— Алиночка! Надо быть великодушной!

Я рассердилась: и зачем мама это повторяет? Что они все ко мне привязались? Пусть сами выбирают своего Петю, если он им так нравится. А мне нечего указывать. Записались тут в командиры. И с кем мне дружить — знают, и кого на день рождения приглашать, и сколько пирожков в гостях у Петиной бабушки съедать…

— Сама будь великодушной! — я швырнула рюкзак в угол, прошла к себе в комнату, нацепила наушники и влезла с ногами на диван.

— Что ты имеешь в виду? — мама смотрела на меня испуганно.

Прежде, чем врубить музыку, я буркнула:

— Сама знаешь, что.

Я даже не знаю, почему я так сказала. Просто у меня было плохое настроение. Не особенно плохое, а так. Когда чувствуешь, что все достали.

Но что-то произошло. С мамой. Она еще немного постояла — посмотрела, как мне ни до чего нет дела, как я слушаю музыку, — и пошла на кухню, мыть посуду. Она в тот день долго мыла посуду. Терла плиту, и раковину, и кафель вокруг раковины. Я уже кончила слушать музыку, а она все терла. Потом стала тихонько напевать. А перед сном пришла посидеть со мной, у кровати. Будто я маленькая. И мне сначала хотелось заплакать, а потом обнять ее крепко-крепко, прижаться к ней и никогда не отрываться. Я так и уснула, держа ее за руку.

И когда вдруг пришел В.Г., я никак не связала его появление с тем вечером. С тем, как мама на меня смотрела, когда я сказала: «Сама будь великодушной!»

Я открыла дверь. В.Г. вошел не сразу, не как всегда. Он помедлил на пороге — такой нарядный, белая рубашка, черный пиджак, — с розой в руках. А еще у В.Г. был галстук. Последний раз я видела его в галстуке на балу. Хотя нет: тогда у него была бабочка.

— Здравствуй! Мама дома?

— Здравствуйте, Владимир Григорьевич! — я обрадовалась. Я же всегда радовалась, когда он приходил — веселый и душистый, с пакетом винограда или с каким-нибудь небывалым тортом, украшенным фруктами. Я с готовностью сообщила, что мама дома. И дедушка дома. Мы все сегодня дома. Вот какой сюрприз!

— Да-да, конечно.

В.Г. неуверенно переступил порог, и роза качнула своей неправдоподобно крупной, красной головой. Она была закутана во множество прозрачных оберток с золотыми краешками. Обертки запотели и покрылись капельками: словно роза, прятавшаяся внутри, хотела уберечь себя от мороза частым дыханием. Я глядела на В.Г. с изумлением: он что — волнуется?

— Мама, Владимир Григорьевич пришел!

Мама появилась в дверях — и тоже показалась мне странной. Будто она перестала быть самой собой, а сделалась какая-то стеклянная и ужасно неловкая. Как какая-нибудь фарфоровая куколка из сказки.

— Оля, я получил валентинку, — В.Г. говорил приглушенно и не сводил с мамы глаз.

— С этой почтой ничего невозможно рассчитать. До праздника еще больше недели.

— Мне кажется, это не имеет значения. Для нас — не имеет. Я подумал: может, нам, не откладывая, зафиксировать наши отношения?

— Отношения? Зафиксировать? — стеклянная мама не просто боялась разбиться. Она, кажется, потеряла всякую способность ориентироваться в пространстве.

— Ольга Викторовна! — В.Г. решил обойтись без обиняков. — Я прошу Вас стать моей женой! Если, конечно, Алина не возражает, — он быстро взглянул на меня, призывая в союзницы. До меня вдруг дошло, что происходит: моей маме — моей маме! — делают предложение. Здесь и теперь. То есть не совсем так: нам с мамой делают предложение.

— Му-гу! — я быстро кивнула и теперь тоже смотрела на маму, призывая ее последовать моему примеру.

— Му-гу! — мама отозвалась приглушенным эхом.

— А, Володенька! — это в дверях появился дедушка. — Что ж вы тут стоите? Проходите! Проходите!

В.Г. церемонно подал маме руку, и мы все прошли в кухню. И там уселись за стол. Розу распеленали, поставили в вазу и некоторое время все вместе на нее любовались, на ее причудливо завитые лепестки. А она, словно чувствуя такое внимание, распушила цветочную прическу, расправила листики и, казалось, радовалась чему-то — какому-то собственному цветочному счастью. Потом В.Г. налил всем вина, а мне — сока. В высокий стакан с тонкими стенками, с белым лебедем на стекле. Из таких стаканов пили под Новый год. И вот — еще теперь.

Дедушка рассказывал, как поженились они с бабушкой.

ЗАГС, где им нужно было «фиксировать отношения», в то время ремонтировался. Там в очень маленькой комнатке сидела строгая тетенька — одна-одинешенька. Она согласилась расписать бабушку с дедушкой, но — без всяких торжеств. Торжественные церемонии будут только после окончания ремонта. Бабушка с дедушкой сказали, им не нужны церемонии. Пусть только поскорее распишут, а то они уже не могут друг без друга жить. И в назначенный день бабушка с дедушкой проснулись рано утром и встретились на троллейбусной остановке, чтобы ехать расписываться. Но троллейбуса очень долго не было. И у дедушки лопнуло терпение. Он сказал бабушке: давай пойдем пешком, а то опоздаем. Они пошли, и тут вдалеке появился троллейбус. Дедушка схватил бабушку за руку, и они побежали вперед, чтобы успеть на следующую остановку, когда туда подъедет этот троллейбус. Бежали изо всех сил, но троллейбус их обогнал. И дедушка в тот момент решил, что жизнь рухнула: сейчас они опоздают, строгая тетенька запрет свою маленькую комнатку и уйдет. Что тогда делать? Он до сих пор помнит, как у него в груди колотилось сердце.

Но водитель троллейбуса их увидел, как они бегут изо всех сил, и не уехал с остановки. Когда дедушка с бабушкой наконец добежали и заскочили в салон, водитель открыл дверь и спросил: «Где пожар?» Дедушка объяснил, что они бегут жениться и уже опаздывают. Тогда водитель кивнул, дал гудок и поехал быстро-быстро — так быстро, как только может ехать троллейбус. Когда бабушка с дедушкой выпрыгнули из троллейбуса прямо напротив ЗАГСа, все пассажиры им замахали.

А бабушка так запыхалась, что никак не могла отдышаться — даже когда они с дедушкой уже вошли в маленькую комнатку к строгой тетеньке.

Дедушка снова испугался — что тетеньке это не понравится. Но тетенька сказала все нужные слова, а потом добавила: конечно, у них сейчас нет никакой возможности сделать регистрацию этого брака по-настоящему торжественной. Но кое-что все-таки можно организовать. И она нажала какую-то кнопку внутри стола. Сначала что-то зашелестело, а потом заиграла музыка — «Свадебный марш» Мендельсона. Этот марш всегда играют, когда люди женятся. Считается, что без его торжественного оптимизма никак невозможно начать шествие по совместной жизни. И вообще — это такая примета: нужно вступать в брак под музыку. И вот тетенька где-то раздобыла запись на кассете, принесла из дома магнитофон и в нужную минуту включила. А дедушка еще считал ее строгой!

Сейчас, сказал В.Г., многие не только расписываются, но и венчаются. В церкви. Как в старые времена. Это красивый обряд. Но у него есть свои недостатки: венчанным супругам нельзя разводиться, потому что их брак зафиксирован не только в книге гражданских актов, но и на небесах. И вот одна его молоденькая знакомая тоже решила венчаться со своим женихом. Ей очень хотелось постоять в белом платье под венцом, среди свечей и икон. Но, чтобы оставить себе пути к отступлению (вдруг муж ей через какое-то время надоест?), она во время венчания держала пальцы на правой руке крестиком.

— Зачем? — не поняла мама.

— Ну, как — зачем? — засмеялся В.Г., Он уже вполне освоился в новой ситуации. — Чтобы обмануть чиновников.

— Каких чиновников?

— Из небесной канцелярии!

— И что — обманула?

— Очень даже успешно. Через два года старого мужа бросила и еще раз вышла замуж.

— И опять держала пальцы крестиком?

— Не знаю, не спрашивал.

— Ну, знаешь, это, по-моему, совсем не смешно, — мама надулась совершенно в обычной своей манере.

И мне стало хорошо и весело. Оттого, что В.Г. смеется, и дедушка такой довольный, и мама такая красивая. Она такая красивая, моя мама! И В.Г., наверное, давно хотел на ней жениться. С того самого дня, на балу, когда мама танцевала мазурку. Но почему-то до сих пор не женился. Пока не получил валентинку. Валентинку ему послала мама. Потому что… она решила быть великодушной?..