Вялое пробуждение в номере гостиницы, вовремя доставленный завтрак в полном соответствии со сделанным накануне заказом. Анук размашистым почерком подписывает счет; затем дважды подчеркивает свою фамилию как уведомление.
Анук с задумчивым видом пьет кофе. У нее много материальных и личных проблем. Если бы она ездила на «роллс-ройсе» тридцать два месяца и еще несколько дней, то получила бы завещанные дедом тридцать девять миллионов старых франков…
Почти сорок тысяч долларов. На эти деньги, возможно, ей удалось бы купить скромную ферму на Среднем Западе. И дед уже давно лежит в могиле. Если бы он был жив, она смогла бы объясниться с ним, рассказать ему о том, что нашла единственного на свете человека, которого будет любить до конца своих дней. Старик понял бы ее. «Отправляйся к своему любимому на Средний Запад. Через несколько лет совместной жизни с ним ты убедишься в том, что твой герой совсем не тот человек, которого ты полюбила с первого взгляда. Поздравляю тебя, внученька, ты влюбилась. Я знаю, что твои чувства искренние. Твои глаза сияют от радости… Люби и будь счастлива!»
Затем дед обязательно бы сказал, понизив голос: «Для любви надо иметь мужество, когда есть деньги, и быть неисправимым романтиком, если денег нет. Внученька, я никогда не был романтиком в молодости, а когда разбогател, то у меня уже появилась лысина, была слегка впалая грудь и худоба, я страдал астмой; я сделал для себя открытие, что не стану ни выше ростом, ни обладателем императорского профиля; я понял, что без денег мне нельзя рассчитывать на чью-либо благосклонность. И тогда с помощью денег я ударился во все тяжкие. И получал от этого огромное удовольствие. Знаешь, внученька, о чем я сожалею? Чуть-чуть, но все же? Что никогда не обманывался на свой счет. Какую радость я испытал бы, если бы смог поверить в то, что высок ростом, красив, сексуально привлекателен и умен! И вот такого удовольствия я был лишен!»
«Дед, — думает она, — дед, почему ты ушел? Ты смог бы помочь мне… Дед, я полюбила. Со вчерашнего вечера я знаю, что такое любовь. Дед…»
Она берет с тумбочки, исполняющей роль небольшого письменного стола, лист бумаги для писем; садится и недолго размышляет. Она не помнит, какое сегодня число. Ей приходится, как в детстве, загибать пальцы, чтобы вычислить дату. Она пишет: «Дорогой Роберт…» И тут же смятый листок летит в корзину для бумаг; нелепо называть его «дорогой». Просто «Роберт»? Нет! Второй листок отправлен в корзину вслед за первым. «Роберт» — слишком сухо. К счастью, остается еще один листок.
«Прости меня, — пишет она, — но наш брак исчерпал себя. Вчера я встретила…»
Вчера, когда это было? Какого числа?.. 22, 23, 24-го?
«…вчера, 24 июня…»
«Какая глупость, не надо было указывать дату…» Зачеркнуто, 24-е число. «…вчера, одного американца, которого люблю. С прошлого вечера».
Чтобы он не думал, что это какое-то старое знакомство.
«…Я еду с ним на Средний Запад, где мы собираемся жить. Как только я смогу сообщить мой адрес, я напишу отцу. А пока вы уже можете подготовить через адвокатов все бумаги, которые я затем подпишу, чтобы получить свободу. Ты увидишь, как тебе станет легче дышать без меня.
Анук»
«Как-то не очень любезно. Надо было как-то по-другому закончить письмо. Но как? Не могу же я написать, что сожалею. Я вовсе ни о чем не сожалею. Кроме моих трехсот девяноста тысяч франков».
Она пожимает плечами. «Я и в самом деле не знаю, что еще можно к этому добавить».
Анук лижет языком тонкий край конверта и кладет письмо на самое видное место — на телевизор.
Ей понадобилось всего несколько минут, чтобы упаковать вещи. Она аккуратно прикрывает дверцу платяного шкафа; поднимает чемодан и несет его к лифту. Никому нет до нее дела. Она входит в расположенную позади регистратуры сейфовую комнату и достает из ячейки деньги и документы. Затем она подходит к окошку пункта обмена валюты, где меняет на доллары французские франки, с таким трудом выклянченные у отца. Ей даже удалось прихватить немного денег тайком сверх полученной суммы. Она кладет в свой карман десять купюр, достоинством каждая в один доллар, и направляется к выходу. Она отдает себе ясный отчет в том, что делает. Ее ждет со Стивом отнюдь не легкая жизнь. Она знает, что впереди — уже сегодня утром — ей придется приложить немало усилий, чтобы убедить его. Он вдруг кажется ей уязвимым, как никогда.
Медальон, который Стив оставил накануне в ее номере, лежит в ее сумке. Почему он снял медальон? Чтобы оставить ей…
— Такси. Мэм…
— Такси.
Свисток. Такси, такси, такси… Еще свисток. У Анук болит шея. Эти звуки напомнили ей кошмары прошлой ночи.
— Такси…
— К памятнику Линкольну, — говорит она шоферу.
Она медленно поворачивает голову, чтобы попрощаться с отелем. На часах половина девятого. Вашингтон залит ярким солнечным светом. Он манит своими широкими улицами, оживленными проспектами и белыми памятниками. Этот утопающий в зелени город не имеет ничего общего с ночным Вашингтоном. «Два города», — думает Анук. Один — для дня, второй — для ночи.
Представив, что Роберт в этот момент летит в Вашингтон, Анук улыбается. Застегнутый, как всегда, на все пуговицы, гладко выбритый и сияющий чистотой, возможно, не слишком придирчиво выбирающий свои галстуки. Похоже, что он прислушивается к советам продавщиц. Он не всегда знает, что ему нужно.
— Быстрее, — говорит Роберт сонному шоферу такси. — Быстрее… Уже половина девятого.
Он торопится поскорее уладить дело со щенком. Ему еще надо вернуться обратно и застать Хельгу дома. Еще до того, как она уйдет на работу.
— Быстрее…
Шофер поднимает руки к небу, затем указывает на бесконечный ряд машин. Час пик. Люди спешат в свои офисы.
— Быстрее, — торопит Анук шофера такси.
Он поднимает руки к небу.
— Мисс, мы попали в пробку. В это время все спешат на работу.
Роберт уже добрался до узкой улочки по соседству с кварталом Джорджтаун. С той поры, как он начал летать в Вашингтон, он никогда не был в этих местах в утренние часы. Утром Джорджтаун почти безлюден и выглядит вполне невинно.
— Быстрее, быстрее…
Четырехэтажный дом. Собачий питомник расположился в полуподвальном помещении с окнами, выходящими на улицу.
…Я звоню, звоню, звоню. Я не отпускаю кнопку звонка.
Наконец появляется невысокий тщедушный мужчина и долго открывает дверь.
— Доброе утро, — говорит Роберт. — Я звонил вчера вечером… Из-за щенка…
Он уже ищет кошелек.
Тщедушный человечек исчезает за перегородкой в глубине комнаты и возвращается с белым пушистым комочком с глазами, похожими на черные пуговки.
— Он такой красивый, — говорит хозяин магазина. — Очень красивый.
— Хорошо, — говорит Роберт. — Он симпатичный… Сколько я вам должен?
— Сто пятьдесят долларов…
Роберт чувствует, как его покрывает испарина.
— Что еще я могу купить у вас для этого пса?
— Большую корзину-короб, чтобы перевозить его…
— А еще?
— Теплую попонку с отверстиями для четырех лап. Для зимы.
— Сегодня 24 июня. Ладно, давайте… А еще что?
— Щетку, сухой шампунь, жидкий шампунь… Витамины…
— Выписывайте счет… Что еще вы можете мне предложить? Я хотел бы, чтобы этот пес был самым нарядным в Вашингтоне…
— Ошейник с колокольчиками… Красивый поводок… Резиновую кость… И вот последнее достижение, полиэтиленовые галоши… Мячик, кровать, подушка для этой кровати…
— Сколько за все?
— Двести тридцать долларов…
Роберт уже спешит к выходу, подхватив короб со щенком. Сквозь прозрачную крышку на него смотрят грустные собачьи глаза. Роберт торопится забрать все, что купил для щенка: резиновую кость, кроватку, подушку, поводок, ошейник.
— А корм для щенка? — восклицает хозяин.
— Мадам сама придет за ним… Никому не отдавайте. До свидания… Скорее на 16-ю улицу, — говорит Роберт шоферу.
После он скажет немке:
— Вот ваш щенок… Здесь есть все, что ему нужно! Вам остается только зайти за его кормом… У меня не было времени, чтобы подождать, пока его отпустят.
Хельга, свежая и элегантная, подготовившаяся к выходу на работу, скажет ему:
— Спасибо.
И крикнет с лестничной площадки:
— Эй, ваш портфель! Похоже, что вы хотите оставить его у меня…
Роберт торопливо поднимется наверх. Он возьмет из ее рук портфель. А Хельга будет стоять на лестничной площадке, свесившись через перила, все время, пока он будет идти вниз…
Когда он спустится на второй этаж, она сверху спросит его:
— Скажите, как вы себя чувствуете?
— Я чувствую себя таким слабым, как осенний лист на ветру… Но я в порядке… Спасибо…
Он одолеет еще один поворот и посмотрит наверх; Хельга перегнется еще ниже через перила:
— Эй…
— Да…
— Скажите ей, что вы ее любите…
Роберт кивнет головой: «Да».
— Спасибо.
И вот он уже внизу.
Отсюда Хельга кажется совсем маленькой.
— Напишите мне письмо… Всего пару слов…
Пуэрториканка выползет из своей каморки, как толстая улитка:
— Вылечились? Уже вылечились…
Она сунет в карман чаевые и повторит, словно сожалея:
— Уже вылечились… К несчастью, для мадемуазель Мюллер.