— Думаю, что я — сумасшедшая, — говорит Тео спокойным и ровным голосом, чуть пожимая плечами. Подносит к губам чашку и делает небольшой глоток обжигающего кофе. Она всегда пьет его без молока или сливок, не добавляя и крупицы сахара.

Молчу, наблюдая, как Тео отставляет кружку на стол. Она наклоняется над раскрытым ноутбуком и быстро набирает что-то. Худые пальцы стучат по клавиатуре, прищуренный взгляд смотрит в сверкающий экран. В стеклах очков бликами мелькает отражение.

— Думаю, — не отрывая взгляда от возникшего на экране текста, продолжает Тео, — что ты — моя галлюцинация. Что я тебя выдумала еще в детстве.

— Если мое присутствие мешает, я могу уйти, — произношу, смотря на ее лицо в профиль.

С теплотой отмечаю ставшие привычными острые черты, почти лишенные мягкости, впалые щеки и запавшие от бессонных ночей темные горящие глаза.

Тео недовольно закусывает нижнюю губу, шипит что-то раздраженно; глаза ее изучают текст на мониторе.

Рука слепо тянется к чашке, Тео делает глоток и вновь отставляет недопитый кофе.

— Представляешь, на мой запрос эти умники ответили, что не могут предоставить мне доступ к их архивам. Что я просто студентка. Ну, и что мне с этим делать? — Тео, наконец, отрывает взгляд от ноутбука и поворачивается ко мне. Резко садится на крутящийся стул и раздраженно постукивает пальцами по колену.

— Ты не сказала мне свое решение, — напоминаю о важном, рассматривая худые длинные ноги в синих джинсах.

— Что? — Тео вскидывает на меня растерянный взгляд. Мне не нужно касаться ее сознания, чтобы понять, чем занята ее голова.

Он совершенно забыла о собственных недавних словах, погрузившись в то самое состояние, которое всегда казалось мне едва отличимым от лихорадки. Только горело не тело Тео, а ее разум.

— Если из-за меня ты испытываешь неудобства, я больше не потревожу тебя, — смотрю прямо в карие глаза. Тео неловко улыбается; ощущаю, как она собирает по крупицам свои мысли, пытаясь понять, вспомнить, о чем я.

— Ты не можешь исчезнуть, ведь ты живешь в моей голове, — произносит Тео, поправляя съехавшую на нос оправу. Темная прядь длинной челки падает на нахмуренный лоб.

Смотрю на нее ненормально долго, будто впитывая в себя такие знакомые черты. Отмечаю каждую родинку и морщинку на светлой коже, каждую искорку в горящих глазах.

Мне давно следовало оставить ее, еще в далеком детстве, забыть притягивающего меня человека, отпустить ее жизнь, позволить ей течь собственными волнами, не меняя русла чужой реки.

Я не смог. Не захотел.

Тео поднимается со стула, делает шаг ко мне и неуверенно замирает.

— А если ты… — говорит, заглядывая в мое лицо, — если ты существуешь, тогда… кто ты?

Медленно закрываю веки, шелестом волн по песку стирая себя из этой реальности.

* * *

Отец Тео больше не бьет ее. Он почти не разговаривает, не смотрит телевизор и не пьет пиво. Он послушно исполняет любую просьбу своей дочери, не возражая ни единым словом.

Чувство вины, которое терзает Тео, скользит сквозь меня воздушными потоками, тонкой белесой дымкой, испарением всех невыплаканных ей слез.

Вина грызет Тео каждый раз, когда непривычно спокойный, послушный отец приносит ей в комнату ужин. Мужчина всегда стучится, неторопливо приоткрывает дверь и входит, не поднимая глаз. Он спокоен, когда Тео суетливо, не скрывая муку на лице, благодарит его, не зная, куда деть взгляд.

Отец улыбается, но улыбка его кажется дочери пустой и бездушной маской. Мужчина кивает, желает приятного аппетита, разворачивается и выходит, не стирая с лица всегда одинаковое располагающее выражение.

Тео изводит себя, но странным образом чувствует облегчение. И именно оно подкидывает дров в костер, от которого выше взвивается пламя бремени, что она добровольно возложила на свои плечи.

— Разве нельзя… — спрашивает Тео однажды, — нельзя все вернуть?

Смотрю на брошенную в углу гаража смятую резиновую лодку. Покрытая куском запылившегося полиэтилена, она кажется заснувшим зверем, свернувшимся на сером бетонном полу.

Та самая лодка.

Отец Тео притащил ее домой, спустил воздух и бросил в гараж, служивший ему одновременно и сараем, чтобы позабыть о ней навсегда.

Прилагая усилие, отвожу взгляд от покрытого пылью воспоминания и поворачиваюсь на голос Тео.

В захламленном гараже доживает свой век старый ржавый седан на спущенных шинах. Провисающая на петлях дверь машины распахнута. Тео сидит за рулем, одна нога на бетонном полу; белая с розовым кроссовка запылилась, кажется серой.

— Нельзя? — тихо произносит Тео, поднимая на меня карие глаза.

— Зачем? — задаю единственный возможный вопрос.

— Потому что это больше не мой отец, — отвечает она, закусывая губы. Растерянно, с присущей ей нерешительностью смотрит в мое лицо, ищет что-то глазами и хмурится, не находя.

— Нет, — отвечаю мягко, но твердо.

Ложь, которую я считаю благом. Как и выбор, которого не существовало, о котором Тео даже не подозревает.

Такова моя воля.

Тео не возражает моим словам — не смеет возразить. Относится ко мне с опаской, никак не решаясь перейти ту грань, что отделяет ее от уверенности во мне. Я для нее — извечно зыбкая почва, на которую она едва решается ступить.

А потому, как и всегда, уходит от болезненной темы.

— Не заводится, — отворачиваясь, говорит Тео, глубоко вздыхая. — Папа сказал, что проверил все, что мог. Даже зарядил аккумулятор. Не понимаю…

Подхожу к заснувшему мертвым сном седану, провожу пальцами по ржавому капоту, с вздувшейся по краям облезающей краской. Веду долгую линию, рисуя в пыли.

Краткой секунды хватает, пока пальцы еще касаются автомобиля. Нахожу проблему, не зная нужных слов и обозначений, нащупываю ее сознанием, не понимая сути, не задумываясь даже. Одним своим желанием разрушаю связи веществ, распыляю на частицы коррозию, образовавшуюся на поверхности металла, там, где ее не должно было быть.

— Попробуй еще раз, — кончики пальцев срываются с капота, и Тео поворачивает ключ в замке зажигания.

Мотор устало вздыхает, дребезжит с натугой.

Прикрываю веки, добавляю искры в застывшие свечи, подталкиваю легонько, не нарушая естественного хода, не меняя свойства материи этой реальности.

Автомобиль заводится, а Тео лишь изумленно смотрит на свет вспыхнувших фар, осветивших стену гаража. Тени расползаются по углам, прячутся в кособоких ящиках, за банками с гвоздями на заставленных полках.

— Получилось, — улыбается она, ударяя по рулю ладонью. — Смотри. Получилось.

Ощущаю волну окатившего тепла, встречая ее восторженный, полный ликования взгляд. Тео смеется, глаза сверкают точно солнцем; широкая, полная простого человеческого счастья улыбка делает ее лицо невозможно прекрасным, как утренний рассвет.

Замираю, оцепеневший, очарованный вновь. Не могу и шага ступить, наблюдая, как Тео поправляет съехавшие очки, запускает пальцы в длинные волосы, торопливо, бессознательно облизывает нижнюю губу. Ее действия не несут в себе ничего, никакой ценности, но рождают во мне нечто глубокое, жаром раскрываясь, подобно распускающемуся огненному цветку.

Слишком красиво. Так красиво, что лишает дыхания.

Слышу мелодию скрипки, невероятную, несущуюся отовсюду, неизъяснимо пленительную и прекрасную, как сама Тео.

Сердце замирает, глубоко вдыхаю, ощущая, как мурашки скатываются по спине вниз, по самому позвоночнику.

Наполненный огнем, я, наконец, делаю шаг, еще один. Приближаюсь к открытой двери автомобиля и останавливаюсь.

Алыми разводами мелодия вплетается в мои волосы, втягиваю носом ее тягучий бархатный аромат, багряными каплями ощущаю вкус на языке.

Что-то незримо меняется в воздухе, приглушая звучащие ноты. Сдвигаю брови, мгновенно отзываясь на еле уловимые изменения.

Не успеваю понять, как слышу голос Тео.

— Как ты это сделал? — спрашивает она, встречая мой взгляд. След улыбки, как тень, все еще блуждает на ее губах, но в глазах таится ожидание. — Кто ты такой?

Изводящая красотой, мелодия смолкает, оставляя после себя звенящую пустоту.

Не отвечаю, медленно склоняясь перед Тео. Тихо шуршит плащ, ложась у моих ног. Приседаю на одно колено, смотрю на девушку снизу вверх, не смея коснуться ее.

Она долго молчит, а потом поднимает вдруг задрожавшую руку и пальцами дотрагивается до моих волос. Легкое движение, ведущее ото лба к виску; отводит упавшую на глаза рыжую прядь, заправляет ее за ухо. Неловко гладит по волосам, а пальцы не прекращают дрожать.

— Я все равно узнаю, даже если ты будешь молчать, — говорит Тео тихо и очень серьезно, будто и не смеялась весело и беззаботно всего минуту назад. — Ты кажешься настоящим, но я не уверена, что ты существуешь.

Смешок срывается с ее губ, и я чувствую боль, проскользнувшую по краю сказанных слов.

— Гейл говорит, что я сошла с ума. Он мне не верит, конечно. Никаким моим рассказам, о том, что я помню, о моих снах, о том, что ты приходишь иногда. Про отца он даже и слушать не захотел, — Тео пожимает плечами, набирает полную грудь воздуха и тяжело, прерывисто выдыхает. — Кажется, я скоро соглашусь с Гейлом. Видимо, я действительно поехавшая.

Не отрывая взгляда, ловлю каждую эмоцию на ее лице, вглядываюсь, стараясь заглянуть глубже, желая впитать всю боль, что заполняет сидящую передо мной молодую женщину. Я могу узнать все ее страхи и надежды, все невысказанные вопросы и догадки, которые она боится озвучить. Могу, но останавливаю себя.

Желаю помочь Тео, развеять дымку, что воспаляет ее разум, но не осмеливаюсь, боясь навредить еще сильнее.

Молчу и просто смотрю в поблекшие карие глаза.

Тео разворачивается, ставит вторую ногу на серый, в комьях пыли пол, садясь боком на водительском сидении. Поглаживает пальцами по моему плечу, трогает ткань плаща, не в силах убрать руку.

Не может, потому что так я кажусь ей совершенно реальным, сотканным из плоти и крови. Прикасаясь ко мне и ощущая под пальцами живое тепло, Тео обретает почву под ногами. Сдвигаю брови, улавливая что-то еще, незнакомое мне, похожее на искру в самой глубине.

Вижу лишь мельком, украдкой, и тут же захлопываю дверь, не желая вновь быть незваным гостем.

— Знаешь, когда Джуно умер, я пыталась его оживить. Ведь если ты лишь плод моего воображения, то все, что ты… творишь, получается, я делаю сама.

Тео смущается произнесенным словам, жмурится, поправляет оправу очков, сглатывает и продолжает:

— Звучит ужасно глупо, правда? Но я не смогла найти другое объяснение. И… не было никакой Косы, которую я помню. Ничего не было. Он просто остался мертвым старым псом, понимаешь? — худые пальцы с силой стискивают ткань плаща на моем плече. — Если ты однажды оживил его, если ты вообще реален… почему ты не пришел? Не помог ему снова?

Тео замолкает и смотрит на меня, глаза в глаза, не моргая и едва дыша. Ждет ответа с трепетом, а сердце ее стучит громким барабаном. Слышу удары, ощущаю их всем телом, вибрацией по коже.

— Это нарушает… — ищу нужное слово в памяти, перебираю и нахожу наиболее верное, — правила.

— Какие еще правила? Если ты на самом деле живой, во что я, конечно, не верю, — Тео вновь смеется, но смех ее невеселый, а вымученный скорее, — то… ты — Смерть? Ее слуга? Жнец?

Выдыхает, откидывается назад, шаркая подошвой кроссовки по полу. Испытываю сожаление, когда ее пальцы оставляют меня.

— Может быть, Бог Смерти? — Тео качает головой, посмеиваясь над своими догадками. — Или вообще, ты демон, который…

Не даю договорить мысль, перебивая ее.

— Тео, все не так просто, — пульс стремительно взлетает, не подчиняясь моей воле. Дергаю уголком рта, изумившись предательством тела, но сохраняю на лице ровное выражение. — Не задавай вопросов, я уже говорил тебе.

Она смахивает со лба прядь волос, кратко и хрипло смеется. Карие глаза наполняются серым туманом, не скрывшимся от меня за стеклами очков.

— Хорошо — не Смерть, тогда кто? Как тебя зовут? Почему ты никогда не отвечаешь мне? Имя же у тебя должно быть?

Улыбаюсь.

Улыбаюсь так, что скулы почти сводит. Прилепляя на лицо пустую, лживую, давшуюся с невероятным трудом улыбку, смотрю на Тео, и снова молчу.

* * *

Тео задает мне одни и те же вопросы, раз за разом, не находя для этого повода, не спрашивая позволения. Она ищет в глубинах своей памяти зацепки, образы: то, что помогло бы обрести нужное знание.

Иногда Тео видит сны, пугающие и вносящие беспокойство в не обретшую смирение душу.

Она видит яркую звезду, одиноко сверкающую на темном небосводе, слышит голоса, зовущие в ночи. Алый серп убывающей луны, зловещий, наполняющий сердце трепетом, мерцает сквозь дымку. Туман, сотканный из удушающих испарений, постепенно заволакивает черное, не имеющее края небо.

Голоса зовут со всех сторон, путают сознание, доносясь и справа, и слева, и вдруг слышатся над головой, и тут же касаются едва заметным дуновением у самого уха.

Тео кричит, машет руками, тщетно пытаясь разогнать тьму, что заполняет ее сон. А потом, неизменно, перетекая из видения в видение, издалека слышится зудящий, усиливающийся, неприятный звук, словно неисчислимый рой мух обитает где-то рядом, в повисшей вокруг темноте.

И запах. Липкий и тошнотворный, он вдруг проникает в ноздри, появляясь ниоткуда, опутывая сладковатым тлетворным ароматом разложения.

Тео кричит и будит себя собственным криком.

Голоса затихают, беспросветный мрак рассеивается, а Тео просыпается в пропитанной потом футболке.

Наблюдаю ее сны, оставаясь в стороне, находясь рядом, незамеченный и неузнанный, сливаясь с чернотой.

В моих силах помочь ей, избавить от изматывающих видений. Но я медлю, пропуская день за днем, ночь за ночью, оттягиваю миг расставания.

Потому что я не хочу уходить.

Но тьма, что следует за мной по пятам, подобна тени, не исчезающей в полдень. Стоит лишь заглянуть глубже, в самую бездну, и я вижу будущее Тео, разглядев в тенях чужое прошлое.

— Ты видишь их? Видишь? — шепчет мой Ангел, обхватывая руками узкие плечи. Ногти обломаны, а, возможно, содраны о каменные стены. На кончиках пальцев — засохшая кровь.

Лицо ее, исхудавшее и потерявшее краски, по-прежнему прекрасно. Белокурые локоны спутались, потеряли свой блеск, прилипли к мокрым от пота лбу и шее.

Сидит на деревянной кровати, мерно покачиваясь, вряд ли осознавая собственные действия, вжимаясь спиной в камень стены. Скомканное одеяло откинуто в сторону, перьевая подушка — то, что от нее осталось — валяется на полу.

Кругом, по всей узкой, погруженной в полумрак келье, разбросаны перья. Лежат на кровати, полу, комьями забиваются по щелям и углам скромной обители.

— Вижу? — присаживаюсь на край кровати, ощущая, как прогибаются под моим весом скрипящие старые доски.

— Змеи, — мой Ангел поднимает влажный взгляд, зрачки ее черным заполняют голубые радужки. Перья застряли в грязных, пропитанных потом волосах. — На полу, здесь змеи. Везде. Видишь?

Губы ее обкусаны, запекшаяся коркой кровь трескается, когда она вдруг начинает хрипло смеяться.

Смеется, сжимая тонкими, бледными пальцами исхудалые плечи. Рубаха на ней серая от грязи, подол ее рваный; ноги босые, черные от грязи.

Не произношу ни слова, всматриваясь в наполненные безумием глаза. Одно краткое мгновение, позволившее мне разглядеть то, что заполнило моего Ангела — и я поспешно отвожу взгляд, закрывая от себя ее потерявшее покой сознание.

То, что открылось мне, не стало откровением.

Морщусь, ощущая боль в середине груди. Глухую, не щадящую, запустившую когти в истекающее кровью сердце.

Обвожу взглядом небольшую келью, потому что не нахожу в себе сил вновь заглянуть в лицо Ангела.

Сквозь маленькое зарешеченное окно под самым потолком виднеется блеклый круг луны, дающий немного света. Нет ни стола, ни стула. Миска с засохшими объедками так и стоит у единственной железной двери, нетронутая.

Смердящее ведро перевернуто, моча разлилась по каменному полу, перья пропитались влагой, прилипли к полу.

Большой деревянный крест, как насмешка над моим здесь присутствием, висит на стене у изголовья кровати. Смотрю на него долго, рассматривая фигурку распятого человека.

— Забери меня отсюда, — тихо шепчет мой Ангел, льнет ко мне, обвивает руками талию, трется щекой о жесткую ткань плаща. — Я больше не могу, не могу… они кругом… они…

Она замолкает, когда моя ладонь ложится на ее лоб. Он горит в лихорадке, причиной которой является тьма, которую я ношу в себе.

Опускаю взгляд, забывая про крест, легким движением пальцев отвожу со лба поблекшие пряди волос, низко наклоняюсь, мягко касаясь губами влажной кожи. Ощущаю соленую влагу, прикрываю веки, замирая в тихом, нежном, прощальном поцелуе.

Ангел засыпает в моих руках, слабое тело обмякает будто, наливаясь весом. Осторожно кладу ее на кровать, на краткий миг задерживая взгляд на разгладившемся, словно нашедшем покой лице. Дрожат сомкнутые веки, трепещут светлые ресницы.

Могу ли я, обреченный на одиночество, желать быть рядом с человеком? Могу ли я, созданный тьмой и наполненный ею, стремиться к свету?

Могу ли я, несущий в самой сути своей лишь разрушение, познать что-то великое?

Имею ли я на это право?

Мой Ангел спит, погрузившись в сон без сновидений, когда я покидаю ее навсегда.