В этот день процессия двинулась в путь в подавленном настроении.

Каждый чувствовал себя виновным в гибели Братча: оборотни кляли себя, что недосмотрели за пленником, Мимси и другие ребята – что позволили ему сбежать.

Но тяжелее всего было на душе у Большого Каля. Ведь его считали предводителем. Ему полагалось остановить Одноглазого, отговорить от безрассудной затеи – пусть даже для этого понадобилось бы его избить.

– Оставим тело здесь, – распорядился Смерч.

– Зароем в яму? – возмутился Берг. – Чтоб его сожрала какая-нибудь зверюга? Не позволю!

– И нас заройте вместе с ним! – мрачно проговорил Каль.

Их решимость заставила оборотней сдаться. Ругаясь и ворча, они затащили тело в фургон и накрыли одеялом. Толстяк Берг взял малышек к себе на облучок, чтобы они не видели, как Братч на каждой колдобине перекатывается из угла в угол, а остальные смотрят на него, не решаясь проронить ни слова.

Так, погружённые каждый в свои мысли, они ехали довольно долго.

– Представляю, какого страху он на них нагнал! – вдруг произнёс Пётр.

– Ты о чём?

Лицо Беглого озарила слабая улыбка.

– Лесорубы. Они небось подумали, что сам дьявол явился их попугать… Одноглазый это обожал – наскочить сзади, когда ты ничего не подозреваешь.

Хотя они вечно дрались, Беглый знал Братча, как никто другой. И утешался, воображая последнюю проделку Одноглазого, – так выходило, что тот погиб не зря.

– Чего ты мелешь, – проворчал Каль. – Ты там был? Он, может, и не нашёл этих лесорубов. А может, вообще их выдумал, чтобы вырваться отсюда. Чего ты об этом знаешь, а?

Пётр пожал плечами.

– Ну он ведь стянул у них сани, а? И ещё клячу! Будут знать!

Конечно, это слабо утешало. Сани ни гроша не стоили. Что же до старого измученного коня, то его оставили в сарае, укрыв одеялом и снабдив запасом сена, которого должно было хватить до тех пор, пока к нему не вернутся силы. Дверь не закрывали. Толстяк Берг, здорово разбиравшийся в лошадях, сказал, что конь легко найдёт дорогу обратно, и все охотно убедили себя в том, что так оно и будет.

– Я знал, что нельзя разъединяться, – проворчал Большой Каль после недолгой паузы. – Это мы виноваты…

– Ты ничего не мог поделать, Каль. Ни ты, ни кто другой. Одноглазый – он если что вбил в башку, его не переубедить.

– Не называй его Одноглазым. Ты прекрасно знаешь, что его это бесило.

– Как будто у него было другое имя! Братч – это ведь название деревни, откуда он родом. Если бы я умел писать, я бы написал на его могиле… Сказать что?

– Чего спрашивать. Всё равно скажешь.

Пётр поднял вверх указательный палец.

– «Здесь, под землёй, покоится тот, кого называли Одноглазым, потому что у него был только один глаз».

Каль не отреагировал, поэтому Пётр спросил:

– Ну как?

– Хорошо.

– Думаешь, Одноглазому понравилось бы?

Пётр взял обратно свою шапку и вертел в руках, не решаясь надеть, будто в ней, внутри, ещё оставалось немного Братча.

Каль пожал плечами.

– Он читать не умел. Да и вообще ему теперь плевать, он же умер. Лучше просто поставить крест и сверху написать его имя.

– Крест? А это ещё зачем?

– Чтобы Бог знал, где он, вот зачем.

Пётр ухмыльнулся.

– А ты прав. Судя по тому, как Бог заботился об Одноглазом…

– Не богохульствуй над умершим, Пётр. Хочешь, чтобы он отправился в ад, да?

Мимси слушала перебранку вполуха. Сидя в самом дальнем углу фургона, она кусала себя за внутреннюю сторону щеки, и левое веко у неё нервно подрагивало.

Она никогда не любила Братча (и он отвечал взаимностью), и от этого, как ни странно, было сейчас ещё грустнее. Стоило закрыть глаза, как перед ней возникало посиневшее лицо мальчика и его единственный глаз, который смотрел прямо на неё с ужасающей неподвижностью, будто стеклянный.

Надо было настоять на своём и уйти вместе с ним, не слушая других. Кто знает, возможно, вдвоём им бы удалось спастись. Но теперь было слишком поздно. Братч умер, околел, сидя в этих дурацких санях, в которых надеялся вернуться за ними, сдержать обещание.

А ведь она сомневалась, что он вернётся. Интересно, сможет ли она когда-нибудь простить себя за это?

Пётр презрительно хихикнул и, оставив ноги на полу, прилёг на скамейку, надвинув шапку на глаза.

– Пусть твой Бог посылает его куда хочет: Одноглазый такой упёртый, что всегда придумает способ выкрутиться, можешь не сомневаться.

* * *

Спустя некоторое время по волнению оборотней стало ясно, что они подъезжают.

Едва минуло пять, но уже надвигались сумерки. Где-то прозвенел колокол, говоривший о близости деревни, и это придало Мимси решимости.

У неё было достаточно времени, чтобы придумать план. Как только представится возможность, она попытает счастья. Одна. Она не намерена попадаться в руки Чёрной Даме. Она приведёт помощь и заставит заказчицу ответить за смерть Братча и за дурное обращение, которое им пришлось терпеть по её вине.

На последней остановке Мимси набила карманы замороженной морковью и кусочками сахара, натолкала в ботинки соломы, чтобы они лучше сохраняли тепло. Украла пару старых рукавиц, которые толстяк Берг хранил про запас в дорожном сундуке под облучком. Единственное, чего ей будет недоставать, – так это ножа, отобранного Рафом.

Этот тоже за всё ответит, когда настанет время.

Остальным Мимси не стала ничего говорить: они наверняка попытались бы остановить её. Прошло несколько часов, с тех пор как они выехали из лесной чащи, и теперь по пути изредка попадались отдельно стоящие фермы и одинокие хутора. Там можно будет поискать укрытия. Если, конечно, весь этот край не принадлежит Чёрной Даме. Но наверняка найдутся люди, которые помогут, – по крайней мере, Мимси пыталась убедить себя в этом.

Кобыла, почувствовав близость конюшни, бежала рысью, подбадриваемая криками малышек и зычным хохотом Берга. На мгновение Мимси позавидовала их простодушию: им так нравилось править повозкой, что они почти забыли о смерти Братча.

Когда фургон наконец остановился, Мимси затаила дыхание. У неё было всего несколько секунд на то, чтобы добежать до полосы деревьев, забраться поглубже – туда, где не пройдёт лошадиная упряжка, – и прятаться там, пока её не перестанут искать. А потом…

– Выходите, – приказал Смерч, открывая дверь.

– А он? – спросил Каль и указал на лежащее на полу тело.

– Чёрная Дама сама решит. Выходите.

Пётр спустился на землю первым, за ним – Каль, разминая затёкшие ноги. Мимси в надвинутом на глаза берете на секунду замешкалась в фургоне, притворяясь, что застёгивает китель. Оборотни не обращали на неё внимания. Сейчас или никогда.

Она сделала глубокий вдох и выпрыгнула из повозки.

Но дальше этого дело не пошло. Её ноги тут же облепили малышки, лишив возможности бежать.

– Мимси, мы уже приехали? Это сюда нам было надо, да?

* * *

Тюрьма, приют, ведьминский притон: в дороге у них была масса времени, чтобы приготовиться к самому худшему. Но место обитания Чёрной Дамы оказалось непохожим ни на одно из их предположений.

Это был элегантный кирпичный особняк в глубине парка, с парадным крыльцом и двумя островерхими колокольнями, откуда свисали сабли-сосульки. Лучи заходящего солнца играли в окнах. Всё сооружение казалось подсвеченным изнутри, как те фонари, по которым заплутавший путник находит глубокой ночью в лесу постоялый двор, сулящий горячую пищу и постель.

Пётр присвистнул, Каль поправил брюки. Что касается Мимси, которую до сих пор так и не отпускали малышки, то она так изумилась, что даже забыла о побеге.

На мгновение ей показалось, будто она увидела какое-то движение за одним из окон второго этажа. То ли кто-то смотрел на них оттуда, то ли просто отражение мелькнуло на стекле и тут же снова исчезло в сумерках.

Встречать их вышла невысокая женщина, вся в чёрном.

– А вот и они! Как хорошо! – заохала она. – Да что же вы в снегу-то стоите? Почему не проводите их внутрь, господин Берг?

– Одну секунду, госпожа Спенсер.

– Малышки чуть ли не босые, а холод-то какой! Надеюсь, путешествие было приятным, господин Берг?

Кучер покосился на фургон и растерянно почесал подбородок.

– С вашего позволения, госпожа, это уж вы у Смерча спрашивайте…

– Доброго вечера вам, господин Смерч. Лошадьми можно заняться позже, не так ли? Для начала, прошу вас, багаж детей!

– Багаж? Эм-м… хорошо, госпожа Спенсер. Как вам будет угодно.

Было очень забавно наблюдать за тем, как присмирел вожак оборотней перед этой крошечной женщиной с птичьим голоском, которая, приподняв края юбки, двинулась навстречу детям.

Неужели она и есть та самая Чёрная Дама? Та, кого они между собой называли «хозяйкой»? Неужели именно эта женщина произвела такое неизгладимое впечатление на старика Яноша, которого вообще мало что могло впечатлить?

– Вам нечего бояться, дорогие дети, – проворковала она. – Меня зовут госпожа Спенсер, я старшая гувернантка на нашей Даче. Но давайте познакомимся поближе в тепле, хорошо?

Она наклонилась к сёстрам.

– Боже, какие маленькие! Добрый вечер, птички! Не бойтесь! Пойдёмте, госпожа Спенсер о вас позаботится.

Прижав их к себе, она укрыла девочек своей шалью и повела в дом.

Мимси Покет и мальчишки переглянулись. Поведение госпожи Спенсер сбило их с толку. После жестокости оборотней – вдруг такое? Возможно, это лишь очередная ловушка?

А ещё они не переставали думать об Одноглазом и его теле, спрятанном в фургоне.

– Лучше вам тоже войти, – пробубнил толстяк Берг у них за спиной. – Госпожа Спенсер не любит ждать.

Они не отреагировали, но тут раздался голос самой госпожи Спенсер, которая остановилась на крыльце, прижимая к себе малышек, чьи изумлённые личики выглядывали из-под шали.

– Ну а вы чего ждёте? – крикнула она. – Входите, не стойте там, как истуканы!

Окончательно стряхнуло с них оцепенение внезапное появление кучки детей разных возрастов: пятеро или шестеро мальчиков и почти столько же девочек, которые окружили госпожу Спенсер и с любопытством на них уставились.

В первом ряду стоял тощий светловолосый мальчик в тёплой куртке почти до колен.

Мимси не сразу его узнала.

* * *

Здесь никто не пользовался словами «сиротский приют» или «интернат». Говорили просто: «Дача». Мимси и её спутники понятия не имели, что это означает «загородный дом» или «летняя резиденция».

Здание, в котором расположилась Дача, было построено в прошлом веке. Согласно давней традиции его владельцы, одна из богатейших семей этого города, летом приезжали сюда собирать клубнику, осенью – охотиться, а зимой – кататься на коньках на небольшом пруду, окружённом берёзами.

К Даче вела длинная аллея, с двух сторон обсаженная тополями. Помимо главного здания (его называли здесь «кирпичный дом»), на территории особняка находились ещё две постройки: место обитания прислуги (или «деревянный дом») и «соломенный дом», где находились конюшня и хлев.

Хозяин особняка – известный учёный, видя которого всякий с почтением снимал шляпу, – поселился здесь в поисках покоя, столь необходимого для научных занятий. Дом стоял в лесу, и до ближайшей деревни, Вородье, было полчаса езды на повозке. Учёный приезжал сюда несколько раз в году в компании супруги и единственной дочери, девушки небывалой красоты, которая дни напролёт скакала верхом по лесам, привлекая внимание самых завидных женихов в округе. На Иоаннов день они устраивали праздник, который длился до самого утра. Шампанское текло рекой, все танцевали, смеялись, и, казалось, сад превращался в один большой праздничный костёр.

Но потом что-то стряслось.

Никто толком не знал, что именно. Наверное, старый врач из Вородья мог бы рассказать, но он не открывал этой тайны, даже когда бывал мертвецки пьян.

Однажды летом, как гром среди ясного неба, вся прислуга была внезапно распущена, а лошади проданы. Двери дома закрылись.

Было больно смотреть, как сад понемногу зарастает: прекрасное здание стояло заброшенным почти пятнадцать лет. Профессор и его супруга умерли, об этом сообщили газеты, и никто не надеялся в один прекрасный день вновь увидеть в доме жильцов.

И вдруг, совершенно неожиданно, прошлой осенью Дача снова открылась. Там поселилась дочь бывших владельцев, которая наняла целую армию каменщиков, плотников и садовников, – и за несколько недель дом засверкал прежним блеском.

Причины её возвращения оставались загадкой. Поговаривали, будто новая госпожа наняла прежних слуг и будто из города ей привозили одну за другой телеги с мебелью, игрушками и школьными принадлежностями.

Что же до неё самой, то она сильно изменилась. В прошлом остались конные прогулки в лесах, которые она так любила в двадцать лет. В церкви её тоже теперь не видели, лишь иногда встречали в деревне, непременно в тёмном платье и с вуалью на лице, так что вскоре все стали называть её не иначе как Чёрной Дамой.

О ней много судачили. Упоминали какой-то несчастный случай, горестный траур и некую страшную тайну, которая вынудила её перебраться сюда, подальше от любопытных глаз.

Но в один прекрасный день на Дачу прибыла первая партия детей.

Маленьких дикарей в лохмотьях привозили группами по четверо или пятеро всадники, которых тут прежде никто не видел. Сдав их хозяйке, они немедленно отправлялись в местный трактир, чтобы напиться и подраться с первым встречным. Никто не решался спросить у них, откуда брались дети.

Только благодаря откровениям толстого Берга, нового кучера, нанятого на Дачу (хороший мужик, ничего не скажешь), удалось немного приподнять завесу тайны: оказывается, Чёрная Дама… покупала детей!

– Да ещё задорого! – добавлял он с важным видом. – Выкупает из столичных приютов. Это жуткие места, куда несчастных чертят сдают силой и заставляют работать день и ночь.

Так вот в чём заключалась причуда Чёрной Дамы: она решила превратить прекрасную господскую дачу в детский дом!

Это выходило за пределы понимания жителей Вородья. Большинство из них ни разу в жизни не покидали своей деревни. Это были грубые крестьяне, которые вели слишком простую и тяжёлую жизнь, чтобы беспокоиться о несчастьях других. Узнав правду о хозяйке Дачи, они начали относиться к ней с ещё большим недоверием. Приют для бедняков – здесь, в Вородье? Бог знает каких жутких дел натворят эти несчастные, по которым виселица плачет!

Однако ничего ужасного не происходило. Если не считать того, что в самом начале дети подрались со школьниками, которые насмехались над ними. Потом несколько яиц пропало с одной фермы. Ну и ещё кое-какие мелочи. Ничего, о чём можно было бы посплетничать.

Новые обитатели Дачи вообще крайне редко покидали её территорию. Иногда их видели в деревне в сопровождении новой гувернантки, некой госпожи Спенсер: мальчики все как один вежливые, девочки – причёсанные по-городскому; они помогали нести продукты или грузили мешки с сеном в повозку толстяка Берга.

Вскоре на детей перестали таращиться как на диковинных зверей. В конце концов, они были не более странными, чем гости, набивавшиеся в дом в прежние времена, когда в воздух беспрестанно взлетали пробки от шампанского и до глубокой ночи грохотал электропатефон.

Загадкой, не поддающейся объяснению, оставалось одно: причина, побудившая Чёрную Даму превратить семейное гнездо, пустовавшее столько лет, в приют для брошенных детей.

* * *

В первый вечер Мимси едва прикоснулась к еде.

Новенькие пока держались особняком – за ужином сбились в кучку на одном краю скамейки, для чего сидевшие там неохотно потеснились.

Когда они вошли в столовую, разговоры резко прекратились. Там было не меньше двадцати детей, и госпожа Спенсер попросила их приветствовать вновь прибывших. Несколько человек что-то негромко крикнули, послышались скудные аплодисменты, к новеньким пододвинули корзинку с хлебом и кувшин, и разговоры возобновились, будто ничего и не произошло.

Светлячок и Букашка, стиснутые между Калем и Мимси, сидели с пунцовыми щеками и чуть не падали в тарелку с супом от усталости. Потом их пришлось на руках нести до кроватей, где они немедленно уснули прямо одетыми.

– Бедные птички, совсем измучились, – сказала госпожа Спенсер, тихонько прикрывая дверь спальни.

Помимо кухни и столовой, в доме насчитывалось не меньше дюжины помещений, в которых прежде жила прислуга. Комнаты были простыми, но зато у каждого – своя, отдельная. На первом этаже обитали девочки, на втором – мальчики.

Госпожа Спенсер поручила одному из ребят показать Петру и Калю их комнаты, а сама повела Мимси.

Девочка остановилась на пороге, держа в руках такое огромное одеяло, что из-за него едва виднелась её голова.

– У нас каждый сам застилает себе кровать, – сказала госпожа Спенсер. – Но на первый раз я тебе помогу. Ты, должно быть, уже очень давно не спала в нормальной постели, правда?

Она без конца говорила, возможно, из-за того, что сама Мимси всё время молчала. Девочка ни разу не раскрыла рта с тех пор, как они сюда приехали, но госпоже Спенсер это, похоже, ничуть не мешало.

– Вот ночная рубашка. Надеюсь, ты в неё втиснешься. Хотя толстой тебя никак не назовёшь… Не забудь закрыть на щеколду. Моя комната – соседняя, стучи, если что-нибудь понадобится. А теперь бегом в душ. Вот мыло и мочалка. Пользоваться ими умеешь? Неважно, я тебя научу. Вещи свои оставишь на стуле, ими мы займёмся завтра.

Она уже собиралась выйти, как вдруг нахмурилась.

– А это что у тебя такое?

Она коснулась затылка Мимси, но та отдёрнула голову.

– Да тут кровь? И огромная шишка. Кто это тебя?

Мимси посмотрела ей прямо в глаза, но на вопрос не ответила.

– Твои товарищи тоже ничего не хотят рассказывать. Вас били?

Мимси уставилась на носки своих туфель.

– Точно, били, – сама себе ответила госпожа Спенсер. – Господин Смерч, вот подлец… Драться с детьми!

Она вздохнула.

– Ты можешь спать спокойно. Я тебе торжественно обещаю: пока ты здесь, никто тебя пальцем не тронет. Никогда.

Стоило ей выйти, как Мимси опустилась на край кровати, стиснув руки между колен.

Ей было очень неспокойно, что-то шевелилось внутри, словно маленький живой зверёк глодал сердце. Раньше с ней такого не случалось, поэтому она не могла понять, что происходит, – возможно, это резко навалилась усталость? В следующую секунду Мимси разразилась громкими рыданиями.

Она не плакала уже давным-давно, с приюта, с того дня, когда поклялась никогда больше не доставлять монахиням такого удовольствия.

Мимси не понимала, что с ней. Огромные запасы слёз, слишком долго сдерживаемых внутри, хлынули из глаз и лились, лились без остановки.

Она чувствовала себя опустошённой, обессиленной. Где-то наверху хлопали двери, какие-то люди что-то говорили. Что она здесь делает?

Ей показалось, будто её перенесли назад, в прошлое. В приют – пусть без монашек и без общей спальни с решётками на окнах, но всё равно в приют, куда она попала против воли и где отныне принуждена жить.

Конечно, здешняя гувернантка совсем не походила на жестоких монашек, которые в детстве, «воспитывая» её, наказывали чаще, чем она заслуживала. Но мягкая забота госпожи Спенсер пугала Мимси даже больше, чем их грубость. Злобе можно противостоять: закалиться и дать отпор. Но как бороться с добротой?

Дверь резко распахнулась.

– Ты тут?

Это был Пётр.

– Ты бы видела наш отсек – прямо королевский! А где сестрички?

Пётр был босиком, с мокрыми волосами. Он отмыл лицо от грязи и выглядел на несколько лет младше, Мимси едва узнала его.

Она швырнула в гостя подушку и громко высморкалась в рукав.

– Вали отсюда.

– Ты чего?

– Катись, я сказала.

– Представляю, что будет, если меня застукают на этаже девчонок! Знаешь что? Мы с Калем нашли классных ребят. Как насчёт партии в карты, когда госпожа Спенсер ляжет спать?

Мимси собиралась швырнуть ему в лицо ночник, но тут её пробрал хохот:

– Ну у тебя и видок!

– А чего такого? Это пижама! Считаешь, мне не идёт?

– То ли она слишком маленькая, то ли ты слишком большой…

Пётр вразвалочку прошёлся по комнате.

– Ты ничего не смыслишь в стиле! Отныне я – Пётр Модный!

Она силой вытолкала его за дверь, тщательно задвинула щеколду и разложила на кровати ночную рубашку, которую дала ей госпожа Спенсер.

Длинная, расширяющаяся книзу, с рукавами-фонариками и пуговками на воротнике, рубашка была из бледно-голубого хлопка, немного поношенного и во многих местах заштопанного, но Мимси это ничуть не смутило.

Она никогда не видела такой красивой ночнушки, тем более не носила.

Когда она разделась, из ботинок вывалилась солома, напомнив о намерении бежать. Мимси затолкала её под кровать, расплела косу и быстро умылась, после чего, надев рубашку, посмотрелась в маленькое зеркальце над раковиной.

Что это за удивительная красавица в платье принцессы? Она немного расправила рубашку на плечах, покружилась, с упоением ощущая, как ткань касается голых лодыжек, присела в реверансе – и, яростно содрав с себя обновку, начала быстро натягивать старую одежду и заплетать косу, так сильно дёргая себя за волосы, что слёзы опять брызнули из глаз.

Она – Мимси Покет, воровка и дикарка. Её не купить красивыми тряпками.

* * *

В доме было тихо.

Когда Мимси закрывала глаза, ей чудилось, что она трясётся в фургоне и слышит скрежет колёс по мёрзлому снегу.

Снилось что-то очень непонятное. Проснувшись, она продолжала ощущать, будто над ней нависает оборотень и зловещий огонёк его сигары мерцает в темноте, подобно одинокому красному глазу.

Она села в постели, с трудом переводя дыхание и слушая, как бешено колотится сердце. В комнате никого не было, но глаз не исчез: он по-прежнему пристально смотрел на неё. Это всего лишь свет из коридора, проникающий сквозь замочную скважину, осознала Мимси и только тогда вспомнила, где находится.

Видимо, она задремала совсем ненадолго. Вокруг царила гнетущая тишина. Когда она в последний раз спала в безопасности, в настоящем помещении с четырьмя стенами? Не на полу и не на выброшенном кем-то тюфяке?

Мимси нашарила в темноте ботинки и обулась. На секунду запаниковала, обнаружив, что дверь не поддаётся, но тут же вспомнила, что сама задвинула щеколду.

Никто не держал её взаперти. Наоборот, она могла закрыться у себя в комнате, когда захочет. Но за свою недолгую жизнь она перевидала слишком много замков, которые запирали за ней другие.

Она вышла в коридор.

Дверь в комнату госпожи Спенсер была приоткрыта, и свет узкой полоской лежал на ковре.

Мимси осторожно заглянула в щель. Опираясь на груду подушек, гувернантка крепко спала, и лицо её заливал розовый свет ночника, стоявшего на прикроватной тумбочке.

Девочка задержалась на мгновение, загипнотизированная книгой, которая мерно опускалась и поднималась на груди гувернантки в такт дыханию.

Мимси ничего не стоило стянуть серёжки с круглого столика, снять со связки ключ от входной двери и сбежать.

Её отсутствие заметили бы только утром, когда она была бы уже далеко.

Вместо этого Мимси аккуратно прикрыла дверь и, в несколько прыжков преодолев лестницу, оказалась на этаже мальчишек.

* * *

– Совсем сдурела, старуха! А если заметут?

Ночь была морозная и ясная. Но Пётр, несмотря на хорошую видимость, ухитрился растянуться во весь рост – так спешил не отстать от остальных.

Мимси бежала первой, за ней – нескладный Каль, шатавшийся, как лунатик.

– Эй, подождите!

– Тихо ты! Этот придурок разбудит толстяка Берга!

– Чего?

– Они с женой живут прямо над конюшней.

– Кухарка – его жена?

Мимси закатила глаза. Зачем только она связалась с этими недоумками! Сначала еле вытащила их из кроватей, а теперь они подняли такой шум, что скоро вся деревня сбежится.

– Обязательно было меня будить, а? – ворчал Беглый, пытаясь их нагнать. – Мне такой сон снился! Будто со мной в кровати спит хорошенькая девчонка!

– Заткнись, – оборвал Большой Каль. – В присутствии приличных девушек такие вещи не рассказывают!

Но Мимси уже скрылась в глубине конюшни.

Дружно зевая, мальчишки тоже ввалились внутрь.

– Свет зажгите, – приказала Мимси. – Ни черта не видно.

Каль так дрожал, что не сразу смог засветить принесённый с собой фонарь. Лампа наконец разгорелась, озарив пустые стойла. В самом дальнем спала кобыла толстого Берга. Она недовольно стукнула копытом по стенке своего отсека.

– Тихо, моя хорошая, – успокоила её Мимси. – Это мы.

Оборотни на Даче не остались. Доставив товар, они поскакали в деревню.

Они вернутся. Главное – понять когда. И помешать им избавиться от Братча.

Повозка стояла в углу, ещё не отмытая после дороги. На двери фургона висел большой замок. Встав на колесо, Беглый поднял фонарь повыше и заглянул между прутьев решётки.

– Он всё ещё там.

Пётр спрыгнул на землю. Выглядел он разочарованным, будто надеялся, что коляска пуста, а смерть Братча – лишь страшный сон.

– А ты думал? – проворчал Каль. – Что Одноглазый взял и ушёл на своих замороженных ногах?

– Не говори о нём так!

– Почему?

Пётр толкнул его.

– Какой ты всё-таки придурок, Каль.

– Э! Руки убери, понял?

Горе, разбуженное близостью мёртвого друга, внезапно ожесточило их.

– Вы что, собрались драться, когда он там? – вскипела Мимси. – Совсем сдурели?

Никто не обратил на неё внимания, но она продолжала:

– Нужно следить за повозкой. Если Смерчу не помешать, он избавится от Одноглазого, пока того не обнаружила Чёрная Дама.

Пётр пожал плечами. Под пальто, накинутом в спешке, его пижама была облеплена снегом, а армейские ботинки без шнурков распахнулись на лодыжках.

– А мне плевать на Одноглазого… Это меня больше не касается. Я пошёл спать.

– Что?

Пётр поддал по фонарю, как по футбольному мячу, тот закатился под фургон, и конюшня погрузилась во тьму.

– Он мой брат, что ли? Я замёрз, мне надоело. Я пошёл обратно. Привет.

Мимси обернулась к Калю.

– Что же ты молчишь? Не позволяй ему!

Большой Каль был бледен как простыня, только нос покраснел от холода.

– Вообще-то он прав. Какой смысл здесь торчать, Мимси? Что мы будем делать, если оборотни вернутся?

– Ты хочешь бросить Братча?

– Он умер, Мимси. Умер! Уже ничего не изменишь! Нужно позаботиться о нас самих…

Мимси больше не могла это слышать.

– Ладно, поняла. Катись отсюда.

– Ты прекрасно знаешь, что я прав. Иди, ложись спать.

– Валите оба, а то я буду орать, пока Берг не проснётся.

– Пошли, – пробормотал Пётр, уводя Большого Каля. – Я же говорил, она чокнутая.

Оставшись одна, Мимси некоторое время приходила в себя. Пусть катятся к чёртовой бабушке, они ей не нужны. И вообще никто не нужен. Пусть эти болваны спят, она и одна сумеет защитить Братча.

– Правда, нам с тобой никто не нужен? – проговорила девочка, гладя старую клячу.

Та не возражала и тыкалась мордой в карман Мимси, надеясь найти что-нибудь вкусненькое.

– У меня ничего не осталось. Всё раздала, старушка. Ну, отстань!

Под потолком конюшни находился сеновал – там сушили сено для животных. Подтянувшись на руках, Мимси забралась наверх. Потом прокопала себе норку в соломе, отчего во все стороны метнулась разная живность.

Она не возражала против соседства с крысами или мышами: на сеновале было тепло, к тому же отсюда отлично просматривалась вся конюшня.

Мимси мгновенно уснула.

Разбудил её скрип двери, за которым последовало взволнованное пыхтение. В конюшню вошёл мальчик в огромной куртке, с фонариком в руке. Он сильно подрос, светлые волосы стали гораздо длиннее, но Мимси его узнала – возможно, по огромным глазам на худом лице, которые она без труда разглядела в темноте.

– Малыш Швоб?

– Мимси! Я сразу понял, что это ты, когда вы приехали.

– Обалдеть! Что ты здесь делаешь?

Старый товарищ Мимси достал из кармана небольшой свёрток, обмотанный салфеткой.

– Я тебе принёс хлеба.

– Просто невероятно, что мы снова встретились. А ты здорово вырос, надо же!

– Правда? – он гордо выпрямился. – Зачем ты туда залезла? Можно мне тоже?

– Забирайся, сейчас всё объясню.

– А твои дружки не вернутся?

– Они мне не дружки. Ты что, за нами шпионил?

Малыш Швоб бесхитростно пожал плечами.

– Я не спал. Увидел, как вы вышли, а потом те двое вернулись и ругались друг с другом. Я подумал, что ты наверняка проголодаешься, ты ведь за ужином совсем ничего не ела.

– Ладно, залезай. Кроме хлеба ничего нет?

Она вдруг почувствовала себя гораздо веселее. Помощи от Швоба, конечно, немного, но всё-таки однажды она именно с ним вырвалась на свободу. То, что они встретились здесь, было первым добрым знаком за очень долгое время.

Швоб прорыл себе местечко в соломе. Оказалось, он принёс ещё несколько кусков сахара и мармелада, и они съели всё это вместе. Пока Мимси утоляла голод, Швоб рассказывал, что происходило с ним после того, как они потеряли друг друга на станции: он попал в руки полиции, едва выйдя из коровьего вагона, потом его поместили в интернат Гульденбургского лицея, где, если бы не Магнус Миллион…

Услышав это имя, Мимси раздражённо перебила:

– Я в курсе. Тут можешь сократить.

– Ты знаешь Магнуса?!

– Так, слегка, – уклончиво ответила она.

Мимси не стала уточнять, какую роль сыграла в той истории, когда малыш Швоб и ребята из спальни наказаний в результате бесчеловечного эксперимента профессора Оппенгейма и его дочери Алисии попали в мир сновидений.

– Давно ты здесь?

– Недели три.

Однажды ночью, продолжал Швоб, они небольшой компанией самовольно ушли из интерната, чтобы пошататься по Нижнему городу, и попались в ловушку Смерча и его людей. Остальные были посильнее и побыстрее, им удалось вырваться. А ему – нет.

– И ты не пытался смыться?

– Зачем?

Мимси нахмурилась.

– Если бы не одно важное дело – только бы меня и видели, можешь не сомневаться. Сколько тут всего народу, не считая оборотней?

– Оборотни не живут на Даче. Тут только хозяйка, её шофёр, потом госпожа Спенсер, кухарка и, конечно, толстяк Берг…

– «Хозяйка» – это Чёрная Дама?

– Она всем тут управляет, но мы её почти не видим.

– А деревня далеко?

– Понятия не имею.

– Неужели никто не пытался отсюда убежать?

Малыш Швоб изумлённо вытаращил глаза.

– Но зачем?! Здесь не бьют, кормят… Чего ещё надо?

– Я не собачка, которую погладил – и делай с ней что хочешь. Ты сам захотел сюда приехать?

– Нет.

– И я нет. И остальные – тоже. Так почему же вы здесь?

– Потому что тут мы дома. Так Чёрная Дама сказала: Дача теперь наш дом.

Мимси фыркнула.

– У меня дома нет и никогда не будет. Вы как хотите, а я, как только улажу своё дело, свалю отсюда.

Сказав это, она громко зевнула, подняла воротник кителя и устроилась поуютнее в соломе.

– Я страшно устала, надо поспать.