Это был простой двухэтажный дом. Он ничем почти не отличался от прочих златогорских строений. Только что у ворот дома стояла будка. Да еще на стене, над окнами, висела вывеска: «Златогорская пожарная часть имени тов. Цыпулина».
От будки до угла дома ходил дежурный пожарный. Он, время от времени притопывая ногами, не от холода, но от скуки мурлыкал про себя: «Кари глазки, куда вы скрылись».
Было три часа дня.
В первом этаже в казармах было светло и тихо.
На койке у окна сидел старый пожарный Григорий Ефимович Дубинин. Вокруг него сидели, кто на чем попало, златогорские серые герои.
— А я люблю быть пожарным, — говорил Григорий Ефимович. — Я тридцать пять лет на борьбе с этой стихией и от этого не устаю. А что часто меня на пожар тревожат, или, может быть, редко — это мне спать не мешает.
— Вы, Григорий Иванович, человек, как бы сказать, пожилой, — сказал молодой пожарный Вавилов. — У вас, кроме пожаров, и запросов, может, никаких не сохранилось. А нам, как бы сказать, неинтересно два раза в сутки выезжать.
— Это, действительно, верно! — подхватили другие пожарные. — Они поджигать будут, а мы им туши по два раза в сутки. Это абсурд с ихней стороны поджигать.
— Поджигать! — сказал Григорий Ефимович. — Это к чему же поджигать? Это не может того быть, чтоб пожары поджигали. Это чистая абстракция — поджигать. Ну, может, неосторожное обращение с огнем. Или, опять-таки, чрезмерная топка. Но поджигать — с этим я не согласен. Это того быть не может.
— Это, Григорий Ефимович, не проверено, — сказал молодой Вавилов, — хотя, говорят, все-таки…
— Говорят! — сердито сказал Григорий Ефимович. — Это к чему же поджигать, сообрази своей дырявой головой. Это кому же польза поджигать? Я, может, тридцать пять лет работаю на пожарную стихию. Действительно, верно, бывают поджоги — слов нет. В девятом году купец Великанов магазин свой поджег. А почему он магазин свой поджег? Потому он магазин свой поджег, что хотел он через это страховую сумму получить. Вот почему он свой магазин поджег. А теперь, предположим, горит дом. И страхованья, положим, на нем нету. Это к чему же его поджигать? Это чистая абстракция.
— Говорят, Григорий Ефимович, таких специальных бабочек выпущают — они и поджигают.
— Бабочек! — сказал Григорий Ефимович. — Бабочка, это — насекомая. Животная. Порхать она может, но огня она не может из себя давать. Откуда она может огня давать? Или она со спичками, думаешь, летает?
— А если, Григорий Ефимович, химическая бабочка, — неуверенно сказал Вавилов. — Если это химическая бабочка?
— Химическая бабочка? — сказал Григорий Ефимович с полным знанием дела. — Это опять-таки, я вам скажу, чистая абстракция. Химическая бабочка не может выше одного аршина подниматься.
Тут Григорий Ефимович, проработавший тридцать пять лет на борьбе со стихийными бедствиями, несколько осекся. За тридцать пять лет ему не приходилось разговаривать на такие сложные химические темы. К тому же он никогда и не слышал о химических бабочках. Он только презрительно махнул рукой, желая прекратить досадный разговор, разговор, который мог бы подорвать авторитет старого пожарного спеца.
Однако живой интерес к химическим бабочкам пересилил мелкие ощущения Григория Ефимовича.
— Ну, хорошо, ну, химическая бабочка, ладно, — сказал он равнодушно, — но, опять-таки, какая это химическая бабочка? Химическая бабочка не завсегда подает огонь… Или как ты думаешь?
— Я думаю, — мечтательно сказал Вавилов, — что, может, при общем движении науки и техники какие-нибудь, может, профессора удумали какую-нибудь сложную материальную бабочку…
— Ну? — сказал Григорий Ефимович.
— Может быть, они удумали механическую бабочку, которая летит и вращается и искру из себя выпущает. Может быть, при ней вроде, как бы сказать, зажигалка такая пристроена. Искра и выпущается…
— Искра! — сердито сказал Григорий Ефимович. — Чистая абстракция. Зачем ученые профессора будут удумывать такие искры?
В это время по Златогорской улице бежал человек в расстегнутом пальто и без шапки. Человек был явно не в себе. Лицо его было бледное и испуганное.
Он добежал до пожарной части и, сильно размахивая руками, начал что-то говорить дежурному пожарному. Тот подошел к будке и нехотя стал за веревку дергать небольшой колокол.
Тотчас во втором этаже открылось окно, и супруга брандмейстера, высунувшись по пояс, спросила:
— Захарыч, горит, что ли? Где?
— Да на Шоссейной, Елена Дмитриевна.
Во дворе уже суетились пожарные. Они бегали по двору, подтягивая руками свои широкие парусиновые штаны.
Нестарый, плотный брандмейстер, с крепкими стоячими усами, зычно кричал:
— Жива! Запрягай…
Минут не больше как через десять златогорская пожарная команда в полной боевой готовности выехала за ворота.
Впереди ехала линейка с пожарными. Несколько позади — платформа с рукавами и пожарной помпой.
Выезд был — нельзя сказать, чтоб удачный. Заднее колесо платформы делало восьмерку. И через два квартала это колесо вовсе отвалилось. Обычно это колесо всякий раз отваливалось, но по большей части вблизи пожара. На этот же раз, как на грех, оно отвалилось вблизи самой пожарной части.
Но тут надо отдать должное златогорским героям — колесо было изумительно быстро прилажено. И пожарная процессия снова двинулась дальше.
На Шоссейной улице уже стояла огромная толпа. Все с крайним любопытством глядели на окна второго этажа. Одно окно было разбито. И из разбитого окна валил дым. Дым валил не особенно густо. Ну, примерно как из самоварной трубы.
— Это буржуйка с третьего номера, — говорил какой-то парень, чувствуя себя героем. — В третьем номере от чрезмерной топки стена затлела. Все кончено. Потушили.
Вокруг парня стала собираться публика. Парень воодушевился и начал что-то сильно привирать.
Народ на улице собирался все гуще и гуще. Пожарные с трудом протискались к дому.
— Полундра! — восторженно кричали мальчишки. — Златогорская, качай!
Перепуганные жильцы и соседи, на всякий пожарный случай, выволокли из квартир свое барахло на улицу. И теперь сидели, каждый на своей куче, пересчитывая то и дело кастрюли и перины.
Вокруг суетились какие-то молодые люди и с жадным любопытством разглядывали домашнюю утварь.
Толпа прибывала. Все соседние улицы были забиты народом.
Старый пожарный спец, Григорий Ефимович, стоял на линейке и, махая рукой, кричал:
— Расходися, граждане. Никакого себе пожару… Чрезмерная топка…
— Нетути поджога… Иди по своим делам… Тоже — химические бабочки! Говорил — чистая абстракция…
Однако, толпа не расходилась.
И уже уперли где-то подушку. По крайней мере, домашняя хозяйка истошным голосом вопила об этом происшествии.
Уже кое-где произошла давка. И кого-то помяли.
Толпа все стояла и глядела на окна второго этажа.
И можно было видеть в этой толпе всех наших, оставшихся в живых, героев. Одни, потрясенные разными событиями, стояли молча, испуганно покачивая головами, другие оживленно беседовали.
У самого злополучного дома, у ворот, стоял наш дорогой приятель, товарищ Мишин, начальник уголовного розыска. Он мрачно глядел на толпу и неопределенно пожимал плечами.
Тут же стоял Берлога. Вернее, он не стоял, он бегал с места на место. Он нырял в толпу и в толпе прислушивался к разговорам и толкам.
Вдруг в толпе, в том месте, где нырнул Берлога, раздался отчаянный вопль.
— Ложи назад! — кричал кто-то. — Вот я тебе по морде сейчас дам!
И в эту минуту Берлога, сильно потрепанный, вынырнул из толпы.
В руках его был какой-то сверток, какие-то бумаги.
Берлога дышал тяжело и прерывисто. Глаза его блуждали. Он, видимо, кого-то искал.
Сейчас, в куче домашнего скарба, на одной из перин, он случайно увидел сверток. Это был какой-то грязный, потрепанный сверток. Однако, до боли знакомые цифры на нем — 1057 — потрясли Берлогу. Он схватил с перины сверток с бумагами, нырнул сквозь толпу и теперь, прижимая бумаги к груди, стоял в некоторой неподвижности.
Но вот он увидел товарища Мишина и ринулся к нему. Он подбежал к начальнику уголовного розыска и, несколько отдышавшись, торопливо развернул бумаги. Трепет прошел по телу Берлоги. Это было украденное дело № 1057.
Мих. ЗОЩЕНКО