Глава 1

Пятнадцать лет прошло с тех пор, как Данте Алигьери был изгнан с родной земли. Шли последние дни сентября 1316 года, когда флорентийский поэт был застигнут врасплох и схвачен в своем убежище в Вероне. Стояла холодная ночь, иногда накрапывал дождь ― так бывало сутками уже очень долгое время почти по всей Европе. Прошедшее лето, которое с грустью можно было назвать испорченным, отличалось непрерывными и обильными дождями. Весь западный мир превратился в залитую водой землю, на которой едва можно было пахать, сеять и собирать урожай. Лютый голод поразил всю Европу от севера до Средиземноморья, и каждый десятый фламандец умер от голода. В крупных городах, например в Париже, люди умирали прямо на улицах и площадях. Некоторые астрологи утверждали, что комета, которую видели в небе в 1314 году, предвещала это ужасающее бедствие, которое, несомненно, было проклятием для порочных стран Западной Европы.

В тот день Данте вышел прогуляться по улицам Вероны. Так он обычно старался прогнать гнетущие мысли об изгнании и о жутких снах, которые в последнее время настигали его в любом убежище, где пыталось отдыхать его тело, даже в кровати. Покинув свое пристанище во дворце хозяина Вероны ― он жил там уже много лет, чувствуя, как горек чужой хлеб, ― Данте всегда выходил пройтись по улицам старого, еще построенного во времена древних римлян города, чтобы посмотреть на далекий силуэт развалин античного театра. Звон колоколов объявил о конце дня, когда поэт в задумчивости остановился около Каменного моста, глядя на скудно освещенные луной темные воды Адидже. Он часто стоял здесь, вспоминая другие времена: пред глазами вставал Арно, блистающий в лунном свете. Воспоминания, острые, словно бритва, подтачивали его душу, а теперь они доставляли особенно сильную боль: ведь он почти окончательно решил никогда не возвращаться на родину, где его ждал смертный приговор. Поэт тогда отрекся от своих политических стремлений и жил в страхе потерять последние надежды, возлагаемые на императора Генриха VII (пока три года назад эти надежды не умерли вместе с Генрихом)… Он был погружен в свои мысли, а потому не заметил готовящегося нападения. Поэт едва смог различить три или четыре человеческих фигуры, закутанных в плащи: небо потемнело над его головой, затянувшись мантией из черных облаков. Данте лишь отметил, как скоро это произошло, так что теперь стало почти ничего не видно и пытаться что-либо разобрать было пустой тратой времени.

В первый момент он подумал, что убийцы, наконец, пришли за ним. С душевной болью, которая его постоянно мучила, он оценил расстояние, разделявшее его и нападавших, и понял тщетность любой попытки спасения. Столько лет бесплодной борьбы и увядших надежд, так далеко от тех мест, где он родился! Столько потребовалось пережить, чтобы здесь, на пустынной улице чужого города, быть убитым несколькими злодеями, которые ничего не знают о мучительной боли, пронзающей его изнутри. Ему пятьдесят один год, и он устал бегать, бороться с кошмарами по ночам. Он чувствовал себя глубоко несчастным, из-за того что заставил своих детей жить в мучительном изгнании и переносить все тяготы его бесчестья. Он знал, что должен был оставить жену во Флоренции, которая теперь для него превратилась в запретную землю. Он уже смирился с собственной ничтожностью и приготовился отдать душу Создателю. Покрыв голову капюшоном, который он снял прежде, чтобы легче дышалось, поэт начал бормотать молитву.

Однако при слабом свете луны Данте вдруг понял глупость своих размышлений. Он может продолжать сокрушаться о своей горькой участи, а может побороться за жизнь. Флорентиец сделал несколько шагов навстречу этим подозрительным типам, которые повели себя совсем не так, как он предполагал. Они набросились и схватили его. Но если он встретил обыкновенных грабителей, то какой интерес они могут испытывать к нему? Они, скорее всего, напали бы, а потом бросили бы его умирать в каком-нибудь укромном месте. Но это годится только в отношении незнакомца или путешественника, случайно заброшенного в эти места. Его же, как известно, защищает могущественный сеньор Вероны Кангранде делла Скала.

Данте набрал побольше воздуха в легкие. После этих размышлений он почувствовал в себе новые силы. Он вслушивался в темноту, напрягая все свои чувства; он слушал ― и в нем рождалось желание выть. Однако те, что напали на него, хранили молчание. Они крепко схватили его за руки и так быстро сбили с ног, что ему удалось даже увидеть свои ноги в воздухе.

Но это был еще не конец для Данте. Преступников поджидала двухколесная повозка. Данте закинули внутрь, разбойники залезли вслед за ним. Единственным словом, которое прозвучало, был приказ вознице; слово наполнило светом мрак, в который погружался поэт. Он пытался понять, что, в конце концов, с ним произошло.

Одно-единственное слово, поспешное «Вперед!», ничего не прояснило. Но было кое-что, отличающее голос, произнесший это слово. Неприятный, развязный тосканский акцент флорентийца.

 

Глава 2

После всего произошедшего он решил поразмышлять об этом. Данте хотел сам для себя расставить все по местам, разложить по полочкам детали этого похищения. Повозка, в которой его везли, ― а он сидел между двумя похитителями, причем на голову ему надели мешок ― двигалась по каким-то улочкам Вероны. Повозку тащили два вола, и к Данте приближалась пока дальняя, но все более очевидная участь ― Флоренция. Правители его неблагодарной родины ― те, которых Данте открыто записал в ряд «самых невежественных тосканцев, бесчувственных от природы и от разврата», ― должны были рискнуть протянуть свои щупальца к самому сердцу могущества семьи делла Скала, чтобы похитить его ― одного из самых охраняемых людей. И все эти труды только для того, чтобы потом отрубить ему голову на одной из флорентийских площадей, на хорошо видимом гражданам города эшафоте, чтобы наполнить до краев его глаза оскорблением чести. Так же несколько лет назад были оскорблены его уши, когда глашатаи выкрикивали на всех улицах города несправедливые и лживые обвинения в мошенничестве. Данте обвинили в том, что, будучи приором, членом высшего органа исполнительной власти флорентийской республики, он растратил общественные средства.

Смертный приговор, уже второй, был вынесен Данте всего год назад, сразу после того как Алигьери отклонил предложение о помиловании на оскорбительных условиях. Его упрямство и гордость остались несломленными, даже больше ― были вознаграждены. Если в 1302 году патриотов сжигали на костре, то теперь его решили убить, отрубив голову, ― эту смертную казнь сохранили для дворян. Кроме того, та же участь ждала и его сыновей.

В любом случае Данте пугала неописуемая смелость флорентийцев, их готовность к риску угнетала его душу: ведь политическая ситуация во Флоренции в 1315 была году сложной, и поэт в своем вынужденном уединении полагал, что в этих обстоятельствах у флорентийцев много других забот, помимо ловли одного беглеца. До него не должно было быть дела даже подесте, Раньери де Заккариа, который подписал этот смертный приговор.

С 1313 года угроза со стороны императора Священной Римской империи Генриха Люксембургского угнетала мятежные города в его владениях, среди этих городов была и Флоренция. Флорентийцы решили отречься от его правления и на пять лет признали сеньорию неаполитанского короля Роберта, происходившего из французского рода Анжу. С неожиданной смертью императора Генриха угроза полностью не исчезла. Теперь она воплотилась в старом главнокомандующем войсками Генриха, воинственном Угучионе делла Фаджиола. Он был хозяином Пизы и Луки и готовился напасть на своих врагов-флорентийцев, но был разбит в битве при Монтекатини в августе 1315 года. Несмотря на это, опасность стала даже больше, когда этот самый Угучионе был изгнан из своих владений молодым соперником Каструччо Кастракани, которого прославляли как нового Филиппа Македонского или Сципиона Африканского.

Хранителем мира оказался Роберт, который гарантировал городу покой, но характер самих флорентийцев делал невозможным мир между горожанами; так что теперь внутренние противостояния соперничали по силе с внешними угрозами. Данте знал, что летом Роберт послал своим наместником во Флоренцию графа Гвидо Симона де Баттифолле, который прежде, в 1311 году, в замке Поппи, в Казентино, к радости Данте, никогда не мешал его литературной работе. Данте не видел ничего странного в том, что служивший ранее императору неудачник Гвидо так быстро превратился в защитника интересов недавнего врага императора ― короля Роберта. Гвидо относился к роду графов Гвиди, печально известных своими политическими принципами и убеждениями, менявшимися от зимы к лету. Так что граф примыкал то к гибеллинам, защитникам прав императора на итальянский полуостров, то к гвельфам, их противникам. Он преследовал только собственные интересы, потому что быть гвельфом или гибеллином теперь значило больше, чем просто обладать свободной политической или идеологической позицией. Обычно этот выбор был предопределен традициями семьи, которая относилась к той или иной партии, или, что еще более важно, естественными тенденциями в городе, в котором жил человек. То есть любой гражданин, если не подчинялся общему курсу, избирал изгнание, потерю состояния и все остальные неприятные последствия.

Хотя Гвидо намекал на германское происхождение обеих партий, вспоминая об имперских притязаниях Фридриха II Барбароссы, короля Сицилии, заявленных в XIII веке, на практике было вовсе не так. Границы мира были такими хрупкими, что из-за меняющихся поветрий отдельные люди или целые группы переходили из клана в клан добровольно или подневольно, как поступили графы Гвиди или как это случилось с самим Данте. Изгнанный из Флоренции, он был вынужден вступить в союз с другими изгнанниками и сблизился с гибеллинами, которых на его родине было мало.

Повозка остановилась, прервав размышления Данте. Он напряг слух, стараясь уловить хоть что-нибудь из происходящего снаружи. Но ему не удалось ничего разобрать в бормотании говоривших. Данте решил, что они подъехали к воротам. Поэт знал, что стражники днем и ночью стерегут выходы из Вероны и что нет ворот, которые охранялись бы без оружия. С грустью он понял, что солдаты правителя Вероны за несколько флоринов не станут интересоваться личностью кого-то под капюшоном, путешествующего в повозке таким странным образом. Волы снова двинулись с места, прошли через ворота мимо вознагражденного безразличия подкупленных стражников, и тут же разразился ливень. Долгое и трудное путешествие, более ста шестидесяти миль переезда без надежды на спасение, должно было завершиться непредвиденным возвращением Данте на родину.

 

Глава 3

Путешествие обещало быть нелегким уже с самого начала. Злодеям, захватившим Данте, надо было как можно скорее удалиться от Вероны, пока никто не заметил исчезновения оберегаемого сеньором поэта. Это был безумный ночной бег без остановки и передышки по грязным дорогам, проходящим вдалеке от античных римских и более оживленных дорог, которые были в лучшем состоянии.

Группа направлялась к Болонье, разрывая тишину ночи скрипом повозки и частыми жалобами недовольных животных, которые, к отчаянию поэта, продолжали тянуть повозку вперед. Большие чадящие свечи отмечали направление, но этим отметкам было невозможно следовать. Плащи защищали участников предприятия от сильного дождя. Когда же он еще усилился, похитители стали искать убежище под каким-нибудь деревом или в пещере. Внезапный грохот грома и дрожь земли заставили животных беспокоиться. Но едва гроза приутихла, группа снова двинулась в путь. Данте страдал от жестокости своих врагов, но его тело мало-помалу переставало мучиться от выпавших на его долю лишений. Он тяжело покачивался, толкая своих похитителей, которые, сидя по обе стороны от него, пытались сохранить равновесие и бормотали сквозь зубы проклятия. Данте, почти свыкшийся с капюшоном, различил среди прочего бодрость в голосах этих людей. Они были одержимы энтузиазмом, достойным лучшего применения. Иногда поэту казалось, что тьма вокруг него сомкнулась навсегда.

Повозку подбрасывало на кочках, и поэт вынужден был прижиматься то к одному, то к другому похитителю. Он постепенно перестал размышлять над происходящим и упал в объятия глубокого сна, дремать начинали и те, кто вез его. Это была настоящая проверка на стойкость: как не заснуть всем в одном месте в одно время. Данте Алигьери уже несколько недель был неспособен спать целую ночь даже на нормальном перьевом матрасе: неясные кошмары преследовали его. А вот теперь он погрузился в сон: несмотря на страх и тоску, негодование и ненависть, гнев и бессилие, холод, сырость и усталость, дрожь и дождь, грохот грома, несмотря на уверенность в том, что это его последняя ночь в этом мире.

 

Глава 4

Данте проснулся, почувствовав тепло солнечных лучей на веках. Он открыл глаза и подумал, что прошла тысяча лет с тех пор, как он в последний раз видел свет. Но он все еще сидел в сырой повозке, стоявшей в тени деревьев, и вокруг никого не было. Он снял капюшон, привстал и осмотрелся. Два человека грубого вида, похожие на крестьян, сидели у костерка и кипятили воду или что-то варили. Данте решил, что это двое из тех, кто выкрал его из Вероны. Хотя оба похитителя заметили, что их пленник проснулся, они его не схватили, не связали веревками, не сковали, они даже не шевельнулись. Оба продолжали заниматься своим делом перед огнем. Очевидно, они знали: Данте понял невозможность побега.

По положению солнца поэт заключил, что еще несколько часов до полудня. День только начался. По крайней мере, больше не шел дождь, это было немало, и Данте это оценил, намучившись от холода. Он бы замерз в мокрой одежде, если бы его не покрыли толстым шерстяным одеялом, сухим и теплым. Судя по всему, они сейчас должны были находиться где-то на бесконечной равнине По, простиравшейся между горными вершинами Альп и Апеннин. Несмотря на то что группа всю ночь двигалась вперед, путь был труден, и вряд ли они находятся на расстоянии многих миль от Вероны. Дикая местность мешала точно определить их положение, как и проехать по следам беглецов. Поэт предположил, что еще не прошло достаточно времени, чтобы кто-то в Вероне заметил его исчезновение. А это означало, что его персона не представляла собой, по сути, какой-то ценности, как воображал поэт в последнее время. Постоянное преследование изменило характер Данте. Для того чтобы его исчезновение стало причиной тревоги, должно было пройти время, которое, однако, сделает невозможным его возвращение.

Данте, почувствовав себя значительно лучше, снова посмотрел на своих стражников. Дородные и с виду сильные, эти люди, похоже, привыкли к самым суровым условиям жизни. Их одежда была грязной, и они казались очень уставшими. Если прошлой ночью эти люди были олицетворением неизвестной угрозы, безликой агрессии, то теперь они приобрели конкретный облик. На лицах похитителей отражалось лишь желание восполнить естественные потребности ― поесть и поспать. У обоих была притуплена воля, оба привыкли подчиняться приказу, даже если он не соответствуют ни закону человеческому, ни закону Божьему. У похитителя по имени Микеле ― или Микелоццо, как его называли приятели, ― в черных глазах не было даже слабого отблеска доброты. Это становилось особенно заметно, когда он улыбался, напоминая глупую корову. Сейчас этот человек казался большим и мирным животным, спокойным зверем, но по приказу мог бы вырвать у человека позвоночник. Таким образом, он не представлял собой ничего интересного, в отличие от другого парня ― Бирбанте. Его курчавые волосы были черны как смоль, его манеры были грубыми, а взгляд светился злобой; на его лице застыла дикая гримаса: выдвинутая вперед верхняя челюсть, тощая и грязная, превращала его в безобразного урода, излучавшего жадность и злобу каждой своей черточкой. Те, кто возвращал теперь Данте на родину, были превосходными машинами для убийства; они сохранили ему жизнь, хотя могли бы уничтожить поэта одним движением руки. Похоже, похитители собирались получить за него вознаграждение от хозяев Флоренции.

Неожиданное движение за спиной поэта прервало его размышления. Он повернулся и увидел еще двух человек, достававших пищу из мешков. Неожиданно перед взглядом Данте возник третий похититель, который принес воду, чтобы напоить волов. Без сомнения, он был возницей. Похоже, этот человек не имел ничего общего с остальной группой, он попросту был нанят, чтобы перевозить странных людей, занятых непонятными делами. Данте решил, что возница не может быть членом банды похитителей. Да и они, если быть точным, тоже являлись только исполнителями, существами для поручений. Руководили всем другие лица.

Предположения Данте не замедлили оправдаться. Его безнадежное состояние усилил стук копыт. Из чащи выехал всадник, а провожатые поэта совсем не удивились и не испугались, они просто смотрели в сторону леса, ожидая, что через некоторое время оттуда кто-то покажется. И этот кто-то сильно отличался от того, кого Данте ожидал увидеть во главе этой группы.

Пока он приближался, поэт перевел взгляд на его подручных. Не было никаких приветствий, никакой фамильярности или панибратства. Они даже не поздоровались. Превосходство неизвестного, который приближался на лошади, было таким очевидным, что Данте понял: в руках именно этого человека оказалась его судьба. Всадник был очень молод ― по меньшей мере, лет на двадцать моложе поэта. Он двигался с завидной грацией, и в его фигуре угадывались несомненная ловкость и сила. Казалось, что между ним и его подручными, выходцами из стада плебеев и крестьян, пролегла непреодолимая пропасть. Помимо всего прочего, широкий плащ не мог скрыть в нем сноровку бывалого воина: он сидел в седле, скрестив руки, спина оставалась идеально прямой, а от зоркого глаза, казалось, ничто не могло укрыться. Под его темным изношенным плащом угадывались очертания шпаги и длинного острого кинжала, «мизерекордия», подобного тем, которые используют наемные убийцы на полях сражений, чтобы добивать раненых.

Всадник торжественно, даже церемониально, приблизился к Данте на расстояние вытянутой руки. Он молчал, ни одна черточка не шелохнулась на его лице. Он просто приблизился, чтобы рассмотреть пленника. После этого он тоже не произнес ни слова. Присутствие этого сильного юноши произвело впечатление на старого поэта-скитальца, закаленного в бесчисленных политических баталиях. Незнакомец созерцал его с неподдельным любопытством, словно всегда хотел сделать это ― рассмотреть поэта с такого близкого расстояния. Данте заметил в его глазах боль, горечь человека, тяготящегося неизвестной заботой. Не было сказано ни слова, и, когда молчание достигло высшей точки, всадник повернул коня и подъехал к своим сообщникам; те, с усталым вздохом отвели взгляд от огня.

Юноша бросил несколько скупых фраз, и ему ответили тоже без какого-либо выражения чувств. Однако короткие инструкции достигли ушей Данте. Всадник снял со своего седла один из мешков, набитый чем-то, и бросил его Микелоццо. Без лишних движений, не пытаясь продолжить разговор, он дернул поводья и умелой рукой направил лошадь к лесу. На прощание он повернулся и мельком посмотрел на Данте, у которого от этого холодного и сурового взгляда кровь застыла в жилах. Всадник быстро скрылся там же, откуда и появился.

Микелоццо со странной улыбкой, почти любезной, приступил к исполнению указаний своего таинственного хозяина. Он делал это молча, бесстрастно, будто имел дело с чем-то неживым, например с дорогим камнем, которым отделывали фасады храмов в Италии. Казалось, похитители не собираются разрушать стену молчания, которую они возвели между собой и пленником, поддерживая с ним почти уважительную дистанцию. Данте подумал, что они, наверное, получили указания, что делать дальше. Они, похоже, действовали строго по приказу: контакты с пленником им были запрещены. Микелоццо принес Данте мешок, сброшенный всадником. Внутри оказалась крестьянская одежда, не слишком отличающаяся от той, в которую были одеты сами похитители, подходящая поэту по размеру, но не по достоинству. Однако это была сухая одежда из шерстяной ткани, темной, некрашеной, но толстой и теплой. Данте было предложено переодеться. Проще говоря, его ограбили, заставив снять дорогой плащ с кожаным капюшоном и надеть крестьянский наряд. Чулки он натянул поверх своих, капюшон и соломенная шляпа завершили его преображение. Микелоццо вернулся на свое место к огню. Он готовил суп из овощей, безвкусный, но горячий, напомнивший Данте большой котелок с «травяной водой», которую братья ордена Святого Франциска раздавали беднякам у ворот своих монастырей, добавляя к этому пойлу жуткое подобие черного хлеба, приготовленное из проса и овса.

 

Глава 5

Передышка длилась недолго. Как только солнце миновало зенит, похитители зашевелились, и Данте понял, что путешествие продолжается. Погода снова испортилась. Они пустились в путь под ливнем. Все обещало стать еще хуже и печальнее. Данте, отказавшийся от мыслей о бегстве, жалел, что ему не завязали глаза: он не хотел видеть, как повозка скользила по грязи, почти плыла. Хотя тусклый солнечный свет и проникал сквозь тучи и сплошной полог воды, дождь не позволял рассмотреть местность. Данте спросил себя, как эти люди могут так спокойно ехать по бездорожью. Ведомые знающим погонщиком, который, казалось, вырос в этих местах, они шли не наугад ― они точно знали, куда держат путь, и не могли заблудиться.

Иногда поэт видел, что вода бежит бурными потоками рядом с колеей, по которой только что проехала их повозка. Наводнения были такими частыми на обширной равнине По, что грозили катастрофическими последствиями.

Непрекращающийся ливень разрушил виноградники. Даже если бы к ним удалось подобраться, урожай оказался бы погубленным дождями. Данте представил себе картину всеобщего опустошения: разрушенные потоками грязи мосты и дома; разбухшие трупы животных, плавающие в воде; целые семьи, схватившиеся за одно дерево и борющиеся с водными потоками. Хотя обычно они погибали гораздо раньше ― вместе со всеми своими скудными пожитками.

Поэт очень боялся, что с их повозкой может приключиться что-то подобное, и все ждал, когда они выедут на твердую дорогу, ведущую во Флоренцию. Он не думал о том, что дождь скоро прекратится и будет так холодно, что вода в реках замерзнет. Зимой, в январе или феврале, повозки могли спокойно ездить по твердому льду. В годы, когда дожди были обильными, говорили, что дерзкий путник может по льду пройти от Феррары до Тревисо.

Таинственный предводитель, который возглавлял группу, время от времени появлялся. Он разговаривал с возницей и снова исчезал, оставляя след, по которому точно и очень медленно шла повозка. Данте размышлял об этом странном человеке. За похищение благородного, образованного, известного пленника мог взяться наемник, профессионал, работающий за деньги. «Очень молод», ― подумал Данте. И, судя по акценту, флорентиец. Не может быть, чтобы среди благородных флорентийцев не нашелся человек, подходящий для исполнения такой задачи.

Действительно, очередное изгнание тосканских гвельфов и гибеллинов в течение последних пятидесяти или шестидесяти лет увеличило численность наемников. Те, кто не смог вернуться на родину, стали наемными солдатами. Но этот молодой серьезный человек не был похож на простолюдина. Воин ― да, но придворный и городской дворянин. Возможно, избранный потомок одного из могущественных семейств, поддержанных флорентийским правительством черных гвельфов; отпрыск Спини, Пацци, делла Тоза или кого-то другого из узурпаторов города. Может быть, ему выпало исполнять эту миссию просто по жребию. Или молодой человек решил проверить свою удачу, укрепить свое положение, хорошо справившись с такой рискованной миссией, направленной против одного из самых прославленных противников Флорентийского государства. Этот юноша все рассчитал: он следил за поэтом, продумал путь, нанял людей и, избегая присутствия любопытных или нежелательных свидетелей, приводил их в подходящие пристанища, вроде того трактира, в который они пришли перед сумерками. В другой раз это был большой нескладный полуразрушенный дом с сараем, который когда-то должен был служить конюшней.

Они покинули это пристанище с первыми лучами солнца, пока храмы и монастыри звоном славили новый день. Миновал еще один день, а обстоятельства изменились мало. Повозка медленно ехала по почти, полностью затопленной долине По. С приходом ночи они увидели текучую массу великой реки. Хотя во многих местах местность размыло дождями, было очевидно, что там, где остановилась на ночлег группа, ничего не случится; это было вблизи Остиглии, освоенной еще античными римлянами. Похоже, похитители должны были ночью перейти реку вброд. Поэтому они снова зажгли большие восковые свечи, и Данте пустился в опасный путь почти впотьмах, под дождем.

Сгорбившись, Данте смотрел на бурлящий речной поток под ногами и думал, что другой берег недостижим и что приближается, похоже, конец приключения.

 

Глава 6

Данте ошибся. Это не было концом приключения, он напрасно боялся. После опасной переправы группа продолжала свой путь к маячившей далеко впереди Флоренции. Много трудностей было за время пути. И очень мало слов. К однообразию дней и ночей, наполненных душевными страданиями, Данте привык. Поэт был человеком молчаливым и размышляющим. Его не тяготило вынужденное возвращение, происходившее таким образом. Данте почему-то не чувствовал себя униженным сложившейся ситуацией, он устал от постоянных скитаний и неизвестности. Он даже не удивился тому, что не встретил в эти утренние часы ни одной живой души. Все шло так же монотонно, пока перед прибытием в Болонью не произошел первый инцидент, достойный упоминания.

Возможно, они были уже далеко от Вероны, или по какой-то другой причине, но они стали устраиваться на ночлег в трактирах и на постоялых дворах. Конечно, это не были приличные заведения, дающие кров путникам. Эти постоялые дворы находились в стороне от проторенных дорог и мало чем отличались друг от друга: полуразрушенные здания, наполовину засыпанные землей, во многих всего одна комната, уставленная бочонками, в некоторых ― две или три, заваленные грязным барахлом. Кое-где сами хозяева трактиров были грабителями и мошенниками, поэтому среди их постояльцев преобладали такие же типы; и все были мастерами разбавлять вино и молоко. Там никто ни о чем не спрашивал; никого из обитателей этих грязных мест не волновала чужая судьба.

В основном, они были преступниками и стояли вне закона во всех смыслах; их интересовало только то, чтобы остаться на свободе. Поэтому Данте не мог ни на что надеяться; во всяком случае, ни на что хорошее: надо было думать, как защититься от них.

Присутствие этих ничтожеств было доказательством того, что поблизости есть хороню населенный город. Днем все эти люди промышляли на улицах и площадях в поисках денег и куска хлеба. Неестественно улыбаясь, они скрывали свою ненависть. Ночью, когда ворота закрывались, горожане погружались в праведный сон, а негорожан выметали наружу, словно кучу навоза. Тогда они показывали другое свое лицо. Это были бродяги, занятые сомнительными делами, искатели приключений, паломники, странствующие музыканты, мимы, шуты, фокусники, игроки и мошенники разного рода, кантасторий, ремесленники и бродячие торговцы, воры, сумасшедшие священники, ожесточенные постоянными крестовыми походами, аптекари, коробейники и проститутки ― все они нагромождались локоть к локтю в логовищах, подобных тому, где теперь остановился Данте. Но существовали еще более отталкивающие тины: голодные, обозленные из-за потерянного урожая крестьяне, профессиональные попрошайки, разорившиеся ремесленники, сироты, больные бездомные, некоторые с отвратительными гнойными язвами и проказой, вдовы, матери с тощими детьми на руках. Всем им не было места даже на таких постоялых дворах, и они оставались ночевать под открытым небом; безучастные к проливному дождю пли морозу, они ждали рассвета, который позволял снова умолять о милосердии, хотя мало кто выживал дольше нескольких недель или месяцев.

Данте удивленно смотрел спектакль, разыгрывающийся перед его взором. Эти персонажи были похожи на животных, а не на людей. Мир безудержных удовлетворенных желаний, поиски удовольствия без меры. Данте перестал думать о высших материях, когда вокруг него оказались люди, похожие на грубых животных, заботящиеся о пропитании и о насущных потребностях, стоящие за гранью политики и философии, такие далекие от интриг, в которые, хотел он того или нет, Данте столько раз был втянут. Данте Алигьери, погруженный в создание грандиозной поэмы, охватывающей небо и землю, не знал, что в его собственной стране можно встретиться с настоящим адом. Эта реальность ввергала его в ужас, в полнейшую апатию, но не о своей судьбе он думал, а о судьбе всей Италии.

Если кто-то и чувствовал себя среди этих людей как рыба в воде, то это Бирбанте. Его глазищи лучились от удовольствия. Его взгляд следил за игральными костями и картами, которые падали на столы там и тут. Едва ли он был готов следовать приказу оставаться рядом с пленником. И это могло стать причиной опасного инцидента.

Они должны были быть не слишком далеко от Болоньи, города, в котором Данте когда-то часто бывал и в который он возвращался теперь в таких враждебных ему обстоятельствах. На постоялом дворе, куда вошла их группа, вино лилось рекой, следуя латинской максиме, которая гласила: «Prima cratera at sitim pertinet, secunda ad hilaritatem, tertia ad voluptatem, quarta ad insaniam». Очевидно было, что здесь уже перешли к четвертому состоянию. Пьяные забулдыги пели громкими голосами гимны странствующих студентов, популярные среди противников dolce stil nuovo, распространенного среди флорентийцев и некоторых поэтов. Там были простые рифмы, шутливые пародии на вульгарной латыни, которой пользовались на постоялых дворах; песни пьяниц, распутные, иногда вдохновленные классиками, вроде Катулла или Овидия.

Среди этого хаоса, под пьяные выкрики и скандальные песни, наполовину раздетые продажные женщины предлагали свои услуги. Это были дешевые проститутки, и в них не было ничего привлекательного.

Одна из этих женщин с обнаженными обвисшими грудями и спутанными волосами приблизилась к Данте, который сидел, полуприкрыв лицо, на скамье в глубине трактира между двумя своими охранниками. Она сняла капюшон со смущенного поэта, и тот не смог скрыть гримасу отвращения и ужаса перед позорной торговлей плотью, которая происходила во всех углах этой комнаты. В тот же миг Микелоццо дал волю своей мощной руке: он стукнул проститутку, и она отлетела на несколько шагов. Она упала, ее скудная одежда задралась, непристойно открывая особенности ее пола взгляду остальных.

Бирбанте, следивший за этой сценой со злобной улыбкой, вскочил, словно на пружине. Он схватил проститутку и потащил ее за собой, зигзагами двигаясь между веселыми и ничего не соображающими пьяницами к дальнему углу, где несколько куч соломы заменяли кровати.

Вино и атмосфера разгула заставили Бирбанте наконец поддаться низменным инстинктам, забыть все принятые в группе правила. «Non fecit ebrietas vitia, sed protahit»,― сквозь зубы процитировал Данте Сенеку, пытаясь забыть о своей участи. Другой его охранник с постоянной непонятной улыбкой на устах оставался на своем посту рядом с поэтом. Данте дремал; он несколько часов провел в забытьи среди чужих сдавленных криков, хрипов и кашля, отрыжки, пускания газов и храпа. Огонь больших восковых свечей постепенно слабел, оставляя тучи копоти, которые раздражали глаза и горло. Данте время от времени испуганно открывал глаза, словно ему впервые приходилось ночевать в подобном месте.

Неожиданно его разбудил чей-то удар. Перед ним, сжимая рукоять шпаги, возник молодой кабальеро, предводитель группы; его глаза сверкали от бешенства. Юноша направился в тот угол таврены, где Бирбанте праздновал хриплыми звуками животное удовольствие, полученное от женщины, лежавшей рядом с ним. Фигура молодого человека загородила Данте обзор. Он подошел к Бирбанте, наклонился, отбросил полуголую визжащую женщину в сторону, потом схватил Бирбанте за шиворот и несколько раз ударил его по почкам. Потом молодой человек отпустил своего подручного, и тот засеменил к Данте и Микелоццо. Через мгновение он уже сидел рядом с испуганным Данте. Поэт постепенно успокоился и начал размышлять. Его занимало неожиданное появление таинственного кабальеро. Уходя, молодой человек встретился взглядом с Данте, и тот понял, что под покровом ночи бежать не удастся. Мельком поэт заметил, что Бирбанте, с ненавистью стиснув свои немногочисленные зубы, посмотрел на входную дверь и поднял правую руку в знак повиновения.

 

Глава 7

Рано утром, с первыми лучами зари, группа отправилась в дорогу. Постоялые дворы, переполненные по ночам, пустели днем, потому что оставаться там становилось опасно: это вызвало бы подозрения. Разного рода бандиты могли попасться солдатам или стражникам из числа наемников на службе у какого-нибудь местного кондотьера, которые делали набеги на постоялые дворы в поисках вознаграждения за поимку приговоренного или желая воспользоваться услугами шлюх во время утреннего отдыха.

События прошедшей ночи не прошли бесследно, воспоминания о них носились в воздухе, и похитители начали свой путь в тяжелом молчании. Данте тоже почему-то нервничал, словно развязка вчерашних событий должна была вот-вот наступить. Драма разыгралась в полдень, когда снова появился всадник. Двухколесная повозка остановилась, и всадник подъехал к ним. Оставаясь в седле, никого не приветствуя, он подозвал к себе Бирбанте. Последний, словно сомневаясь, посмотрел на Микелоццо, который только презрительно пожал плечами. После этого Бирбанте спрыгнул с повозки и неуверенно направился к своему господину. Молодой кабальеро осыпал его грязными словами, которые изобиловали в просторечии тосканцев, а закончил свою речь настоящими угрозами. Побледневший Бирбанте не мог вставить даже слова извинения. Потом молодой человек неожиданно спешился и дополнил слова тем, что ударил тыльной стороной правой руки собеседника в лицо. Разъяренный Бирбанте выбросил вперед ладонь с зажатым в ней большим мясницким ножом, который выхватил из-под одежды, и бросился на противника. Тому удалось отскочить в сторону, но нож Бирбанте все же зацепил его левую руку. Потом быстрым и точным движением кабальеро повернулся, вытащил свой кинжал и одним метким ударом пронзил насквозь шею нападавшего.

Тело Бирбанте упало в лужу крови, а победитель с окровавленным оружием в правой руке и с глубокой раной в левой быстро пошел в сторону Данте. Данте решил, что к нему приближается смерть. Но молодой человек заговорил, его голос, хриплый и задыхающийся, чеканил слова в лицо Данте.

― Слушай, поэт! И хорошенько слушай, потому что я не буду повторять. Моя задача доставить тебя во Флоренцию. С Божьей помощью я это сделаю. Мне все равно, доставлю я тебя живым или мертвым, я готов на все.

Данте понял, что теперь именно от этого человека зависит его дальнейшая судьба.

 

Глава 8

После этого ужасного происшествия они продолжили путь в том же направлении. Началась вторая, совсем непохожая на первую, часть путешествия: теперь вокруг были горы ― последнее препятствие на пути во Флоренцию.

Останки неудачливого Бирбанте остались лежать позади, закопанные под деревом в лесу. Это была импровизированная могила глубиной в три фута. Теперь всем управлял Микелоццо. Он сквозь зубы пробормотал «Отче наш» на своеобразной латыни, на которой говорили простолюдины, и выцарапал грубый крест на коре дерева, под которым теперь должен был отдыхать его приятель ― вечно или пока животные ночью в поисках падали не откопают его. Лицо Микелоццо было серьезным, но на нем не было даже следа слез или сожаления. Это был человек, привыкший не обращать внимания на жизнь и смерть, всегда ступавший по тонкой линии, которая их разделяла, понимавший, что никто, даже молодой и могущественный, не сможет избежать смерти. Он не был зол на своего господина ― убийцу его друга, потому что жизнь ― это продолжительная борьба и боль поражения может сочетаться с уважением к победителю. Данте почти понял Микелоццо, его судьбу, отмеченную фатальной комбинацией небесных светил с доминированием Сатурна, который приговаривает людей к бесславному существованию, к служению, к прозябанию в нищете, к отсутствию счастья, к грусти и отверженности. Такое положение звезд определяло участь крестьян, используемых как приманка в чужой борьбе; среди благородных людей даже бытовала поговорка: «Крестьянин словно ореховое дерево: чем сильнее его трясешь, тем больше орехов он тебе даст». Имей Микелоццо другое происхождение, он смог бы стать верным вассалом.

В натуре Бирбанте трудно было подозревать что-то, кроме дурных намерений. Имей он благородное происхождение, не слишком бы отличался от тех, кто с помощью насилия получил положение во Флоренции. Он был похож на жестокого врага Данте Корсо Донати, храброго кабальеро, всегда готового к сражению и спору. А вот предводителя похитителей, человека, пролившего свою и чужую кровь ради своей миссии, Данте пока не мог понять. Это был суровый и упрямый человек, никто не мог возражать ему, угрожать, управлять им, даже пустив кровь из левой руки. Данте видел, что молодому человеку больно, радости в его глазах не было. Он не добыл себе славы этим человеческим трофеем, добытым в кровавой битве, которые стали частыми на итальянской земле. Война и ненависть были здесь не в новинку: во всех городах существовали армии, разные партии враждовали. Молодой кабальеро, похоже, питал отвращение ко всяким традициям, люди вроде него были необходимы для подавления опасного духа страны. И, хотя Данте был пленником юноши, он думал о нем с уважением; поэта подкупало его горячее желание довести дело до конца, даже если бы пришлось перерезать горло поэту или себе самому. В последнем Данте не сомневался.

 

Глава 9

Примерно через неделю после бегства из Вероны группа подошла к горам. Узнавая окрестности Мугелло, огромную перекопанную долину вдоль реки Сиеве, Данте яснее, чем прежде, понимал, что ждет его во Флоренции. Пройдя по этому зеленому ковру, покрытому речками, виноградниками и оливковыми деревьями, они вошли в каштановые леса ― это был последний этап путешествия до горы Сенарио. Не было странника, который, вступая в эти места, остался бы равнодушным к торжественности пейзажа. За их спинами остался Мугелло. Они шли вперед, им оставалось не более двенадцати миль. Впереди маячило темное пятно, в котором угадывались городские стены и высокие башни ― гордая Флоренция.

Хотя путь был еще неблизким, кабальеро дал последние указания вознице. После этого он галопом понесся вниз по холму. Чувствовалось, что развязка близка. На полпути всадник остановился, повернулся к ним и раненой рукой сделал жест, торопя их следовать за собой.

День выдался тяжелый, Данте был измучен дорогой. Места, когда-то такие знакомые и приятные для Данте, казались теперь чужими. Он словно открывал их заново, потому что смотрел на все другими глазами: ему до сих пор не доводилось оказываться в подобной ситуации. Группа миновала густые леса до того, как одеяло сумерек накрыло их, пряча от глаз блестящую панораму Флоренции. Не задерживаясь, они дошли до нужной тропы, которая должна была довести их до соседнего города Фьезоле.

Но до конца они по ней не пошли. Через некоторое время группа свернула на одну из многочисленных мелких тропинок и стала искать убежище между высоких сосен, у основания странного камня, монолита, древнего свидетеля этрусков, живших здесь в прошлом. Прекрасное место встречи!

И встреча не замедлила состояться. Неожиданно ночью среди сосен появились всадники. Шум сбил Данте с толку, он не мог различить ничего, кроме неясных силуэтов. Потом пространство вокруг поэта потемнело: кто-то не слишком уважительным жестом ― возможно, это был Микелоццо ― быстро нахлобучил капюшон ему на голову. Почти в тот же миг его подняли за руки и посадили на лошадь позади нового охранника. От скачки у поэта закружилась голова, и он прижался к своему сопровождающему.

Таким образом, через девять дней после похищения из Вероны, оставив позади сто шестьдесят миль, Данте Алигьери вернулся на родину. Это не было возвращение, которого он страстно и горячо желал. Его пленение ясно показывало, что поэта не ждали слава и лавровый венок, желанная церемония в прекрасном соборе Сан Джованни. Но, к его удивлению, возвращение, похоже, не должно было означать триумф его жестоких врагов в городе, ожидающем увидеть, как покатится голова одного из самых мятежных и выдающихся людей. Теперешнее возвращение Данте в родной город мало отличалось от похищения из другого города, служившего ему убежищем: ночью, тайком, проходя мимо дверей спящих горожан со скрытностью контрабандистов.