрюм. В апартаментах же Аргамаковых царила мрачная, угнетенная атмосфера, но сегодня на меня это не подействовало — если уж я в таком великолепном настроении, то ничто не может мне его испортить.

В передней меня встретил помятый и небритый Рафаил; в свое оправдание он сообщил мне, что жена его и старшая дочь подхватили какую-то инфекцию и лежат в постели с температурой под тридцать девять, и только прямой приказ Аргамакова вытащил его сегодня из дома. Да, банкир умел командовать.

Виолетта, одетая в небрежно запахнутый бархатный темно-вишневый халатик, валялась на софе в своей комнате. Она была бледна, под глазами у нее были темные круги, но это ее ничуть не портило, наоборот, придавало ее красоте какой-то трагический, чуть ли не демонический оттенок. Смотрела она на меня исподлобья, так что я почувствовала себя неуютно, настолько мое внутреннее состояние не гармонировало с ее страдальческим видом, впрочем, она скорее не страдала, а злилась на весь мир. Перебросившись с ней парой вежливых, но ничего не значащих слов, я уткнулась в валявшийся на столе французский журнал мод.

Профессорша, естественно, опоздала больше чем на час. Это была очень пожилая, но хорошо сохранившаяся женщина; видно было, что когда-то она была красива, но теперь она так молодилась и на лице у нее было столько грима, что выглядела смешно. Дорогое черное трикотажное платье слишком тесно облегало ее пышные, но давно потерявшие привлекательность формы, выставляя напоказ то, что следовало бы скрывать. Она была увешана тяжелыми золотыми украшениями: огромный перстень с лазуритом на безымянном пальце левой руки, кулон из того же камня на груди поверх тонкой золотой цепочки с крестиком, крупные серьги — это придавало ей вульгарный вид, перечеркивавший все претензии на интеллигентность, которая должна была соответствовать ее профессии и статусу.

Она вошла — вернее, вплыла — в апартаменты легкой походкой, которая когда-то сводила с ума мужчин. (Рафаил шепотом успел мне поведать, что о ее знаменитых и высокопоставленных любовниках в свое время говорил весь медицинский мир. К тому же ходила легенда, что когда во время войны она работала психиатром в полевом госпитале и проходила по палатам, то даже у умирающих приподнималось одеяло.) Сейчас же вид этой постаревшей, но не желавшей смириться с годами женщины внушал жалость.

Вслед за ней вошел мужчина невысокого роста с пышной шевелюрой, которого она представила нам как своего сотрудника доктора Забегалова. Его присутствие озадачило Аргамакова, но я-то знала, в чем дело: этот Забегалов был не столько врачом (как сказал Рафаил, он просто поражал коллег своей удручающей некомпетентностью), сколько ее личным шофером. Очевидно, ее ждали еще где-то, и поэтому она отказалась от машины, которую предлагал прислать за ней Аргамаков.

Усевшись на роскошный, обтянутый темно-красным американским велюром диван в гостиной, она кокетливо закинула ногу на ногу, так что в разрезе платья — там, где кончался чулок, — показалась полоска голой кожи. Грациозным, как ей казалось, движением руки она его подтянула, демонстрируя изрядно располневшую ножку, чем привела в замешательство Николая Ильича — он даже покраснел, а я с трудом удерживала на лице серьезное выражение. Очевидно, банкир, в отличие от меня, не был знаком с психиатрическим миром и со странностями его адептов.

Николай Ильич представил ей нас с Рафаилом. Царственным жестом профессорша — ее звали Ирина Петровна — выслала Аргамакова из комнаты (я чуть не прыснула — думаю, никому другому и в голову бы не пришло так обращаться с финансистом-миллиардером) и обратилась к Рафаилу. Тот подробно, как на медицинской конференции, доложил ей анамнез, то есть рассказал о предыстории заболевания Виолетты и настоящем положении дел.

Потом Ирина Петровна осведомилась, где же больная. Я пригласила ее следовать за мной, собираясь провести ее в спальню Виолетты, но неожиданно ученая дама заявила, что все мы здесь коллеги и она посмотрит пациентку при нас. Так что к Виолетте нас вошло сразу четверо, что ее мало обрадовало. Особенно, по-моему, ей не понравилось присутствие доктора Забегалова — впрочем, он и мне не внушал никакого доверия.

Виолетта была скована, отвечала на вопросы профессорши односложно; было совершенно ясно, что Ирина Петровна не смогла подобрать к ней ключ, да, впрочем, особенно и не пыталась. Иногда банкирша откровенно врала, иногда говорила полуправду, и я ее не осуждаю. О некоторых подробностях своей жизни нелегко рассказывать при посторонних. Тем более что профессорша явно отнеслась к ней клинически, и Виолетта сразу это поняла — с интуицией у нее все в порядке — и не захотела быть экспонатом, который любопытные исследователи рассматривают через микроскоп. При всех ее недостатках и пороках она была личностью, и личностью яркой; она просто не могла позволить обращаться с собой свысока.

Консультация продолжалась достаточно долго, минут тридцать, и чувствовалось, что, несмотря на нежелание больной общаться, Ирина Петровна составила о ней свое мнение. Потом она сказала:

— Что ж, Виолетта, будем тебя лечить. Все будет хорошо, вот увидишь, если будешь меня слушаться. — Эти слова прозвучали в ее устах убедительно, но совершенно неискренне.

В том же порядке: впереди Ирина Петровна, за ней свита — мы вернулись обратно в гостиную, где нас поджидал заметно нервничавший Аргамаков, забросивший на сегодня все свои дела. Удобно усевшись, она «научным» тоном обратилась к нам:

— Несомненно, это микст. Эсцеха, осложненная алкоголизмом. — Что в переводе с психиатрического языка на простой человеческий означало: шизофрения вкупе с неумеренным потреблением алкоголя.

Потом она перевела взгляд на Аргамакова:

— Ваша жена очень больна. Будем лечить.

— Что с ней?

— Затянувшаяся депрессия, и на этом фоне у нее развилась алкогольная зависимость.

— И каков ваш прогноз?

— Состояние сложное, но если вы будете придерживаться моих рекомендаций, то возможна ремиссия. — Я видела, что Аргамаков, задавленный потоком научных терминов и так и не пришедший в себя после демонстрации ножек, находится в состоянии обалдения, если такое слово я посмею применить к уважаемому финансисту.

— Простите?

— Я считаю, что Виолетту надо лечить в стационаре. Я могу устроить ее в свое отделение хоть сегодня.

— Вы хотите, чтобы я положил свою жену в сумасшедший дом?!

— Ну что вы! У вас устаревшие представления о современной психиатрии, может быть, вы считаете, что мы приковываем своих пациентов к стене цепями?

— Нет, ну что вы…

— У нас современные удобные палаты, в каждой — цветной телевизор, вечером у больных танцы…

— Нет, я все равно не согласен. Я никогда не положу жену в больницу против ее воли, а она ненавидит больницы.

Даже Ирина Петровна с ее апломбом поняла, что настаивать бесполезно, — решение банкира окончательное и пересмотру не подлежит. Она пожала плечами и сказала:

— Ну что ж, будем тогда лечить амбулаторно… Насколько я понимаю, у вас лечащий врач Рафаил Израилевич?

И она повернулась к нему, игнорируя присутствие всех остальных, и расписала такую схему приема лекарств, которая могла бы превратить в бессловесное, забитое и бестолковое существо не то что относительно субтильную Виолетту, но самого здоровенного бугая. Пока она говорила, Забегалов согласно кивал головой и говорил: «Да-да». Ошеломленный Рафаил молчал.

Потом Ирина Петровна встала и, запихивая на ходу в сумочку толстый конверт, полученный от Аргамакова, выплыла из квартиры точно так же, как и вплыла в нее. За ней семенил доктор Забегалов, стараясь, не забегая вперед, заглядывать ей в глаза.

Проводив профессоршу и ее ассистента, Николай Ильич вернулся и вопросительно поглядел на нас с Рафаилом. Я молчала. Я считала, что место Виолетты — в наркологической лечебнице, и там она должна была бы провести месяца три, не меньше. Но то лечение, которое ей прописала Ирина Петровна, могло бы убить лошадь. Впрочем, кто я такая, чтобы вмешиваться?

Выход из положения нашел Рафаил. Он сказал:

— Вы знаете, при всем моем уважении к профессору Бориславской я бы на вашем месте не остановился на одном консультанте. На мой взгляд, взгляд практика, те лекарства, которые только что прописала Ирина Петровна, слишком сильны, тем более что делать инъекции в домашних условиях и без должного контроля, на мой взгляд, достаточно опасно.

Аргамаков улыбнулся и облизнул пересохшие губы:

— Я понимаю, что вы имеете в виду какого-то конкретного специалиста. Кого именно?

— Ну хотя бы профессора Дорфмана. Он известный психиатр, заведует клиническим отделением в Кащенко, и к тому же он необыкновенно умеет расположить к себе пациентов.

Сказано — сделано. Через пять минут Рафаила усадили за телефон, и уже через полчаса профессора отловили и уговорили приехать, причем как можно раньше — в конце концов договорились, что Аргамаков пришлет за ним машину послезавтра.

На сегодня я была свободна: оставаться и общаться с Виолеттой мне не хотелось, ехать домой было еще рано, работать над переводом у меня сегодня не лежала душа — так что я попросила Витю отвезти меня в офис, чтобы закончить кое-какие дела.

В «Компике» все были возбуждены. Компаньонам в последние дни приходилось несладко — история с Виолеттой выбила Аргамакова из колеи, и получение инвестиций под совместный проект затянулось на неопределенное время. Хотя Женя с Юрой и молчали, но я прекрасно понимала, что они считают виноватой именно меня — это я недосмотрела за Виолеттой. Я же была виновата и в том, что в фирму пришли детективы и задавали неприятные вопросы. Конечно, они меня любили и им совсем не хотелось меня потерять, но почему эти чертовы убийцы прицепились именно ко мне? К тому же Юре не понравилось, что я пошла за помощью к Сергею Крутикову — он не любил и Марка и все, что было с ним связано, и поэтому злился на меня, почему я не обратилась в фирму «Рейнджер». (Юрий, как и остальные фирмачи, арендовавшие помещение в особняке на Ордынке, пользовался услугами этой частной охранной фирмы.) Я огрызалась, заявляя, что эти «рейнджеры» и охранники-то хреновые — проворонили «Пересвет» со всем имуществом, а какие уж из них сыщики? И, наконец, сегодня Юру вызвали в налоговую полицию!

Когда я пришла, у Юры в кабинете сидели Женя и Эльвира Львовна. Шло последнее совещание перед визитом в это страшное учреждение — и, главное, никто не мог понять за что? Всю ночь накануне Эльвира сидела за отчетами — к ним было не подкопаться. Компаньоны не чуяли за собой никакой вины, и все-таки было страшновато. Я, как оказалось, приехала вовремя, мы тут же спустились вниз, сели в наш старенький, доставшийся Юре по случаю «вольво» и поехали в это учреждение, поселившееся, оказывается, в здании районного суда.

Собственно говоря, вызывали только Юру, но на всякий случай он захватил с собой и Эльвиру с ее отчетами, и меня с Женей — для моральной поддержки. Первой, кого мы встретили в коридоре, была крашеная блондинка средних лет, явно из торгового сословия, которая бросилась к Юре в объятия с таким видом, будто он был ее давно исчезнувшим возлюбленным. Дама оказалась некоей Калерией Ивановной, компаньонкой Юрия по одному из его канувших в Лету предприятий под названием «Балтинвест» — в общем, по делам давно минувших дней.

Как выяснилось, нас и вызвали по поводу этого самого «Балтинвеста». Когда мы вошли в страшный кабинет номер 13, Калерия Ивановна тут же стала выдавать все свои коммерческие тайны, но чиновник, сидевший за столом — по виду явно отставной офицер, — резко ее прервал:

— Нас не интересуют дела вашего магазина. Вы здесь совсем по другому поводу.

Когда-то этот самый «Балтинвест» был создан как дочернее предприятие первого Юриного кооператива; в состав учредителей тогда, кроме Юры, вошли гражданин почти независимой Латвии (или Эстонии, не помню точно) некто Валерий Петров, который подрядился ввозить через Прибалтику в Москву супер дешевые компьютеры, и та самая Калерия Ивановна — как реализатор. Первая партия компьютеров действительно пришла — ее привез некий накачанный мальчик по имени Олег, которого Петров представил как своего компаньона и близкого друга. Но очень скоро выяснилось, что компьютерами ни Олег, ни Валерий заниматься не желают, а занимаются они какими-то странными делами. Как-то раз Валерий пришел к Юре в великолепном настроении и показал газету, где была фотография Олега в чем мать родила! Он сообщил брату и его тогдашнему компаньону Алексею, что Олег занял второе место на конкурсе мужского стриптиза в отеле «Пента», его огорчало только, что не первое, а второе.

Как раз в этот момент у Юры лопнуло терпение. Он заявил, что стриптиз — это, конечно, хорошо, но где деньги? Петров сказал, что деньги будут послезавтра. Но Юрий и Алеша Свешников до послезавтра ждать не стали, а решили действовать на следующий же день. Взяв с собой самых крепких сотрудников, они нагрянули на квартиру, которую, по их сведениям, снимали прибалты. Увы, квартира была пуста… Там не было ни людей, ни компьютеров. По рассказам соседей, здесь был притон, куда сходились «голубые» со всех концов страны. Бабка, жившая напротив, плевалась, вспоминая о буйных жильцах, музыка у которых не умолкала до утра, и даже перекрестилась с облегчением, узнав, что они смылись. Увы, по другим адресам и телефонам найти их тоже не удалось. Компаньоны вынуждены были смириться с потерей — украли «голубые» друзья не так много, каких-нибудь двести тысяч, но если учесть, что все это происходило еще до гайдаровских реформ, то это были деньги.

И до сегодняшнего дня о них никто не слышал; Юра думал, что они свалили за границу. Но, как поведал нам налоговый инспектор, они никуда не делись, а, наоборот, процветали: разъезжали с гастролями «Звезды стриптиза» (так было и на афишах, которые нам показали: «Звезда стриптиза») по всем городам и весям бывшего Союза и пользовались давным-давно украденной печатью «Балтинвеста». Задолжали они государству около десяти миллионов. Вызвали же Юру и Калерию Ивановну только для того, чтобы выяснить, не могут ли те подсказать налоговым органам, где разыскивать удачливых деятелей шоу-бизнеса.

Увы, тут мы помочь ничем не могли. Юра честно рассказал, как было дело, Калерия Ивановна изредка ему поддакивала. Напоследок, бросив внимательный взгляд на компаньонов и оценив выражения их лиц, инспектор добавил:

— Только не мешайте правоохранительным органам. Мы найдем их сами.

Когда мы вышли на улицу, то, распрощавшись со смущенной Калерией Ивановной, которая явно приняла вызов в налоговую полицию слишком близко к сердцу, дружно расхохотались.

— Звезда стриптиза! Подумать только! — покатывался со смеху Юра.

— Представляю, какой антрепренерской деятельностью занимается этот Петров! Вот уж не знал, что сутенеры в России обязаны платить налоги! — вторил ему Женя (хотя официально он и не работал тогда с Юрой, тем не менее хорошо помнил «сладкую парочку»).

— А вы тоже хороши, связались с такой компанией! Небось сами с ними сюсюкали: «Ах, какой роскошный бицепс»… — Я встречала в своей жизни немало геев и неплохо их имитирую.

— А что, отличная компания, — огрызнулся Юрий. — Про этого Петрова даже ты не могла бы сказать ничего плохого, он одевался и держал себя, как самый нормальный мужчина, по крайней мере сначала. Что касается пресловутой «звезды стриптиза», то он, конечно, выглядел подозрительно, но принадлежность к сексуальным меньшинствам считалась преступлением только в нашем уголовном кодексе. В конце концов, у них, в этой «Голубой устрице», я встречал и твоего хорошего приятеля — Аркадия Шипелова. — И он мне выразительно подмигнул: что, уел?

Аркадий среди «голубых»? Это что-то новенькое! Хотя это объяснило его вечную и довольно нетребовательную привязанность ко мне. Но одевается он всегда не слишком броско, без выпендрежа, манеры его никак нельзя назвать чересчур женственными… Может быть, он играет в гомосексуальных отношениях активную роль? Зачем ему тогда я… Но, впрочем, у него могли быть с этими мошенниками чисто деловые отношения. В конце концов, судя по всему, его так и тянет к жуликам.

Смех на фоне полного расслабления и мои размышления о природе сексуальной ориентации Аркадия привели к тому, что я совершенно забыла — что у меня дома кончились все продукты и в холодильнике хоть шаром покати. Только когда компаньоны высадили меня у дверей моего подъезда и поехали дальше, я сообразила, что мне просто необходимо сходить в магазин. Конечно, хлеб можно занять у соседей, но не хлебом же единым сыт человек, тем более что сегодня пообедать я так и не успела.

Что делать? Было уже около семи, и стремительно темнело, на дворе стоял октябрь, и стрелку часов перевели на зимнее время. И Сергей Крутиков, и Юрий, и даже Марк категорически запретили мне выходить из дома одной, а уж после наступления темноты… В конце концов, не могу же я все время жить на положении заключенной: шаг вправо, шаг влево — расстрел. Конечно, я боюсь, что меня могут убить, но нельзя же вечно бояться! И бросив свою сумочку и папку с документами, я схватила хозяйственную сумку и, сжимая в руке газовый баллончик, рванула в универсам.

До универсама у нас минут семь хода, если идти быстрым шагом, причем большая часть пути проходит по освещенной улице. Самое главное — перебраться через темный двор. На пути туда я справилась с этим весьма успешно. В универсаме народа уже практически не было, и я быстро набрала полную сумку продуктов и пустилась назад.

Первую часть пути я проделала благополучно, но когда я свернула в наш проулок, у меня появилось чувство, что за мной следят, — совершенно неосознанное, инстинктивное чувство, от которого по спине у меня побежали мурашки. Что делать? Вернуться обратно, на освещенную улицу, и подождать, пока кто-нибудь направится в мой двор? Или побыстрее добежать до подъезда?

Я выбрала второй вариант и, окунувшись в темноту, помчалась, не чуя под собой ног. И тут я услыхала за собой топот, как будто за мной гнался кто-то очень тяжелый. Шаги приближались, и вот уже мне на плечо легла чья-то рука. Ужас придал мне сил, я вырвалась, истошно закричала и понеслась еще быстрее, надеясь только на чудо, и чудо свершилось. Внезапно передо мной появился какой-то большой мохнатый клубок и с громким лаем пронесся мимо, направляясь к кому-то за моей спиной. Я, не оглядываясь, продолжала бег, пока чуть не сшибла миниатюрную фигурку, оказавшуюся на моем пути. Это была моя соседка Люда, которая гналась за своей собакой с громким криком:

— Леша! Леша, назад!

Огромный бобтейль на кого-то кидался в темноте. Я знала Лешин характер — он не слушался Люду в условиях самых мирных, а сейчас он ей не подчинится ни за что.

Задыхаясь, я попыталась ей объяснить, на кого напал Леша. Она остановилась, и тут я схватила ее за руку и потащила к ближайшему подъезду, над которым горела тусклая лампочка. Леша умчался куда-то далеко, и его лай доносился до нас с другой стороны двора. Наконец минут через пять он вернулся, гордо неся свою кудлатую голову, все еще потявкивая густым басом. Я обняла его за шею, и он принял мою благодарность как должное.

— Леша, Лешенька, спаситель мой…

Мы медленно пошли вдоль дома к моему подъезду, причем на этот раз Леша держался возле нас, как будто выполнял команду «рядом», которую при других условиях он бы просто не слышал. Сердце у меня бешено колотилось, дыхание никак не успокаивалось, и я мысленно ругала себя за безрассудство — могла бы вполне обойтись сегодня и без еды, ничего бы со мной не стало. Внезапно Леша опять с лаем бросился вперед, мы побежали вслед за ним и увидели, что он уже положил лапы на плечи высокого мужчины в длинном плаще, который стоял возле моего подъезда. Люда с криком:

— Фу! Назад! — отважно вцепилась в его шерсть, оттаскивая здоровенного пса, и тут же оправдывающимся тоном добавила: — Не бойтесь, он не кусается. У него сегодня нервы не в порядке.

Свет фонаря упал на лицо мужчины, и я его узнала: это был Аркадий. Лицо его в полумраке казалось очень бледным.

Люда продолжала извиняться:

— Вы не думайте, вообще-то он воспитанный, но просто сейчас возбужден. Вообще-то он герой — только что спас Агнессу от каких-то хулиганов… Вообще-то…

Ей наконец удалось прикрепить поводок к затерявшемуся в густой шерсти строгому ошейнику, и она потащила его прочь. Леша упирался и грозно рычал, поглядывая на Аркадия, — или мне так казалось, потому что глаз как таковых у него совсем было не видно.

Взволнованная и смущенная, Люда попыталась увести пса, но не тут-то было — Леша упирался изо всех сил и, сильно дернув, заставил Люду выпустить поводок и прыгнул на Аркадия; тот отбросил его и скрылся в подъезде. Я подняла Людмилу, которая не удержалась на ногах, и попыталась успокоить Лешу — возбуждение не помешало ему вылизать мне лицо; он был явно горд собой. Наконец, уверив Людмилу, что Леша не только не причинил Аркадию никакого ущерба, но, наоборот, проявил себя как истинный телохранитель, я тоже вошла в подъезд.

Здесь я застала не только Аркадия, но вездесущую Агнессу Владимировну; воинственная старушка, услыхав шум, спустилась на лифте — вид у нее, в бумазейном цветастом халате и со шваброй в руках, которую она захватила на всякий случай, был очень забавный. Ее тоже пришлось успокаивать — я не стала посвящать ее во все подробности, а просто сказала, что соседский пес сначала отогнал от меня каких-то хулиганов, а потом, перевозбужденный, накинулся заодно и на моего приятеля, поджидавшего меня возле подъезда. Убедившись, что со мной все в порядке и что я явно не собираюсь приглашать ее к себе, она нехотя вернулась домой.

На этот раз на ручке моей двери ничего не было, никаких веревочек и презентов — я теперь за этим тщательно следила. Мы с Аркадием вошли в квартиру; я, конечно, была не в восторге, но что я могла поделать? Отправить его сейчас домой было бы по меньшей мере невежливо.

Аркадий совсем не пострадал, только на плаще его оказалось много собачьей шерсти. Тем не менее вид у него был неважный, да я и сама чувствовала себя не в своей тарелке. Поэтому, проигнорировав принесенную им бутылку сухого вина, я вытащила из бара едва початую бутылку коньяка, которую я всегда держу для таких случаев, и стопки; прежде чем поставить ее на стол, я налила себе полную рюмку и тут же опрокинула. Я не алкоголичка, но коньяк меня успокаивает куда лучше, чем любые транквилизаторы. Вот и сейчас я почувствовала, как по жилам у меня разливается приятное тепло, и тут же пришла в себя и начала придумывать, как бы побыстрее избавиться от Аркадия. Выгнать его, даже не напоив чаем, было бы неприлично, и я поставила чайник на плиту.

Аркадий казался очень взволнованным. Неужели он пришел опять делать мне предложение? Он приступил сразу к делу:

— Агнесса, что бы я ни говорил, я все равно люблю тебя и мечтаю о том дне, когда ты согласишься стать моей женой.

О Боже, все с самого начала, подумала я про себя, но промолчала и постаралась придать своей физиономии самое внимательное и понимающее выражение.

— Я понимаю, у тебя могут быть какие-то обстоятельства, которые мешают тебе выйти за меня замуж, но в любом случае я хочу оставаться твоим другом и надеюсь, что ты пересмотришь свое решение.

Я торжественно поклялась ему, что всегда буду его другом, чуть ли не до гробовой доски. А потом вдруг сменила тему:

— Скажи, ты приехал на машине?

— На машине? На какой машине? Свою я продал тогда, когда лопнул «Пересвет». У меня сейчас небольшие финансовые затруднения. Нет, я приехал на метро.

Убей меня Бог, не могу вспомнить, какой марки была машина у Аркадия и какого она была цвета. Кажется, белая. Но вряд ли иномарка. Не спрашивать же его сейчас об этом?

Аркадий сказал, что, не застав меня на работе — он заходил днем в особняк на Ордынке, надеясь получить какую-нибудь информацию о сбежавшей фирме, — решил без предупреждения нагрянуть ко мне домой, потому что иначе у тебя нашлись бы важные дела, и ты отложила бы встречу на неопределенный срок. Позвонив в дверь и убедившись, что меня нет дома, он решил спуститься и подождать меня у подъезда. Не успел он выйти на улицу, как услышал лай и крики: пока он соображал, что ему делать в этой ситуации, появились мы с Людой и бобтейлом.

— А теперь расскажи, кто на тебя напал, — потребовал он.

— Не знаю, какие-то хулиганы, или, вернее, один хулиган, но с меня и этого было вполне достаточно, — ответила я.

Обычно я довольно откровенна, но последние события заставили меня быть осторожной. Аркадий — не тот человек, которого я бы стала посвящать в подробности своих последних приключений.

На этот раз мне удалось от него отделаться удивительно легко — уже через час он надел на себя почищенный мною плащ и собрался уходить, до последней минуты уверяя меня в постоянстве своих чувств. Напоследок он склонился и поцеловал меня в губы; мне понадобилась вся моя выдержка, чтобы не отшатнуться.

Этот поцелуй оставил у меня самый отвратительный осадок. Когда его губы дотронулись до моих, я вдруг представила, как он вот так же нежно целует мужчину — и мне стало почти физически нехорошо. Мой опыт и интуиция подсказывали мне, что если он не чистый гомосексуалист, то, во всяком случае, бисексуал, и я ничего не могла поделать с чувством омерзения. Зачем я нужна ему? Зачем он сегодня ко мне пришел? Не стоит ли он за теми неприятностями, которые выпали на мою долю в последнее время? И почему Леша так сегодня на него набрасывался — был ли он просто перевозбужден или Аркадий и есть тот, кто напал на меня в темноте? Успел бы он добежать до моего подъезда, пока мы с Людой звали к себе пса? Конечно бы, успел…

Боже мой, ну что только приходит мне в голову? Я понимаю, что Аркадий мне физически неприятен, но зачем ему меня убивать? Что ему это даст? Конечно, я всю жизнь обращалась с ним отвратительно, но если в нем заговорило оскорбленное самолюбие, то почему именно сейчас, а не много лет назад? Тем более что я всегда держала его на расстоянии, так что ему не в чем меня винить. Нет, из-за этого не убивают. Просто ситуация сейчас у меня настолько напряженная, что я готова подозревать всех и каждого. Выбрось эти фантазии из головы, приказала я себе, пусть в этом разбираются профессионалы — такие, как Сергей Крутиков.