Пожалуй, настало время ненадолго прервать нашу историю и рассказать поподробнее о Мимси Покет.
Хотя бы то немногое, что о ней известно.
Раннего детства она совсем не помнила. У неё не было ни семьи, ни дома.
Её первые воспоминания – это монахини в белых чепцах и просторные мрачные комнаты сиротского приюта. Из кранов там лилась ледяная вода, а спальня отапливалась чугунной печкой, похожей на присевшую жабу.
Зарешеченные окна приюта выходили на улицу маленького провинциального городка с непроизносимым названием, недалеко от границы. Как она сюда попала? Мимси не знала. Она не знала в жизни ничего, кроме этого приюта.
Другие девочки иногда вспоминали родителей, которых потеряли, и шептались тихонько, чтобы монахини не услышали. Чаще всего это бывало вечером, в тот страшный час, когда опускается ночь и чувствуешь себя особенно одиноким. Мимси слушала их с интересом. Слова «мама» и «папа» ничего ей не говорили. Она была найдёнышем – вот и всё, что она о себе знала. И это давало повод остальным, тем, кто помнил родителей, над ней насмехаться.
Кроме того, Мимси была самой младшей – крошечной молчаливой девочкой с огромными глазами и слишком тонкими руками и ногами. У неё отнимали хлеб в столовой. На неё сваливали вину за все проступки, и она сносила за других наказания и выполняла за них самые сложные задания.
«Только попробуй проговориться сёстрам…» – шептали девочки ей в спину и щипали за бока – как бы в шутку. Она молчала. Она терпеливо сносила издевательства и никому не жаловалась.
В монахинях милосердия было ненамного больше. В приюте ничему не учили. Если не считать перерывов на три приёма пищи, воспитанницы дни напролёт драили помещение, стирали, гладили и работали в огороде, окружённом глухими стенами, за которыми начиналась улица. Вечером все занимались шитьём и плетением корзинок для дам из города. Монахини не могли позволить девочкам-сиротам бездельничать. Когда те вырастут, возможно, кто-нибудь возьмёт их к себе на должность горничной или сиделки. А до этого они прислуживали монахиням за столом, прибирались в комнатах и к ночи прогревали их простыни с помощью особых грелок, наполненных горячим углём.
Конечно, у сестёр были свои любимчики, а у любимчиков – свои козлы отпущения, которых выбирали из новеньких или самых слабых.
В семь лет Мимси, которая до сих пор терпеливо сносила все унижения, воткнула вилку в руку старшей девочки, которая ради смеха плюнула в её тарелку.
Неожиданный бунт дорого ей обошёлся. Сёстры высекли её и потребовали, чтобы она попросила прощения у своей мучительницы. Мимси отказалась. Тогда девочку заперли, лишив еды, на три дня и три ночи в комнате без окон, которую использовали для усмирения самых упрямых воспитанниц.
Всё время заточения Мимси тщательно изучала замок. А когда её наконец выпустили, потеряла сознание от голода.
Через месяц она вывихнула плечо девочке, которая была раза в три её больше. Та, полагая, что Мимси спит, пыталась отрезать ей косу, доросшую чуть ли не до колен. Мимси, стиснув зубы, вернулась в комнату наказаний.
Когда срок её заключения истёк и за Мимси пришли, дверь была заперта, но девочки внутри не оказалось.
Так началась долгая череда побегов. Каждый раз пойманную Мимси возвращали в приют. Чего только не перепробовали сёстры, чтобы заставить её покориться: сажали на чёрствый хлеб и воду, били кнутом, брили налысо, запирали на двойной оборот ключа… Напрасно.
Благодаря шитью руки Мимси стали настолько ловкими, что ни один замок не мог устоять. Многочисленные воспитательные походы за водой и дровами сделали её невероятно сильной для существа столь юного и миниатюрного. Другие воспитанницы теперь боялись Мимси. Монахини мечтали поскорее избавиться от строптивой девчонки.
Некоторые семьи из тех, что по воскресеньям посещали церковь, так далеко заходили в своих благотворительных порывах, что брали к себе сирот. В награду за щедрость эти богобоязненные граждане получали бесплатную служанку и вдобавок – денежное пособие, которое епархия ежемесячно выплачивала на содержание брошенных детей.
В десять лет Мимси попала в одну фермерскую семью. Там она спала в тёмной кладовке размером с крысиную нору, поднималась на рассвете, чтобы разжечь очаг, задать корм животным и выполнить множество разнообразной работы по дому, ради которой её, собственно, и взяли.
Долго она там не задержалась. В один прекрасный день, когда благодетель занёс над нею хлыст, Мимси перерезала ему подтяжки кухонным ножом.
Девочку поспешно вернули в приют.
– Ну, что с тобой делать, неблагодарная?! – застонали сёстры, вновь увидев её.
Потом удалось подыскать приёмную семью в городе. Эта бездетная пара жила на втором этаже особняка. Мужчина был судьёй. Его жена посвящала свой досуг благотворительности.
«Улыбка Мимси станет лучиком света в нашем доме», – сказали они монахиням, забирая девочку, согнувшуюся под тяжёлым рюкзаком.
Они поселили её под самой крышей, в крошечной чердачной каморке без воды и отопления, попасть в которую можно было только с чёрной лестницы. Мимси помогала служанке: мыла полы и начищала столовые приборы так, что эта самая служанка могла рассматривать в них свой длиннющий нос.
Ещё её научили прислуживать за обедом, в переднике и кружевном чепце. Очень скоро она умела подавать блюдо одной рукой, держа другую за спиной. Судья и его жена угощались, беседуя друг с другом и не обращая на девочку ни малейшего внимания.
Дождавшись торжественного вечера, когда приёмные родители созвали гостей, Мимси изящно опрокинула тарелку рыбного супа на колени хозяйки.
И её снова отослали в приют.
Было бы утомительно перечислять все места, где она перебывала. Однако в последней семье оказался ещё один приёмыш – тощий мальчик с большой головой, которого звали малыш Швоб.
Он уже около года жил у капитана Хоффмана, вдовца, человека твёрдых правил, который один воспитывал четверых сыновей. Если бы не эти четверо, жизнь Мимси у капитана была бы даже терпимой. Но рыжие Хоффманы – возможно, из-за того что потеряли мать – имели привычку отыгрываться на тех, кто ещё несчастнее.
Сначала они не знали, как вести себя с Мимси. И в её присутствии только глупо ухмылялись и краснели. Зато малыша Швоба братья частенько использовали как боксёрскую грушу.
Мимси с раннего детства ненавидела несправедливость. И в один прекрасный день, когда четверо извергов загнали Швоба в угол и натёрли ему уши ваксой, которой чистили ботинки, она врезала в глаз старшему, разбила губу следующему и, прежде чем банда набросилась на неё, успела выдрать несколько клоков цвета моркови из головы младшего.
Капитан Хоффман был человеком суровым. Не делая различий между родными и неродными детьми, он всех отлупил тростью и оставил без ужина.
Но рыжие не угомонились. Голодные и злые из-за того, что с ними обошлись так же, как с приёмышами, братья дождались ночи, чтобы отомстить.
Когда отец лёг спать, они бесшумно выбрались из своей комнаты, на цыпочках прошли через весь дом, освещая дорогу свечкой. В темноте слышалось только позвякивание металлических пряжек на ремнях.
В комнатах Мимси и Швоба не было света. Отличная возможность захватить их спящими и задать обоим заслуженную взбучку.
– Никакой пощады! – приказал старший.
Но, ворвавшись к Мимси, они никого не обнаружили.
На этот раз она убежала навсегда. Пробравшись задними дворами, выскочила к железной дороге. Мимо проходил товарный поезд. Мимси забросила рюкзак и вскочила на подножку, не выпуская руки Швоба, который сломя голову нёсся по насыпи.
– Прыгай скорее, дурень! – крикнула она. – Или хочешь обратно?
Стояла середина осени. Ночь была холодная, вагон из прогнивших досок продувался насквозь. К счастью, в нём перевозили коров, которые мычали и топали копытами по полу. Дети натаскали в угол соломы и свернулись клубочком, укрывшись огромным военным кителем, который Мимси стащила у старшего из сыновей Хоффмана. Поезд трясло, коровы мычали как сумасшедшие, но в конце концов их тепло убаюкало детей, и они уснули, предварительно перекусив тем, что Мимси захватила из дома.
Путешествие длилось всю ночь и почти целый день. Куда они ехали? Беглецы не имели ни малейшего представления. Для них Сильвания ограничивалась городком с непроизносимым названием, где они жили с рождения.
С коровами Мимси уже имела дело на ферме, с поездами – тоже: она всегда провожала взглядом паровозный дымок, поднимавшийся вдали над полями. А вот единственными её знакомыми мальчишками были до сих пор братья Хоффманы – жестокие, вечно хихикающие, невоспитанные дикари. Поэтому она не знала, как держать себя с малышом Швобом, и за всю дорогу перекинулась с ним лишь парой слов. Мимси даже спала вполглаза. Кто его знает, этого мальчишку, вдруг за хилой внешностью скрывается кто-то вроде рыжих Хоффманов? Или ещё хуже?
Вокзал, где поезд наконец остановился, показался детям просто гигантским. Это была разгрузочная станция в пригороде Гульденбурга. Множество людей трудилось под проливным дождём, а грузовые склады казались просторнее самого большого здания в городе, откуда они приехали.
О том, как Мимси и её спутник потеряли друг друга в вокзальной суматохе и как малыш Швоб спустя некоторое время оказался в одном интернате с Магнусом Миллионом, мы рассказывать не будем: это произошло случайно и к нашей истории отношения не имеет.
Ну а Мимси в одиночку добралась до Нижнего города, где и началась её карьера беспризорника.
Теперь вы, наверное, лучше понимаете, почему к четырнадцати годам она предпочитала бездомную воровскую жизнь комфорту одной из сорока трёх комнат особняка Миллионов?
Разве птица, вырвавшаяся из клетки, позволит заключить себя в другую, хоть бы и сделанную из чистого золота?
Вскоре в Нижнем городе все знали её как Мимси Покет. И она ни за что не призналась бы, какое имя дали ей сёстры в приюте. Едва начав что-либо понимать, она возненавидела его за абсолютную неуместность: её звали Мари-Ангел.
Однако теперь ничто не связывало Мимси ни с прежним именем, ни с прошлым. Она была бедна, одинока и свободна.
По крайней мере до тех пор, пока не попала в лапы к оборотням.
* * *
Когда Мимси устроилась в засаде на старом кладбище, на колокольне пробило полночь.
Если повезёт и она увидит оборотней, да ещё и Чёрную Даму, то надо будет прицепиться сзади к повозке и посмотреть, куда они едут.
Судя по словам Яноша, она имеет дело с сильным противником. Вот только придут ли оборотни и сегодня? Вчера у них была удачная охота, они забрали Каля и его сестёр, Петра и Одноглазого Братча. Возможно, заказчице больше и не нужно.
Мимси пожала плечами. Всё равно не оставалось ничего другого, только сидеть и ждать.
Она плотнее запахнула китель. Ей удалось укрыться от ветра в нише, украшенной гипсовыми ангелами. Тем не менее она стучала зубами от холода и вздрагивала при малейшем шорохе.
Место было малопривлекательное – особенно сейчас, зимней ночью. Кладбище Нижнего города, самое старое в Гульденбурге, уже лет сто считалось проклятым, и ни один человек в здравом уме не пожелал бы быть здесь похороненным.
Снег казался мертвенно-бледным, с синевой. В сумерках проступали то силуэт покосившегося надгробия, то перекошенная ограда заброшенной могилы. Когда Мимси появилась здесь, на аллеях кладбища не было ни души, только с деревьев вдруг, будто пожухшие листья, разлетелись в разные стороны вороны, и от их бешеного карканья у девочки перехватило дыхание.
Она достала из кармана каштан и время от времени рассеянно его откусывала. Подбрасывала на ладони монеты, украденные в Верхнем городе. Их позвякивание подбадривало её – казалось, ему под силу распугать зверей, чьи шаги иногда слышались в кустах: мелких грызунов, лис или бродячих котов.
Мимси замёрзла, и её стал одолевать сон. В конце концов, ей ведь было всего четырнадцать, и день выдался долгим – слишком долгим даже для такой неутомимой и сильной девчонки, как она.
Могильщики любят рассказывать, что всякий, кто уснёт на кладбище, больше уже не проснётся: душа вылетит через рот и будет вечно скитаться в тщетной надежде на погребение.
Мимси была суеверна. Она не боялась живых, но мёртвых – боялась, да ещё как. Ожидание длилось уже целую вечность, и без движения всё тело онемело.
Отколов от берета брошку, она стала развлекаться, царапая гипсового ангела, украшавшего нишу. Обломок камня на брошке был твёрдый и острый. Интересно, что означали выгравированные на нём ветки? Это просто для красоты? Или какой-то секретный символ?
Мысли кружились, сменяя одна другую. Женщина, носящая подобное украшение, опасна. Нельзя ни на секунду терять бдительность. Самое главное – не поддаваться сну…
Голова Мимси свесилась на бок. Девочка уснула.
Разбудил её грохот колёс.
Мимси Покет понадобилась доля секунды, чтобы прийти в себя. Судя по звуку, приближалась повозка. Приглушённо стучали копыта, и железные колёса с тихим скрежетом разрезали корку подмороженного снега.
Сердце подскочило у Мимси в груди. Оборотни! Они вернулись. На то самое место, которое указал Янош.
Улочку, где остановилась повозка, отделяла от Мимси кладбищенская стена. Подхватив берет, свалившийся на дно ниши, она выбралась наружу и бесшумно соскочила на землю. И всё-таки недостаточно тихо: с голых деревьев, громко хлопая крыльями и бешено каркая, взметнулась целая туча птиц.
Мимси чертыхнулась. Эти тупые вороны что, вообще никогда не спят? Её ведь запросто обнаружат, если вокруг будет такая суета! Она замерла на месте, навострив уши и сжимая рукоятку ножа, который всегда носила с собой.
Повозка приближалась. Медленно, стараясь ступать так, чтобы снег не скрипел под ногами, девочка подошла к выходу.
Было темно хоть глаз выколи. Тусклая луна дрожала между деревьев, больше похожая на отражение в воде. Её слабого света хватало, чтобы видеть, куда поставить ногу и не напороться на кованые прутья, торчавшие тут и там из земли, подобно зубьям капкана.
Кровь стучала в висках. По лбу лился пот, несмотря на зверский холод, от которого слезились глаза.
Кладбищенские ворота были приоткрыты. Затаив дыхание, Мимси прижалась к одному из столбов и осторожно выглянула на улицу.
Сначала она увидела лошадь. Огромный конь першеронской породы, страшно пышущий паром, тащил повозку – нечто вроде чёрной тюремной кареты с зарешеченным окном. Мимси встречала такие на улицах Нижнего города.
Только эта повозка совершенно точно не принадлежала городской администрации. Кучера на козлах не было, и от этого карета казалась призраком.
Тут Мимси заметила человека, который, сидя на корточках позади лошади, внимательно изучал её копыта.
– Тихо, тихо, красавица, – приговаривал он.
Когда тот вернулся на козлы, девочка смогла как следует его разглядеть. Простое крестьянское лицо, сапоги и традиционный кучерской армяк.
– Ещё один, и возвращаемся, – буркнул он, когда лошадь дёрнулась с места.
Мимси следовало бы услышать в этих словах угрозу.
Но на узкой улочке, освещённой тусклой луной, не было никого, кроме мирного извозчика и лошади, монотонно качающей головой. Ни одной живой души.
Где же оборотни?
Когда она услышала очередной всплеск взлетевших с деревьев ворон, было слишком поздно.
– Ни с места, детка, – произнёс голос, от которого у неё похолодела кровь.
Мимси едва успела обернуться. Все трое стояли у неё за спиной. Те же самые охотники, что и вчера, с боевыми тростями и в длинных меховых шубах. Они знали, где надо искать, и захватили её с тыла, прижав к решётке ворот.
– На этот раз не убежишь, милая, – объявил человек в шапке, сдвинутой на затылок.
В ту же секунду ей на плечи упала сетка, утяжелённая свинцовыми грузами. Мимси попыталась вырваться, выхватить нож, но только ещё больше запуталась.
Она упала на колени, рыча и размахивая руками.
– Заставила ты нас побегать, ничего не скажешь, – ухмыльнулся самый мелкий, нагнувшись к ней.
Зря он это. Резким ударом ноги она сломала ему нос.
Оборотень взвыл, из ноздрей фонтаном хлынула кровь. Мимси попыталась перекатиться на бок, но получила удар сапогом по рёбрам, и от боли у неё перехватило дыхание.
– Ах ты паршивка! Ну, подожди…
С перекошенным от злобы лицом человек с сигарой замахнулся. Главарь не успел вмешаться. Свинцовый набалдашник трости опустился Мимси прямо на висок.
Это был страшный удар – ей показалось, у неё взорвался череп.
«Янош, – успела подумать она, прежде чем провалиться в беспамятство. – Он меня продал…»
Шум вороньих крыльев затих, на старом кладбище вновь воцарилась тишина.
Маленькая фигурка на снегу не шевелилась.
– Ты убил её, ненормальный! – прогремел главный.
Яростно взмахнув тростью, он снёс голову одному из гипсовых ангелов.
– Чёрная Дама спасибо тебе за это не скажет, Раф.
Мелкий со сломанным носом стоял в стороне, прерывисто дыша.
Третий человек тихонько ткнул неподвижное тело ногой.
– Да живая она, – сказал он. – Эти уличные твари – народ живучий!
Вожак поморщился и провёл пальцем по шраму, который тянулся поперёк его лица.
– Бросьте её к остальным. Мы и так потеряли уйму времени.
Кучер, неподвижно сидевший на козлах, услышав глухой удар, с которым в повозку кинули тело, слегка подскочил и возмутился:
– Эй, полегче!
Сплюнув в снег слюну от жевательного табака, он обратился к лошади:
– Ну, красавица, слыхала? Можешь радоваться: в последний раз едем с этими упырями.