Шел и шел Аяэль. Заглядывал в норки кротов, залезал в медвежьи берлоги, огибал муравейники, что выросли выше гор. Переходил ручьи, вытекавшие из самых глубин земли.
И все смотрел, и слушал, и искал-собирал.
И дорога струилась у него под ногами. И шаг его был упругим.
Как-то раз пошел дождь. Он полился из серой тучи, распластавшейся на все небо, и не желал прекращаться.
Аяэль забрался в пещерку между двумя большими камнями и, чтобы не скучать, развязал свой мешок. Сколько же там сокровищ! Аяэль брал в руки то одно, то другое и говорил сам себе: вот это – речная раковина. Она хранит пятнышки ряски и слегка пахнет рыбой. Она сделает видимым «р».
Вот кора обожженного дерева: в него ударила молния и оставила метку. Она напомнит мне «М». А это…
Аяэль вытащил из мешка луковицу ландыша, пучок сухого укропа и тот самый череп, который отдал ему Желтопузик. Он положил их рядом: луковица – «Л», укроп – «У», череп – «Ч».
Мгновение или два смотрел Аяэль на луковицу, пучок укропа и череп – и вдруг понял: они сложились! Получилось «ЛУЧ».
«ЛУЧ»!
Он выскочил из укрытия, обежал вокруг камня, тут же вымок до нитки, снова залез в пещерку и снова взглянул на луковицу, пучок укропа и череп. И опять получилось «ЛУЧ».
– Ха-ха! – закричал Аяэль. – Ты слышал, Насмешник? Ха-ха! Вот он, «ЛУЧ», лежит предо мной, видимый и беззвучный. А когда мне захочется, я заставлю его звучать!
«ЛУЧ», «ЛУЧ», ЛУЧ»!
«ЛУЧ», «ЛУЧ», ЛУЧ»!
Аяэль произнес это тысячу раз – в полный голос и шепотом. И даже придумал песню из одного слова «луч». Смотрел на луковицу, пучок укропа и череп – и пел свою новую песню! А потом танцевал и пел. Его волосы слиплись, по спине бежала вода, под ногами чавкала глина – но он ничего не чувствовал.
«ЛУЧ», «ЛУЧ», ЛУЧ»!
«ЛУЧ», «ЛУЧ», ЛУЧ»!
Потом Аяэль вернулся в пещерку и выложил слово «ДОМ».
И снова бегал и пел. Повозился еще немного – и получилось «ТУЧА».
«Ах! – вздохнул Аяэль. – Я счастлив. Невидимое стало зримым! А видимое, но неслышимое я заставил звучать!»
Дождь наконец прекратился. Аяэль вышел на дорогу. Солнечный луч нашел рваное место в туче и пробился наружу. Другие бросились следом – сверкающие и жаркие. От плаща Аяэля пошел пар.
Аяэль прищурился, подставил лучам лицо, потом развязал свой мешок – и выложил «ПАР» – прямо на дороге.
И опять танцевал и пел.
И снова шел легким шагом.
И дорога вела его.
И он был будто пьяный.
Его опьянило счастье.
Он совсем забыл про свои белые волосы.
Про то, что они стали белыми вовсе не от муки.
Ведь он не топтался возле Толстой Стряпухи! Это сделало время. И время однажды положит конец его человеческой жизни. И положит конец его песням.
Его опьянило счастье – и он забыл о смерти.
Он сказал сам себе:
«О, как я много понял! Как здорово все придумал! Если я найду что-то для “С”, то смогу выложить “СОЛНЦЕ”».
Он гордо расправил плечи и быстро взглянул на небо.
«Да, я выложу “СОЛНЦЕ”. Оно будет лежать предо мной – видимое и беззвучное. А если я захочу, то заставлю его звучать. Я пропою его или оставлю немым. Я буду его повелителем! – так сказал себе Аяэль и добавил: – А если захочу – наступлю на “СОЛНЦЕ” ногами. И тогда меня убоятся все, кто об этом узнает. Потому что больше никто не может наступить на солнце ногами! Ищи свое “С”, Аяэль!»
И он пошел быстрее, оглядываясь по сторонам.
Но сколько раз он ни повторял: «Смотри, Аяэль, и слушай!» – ничего не случалось.
Аяэль слишком торопился. Слишком много думал о том, как наступит на «СОЛНЦЕ». Поэтому он плохо слушал и очень плохо смотрел.
Сменялись луна и солнце. Сменялись поля и леса. А Аяэль все шел. Плащ его полинял и порвался, посох совсем почернел. Заплечный мешок все больше напоминал уродливый горб.
Но ничего не случалось.
И вот как-то раз Аяэль пришел на лесную опушку, к большому ветвистому дереву. Высоко-высоко в ветвях он разглядел дупло, а возле дупла… зверька?
«Какой странный зверек. Похож на толстую белку», – сказал сам себе Аяэль.
Тут толстая белка решила перебраться пониже. На Аяэля посыпались сухие листья и веточки.
– Нет, это не толстая белка, а тощенький медвежонок, – недовольно сказал Аяэль и смахнул с себя листья.
А тощенький медвежонок взял да и спрыгнул на землю – и оказался мальчишкой. Лохматым и востроносым, с большими глазами. Мальчишка смотрел приветливо.
И Аяэль спросил:
– Так ты не толстая белка?
Мальчишка покачал головой.
– И не тощий медведь? – на всякий случай уточнил Аяэль. – Как же тебя зовут?
– Там, где я раньше жил, меня звали Глазастым Уродцем. А кто подобрее – Глазастиком. Только таких было мало.
– И что ты делал на дереве?
– На дереве? Я там живу. Убежал сюда и живу. Забираюсь в гнездо – и ночую.
– Отчего же ты убежал?
– А меня извести хотели, – грустно сказал Глазастик.
– Ты украл что-нибудь? Оскорбил старейшего?
Глазастик затряс головой:
– Я б никогда… Но они подумали… Они решили, что я колдун… А тебя как зовут?
– Я Аяэль, поэт.
Глазастик уставился на Аяэля:
– Но… ведь их не бывает?
Аяэль удивился:
– Как это не бывает?
– У скукотцев… ну, там, откуда я убежал… говорят, что поэтов нет. И не было никогда. А что бывают только, – Глазастик понизил голос, – проходимцы и дармоеды. И еще колдуны, – он перешел на шепот. – Колдунов отдают всеедам. Вот меня и хотели отдать. Но ведь я не колдун… Просто я… – тут он перебил сам себя: – А что у тебя в мешке?
– У меня-то? Такие вещички… Вроде бы обыкновенные. А на самом деле – сокровища. Чтобы слышимое делать видимым.
– О! – Глазастик пришел в восторг. – Я еще не встречал никого, кто умеет слышимое делать видимым. Ты не просто поэт. Ты волшебник. Или это одно и то же?
«Волшебник? Почему бы и нет?» – Аяэлю понравилось то, что сказал про него Глазастик.
– Сейчас я тебе покажу, как я творю волшебство. – Аяэль развязал свой мешок. – Это зернышки тмина. Когда я на них смотрю, то вспоминаю «Т». Так звук «т» умирает, как только закроешь рот. Но я решил, что он будет беззвучно жить в зернышках тмина. А это бузинные бусы.
– Ты решил, что в них будет жить «Б»? – догадался Глазастик.
– Это кусочек попонки, покрывавшей спину коня.
– В нем живет «П»!
– Из этих вещиц я могу выложить «ПАР». А из этих получится «ДОМ». Слышишь, я сказал «пар»? А теперь вот он, «ПАР», лежит на земле, видимый и беззвучный. Если я захочу, то заставлю его звучать. Громко, тихо, весело или грустно.
– Ты настоящий поэт! – с восторгом сказал Глазастик и прижал руки к сердцу. – Я так рад, что увидел тебя! Это скукотцы считают, что поэты как колдуны или их вовсе нет. А я всегда думал: есть они!
Аяэлю стало приятно.
– Ты хороший мальчик, Глазастик. А почему же тебя заподозрили в колдовстве?
– Потому что они узнали, что я смотрю в темноту.
– Смотришь в темноту?
– Ну, вот так, – и Глазастик закрыл глаза.
– Ты там что-нибудь видишь? – удивленно спросил Аяэль.
– О! Я тут много вижу, – отозвался Глазастик. – Разных чудесных животных. На самом деле их нет. Но здесь, – Глазастик ткнул пальцами в закрытые веки, – они совсем как живые. У меня здесь одна собака, белая, в черных пятнах. Будто кто-то на шкурке ягненка разложил угольки.
– Никогда не видел белых пятнистых собак.
– Так я же и говорю, она только здесь живет. А еще у меня есть кот. С длинной-предлинной шерстью. Шерсть длиннее, чем у лисы. И нос у кота приплюснутый – будто его вдавили. Его можно даже погладить. Тогда он тихонько урчит. Он ни разу меня не царапал! Такой замечательный кот!
– Никогда не видел котов с длинной-предлинной шерстью.
– И еще есть одна зверушка, ни на что похожая, – Глазастик даже причмокнул от удовольствия. – Мне кажется, что она откуда-то из-за моря.
– Морская корова? – подсказал Аяэль.
– Не, не корова. Свинка. Ростом меньше котенка. У нее волосатая шкурка. И она пищит, а не хрюкает.
– Ну и ну! Чудеса, – сказал Аяэль. – Никогда о таком не слыхал.
– И они никогда не слыхали. И сказали, что я колдун. А я никакой не колдун, – и Глазастик собрался заплакать.
– Конечно, ты не колдун, – успокоил его Аяэль.
– Но я все думаю, кто я? – Глазастик вытер глаза и тихонько спросил: – Может быть, я поэт?
– Ну не знаю, – задумчиво протянул Аяэль. – Поэты поют истории о том, что было давно. Или о том, что есть.
– А о том, что будет, поэты не могут петь?
– Я о таком не слышал.
– Значит, я не поэт, – огорченно вздохнул Глазастик. – Но я и не колдун! Честно, я не колдун! И знаешь, я тоже немножко умею невидимое делать видимым.
И Глазастик достал из-за пазухи перышко Серой Сойки.
У Аяэля перехватило дыхание! У Серой Сойки синие крылья. И синим-пресиним было перышко Серой Сойки. Оно вобрало в себя синеву бездонного неба, и синеву морозного снега, и синеву первоцветов. И еще оно вобрало синеву бескрайнего моря (моря, где добродушно резвились морские коровы, моря, которого Аяэль никогда не видел).
Синее-синее перышко так и светилось на солнце. И слабенький ветерок теребил его волоски.
– Это же… Это то, что я так долго искал, – выдохнул Аяэль.
– Синее перышко невозможно найти, – тихо сказал Глазастик. – Серая Сойка сама мне его подарила. Я помог ей сберечь птенцов, и она меня приютила. Сойки были моей семьей. А потом птенцы улетели, и гнездо опустело. Но когда я смотрю на перо, все они снова здесь… И тогда я вижу невидимое.
Аяэль как будто не слышал:
– Отдай мне перышко Сойки! И я выложу слово «СОЛНЦЕ».
Он потянулся к перышку.
– У меня ничего больше нет. И никого больше нет, – тихо сказал Глазастик. – Только это синее перышко. Если со мной случится какая-нибудь беда, только перышко мне и поможет. Так сказала Серая Сойка. Я не могу с ним расстаться.
– Я поэт. Мне нужнее, – глухо сказал Аяэль. – Ты сказал, что веришь в поэтов. Но ты мешаешь мне. Ты мешаешь мне выложить «СОЛНЦЕ».
Аяэль помрачнел.
– Аяэль! Не печалься! Я не хотел мешать… Знаешь, что я придумал? Я пойду вместе с тобой. Пусть все другие вещицы лежат у тебя в мешке. А я понесу свое перышко. Но когда тебе надо будет выложить «СОЛНЦЕ», я его тут же достану. А потом опять понесу. Я всегда буду рядом с тобой. И синее перышко тоже.
Аяэль посмотрел на Глазастика, посмотрел на синее перышко – и кивнул в знак согласия.
