А пока дни шли своей чередой. Днем я работала в офисе на Ордынке или сопровождала Виолетту, вечерами сидела за переводами. Я почему-то совсем перестала бояться — странное психологическое явление; наверное, я просто устала все время оглядываться через плечо, страшась неизвестно кого. Мне казалось, что мои преследователи, кто бы они ни были, прекратили свою охоту, хотя бы на время. Мне надоело ломать голову над этой загадкой, я вытеснила грозившую мне опасность куда-то на периферию сознания и ждала возвращения Марка. Несмотря на все мои умные рассуждения, из которых следовало, что именно у Марка больше всех шансов оказаться злодеем, я не желала в это верить.

Ночью кошмары мне больше не снились — нельзя же считать кошмаром один и тот же повторявшийся сон. Я у себя в квартире, у меня Петя с цветами; он наклоняется, чтобы меня поцеловать, и вдруг превращается в Марка. Я радуюсь, в моем сне Марк мне нравится гораздо больше, чем Петя, и я, уклоняясь от его объятий, отступаю назад, к уже разложенному дивану, заманивая его в постель. И вот наконец мы оба уже на диване, я протягиваю к нему руки и подставляю губы, и — о ужас! — Марк внезапно становится Аркадием. Меня охватывает отвращение, как будто я занимаюсь чем-то абсолютно неприличным, например, страстно целуюсь с женщиной, и я тут же просыпаюсь. Некоторое время мне требуется, чтобы понять, что я лежу в постели совершенно одна, и потом я долго себя мысленно ругаю, обзывая шлюхой. Не нужно читать Фрейда, чтобы истолковать этот сон.

Естественно, я о нем никому не рассказывала, даже Вадиму, который проводил со мной не меньше времени, чем с Виолеттой. Ему было со мной интересно, и под предлогом обсуждения проблем своей пациентки он задерживал меня в своем крохотном кабинетике все дольше и дольше. Я не возражала, Виолетта тоже; опустошив прилавки магазина под лестницей, она посвятила себя другому любимому занятию, не менее интригующему: она пополняла свою коллекцию экстрасенсов и ясновидящих.

Вадим старался строго выдерживать продолжительность сеанса психоанализа: ровно пятьдесят пять минут, как у великого Зигмунда, но это ему далеко не всегда удавалось. Не может наш человек, даже если это обученный по лучшим западным образцам психоаналитик, прерываться строго по звонку на полуслове, а тем более прерывать своего собеседника. И слава Богу. Но одного я никак не могла понять, как вообще ему и его свившим гнездо в этом дворце культуры коллегам удается заработать себе на жизнь: мне казалось, что в общении друг с другом они проводят гораздо больше времени, чем со своими пациентами. Вот и отработав положенное с Виолеттой, Вадим с удовольствием беседовал со мной, не считая минут. Поистине лозунг капитализма «время — деньги» еще не достиг этой тихой заводи. Сначала, обсуждая с ним свои собственные проблемы, я испытывала некоторую неловкость — мне-то за время, проведенное в общении с психоаналитиками, как раз платили, но потом я выкинула эти мысли из головы: если ему хочется психотерапевтировать меня бесплатно, то это его собственное дело.

По-моему, у него тоже была страсть к коллекционированию, как и у Виолетты, только собирал он сновидения. Я рассказала ему свой кошмар, где фигурировали волки-оборотни, гнавшиеся за бедной маленькой Агнессой. Я поведала ему еще один сон: я шла по лесу, осеннему красочному лесу; тропинка вилась вдоль реки, в которой отражались пылающие клены и пламенно-красные ивы, склонившиеся над самой водой. Скорее всего это было под Звенигородом. Во сне я упивалась красотой ожившей картины, мне казалось даже, что я вдыхаю запах осенней свежести и прелых листьев, этот лес в моем сне пах так, как пахнут грибные места. А потом впереди среди деревьев показался просвет, и я вышла на покатый берег реки, поросший травой и невысоким кустарником. Там паслась овца на длинной цепочке, привязанной к колышку. Вдруг эту идиллическую картину нарушила большая лохматая собака, выскочившая откуда-то из кустов и набросившаяся с громким лаем на несчастную овечку. Перепуганная жертва с громким отчаянным блеянием, пытаясь убежать от страшного пса, принялась бегать по кругу, удерживаемая цепочкой, а собака гналась за ней тоже по кругу. Я хотела вмешаться и отогнать собаку, но не могла пошевелиться: я окаменела, я не могла даже крикнуть. Так овца и собака и кружились, кружились… Бедная овечка, бедный маленький ягненочек… Тут вдруг то ли собака, то ли овечка стали издавать какие-то странные звуки, и я проснулась: зазвенел телефон…

Вадима очень заинтересовал этот сон. Он все допрашивал меня, какая была собака, не похожа ли она на волка. Нет, отвечала я, это была большая черная лохматая собака — то ли ризеншнауцер, то ли черный терьер.

— Ягненок и собака, Агнесса и волки… — задумчиво произнес он нараспев.

Я рассердилась: чего уж тут анализировать, и так все ясно, — а вслух сказала:

— Не надо, Вадим, делать из простого сложное. Символика тут прозрачна, как вода в реке осенью. А что касается вашего волка-оборотня, то не стоит делать из меня любимую пациентку, я вообще не ваша клиентка. Пациент-волк у Фрейда, как известно, лечился более двадцати лет и так и не вылечился.

— А вы уверены, Агнесса, что я вам не нужен?

Мне не понравился тон, которым он это произнес. Так не говорят с пациентом. Так говорят с женщиной, которая нравится. Но ведь он влюблен в Виолетту, он не в состоянии это скрыть, так при чем тут я?

— Не знаю, Вадим, нужны ли вы мне как человек, но как психоаналитик — не нужны точно.

— Не согласен с вами, но давайте не будем об этом, раз вам это неприятно. Поговорим лучше о нашей Виолетте. Я все больше и больше убеждаюсь, что в основе ее патологии лежит шизофрения.

Далась им эта шизофрения! Если в человеке что-то непонятно, можно попытаться разобраться, поставить себя на его место, взглянуть на мир его глазами, а можно поступить проще: сразу поставить диагноз. Шизофрения, и точка.

Впрочем, я догадывалась, почему Вадим хочет видеть в Виолетте сумасшедшую. А сама Виолетта, не подозревавшая о нашем разговоре, в это время наслаждалась жизнью — если человек в том состоянии, в каком была она в тот момент, в состоянии чем-то наслаждаться.

Она завела моду посещать всех целителей, которые снимали помещение в этом крыле здания, по очереди. Сначала она была у ясновидящей, некой Риммы Петровны Субариной, которая называла себя ясновидящей мирового класса и принимала по вторникам и средам с двенадцати до пяти с перерывом на обед.

Эта Римма Петровна оказалась дамой — а скорее сказать, бабой — неопределенного возраста с ярко-рыжими от хны волосами. Я как-то видела ее в коридоре: обычная раздобревшая русская баба с очень полными икрами, на которых лопались модные узкие сапожки из настоящей кожи, по виду парикмахерша или продавщица (как выяснилось, в прежней жизни, пока в ней не открылся дар, она стояла за прилавком). Надо сказать, что с самого начала даже Виолетта отнеслась к ней несерьезно, поскольку заранее прочла ее листовку-объявление, в которой говорилось, что эта женщина может:

«— путешествовать во времени и пространстве нашей вселенной, получая ответы на любые вопросы;

— заочно ставить точный диагноз и открывать людям методы лечения СПИДа, рака, бесплодия и других болезней практически без лекарств;

— просмотреть Вашу судьбу, судьбу Ваших близких и предупредить о возможных кражах имущества, травмах, несчастном замужестве, о грозящей беде, скорректировать на удачу».

Впрочем, мне Виолетта протянула этот листок, давясь от смеха, уже после визита. Прочитав его, я спросила:

— Ну как? Скорректировали тебя на удачу?

— Да, и еще как! Теперь мой возлюбленный в далеком краю будет без меня сохнуть и помчится ко мне в Москву со всех ног. Правда, насчет транспорта она не уточнила — может, на оленьей упряжке, а может, и самолетом.

— Вот уж не знала, что у тебя есть возлюбленный «там, в краю далеком».

— Да я и сама не знала, пока она мне не сказала. Я решила, раз она все видит и все знает, то должна знать, что меня мучает. Поэтому, когда я к ней вошла — а я записалась на прием позавчера, когда мы были у Вадима, — и она спросила, чего я от нее хочу, то я ответила: «У меня проблема, а какая, вы наверняка знаете». Тогда она бросила взгляд на мое обручальное кольцо, — тут Виолетта покрутила на пальце колечко, украшенное бриллиантами, — и сказала: «Знаю, ты живешь за мужем, которого не любишь, а где-то далеко живет парень, о котором все твои мысли». Я не возражала, и она сказала, что должна посоветоваться со своим астральным телом. Тут было самое интересное: Римма занавесила окно, отошла к столику в углу — представляешь, у нее стоит столик-о-трех-ножках, весь из себя резной, — зажгла свечки и какой-то порошок в курильнице. Запах у него был, прямо сказать, удушливый, зато дым поднимался очень красивый, какой-то фиолетовый — как в школе на уроке химии. На этом столике у нее стоял то ли магический шар, то ли магический кристалл — ну совсем как внизу в магазине, и она смотрела на него и что-то шептала, какие-то заклинания, наверное. В общем, все было как в плохом фильме. А потом она повернулась ко мне и заявила, что она его видела и теперь он стремится ко мне, потому как она его скорректировала.

— За хорошие деньги скорректировала?

— Да, за хорошие. А вообще-то она классом пониже, чем Лола. Видно, что образования у нее никакого, и стихи она небось не пишет. И говор у нее простонародный — «положь деньги сюда, девонька».

— Наверное, у нее хороший секретарь — в ее рекламке нет грамматических ошибок. А вообще-то, прочитав эту чушь насчет лекарства от СПИДа и вообще от всех болезней, я вспомнила одну мороженщицу со Смоленской площади. Она свихнулась и написала трактат о гриппе, о том, что у микроба гриппа есть зуб и он этим зубом вгрызается в человеческое тело, а она придумала способ, как его выгрызть обратно. С этим трактатом она пришла в Первый мединститут, а там ей посоветовали обратиться в организацию, где именно этим занимаются, и дали адрес. Так она своим ходом притопала в Кащенко, и ее тут же положили в отделение для буйных — она была тогда в мании. Нам ее показывали на лекции для студентов психфака. Она все еще пребывала в убеждении, что ученые там проверяли ее гениальную теорию, чтобы подтвердить ее правильность.

— Не думаю, что Римма Петровна — сумасшедшая. А впрочем, кто ее знает… Но в одном, мне кажется, она была права — она сказала, что мне грозит опасность, и если я переживу эту неделю, то буду жить долго.

Я не стада с ней спорить — ее невозможно было переубедить, что убийцы охотятся за мной, а не за ней.

Еще один экстрасенс из ее коллекции в моем представлении был похож на Акакия Акакиевича. Такой несчастный, замученный человечек, аккуратно, но бедно одетый, с аккуратными накладками-заплатами на рукавах пиджака. Мне было непонятно, куда он девает деньги — неужели жена все отбирает? Впрочем, ему было просто трудно сводить концы с концами: клиентуры у него было заметно меньше, чем у ясновидящей мирового класса, а арендную плату дворец брал немалую.

Одному я была рада — теперь Виолетта ходила по экстрасенсам без меня, я, честно сказать, порядком устала от личного общения с ними. Зато теперь я могла над ними смеяться заочно, не боясь кого-то обидеть, а что касается Виолетты, то она предпочитала смеяться вместе со мной.

Как-то раз я приехала к Аргамаковым с жуткой головной болью и попросила у Виолетты таблетку. Виолетта сказала мне, что у нее есть кое-что получше, чем эта химия, и торжественно распахнула дверцу секретера. Там, где должны стоять книги, выстроились в ряд аптечные пузырьки темного стекла; на каждую бутылочку была наклеена этикетка.

— Так, где у меня средство от головы? — произнесла вслух Виолетта, отыскивая нужный ей пузырек.

— Что это? — Я, конечно, плохо отношусь к химии, но еще хуже — к неопознанным, неизвестно откуда прилетевшим объектам.

Виолетта заметила, как я напряглась, и с улыбкой заявила:

— Не бойся, это не яд! Это всего-навсего настойка из лечебных трав, заряженная биологической энергией. Выпей — и через минуту у тебя все пройдет.

Она налила мне настойку в маленькую коньячную рюмочку, и под ее пристальным взглядом я выпила эту жидкость, чувствуя себя так, как чувствовала бы себя служанка Лукреции Борджиа, если бы ее госпожа милостиво решила бы ее полечить — не перепутала ли мадам Лукреция, где у нее хранятся яды и где панацеи?

Однако Виолетте не суждено было стать придворной отравительницей; жидкость оказалась солоноватой на вкус, но никак на меня не подействовала. Но голова болела все сильнее и сильнее, и я уже готова была бежать в аптеку, но меня спас Витя — у него в кармане оказался цитрамон, самый банальный цитрамон, и во Дворец культуры на свидание с Вадимом я отправилась с головой, прозрачной, как горный ручей (эту формулу из руководства по аутогенной тренировке я повторяла как заклинание, но без цитрамона она почему-то на меня не действует).

Выяснилось, что эти пузырьки наполнены жидкостью на все случаи жизни и попали к Виолетте прямиком от Акакия Акакиевича. Там было средство от бессонницы, от боли в животе, от раздражительности… Какие-то настойки надо было пить три раза в день, какие-то — только при недомогании. Виолетта утверждала, что ей они хорошо помогают.

— Просто ты себе внушила, что они тебе помогают, это эффект самовнушения. А я вот не верю, и мне это не помогает. Чувствую, энергии у этого Акакиевича недостает, небось жена ее всю у него высосала.

— Ты думаешь? Ты, наверное, права, у него действительно вид какой-то несчастный. Такой весь замученный жизнью… Кстати, это кое-что мне напомнило. Слушай, тут мне рассказали про потрясающего экстрасенса, только попасть к нему почти невозможно. Пока ты позавчера флиртовала с Вадимом, я познакомилась в «Дороге от себя» с одной женщиной, и она мне рассказала замечательную историю.

— Извини меня, мне-то казалось, что с Вадимом флиртуешь ты.

— Это не важно, в конце концов обе мы женщины, и ты меня не убедишь, что ты с ним не кокетничаешь. А если он в меня влюблен, это его личное дело и меня никак не касается. Но не отвлекай меня, а то я уже забыла, о чем это я… Ах да, так вот, примерно месяц назад эта дама шла по улице, и вид у нее был как у наших русских баб, таскающих бесконечные сумки, только еще более замученный, чем обычно. И вдруг ее остановил пожилой мужчина располагающей наружности и сказал, что ей необходимо отдохнуть, снять с себя стресс и он ей в этом поможет — он живет здесь недалеко. И ты представляешь, она забыла про своих голодных родных и отправилась за ним. Он действительно жил неподалеку, не ограбил ее и не изнасиловал, а вылечил, впрочем, она была в относительной безопасности — денег у нее при себе не было, только продукты, а что касается использования ее в другом смысле… Ты бы ее видела, страшна как смертный грех, может любого мужчину превратить в импотента. Так вот, он привел ее к себе домой, заставил снять плащ и поставить сумки, усадил в удобное кресло и попросил ее ничего не делать, просто отдыхать, а сам кружил вокруг нее и делал какие-то странные движения руками. И что ты думаешь, через двадцать минут она почувствовала себя так, как будто заново родилась, и готова была летать. Она обратилась к экстрасенсу — он ей представился как Антон Иванович — с предложением сбегать за деньгами, но Антон Иванович заявил ей, что за деньги он не лечит, а подошел к ней только потому, что увидел, как ей плохо. Та с тысячей благодарностей отправилась к себе домой, но заряда ей хватило только на несколько дней, и через неделю она отправилась по адресу, который постаралась запомнить. Но никто ей не открыл. Она снова зашла туда через несколько дней, и на этот раз в квартире оказался молодой человек. Он сообщил моей знакомой, что Антон Иванович здесь не живет, а только изредка останавливается, когда приезжает по делам в город. Живет же он в избушке в каком-то глухом лесу, чтобы на лоне природы черпать энергию из ноосферы. Как найти его, парень не знает, приема пациентов Антон Иванович не ведет; но тут моя болящая так взмолилась, что он обещал выяснить, что сможет, к велел прийти ей через неделю…

— Ну и как, сказал он ей, где прячется этот волшебник?

— Нет, выяснилось, что его адрес знает только один дальний знакомый, а на него этот парень, Никита его зовут, пока никак не может выйти.

Эта история нашла неожиданное продолжение в кабинете у Вадима. Виолетта где-то по дороге задержалась и влетела в комнату на несколько минут позже меня с возгласом:

— Представляешь, Агнесса, Антон Иванович нашелся!

Мужчины с трудом воспринимают женскую логику, даже если они психоаналитики. Мы с Виолеттой потратили минут пять, чтобы объяснить Вадиму, что к чему. Наконец он врубился, и на лице его появилась широкая улыбка.

— Я, кажется, понял, о ком идет речь. Этот Антон Иванович, между прочим, даже доктор наук, правда, химических. А эта ваша знакомая — она не сказала вам, Виолетта, сколько баксов запросил с нее за информацию Никита?

— Насколько я понимаю, этот Антон Иванович лечит бесплатно и поэтому сохранил свой дар…

— Да, он не берет, и Никита не берет, а вот тот, кто достает адрес Антона Ивановича, — вот он-то берет, и никак не меньше тысячи баксов. Этих мазуриков тут все знают. Аферу эту придумал Никита. Он одно время подвизался здесь в роли экстрасенса, но, очевидно, физиономией не вышел, заработки у него были не такие, на какие он рассчитывал. Тогда он и вытащил этого Антона Ивановича — профессор, доктор наук, нищета постсоветская. По-моему, Антон Иванович — отец Никитиного приятеля. Сначала он смущался, но деньги были нужны, а потом он вошел во вкус и даже поверил, что у него есть способности. Работают они так. Антон Иванович отлавливает на троллейбусных остановках самых усталых и замученных женщин, приводит их на дом к Никите, усаживает в кресло и начинает делать пассы. Внешность у него сугубо интеллигентная, располагающая, женщина сидит в кресле и полностью расслабляется — может быть, в первый раз за много месяцев, — и, естественно, ей становится хорошо. Так ее ловят на крючок. Дальше психологически все рассчитано очень точно. Чтобы найти Антона Ивановича, потенциальной клиентке надо прийти не раз и не два. Чем больше усилий она прилагает, тем больше у нее мотивация — если перевести это на нормальный человеческий язык, ей все сильнее хочется его найти. И наконец через целый ряд посредников ей это удается. К этому времени она уже согласна на все, и тысяча баксов кажется ей мелочью. Она готова продать последнее. Раз в месяц Антон Иванович действительно отправляется в свое имение в какую-то Тмутаракань, кажется, в Тверскую губернию, и занимается там целительством абсолютно бескорыстно — деньги он отвергает с ужасом.

Тут Виолетта вскочила и куда-то понеслась: мы с Вадимом понимающе переглянулись. Вернулась она очень скоро и тихо подтвердила:

— Все верно, тысяча баксов.

Впрочем, все эти экстрасенсы и ясновидящие превратились у Виолетты во вполне безобидное хобби. К психоанализу же, к моему удивлению, она отнеслась всерьез. Она без конца меня расспрашивала о психоанализе, о Фрейде и Юнге, о глубинной психологии и прочих умных материях. Правда, ее интерес к этим проблемам был весьма специфическим. Так, она меня спрашивала:

— А правда, что Фрейд женился девственником?

— Как звали любовницу Юнга, ну ту, еврейку из России?

— Из-за чего Фрейд поссорился с Адлером?

Я смеялась и отвечала, как могла, вспоминая, как я учила с учительницей английский язык в детстве — она обожала сплетни, и поэтому уже в весьма юном возрасте я знала, сколько раз женаты были известные английские писатели и какие скандалы были с ними связаны. Так как говорили мы с ней по-английски, то я знала язык не в пример лучше, чем мои сверстники, сдававшие стандартные темы по учебнику.

Виолетта не дошла до того, чтобы знакомиться с трудами самого Фрейда (впрочем, по некоторым ее репликам я поняла, что кое-что она все-таки прочла раньше), но однажды она достала из сумочки роман Эрики Йонг «Страх полета» и спросила, читала ли я эту книгу.

— Да, в оригинале. На твоем месте, Виолетта, я не стала бы читать этот роман сейчас, когда ты посещаешь сеансы психоанализа.

— Ну что ты, как раз сейчас самое время.

Эрика Йонг считается выдающимся мастером фрейдистской эротической прозы, кроме того, она отъявленная феминистка, но большинство ее эротических романов вряд ли будет издано на русском языке — ее эротика, на мой взгляд, сильно попахивает порнографией. В этом смысле «Страх полета» — исключение. Главная героиня романа, Айседора, замужем за психоаналитиком, причем у каждого из супругов свой психоаналитик, и все свои семейные проблемы они решают так: муж идет к своему психоаналитику, жена — к своему, каждый дает свои рекомендации, и с учетом этих рекомендаций они живут дальше… Дело осложняется тем, что Айседора заводит любовника — тоже, разумеется, психоаналитика. Нет, совсем неподходящее чтиво для того, кто пытается вернуть душевное здоровье при помощи психоанализа.

— И все же я бы сказала об этом Вадиму.

— Зачем? Если он читал Эрику Йонг, то будет возмущаться, если нет — почувствует себя неловко. Мне понравилась книжка, Агнесса, и, главное, вывод, который делает для себя эта Айседора: ни один психоаналитик не решит за тебя твоих проблем, если ты сама их не решишь.

— Мне показалось, что ты веришь в психоанализ.

— Я играю в то, что я в это верю. И в Вадима… Он такой милый парень, так хочет мне помочь. Но ты понимаешь, Агнесса, на самом деле, в глубине души я не верю, что кто-то может мне помочь.

— И напрасно, иногда надо заставить себя поверить.

— Зачем? Знаешь, в детстве моей любимой героиней была Жанна д’Арк. Как у героини Фейхтвангера, Симоны, которой снилось во время немецкой оккупации, что она в образе святой Жанны спасает Францию. Я, правда, в своих снах никого не спасала, я просто всходила на костер, и все мною восхищались… А в жизни ты не горишь на костре у всех на виду, ты просто упиваешься до смерти.

В ее голосе звучала такая горечь… Я смотрела ей прямо в глаза, и то, что я в них увидела, меня ужаснуло. Бесплодная, выжженная пустыня — вот что представляла собой душа этой молодой и прекрасной женщины. Мне показалось, что в ее голосе прозвучало предчувствие близкой гибели. Может, она все же права и охотятся не за мной, а за ней? А может, в ней просто говорит инстинкт смерти?

Вадим встречал нас обеих с радостью, хотя при Виолетте, как мне казалось, он смущался — так, как и должен смущаться молодой человек в присутствии девушки, в которую влюблен. Все-таки психотерапия — штука обоюдоострая. Мы с Виолеттой тоже об этом говорили. Она не видела в его поведении ничего экстраординарного — может, просто привыкла, что все встречающиеся на ее жизненном пути мужчины относятся к ней именно так.

— Ты не права, Агнесса, если он в кого-то и влюблен, то только в тебя.

— Виолетта, ты не понимаешь одного: в психоанализе между пациенткой и психотерапевтом образуются особые духовные связи. Да вспомни хотя бы знаменитые голливудские триллеры последних лет, все эти окончательные анализы и окончательные диагнозы там, в основе сюжета всегда лежит роман между психоаналитиком и пациенткой.

— Ты сама говорила, что на Западе психоаналитиков пруд пруди. У каждого мало-мальски приличного человека есть свой психоаналитик, это модно и престижно. Я даже, помнится, читала роман какой-то американской писательницы, так там молодые люди при первом знакомстве не находят лучшей темы для разговора, чем обсуждение своих психоаналитиков. У нас еще это не принято.

— По-моему, ты сознательно пытаешься перевести разговор на другое. И все-таки Вадим в тебя влюбился, а ты с ним совершенно бессовестно кокетничаешь…

— Чушь! Я со всеми так себя веду. Зато, когда наш сеанс кончается, с каким нетерпением он ждет тебя!

— Уж это точно твои фантазии. Он любит со мной поговорить на профессиональные темы, не отрицаю. Но говорит он в основном о тебе…

В конце концов выяснилось, что правы были мы обе.

Как-то раз Виолетта сразу после визита к Вадиму должна была срочно ехать в аэропорт Шереметьево — встречать каких-то родственников Аргамакова. Мне с нею было не по пути, и я осталась на Тверской-Ямской, сказав ей, что доберусь до дома самостоятельно. Виолетта с Витей уехали, а я осталась побеседовать с Вадимом. Была пятница, конец рабочей недели, и Вадим никуда не торопился. Впрочем, он и в другие дни особенно никуда не торопился. В этот день я решила оставить все свои дела и немного отдохнуть. Марк пока так и не появился, он позвонил из Испании и сообщил, что вынужден задержаться на пару дней. А общество Вадима меня развлекало.

Наш разговор начался с того, что Вадим вновь мне заявил — у Виолетты шизофрения. Я снова с ним поспорила, терпеть не могу, когда люди прилепляют ярлыки к тому, что им непонятно, и на этом успокаиваются. В таком случае почему бы ему не поставить диагноз шизофрении мне, да еще параноидной, с бредом преследования, — ведь он же не верит, что моей жизни угрожает опасность?

— У вас не шизофрения, Агнесса. Ваши представления о таинственных преследователях — плод патологического фантазирования. Это связано с вашим комплексом Электры.

Сказать, что я онемела, значит, ничего не сказать. Впрочем, я довольно быстро оправилась и расхохоталась; правда, боюсь, что мой смех звучал неубедительно:

— Вадим, по-моему, это у вас патологические фантазии!

— Нет, я совершенно серьезно! Послушайте меня внимательно. Я давно хотел поговорить с вами об этом. Мы так много с вами беседовали в последнее время, и вы мне страшно интересны. Я долго пытался понять, в чем ваша проблема.

— Ну и?

— Агнесса, я многое слышал от вас о матери, с которой у вас сложные отношения любви-ненависти, и ничего об отце. Мать вы до сих пор воспринимаете как соперницу. Знаю, что ваш отец умер, когда вам было шестнадцать, но вы о нем не вспоминаете. Зато в вашей жизни слишком много места занимает двоюродный брат. Это, очевидно, та фигура, которая в ваших бессознательных представлениях заменила отца. Вы слишком привязаны к нему, чтобы в вашей жизни оставалось место для других мужчин. Отсюда ваш неудачный брак. Отсюда ваши неудачи в отношениях с любовниками. На самом деле вам никто из мужчин не нужен, вам нужен только брат. Вам может казаться, что вы кого-то любите, но на самом деле это не так. Вы счастливы только тогда, когда у брата нелады с женой, тогда вы ему нужны. Когда его семейная жизнь налаживается, вы увядаете. Вы не можете построить ни с кем прочных отношений, потому что не умеете отдавать себя мужчине, вы нарцисстичны, вы застыли на стадии анальной фиксации…

— Довольно!

Если отбросить всю эту психоаналитическую терминологию, то, возможно, кое-что из того, что он говорил, и было правдой, но я не желала это слушать. Я неплохо справляюсь с жизнью и такая, какая есть.

Я встала и собралась уходить, но тут Вадим вскочил и схватил меня за руку:

— Постойте, Агнесса, я не хотел вас обидеть. Наоборот, я хотел вам помочь. Я уверен, что если вы избавитесь от детской фиксации, то научитесь любить, и это принесет вам счастье.

— Вот как! Это ты, ты научишь меня любить?! — В негодовании я не заметила, как перешла с уважительного «вы» на пренебрежительное «ты».

— Да, я! Мы пройдем этот путь вместе, я и ты! С самого начала, как только ты зашла в этот кабинет, я понял, что в моей жизни что-то свершилось! Я полюбил тебя не с первого взгляда — нет, я привязывался к тебе постепенно, когда смог оценить твой ум, твою проницательность… Ты замечательная женщина, Агнесса. — И он нагнулся, чтобы поцеловать мои пальцы.

Только тут до меня дошло, что мне признаются в любви. Я отдернула руку и произнесла спокойным, уверенным и в то же время ласковым тоном, как мать, утешающая ребенка:

— Вадим, я очень ценю твое отношение ко мне, но уверяю тебя, ты ошибаешься.

— Агнесса, дорогая моя, как я могу ошибаться? Я знаю, что ты мне необходима.

— Вадим, я уверена, что ты говоришь в аффекте: когда ты успокоишься, то поймешь, что твое отношение ко мне выдумано и идет от разума, а не от чувства. В конце концов, ты меня на десять лет младше…

— Я не ребенок, я слишком хорошо знаю, что такое любовь. Ты — та женщина, которая мне нужна. И если я тебе сейчас безразличен, то я сумею тебя завоевать. В конце концов, я тебе тоже нужен — без меня ты вряд ли справишься со своими проблемами.

Какая уверенность в собственной непогрешимости! Я разозлилась:

— Вадим, ты торопишь события. Ты меня совсем не знаешь, ты знаешь обо мне только то, что я сочла нужным тебе сказать. И если ты влюблен, то вовсе не в меня, а скорее в Виолетту!

Вадим покраснел — нет, даже побагровел до корней волос. Я поняла, что попала в точку, и тут меня охватило вдохновение:

— Откровенность за откровенность! Знаешь, почему ты упорно ставишь Виолетте диагноз шизофрении, хотя в трезвом состоянии эта женщина находится в абсолютно здравом уме? Да потому, что ты в нее влюблен! Это в нее ты влюбился с первого взгляда, с того момента, как она вошла в кабинет! Да и как в нее не влюбиться — красавица, каких немного, и умная при этом, а уж это совсем редкое сочетание. Но ты с самого начала знал, что твоя страсть абсолютно безнадежна. Виолетта для тебя была недосягаема. Даже если бы она и обратила на тебя внимание как на мужчину, то что ты, нищий аспирант, мог ей предложить, ей, которая жизни не представляет без «мерседеса» и норковой шубки? Ты ведь у нас идеалист, тебя бы никогда не устроила связь с замужней женщиной, то есть не просто с замужней женщиной, а той, которую ты любишь, ты не смог бы оставаться на втором плане и довольствоваться малым. Ты все это понимал — и вытеснил свою любовь. Здоровую Виолетту любить можно, пусть безнадежно, но это твоя беда. Но нельзя любить шизофреничку, нельзя любить сумасшедшую, это уже профессиональное табу. Как бывает смещенная агрессия — агрессия не по адресу, так, очевидно, бывает и смещенная любовь. И тебе показалось, что ты любишь меня. Очнись и посмотри правде в глаза!

Во время своего монолога я пристально следила за выражением его лица. Его мимика не отразила ни единой эмоции, как будто лицо его окаменело, он только бледнел на глазах.

Не дождавшись от него ни единой реплики в ответ, я схватила сумочку и вышла, сильно хлопнув дверью. Но за дверью меня ждало еще одно потрясение. По коридору мне навстречу шествовала — вернее, катилась — невысокая полная женщина. Это была Нина Евсеевна Сорока.

Мне показалось, что время повернуло вспять. Да, это была та самая дама, которая попортила мне столько крови, еще когда я работала в Институте экстремальной психологии. Казалось, она не изменилась: те же три шарика, посаженных один на другой, как в грубо слепленном снеговичке, только нос не морковкой, а тоже кругленький, его наполовину скрывала тяжелая оправа очков с огромными круглыми стеклами. Пожалуй, только шарики стали пообъемнее, да стекла в очках теперь тонированные. Когда она подошла ко мне поближе, я увидела, что и выражение лица у нее не изменилось: физиономия у нее была такая же злая, как в моих самых кошмарных воспоминаниях.

Коридор освещался лампами дневного света; часть из них перегорела, и было темно. Поэтому она узнала меня, только подойдя ко мне совсем близко. Остановившись, она долго в меня всматривалась, близоруко щуря глаза, казавшиеся за мощными линзами совсем щелочками, потом, хмыкнув, продолжила свой путь, осторожно меня обойдя как прокаженную — лишь бы не дотронуться. Она так и не произнесла ни слова.

Я снова вернулась в кабинет. Вадим сидел на своем стуле, беспомощно свесив руки. Казалось, кровь полностью отхлынула от его лица, и он был не просто бледен — кожа его приняла нездоровый зеленоватый оттенок, что особенно подчеркивалось розовым цветом рубашки. Видно было, что он не пришел в себя от шока; я бы пожалела его, но сейчас мне было не до того.

— Вадим, что здесь делает Нина Евсеевна Сорока?

Мой деловой, почти суровый тон пробудил его к жизни, и, не успев удивиться, он ответил:

— Она наш куратор.

— Куратор чего?

— Нашего хозрасчетного отделения.

— Какое отношение она имеет к психоанализу?

— Самое прямое. Она профессорская дочь, ее покойный отец дружил с Сурковым, нашим шефом, ей и карты в руки.

— Чем она тут у вас занимается? Насколько я помню, раньше она на всех семинарах критиковала психоанализ как извращенное порождение упаднической буржуазной культуры.

— Она и сейчас примерно так же в нем разбирается, хотя у нее есть какая-то бумажка, вроде бы она стажировалась где-то в Америке. Она курирует, то есть ходит по кабинетам, копается в наших историях болезни, вмешивается в беседы с пациентами. Я ее к себе не пускаю, когда у меня кто-то есть, поэтому она меня не любит, но немного уважает. В общем, она загребает деньги нашими руками, хотя и к ней кое-кто тоже обращается. Обычно ей спихивают маразматиков: им она не повредит.

— Ты вел записи относительно Виолетты?

— Да, конечно.

— А обо мне ты что-нибудь записывал?

Бедный Вадим, сколько раз за пятнадцать минут может у человека меняться цвет лица? Он опять начал краснеть. Видно, я совсем ему расшатала вегетатику.

— Так записывал или нет?

— Я… только для себя… в свой дневник…

— И где же ты хранил этот свой дневник?

— Здесь, в этом столе.

— Ящик запирается?

— Замок есть, но ключ от него давно потерян.

— Значит, она могла его прочитать.

— Агнесса, мы же все здесь цивилизованные люди!

— Просто ты ее знаешь не так хорошо, как я.

В свое время я однажды застала ее в тот момент, когда она рылась в ящике моего стола, в том самом, в котором я хранила свои личные вещи. Она тогда заявила, что ищет куда-то запропастившийся запрос из Академии наук, который там быть никак не мог.

Вадим начал приходить в себя и наконец поинтересовался, почему я об этом спрашиваю. Как хорошо, что я начала его допрашивать в тот момент, когда он был так ошеломлен, что не мог сопротивляться, иначе я бы не узнала, что моя врагиня номер один вполне могла иметь доступ к самым интимным фактам моей биографии. И знать о том, как я реагирую на нависшую надо мной угрозу.

Впрочем, о чем это я? Наша встреча скорее всего совершенно случайна, это просто чистой воды совпадение. Совершенно естественно, что она подрабатывает там, где может, в конце концов на Западе в психоанализ идут в большинстве своем психиатры. Может, у меня действительно развился бред преследования? Мы с ней не виделись лет восемь, не считая случайного столкновения на улице. Не может же она все эти годы холить и лелеять свою ненависть ко мне и ждать так долго, чтобы со мной расправиться! Чушь какая-то…

Вадим снова схватил меня за руки:

— Агнесса, я… — Тут голос его подвел, и я резко его прервала:

— Все в порядке, Вадим. Давай не будем сейчас ни о чем говорить, поговорим попозже, когда у нас в головах все уляжется. А пока — до свиданья. Всего тебе хорошего, я на тебя не сержусь. — И я на этот раз выплыла из комнаты, аккуратно и бесшумно прикрыв за собой дверь.

Я решила рискнуть и поехала домой на метро. Боюсь, в тот день я была невнимательна, и любому злоумышленнику ничего не стоило бы со мной разделаться, но пронесло. Мои мысли занимал один вопрос: какое отношение могла иметь ко всему со мной происшедшему Нина Сорока? Ответа я не находила, но все же решила позвонить и сообщить о сегодняшней встрече Сергею Крутикову — пусть он сам разбирается, случайность это или нет, в конце концов это его профессия.

Этот наш с Виолеттой визит на Тверскую-Ямскую оказался последним — дальше события закрутились и покатились как снежный ком, и нам было уже не до психоанализа.

Этой ночью мне не снились ни волки, ни оборотни, ни мои мужчины. Этой ночью я бегала с автоматом по бесконечно длинному составу; поезд шел неизвестно куда, а я все стреляла и стреляла долгими очередями, расстреливая Вадима и Нину Евсеевну, которые все никак не хотели умирать и прятались от меня по вагонам.