26
— Маргарита Семеновна! Посмотрите, что мне написали!
Марсём только что пробилась к классу. Школа возбужденно гудела. Народ высыпал в коридоры и толпился у картонных почтовых ящиков, развешенных на стенах по случаю праздника. Был День святого Валентина.
По лестницам сновали озабоченные почтальоны с пачками разномастных валентинок. На груди у них были приколоты значки с английскими словами, а на боку болтались матерчатые мешки на длинных лямках — слабый аналог сумки настоящего почтальона ушедших времен. Марсём прямо в толпе вручили три бумажных сердечка, разрисованных цветными фломастерами, — одно с бантиком, одно с солнышком и еще одно — с цветочком. Она прочитала их прямо на ходу, улыбнулась и покачала головой. Наверняка ей признались в любви. И любовь наверняка была выражена без учета правил орфографии. Что-нибудь вроде: «Дорогая Маргарита Семеновна! Поздравляю с днем светого валинтина». И вместо точки в конце для верности — сердце, проколотое вектором. Теперь она, наверное, решала, стоит ли на первом уроке уделить время на отработку написания имен собственных и поиску безударного гласного в слове «святой».
Это слово — «святой» — применительно к людям всегда казалось мне грустным. Конечно, я не очень разбиралась в святых. Но то, что рассказывала нам Марсём, убеждало: жизнь святых была не особенно приятной. Большую часть своего жизненного пути они обычно страдали, а потом умирали в мучениях. Через некоторое время, чтобы как-то компенсировать страдальцам прижизненные муки, их имена вносили в специальные списки. Будто бы эта запись должна была стать пропуском куда-то вроде ложи для почетных гостей в райском театре. Еще святым присваивали особый день. Эта награда и по сей день кажется мне сомнительной. Люди постоянно путаются, что, кто и кому в это время должен: то ли святому вменяется в обязанность защищать оставшихся па земле и выполнять их надоедливые просьбы, то ли оставшиеся на земле должны вспоминать святого со словами благодарности за его мучения. К тому же разные отдельные человеческие представители и целые их группы не перестают делать гадости в дни, записанные на святых. И если гадость немаленькая, потом вспоминают не столько святого, сколько совершенное в его день преступление. Кто что-нибудь знает о святом Варфоломее? Да никто ничего не знает. Зато Варфоломеевская ночь печально известна — гибелью сотен гугенотов, вырезанных рьяными католиками во имя истинной веры. Хорошо святому Варфоломею в его райской ложе, оттого что у него есть свой день?
Но День святого Валентина, он все-таки особенный. Он устроен специально для того, чтобы выражать чувства. Даже если ты очень долго терпел и ничего не выражал, в этот день можешь себе позволить. Взять и все изменить. Признаться кому-нибудь в любви. Как моя мама. Она послала В.Г. валентинку. По настоящей почте. Правда, валентинка пришла раньше времени. Но это ничему не помешало. Даже наоборот. Валентинка — это здорово. И я в тот день тоже надеялась получить валентинки. Хотя бы одну. От одного человека.
Ради этой валентинки я готова была отказаться от всех остальных.
Я готова была проиграть в конкурсе «У кого больше валентинок». Оказаться на последнем месте. Сама я уже написала: «Поздравляю с Днем святого Валентина! Желаю счастья, хороших подруг и друзей!» Сначала я просто написала: «Желаю хороших подруг». Но потом подумала немного и приписала «друзей». Мальчик ведь не может дружить только с девочками? Тем более — с одной девочкой? Ему тогда будет скучно. Свою валентинку я опустила в картонный ящик на втором этаже. Возле того туалета, где недавно оторвали ручку. Теперь на двери была новая ручка, большая и блестящая, золотистого цвета — словно ее позаимствовали в каком-нибудь дворце.
— Посмотрите, что мне написали! — Вера настойчиво протягивала Марсём какую-то бумажку.
— У меня тоже есть! Видишь? — Марсём весело помахала стопкой сердечек с солнышками и цветочками.
Но Вера не хотела поддаваться общему веселью. Она смотрела напряженно, и щеки ее были ярко-красного цвета.
— Посмотрите!
Марсём развернула записку — сложенную книжечкой, с изображением обязательного сердца на обложке. Автор послания не очень трудился над рисунком. Сердце было нацарапано синей ручкой, явно впопыхах, и выглядело каким-то худосочным: не то сердце, не то капля, вылезающая из плохо завинченного крана.
Есть такая фраза: «Улыбка сползла с ее лица». Мне ничего не стоит это представить. Улыбка исчезает так же, как запись на доске, когда по ней проводят мокрой тряпкой — таким широким движением, сразу нарушая всякий смысл написанного. А потом подтирают штрихи и отдельные линии.
Уголки губ Марсём еще не успели занять свое место. Но с глазами что-то произошло. И кто-то невидимый уже трудится не тряпкой, а мелом, выбеливая ее лицо.
— Кто это написал?
Вера дернула головой:
— Не знаю. Кто-то из мальчишек, наверное.
— А что там написано?
— Не твое дело! — Вера злобно одернула Наташку, попытавшуюся заглянуть в записку из-за спины Марсём. — Позовите сюда мальчиков. Всех.
Через некоторое время стали появляться мальчишки — парами, тройками, шумно переговариваясь. Но, взглянув на Марсём, они тут же стихли, их празднично-деловитое возбуждение мгновенно улетучилось.
Марсём стояла совершенно прямо и крепко держала пальцами записку, чтобы всем было видно худосочное сердце.
— Я хочу знать, кто это написал.
— Что? Что? — мальчишки испуганно переглядывались.
— Вот это. Вот эту записку.
— А что там? Что написано? — всех вдруг одолело неудержимое любопытство. Что может сделать валентинку ужасной?
— Кто написал, знает. И у меня нет желания это озвучивать. Но я прошу этого человека признаться. Пусть не сейчас — позже. После уроков. Будет очень плохо, если он не признается. Нам всем будет очень плохо.
Девчонки переглядывались, мальчишки пожимали плечами и переминались с ноги на ногу.
— Разговор закончен, — Марсём вдруг сразу устала. — День святого Валентина отменяется. Больше никаких записок. Пока не найдется автор. Садитесь на места.
Жорик попробовал протестующе загудеть. Но большая Настя цыкнула, и стало ясно: дело серьезное.
27
Вечером позвонила Наташка.
Я сейчас к тебе приду. У меня важные новости, — заявила она и бросила трубку.
Новости, конечно, касались записки. Наташка начала прямо с порога.
— Ты знаешь, что было в записке? Знаешь? Там просто ужас! Там такое!
— А ты откуда знаешь?
Мне Настя рассказала. Она рядом с Веркой стояла, когда записку передали. И все видела.
— Ну, и что там?
— Ой, ужас! Я даже вслух сказать боюсь! — Наташка принялась зажимать себе рот руками, словно пытаясь засунуть обратно рвущиеся наружу слова.
— Да говори же ты!
Наташка на секунду замерла, выпучила глаза и выпалила:
— «Верка, я хочу тебя трахнуть!»
— Ты что — с ума сошла?
— Я же говорю — ужас! Верка целый вечер ревет.
— Ревет?
Угу. А сначала смеялась. Когда записку получила. Развернула — и давай смеяться. Настя спрашивает: «Ты чего?» А она не отвечает — все смеется. Потом говорит: «Сейчас я тебе покажу!» И показала. Только Настя не засмеялась. Настя сказала, это неприличные слова. Верка говорит: «Сама знаю, что неприличные!» — и пошла жаловаться.
— А ты думаешь, это кто? Кто написал?
Кто, кто! Кравчик, конечно! И Настя так думает. И Жорик с Илюшкой.
— А они что — знают про записку?
— Да все уже знают. Верка говорит, этому Кравчику не поздоровится. Его завтра из школы выкинут. Веркина мама пойдет и выкинет. И другие родители. Потому что этот Кравчик настоящий развратник.
Видимо, на моем лице отразилось сомнение. Заметив это, Наташка перешла в наступление:
— Да, развратник. Так Надина бабушка сказала. Ты сама-то знаешь, что такое «трахнуть»?
— Думаешь, ты одна такая умная?
— А спорим, не знаешь!
— Не буду я спорить.
— Вот и не спорь. Это гадость, рудименты и атавизмы. Веркина мама сказала Настиной маме, что за такие слова этого Кравчика убить мало. А уж выкинуть — святое дело.
Слово «святое» неприятно меня задело.
— А Марсём знает, что Кравчика хотят выкинуть?
Наташка пожала плечами. Сейчас уже не имело значения, знает ли Марсём. Преступление было налицо. И преступника должно было настигнуть возмездие.
28
Марсём в то утро опаздывала. Она появилась в дверях, на ходу скидывая шубу, и так и замерла у входа, забыв одну руку в рукаве.
Мы сидели за партами — как положено. И, быть может, с умными лицами. По крайней мере, сидели мы тихо и слушали внимательно. Говорила Верина мама.
Верина мама появилась в классе рано утром, как и обещала. И еще с ней пришли мама Кати и Надина бабушка. У Надиной бабушки оказался очень строгий командный голос, и она велела нам сесть. Мы уже знали, что будет, что должно произойти, и быстро заняли свои места.
После этого Верина мама подошла к Кравчику и приказала ему встать перед классом.
— Взгляните на этого мальчика! — сказала она, едва сдерживая отвращение. — Его поведение отвратительно. Этот мальчик больше не будет здесь учиться. Наш родительский комитет потребует его отчисления, и сейчас он вместе с нами пойдет к директору. А там расскажет, где он научился разным плохим словам. Может, его мама с папой так воспитывают?
Что здесь происходит? — Марсём наконец стянула шубу с плеча и положила ее прямо на парту, за которой должен был сидеть Кравчик.
Мы, Маргарита Семеновна, написали коллективное письмо. Мы не позволим, чтобы этот хулиган оскорблял наших детей…
— Покиньте, пожалуйста, класс, сейчас же! — Марсём говорила холодно и отчетливо, не допускающим возражения тоном. И, не дожидаясь исполнения своей команды, повернулась к мамам спиной. — Кравчик, пройди на место. На счет «три» открываем тетради по русскому языку. Раз-два-три. Диктант.
— Маргарита Семеновна…
— До административной работы осталось меньше недели. Все разборки — после уроков. Вороне где-то Бог послал кусочек сыра… Вера, я уже диктую.
Мамы взяли сумочки и неловко вышли.
— Вороне где-то Бог послал кусочек сыра… Бог мой! Так это ты написал? — голос Марсём вдруг разом изменился. Сейчас в нем звучало неподдельное отчаянье.
Кравчик отрицательно замотал головой.
— Леша?!
— Не писал я.
— Леша!
— Это Егор написал!
— Что? Кто это сказал?
— Это Егор написал! — Ромик поднялся с места. В наступившей тишине его тоненький голосок казался оглушительным. — Он мне сам сказал. Он сказал, я Верке записку написал.
Сейчас посмеемся. И бросил в ящик. Я сам видел.
Все разом обернулись. Егор сидел на последней парте, насупившись и ни на кого не глядя.
— Это написал Егор? — зачем-то переспросила Марсём, хотя Егор и не думал отнекиваться.
— Он сначала думал признаться, — попробовал заступиться за друга Ромик. — Но потом на Кравчика подумали. И он… Он не стал признаваться.
— Не стал признаваться? Ну, да. Конечно. Хорошо. То есть — нехорошо. Но мы должны работать. У нас ведь скоро контрольная. На чем мы остановились? — Марсём зачем-то подошла к окну и ткнула пальцем в горшок с цветком. — Да, а цветы давно поливали? Надо полить цветы. Прямо сейчас. А то земля совсем сухая. Хотя — лучше потом. Сейчас надо писать. На чем мы остановились? На какой вороне?.. Нет, не могу. Я не могу!..
Марсём тяжело опустилась на стул и некоторое время смотрела перед собой. Мы боялись шелохнуться.
— Дети, извините! Я правда не могу. Не могу вести урок. Я пойду скажу, вам пришлют кого-нибудь. Да, другого.
Она поднялась и потянула к себе шубу, которая так и осталась лежать на парте Кравчика. Шуба, как непослушный зверек, зацепилась застежкой закрай стола. Кравчик протянул руку и выпустил шубу на свободу. Марсём вяло кивнула, взяла вещи и вышла. И больше не вернулась.
Дневник Марсём
С чего они взяли, что Корчак по дороге в Треблинку рассказывал детям сказки? С чего они это взяли? Ведь никого не осталось в живых. Никого, кто мог бы свидетельствовать.
Другая запись
Какое говно — внутри и снаружи. Плевать на потомков.
29
Было как в первый день каникул. Только совсем безрадостно. Нам ничего не задали и после третьего урока распустили по домам. Так рано дедушка не мог приехать в школу, и мы с Наташкой решили идти пешком. Далеко, конечно. Но у нас было много времени. Очень много ненужного времени.
Наташка шла, загребая снег носками ботинок, и жевала булку. Я отказалась жевать вместе с ней, поэтому она решила делиться с птицами: то и дело останавливалась и выкидывала в сторону от дорожки пригоршню крошек. Ей хотелось угостить воробьев, но налетали голуби. Они появлялись быстро и в большом количестве, толкались, жадно склевывали, теряли крошки, перехватывали друг у друга добычу. Воробьи же пушистыми комочками оседали на каком-нибудь невысоком кустике поблизости и зачарованно на все это смотрели.
— Кшш! — взмахивала Наташка руками. — Дайте маленьким место! Не люблю голубей. Паразиты городские, — объясняла она свою жестокость.
Оклеветанные голуби неохотно взлетали, часто и громко хлопая крыльями, но скоро возвращались и снова принимались суетливо толкаться.
— Вот ведь настырные. Вас что — привязали? — возмущалась Наташка, и мы отправлялись дальше.
— Как ты думаешь, наши ангелы, они сейчас где? — спросила я, глядя на голубей.
— Ой, ты знаешь, я должна тебе что-то рассказать…
Я почувствовала в Наташке опасное вдохновение. Так случалось, когда она решала бороться с неправильностями мира своими средствами.
— Один ангел застрял. На шкафу в классе.
Шкаф стоял прямо за партой Егора.
— С чего ты взяла?
— Когда Ромик все рассказал, я повернулась посмотреть на Егора. И нечаянно посмотрела на шкаф. А там суккулент такой большой стоит.
С момента приобщения к лягушачьей теме Наташка то и дело употребляла неизвестные простым смертным словечки.
— Суккулент — это что? Из книжки про лягушек?
Наташка фыркнула.
— Это растение такое, навроде кактуса. У него еще цветочки бывают красные.
— Декабрист, что ли?
Наташка кивнула.
— А при чем здесь ангел?
— Понимаешь, раньше у этого суккулента веточки вверх торчали. А когда я на него посмотрела, они все наклоненные были. Как будто их сверху придавило. Я думаю, это ангел. Егора. Точно-точно! Он, наверное, взлетал, когда Ромик рассказывать начал. А как услышал, так и завис в воздухе. И приземлился на этот декабрист. В самую середину веточек. И еще, знаешь что? Этот ангел был потный.
— Ну, что ты придумываешь?
— Ничего я не придумываю. Я потом подошла ближе, и на меня капля упала. Скажи, откуда там взялась капля? Может, у нас в классе по потолку тучи ходят?
— Какая же ты врушка!
— Врушка? Я, между прочим, в «Занимательной анатомии» читала, что люди от волнения вспотеть могут. Или когда переживают очень. У меня знаешь какие ладони потные были, когда я профессору отвечала? Платком вытирать пришлось. Носовым. И он весь промок.
— Эта «Анатомия» про людей, а не про ангелов. Может, у ангелов другая анатомия. Может, у них вообще никакой анатомии нет.
— А ты чего взбесилась? Что ангел вспотел? Да на его месте любой бы вспотел. От расстройства. Ему, может, срочно лететь надо было. Самолет спасать или корабль. А тут — такое! «Верка! Я хочу тебя трахнуть!» — противным голосом процитировала Наташка.
В горле образовалась тяжесть. Словно кто-то сидел внутри и давил. Даже шея устала. Я с трудом сглотнула: еще немного — и заплачу. Разревусь.
Прямо на всю улицу. Некоторое время мы тащились молча. Наконец я решилась:
— Как ты думаешь, почему он ей написал, а? Он что — влюбился?
— А хоть бы и влюбился? Тебе-то что? Может, ты хотела, чтобы он тебе такое написал?
Я промолчала. Наташка остановилась, удивленно на меня взглянула и вдруг заорала:
— Ты что — совсем дура? Ты что, в этого дурацкого Егора втрескалась? В труса этого?
— Он не трус, не трус, — я чувствовала, что скажу сейчас глупость, страшную глупость. Но получилось как-то само собой: — Он же Дрэгона победил.
— Победил Дрэгона! Ха-ха-ха! — в свое «ха-ха» Наташка вложила весь возможный сарказм. — Нет, вы слышали? И что с того, что он тогда победил? А сейчас — струсил. Сделал гадость и свалил на другого. Специально все подстроил, чтобы Кравчика выгнали. Предатель!
— Он не специально. Не специально! — я тоже кричала. — Он хотел признаться.
— Да откуда ты знаешь?
— Он не мог не хотеть. Не мог. Он просто не успел. Сначала испугался, а потом не успел. Я его понимаю.
— Ты его понимаешь? Ты его понимаешь? — от возмущения Наташка даже поперхнулась. — Ну, считай, что твой ангел тоже застрял!
— При чем тут мой ангел?
— Потому что ты защищаешь этого Егора, — злобно сказала Наташка. — А из-за него ушла Марсём. И она, может быть, не вернется. Никогда! Хотя зачем она тебе? Ты можешь сидеть в классе и любоваться на своего Егора. Ну, и любуйся. Пока не треснешь. И пусть он тебе свои дурацкие записки пишет, свои рудименты и атавизмы: «Алиночка, я хочу тебя трахнуть!»
Она резко повернулась и бросилась от меня прочь, прямо через дорогу.
— Наташка! Машина!
Машина затормозила. Из окошка высунулся шофер и выругался. Но Наташка не слышала. Она уже бежала по другой стороне улице, в ярости размахивая портфелем. Взлетели с мостовой потревоженные голуби, но тут же вернулись — назад к своим крошкам. Как привязанные к земле ангелы.
До дома было еще далеко.
30
На следующий день Марсём в школу не пришла. Вера и Егор тоже не пришли. И еще не пришел Ромик. Он заболел гриппом. Настя сказала, ничего удивительного. Ромик часто болеет. Он слабенький. А вчера его еще и продуло на улице, пока он бабушку ждал. Долго ждать пришлось. А Наташка пришла. Она даже не опоздала. Она надеялась: вдруг Марсём все-таки появится? И пришла пораньше, чтобы лишний раз ее не расстраивать. Но расстраиваться было некому.
Уроки вела другая учительница. Мы сидели тихие и вялые. Разговаривать не хотелось. Даже на переменах. О чем говорить-то? Так что учительница была довольна: «Мне про вас такое наговорили. Пугали по-всякому. А вы — ничего. Нормальные. И примеры решать умеете. Даже с задачей справились». Она захлопнула журнал и собралась уходить. Наташка подняла руку.
— Да.
— А Маргарита Семеновна когда придет?
— Маргарита Семеновна? Не знаю. Она заболела.
— А чем она заболела? Она поправится?
— Ну, это не ко мне. Пусть ваши родители выясняют эти вопросы с администрацией. Я справок не даю. Мое дело — к контрольной вас подготовить.
И она недовольно двинулась к двери. Наташка продолжала стоять.
— А вообще, — учительница остановилась и повернулась к нам, — вы свою Маргариту Семеновну довели. Вот что я должна вам сказать.
И вышла.
31
Самолет разбился на следующий день.
«Сегодня над Боденским озером в швейцарском воздушном пространстве произошло столкновение российского Ту-154 „Башкирских авиалиний“ с грузовым „Боингом-757“ компании DHL. Погибли 70 человек, подавляющее большинство погибших — дети», — суровым тоном сообщал диктор.
— Папа, ты только послушай! — громко звала мама дедушку. — Ты только послушай, какой кошмар!
Дедушка уже пришел в кухню и, нахмурившись, смотрел на экран.
— Подавляющее большинство погибших — дети! И говорят, это были лучшие дети республики. Они летели отдыхать за границу. Получили путевки за победы в олимпиадах. Какой кошмар!
Я вдруг поняла, что не могу больше сдерживаться. Меня охватило чувство ужасного бессилия. Я еле добралась до дивана, забилась в угол, накрылась с головой пледом и разрыдалась.
— Алина! Алиночка! Что с тобой?
— Это ангелы, наши ангелы! Они больше не летают.
— Что ты такое говоришь? Ты бредишь?
— Ты не понимаешь. Марсём говорила, ангелы не могут лететь по делам, если человек поступает плохо. Они тогда привязаны. Как голуби к крошкам, — сглатывая слезы, я пыталась объяснить маме, что происходит. — Наши ангелы не могут взлететь! Они все застряли! В кактусах!
— Нет, вы только подумайте! Эта Марсём совершенно запудрила вам мозги! Своими вечными выдумками. Полным отсутствием чувства реальности! Ей это уже аукнулось. Но никто не извлек из этого урока!
Мама открыла мне лицо и обняла прямо поверх пледа.
— Послушай, девочка моя! Никаких ангелов нет. Это только образ! Поэтический образ. Ты же не веришь в Бабу-ягу? Будто она ест плохих детей? Не веришь, правда? Ангелы — это то же самое. То, что самолет разбился, конечно, ужасно. Но ангелы тут ни при чем. Это халатность авиадиспетчеров. Самолеты разбиваются, такое случается. Тонут корабли и подводные лодки. И машины сбивают пешеходов — даже на тротуарах. Но маленькие дети не могут за это отвечать. Понимаешь? Не могут! Они даже за себя отвечать не умеют. За свое поведение.
Я выдернула из рук мамы кусок пледа, снова натянула на лицо и заплакала еще сильнее.
— Оленька! У тебя, кажется, пирог горит, — осторожно заметил дедушка.
— Ой, — спохватилась мама. — Тут не только пирог, тут все на свете, того и гляди, сгорит! — и кинулась в кухню.
Дедушка присел на диван и стал слушать, как я плачу. Я стала уставать. Рыдания стихли, но слезы еще текли.
— Знаешь, — заметил дедушка, когда я уже могла его услышать, — мне кажется, все еще можно исправить. С ангелами.
— Думаешь, можно? — я откинула плед с лица. Неужели есть какая-то надежда? — И они тогда полетят?
— Полетят.
— Ведь так уже было. С магнитиками. Помнишь?
Дедушка кивнул и погладил меня по голове. Он всегда гладил меня по голове, чтобы успокоить.
— Деда, а она вернется?
— Если ангелы полетят — вернется.
— Ты уверен?
— Абсолютно. Тут все дело в живой воде.
— В живой воде? — я откинула плед и теперь ловила каждое дедушкино слово.
— Помнишь сказку про Ивана-царевича? Его ведь убили. Родные братья, кажется. И нужна была живая вода, чтобы привести царевича в чувство. Это как раз об этом. Жажда — страшная вещь. Знаешь, чего человек больше всего жаждет? — дедушка снова погладил меня по голове. — Разделенности. Чтобы кто-то разделил с ним самое главное. Надо только подумать, что тут может стать живой водой.
— Что Марсём хотела с нами разделить? А вдруг мы не догадаемся?
— Нужно подумать. Хорошенько подумать. Всем вместе.
— Можно спросить у В.Г. Он же знает Марсём. Он с ней дружит! Деда, он сегодня придет?
— Да, должен. Я, правда, не уверен, что сегодня получится.
— Но ведь можно попробовать?
— Да-да, конечно, — дедушка вдруг стал думать о чем-то своем.
Но я уже ожила. Вечер — когда же он наступит?
32
В последнее время В.Г. приходил почти каждый день. Они с мамой даже смеялись, как это всем надоело: ходит туда-сюда! Надо это дело поскорей прекратить. Но поскорей не получалось. В.Г. решил переехать к нам после того, как они с мамой распишутся. Оставалось еще две недели.
В этот раз мама почему-то нервничала. Оказалось, В.Г. придет не один.
— Ас кем?
— Не спеши — узнаешь, — уклонилась от ответа мама и пошла хлопотать в кухню.
Но я спешила. Мне так нужно было поговорить с В.Г.!
Наконец раздался звонок. Я бегом бросилась к двери, торопя замки и цепочки. Дверь, наконец, открылась.
— Здравствуйте, дядя Володя! — крикнула я. И остолбенела. На дороге стоял не один В.Г.… Их было два: один всегдашний, которого я ждала, а другой — точно такой же, только намного моложе и без бороды. И еще у него были рыжие волосы. Такие же кудрявые, как у В.Г., только рыжие.
— Вот, познакомься, Алина, — сказал старый В.Г. — Это Матвей. Мой сын.
— А разве, — я замялась, — разве у вас был сын?
— Как видишь! — неловко засмеялся В.Г. — Может, раньше и не было. А теперь — есть.
— Просто он забыл о моем существовании, — решил пошутить рыжий. — А тут раз — и сюрприз.
— Что правда, то правда — сюрприз, — согласился В.Г.
— Ну, что же вы стоите в дверях? Проходите, пожалуйста, к столу, — в коридорчике появилась мама. — У меня уже пирог стынет!
— Ого! Как нас встречают! Добрый вечер! — и Матвей чуть поклонился, желая высказать маме свое почтение.
Тут все мы рассмеялись: он поклонился точно так же, как это делал В.Г., когда только-только появился у нас в доме. Матвей слегка растерялся и смотрел вопросительно.
— Вы точная копия Володи! Он бы не смог от вас отказаться — при всем желании! — объяснила мама.
— Но он отказался, как я понимаю.
— Давнее дело, — В.Г. постарался, чтобы фраза прозвучала полегче. — Выбора мне тогда не оставили. Твоя мама на этом настояла. Считала, вам с ней так будет лучше.
— Поэтому мне пришлось потрудиться, чтобы его отыскать, — Матвей кивнул в сторону В.Г.
— Ну, проходите, проходите, — теперь к маме присоединился дедушка. — И расскажите нам все по порядку. Это ведь настоящий детективный сюжет, как я понимаю?
— Есть немного, — засмеялся Матвей, следуя за дедушкой и усаживаясь за стол. — Пришлось покопаться в архивах, по адресным бюро побегать. У меня ведь на руках только свидетельство было. О рождении. Копия. Случайно сохранилась. А так у меня и фамилия другая.
— Архивы — это ведь вам близко? — мама решила разнообразить беседу. — Вы же в историко-архивном учитесь? На каком курсе? На втором? Этот такой престижный ВУЗ. И конкурс туда очень большой! Как только вы решились туда поступать?
— Это не я решил, это отчим. У него там связи.
— Отчим? — у мамы никак не получалось вывести беседу в безопасное русло.
— У нас в семье все отчим решал. До последнего времени. А мать только и знала, что твердила: слушай отца, слушай отца! А потом выяснилось, что он никакой не отец.
Я вдруг представила, как мама Матвея, маленькая рыжая женщина (почему я решила, что она маленькая? Потому что моя мама была маленького роста?), стоит в кухне и говорит строгим голосом: «Ты сегодня совсем не занимался. Так поздно! Где тебя носило? И тебе не стыдно? Отец пашет с утра до вечера! Только чтобы у тебя все было. А ты? Где твоя совесть?» А Матвей бубнит, глядя себе под ноги: «Пашет он! Кто его просил! Тоже мне! Отец! Видали мы отцов и получше».
Это не тайный умысел. Это просто наглость. Чтобы сделать своей маме больно. За то, что она ругается. И за то, что она права, а он — виноват. И из-за того, что Матвей виноват, он хочет обидеть свою маму. И говорит это жестокое: «Тоже мне — отец! Видали мы таких отцов!»
И его рыжая мама вдруг меняется в лице, опускается на табуретку рядом с кухонным столиком и кладет перед собой руки, внимательно рассматривая пальцы. Она долго-долго рассматривает пальцы, а потом говорит, не глядя на сына: «Я давно должна была тебе рассказать… Но я думала, так будет лучше… Так всем нам будет лучше!» Матвей ошарашен. Он ничего такого не хотел. Он только хотел подразнить маму. А получилось — дразнил судьбу. Но, говорит рыжая мама, пришла пора сказать. Пусть Матвей знает. Тогда он лучше поймет, что сделал для него этот человек, его отчим.
Но Матвей понимает что-то другое, свое. Он как раз рассказывает: теперь ясно, почему у них с отцом (то есть — с отчимом) возникали все эти конфликты; почему тот взрывался по пустякам, и кричал на него, и все время что-то требовал. Он чужую породу чувствовал, вот что! Он в нем дурную наследственность подозревал. И хотел ее вытравить. Он однажды даже отлупил Матвея. За то, что тот спер у соседского мальчишки игрушечный танк. Знаете, были такие коллекционные машинки? Матвей их собирал. А этот танк, он очень редкий. И мальчишке тому совершенно не нужен был. Но меняться мальчишка не захотел — из вредности. И тогда Матвей этот танк утащил. Пришел в гости, положил потихоньку в карман и унес. А отец, то есть отчим, обнаружил. И хлопнул его по заднице. Сказал, воров в его роду не было и не будет. Придумал тоже — в роду! Но это полдела: он заставил Матвея унижаться — тащиться к тому мальчишке, возвращать танк, прощения просить. А Матвей хотел машинку просто под дверь подложить. Все равно бы ее обнаружили. И еще был случай…
— Это непросто, молодой человек! Очень непросто! — дедушке хотелось придать своим словам больше веса, поэтому он и обратился к Матвею так церемонно. Точно так же, как когда-то обращался к В.Г. — Жизнь в семье не бывает гладкой. Даже когда люди друг друга любят.
Я испугалась, что дедушка сейчас начнет рассказывать про бабушку, а Матвею будет смешно. Но дедушка не начал.
— И, случается, возникают споры. Между родными или просто близкими людьми.
— Знаете, отчим — он отчим и есть. Он никогда родного отца не заменит! У меня опыт есть, — это Матвей произнес очень авторитетно, с уверенностью, что никто из присутствующих не сможет его оспорить.
Мама выглядела испуганной. Матвей быстро взглянул на меня, потом — на В.Г., что-то вдруг сообразил и понял, что допустил тактическую ошибку. — Ну, вас я в виду не имею, у вас, может, все по-другому сложится. Тем более близость по духу. Владимир мне столько рассказывал! Говорит, люди такие хорошие. И мы теперь все дружить сможем.
Да-да, давайте дружить, — поддержал Матвея дедушка. Мы как раз хотели обсудить одну важную тему.
— О живой воде, — я, наконец, сумела встрянуть разговор. Дядя Володя! Как вы думаете, что может быть живой водой для Марсём?
— Вы что — сказки народные изучаете? — Матвея тема явно не вдохновляла.
Нет, мы пытаемся понять жизнь, — уточнил дедушка. — Вы, Володенька, Маргарите Семеновне не звонили? Как она себя чувствует?
— Пытался. Но она к телефону не подходит. Муж говорит — переутомление. Просил пару дней не тревожить. Говорит, нужно дать ей время в себя прийти. Если появятся новости — сообщу обязательно.
Тут зазвонил телефон.
— Извините, — мама встала из-за стола и прошла в комнату.
Матвей воспользовался паузой и стал рассказывать, как ему удалось разыскать В.Г.… Как он позвонил и попросил встретиться. А кто звонит, не сказал. И что до сих пор не может без смеха вспомнить лицо В.Г., когда тот его первый раз увидел. А дома не знают, что Матвей разыскал отца.
Он решил не говорить. Чтобы мать не тревожилась. Ей только дай повод, она день и ночь тревожиться будет. И отчима он по-прежнему зовет «папа». Все-таки тот его вырастил. Чего уж тут! У него теперь такая двойная жизнь, как в романе. Вот знакомые новые появились. И Матвей обвел сидящих за столом широким жестом.
Мамы долго не было. Наконец, она вернулась. На лице ее застыло странное выражение. Словно она боялась, что глаза и губы будут жить своей жизнью, и по ним можно будет о чем-нибудь догадаться. О чем-то, что знать никому не полагалось.
— Оля, что-нибудь случилось? — В.Г. глядел на маму с удивлением и тревогой.
Нет, нет, ничего. Переходим к чаю? — мама оглядела присутствующих и с деланной бодростью принялась собирать тарелки. — Вы уже ситуацию в Алинином классе обсудили?
Обсуждение как-то не клеилось, потому что Матвей ничего не понимал и начал скучать. Из-за этого чай прошел вяло. Наконец В.Г. решил, что пора уходить. Перед уходом он еще раз взглянул на маму:
— У тебя все нормально?
Мама кивнула — странно отчужденно:
— Да-да. Я позвоню.
В этот вечер она не поцеловала В.Г. на прощанье. Наверное, из-за Матвея. Просто махнула им обоим рукой.
В дверях В.Г. оглянулся.
— Я о живой воде. Маргарита верит в слово. По крайней мере, верила раньше. Может, Алинке это как-то поможет.
Дверь закрылась, и шаги уходящих гостей скоро смолкли.
— Вполне толковый молодой человек, — заметил Дедушка. — Конечно, он сделал сложное открытие, и период в жизни у него непростой… Оленька, что с тобой? Ты же не изменишь своих планов из-за появления Матвея?
Ведь Володя не скрывал эту историю — с отказом от ребенка. Он тебе полностью доверяет.
— Из-за Матвея? Нет, — мама тяжело вздохнула, и губы ее задрожали. — Матвей здесь ни при чем.
33
— Добрый день! Я бы хотела поговорить с Алиной! Здравствуй, Алиночка. Это Лидия Петровна, мама Леши Кравчика, твоего одноклассника. Я по поводу Маргариты Семеновны звоню. Мы тут разговаривали и подумали тебя в гости пригласить. Чтобы ты совет дала. Лешенька говорит, ты лучшая ученица в классе. И Маргарита Семеновна тебя очень любит. Надо вместе подумать, что дальше-то делать. Вот и Егор так считает. Он тут у нас сидит.
— Егор?
— Да. Они тут с Лешенькой третий день уже сидят. Разговаривают. Ну, и играют немножко. Слезами-то горю не поможешь. Ну, так как? Ты сможешь к нам в гости прийти? Мы в том доме, что рядом со школой, живем. У нас там мастерская. Лешенька бы тебя на остановке встретил. Они бы вместе с Егором встретили. Еще мы Петю позвали. Вот они вас двоих и встретят. Сможешь приехать?
Живая вода! Живая вода! Я не успела положить трубку, как телефон зазвонил снова.
— Это я. Ты слышишь? У меня такие новости, такие новости!
— Ты же со мной не разговариваешь!
— Это я вчера не разговаривала. А сегодня мне надо тебе что-то сказать. Что-то важное. Егор признался! Пошел к Кравчикам и признался, что сам записку написал, а Лешку подставил. Представляешь? Прямо родителям его сказал!
— Откуда ты знаешь?
— Мне Петя рассказал. Ему мама Кравчика звонила. Твой телефон спрашивала. А зачем ей твой телефон?
— Я сейчас еду к ним в гости. Нужно подумать, как все исправить.
— Я с тобой! Ты меня подожди, на остановке!
— Петя тоже едет. Только попробуй опоздать!
— Ни-ни.
Дедушка вызвался нас отвезти. Всех троих. Прямо до дома. Так что встречать на остановке нас не пришлось. Дверь открыла мама Кравчика.
— А мы уж заждались!
Я с удивлением рассматривала витую лестницу, тазы с глиной и выставленные в ряд головы. Некоторые головы были белыми, как в Пушкинском музее. А некоторые были обмотаны тряпками. С потолка свисала люстра из гнутых вилок. И еще вокруг стояли горшочки и вазочки с сухоцветами.
— А вы же и не были у нас ни разу! Оглядитесь, оглядитесь! Лешенька, что же, не говорил ничего? Что мама с папой у него художники? Это вот Леонид Петрович делает, — мама показала на головы. — А я вот цветочками увлеклась. Букеты составляю. Их и покупают неплохо. Вот мы тут Маргарите Семеновне к женскому дню готовили. Всей семьей. И Лешенька участвовал.
Мы топтались у входа, не зная, что делать и на что смотреть. Вот бы дедушка видел! Вот бы все видели. Может, им надо было Марсём в гости пригласить?
Первым нашелся Петя. Он деловито пожал руку появившемуся откуда-то сверху, с антресолей, Кравчику и хлопнул по плечу Егора.
Егор махнул рукой:
— А мы тут с Лешкой подружились.
— Ма! Я самовар поставлю! — Кравчик был в вязаных тапочках и улыбался во весь рот.
— Поставь, поставь. Тут-то какой самовар! Электрический. А в деревне у нас настоящий. Растапливать надо. Сапогом пар нагонять. Лешеньке нравилось очень. Он и ставить его сам научился. Вот приедете как-нибудь, мы вас удивим.
Живая вода! Живая вода!
Было уютно и очень по-домашнему. Кравчик то и дело вскакивал из-за стола, чтобы что-нибудь принести. Он ловко управлялся с подносом, и с самоваром, и с чашками.
— Ну, давай-ка, Лешка, не скачи. Поговорить надо, — дал команду Леонид Петрович. Кравчик тут же сел на место. — Кто говорить начнет? Надо же нам придумать что-то. Чтобы Маргарита Семеновна на работу согласилась вернуться. А то нехорошо без нее. Нехорошо.
Все посмотрели на меня. Я набрала в грудь побольше воздуха.
— Нам, знаете, надо такое придумать, чтобы было, как живая вода. Чтобы Марсём поняла: мы без нее не можем.
— А живая вода — это что? — не понял Кравчик.
— Ну, это значит, то, что Марсём сейчас больше всего нужно. Что она больше всего любит, — пояснила Наташка. Все-таки она была моя лучшая подруга.
— А что она больше всего любит? — поинтересовалась Лидия Петровна.
Все посмотрели друг на друга.
— Сказки, — неуверенно предположил Егор.
Наташка тут же принялась спорить:
— Она вообще книжки любит. И по анатомии, и про животных разных.
— Да. Слова, — вспомнила я совет В.Г. — У нас один знакомый есть. Он и Марсём знает. Он еще мальчишкам мечи вручал, когда Дрэгона победили. И потом опыты приходил показывать. Помните?
Все, кроме Кравчиков, закивали.
— Он говорит, Марсём в слова верит.
— Я понял! — Петя с силой хлопнул себя по лбу. Наташка даже вздрогнула и осуждающе на него посмотрела: там, в голове, мозги все-таки. Но Петя осуждения не заметил. — Надо письмо послать.
— Правильно! Письмо! — Егор вскочил с места. — И там все написать. Что мы больше так не будем.
— Это мальчишки должны написать. Что они не будут, — сказала Наташка и насупилась. — Это из-за них Марсём заболела.
— А вы тоже дверь ломали!
— А вы больше хулиганили!
— Я тоже думаю, мальчишки должны написать, — сказал Петя. — Это по-рыцарски.
— Только надо, чтобы все писали.
— А как же всех собрать?
— А помните, как в «Тимур и его команда»? Тимур в сарае на чердаке начинает колесо крутить, а по дворам банки и жестянки звонят. Телеграф такой! Я читал! — похвастался Кравчик.
— А кто у нас будет Тимур?
— Тимур? Да не нужен нам Тимур. Нам колесо нужно.
— А ну, не придумывать глупости! — Леонид Петрович цыкнул на Лешку. — Колесо вам тут не поможет. Зачем вам колесо, когда телефон есть? Позвоните, предупредите. Пусть ваши ребята после уроков завтра останутся и все, как надо, сделают.
— Да, завтра. А то поздно будет. Ведь потом каникулы! Не соберешь никого.
— Ну, мы тогда побежим, звонить, — Наташка вскочила. — Только вы хорошо напишите, правильно. Ладно?
— Будь спок! — Егор успокоительно махнул рукой.
— Да, и еще, — крикнула вдогонку Лидия Петровна. — Цветочки в классе полить не забудьте. А то забываете, и сухая земля воды не держит. Лешка в прошлый раз так большой цветок залил, что вода два дня со шкафа капала. А вытирать некому было. Не забудете?
Мы кивнули. И побежали.
34
— Алиночка! Послушай, детка. Владимир Григорьевич не сможет к нам переехать. Все изменилось.
— Из-за Матвея?
— Нет, девочка. Я должна тебе сказать что-то важное. Очень важное. Скоро в Москву прилетит твой папа. Он хочет с тобой встретиться. И, быть может, пригласит тебя погостить.
Мама смотрела на меня с нескрываемой тревогой.
— Папа полетит на самолете?
Мама кивнула.
— И ты не будешь расписываться с В.Г.?
Мама не ответила. Только едва заметно вздохнула. Мы немного помолчали. Я подумала, жалко, что в мозгу не открыли центр любви. И его нельзя отключить. Как утюг.
— Но ведь у В.Г. теперь есть Матвей, правда? А с самолетом ничего не случится. Потому что мы нашли живую воду. Мама, мы нашли живую воду!
Мама обняла меня, крепко прижала к себе и стала укачивать. Как маленькую. Она не хотела, чтобы я видела в ее глазах слезы.