Утром с моря поднимается туман. Он скользит по высоким утесам, гордо возвышающимся над пенистыми барашками моря, над волнами, что разбиваются о вековые камни.

Туман влагой проникает в горло, оседает инеем, холодом задевает легкие. Это вся моя жизнь — ожидание на берегу, нескончаемое, изматывающее, одинокое.

Смотрю на волны каждый день, прихожу на берег, не замечая смен сезонов. Ступаю по вересковым пустошам, по которым бродят призраки прошлого, следую за ветром и птицами, не находя себе иного занятия, кроме как мучительного томления в тоске.

Забыл мелодию скрипки, забыл ее саму. Все смазалось, стало неважным, стертое из моей жизни как рисунок на песке, смытый приливом.

Не знаю, сколько прошло лет, не знаю, что происходит вокруг, погруженный в добровольное изгнание. Для меня имеет значение только ветер, колышущий заросли вереска, рождающий волны лилового моря.

Жду.

Я буду ждать столько, сколько потребуется, потому что я дал обещание и намерен его сдержать.

Или просто не могу поступить иначе.

Иду вдоль берега, шаг за шагом, сминая под подошвами черных ботинок сухую траву и слушая шум накатывающих на скалы волн. Ветер треплет прямые длинные волосы: они скользят по вороту черного плаща, щекочут шею, ниспадают ниже лопаток. Медный цвет их слабо искрится, и я вспоминаю, что мои глаза тоже цвета меди.

Серебряная цепочка, продетая в шлевки штанов, бьет по бедру, покачивается, когда я делаю шаг. Роза ветров свисает и крутится, как стрелка компаса.

Но не могу найти Путь.

Потерялся. Потерял Ее и потерял себя.

Перехватывает дыхание от одной мысли о Тео. Зажмуриваюсь, не в силах шага дальше сделать, останавливаюсь, сжимая зубы, кривясь в болезненной гримасе. Легче не думать, не вспоминать, таить в себе, схоронив за печатями, которые кажутся тяжелее могильной плиты.

Стискиваю кулаки, так сильно, что едва не сводит мышцы, — и становится легче. Медленно выдыхаю и открываю глаза.

Она здесь.

Мелькает серебром, колышется на ветру как нескончаемые холмы пустынного вереска.

Тонкая паучья Нить играется перед лицом, ускользает, мерцает, игривая и живая. Тянусь дрожащей рукой, а между лопаток скользит лед, стекаясь в ложбинку на пояснице.

Не верю.

Тонкая, несущая в себе рассеянный слабый свет, Нить пульсирует, кажется, ровными мягкими толчками. Мои пальцы замирают близ нее, не в силах дотронуться. Не нахожу в себе решимости, потому что боюсь поверить.

Порыв ветра, наполненный солью, уносит паутинку дальше от меня — она ускользает, легкая и невесомая, летит в воздухе, как серебряное мерцание, с трудом различимое глазом.

Глубоко вдыхаю носом, сглатываю так, что кадык дерет горло, как холодным песком запорошенное.

Срываюсь, пробужденный словно, силясь ухватить, поймать дразнящее видение. Тяну руку, и пальцы обжигает боль прикосновения.

Я заслужил одиночество, забвение и порицание. Я не должен был слушать Тео, как не послушал когда-то Ангела. Не должен был ждать и верить.

Потому что все повторится вновь. Потому что тьма, что я ношу в себе, не дает шанса, уничтожая свет, манящий своей чистотой.

Все это знаю.

Но когда серебро ярко вспыхивает в моей руке, ослепляя на миг, когда равномерная пульсация начинает звучать в ушах в ритме сердца, наконец, я нахожу Путь.

Она очень красива — ее мать. Светловолосая и с глазами цвета темного неба. Смеется заливисто, рассматривая тонкий золотой браслет на своем изящном запястье. Подарок от того, кого она любит. Почти не обращаю внимания на мужчину рядом, прикованный взглядом к плоскому еще, чуть заметному животику под тканью синего платья.

Закрываю веки, вслушиваясь в частое глухое сердцебиение, ощущаю тепло надежной материнской утробы, слышу тихий звук, неслышное колыхание вод как движение маленькой рыбки в недвижной воде. Почти неразличимо, почти не существует.

Когда моя ладонь касается живота женщины, она вздрагивает от окатившего ее дуновением холода; крутит головой и ежится, сетуя на сквозняки.

Одно прикосновение — больше мне не нужно. Я не имею права рисковать Ею. Одно прикосновение, чтобы снова почувствовать себя живым.

Мы лежим на берегу, в густой траве, наверняка пачкающей одежду зеленым соком. Она смеется, поднимает руку и растопыривает пальцы, машет ладонью в воздухе, закрывая лицо от ослепительных лучей солнца.

Поворачиваю голову и украдкой любуюсь ею, не пряча мягкую улыбку. Светловолосая, как мать, она унаследовала темные глаза отца. Она больше не носит очки и не кусает губы; самоуверенная девочка, избалованная и слишком смелая для своего возраста.

На ней красное платье с вышивкой; брошенный раскрытый рюкзачок валяется рядом, бутылка с газированным напитком греется боком под жаркими лучами.

Ей пять лет.

— Превратись в дракона, — вновь смеется она, приподнимаясь и садясь на траве. Скрещивает голые ноги и хватает цепочку, продетую в пояс моих черных штанов, тянет на себя, крутит в пальцах розу ветров. — Или в робота.

Закрываю глаза, подставляя лицо теплу, греющему кожу. Под веками пляшут розовые пятна; слышу, как далеко внизу, под нами, волны бьются о каменистые берега.

Скрипичная мелодия разливается вокруг: поначалу тихая, она набирает силу, ликованием отзываясь глубоко под ребрами. Затаиваю дыхание и улыбаюсь солнечному свету.