Роскошный том размером in-quarto, великолепно изданный на добротной голландской бумаге, источающий тонкий аромат свежей типографской краски, в переплете тисненой кожи, тяжелой могильной плитой лег на грудь вдовствующий баронессы Бюссенхаузен.
Едва сдерживая слезы, достопочтенная сеньора дочитала посвящение, набранное изящным шрифтом «германика» на двух листах, опустив, по совету друзей, прочие пятьдесят глав «Сравнительной истории сексуальных отношений», нетленного творения почившего в бозе супруга; прочитав, убрала столь взрывоопасный фолиант в резной, итальянской работы, ларец.
Среди научных трудов, когда-либо издававшихся на данную тему, трактат барона Бюссенхаузена оказался едва ли не сенсацией, найдя благодарного читателя среди самой разномастной публики: от обыкновенных завистников до угрюмых ученых мужей. (Сокращенный перевод на английский стал подлинным бестселлером.) С точки зрения предводителей исторического материализма, книга — не более, чем злобное опровержение Энгельса. Для теологов — сочинение лютеранина, который на песке вселенской скуки рисует круги чарующей преисподней. Психоаналитики — о счастливцы! — с головой погружаются в исследование двух тысяч страниц мнимых глубин подсознания и вытаскивают на свет Божий всевозможные гнусности: Бюссенхаузен — развратник, переводящий на свой безликий язык историю терзаемой безумными страстями души. В общем, всякая белиберда: либидо, сновидения, тайное чувство вины, — все, что обычно говорят и о примитивных связях, и о деликатном и триумфальном процессе сублимации.
Немногочисленная группа специалистов-антропологов вообще отказалась называть Бюссенхаузена коллегой. А вот литературные критики превознесли его до небес. Они единодушно признали, что книга создана в жанре романа, и не поскупились на яркие сравнения с Марселем Прустом и Джеймсом Джойсом. По их мнению, барон предавался бесплодным исканиям, теряя время в спальне супруги. Сотни страниц повествуют о блужданиях чистой, слабой и полной сомнений души по пылающему граду любви и супружества, граду Венеры, по ледяным пещерам монахов-затворников.
Как бы там ни было, а пока все не улеглось, наиболее преданные друзья поставили вокруг замка Бюссенхаузена незаметный, но надежный заслон, хранящий покой в доме от всевозможных, дурных и радостных, известий. В опустевших покоях баронесса принесла в жертву одиночества свои прелести, — еще не увядшие, несмотря на осеннюю пору жизни, в которую вступила их хозяйка. (Она — дочь знаменитого энтомолога, уже покойного, и поэтессы, еще здравствующей.) Наверное, любой читатель сможет найти в книге барона нечто для себя любопытное. Например, в глубокой древности брак был наказанием, которое налагалось на пары, нарушившие табу эндогамии. Став узниками супружества, виновные страдали от неотвратимости полной доступности и откровенности семейных отношений, в то время как их родственники и друзья безответственно предавались всевозможным, самым изощренным любовным утехам.
Бюссенхаузен с тончайшей прозорливостью определяет брак как характерную черту вавилон— ской жестокости. Его воображение достигает завидных высот, когда он описывает древние ассамблеи Самарры — до эпохи Хаммурапи. Племя жило весело, без предрассудков, охотничью добычу и урожай распределяли между всеми по справедливости, наживали общих детей. А те, кто страдал от преждевременной и недозволенной тоски по собственности, приговаривались к тяжкому наказанию — обжорству: виновный должен был есть еду не до полного насыщения, но до полного изнеможения и отвращения.
Объяснить психологию современных людей той давней эпохой — задача, которую барон решает, так сказать, походя. Человек принадлежит к породе животных, что жаждет аскетизма. И брак, который первоначально был чудовищным наказанием, обернулся вскоре вдохновенным упражнением для невротиков, бездумным времяпрепровождением для мазохистов. Но барон не останавливается на этом. Добавляя, что цивилизация, затягивая путы супружества, поступила очень хорошо, он приветствует стремление всех известных религий перевести брак в сферу духовную. И говоря о длительном общении, утверждает: две души получают возможность максимально отшлифовать друг друга либо перетереть друг друга в пыль.
«Наукой доказано: брак есть доисторическая мельница, в которой каменные жернова, вращаясь безостановочно, перемалывают сами себя, до самой смерти». Это — дословная цитата. Не будет лишним добавить, что трепетной душе верующего автора, такой мягкой и податливой, баронесса противопоставила свой жесткий нрав, стальной характер, нечто от валькирии. (В эти часы, на ложе, в полном одиночестве, вдова воссоздает перед своим мысленным взором неосязаемые видения барона, перетертого в пыль.) Разумеется, книгой Бюссенхаузена можно было бы легко пренебречь, если бы она была лишь собранием глупостей человека, который щедро делится своими заблуждениями по поводу того, как же мы сможем спастись, и не имеет ни малейшего понятия о чужой душе; человека, который оставляет нам право умирать жертвами отвращения, лжи, мелочной злобы и черной меланхолии. Барон опирается на массу фактов, хотя и отступая всякий раз от предмета разговора. На самой рискованной странице мы видим, как он с головокружительной быстротой падает в пропасть фантазии и вдруг появляется перед нами с очередным неопровержимым доказательством в руках, очередным фактом человека, спасшегося после кораблекрушения. Чего только стоит пассаж о проституции наидобрейшей Малиновской на Маркизских островах и Альфе Тео-дорсене, служителе Венеры в насквозь промерзшей деревне лопарей. Отнесемся с уважением к его выводам. Если барон и ошибается, то нам следует признать, что и современная наука — сколь это ни странно — согласна ошибаться вместе с ним. В этом страстном произведении сочетаются неуемное воображение Леви-Брюля, острота Фрезера, точность Вильгельма Эйлерса и изредка археологическая сухость какого-нибудь Франца Боаса.
Безусловно, научная строгость барона довольно часто изменяет ему и тогда появляются тягучие, студенистые главы. Чтение превращается в каторгу, невыносимо тяжелую, когда фальшивая голубка Венеры бьет крыльями летучей мыши или когда слышен шорох волн Пирама и Фисбы, которые подтачивают, каждый со своей стороны, разделяющую их перегородку. Ничего не остается, как только извинить промахи человека, который провел тридцать лет на мельнице с женщиной-жерновом, от которой его отделяют многие градусы по шкале человеческой крепости.
Пропустив мимо ушей скандальную и торжественную тарабарщину о том, что произведение барона — новое (пусть даже и фигово-порнографическое) слово во всемирной истории, мы объединились в небольшую группу избранных мужей, нашедших в «Сравнительной истории сексуальных отношений» обширную домашнюю эпопею, где верх всегда берет женщина троянской закалки. Изумительная женщина, в которой честь изнемогает под гнетом тысяч и тысяч пагубных дум и к которой обращено посвящение, набранное изящным шрифтом «германика» на двух листах: баронесса Гунхильд де Бюссенхаузен, урожденная графиня Магнебург-Хоненхайм.
1952