— Два последних кресла справа, — говорит Роберт.
— Они уже ждут вас, — отвечает стюардесса с улыбкой. — Мадам, я могу взять ваши вещи?
Анук передает ей свое летнее пальто.
— Пожалуйста.
Роберт ставит в ногах наполненный деловыми бумагами портфель.
Анук устраивается в кресле. Ее охватывает радостное волнение.
— Повернись и погляди назад… За перегородкой находится так называемый экономический класс. Поверь, там ничуть не хуже. Мы могли бы с таким же успехом…
— Возможно, но там место для тех, кто отправляется в деловую поездку, а не в свадебное путешествие, — отвечает Анук. — Мы же с тобой — молодожены. Нам следует держаться за руки, целоваться в губы и шептать друг другу на ушко: «Любовь моя, умираю от нетерпения… Где тут поблизости постель?»
Ирония Анук раздражает Роберта. Ему не хватает чувства юмора. Он часто ощущает себя слоном в посудной лавке. При чьей-то удачной шутке он способен только вовремя растянуть губы в улыбке или же с видом знатока качнуть головой.
Он кладет свою ладонь на руку Анук.
— Давай немного передохнем… Не будь такой занозой… Заключим перемирие хотя бы на несколько дней…
С протянутого бортпроводницей подноса Анук берет конфетку. Аккуратно разворачивая обертку, она едва сдерживается, чтобы не рассмеяться.
— Что так веселит тебя? — спрашивает Роберт. — Я тоже хочу посмеяться.
— Я вспомнила о проделках моего деда. Он был большим шутником…
При воспоминании о деде она не может не признаться: «Старик был самым прикольным человеком в семье. Даже после своей смерти ему удалось меня разыграть. Однако я не сержусь на него. Я поступила бы точно так же, если не хуже…»
Дожив до того времени, когда он добился всего, о чем мечтал, дед пресытился прелестями своей законной супруги. Побывав однажды на представлении «Лебединого озера», он познакомился с солисткой балета… Воздушным бестелесным созданием…
В жизни старик прежде всего ценил свои удобства. Он построил для балерины дом напротив собственного особняка. Между зданиями пролегала узкая дорога, по которой автомобиль мог ездить лишь в одном направлении. Каждый день дед возвращался по одной и той же стороне улицы. В последнюю секунду он командовал: «направо» или «налево» — в зависимости от того, с кем он хотел скоротать этот вечер, с балериной или же с женой. Надо сказать, что его шофер никогда не ошибался… Особняки были построены по одному проекту. Гостиная балерины располагалась на том же этаже, что и гостиная супруги. Комнаты были обставлены одинаковой мебелью. Все предметы в ванной, вплоть до стаканчика, куда он опускал на ночь свою вставную челюсть, были выполнены в одной и той же цветовой гамме. Внутреннее убранство дома балерины нисколько не отличалось от интерьера особняка законной супруги. Старик не упустил ни малейшей детали. Он никогда не изменял своим привычкам.
Как правило, дед ходил с низко опущенной головой, глядя в пол, поскольку предавался любимому занятию, которое он называл «мерить расстояние шагами». В конце концов он пришел к выводу, что лучше делать больше коротких шагов, чем меньше длинных. Каждое утро, опустив ноги с постели, он принимался считать свои шаги вплоть до самых дверей офиса.
Причуды деда не раз становились причиной курьезных недоразумений. Однажды он прибыл на свою улицу с односторонним движением не с пустыми руками. Он купил для своей балерины роскошное бриллиантовое колье. Отдавая приказ шоферу, старик спешил поскорее вручить любовнице ценный подарок. Сгорая от нетерпения, он вылез из «роллс-ройса» и, как всегда глядя себе под ноги, переступил порог особняка. Не успели перед ним захлопнуться тяжелые двери, как тотчас ловкие руки слуги подхватили его пальто, шляпу, портфель и трость с массивной серебряной ручкой.
В тот день его шаги были короткими и торопливыми. Он пересек просторный холл — тридцать два коротких шага, затем легко поднялся по широкой мраморной лестнице, с волнением считая про себя: «Два, четыре, шесть, восемь, десять, двенадцать…» Добравшись до шестнадцатой ступеньки, он нисколько не запыхался. На втором этаже старик прошел через коридор и вошел в гостиную. В восторге от собственной щедрости, он широким жестом протянул подарок любимой женщине. Подняв наконец глаза, он увидел, что перед ним стоит его законная половина. Жена поспешно выхватила из его рук колье и театрально воскликнула: «Вы вовремя одумались. Так и быть, я вас прощаю!»
В ярости дед приказал одному из слуг выкрасть у нее колье. Слуга оказался не дурак. Вместо того чтобы вернуть вещь хозяину, как было оговорено в «контракте», он сбежал в Южную Америку, прихватив бриллианты с собой.
Не желая впредь попадать впросак, дед переселил балерину в другой район Парижа. Вскоре он решил, что дорога до ее дома отнимает у него слишком много времени, и недолго думая порвал с красоткой.
С возрастом старик отнюдь не угомонился. Однажды во время антракта в музыкальном театре ему приглянулась рыжеволосая девица, торговавшая сладостями. Он влюбился в нее с первого взгляда, напрочь позабыв, что ему шел уже семьдесят второй год. Для начала дед пожелал купить весь ее товар вместе с лотком. Ошарашенные свидетели этой сцены позвали на помощь кассира, который назвал приблизительную цену. Расплатившись, дед проводил девушку до своего «роллс-ройса». Как только она села в автомобиль, он сделал ей следующее предложение: «Мадам, я куплю вам квартиру. Вы ни в чем не будете нуждаться. У вас не будет иных забот, кроме одной — терпеть мое присутствие… Вы удивительно похожи на Галу в двадцатилетнем возрасте. Сейчас вы пребываете в самом расцвете лет. К тому времени, когда я умру, ваша красота уже увянет. Так случается со всеми рыжеволосыми красавицами…»
Девушка пропустила мимо ушей последнее замечание престарелого донжуана. «Роллс-ройс» и массивная трость с серебряной ручкой произвели на нее неизгладимое впечатление. Ее последние сомнения были развеяны в тот момент, когда в ее руках оказался чек на внушительную сумму денег.
Старик купил для своей новой подружки уютную квартирку на шестом этаже старинного дома без лифта. Когда, поднимаясь к ней по лестнице, он привычно считал ступени, у него было достаточно времени на то, чтобы сообразить, где он находится. Случай с бриллиантовым колье стал для него суровым уроком. С той поры он принимал все необходимые меры, чтобы не перепутать ни дом, ни его хозяйку.
В самолете зажигается табло с надписью: «Пристегнуть ремни. Не курить».
— Взлетаем, — говорит Роберт. — Сейчас ровно 15 минут третьего.
Самолет выруливает на взлетную полосу. Моторы ревут, и тяжелая машина отрывается от земли. Вскоре поля внизу приобретают очертания квадратов в пастельных тонах, а Париж напоминает сверху огромный праздничный торт, разрезанный Сеной пополам.
— Шампанское или сок? — спрашивает стюардесса.
— Шампанское, — отвечает Роберт.
— Фруктовый сок.
И добавляет:
— Пожалуйста.
Стюард показывает, как пользоваться спасательным жилетом и кислородной маской.
Стюардесса разносит меню. Анук внимательно изучает его. Гусиная печенка, запеченный омар, баранья ножка с первыми весенними овощами, сыры, десерты, мороженое, кофе, сладости, крепкие алкогольные напитки. Предлагаются также белые и красные вина самых известных марок, шампанское и коньяки. За обедом Анук похожа на капризную сытую кошку, которая лениво пробует на вкус каждое блюдо. Этот роскошный пир, устроенный на высоте в десять тысяч метров, доставляет ей истинное наслаждение.
— Не желаете ли вы что-нибудь выпить? — спрашивает стюардесса.
— Ничего, только кофе, — отвечает Анук.
— Арманьяк, — говорит Роберт, отдавая предпочтение крепким напиткам.
Он и раньше не раз летал в Вашингтон и никогда не отказывал себе в таком удовольствии. Однако сейчас он чувствует себя не в своей тарелке из-за присутствия Анук.
— Мы пролетаем над Брестом, — объявляет по радио уже знакомый голос. — В 16.30 вашему вниманию будет предложен фильм.
— Вот здорово! — восклицает Анук. — Кино!
— Здесь так принято.
Затем он добавляет:
— Это твое первое большое путешествие?
— Первое, — отвечает она. — До сих пор я летала лишь в Лондон, туда и обратно.
— И это при таких-то…
Он замолкает.
— Деньгах? — спрашивает она.
— Нет, я хотел сказать — при таких возможностях.
— Я еще не такая старая, — говорит она, — чтобы считать что-то упущенным в этой жизни… Мои родители не разрешали мне ездить одной. Сами же они не любят путешествовать ни в самолете, ни в поезде. Они очень тяжелые на подъем люди… И боятся…
— Боятся чего?
— Погибнуть… От несчастного случая… Им есть что терять…
— Никто не хочет умереть раньше времени…
И немного погодя:
— Возможно, и нас в старости будут мучить подобные страхи и навязчивые идеи… А наши дети будут посмеиваться над нами.
— Я не хочу иметь детей.
Роберт осторожно касается ее руки.
— Не надо так говорить… Порой мы произносим слова, в которые и сами-то не очень верим… Ты еще слишком молодая и спешишь взять от этой жизни все. Вырваться на свободу… Твой отец обещал мне, что подарит нам няню.
— Подарит кого?
— Няню. Он возьмет на себя все расходы по ее содержанию: зарплату, питание, социальные выплаты, налоги… В этом отношении ты будешь полностью защищена…
— Не будет этого никогда. Не дождетесь! — восклицает Анук. — Заняться любовью для меня — это все равно что пробежать дистанцию или же сыграть партию в гольф… Оргазм так же необходим для здоровья, как и спорт… И это не имеет ничего общего с появлением на свет ребенка, который отравит вам впоследствии жизнь.
В гневе она переходит на «вы»:
— Возможно, я высказалась слишком грубо, но точно. Прошу вас больше не затрагивать эту тему…
Роберта коробят слова жены. Он закуривает, чтобы успокоиться. Табак кажется ему странным на вкус. Что за черт? Он смотрит на сигарету — нет, марка все та же. Сомнений нет — у него ангина. Осторожно проглотив слюну, чтобы удостовериться в правильности своего диагноза, он вдруг чувствует такую острую боль в горле, словно глотает пригоршню острого гравия.
— Мадемуазель, — обращается он к стюардессе, — будьте любезны, не могли бы вы принести мне несколько таблеток аспирина?
— Конечно, мсье.
Анук, повернувшись к нему:
— У вас болит горло?
И добавляет с досадой в голосе:
— Опять?
Он проглатывает сразу три таблетки аспирина и запивает их стаканом воды.
— Не обращайся ко мне на «вы». Это же смешно. Что же до моего горла… Представь себе, оно болит. Есть люди, которые все время кашляют или сморкаются. У одних — косоглазие, у других — плоскостопие. А у меня чувствительное горло.
Секунду спустя он уже и сам задается вопросом: «Как же я мог забыть антибиотики?» Его охватывает паника. Горло всегда было его слабым местом. В особенности во время поездок. С самого раннего детства его донимали воспаленные миндалины. И чем старше он становился, тем чаще врачи советовали ему сделать операцию. Теперь смешно оперировать миндалины в тридцатилетнем возрасте. Как на это посмотрят члены его новой семьи? Прошло всего тринадцать месяцев с того дня, как он породнился с миллиардерами. А у богачей не принято проявлять слабость. Его пятидесятилетний тесть сохраняет почти юношескую бодрость. При всей своей болезненной внешней хрупкости его теща, похоже, переживет всех их, вместе взятых. Красавица в молодости, она выглядит в свои сорок восемь лет так, словно только что сошла с обложки модного журнала. Анук, их дочь? Крепкий орешек. Кажется, она не разделяет взгляды своих богатых родителей. В чем причина ее враждебности? Эти толстосумы до сих пор остаются для Роберта полной загадкой. Все последние тринадцать месяцев он тщетно пытается разгадать ее. Он всегда мечтал взять в жены богатую девушку с покладистым характером. В результате его мечта сбылась. Анук — настоящая красавица. Со временем она получит не просто большое, а огромное наследство. Однако отец держит ее в ежовых рукавицах, да и денег в настоящий момент у нее не больше, чем у какой-нибудь обычной девицы из средней буржуазной семьи. Раз в месяц она получает от отца незначительную сумму на текущие расходы. У нее имеется приобретенная отцом на имя матери квартира, где они живут в настоящее время. «После моей смерти все это будет вашим», — вот слова его тещи, женщины, не сомневающейся в том, что она доживет до ста лет.
Поначалу Роберт чувствовал себя на седьмом небе от счастья. «Я попал в самое яблочко…» Стать зятем одного из самых крупных в мире торговцев картинами, получить в жены красавицу — чего еще можно желать от жизни молодому человеку? Ему не пришлось брать на себя чужое отцовство, его невеста не была наркоманкой и не страдала тайными приступами эпилепсии. Напротив, она обладала завидным здоровьем, активно занималась спортом. И почему-то ненавидела людей своего круга.
Несколько месяцев спустя Роберт начал проявлять первые признаки беспокойства. Он вдруг почувствовал, что не принадлежит более самому себе. Он стал игрушкой в чужих руках. Войдя в семью Анук, он утратил личную свободу.
Все началось с малого. По просьбе тестя он подал заявление об увольнении из международной компьютерной фирмы, где считался одним из ведущих специалистов. Отныне каждое воскресенье он обязан присутствовать на семейных обедах. С искренним интересом он прислушивается к тихому голосу тещи, с подобострастием наблюдает, как неторопливо попыхивает сигарой его тесть. Порой восторженный взгляд Роберта встречается с насмешливыми глазами Анук. «Вы словно по струнке ходите», — заметила она после одного из таких обедов. «Не знаю, что ты имеешь в виду», — он вовсе не хотел вступать с ней в полемику. Ему надо во что бы то ни стало соответствовать их уровню, освоиться и преуспеть в этом новом для него мире. Он чувствовал себя гладиатором, вышедшим на арену, чтобы победить или умереть. Необходимость постоянно держать себя в узде изматывает его физически и морально. Каждый день он должен следить за тем, чтобы его рубашки и ногти были безукоризненно чистыми, а зубы сияли ослепительной белизной, как на рекламе модной зубной пасты. Каждую ночь его член должен трудиться как бесперебойный отбойный молоток не меньше чем тридцать минут кряду, под насмешливым взглядом молодой жены, которая, занимаясь любовью, не считает нужным прикрывать глаза…
«В делах надо быть неутомимым, — сказал однажды его тесть. — Небольшое сердечное недомогание — вас тут же спишут со счетов. Пожалуетесь на боли в спине, молва посадит вас в инвалидную коляску… Если посреди совещания вы выйдете на минутку в туалет, скажут, что у вас проблемы с простатой. Вы не появитесь на модной тусовке — пустят слух о том, что у вас финансовые трудности и ваши расходы не соответствуют доходам… У вас усталый вид — пустят слух, что вы постарели… Мой дорогой Роберт, сейчас вы еще достаточно молоды, я говорю вам это на будущее. Нельзя допускать, чтобы кто-то сказал о вас: “он стареет”. Когда вам перевалит за пятьдесят, то, прежде чем показаться на глаза людям, которые могут составить вам конкуренцию, вам придется брать три дня отпуска и не забывать посетить солярий».
Тесть перечислил, казалось бы, все человеческие недуги, но, к счастью, забыл упомянуть о горле.
После женитьбы Роберту выпало всего три дня относительной свободы: полгода назад он уже летал в Вашингтон. «Теперь придется распрощаться с поездками», — думает он с горечью. Уйдя из фирмы, где за несколько лет ему удалось с успехом проявить свои способности, он лишится и командировок. В эту последнюю поездку ему надо было бы отправиться без жены. Однако Анук проявила неожиданную настойчивость… «Ладно, согласен, — сказал он, не желая спорить с ней. — Если твой отец оплатит дорогу…» На его беду отец неожиданно раскошелился…
Его не покидает ощущение, что помимо антибиотиков он еще что-то забыл. На душе у него неспокойно: «Что же еще я мог забыть?»
— Сейчас четыре часа дня, — говорит Анук. — Мы прилетим в Вашингтон в половине восьмого вечера по местному времени. В Париже будет уже полночь… Мне нравится такая чехарда со временем… Полная перемена обстановки. Я в восторге от этой поездки… Если бы я могла…
— Вы не могли бы дать мне плед? — просит Роберт стюардессу.
Стюардесса раздает легкие тапочки и маски для глаз всем пассажирам, желающим вздремнуть.
— Тебе холодно? — спрашивает Анук.
В салоне самолета горит яркий свет.
— Меня немного знобит… Ничего страшного…
За время их совместной жизни он позволил себе лишь однажды свалиться в постель с гриппом. Анук тут же отправилась спать в другую комнату. В тот раз она смотрела на него с таким ужасом, словно он заразился чумой.
Стюардесса приносит стерильные наушники, упакованные в пластиковый пакет. Стюард разворачивает экран, и фильм начинается.
Роберт любит остросюжетное кино: много драк и неожиданных поворотов, на экране то и дело мелькают кулаки, хрустят разбитые челюсти, спускаются курки и раздаются автоматные очереди. Пах-пах-пах, тра-та-та — и банда плохих парней уже лежит на асфальте. Крупным планом наплывает чье-то залитое кровью лицо, а вдали уже виднеется несущийся на всех парах под оглушительный вой сирены полицейский автомобиль.
Он искоса наблюдает за женой. Анук смотрит на экран с безучастным видом. Она отнюдь не любительница крутых боевиков и отдает предпочтение так называемому интеллектуальному кино, где вместо здорового мордобоя ведутся одни лишь скучнейшие, по мнению Роберта, идеологические споры. Анук верна себе и в своих литературных пристрастиях. Она читает только те книги, в которых борцы за справедливость сводят счеты с убежденными фашистами.
«Крошка, — сказал он ей сразу же после свадьбы, — я нахожу смешным твое увлечение левацкой идеологией. При таком богатстве, как у тебя, ты можешь, конечно, играть в любое инакомыслие, но со мной этот номер не пройдет. Мне нужна нормальная женщина. Возвращаясь вечером домой, я хочу, чтобы на пороге меня встречала красивая женщина, моя жена, и протягивала бы мне с улыбкой уже наполненный стаканчик виски. Социальные проблемы? Меня тошнит от них. Уровень жизни? Я сыт по горло. Вьетнам? Да пошел он… Вот видишь, и я могу говорить на твоем языке. А твоя игра в борца за права человека? Пусть другие борются сколько им влезет, а я лучше подожду…»
— Тебе понравился фильм? — спрашивает Анук.
Светский тон и насмешливый взгляд.
— Очень, — отвечает Роберт. — Дорогая, ты, по всей видимости, разочарована. Ни одного фашиста не настигло справедливое возмездие, ни единого слова не прозвучало в защиту окружающей среды, не упоминалось и о войне во Вьетнаме. Такая скучища!
Она пожимает плечами.
— Вы так неуклюже защищаетесь, — произносит она. — Я же не нападаю на вас…
Боль в горле не дает ему покоя. Пересечь Атлантический океан, чтобы свалиться в постель с высокой температурой — смешнее не бывает! Какую только роль ни приходилось ему играть в этой жизни — негодяя, лгуна, выскочки, молодого человека респектабельной внешности, компьютерного гения, напыщенного жениха, услужливого молодожена, покладистого зятя… Однако еще ни разу он не исполнял роль глупца, над которым можно было смеяться.
Он поворачивается к Анук.
— В Штатах, пожалуйста, следи за тем, что говоришь. Все американцы, во всяком случае те, которых я знаю, не любят провокационных вопросов. Особенно когда их задают иностранцы. Ты слушаешь меня?
— Ну да…
— Боже упаси заговорить с американцем о судьбе чернокожего населения Америки. Это их внутренняя проблема. По их мнению, никто, кроме американских граждан, не имеет права рассуждать о положении негров. Остерегайся также выступать против войны во Вьетнаме. Президент Никсон решает этот вопрос. Это — его дело, а не твое.
Анук крестится.
— Во имя отца и сына и президента Никсона, аминь.
Он едва сдерживается, чтобы не дать ей затрещину.
Роберт ловит ее ладонь и больно сжимает.
— Я не сказала бы, что у вас крепкое рукопожатие, — произносит Анук, обрадовавшись своему поступку.
— Прошу тебя, не устраивай скандалов по ту сторону океана. Не надо шокировать моих друзей. Я бы не хотел, чтобы они подверглись нападкам со стороны такой очаровательной невежды, как ты…
— О ля-ля! — говорит она. — Как все сложно… А я-то думала, что двадцать лет гарантии…
— Какой гарантии?
— Нашего матраса, купленного для супружеской кровати… Можно было бы сэкономить на гарантии и приобрести что-нибудь подешевле…
Она смеется ему в лицо.
— Прости меня, — говорит он, успокоившись. — Я немного взвинчен. Не выношу, когда ведутся глупые разговоры о политике. Что же касается Вашингтона… Прекрасный город…
В крайнем замешательстве, он не знает, как продолжать разговор.
— Если тебе будут говорить о том, что в Вашингтоне не совсем безопасно ходить по некоторым улицам, улыбнись в ответ. Если же спросят твое мнение, отвечай, что мы — французы и это нас не касается.
— Ты хочешь, чтобы я вела себя как дрессированное домашнее животное, которое сопровождает в поездке своего хозяина? Стоит тебе только щелкнуть пальцами, как оно тут же встает на задние лапки…
— С женами моих коллег ты наверняка найдешь тему для разговора… Можно поговорить с ними о домашних делах… О детях, о воспитании…
— У нас не будет детей, — отрезает она. — Что же касается воспитания, то тут я смогу кое-что рассказать о себе… Боюсь, что тебе не понравится.
После короткой паузы:
— Я смогу, например, рассказать, как в детстве плевалась кашей в лицо нянькам…
— Анук, — говорит он, — не строй из себя дурочку. Я скоро уйду из этой фирмы к твоему отцу… Мне хочется оставить о себе хорошее воспоминание. И главное — показать всем, на какой достойной женщине я женился. С такой известной фамилией…
— Мадам, не хотите ли вы что-нибудь выпить? Или перекусить? Через несколько секунд мы предложим вам бутерброды с гусиной печенью, а затем выпечку. Месье?
— Виски.
Его колотит озноб. Он выключает вентилятор над своим креслом.
— Мадемуазель, вы не дадите мне еще несколько таблеток аспирина?
— Конечно, месье.
— А мне кофе, — говорит Анук. — И ничего больше…
Роберт не на шутку встревожен. До сего дня поездка в Вашингтон была для него настоящим глотком кислорода. Какое-то время он имел возможность вырваться на свободу из жизни, в которой ему приходится наперед просчитывать каждый шаг. При одном лишь взгляде на рекламу компании «Эр Франс» у него всегда радостно колотится сердце и поднимается настроение.
Он вспоминает лучшие мгновения из предыдущих поездок. Стоило ему только подняться по трапу на борт лайнера, как он тут же начинал чувствовать себя властелином мира. Роберт удобно устраивался в кресле, а затем жадно набрасывался на все, что предлагали ему стюардессы из еды и выпивки.
Анук указывает на страницу американского журнала:
— Взгляни-ка!
— Ну и что! — восклицает он. — Чего ты хочешь от меня?
— Конечно, тебя не интересует Вьетнам, — произносит Анук ровным голосом. — Почему же ты вдруг заговорил о нем?
Если бы Роберт не был трусом, то с радостью ответил бы: «Мне надоело постоянно лгать. Послушай меня, избалованная девчонка, которая бесится с жиру. Все, что ты знаешь обо мне, — сплошная ложь. На протяжении тринадцати месяцев я не перестаю врать каждый божий день. Я был лгуном и раньше, когда хотел понравиться твоему отцу, чтобы войти к нему в доверие. Мое прошлое — еще хуже, чем Вьетнам. С той разницей, что в меня не стреляли и мне не пришлось умирать с голоду. Однако мне хватило и других бед. Я хлебнул горя сполна. Так что поскорее заткнись и катись подальше со своим Вьетнамом».
— Можешь ли ты хотя бы немного меньше уделять внимания решению глобальных проблем? — мягко спрашивает он.
— Я лишь открыла журнал…
И несколько минут спустя:
— Через час мы будем в Вашингтоне, — произносит Анук смиренным голосом.
С кошачьей гибкостью она потягивается в кресле.
Неожиданно у Роберта перехватывает дыхание. Он теперь знает, что забыл самое главное. Лишний день. Двадцать четыре часа полной свободы, которые он дарил себе в предыдущие командировки в Вашингтон. Всякий раз он устраивался так, чтобы прилететь в этот полный соблазнами город раньше срока командировки на целые сутки. Вот и теперь немецкие, шведские, бельгийские и его прочие иностранные партнеры прибудут в Вашингтон только к вечеру завтрашнего дня. Первое заседание откроется послезавтра в 10 утра.
Сколько раз он делился с Анук и ее родителями своими впечатлениями о первом дне командировки: «По прибытии в отель у меня едва хватает времени, чтобы привести себя в порядок, побриться, переодеться. Переговоры начинаются в тот же день. Порой я не успеваю даже распаковать чемодан. Приходится в перерыве между заседаниями тайком менять рубашку».
«Черт возьми… Что я скажу Анук завтра утром? Как избежать ее расспросов? Как заставить ее поверить в то, что я приготовил ей приятный сюрприз — провести целый день с ней наедине? Как сказать ей: “Я освободился, чтобы показать тебе город…”» Он понимает, насколько фальшиво это прозвучит. Не сам ли он отговаривал ее от этой поездки, ссылаясь на то, что будет занят с утра до вечера все дни напролет? Преподнести ей этот день в качестве запоздалого свадебного подарка? А может ли он, положа руку на сердце, рассчитывать на то, что его подарок будет принят с радостью? Захочет ли Анук провести с ним целый день? У нее могут быть свои планы и намерения. Он нисколько не разделяет ее страсти бродить по музеям… Скорее всего, все его разумные доводы будут приняты женой в штыки. «И что же мы теперь должны ходить по Вашингтону, держась за руки? Мы же договорились, что не будем изображать сладкую парочку. Мы всего лишь женатые люди…»
Он искоса смотрит на нее: сидящая в соседнем кресле молодая женщина кажется ему не живой женщиной, а дорогой куклой. Белокурые волосы. Красивое, пожалуй, даже слишком красивое лицо. Ее руки неподвижно лежат поверх пледа, небрежно прикрывающего ее колени. Плотно сжатые пухлые губы делают ее похожей на античную статую.
С первой встречи Роберт был шокирован ее откровенными высказываниями. Его удивила агрессивность Анук, под которой даже такой лишенный воображения человек, как он, смог разгадать скрытую печаль.
Роберт совсем не такими представлял себе богачей, а тем более девушек из высшего общества, куда он стремился попасть любой ценой. Их первая встреча рисовалась ему в романтическом ореоле. Для начала он намеревался церемонно поцеловать руку нежной и чувствительной барышни. Надежды его развеялись как дым. Грубая действительность вернула его с небес на землю. Анук крепко пожала его руку, а затем небрежно бросила:
— Дайте-ка вас получше разглядеть! Я хочу знать, на кого похож храбрец, решившийся на столь опрометчивый шаг, как женитьба на мне…
И добавила:
— Похоже, что вам не хватает острых ощущений, раз вы хотите жить со мной под одной крышей.
Мать поспешила сгладить впечатление от слов дочери:
— Не сердитесь на нее… Она так шутит. У нее странная манера говорить. Что вы хотите? Ей всего-навсего девятнадцать лет. Молодо-зелено…
Воображение рисовало ему невесту в образе тихой и застенчивой кисейной барышни. Возможно, не самой привлекательной внешности, зато не вертихвостки. Ему нужна послушная и верная жена, от которой можно ходить налево без особых угрызений совести. Буржуазия манила его своим скромным обаянием. В детстве Роберт мечтал о том, что когда-нибудь поднимется на высшую ступень социальной лестницы. Подростком он понял: высшее общество для него закрыто, и, как тогда ему казалось, навсегда…
Он полагал, что будет долго ухаживать за Анук, дарить ей каждый день букеты цветов и водить в театр «Комеди-Франсез» с согласия родителей.
— Оставляю вас наедине, — пролепетала мать. — Будьте снисходительны: у нашей дочери очень странный юмор… Она унаследовала его от своего покойного деда.
Она тихонько прикрыла за собой дверь.
Анук жестом указала ему на серебряную шкатулку с сигаретами.
— Вы курите?
— Спасибо, нет. Мне очень жаль, что у вас сложилось превратное мнение о моих намерениях… Ваш отец пожелал познакомить нас…
— И вы тут же решили, что сможете трахаться за его счет? — произнесла она ровным голосом.
Он решил, что ослышался.
Он произнес:
— Я представлял вас совсем другой… Более взрослой… А вы — совсем еще юная девушка.
— А я впервые вижу перед собой живого охотника за приданым, — отрезала она.
— Я не из тех, кто охотится за чем бы то ни было, — парировал он.
Его щеки горели от возмущения.
По какому праву она так обращается с ним?
— Я твердо стою на ногах. У меня солидное положение. Ваш отец нуждается в моих услугах. Скоро я буду работать у него. Он выразил желание, чтобы мы познакомились… Вот и все.
Он встал.
— Грубость мне всегда претит, от кого бы она ни исходила. Ваша манера говорить мне не по душе… Вы ведете себя как глупый избалованный ребенок.
— А если мы заключим с вами соглашение? Называйте его, если хотите, брачным контрактом. Вы не будете посягать на мою свободу? — спросила она.
— Вы уже свободны, мадемуазель. Надеюсь, мы больше никогда не увидимся с вами!
— Нет, — произнесла она, схватив его за руку. — Пожалуйста, не уходите.
Она явно притворялась, что он нравился ей. В ее словах не было и доли правды, и это было видно невооруженным глазом. Однако он не мог не видеть, насколько девушка хороша собой. Своей неприкрытой лестью она была способна растопить любое сердце.
— Вы такой симпатичный, — вкрадчивым голосом произнесла она. — Не хотите ли вы поцеловать меня?
— И это после того, как я позарился на деньги вашего отца?
— Простите меня. Я часто говорю, не подумав. Поцелуйте меня.
«Почему? — думал Роберт. — Ну почему же она делает это?»
Она ломала перед ним комедию. Почему она вела себя с ним как профессиональная шлюха, перед которой выложили пачку денег?
— Мои родители решили выдать меня замуж. Я хочу доставить им такое удовольствие. Однако мне не стоит забывать и о себе. Когда люди собираются пожениться, они вначале занимаются любовью. Надо заранее знать, будет ли брак успешным в физическом отношении… Поцелуйте же меня…
— В другой раз, детка. Если мы увидимся еще когда-нибудь… Я вовсе в этом не уверен.
Ее папаша оказался настойчивым малым. Он твердил ему:
— Уверяю вас, вы понравились ей. У современной молодежи особенный язык… Вам надо еще раз встретиться с ней…
И несколько недель спустя:
— И вы называете это поцелуем? Поцелуйте меня всерьез, а не понарошку.
Он выполнил ее просьбу. Ему казалось, что он снимается в учебном фильме по сексуальному воспитанию. Анук отпрянула от него. Из красной сумочки крокодиловой кожи она вынула записную книжку.
— Мы сможем заняться любовью в одном маленьком загородном отеле, — она произнесла его название, — в любой день недели, кроме субботы и воскресенья. В выходные дни мы можем там наткнуться на одного из молодящихся приятелей моего отца в обнимку с какой-нибудь юной девицей…
— Вы хотите заняться любовью прямо сейчас?
Его хрустальные мечты разбивались одна за другой… Вот какие в действительности эти неприступные на вид девицы из высшего общества, которые, как ему казалось раньше, держат коленки вместе до самой свадьбы…
— Я же не сказала «сейчас», а только на следующей неделе…
Ему ни в коем случае нельзя было показаться в ее глазах ретроградом. Конечно, надо бы немного поломаться, чтобы набить себе цену. Но в тот момент он не смог придумать ничего путного.
В свою очередь, Роберт вынул из кармана записную книжку, купленную в дорогом парижском магазине. Подобная вещь для него была свидетельством продвижения наверх, для нее же была лишь банальным предметом, лежащим на дне сумочки из натуральной крокодиловой кожи, окрашенной в ярко-красный цвет.
— Договорились, — сказал он.
В душе он был по-настоящему разочарован. Ее предложение показалось ему слишком поспешным и полностью лишенным романтики.
В гостиничном номере с обоями в цветочек Анук освободилась от одежды с таким проворством, которому позавидовал бы любой врач, принимающий пациента в своем кабинете.
— Так быстро? — воскликнул он, не веря своим глазам.
— Вы хотите, чтобы я еще что-то сняла? За стриптизом вам надо идти в другое место. Вы же не мальчик. Вам уже перевалило за тридцать. Неужели вы рассчитывали увидеть банальное представление с медленным обнажением розовых ляжек?
Роберт привлек ее к себе с некоторой опаской. «Чего ждет от меня в постели эта женщина-робот? Наброситься на нее и взять силой? Пусть почувствует себя в объятиях дикаря». Он занимался с ней любовью, словно с проституткой клиент, не забывавший ни на секунду о том, что вот-вот ему придется платить за ее услуги по счету…
У нее уже был сексуальный опыт. Она предупредила Роберта: «Тебе не надо ни о чем беспокоиться. Я этим уже занималась. И не один раз!»
Настоящее чудовище! Она была полной противоположностью той скромнице, которая рисовалась Роберту в мечтах. Но самым возмутительным было то, что всем своим видом она показывала, что снисходит до него. И в то же время девушка была поистине лакомым куском. Она была намного более соблазнительной, чем придуманная им девственница, нашептывавшая ему на ухо: «Наконец-то мы в Венеции, дорогой. Ты только подумай, что именно здесь сам Мюссе…» Как бы он посмеялся и над Мюссе, и над перезрелой девицей, жалобно восклицавшей: «О, до-ро-гой… Вы мне делаете больно!» С Венецией он явно промахнулся. Мечты остались мечтами, а рядом с ним лежала Анук.
— Что до меня, то я согласна, — произнесла она. — Мы сможем пожениться. Конечно, со мной нелегко жить под одной крышей, но я буду стараться. Я же не всегда веду себя как законченная стерва. Все денежные вопросы надо утрясти с моим отцом. У меня есть одна проблема. Согласно завещанию моего деда я вынуждена ездить на его «роллс-ройсе» целых тридцать девять месяцев. Осталось еще тридцать два месяца и двадцать один день. По истечении этого срока я получу тридцать девять миллионов старых франков, на которые вам не стоит рот разевать.
Он смотрел на нее как зачарованный.
— Мне известна история с «роллс-ройсом», твой отец рассказал мне. Он от души смеялся.
— Это все наигранно, — сказала Анук. — По-другому и быть не может. У него из-под носа уплывают триста девяносто тысяч франков. Он надеется, что я совершу какую-либо ошибку. Не дождется. Я получу свои денежки. А потом…
— Что потом?
Она с любопытством посмотрела на него. Неужто он так ничего и не понял?
Роберт почувствовал, что вступил на минное поле:
— Давай поговорим о чем-нибудь другом! У тебя широкие плечи. Ты занимаешься спортом?
— В самом деле, я много занимаюсь спортом, — ответила Анук. — Грудную клетку развивают фехтование и плавание. А также гольф.
После короткого раздумья он спросил:
— Кто был у тебя первым?
— У меня отсутствует сексуальная память. Я трахаюсь и тут же забываю.
— И многих ты забыла?
Он испытывал почти ревность. У него было такое чувство, словно ему нанесли непоправимый материальный ущерб.
— Не ломай голову. Нет большой разницы в том, где находить сексуального партнера: на светской вечеринке или же в портовом кабаке.
И, словно желая окончательно добить его, она закончила свою мысль:
— Пришлось сменить немало партнеров, прежде чем я глубоко изучила эту тему.
Он с возмущением воскликнул:
— Ненавижу грубость. Ты говоришь так, словно какая-нибудь уличная девка.
— А вам известно, как они говорят? — парировала она с насмешливой улыбкой. — Вас бесит моя искренность? А я ведь могла бы наврать вам с три короба.
Он встал, чтобы взять сигарету.
— Я пополню твой послужной список. Но я не женюсь на тебе.
— Вам не придется спасать честь матери ваших будущих детей… Со мной вам ничто не грозит… Я не собираюсь рожать. Терпеть не могу орущую малышню.
— Так говорят, когда не любят… — сказал он.
Он подумал, что ему пора уносить ноги подальше от этой чокнутой девицы. Скорее одеться, сесть в машину и драпать, пока не поздно. Нельзя пускаться в плаванье на корабле, который обречен затонуть. На таких нельзя жениться…
Она вновь принялась играть с ним в кошки-мышки. Ему вдруг захотелось узнать, что за этим стоит.
— Подойдите ко мне поближе, — произнесла она, понизив голос.
Он посмотрел на нее с легким презрением.
— Вот, — заявила она. — Теперь вы узнали меня не с лучшей стороны.
Откинув назад светлые волосы, она разыгрывала перед ним сцену обольщения.
— А я ведь могу быть с вами милой… даже очень милой…
— Почему ты хочешь выйти за меня замуж?
И, словно кошка, которая, напроказничав, ластилась к своему хозяину, чтобы отвлечь его внимание:
— Желание отца — святое для меня. И потом, кто знает, возможно, наша история, начавшаяся не самым лучшим образом, со временем может во что-то вылиться… Мне хочется опереться в этой жизни на кого-то не из нашей семьи… Вы же не собираетесь держать меня взаперти? У меня уже есть достаточный сексуальный опыт, чтобы не часто смотреть по сторонам. Я вовсе не собираюсь вам изменять. Если бы я хотя бы немного нравилась вам…
Хитрая бестия! Она опутывала его лестью с головы до ног словно кокон. Несомненно, что ей надо было выйти замуж. Но почему?
Из-под темных длинных ресниц на него смотрели синие бездонные глаза.
— Проявите немного терпения…
Прелестная двадцатилетняя девушка, носившая известную во всем мире фамилию, которой в недалеком будущем обломится огромное наследство, практически навязывалась ему в жены…
Роберт терялся в догадках. К его любопытству примешивалась ревность.
Он сказал:
— Ты же могла не спешить и дождаться настоящей любви… Главной в твоей жизни… Зачем ты так торопишься?
— Любви с большой буквы? Это годится для поколения наших мам, но не для меня.
Он добавил:
— Может, ты хочешь навязать мне чужого младенца?
Она возмутилась до глубины души:
— Как можно быть таким отсталым чудаком? Выходить замуж, чтобы прикрыть появление на свет карапуза? Еще раз повторяю: у нас никогда не будет детей… Вот как не повезло вам с вашей фамилией!
— Моя фамилия не столь благозвучная… — заметил он.
— Она вполне подходит человеку, чье будущее связано с вычислительной техникой. Бремер… От такой фамилии не отказался бы и начальник северной экспедиции. «Капитан Бремер собрал остатки своего экипажа. У одного отморожен нос, у второго — нога, а третий остался совсем без ушей. Они отвалились и упали со звоном на мерзлую негостеприимную землю. “Братья, вперед!” — крикнул капитан Бремер».
— Ты смеешься надо мной? — спросил Роберт.
— Нет. Я смеюсь над собой. Ведь твоя фамилия станет моей. Мне придется научиться небрежно произносить ее, например в парикмахерской… Мадам Бремер… А ничего, мне даже нравится…
Склонившись над ней, он взял ее за плечи.
Она отвернулась, чтобы не встретиться с ним взглядом.
— Почему ты хочешь выйти за меня?
Неожиданно она повернула к нему лицо, и он почувствовал, что тонет в синей бездне ее глаз.
— Что произошло в твоей жизни, — спросил Роберт, — откуда в тебе столько злости?
— Некоторые сбегают из тюрьмы; я же, наоборот, хочу посадить себя в клетку. Если вы будете продолжать свой допрос, я оденусь и уйду. И вы больше не увидите меня.
— Замужество — дело нешуточное, — задумчиво сказал он.
— А я и не собираюсь шутить.
Он не нашелся, что сказать. Она встала. Он следил за ней взглядом.
Она прошла в ванную комнату, отделанную розовым и черным мрамором.
Он пошел за ней.
Она долго плескалась в душе. У нее было красивое стройное тело.
Вода лилась ей на голову. Роберт смотрел на нее, стоя в дверях.
Подняв голову, она набирала в рот воды, чтобы тут же выплюнуть ее. Словно желая очиститься от скверны, она вновь и вновь подставляла лицо под струи воды.
Выйдя наконец из-под душа, она сказала:
— Буду вам признательна, если вы избавите меня от сентиментальных разговоров. Они мне не нужны. Я вовсе не желаю, чтобы кто-то вызывал меня на откровенность.
Она вытерлась лиловым банным полотенцем.
— Может, пообедаем вместе? — предложил Роберт. — А почему бы нам не провести эту ночь здесь?
Ему нравилось ее гибкое и стройное тело. Он охотно бы снова заключил ее в объятия.
— Нет, — сказала она. — Это лишнее. Физическая сторона любви нам уже известна. А поговорить мы всегда успеем. Провести вместе ночь… Мне кажется, что самое непривлекательное в замужестве, так это спать в одной постели с посторонним человеком.
Роберт рассмеялся.
— С посторонним?
Она уже натянула пуловер.
— Ты никогда не носишь лифчик? — спросил Роберт.
Она принялась расчесывать волосы.
— Нет.
И вдруг:
— Вы кто — правый или ультраправый?
— Знаешь, я и политика… Мне она безразлична…
— А мне нет… — произнесла она, откидывая назад светлые пряди. — И раз вас выбрал мой отец, значит, вы правый… Однако мне хотелось бы уточнить: вы — умеренно правый или крайне правый?
— И кого же ты называешь правыми?
Повернувшись, она посмотрела ему прямо в глаза:
— Вы будете шокированы…
Он пытался шутить:
— Нет, не буду… Выкладывай…
— Всех тех, кто хочет быть святее папы римского, кто лижет зад любой власти, будь она богом данная или республиканская. Одним словом, представителей того круга, к которому я принадлежу от рождения.
Она старательно подбирала слова, чтобы не шокировать его своей прямолинейностью.
— Ты еще слишком молодая, чтобы произносить подобные непристойности с таким удовольствием.
— Я произношу их в соответствии с темой разговора. Когда мне хочется блевать, я делаю это открыто, без ложной скромности. Хотя могла бы попросить пакет и использовать его втихаря. Католик-интегрист вызывает у меня приступ морской болезни…
— Зачем нападать на этих людей… Они имеют полное право…
— Быть еще большими реакционерами, чем сам папа римский? Католик-интегрист борется за возвращение сутаны. Он приходит в ярость, когда видит крест на пиджаке кюре вместо ордена Почетного легиона, и трясется от злости, если какой-нибудь священник женится.
— Чего же ты хочешь? — воскликнул Роберт. — Католик-интегрист по-своему прав. Кто запретит ему осуждать пасторов новой волны? Он ратует за возвращение сутаны и в то же время признает, что армия должна носить военную форму.
— Нельзя спасти душу лишним лоскутом материи!
— Чтобы открыться, душе нужны особые декорации. Вот почему испокон веков церкви украшаются внутри и снаружи.
— Ха-ха! — фыркнула она. — Я теперь вижу, почему мой отец выбрал именно вас…
— Он меня не выбрал…
— Тогда, если хотите, можно сказать по-другому: я знаю, почему вы понравились ему.
— Мы не говорили с вашим отцом о религии…
— Послушайте меня, — произнесла она ровным голосом. — Я согласна, мы поженимся. Только потом я не хочу вести никаких душещипательных разговоров о семье, родине, религии. Я не считаю основополагающими эти понятия. Последними часто прикрываются, чтобы эксплуатировать человека.
— Боже! Как ты еще молода! — воскликнул он.
Резким движением она освободилась от его рук, державших ее за плечи.
— Оставьте меня в покое с моей молодостью!
Он снова взял ее за плечи и легонько встряхнул.
— Постарайся вести себя более цивилизованно. Я выслушал тебя. Теперь послушай и меня. Я ненавижу грубые слова! В особенности если их произносит женщина. Грубость есть не что иное, как интеллектуальная импотенция. Она — удел неудачников. Ее берут на вооружение только не состоявшиеся в этой жизни, ущербные люди.
Она прервала его:
— Вы почувствуете себя поднявшимся на ступеньку выше по социальной лестнице, если назовете дерьмо экскрементами?
Он воскликнул:
— А ты посчитаешь себя революционеркой, если поступишь наоборот? Не думаешь ли ты, что я женюсь на тебе, чтобы ежедневно выслушивать подобную чушь? Что касается политики, то мне необходимо лишь одно — не жить при коммунистическом режиме. А все остальное…
— А если коммунистический строй — это как раз то, о чем я мечтаю? Смести всю эту грязь, которую я вижу… Вокруг… Каждый день…
— Ты, моя крошка, путаешь коммунистическую партию со Средиземноморским клубом, — сказал он.
Он удивлялся самому себе. Зачем он ввязался в этот бесполезный разговор? Бежать отсюда, спасаться, пока не поздно. Общение с этой сумасшедшей девицей не сулило ему ничего, кроме неприятностей. Возможно, очень больших. И все же девушка казалась ему прелестной в своей наивной борьбе с ветряными мельницами. Он добавил:
— У твоих друзей-коммунистов очень странная метла: с одной стороны, она метет, а с другой — заметает…
— Давайте договоримся раз и навсегда. Вы никогда не будете касаться моих политических убеждений. Они не изменятся.
— Мне нет дела до твоих политических убеждений. Ты сама завела этот разговор.
— И второе. Вы дадите мне полную свободу…
— В каком смысле?
— Вы никогда не будете спрашивать меня о том, что я делала днем…
Хватит. С него довольно. Он оделся, а затем сказал:
— Детка, если говорить твоим языком, ты слишком зубастая, чтобы я женился на тебе. Я неплохо зарабатываю. На хлеб хватает. На жизнь не жалуюсь. Зачем мне связывать себя по рукам и ногам? Передай привет своему несчастному отцу, которого Бог наградил таким чудовищем, как ты. Я искренне сочувствую ему. Твой папенька, должно быть, сыт по горло твоими выходками. На прощание могу добавить лишь одно: проведенный с тобой час в постели доставил мне истинное удовольствие. На мое счастье, ты занималась любовью молча. И все же, несмотря на то, что общение со мной не принесло тебе радости, возможно, ты получила какой-то урок на будущее…
Он уже был на пороге, когда Анук подошла к нему. Он не поверил своим глазам. Ее лицо преобразилось, а синие бездонные глаза смотрели на него с нежностью.
— Простите меня, пожалуйста…
Дочь миллиардера смиренно стояла перед ним. Она просила у него прощения за весь тот вздор, который только что несла. Девушка почти вешалась ему на шею: «Только не лгите, что не хотите со мной еще раз переспать». Анук не произнесла последнюю фразу вслух, но ее взгляд был красноречивее всяких слов. Ее по-детски пухлые губы приоткрылись, словно для поцелуя, показывая ровный ряд белоснежных зубов. «Пожалуйста, не сердитесь». Кто еще мог бы устоять перед такой юной и прелестной особой, которая хотела… да, именно хотела во что бы то ни стало выйти замуж? Не будучи при этом ни горбатой, ни хромой, ни беременной, ни больной сифилисом?
Загадка из загадок. Он остался, чтобы разгадать ее. И конечно, красота Анук сыграла отнюдь не последнюю роль. Его решение подкреплялось еще и тем, что он, вышедший из самых низших слоев общества, едва добравшись до первой ступени социальной лестницы, мог диктовать богачам свои условия.
— Хорошо, — сказал он. — Мне тоже есть что сказать… Прежде всего я не хочу выслушивать в дальнейшем никакой политической брехни. Я верю в институт семьи. А когда ты примешь решение завести детей…
Ему показалось, что с ее губ вот-вот сорвется колкая фраза, но она вовремя прикусила язык.
Он продолжил:
— Я верю и в такой институт, как религия… Ты можешь называть меня интегристом, но, если священник во время нашего венчания будет облачен в спортивный свитер, я уйду из церкви…
На секунду она задумалась, пропустив мимо ушей его последнее замечание.
— Мы, французы, такие же политические комедианты и консерваторы, как испанцы. Клерикалы и сектанты…
Она прикрыла рот ладошкой левой руки.
— Клянусь, что не открою больше рот, чтобы говорить о политике. Клянусь вашей головой…
— Спасибо! Значит, я — покойник… Скажи, что это у тебя на шее?
— Символ.
— Какой?
— Я — пацифистка… Татуировка на моей шее — пацифистский знак.
— Кто ты на самом деле? — Ему стало смешно. — Как тебе удалось никого не обделить своим вниманием от левых до пацифистов?
Она окинула его таким холодным взглядом, словно хотела сказать: «Кто я? Женщина, которая не любит вас… И не полюбит никогда».
— Мне хочется остепениться, — сказала она.
— А при чем же тут я?
— Вы мне нравитесь…
Она лгала, глядя ему в глаза.
— Это не так, — произнес он с сожалением.
— Надо же! Вы стали психологом?
— Я нисколько не нравлюсь тебе, и это — суровая правда.
— Скажите честно, я получила удовольствие в ваших объятиях?
— Возможно.
— И вам известно об этом еще лучше, чем мне. Это означает, что вы нравитесь мне.
Анук пошла за сумочкой. Вынув золотую зажигалку, она зажгла сигарету.
И почти по-детски произнесла:
— Вот так всегда. Я делаю все, чтобы меня возненавидели…
— Почему?
— Потому что чувствую себя не в своей тарелке.
И немного погодя:
— Женитьба на мне дорого обойдется вам. Вы рискуете войти в клетку с хищниками. А вы не похожи на укротителя тигров.
— Предположим, — сказал Роберт, — что я решил познакомиться с тобой из корыстных побуждений. Предположим также, что своими разговорами ты возбудила мое любопытство. Я удивлен и потрясен.
— Да… — ответила она. — Воображение членов нашей семьи могут потрясти лишь большие деньги. У нас принято восторгаться сильными мира сего. После того как вы женитесь на мне, вы почувствуете себя в клетке с настоящими тиграми. У меня-то имеются особые причины, чтобы выйти за вас замуж. А что принесет подобный брачный союз лично вам? В нашем семейном бизнесе вас никогда не допустят до власти.
— Ты мне нравишься, — ответил он. — Мне хочется помериться с тобой силой. У тебя бойцовский характер. Я тоже умею держать удар. Посмотрим, что из этого выйдет.
Он уже понял, что этой девице нельзя давать спуску. Их совместная жизнь будет похожа на боксерский ринг до тех пор, пока он не выиграет бой. «Она презирает чувства? Я сделаю вид, что мне до нее нет дела. Она любит грубую силу? В постели я буду неутомимым отбойным молотом, пока она сама не попросит пощады. Она видит во мне выскочку? Я пойду далеко. И даже дальше, чем сам предполагал. Я заставлю этих проклятых богачей считаться со мной. Я получу все, к чему стремлюсь».
Она посмотрела ему в глаза.
— Вы бросите меня?
И тут же поправилась:
— Вы оставите меня?
— Напротив. С тобой трудно, но интересно…
— Если хотите, вернемся в Париж, — сказала Анук.
Они пересекли небольшой парк из реденьких деревьев вокруг загородного отеля, предназначенного для тайных любовных свиданий. Пронзительную тишину нарушил лишь шум от проходившего вдалеке поезда.
У выхода с территории отеля стояли пять больших мусорных баков, поджидавших уборочную машину. Подслеповатая кошка расправлялась со своей последней мышью около площадки для стоянки машин. Старый «роллс-ройс» Анук неподвижно застыл бок о бок с новеньким «порше» Роберта.
Анук открыла дверцу «роллс-ройса». Она повернулась к нему:
— Для меня нет другого выбора: или вы, или покончить с собой…