Глава 1

Париж

Оглушительный звон прямо над ухом вырвал меня из спасительного забытья. Я рывком села в постели и со всего маху шарахнула по кнопке будильника, словно расправляясь с гигантским назойливым комаром. Проклятый механизм захлебнулся собственным визгом, и я снова рухнула на подушки. Сердце бешено колотилось, перед глазами плыли оранжевые круги. Я зажмурилась и осторожно перевернулась на бок. Каждое движение отдавалось в висках тяжелым гулом набатного колокола; казалось, все мое существо состоит из огромной головы, до краев заполненной тупой болью, стыдом и обидой. Я провела языком по пересохшим губам — безумно хотелось пить, противный привкус во рту определенно свидетельствовал о вчерашних излишествах.

Теперь все мои помыслы сосредоточились на кране в ванной. Он представлялся таким же прекрасным и далеким, как мираж, привидевшийся путнику, затерянному в самом центре пустыни Гоби. Преодолев нелегкий маршрут, я открыла дверь ванной и зажмурилась от яркого света. Неужели Люсиль так и не научится пользоваться выключателем? Вероятно, надежды нет — ведь сейчас ей уже шестнадцать! Впрочем, мне повезло хотя бы в одном — она явно уже убежала в школу, оставив без свидетелей одно из самых мерзких пробуждений в моей жизни.

Я протянула руку к хромированному источнику живительной влаги, и ее ледяная струя заставила меня на минуту забыть обо всем.

Я пила до тех пор, пока зубы не стало ломить от холода, потом намочила край полотенца и приложила его ко лбу. Лицо онемело, но вместе с тем притупилась и боль, терзавшая мою бедную голову.

Я подняла глаза — из зеркала, висевшего над раковиной, бессмысленно таращилось мало привлекательное сорокалетнее существо (смею надеяться, что до сих пор в свои тридцать пять я не тянула больше, чем на тридцать) со скорбно опущенными уголками бесцветного рта. Землисто-серый цвет лица выгодно оттенял черные круги под глазами, победно достигавшие подбородка. А может растеклась не смытая вчера вечером тушь? Я ухватилась за эту утешительную догадку, будто она могла разом разрешить все, навалившиеся на меня, проблемы.

На самом деле проблема была только одна, но ее вполне хватало для того, чтобы придти в полное отчаянье. То, что еще от меня осталось, присело на скользкий бортик ванны и тихонечко заскулило, спрятав лицо в сухой конец полотенца.

Весь вчерашний вечер (наш последний вечер с Симоном) прошел под знаком подготовки к будущему путешествию.

Вишневый «седан» Симона перевозил нас от одного магазина к другому, упорно преодолевая уличные заторы и покорно ожидая хозяина на с трудом найденном месте для парковки. Тем временем мы, а точнее — я, опустошали прилавки со спортивным инвентарем и косметикой, пляжными принадлежностями и одеждой для летнего отдыха.

Проторчав битый час в магазине для рыболовов и придирчиво изучив десятки спиннингов и удилищ (словно мы отправлялись на необитаемый остров, где нам предстояло месяц питаться только рыбой), Симон и пяти минут не мог выдержать примерки голубых джинсов, которые неимоверно трудно было подобрать на его очень высокий рост. Хождение по магазинам явно не доставляло ему удовольствия, как впрочем и мне. Но только не в этот раз! Голоса продавщиц, уговаривавших упиравшегося «месье» послушаться советов «мадам», находили в моем сердце сладостный отклик. Я позволила себе расслабиться и представить себя на месте жены Симона, делающей необходимые покупки в предвкушении принадлежащего ей по праву, неворованного летнего пляжного счастья.

Мы с Симоном были вместе уже три месяца, и я чувствовала, что начинаю слишком к нему привязываться. Это было опасно прежде всего для меня, и я всеми силами гнала от себя бесплодные мечты и ненужные мысли. Я заранее решила, что прощу ему все: телефонную ложь жене в своем присутствии, рассказы об успехах и шалостях нежно любимых детей (троих!) и стремление выскользнуть незамеченным из подъезда дома, где мы снимали квартиру для встреч два-три раза в неделю. Я вполне могла гордиться своим олимпийским спокойствием и абсолютной ненавязчивостью. В конце концов, мужчины и женщины общаются друг с другом, чтобы получать удовольствие, а его ничего не стоит испортить. Мне почти удавалось не думать о Симоне, когда мы были врозь, и спокойно ждать его телефонных звонков, не бросаясь со всех ног к дребезжащему аппарату.

Три недели вдвоем на берегу моря казались мне заслуженной наградой за образцовое поведение. Все складывалось более чем удачно — Симон, якобы, уезжал по делам фирмы, у меня начинался отпуск, а у моей дочери Люси — школьные каникулы, и ее уже ждала бабушка, живущая под Медоном.

Беготня по магазинам после беспокойного рабочего для так вымотала меня, что я едва дождалась окончания ужина в пригородном ресторане. Но проститься с Симоном, минуя традиционный финал наших совместных вечеров, было просто немыслимо. Если бы мы могли вместе вернуться к себе, к нам домой… Я безжалостно отогнала мечты, достойные шестнадцатилетней девочки (моей дочери!).

Стараясь казаться бодрой и полной сил, я едва дотащилась до широкой тахты, составлявшей почти единственный предмет обстановки нашей с Симоном однокомнатной квартирки. Я откинулась на подушки, прикрыв глаза (только бы не заснуть!). Симон неторопливо разделся и вытянулся рядом со мной. Я почувствовала его руку у себя на груди — она была нетороплива, но уверенна и настойчива. Это прикосновение снимало усталость, пробуждая к жизни совсем другие ощущения.

Никогда не удавалось вспомнить, как Симон меня раздевал. Это происходило само собой, как и все последующее. Все было так естественно, что мое сознание не могло выделить какие-то конкретные детали. Собственно, я и не пыталась этого делать. Что может быть глупее попытки препарировать счастье?

Потом мы лежали рядом и молча курили. У нас уже успели сложиться маленькие традиции, я знала: вот сейчас Симон повернет голову и попросит рассказать сказку, как лет десять назад меня о том же просила Люси. Но его побуждения были совершенно иными — песни и сказки интересовали Симона как фольклориста-руссиста. Я имела возможность ему помочь, будучи внучкой собственной бабушки, эмигрировавшей из России в 1.918 году. Все мое детство проходило под аккомпанемент печальных песен и порой жутковатых сказочек, услышанных ею в свою очередь от деревенской няни. Нас с Симоном и познакомили-то три месяца назад под предлогом его увлечения национальным фольклором. Он писал серьезное исследование, и я немного гордилась своей причастностью к его работе.

— Расскажи сказку, — Симон положил голову мне на плечо, и я заговорила, стараясь подражать неторопливой бабушкиной интонации.

— … Вот и сказке конец! — Я потянулась за пепельницей и смахнула со стула горшок с каким-то колючим растением.

Пришлось вылезти из постели и срочно заняться уборкой. Выметая землю и черепки, я увидела на полу микрофон. Подобный предмет был совершенно неуместен в этой комнате, я удивленно проследила глазами за шнуром, конец которого терялся где-то под тахтой. Любопытство заставило меня опуститься на колени и заглянуть туда, посветив зажигалкой.

Открытие совершенно ошеломило меня — черный шнур был вставлен в гнездо магнитофона. Я вытащила его и нажала на кнопку воспроизведения, предварительно отмотав пленку к началу.

Минут пять я ровным счетом ничего не могла разобрать — все заглушали шум и шорох неопределенного происхождения. Я сгорала от желания продемонстрировать Симону свою потрясающую находку, но поняла, что придется потерпеть — он вышел из комнаты и теперь засел в ванной, судя по шуму льющейся из крана воды.

Звуки на магнитной ленте стали несколько отчетливей. Я слышала тяжелое дыхание, какой-то скрип, вздохи и стоны. На минуту воцарилась полная тишина, которую вдруг прервал голос Симона. Он попросил передать ему сигареты, и чей-то противный хриплый голос (мой!) ответил ему банальной любезностью.

Потом из динамика полилась русская речь. Если бы я знала заранее, как манерно и претенциозно звучит мой голос! Щеки горели, кровь толчками билась в висках. Так вот зачем я ему нужна! Я представила согнутую спину Симона, проскользнувшего в дверь квартиры впереди меня, вопреки общепринятым правилам вежливости. Я всего на минуту замешкалась в дверях, снимая плащ и пристраивая его на вешалку, но этого оказалось достаточно, чтобы влезть под кровать и нажать на кнопку этой «адской машины»!

Я вскочила и с размаху пнула металлическое чудовище, извергавшее на меня потоки моих же собственных слов. Жгучая боль пронзила меня, родившись в стопе и парализовав щиколотку и колено. «Не забывайте надеть кованый сапог на ту ногу, которой собираетесь расколошматить магнитофон, на котором ваш любовник имеет обыкновение записывать ваши нежные вздохи и прочие глупости!» — этот ценный совет сам сформулировался в мозгу и заставил меня истерически расхохотаться. Идиотский смех перешел в сдавленное рыдание, и я начала беспорядочно натягивать на себя одежду, кучей сброшенную в единственное кресло.

Мне удалось выскочить из квартиры до того, как Симон вышел из ванной. Слава Богу! Я не представляла, каким образом смогла бы с ним общаться, сохранив при этом самообладание, а значит и чувство собственного достоинства.

Я сразу же поймала такси и назвала свой адрес шоферу, не без удивления поглядывавшему на мою зареванную физиономию.

Дверь открыла ключом, хотя обычно звонила, зная, что Люси ждет меня и со всех ног бросится открывать. Возвращаясь вечерами домой, я всегда приносила ей что-нибудь вкусненькое, и она радовалась, как ребенок, продолжая при этом считать себя абсолютно взрослым, полностью сформировавшимся человеком. Уже стоя на пороге, вспомнила, что ничего ей не купила. К моим мучениям прибавились легкие угрызения совести, но о том, чтобы снова выйти на улицу, не могло быть и речи.

В квартире стоял оглушительный гвалт, — вероятно, моя дочь принимала гостей, большинство из которых страдало дефектами слуха. Найти другое объяснение неимоверной громкости того, что юное поколение называет музыкой, я была просто не в состоянии. Моего появления никто не заметил, и я тихонько проскользнула в свою комнату, тут же захлопнув за собой дверь.

Мне ни с кем не хотелось делить свое горе и одиночество. С ранней юности отношу себя к категории людей, обреченных постоянно выслушивать самые интимные исповеди окружающих, но обременять их собственными проблемами… Нет уж, благодарю покорно! Душевный стриптиз никогда не был мне по душе, во всяком случае, в моем исполнении. Единственной подходящей компанией показалась в тот момент непочатая бутылка коньяка, и я немедленно извлекла ее из недр стенного шкафа.

Судя по всему, общение с сорокаградусным напитком прошло весьма плодотворно; во всяком случае, оно наградило меня головной болью невиданной силы. Ну что ж, раз моя несчастная голова так чудовищно дает о себе знать — значит, она все еще находится на плечах! Самое время ею воспользоваться по назначению… Я проглотила сразу две таблетки аспирина и потащилась в свою комнату одеваться.

Предстоял последний перед отпуском рабочий день, время было заранее расписано по минутам. Подготовка к осеннему показу моделей шла в нашем Доме моды полным ходом; было бы страшно обидно позволить исполнителям перепортить мои эскизы, а значит, существовала необходимость оставить им, уезжая, наиподробнейшие инструкции.

Потратив минут пятнадцать на поиски своего любимого черного свитера, я наконец оставила бесплодные попытки и натянула первое, что попалось под руку. Да, малышка Люси времени даром не теряла! Очевидно, изрядно подросшее дитя решило построить коммунизм в нашей «отдельно взятой семье» и начало с обобществления моего шмотья. Жаль, что это могло быть сделано только в одностороннем порядке — трудно было предположить, что я польщусь на ее драные джинсы.

Теперь передо мною стояла грандиозная дизайнерская задача — нарисовать себе хоть сколько-нибудь приемлемое лицо. Я вернулась в ванную и вооружилась тушью для ресниц. Невезенье продолжало меня преследовать — на этот раз я ткнула щеточкой себе в глаз (ничего удивительного при столь сильно дрожавших руках!) и мне снова пришлось умываться холодной водой.

Решив, что сделала для собственной внешности все, что было в моих силах, я наконец вышла из дома и направилась к поджидавшему меня «фольксвагену». На лобовом стекле красовалась квитанция на штраф за неправильную парковку. Этот подарок судьбы прошел почти незамеченным на фоне всего остального.

Рабочий день прошел довольно удачно, если не принимать во внимание попыток поставщиков всучить в качестве фурнитуры для вечерних платьев пуговицы, идеально подходившие для рабочих комбинезонов; и необоримого стремления закройщиц заменить лекала сорок второго размера шаблонами на пятидесятый — пятьдесят второй (в зависимости от габаритов каждой из них). Все эти вопросы несколько отвлекли меня от главного — что же теперь делать с отпуском? К вечеру я почти созрела для того, чтобы попросту от него отказаться.

Весь день я ловила себя на слишком пристальном внимании к телефонным звонкам. Интересно, что сказала бы я, оказавшись на месте Симона? «Нам с тобой необходимо поговорить… Я заеду к тебе после работы.»? Или сразу: «Извини меня, дорогая, — я обидел тебя — не сумел побороть искушения! Жизнь без тебя…»? А, к черту! Надо же быть такой идиоткой! Симон был на своем месте, и объяснения со мной явно не входили в его планы.

Вечером выйдя на улицу, чтобы ехать домой, я беспомощно оглянулась вокруг. Мое сердце колотилось в груди с частотой ста двадцати ударов в минуту. Знакомой машины поблизости не оказалось. Рухнув на сиденье «фольксвагена», я с силой захлопнула дверцу и стартовала с такой скоростью, словно собиралась, как следует разогнавшись, успешно выйти на околоземную орбиту.

Проезжая мимо кондитерской, я вдруг вспомнила о Люси. Бедный ребенок и так остался вчера без шоколадки!

Слишком резко затормозив, я тут же ощутила страшный удар сзади. Звон разбитого стекла и леденящий душу металлический скрежет не оставляли сомнений в его происхождении.

Я откинулась на спинку сиденья, закрыв глаза и боясь пошевелиться. Руки и нога дрожали, зубы выбивали барабанную дробь. Я рискнула взглянуть в зеркальце на ветровом стекле: на скуле медленно растекался огромный безобразный синяк. Углубившись в его созерцание, я не слышала сигналов машин в быстро образовывавшейся дорожной пробке.

Чье-то прикосновение к плечу вывело меня из оцепенения. Ко мне низко склонилось незнакомое мужское лицо с необычайно правильными, четкими чертами. Светлые волосы были тщательно расчесаны на пробор, голубые глаза светились участием, выдавая явное беспокойство.

— С вами все в порядке? Я могу чем-нибудь помочь?

Не отвечая на вопросы «кинокрасавца», я вылезла из машины. Ее задняя часть представляла собой абстрактную скульптуру из металла и осколков стекла. Нечто подобное я недавно видела на художественной выставке. Так или иначе, уже никто не осмелился бы назвать то, что осталось от моего бедного «жука», средством передвижения!

Красный спортивный автомобиль, буквально въехавший в принадлежавшие мне обломки, был совершенно пуст. Я подняла глаза на утешавшего меня плейбоя. Он утвердительно кивнул головой и мне стало ясно, кто являлся хозяином этой дорогой игрушки. Он не просто был необычайно хорош — высок ростом, строен, широк в плечах — а еще и потрясающе одет: черный фрак, бабочка у ворота ослепительно белой рубашки! Но при чем здесь кумачово-красная открытая машина? С его внешним видом гораздо лучше гармонировал бы черный «кадиллак!» Не знаю, как меня угораздило, но я тут же сообщила ему об этом. Молодой человек (кстати, при ближайшем рассмотрении я пришла к выводу, что имею дело с ровесником) удивленно улыбнулся и виновато развел руками.

— У меня есть знакомый автомеханик, который мог бы взяться за ремонт вашей машины, — снова заговорил обладатель прекрасных глаз и черного фрака, — это вам обойдется франков эдак в… — и он назвал такую сумму, что волосы зашевелились на моей больной голове.

«Издевается!» — нелепая детская обида захлестнула меня. Краем сознания я прекрасно отдавала себе отчет в том, что его машине «поцелуй» с «жуком» тоже не прошел даром, и во всей этой истории винить нужно только себя (ну какой идиот неожиданно тормозит на скорости семьдесят километров в час!). Я обязана была если не оплатить ему ремонт, то уж во всяком случае рассыпаться в прах у его ног, вымаливая прощение.

Вместо этого я отчаянно заорала, проклиная жлобов, разъезжающих в роскошных авто по парижским улицам именно в то время, когда честные граждане возвращаются по домам после работы. Собственное хамство ужасом сковало мой мозг, но я никак не могла остановиться, вымещая на бедняге все то «хорошее», что успело произойти со мною в последние два дня.

Он молча слушал мой визг, перекрывавший автомобильные гудки. Его глаза, сфокусированные на моей переносице, совершенно остекленели, и в какой-то момент я шестым чувством поняла, что сейчас он ударит меня, — просто размахнется и как следует врежет по морде. Я была до такой степени достойна подобного наказания, что ждала его со страстностью раскаявшегося грешника, которому не терпится принести искупительную жертву.

«Сказочный принц» не оправдал моих надежд. Вместо этого он засунул руку в карман идеально сшитых штанов, развернулся на каблуках, одним прыжком очутился за рулем своей машины, хлопнул дверцей, дал задний ход и исчез из моей жизни, вероятно, навсегда.

Жалкие останки «жука» были отбуксированы на задний двор нашего дома. Я по привычке взглянула на наши окна на втором этаже, прежде чем войти в подъезд. Через стекло на меня смотрели испуганные глазенки Люси. Уже второй день бедняге приходилось обходиться без шоколадок! Ей некого в этом винить, кроме потрясающих красавцев, наводнивших жизнь ее невезучей мамаши!

Я остановилась на лестничной площадке, достала из сумки пудреницу и попыталась сразиться с ее помощью с синяком на скуле. Кажется, победа осталась не за мною.

Входная дверь распахнулась до того, как я успела нажать на кнопку звонка. Люси кинулась мне на шею, потом чуть отстранилась, тревожно заглядывая в глаза. Я выдавила из себя ободряющую улыбку и поплелась вслед за Люси на кухню, где она тут же принялась колдовать над кофеваркой.

Что бы ни происходило с их родителями, дети во время каникул обязаны усиленно вдыхать кислород! Я сняла телефонную трубку и заказала разговор с Медоном. Моя мама, вероятно, уже заждалась свою ненаглядную внученьку.

Через пять минут я уже внимала родительским наставлениям, едва успевая вставлять ответные реплики. Люси оставила в покое забулькавшую кофеварку и принялась за меня, корча непонятные гримасы и беспорядочно жестикулируя. Эта пантомима здорово действовала на нервы, и я предпочла отвернуться.

Рука Люси протянулась через мое плечо и, нажав на рычаг телефонного аппарата, разом лишила возможности выяснить, что же именно я должна была положить в ее чемодан. Трубка захлебывалась частыми гудками, а я испепеляла взглядом растерянную физиономию Люси, пытаясь понять, что за муха ее укусила.

— Извини, Жаклин, но я не поеду в Медон, — она с детства привыкла называть меня по имени.

— … То есть, конечно, поеду, но не в Медон. Наверное, следовало раньше тебя предупредить… — в голоске моего чада слышалась отчаянная решимость.

— Ну и могу ли я рассчитывать на то, что ваше высочество поделится своими грандиозными планами? — я шипела, как яичница, которая как раз догорала на сковородке, оказавшейся вне поля зрения отважной Люси.

— Да, конечно. Я еду в Остраву, — это было произнесено таким обыденным тоном, словно она собиралась на прогулку в Булонский лес.

Я прищурилась, пытаясь мобилизовать все свои небогатые познания в географии. Возможность обыграть название неизвестного мне городка показалась весьма соблазнительной, и я не преминула ею воспользоваться:

— От-ра-ва… — звучит просто здорово! Именно это тебя и вдохновило? Подобное местечко самим Богом предназначено для паломничеств маленьких идиоток!

— Не придуривайся, Жаклин — ты прекрасно меня расслышала! — Люси изо всех сил пыталась уничтожить меня взглядом.

Это было уже чересчур — мне свело скулы от бешенства. Я увидела, как моя рука медленно поднялась, готовая обрушиться на бледную щеку Люси оглушительной оплеухой. Усилием воли я заставила ее притормозить и засунула в карман от «греха», имитируя жест обворожительного хозяина красного автомобиля.

— Этот город находится в Чехословакии, — начала моя дочь, я надеюсь, последний урок географии в моей жизни. — Там живет бабушка Марека — одного мальчика из нашего класса.

— Вот пусть Марек туда и едет, а у тебя есть своя бабушка, и живет она в Медоне…

Люси сделала протестующий жест, вероятно, обозначавший, что мои сведения о местопребывании собственной матери не совсем достоверны.

— Да дай же ты мне рассказать обо всем по порядку! — и она обрушила на мою голову десять тонн фантастической информации, которую просто невозможно было сразу переварить.

Моя гениальная дочь отправлялась в таинственную Остраву автостопом, в компании нескольких ровесников. Их было шестеро, и они решили разбиться на три пары, каждая из которых должна продвигаться к намеченной цели самостоятельно. Кто первый приехал — тот и выиграл! Главными условиями этих странных соревнований было абсолютное отсутствие денег у их участников в момент старта и нелегальные способы пересечения границ тех стран, через которые им предстояло проехать.

— Уж не знаю, сумеете ли вы добраться до чехов, но если да, — то они вас просто пристрелят! — разговор становился серьезным.

— … Если будем вести себя, как последние идиоты… — самоуверенность Люси лишила меня дара речи.

Вновь обретя эту способность, я задала ей следующий вопрос — любопытно было узнать, каким образом они собираются добывать деньги на ночлег и еду, если не хотят взять их с собой.

— Неужели ты думаешь, что мы ни на что не способны? — Люси окинула меня презрительным взглядом.

Терпение мое лопнуло, и я закричала, полностью отпустив тормоза:

— Не знаю, как остальные, а уж ты и впрямь обладаешь выдающимися способностями! Ты прекрасно умеешь валяться на диване, смотреть телевизор, глушить меня при помощи магнитофона и жевать шоколад! Кажется, я все перечислила?.. До сих пор мне не приходилось слышать, чтобы за это кому-нибудь платили деньги!

— Да нет, я умею и еще кое-что! — взгляд Люси пригвоздил меня к месту.

Господи! На что она намекает? Я представила свою рыжекудрую дочь на ночной улице, у входа в бар, в притопе, в чужой постели…

— Ты как-то выпустила из виду, что я совсем неплохо играю на скрипке! — у меня будто камень с души свалился, я уже была готова расцеловать ее и молить прощения за свои грязные фантазии (по себе сужу, что ли?).

— Потому-то я и еду в паре с Жераром — он берет с собой кларнет, и мы сможем играть ансамбли… Ну и еще потому, что я — единственная девушка в нашей компании, он будет меня защищать.

— Не припоминаю, чтобы кого-то из твоих приятелей звали Жераром…

Люси несколько замялась:

— Ну, он в общем-то не совсем приятель. Жерар — папа одного моего друга, который тоже поедет с нами. Он — прекрасный музыкант, играет в одном из лучших оркестров и преподает в нашей музыкальной школе.

Я уже ни на что не могла реагировать и молча направилась к двери. Люси одним прыжком догнала меня и сзади бросилась на шею, чуть не свалив свою несчастную мать на холодный кафельный пол.

— Мы стартуем завтра в девять утра! Ты поможешь собрать рюкзак?

Я рывком отцепила ее руки и, вбежав в свою комнату, оглушительно хлопнула дверью.

«Если ваш ребенок хочет выкинуть какую-то глупость и вы не в силах его остановить — сделайте ее вместе с ним!» — я не помню, кому из великих педагогов принадлежит это высказывание. Мне не оставалось ничего другого, как последовать его совету. Обойдемся уж как-нибудь без всяких Жераров с кларнетами и без таковых!

Я присела на низкий пуф перед туалетным столиком и уставилась на себя в зеркало. Как ни странно, зрелище, представшее перед моими глазами, принесло некоторое успокоение. После всех моих приключений можно выглядеть гораздо хуже! Даже кое-как запудренный синяк не так бросался в глаза.

До сих пор мне были известны только два способа утешить себя после перенесенных невзгод: купить новую шляпку (никогда не ношу, но обожаю их примерять) или перекрасить волосы. Подобные действия всегда дарили мне иллюзию обновления и начала другого жизненного этапа. На сей раз судьба в лице неугомонной Люси сама пришла мне на помощь, предложив совершенно неожиданный выход — путешествие!

Я отправилась в кладовку и почти целиком залезла в глубокий стенной шкаф. Достала оттуда пыльную связку ненужных книг, которые рука не поднималась выбросить. Вымазавшись с головы до ног, я наконец-то нашла то, что искала — старый школьный географический атлас. С величайшим трудом обнаружив на карте Чехословакию и непосредственно Остраву, я принялась водить пальцем по черным линиям автомобильных дорог. «Попасть во Францию» удалось только с третьей попытки. Количество километров и границ, отделяющих одну страну от другой, привело меня в состояние тихого ужаса, сильно смахивавшего на безумие. Я запихнула книжки в ненасытную пасть шкафа и пошла в ванную вымыть руки.

Впрочем, мне тут же пришлось снова вернуться в кладовку, где хранились потертые рюкзаки, к счастью, немые свидетели моей бурной юности. Я выбрала парочку покрепче и один из них (самый большой) молча кинула с порога в руки ошеломленной Люси, а второй потащила к себе, где принялась беспорядочно запихивать в него бесчисленные мелочи, без которых невозможно обойтись в пути, особенно если тащиться автостопом через всю Европу.

После мимолетного колебания, имевшего легкое сходство с угрызениями совести, я засунула за подкладку всю свою наличность и кредитную карточку. Кажется, мне было с чем себя поздравить — моя предусмотрительность несколько отличала меня от шестнадцатилетней Люси; может быть, я даже находилась на более высокой стадии умственного развития!

Встать пришлось в семь утра. Приняв душ (кто знает, когда удастся сделать это в следующий раз?!), я оделась в соответствии со своими наполеоновскими планами, заботясь не столько о производимом эффекте, сколько об элементарных удобствах. Наиболее подходящим к случаю показался мне макияж номер два, благодаря которому мне можно было дать не более тридцати лет. Процедура заняла не более получаса. Макияж номер один (двадцать пять — двадцать семь лет) способен урвать полтора часа чистого времени.

Я на цыпочках вышла в прихожую, где уже валялся рюкзак Люси с привязанной к нему скрипкой в обшарпанном черном футляре. Я пристроила свой рядышком и отправилась на кухню варить кофе и жарить на две персоны неизменную яичницу.

Появление Люси не заставило себя долго ждать. Судя по железобетонной неподвижности се лицевых мускулов, она уже обнаружила мои вещи в прихожей и, естественно, разгадала коварные намерения своей матери. Она молча развалилась за столом, стараясь не смотреть в мою сторону. Линялая майка висела на ней мешком, из разодранных джинсов торчали тощие коленки, густые рыжие кудри выбивались из-под ковбойской шляпы (я преподнесла ее себе в ознаменование развода с отцом Люси года три назад). Все вместе смотрелось просто здорово! Интересно, как выглядела бы я в подобном наряде? Ответ ясен — настоящей городской сумасшедшей. Я вздохнула с легким ностальгическим сожалением: ничего не поделаешь — всему свое время!

Приклеив к физиономии примирительную улыбку, я поставила перед Люси тарелку с яичницей. Мгновенно покончив с нею с таким свирепым выражением лица, словно сражалась со смертельным врагом, она перевела тяжелый взгляд на меня. Мне стало страшновато — яичница повержена в прах, теперь очередь явно за мной!

— Я остаюсь дома! — прорычала Люси.

— Ну отчего же? — пробормотала я с видом провинившейся школьницы, предчувствуя бурю, которая сейчас обрушится на мою голову.

То, что устроила моя дочь, превзошло самые смелые ожидания. Минут двадцать она вопила и топала ногами, заливалась злыми слезами и издевательским хохотом. Проблема отцов и детей была мастерски превращена в проблему детей и отцов по всем правилам ораторского искусства. Я узнала столько «приятных» подробностей об особенностях собственной личности, что впору было прибегнуть к единственно возможному выходу — с моста в Сену вниз головой.

Неимоверный напор и безапелляционность Люси уже давненько заставляли меня теряться. Наблюдая ее дикие вспышки, мой муж всегда поминал о влиянии татаро-монгольского ига на формирование русского характера. Ссылки на неукротимость итальянского темперамента были мне значительно ближе — семейство драгоценного папаши Люси держало в Милане антикварную лавку. Он сам считал, что передал дочери совершенно другое свойство — музыкальные способности как непременное приложение к их фамилии — Беллини. Этот потомственный старьевщик считал, что его родословная берет начало от великого композитора.

Я взглянула на часы — пора двигаться к месту всеобщего сбора в парижском пригороде, у начала шоссе Париж — Дижон. Я мысленно перечислила все, что должна была сделать перед отъездом: маме перезвонила еще вчера (извини, мамуля, приедем к тебе недельки через две, потому что…), записку приходящей служанке оставила на кухонном столе («Милая Мари! Обстоятельства вынудили меня срочно покинуть Париж. Расплачусь с вами за текущий месяц немедленно по прибытию.»), посуду помыла, газовую плиту выключила…

Вулкан «Люси» несколько выдохся, перейдя в стадию тихого поскуливания. Я направилась в прихожую, молча взвалила на спину свой нелегкий рюкзак и открыла входную дверь. Люси потащилась следом, тяжело вздыхая и хлюпая носом.

Я поймала такси. По дороге нам практически не о чем было разговаривать. Я смотрела на мелькавшие за стеклом открытые террасы кафе, пыльные платаны, на одетых с летней непринужденностью нормальных людей, спешивших на службу или за покупками вместо того, чтобы нестись автостопом неведомо куда.

— Послушай, Люси, а что, собственно, вы собираетесь делать в этой вашей Остраве? — странно, что этот простой вопрос пришел мне в голову только сейчас.

— Да ничего особенного… Просто выпьем по стакану сухого мартини и отправимся в обратный путь.

— По стакану — чего?!! — у меня перехватило дыхание. До сих пор я считала, что любимым напитком Люси являлся томатный сок.

— Ты прекрасно расслышала. Я сама предпочитаю коньяк, но Жерар всегда заказывает мартини, — это было несомненным «понтом» и издевательством, но мысли по поводу наклонностей дочери и, что самое главное, этого великовозрастного ценителя крепких напитков и маленьких девочек, лезли в голову, вопреки моей воле.

Пока я подыскивала достойный ответ, машина свернула к обочине и остановилась. Расплатившись с шофером, выгрузившим наши рюкзаки прямо на грязный асфальт, я обнаружила чуть поодаль небольшую группу длинноволосых ребят. Они таращились на меня во все глаза, ощетинившись, словно дикобразы. Люси топталась за моей спиной — должно быть, бедняжке было очень несладко! Я и сама почувствовала себя довольно неловко — этаким незваным гостем на чужом пиру.

Неизвестно, сколько еще могла продолжаться эта пантомима, если бы не была прервана появлением еще двух персонажей, вылезших из затормозившей рядом с нами машины. Первым выпрыгнул светловолосый мальчик, за ним — длинный худой тип приблизительно моего возраста. Он повернулся к нам — и лучезарная голливудская улыбка застыла на его чересчур красивом лице. Не представляю, как выглядела я сама — вряд ли лучше эрцгерцога Фердинанда в том момент, когда у него под ногами разорвалась бомба, брошенная террористом.

Вчерашний знакомец, разделавший «под орех» мой несчастный «фольксваген», предстал передо мною во всем своем великолепии! Отсутствие фрака и бабочки могло ввести в заблуждение кого угодно, только не меня, — эта смазливая рожа всю ночь не давала расслабиться моим усталым мозгам, являясь в самых жутких кошмарах.

— Жаклин, позволь представить тебе Жерара, о котором я так много рассказывала! — Люси поспешила воспользоваться возможностью разрядить обстановку.

Мы сдержанно пожали друг другу руки, на губах Жерара мелькнула саркастическая усмешка.

Стоявшие поодаль мальчишки, как цыплята наседку, окружили своего великовозрастного приятеля. Я молча прислушивалась к их трескотне, но не могла понять ни единого слова, — новый сюрприз окончательно вышиб меня из колеи.

Белокурый сынок Жерара (копия папаши, исправленная и дополненная) по-хозяйски обнял за плечи мою Люси. Она искоса взглянула в мою сторону, женственно-мягко потянулась к мальчику и, хихикнув, что-то шепнула на ухо. Его рука плавно скользнула по ее спине и повисла, как плеть, не находя себе места. Я отчаянно пожелала о том, что засунула валокордин на самое дно рюкзака.

Наконец «совещание на высшем уровне» было закончено и Жерар, вероятно выбранный парламентером, сообщил мне, что мы будем стартовать в том порядке, в котором приехали на место встречи; я поеду с Люси, он — в паре с собственным сыном. На это нечего было возразить, и я отошла в сторонку, потянув за собою мрачную, как туча, Люси.

Первые пары уехали довольно быстро — ребят охотно сажали в машины. Чаще всего останавливались водители огромных грузовиков и рефрижераторов: двое болтливых мальчишек — прекрасная гарантия от сна за рулем во время дальнего рейса.

Нас оставалось четверо. Люси вышла на обочину с самым независимым видом и принялась «голосовать», заранее напялив рюкзак на спину. У малышки явно не было никаких сомнений по поводу того, что ее посадят гораздо быстрее, чем меня — старую развалину. Вероятно, она была права, потому что роскошный серый «мерседес» распахнул перед нею дверцу, едва она вылезла на обочину. Я нагнулась, чтобы приподнять свою нелегкую ношу, и тут же вскинула глаза, услышав резкий хлопок и рев вновь заработавшего мотора. Мощно рванувший с места автомобиль обдал меня облачком пыли и противным запахом выхлопных газов. Я медленно выпрямилась и застыла с разинутым ртом, бессмысленно провожая взглядом удалявшуюся машину, к заднему стеклу которой прилипли, сплющив носы, две наглые рожи. Одна из них принадлежала моей рыжекудрой Люси, вторая — мини-Жерару.

Я не слышала, как «большой» Жерар подкрался ко мне сзади, и вскрикнула, как вспугнутая ворона, когда он положил руку мне на плечо. Я немедленно стряхнула с себя этот чужеродный предмет и развернулась всем телом, чтобы получше рассмотреть его бесстрастную физиономию.

— Скажите, вы являетесь режиссером этой безобразной комедии? — я сдерживалась, как могла, но мой голос все же предательски дрогнул.

Лицо Жерара удивленно вытянулось, утратив свою античную симметрию.

— Вы что — совсем идиотка? Неужели можно было предположить, что я принесу себя в жертву, согласившись составить компанию такой мегере, да еще в подобных обстоятельствах и на весьма длительный срок?

Мое молчание предвещало бурю, но эта перспектива нисколько не смутила столь самоуверенную личность.

— Постойте, постойте… — он театрально приложил ухоженную руку ко лбу. — Уж не вообразили ли вы, что я специально, склонил детей к этому «кошмарному преступлению» ради удовольствия насладиться вашим обществом? Не стройте иллюзий на мой счет, дорогая, — укрощение диких животных вовсе не является моим хобби!

Эта фраза глубоко потрясла меня своей наглостью, но и несколько остудила. Орать, рвать на себе волосы, бросаться на него с кулаками — значило полностью оправдать все его предположения на мой счет. Я сумела промолчать, сжав кулаки и скосив глаза в сторону. Боковым зрением я наблюдала за тем, как он достает сигарету, прикуривает и глубоко затягивается.

Выпустив изо рта голубоватое колечко, он протянул сигарету и я машинально взяла ее. Покуривая неожиданно предложенную «трубку мира», я пыталась принять правильное решение. О том, чтобы остаться дома, пустив все на самотек, не могло быть и речи. Пускаться в погоню самостоятельно, предварительно уточнив у Жерара маршрут — бесполезно, учитывая мои невероятные географические познания. К тому же, кто может поручиться, что этот красавчик не наплетет мне заведомую чушь, дабы избавить «бедных детишек» от преследований «мегеры»? Оставалось только одно — навязаться Жерару в попутчицы и терпеть его дальнейшие издевательства. Я решительно шагнула к проезжей части и подняла руку.

Вероятно, мой вид не внушал доверия — мы торчали на месте уже полчаса без всякого результата. Наконец меня осенило! Господи, ну и дура, — не могла додуматься до этого раньше! Мы же можем воспользоваться машиной Жерара или взять какой-нибудь автомобиль в прокатной конторе! Я немедленно поделилась идеей со своим спутником, который молча наблюдал за моими попытками, прислонясь к дорожному ограждению.

Его реакция потрясла меня. Он взглянул на меня с видом честного игрока, только что уличившего в плутовстве завзятого карточного шулера, и объяснил, что пользоваться своей или нанятой машиной нельзя, — они так не договаривались!

— А о том, что мы с вами едем вдвоем — договаривались? — бросилась я с места в карьер.

— Нет. Но если дети поступили с нами нечестно, это вовсе не значит, что мы должны начать с ними сражаться их же оружием. Преподав мне урок педагогики, Жерар вышел к дороге, поднял руку, и рядом с ним тут же притормозил синий «седан», в который он впихнул сначала два рюкзака, а потом и меня. Плюхнувшись рядом со мною на заднее сиденье, он захлопнул дверцу и улыбнулся сидевшей за рулем женщине средних лет.

 

Глава 2

Париж — Жуаньи

Хозяйка «седана» возвращалась домой в Жуаньи из Парижа, куда ездила за покупками. Она болтала без умолку, обращаясь преимущественно к Жерару — именно он подавал ей ответные реплики; к тому же любая женщина предпочтет общаться с фантастически красивым и столь же любезным мужчиной, а не с угрюмым растрепанным существом своего пола. Впрочем, я была даже благодарна Жерару: его разговорчивость позволила мне отключиться и остаться в неведении относительно цен на виноград в Жуаньи, фамилий кандидатов в мэры — там же, дальнейших планов племянницы местного бакалейщика и прочих, не менее захватывающих, вещей.

«Седан» еле полз в правом ряду, стало ясно, что опасность нагнать «мерседес» нам совершенно не угрожала. То есть наоборот — мои мысли начинали несколько путаться — это дети могли не беспокоиться о подготовке к горячей встрече со мной!

— Послушайте, а что вы собираетесь делать, когда мы их догоним? — я сообразила, что вопрос Жерара относился ко мне.

«Да он, к тому же, и ясновидящий!» — открытие мало меня порадовало, и я ответила не совсем любезно:

— То же, что сделал бы на моем месте любой нормальный человек — запихну Люси в машину и отвезу обратно в Париж!

— Каким образом? Вы что, драться с нею собираетесь? Уговорить ее вряд ли удастся…

Я озадаченно примолкла — Жерар был абсолютно прав. Он прикоснулся к моей руке (пальцы были прохладными и сухими) и вполголоса произнес:

— Я понимаю, что меня это не касается… Но мне кажется, что лучшее из того, что мы можем предпринять, — это постараться держать их в поле зрения, не обнаруживая своего присутствия. В крайнем случае всегда успеем вмешаться!

Он уже говорит о нас «мы». Я давно отвыкла от этого местоимения; отец Люси еще лет пять назад сумел от него отучить. «Я», «ты», «он» уверенно вытеснили только что прозвучавшее «мы». Я с удивлением обнаружила, что это слово не было мне неприятно, как и осторожное прикосновение пальцев Жерара.

Время приближалось к полудню. Стало нестерпимо жарко, хотя в машине и были опущены все стекла. Горячий ветер не приносил облегчения, только ставил торчком мои коротко подстриженные волосы и покрывал влажную кожу тонким налетом дорожной пыли. Нельзя раскисать! Я решила попробовать придать себе человеческий вид и потянулась через Жерара к карману своего рюкзака, где должны были находиться косметичка.

Машину качнуло, и я повалилась ему на грудь. От белой рубашки Жерара веяло свежестью. Я неловко выпрямилась и принялась извиняться, смутившись, как давно не смущалась даже моя юная дочь. Может быть, виною тому был его взгляд? Он смотрел на меня без улыбки, совершенно серьезно.

Ярость снова закипала во мне. Или она разрасталась, как снежный ком? Все началось с бессильной злобы на себя — перезрелую идиотку, сохранившую только одно, но зато самое поганое свойство юности — помидорно краснеть по малейшему поводу. Потом досталось и голливудским красавцам, прекрасно переносящим тропическую жару. Когда очередь дошла до наглых мальчишек и девчонок, разъезжающих в «мерседесах» с кондиционерами, я почувствовала, что совершенно выдохлась.

Откинувшись на спинку сиденья рядом с невозмутимым Жераром, я купалась в горячих волнах жалости к себе. До одурения хотелось пить, есть, встать под холодный душ… Да и вообще… (я искоса взглянула на руки Жерара) хотелось чего-нибудь… просто хорошего.

 

Глава 3

Жуаньи

Мы простились с хозяйкой «седана» на самой пыльной площади самого душного городка Бургундии.

Я позволила себе сообщить Жерару, что ужасно хочу пить, есть, встать под холодный душ. О «чем-нибудь просто хорошем» предпочла умолчать.

— Понимаю. Но за все это нужно платить.

— Несомненно. Вы считали, что я придерживаюсь противоположного мнения? — я полезла за деньгами в рюкзак, валявшийся под ногами.

— Вы что — забыли? — Жерар с удивлением наблюдал за моими манипуляциями. — Мы же договорились выезжать из Парижа без денег и зарабатывать прямо на месте, по мере необходимости!

— Но ведь мы-то с вами не дети!

— Ну и что? Чем это мы лучше них? — он легко подхватил свой рюкзак и решительно зашагал прочь.

Я едва за ним поспевала, проклиная жару, Жуаньи и красивых мужественных максималистов.

Дожидаясь меня, Жерар замер на месте. Не заметив этого, я сзади врезалась в него со всего маху, как вчера его красная машина — в мой несчастный «фольксваген». Жерар перенес удар значительно лучше «жука». Я расхохоталась, как дурочка. Мой спутник воззрился на меня несколько обалдело, потом взял у меня из рук вещи, взвалил их на плечо, развернулся и направился к садовой скамейке на краю площади.

Мы уселись в тени огромного платана (каштана? бурьяна? тюльпана? — не сильна и в ботанике тоже). Жерар прикурил мне сигарету — это становилось традицией. После первой затяжки я поинтересовалась тем способом, которым мы, с его точки зрения, могли воспользоваться в целях срочного обогащения.

— Как насчет местного отделения банка? — в глазах Жерара заплясали веселые искорки. Потрясающе! Он умеет шутить!

— Ну, а если серьезно, я немножко умею играть на кларнете, — он извлек из футляра, привязанного к рюкзаку, некое подобие длинной деревянной дудки.

— А мне что — сплясать прикажете? — я уже устала злиться и продолжала переругиваться с ним лениво, почти по инерции.

— На сегодня пляски отменяются! Я угощаю! — он вдруг протянул руку и взъерошил мне волосы. Я просто не успела отпрянуть…

Посреди безлюдной площади били струи фонтана, представлявшего собою нагромождение кусков гранита с какими-то яркими вкраплениями. Брызги ослепительно сверкали на послеполуденном солнце, создавая ореол вокруг головы Жерара, сидевшего на низком бортике с кларнетом в руках. Мелодия лилась плавно, перекликаясь с журчанием воды. Из дверей окрестных лавчонок медленно выползали местные жители, привлеченные непривычными звуками. В раскрытых окнах показались удивленные лица.

Казалось, Жерар не замечает появления публики. Он производил впечатление человека, вбиравшего всем своим существом звуки, раздававшиеся вокруг него, чтобы тут же возвратить их миру, предварительно превратив в музыку.

Я поймала себя на рассуждениях о «высоких материях» и постаралась вернуться с небес на землю, чтобы не оказаться смешной в собственных глазах. Я вспомнила о том, что Жерар работает в оркестре (так вот откуда странное сочетание фрака и красного спортивного автомобиля — вчера у него был концерт, а зал находится рядом с нашим домом!). Интересно, он играет сейчас кое-как или с полной отдачей, как перед «серьезной» публикой? Надо будет задать ему этот вопрос!

Я сделала это во время обеда в крохотном ресторанчике. Мы сидели за столом, покрытым скатертью в крупную красно-белую клетку. Вопрос показался Жерару странным, чтобы не сказать — глупым. Он рассмеялся и произнес:

— Даже камни имеют уши! Музыканты вольны понимать это выражение по-своему, не так ли?

Я покраснела и с удивлением поняла, что меня несомненно интересует мнение обо мне этого человека. Очень не хотелось выглядеть идиоткой в его глазах!

Я прекрасно знала, что должна была сказать ему что-нибудь хорошее о его игре — этого требовала элементарная вежливость. И не только — мне действительно понравилось… Но я всегда страшно смущалась, когда хвалили меня, и еще больше — когда должна была сама это делать. Дурацкое свойство! Я решила выйти из неловкого положения, спросив Жерара, что именно он играл, — пусть считает меня полной невеждой, в конце концов, я — художник, а не музыкант!

— Импровизировал… — ответил он, и у меня отлегло от сердца — на сей раз я не попала впросак.

Пора было сменить тему разговора, и я наконец поинтересовалась предстоящим маршрутом — в таинственную Остраву можно попасть разными путями. Мы уже пили кофе. Жерар отодвинул чашки в сторону, чтобы разложить на столе объемистый атлас Европы, извлеченный из бездонного рюкзака.

То, что он продемонстрировал, повергло меня в состояние легкого шока. Все оказалось не так-то просто! Самый короткий путь в Чехословакию пролегал через Германию, но наших любителей путешествовать это, вероятно, не устраивало — они решили ехать через Италию и Австрию.

— Послушайте, а вам не приходит в голову, что кто-нибудь решит вас обмануть, сев в самолет или изрядно сократив путь? — я не нашла в себе сил удержаться от этого вопроса.

Насмешливый взгляд Жерара уличал меня в невероятной наивности. Он ввел в курс дела, объяснив, что в мероприятии участвуют только честные люди. К тому же каждый должен купить в Лионе, Милане и Вене видовую открытку и проштамповать ее в местном почтовом отделении.

Я тяжело вздохнула — Люси постаралась организовать мне тот еще отпуск!

 

Глава 4

Жуаньи — Макон

Пора бы уже и догнать ребят! День клонился к вечеру; я начинала беспокоиться не на шутку, представляя себе, как они будут устраиваться на ночлег. Трудно предположить, что они остановятся в отеле или в кемпинге — для этого нужно прилично заработать. К тому же они могли вызвать подозрения персонала, появившись в подобных местах без взрослых.

Мы с Жераром тряслись в крытом фургоне, где до нас явно перевозили скот. Если Франция и производит лучшие в мире духи, то там это совсем не чувствовалось! Я знала, что извожу своего спутника, но больше мне некому было задавать вопросы о том, каким же образом мы все-таки сможем догнать юных любителей опасных приключений. Жерар ничем не выдавал раздражения. (Попробовал бы только!) С ею точки зрения, они будут останавливаться на ночлег на пригородных фермах, где «добрые люди» их еще и покормят в обмен за посильную помощь по хозяйству. «Или изнасилуют», — решила я, но не стала высказывать вслух свое мнение.

Жерар успокаивающе погладил мою руку — он и впрямь проявлял способности к чтению мыслей на расстоянии.

— Не волнуйтесь так: мой Люк — сильный и смелый мальчик, он сумеет защитить Люси!

Таким образом я узнала наконец имя «сообщника» дочери.

— А вам не приходит в голову, что он сам… — я осеклась, но было уже поздно. Жерар резко отдернул руку, словно прикоснулся к чему-то мерзкому на ощупь.

Он молчал, а меня мучили угрызения совести, страх за Люси и чувство глубочайшего одиночества. Я сидела, опустив голову, не замечая виноградников и полей, залитых послеполуденным солнцем. Вдруг я почувствовала руку на плече. Этого жеста оказалось достаточно, чтобы полностью лишить меня остатков выдержки и здравого смысла. Я уткнулась в шею Жерара и тихонечко заскулила, размазывая по щекам тушь и пудру, густо замешанные на дорожной пыли. Пускай думает что хочет! Все равно в тот момент никто не был мне ближе Жерара!

Дав как следует выреветься и успокоив мерным покачиванием (так в последний раз меня убаюкивала мама лет тридцать назад), он достал из кармана платок, из рюкзака — флягу с водой и попробовал привести меня в человеческий вид. Результаты, очевидно, превзошли все ожидания, потому что он начал неудержимо хохотать. Посмотрев в карманное зеркальце, я немедленно к нему присоединилась — мое сходство с индейцем племени ирокезов было разительным, голубые разводы под глазами и на щеках немало тому способствовали.

Так, безумно хохоча, мы и вывалились из фургона — он сворачивал на боковую дорогу.

Мы умылись у питьевого фонтанчика на придорожной стоянке. Больше не осталось сил маяться на раскаленных сидениях автомобилей; мы прошли немного вперед, свернули на обочину и блаженно растянулись в траве, в тени неизвестного мне дерева с густой листвой. Я лежала и смотрела на облака, проплывавшие над нашими головами, — легко, как все мои тридцать пять, таких коротких, лет…

Не поворачиваясь ко мне, Жерар на ощупь нашел мою ладонь и прикрыл ее своею. Он осторожно сжал мою руку. Наши пальцы переплелись. «Ну вот, — сейчас он меня поцелует» — подумала я, и мне стало немножко скучно, но и приятно от предвкушения скорой победы. Все-таки я еще способна внушать «теплые» чувства представителям противоположного пола, да к тому же далеко не худшим из них! Заподозрить его в корыстных побуждениях было бы весьма сложно — это не Симон! Впрочем, и в бескорыстии этого последнего я была уверена до тех пор, пока собственными глазами не убедилась в обратном…

Я опустила ресницы, но мои ожидания не оправдались. Этот человек навсегда останется для меня загадкой! Он заговорил, и я вздрогнула всем телом, потом приподнялась на локте и посмотрела на него ничего не понимающими, испуганными глазами идиотки, в очередной раз попавшей впросак.

— Послушайте, Жаклин! Возможно, я знаю, где именно мы догоним ребят!

Я молча ждала продолжения. И он заговорил:

— В Милане. — Ведь там живет отец Люси, не правда ли?

— Да. Ну и что? — ответила я с некоторым вызовом. Мне совершенно не понравилась его осведомленность, я не привыкла обсуждать с кем бы то ни было личную жизнь.

— Не сердитесь, я не хотел быть бестактным, просто почувствовал, что не могу и дальше от вас скрывать…

— Скрывать что? — теперь мы оба сидели в траве. У меня потемнело в глазах от необъяснимого страха. Я ровным счетом ничего не понимала.

— Не волнуйтесь так! В сущности, я не собираюсь сообщить ничего из ряда вон выходящего, — Жерар протянул ко мне руку, но я с такой силой отпрянула в сторону, что чуть не повалилась набок.

Он едва заметно пожал плечами и продолжил, не глядя на меня:

— Вам гораздо лучше меня известно, как давно Люси не виделась с отцом. (Еще бы, — подумала я, — последний раз это произошло три года назад, во время бракоразводного процесса!) Не знаю, почему так произошло и что он за человек… Вот уж это действительно не мое дело. Но она, безусловно, заинтригована его личностью, он представляется ей неким идеальным существом, с которым она мечтает заново познакомиться. Очевидно, она догадывается о том, что ее желание не вызовет у вас восторга. Люси решила отправиться к нему сама, на свой страх и риск, и рассказала о своем намерении Люку, а уж он взял грех на душу и поделился этим со мной. Я-то и выдумал путешествие автостопом, правда, предполагая, что дело ограничится поездкой в Милан…

Жерар быстро обрывал лепестки полевой ромашки, не отдавая себе отчета в том, что он делает. Вид он имел виноватый.

— Зачем вы все это затеяли? — я автоматически задала вопрос, хотя ответ вполне можно было предвидеть.

Жерар поднял на меня глаза:

— Скажите, а вы предпочли, чтобы она отправилась к нему одна, не предупредив и перепугав вас до смерти своим исчезновением? Да и кто знает, что ждет ее в Милане…

Я почувствовала, что сейчас расплачусь.

— Почему вы не поговорили со мной, как только Люк обо всем рассказал?

— Потому что до сегодняшнего дня не знал, что вы собой представляете…

Интересно, это Люси делает из меня мегеру в глазах окружающих или сам Жерар считает всех женщин стервами и безмозглыми курицами? Этот вопрос показался мне чисто риторическим. Я встала, подняла с земли рюкзак и направилась к дороге, молча, чтобы не разреветься…

Мы сидели рядом в кабине грузовика, но были бесконечно далеки друг от друга. Я копалась в памяти, словно старьевщик в ветхом тряпье, стараясь вывернуть наизнанку все воспоминания о браке с Луиджи Беллини, отцом Люси. Это напоминало генеральную уборку, которую нерадивая хозяйка, вроде меня, откладывает, хотя знает, что ее все равно не избежать.

Мне стукнуло восемнадцать, когда мы познакомились. Провинциальная девочка, приехавшая в Париж учиться на художественных курсах, так жаждала поскорее окунуться в «настоящую» жизнь, что просто не могла не увлечься учителем — черноволосым красавцем с бархатными глазами. (Ох уж эти красавцы! — я вздохнула и искоса взглянула на своего соседа). Его привлекательность не исчерпывалась импозантной внешностью: у Луиджи был прекрасно подвешен язык, он был способен часами «держать аудиторию», поражая всех неожиданностью суждений о интересовавших предметах. Надо признать, что он действительно неплохо разбирался в современном искусстве. Его абсолютная раскованность, занимательное артистическое окружение — все это пленило меня. К тому же, Луиджи уже исполнилось тридцать, он был старше меня на двенадцать лет, — в те далекие времена это казалось несомненным достоинством. Я ходила за ним попятам, буквально смотрела ему в рот, ловя каждое слово. Господи, как я была счастлива, когда поняла, что он тоже обратил на меня внимание! Дальнейшие события развивались весьма стремительно — я не заставила долго себя уламывать, прежде чем лечь с ним в постель.

Вряд ли в начале нашей связи он придавал ей слишком большое значение, но всегда умел делать так, что я чувствовала себя единственной женщиной в его жизни. Мы встречались практически ежедневно. Скоро я изучила его привычки до такой степени, что заранее знала, что он скажет по тому или иному поводу. Интеллектуально и эмоционально он уже ничего не мог мне дать, я морально переросла своего учителя, потратив на это полтора года. Его мужские достоинства оценить было сложно — он был моим первым мужчиной, мне просто не с чем было сравнивать. Впоследствии я поняла, что он так и не сумел разбудить во мне женщину, я вполне могла обойтись без его общества в постели.

Почувствовав охлаждение в наших отношениях, Луиджи, до сих пор не слишком дороживший мною, начал метаться и сходить с ума. Он совершенно не терпел посягательств на его собственность, даже если эта собственность посягала сама на себя. Он не сознавал, что на протяжении всего нашего знакомства мое обожание действовало на него, как наркотик. Луиджи уже не мог без него обходиться и обнаружил это, как только появилась угроза его лишиться.

Им полностью овладела идея-фикс: жениться на мне. Я никогда не любила сопротивляться и тем более не стала этого делать, поняв, что скоро буду матерью.

Наша дальнейшая жизнь представляла собой бесконечную борьбу Луиджи за мою любовь. Я могла предложить ему только жалость, но его такой вариант не устраивал. Он пытался вернуть мое обожание, разбудив во мне ревность, и принялся демонстрировать свои интрижки на стороне. Я была даже рада подобному обстоятельству — оно избавляло от необходимости делить с ним постель. В конце концов он начал слишком много пить, слишком часто устраивать скандалы, слишком пугать Люси своими выходками.

Я сумела настоять на разводе. Он уехал в Милан, пообещав в прощальной записке, что на этом наша история не закончится.

С тех пор мы не виделись и не переписывались. Луиджи не проявлял ни малейшего интереса к Люси; он почти не замечал ее, даже когда мы жили вместе. Это был человек одной идеи, в его сердце было место только для единственной привязанности и оно оказалось занято мною.

Было страшновато представить его встречу с совершенно не нужной ему подросшей дочерью. Как Люси сумеет перенести равнодушие отца, из которого, судя по всему, создала кумира?..

Голова моя была безнадежно пуста — я вытряхнула со дна души то, что лежало там годами. Глаза слипались. Грузовик резко затормозил, и я очнулась на плече у Жерара. Смеркалось. Мы остановились у въезда в маленький городишко. Надпись на указателе извещала о том, что мы находились в Маконе.

 

Глава 5

Макон

Жерар вытащил из кабины рюкзаки и следом за ними — меня. Мы свернули в темную боковую улочку на окраине, где, по словам водителя грузовика, располагался недорогой пансион, где имели обыкновение ночевать «шоферы-дальнобойщики». Жерар довольно бодро переставлял ноги, таща поклажу; я смотрела на него с завистью, с трудом плетясь следом.

Холл маленького отеля почти не отличался от прихожей частного дома, разве что стойка администратора возвышалась у начала крутой винтовой лестницы. Она служила подпоркой для массивного бюста не в меру накрашенной девицы с беспорядочной копной бесцветных волос, явно травленных перекисью. Стало ясно, что шоферов привлекала не только дешевизна уютного пансиона.

Вульгарного вида особа во все глаза уставилась на Жерара — его неописуемая краса произвела на нее неизгладимое впечатление. Потом удостоила презрительным взглядом и мою скромную персону. Вероятно, она сочла меня недостойной сопровождать столь грандиозную личность. Украдкой бросив взгляд на висевшее в простенке зеркало, я была вынуждена мысленно с нею согласиться. Отсутствие косметики представляло всеобщему обозрению серую от усталости физиономию с темными кругами под потухшими глазами; короткие волосы стояли торчком; помятая белая блузка откровенно соскучилась по стиральному порошку. Ни открывшаяся моему взору картина, ни насмешливость юной вакханки не придали мне бодрости и уверенности.

Как бы в противовес моим ощущениям, Жерар вдруг обнял меня за плечи. Отстраняться не было сил. Он вступил в переговоры с нашей обольстительной хозяйкой. Я едва улавливала смысл произносимых фраз, но все-таки поняла, что речь шла об одном номере на двоих. Это меня несколько огорошило; я сделала попытку вывернуться из-под руки, лежавшей на плече, но почувствовала, что нахожусь в крепких тисках. Не дав опомниться, Жерар подтолкнул меня к лестнице и взвалил на плечи оба рюкзака.

«Ничего себе!» — только и успела подумать я, поднимаясь наверх на негнущихся одеревеневших ногах. Жерар отпер дверь на втором этаже и почти втолкнул меня в крошечную комнатушку. Всю обстановку составляли широченная кровать и низкое кресло с потертой обивкой, загнанное в самый угол. Другая дверь, вероятно, вела в ванную.

Я застыла посреди комнаты и кинула на Жерара испепеляющий взгляд, который, на самом деле, вполне мог оказаться просто растерянным.

Вся решимость моего спутника вдруг куда-то испарилась. Я отметила, что впервые вижу его сконфуженным. Он пожал плечами и выразительно погремел мелочью в кармане. Дураку ясно, что у нас не осталось денег, чтобы снять два номера в этой дыре. Все объяснялось столь обыденными причинами, что стало даже немного обидно. За весь день мне еще ни разу не удалось правильно понять мотивы поведения этого человека!

Я представила эту сцену со стороны и невольно хмыкнула. Через две секунды мы уже сидели рядом на своем «брачном» ложе и безудержно хохотали, выплескивая все напряжение, накопившееся за этот безумный день.

Наконец Жерару удалось перевести дух.

— Отправляйтесь в ванную, а я спущусь вниз за вторым одеялом, — и он вышел, оставив меня наедине с мылом, губкой и потоками теплой воды.

Растираясь белым махровым полотенцем (к счастью, безукоризненно чистым), я снова ощутила себя человеком. Не могу сказать, что жизнь казалась прекрасной, но уж сносной — во всяком случае. С сожалением покидая царство мыла и горячей воды, я накинула на голое тело простыню и проскользнула к постели мимо раскинувшегося в кресле Жерара. Пожелав спокойной ночи, он тут же занял мое место в ванной.

Я заснула, едва успев донести голову до подушки, и не слышала, как он вернулся и улегся рядом; только почувствовала сквозь сон его пальцы, осторожно сжавшие мою руку и тут же отпустившие ее. Это прощальное рукопожатие почему-то породило в моем дремавшем сознании мысль о том, что в течение всего дня я ни разу не вспомнила о Симоне. Вероятно, я спала с глупой улыбкой на губах.

Проснулась я оттого, что было очень жарко — вечером мы забыли задернуть шторы и теперь солнце залило убогую комнатенку расплавленным золотом. Вероятно, время было не раннее. Я сразу открыла глаза и обнаружила, что лежавший рядом совершенно посторонний мужчина тоже уже не спал.

Он смотрел на меня, но я не могла поймать его взгляд, обращенный не на лицо, а несколько ниже. Проследив его направление, я с ужасом уставилась на собственное, совершенно обнаженное тело, вскрикнула и натянула одеяло до самого подбородка. Проклятая привычка спать без одежды! Ее может себе позволить только «секс-символ эпохи», коим я себя отнюдь не считала. Интересно, как давно проснулся Жерар?..

У меня было ощущение, что меня застукали за каким-то неблаговидным занятием, хотя по логике вещей его следовало бы испытывать Жерару. Он не торопясь отвернулся. Мне показалось, что на его губах промелькнула легкая улыбка. Снисходительная или просто добродушная? У меня не было времени на подобные размышления; я вскочила, завернувшись в простыню, и отправилась в ванную одеваться. Когда я вышла, Жерар был полностью готов к выходу. Наскоро позавтракав в столовой пансиона, мы подхватили рюкзаки и отправились к шоссе, где Жерар сразу сумел остановить очередной грузовик.

 

Глава 6

Макон — Лион

До Лиона было всего шестьдесят километров, но мы решили сделать там длительную остановку — в большом городе можно прилично заработать, Жерар надумал дать там несколько «концертов».

Наш водитель не отличался разговорчивостью, он не приставал к нам с расспросами. Мы тоже молчали, все еще испытывая неловкость после маленького инцидента, сопутствовавшего моему пробуждению. Кабина грузовика оказалась довольно тесной, и я чувствовала своим плечом плечо Жерара, хотя он и старался занимать как можно меньше места.

Этот неизбежный физический контакт, равно как и воспоминания об утре в Меконе, сосредоточили мои мысли на соседе. Безусловно, он знал обо мне гораздо больше, чем я о нем, по крайней мере, я-то не видела его голым! Это соображение заставило меня усмехнуться, и Жерар удивленно повернул голову в мою сторону.

«Интересно, а что сейчас поделывает мама Люка? Почему она не участвует в этом дурацком приключении?» — я впервые подумала о ее существовании, и меня начало разбирать любопытство. Задать Жерару прямой вопрос было бы чудовищной бестактностью, и я начала придумывать возможные варианты разговора, который можно было свести к этой теме.

— Знаете, выходя на сцену, музыкант всегда выбирает в зале зрителя и играет весь концерт для него одного. По крайней мере, я всегда поступаю именно так, — Жерар заговорил неожиданно и я вздрогнула.

Между тем он продолжал, не глядя в мою сторону:

— Раньше у меня не было с этим проблем — я играл для Франсуаз. Она не пропускала ни одного концерта… до тех пор, пока мы не развелись.

Чтение мыслей на расстоянии — достоинство или недостаток? Я смотрела на Жерара вопросительно. Он беспомощно улыбнулся, полуобернувшись ко мне.

— Почему мы расстались? — он понял по-своему вопрос, ясно читавшийся в моих глазах. — Я и сам не до конца понимаю… У нас были прекрасные отношения, она очень внимательно относилась к моим профессиональным занятиям, но, по большому счету, ей было просто не до меня.

Франсуаз — журналистка, репортер до мозга костей. Она не могла усидеть на месте, если где-нибудь возникала «горячая точка». Сначала я сходил с ума, когда она уезжала, отменял концерты и бросался за нею вдогонку. Когда родился Люк, это стало невозможно — мне не с кем было его оставить. Постепенно я привык… а потом поймал себя на том, что перестал ее ждать. Ее роман с репортером «Франс-суар» поставил точку, подведя итоги тринадцати лет нашей совместной жизни.

— Где она сейчас? — я почувствовала, что имею право задать этот вопрос.

— В Праге. Она — корреспондент «Пари Матч».

— В Праге?.. Туда мы тоже должны заехать? Не кажется ли вам, что наше путешествие честнее было бы назвать «поездкой по местам проживания беглых родителей»? Пункт первый — Милан, где скрывается от Люси ее милый папенька; пункт второй — Прага, там… живет мама Люка…

— Нет, не кажется, — Жерар не принял, да и не мог принять моего шутовского тона, — Люк понятия не имеет о том, где находится мать.

Мы молчали до самого Лиона, и я опять чувствовала себя виноватой. Почему? Потому что не сумела сдержаться? Или это не было чувством вины, а скорее досадой, что Жерару наконец удалось от меня отодвинуться?

Как бы там ни было, на окраине Лиона Жерар помог мне выбраться из высокой кабины и не сразу выпустил, когда я оказалась на земле.

— Вы разрешите сегодня играть для вас?

Неизвестно почему, ужасно захотелось поцеловать его, и я неловко чмокнула Жерара куда-то за ухо.

 

Глава 7

Лион

Успех Жерара превзошел все ожидания. Он сумел отыскать на городских улицах несколько «концертных площадок», где естественные декорации служили неплохим фоном для его печально-тягучей музыки. Он был в приподнятом настроении, его оживление захватило и меня: в перерывах я бегала в соседние бистро за «колой» и сэндвичами, помогала «патрону» отыскивать место для следующего выступления. Словом, получилась неплохая спутница бродячего артиста!

Играя, Жерар не спускал с меня нежно-внимательных глаз. Чуть приподнятые брови придавали его лицу удивленное выражение. Кого он сейчас видит — Жаклин или исчезнувшую Франсуаз? Этот вопрос больно кольнул меня, я предпочла на нем особенно не сосредотачиваться.

Бурная деятельность так увлекла нас, что мы не заметили приближения вечера. Еще по дороге в Лион я успела подумать о том, что большой город должен привлекать наших ребят обилием мест, где можно приятно провести время, оказавшись без родительского присмотра.

Мы сидели на открытой террасе кафе, потягивая ледяной «орандж». Я поделилась с Жераром своими соображениями, и он признался, что и ему подобные мысли приходили в голову. Мы решили остаться на ночь в Лионе и пройтись вечером по барам, где можно ожидать появления наших беглецов.

Лион и в самом деле оказался городом с довольно бурной не только дневной, но и ночной жизнью. На рыночной площади раскинулись ярмарочные балаганы, карусели и американские горки. Молодежь веселилась напропалую; пестрая толпа была столь многочисленной, что мы сразу же потеряли всякую надежду отыскать в ней своих детей, даже если они и находились сейчас рядом.

Очевидно, разочарование ясно читалось на моем лице. В качестве компенсации Жерар поволок меня в тир, где купил десяток патронов, половину из которых отдал мне. Я стреляла, не целясь, только, чтобы доставить ему удовольствие. Даже в детстве мне никогда не удавалось попасть ближе, чем в метре от мишени, а уж сейчас, когда слезы застилали глаза…

Зато Жерар оказался метким стрелком и подарил мне приз — дурацкую соломенную шляпку. Приобретение нового головного убора всегда означало в моей жизни расставание с дорогими людьми, и я подумала о том, что Жерар сумел угадать даже эту мою особенность. Ему не стоило трудиться — мы еще не успели по-настоящему встретиться, появление шляпки было явно преждевременным. Впрочем, эта забавная ситуация разбудила во мне заснувшее было чувство юмора, за что Жерара стоило отблагодарить.

В соседнем павильоне шла бойкая торговля лотерейными билетами, я потянула туда своего спутника в надежде на выигрыш, достойный соломенного чудовища, венчавшего теперь мою голову.

Судьба сжалилась надо мной и, вытянув из ящика, пестревшего яркими наклейками, крошечный клочочек бумаги, я оказалась обладательницей бутылки «Мартини», которую мне тотчас вручили под одобрительный хохот целой толпы длинноволосых юнцов.

— Моя дочь утверждает, что это — ваш любимый напиток! — я протянула Жерару свою добычу.

— И она совершенно права, — невозмутимо ответил он, склонившись в шутовском реверансе.

Он засунул бутылку в объемистый боковой карман куртки (рюкзаки мы пристроили в камеру хранения недорогого отеля еще утром) и, схватив меня за руку, поволок подальше от толпы, в полутемный сквер, видневшийся за павильонами.

Мы уселись на садовую скамейку, и Жерар тут же отвинтил металлическую бутылочную пробку.

— Вы собираетесь пить это прямо так? — саркастически спросила я.

— Лучше бы с водкой, но без нее можно и обойтись. Вам могу принести «пепси», если хотите.

«Да он — самый обыкновенный алкаш, пьет, чтобы залить горе после ухода своей ненаглядной женушки. А может быть, она и ушла от него из-за этого?» — я мрачно хмыкнула: если я окажусь права, ситуация усложнится!

Однако строить из себя святую невинность было не в моих правилах и я взяла из рук Жерара протянутую бутылку, молча упрекнув себя в непоследовательности и моля Бога о том, чтобы он избавил нас от слишком пристального внимания лионской полиции.

Сделав несколько больших глотков с отчаянной решимостью приговоренного к смерти, я передала бутылку ее владельцу и закурила. Процессы, происходившие в моей голове, не оставляли сомнений в их природе. Мой организм явно не успел подготовиться к вливанию неразбавленного мартини прямо из горлышка, на темной скамейке в скверике города Лиона, в компании малознакомого красавца.

Мое состояние никак не тянуло на трезвое… А я еще смела подозревать в алкоголизме Жерара! Мне стало жаль его, хотя он и не мог знать о том мысленном оскорблении, которому я его только что подвергла. Я подняла руку и погладила его по голове. Жерар поймал мою ладонь и прижал к губам. Потом заглянул в глаза и раздельно произнес, словно стараясь ввести информацию в мои застопорившиеся мозги так, чтобы она отпечаталась там как можно четче:

— Жаклин, слышите меня? Я все-таки принесу вам «пепси». Сидите здесь и ждите — я вернусь буквально через минуту.

Время тянулось бесконечно долго. Или я потеряла ему счет? Ну куда он мог запропаститься? Может быть, решил от меня отделаться? Обида затопила меня и перелилась через край вместе со слезами отчаяния. Ничего! Я тоже могу без него обойтись! Сейчас пойду в отель, где мы оставили вещи, заберу рюкзак и переберусь в какое-нибудь другое место, а завтра сама поеду вслед за Люси и непременно найду ее!

Я поднялась со скамейки и порадовалась тому, как славно умею сохранять равновесие.

Найти отель оказалось не так-то просто. Я не помнила ни его названия, ни названия улицы, на которой он находился. Все дома казались одинаковыми. Я остановилась посреди тротуара. Прохожие толкались, бормоча в мой адрес явно не лестные выражения. Какой-то парень состроил рожу. Но все это мало волновало меня — я выворачивала карманы в поисках багажной квитанции, на которой были опознавательные знаки отеля. В конце концов я махнула рукой на это безнадежное занятие. Вероятно, злосчастная бумажонка была у Жерара. И я опять нырнула в водоворот юных смеющихся лиц, ярких огней и музыки большого ночного города.

Эта круговерть затягивала; все плыло и качалось перед глазами, какие-то люди хватали меня за руки, слюнявые рты шептали вслед непристойности. Казалось, я попала в заколдованный круг, — куда бы ни шла, все равно попадала на одно и то же место. Захотелось куда-нибудь спрятаться. Я вошла в бар, из дверей которого доносилась оглушительная музыка, кинула на прилавок служительницы всю мелочь, которую нашла, проскользнула в дамскую комнату и заперлась в кабинке.

Два пальца в рот — давно испытанное средство. Помогло оно и на этот раз. Я вышла из своего убежища с землисто-серым лицом, но несколько прояснившимся сознанием. Подошла к умывальнику, открыла кран и сунула голову под холодную воду — это вряд ли могло отразиться на моей внешности — выглядеть хуже, чем я в тот момент, уже не представлялось возможным.

Вода промыла не только мои волосы и лицо, но и мозги, замутненные алкоголем. Я встряхнулась, как мокрая курица, и бодро направилась к выходу с твердым намерением вернуться на ярмарку и найти Жерара.

Не тут-то было! Две девицы внушительного телосложения преграждали мне дорогу. Умопомрачительный макияж, непомерно высокие каблуки и такой же длины юбчонки не оставляли сомнений в их профессиональной принадлежности. Одна из «громил» зажала меня в углу, а вторая приступила к строгому внушению, основная суть которого сводилась к тому, что ни мой возраст (старая потаскуха!), ни внешность (рыбий остов!) не позволяли составить им конкуренцию в этом районе. Я попробовала объяснить, что вовсе не собираюсь тягаться с двумя столь изысканными особами, но они почему-то не поверили (почему?). Вероятно, считали, что единственная мечта каждой нормальной женщины состоит именно в том, чтобы вступить в их «профсоюз».

Девицы явно исчерпали свой лексический запас и, по идее, должны были прибегнуть к более действенным средствам внушения. Я рванулась и выскочила из сортира, а потом и из бара, на пороге которого какой-то юный нахал поставил мне подножку. Встреча с лионским асфальтом не доставила удовольствия, я с трудом поднялась на ноги и захромала прочь под бодрящий свист молодежи. Слезы текли из моих глаз, кровь — из разбитой коленки. Зайдя за угол, я прислонилась к шершавой стене и увидела в витрине магазина свое отражение. Верхние пуговицы блузки, вероятно, остались на полу туалета, если только служительницы культа любви не оставили их себе в качестве военного трофея.

Я стояла, прижавшись спиной к холодному камню, стягивала блузку на груди дрожащей рукой и проклинала на чем свет стоит всех любителей сухого мартини, хотя лично была знакома только с одним. При этом я не забывала реветь, как первоклассница, получившая первую двойку.

Я на секунду замолкла, чтобы перевести дух и продолжить свое занятие с новыми силами. В этот момент до моего слуха донеслись знакомые переливы и я бросилась в их направлении, словно небезызвестное животное с лысым хвостом на звуки флейты Ганса-крысолова. Свернув за угол, я тут же наткнулась на Жерара. Он брел по улице, наигрывая на кларнете тоскливую мелодию. Я повисла у него на шее, чуть ли не повизгивая от радости, словно потерявшийся щенок, вновь обретший хозяина. Жерар долго не отпускал меня. Он провел рукой по моим еще влажным волосам и осторожно отстранился, оглядывая с головы до ног. Я покраснела и инстинктивно стянула на груди рубашку. Жерар снял куртку и набросил мне на плечи. Я продела руки в рукава и рывком застегнула молнию.

Мне стало очень хорошо и одновременно стыдно. Что он думает теперь обо мне? Ответ напрашивался сам собой — он считает меня обыкновенной алкоголичкой.

— Это я во всем виноват… Извини… — Жерар сам не заметил, как перешел со мною на «ты». — Идиотская выходка — пить мартини в скверике, прямо из бутылки!

Он имел виноватый вид, хотя у меня было значительно больше оснований чувствовать себя неловко. Я решила покончить с общей проблемой, сменив тему разговора, и спросила, зачем он играл на совершенно пустынной улице.

— Для тебя! — ответил Жерар не без некоторого удивления. — Я же обещал играть сегодня для тебя. Разве ты забыла?

Наконец-то до меня дошло, что он просто разыскивал меня таким образом! Слава Богу — его идея сработала!

Я мысленно поздравила себя с тем, что мои мозга, кажется, прояснились. Вместе с четкостью мысли вернулось и беспокойство за детей — собственные приключения не оставляли сомнений по поводу того, что подстерегало их в ночном городе. Я предложила Жерару продолжить экскурсию по местным барам. Он внимательно посмотрел на меня и сообщил, что на сегодняшний день программа уже исчерпана. Я опустила глаза, вероятно, мой вид был достаточно красноречив, хотя я и не стала посвящать своего спутника в подробности моих приключений.

Мы уже приближались к отелю, где оставили вещи. Нужно было на что-то решаться. Присев на скамейку у входа в гостиницу, мы пересчитали наличность, оставшуюся после похода на злополучную ярмарку. Итоги этих математических изысканий оказались не самыми утешительными — мы были поставлены перед выбором: остаться без ужина и снять два отдельных номера на ночь или нормально поесть и опять остановиться в одном. К тому же Жерар собирался продолжить поиски наших отпрысков в ночных заведениях Лиона, на что тоже требовалась некоторая сумма.

Я украдкой взглянула на Жерара, — в его темных глазах читался немой вопрос и (неужели это только показалось?) робкая просьба. В любом случае, у нас уже был опыт совместной ночевки — «выпендриваться» не имело ни малейшего смысла. К тому же я просто умирала от голода!

Мы поднялись в номер и заказали все, что позволял нам убогий бюджет. В ожидании ужина я надолго отправилась в ванную и подвергла себя заслуженной экзекуции — контрастному душу, поочередно обрушивая на себя потоки то горячей, то холодной воды. Это окончательно привело меня в норму.

Выйдя из ванной, я застала в номере уже накрытый стол. После еды я чувствовала себя совершенно готовой к новым подвигам и решила составить компанию Жерару в прогулке по злачным местам. Он был категорически против, мы заспорили и все кончилось тем, что он выскочил из номера, заперев дверь снаружи.

Я опустилась на не слишком широкую кровать в бессильной злобе, к которой примешивалось и беспокойство за детей и (что греха таить?) за Жерара — я знала на собственном опыте, что волноваться было из-за чего…

На светящемся циферблате часов было уже три, а Жерар все не возвращался. Беспокойство усиливалось: я не знала, что и думать. О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи.

Кондиционер не работал, в номере было невообразимо душно. Я сняла с себя все и осталась под одной простыней; два раза вставала и отправлялась под прохладный душ, но и это мало помогало.

Наконец в замочной скважине проскрежетал ключ и дверь распахнулась. На пороге стоял Жерар. Он слегка покачивался; на белой рубашке ярко выделялись какие-то темные пятна; одной рукой он придерживался за дверной косяк, другая, со скомканным носовым платком, прижималась ко лбу.

— Что, любовь к мартини — превыше всего? — все мои ночные тревоги выплеснулись в остервенелом выкрике. Я вскочила с постели, ринулась к выключателю, и беспощадный свет залил комнату. Я осеклась — все лицо и рубашка Жерара были в крови, некогда белый платок, прижатый ко лбу, окрасился в алый цвет.

Я подскочила к нему, забыв о том, что на мне ничего нет. Жерар улыбнулся вымученно и нежно и почти рухнул на меня, в последний момент успев ухватиться за спинку кресла. Когда он немного отдышался, я помогла ему добраться до ванной; стянула с него разодранную рубаху, промыла холодной водой рассеченный лоб. Я всегда вожу с собой аптечку, и сейчас она очень пригодилась.

— Что случилось? Ты видел детей? — Жерар все еще стоял над ванной, но глаза его прояснились и я больше не могла удержать рвавшийся наружу вопрос.

— Наших — нет, но зато видел других — их было пятеро…

Жерар плескал себе на грудь ледяную воду. Я обнаружила, что автоматически набираю ее в пригоршни и выливаю на его согнутую спину. Моя ладонь сама потянулась к чуть загорелой упругой коже; я провела рукой по его плечам. Жерар вздрогнул и повернулся ко мне. Я увидела себя его глазами и потянулась к вешалке за большим полотенцем. Жерар мягким движением перехватил мою руку и поцеловал запястье. Расстегнул молнию на брюках и окончательно разделся, проделав это так естественно, что я даже не вспомнила о том, что в подобных случаях принято смущаться.

Жерар положил мне руку на плечо и торжественно изрек:

— Вот так будет гораздо честнее! Это и есть настоящее равноправие!

Нас разобрал безудержный смех. Жерар включил душ, и мы вместе влезли под теплые струи. Постепенно смех начал затухать. Я стояла спиной к Жерару. Его рука, обнимавшая меня за плечи, легко скользнула к груди. Он прижал меня к себе, и я всем телом ощутила его возбуждение. Я прикрыла глаза и повернула к нему лицо. Губы Жерара были нежными и требовательными одновременно.

 

Глава 8

Гренобль

Мы почти не спали, но выбрались из Лиона уже в девять часов утра — беспокойство за детей гнало нас в дорогу. Сидя рядом с Жераром в кабине старого «бьюика», я думала о том, что покидаемый нами город, как ни странно, оставил не худшие воспоминания. Жерар наклонился ко мне и поцеловал в уголок губ. Может быть, я размышляла вслух? Или он опять сумел прочитать мои мысли?

Мы решили добраться до Гренобля и поискать детей там. А вдруг на сей раз повезет больше, чем в Лионе? Я осторожно прикоснулась к белой нашлепке на лбу Жерара.

— Болит?

— Если у тебя болит голова, значит, она все еще на месте. Не правда ли, дорогая?

Это был явный намек на мою вчерашнюю выходку, но я уже разучилась злиться на Жерара.

Вообще же я испытывала сильное искушение заняться самокопанием, перебрать в уме все, что случилось со мною с момента выезда из Парижа. Жерар лишил меня подобной возможности, он все время «хохмил», стараясь развеять мое беспокойство. Пришлось махнуть рукой на всякую попытку сосредоточиться. В конечном счете я была даже благодарна Жерару: одному Богу известно, до чего бы я додумалась, подвергнув беспощадному анализу собственное, более чем странное, поведение.

Гренобльские «гастроли» Жерара проходили еще более успешно, чем лионские. Было приятно тешить себя надеждой на то, что я тоже имею некоторое отношение к его творческому подъему.

Соломенная шляпа — трофей Жерара, заработанный в балаганном тире и преподнесенный мне, лежала на асфальте у его ног. Выгребая оттуда очередной «гонорар», я не могла отказать себе в удовольствии объявить «маэстро», что мы можем сегодня рассчитывать и на приличный ужин, и на отдельные номера в отеле. Поцелуй на глазах у потрясенных зрителей, воспринятый ими в качестве последнего аккорда, стал мне ответом.

Мы жевали гамбургеры на открытой террасе кафе. Вдруг Жерар примолк и насторожился, потом вскочил и ринулся в сторону ратушной площади, таща меня за собою. Теперь уже и я слышала пиликанье настраиваемой скрипки. Мы добежали до угла, и я рванулась, чтобы выскочить на открытое пространство, оглашаемое знакомыми звуками. Жерар крепче стиснул мою руку, прижал голову к своему плечу и зажал мне рот ладонью. Я отчаянно пыталась освободиться, но он властно развернул меня к себе и заговорил, напомнив о том, что мы договаривались не вмешиваться в дела детей без особой надобности.

Я сникла. Мой взгляд был прикован к шапке огненно-рыжих волос, факелом мелькавшей за спинами зевак, окруживших импровизированный оркестрик. Ребята играли Моцарта. Мы рискнули подойти поближе.

За эти два дня Люси определенно похудела, рыжие кудряшки повисли вдоль осунувшегося лица и даже веснушки как-то поблекли. Она серьезно смотрела перед собой — взгляд Люси всегда становился отстраненным, когда она играла.

— Ля диез! — змеиное шипение Жерара заставило меня подскочить на месте. — Что, забыла, в какой ты тональности?

Еще немного, и теперь уже мне пришлось бы удерживать Жерара, проявлявшего колоссальную выдержку в роли отца, но не умевшего совладать со своими профессиональными чувствами. Я взяла его за руку и он улыбнулся, вероятно, сообразив, как выглядит со стороны.

— Подожди, я сейчас! — я глазом не успела моргнуть, а Жерар уже скрылся в дверях кондитерской.

Через полминуты он выскочил оттуда с двумя плитками шоколада в руках; обворожительно улыбаясь, подошел к пожилой даме, кормившей голубей на площади. Он вручил ей две шоколадки, что-то сказал и вернулся ко мне.

Все это время я наблюдала за его манипуляциями с полнейшим недоумением, но все стало ясно, когда дама подошла к ребятам и, с трудом нагнувшись, положила шоколад в соломенную шляпу, лежавшую у ног Люси (это была точная копия моей собственной соломенной шляпки). Жерар прыснул со смеху и, схватив меня за руку, мгновенно уволок за угол дома.

Я смотрела на него без тени улыбки. Встала на цыпочки, обхватила его шею руками и разревелась, как девчонка, у всех на виду.

Мы провели ночь в Гренобле, в маленьком частном пансионе. Я проснулась на рассвете оттого, что Жерар не просыпаясь слишком сильно прижал меня к себе. Я погладила его по щеке и он улыбнулся, расслабился и положил голову мне на грудь.

Я уже не смогла уснуть, но была даже рада этому обстоятельству. И ночью, и днем мы с Жераром оставались неразлучны, к тому же слишком заняты друг другом и поисками детей. Это не оставляло свободного времени, необходимого, чтобы разобраться в собственных чувствах. Я жила, как во сне, но меня не оставляло желание заглянуть в реальность: а вдруг она тоже окажется не так плоха? Сейчас, когда Жерар спал, мне впервые за последние дни представилась возможность оценить ситуацию.

Я не корила себя за то, что наши отношения развивались столь стремительно, хотя это все равно, что обвинять солнце, что оно светит так ярко. Дело в другом… До сих пор я в конечном счете всегда узнавала или просто догадывалась, зачем именно была нужна человеку, с которым делила постель. Мой муж Луиджи не мог обойтись без наивного поклонения его талантам — долгое время я буквально ловила на лету каждое его слово. Магнитофон, извлеченный из-под кровати, наглядно продемонстрировал, в чем состояла польза, приносимая Симону. Сознательно или нет, но меня постоянно использовали…

Неужели и Жерар не исключение? Но вот только зачем я ему могла понадобиться? Я была бесконечно далека от того, чтобы переоценивать себя в роли любовницы; честно говоря, близость никогда не приносила мне того удовольствия, которое обычно при этом подразумевается. Я воспринимала эти моменты как нечто само собой разумеющееся, в тайне надеясь, что когда-нибудь и мне доведется испытать ощущения, о которых знала только понаслышке, хотя и дожила до тридцати пяти лет.

И уж во всяком случае, не возникало сомнений в том, что Жерар вполне мог найти кого-нибудь помоложе и покрасивее — при его-то внешности! Может быть, он воспользовался мною просто потому, что в данный момент я оказалась под рукой? Но ведь ему постоянно приходится со мною возиться, я уже успела доставить ему кучу неприятностей! Любой нормальный человек давно послал бы меня к черту!

Был и еще один, весьма существенный для меня, момент… Две ночи, проведенные с Жераром, наконец-то позволили выяснить, с какой, собственно, целью женщины ложатся в постель с мужчиной. Ощущения оказались ошеломляющими… для меня… ну а как для него?

Я окончательно запуталась и была благодарна Жерару, когда он, улыбаясь, раскрыл глаза и провел рукой по моему бедру.

 

Глава 9

Гренобль — Милан

Расстояние от Гренобля до Милана невелико, но единственная преграда на нашем пути — граница между Францией и Италией — вызывала во мне такое беспокойство, словно я готовилась совершить ужасное преступление. У Жерара действительно не было с собой паспорта. Кляня на чем свет стоит его дурацкую солидарность с нашими юными авантюристами, я все же не могла не разделить с ним «страшную участь диверсанта».

Жерар чувствовал себя превосходно, только посмеивался над моей законопослушностью. Условия «соревнований», к счастью, оставляли свободу выбора метода пересечения границы. Моего спутника устраивали два из них — воспользоваться воздушным шаром или переплыть речонку, держа одежду над головой и дыша через соломинку. Его веселье оказалось заразительно, но я все-таки настояла на том, чтобы, не мудрствуя лукаво, сесть в поезд и понадеяться на то, что документы обычно проверяют выборочно. Жерар, конечно, обозвал меня занудой, но я предпочла не обижаться, учитывая то, что он не прибавил к своей оценке эпитет «старая».

Мы пересекали границу поздно вечером. Самым разумным решением проблемы представлялась идея притвориться спящими, по уж на подобную уступку благоразумию мой сообщник оказался просто не способен.

В купе мы были одни. Я сидела, забившись в уголок у окна, и тряслась от неконтролируемого детского страха. Перед глазами вставала унизительная картина нашего водворения в участок, процедура выяснения личностей (в моем случае, вероятно, через Дом моделей, где я работаю). Интересно, появятся ли заметки о наших подвигах в завтрашней прессе?

Жерару все было ни по чем. Он веселился, как дитя, в предвкушении необычайного приключения; не умолкая ни на минуту, подшучивая над моими глупыми страхами. Гангстер проклятый! Он просто изводил меня!

Когда Жерар, шутя, слегка дернул меня за волосы, я не выдержала и взорвалась. Я орала на него, как сумасшедшая, дубасила кулаками в грудь. Жерар тоже что-то кричал, пытаясь схватить меня за руки. Я не заметила, как медленно ползший поезд остановился, и опомнилась, только услышав шум раскрываемой двери. Я обернулась и застыла на месте: на пороге стоял офицер-пограничник. Он ошалело разглядывал нас с Жераром. Этот последний недвусмысленно кивнул в мою сторону, выразительно разведя руками. Пограничник чертыхнулся и с треском захлопнул за собой дверь купе.

Через пять минут поезд тронулся. Я опять забилась в свой угол, достала из кармана пудреницу и попробовала привести в порядок пошедшее красными пятнами лицо и растрепавшиеся волосы.

Жерар невозмутимо насвистывал известный мотивчик. Мне не хотелось смотреть в его сторону. Поезд неотвратимо приближался к итальянской границе.

Вагон дернуло, и он остановился. Я сидела, не двигаясь. В коридоре раздавались уверенные шаги, каждому из них соответствовал гулкий удар моего сердца. Они замерли у двери нашего купе. Прежде чем она успела открыться, я почувствовала, как на меня навалилось нечто невообразимо тяжелое. Господи! Это был Жерар. Он неистово целовал меня в губы, я оцепенела от неожиданности.

Дверь со скрежетом распахнулась. После секундной заминки моего слуха достигла длиннейшая тирада на итальянском языке, за ней последовало сдавленное хихиканье и хлопок закрываемой двери.

Я начала что-то соображать и первым делом отпихнула Жерара, который не собирался прерывать столь уместное занятие. Его руки лежали у меня на плечах, глаза смеялись.

— В чем дело, дорогая, я перестал тебе нравиться? — его манера имитировать итальянский акцент могла рассмешить мертвеца.

Через две минуты поезд снова был в пути, а мы безудержно хохотали. Я сообщила Жерару, что его способ прохождения французского паспортного контроля понравился гораздо меньше, чем итальянского. Он запер дверь и склонился ко мне. Кажется, этот мужчина действительно понимает меня с полуслова!

По дороге в Милан Жерар показал мне свою Италию. Я бывала здесь раньше, но всегда ограничивалась типичной экскурсионной программой и деловыми контактами. На сей раз все оказалось совершенно иначе. Жерар таскал меня по узким грязным улочкам, поперек которых висели веревки с бельем. Их жители не разговаривали спокойно — они кричали, размахивая руками, так что невозможно было понять, ругаются они или мирно обсуждают прогноз погоды на завтра.

В любом городке Жерар умел отыскать самую лучшую пиццерию и погребок с самым вкусным вином; повсюду пытался разговаривать по-итальянски, что приводило в восторг местное население.

Почему он так хорошо ориентируется в этой стране? Когда и при каких обстоятельствах бывал здесь? С кем? Этот последний вопрос интриговал больше всех остальных, но я боялась задать его, Жерар был слишком честен, чтобы соврать, а правда могла оказаться не очень-то приятна. Я успела привыкнуть к нему, и мне совсем не хотелось огорчаться и разочаровываться. Ревность к прошлому — глупейшая штука, но я знала, что понимание этого не сможет мне помочь.

Веселясь и давая уличные концерты, ни о чем друг друга не спрашивая и зная, что скоро увидимся со своими детьми, мы приближались к Милану.

Я старалась не думать о встрече с отцом Люси, — ребят, несомненно, следовало искать у него. Я давно не видела Луиджи, и он был мне не интересен. Следовало ли появиться у него вместе с Жераром или одной? В первом случае он мог решить, что я демонстрирую ему своего кавалера, а значит что вовсе не скучаю после нашего развода; во втором — возомнить о себе Бог знает что (например, я жить без него не могу и приехала мириться). Я махнула на все рукой — будь, что будет! Сейчас главным для меня был Жерар — мне всегда будет хорошо, лишь бы он оставался рядом!

Я поймала себя на этой мысли и испугалась. Подобная привязанность — самая опасная форма зависимости. Я привыкла быть хозяйкой своих мыслей, тела, чувств. Так мне было легко, с этим состоянием совсем не хотелось расставаться. А расстаться с Жераром? Мне стало страшно — это было бы похоже на собственную смерть.

 

Глава 10

Милан

Мы добрались до Милана к вечеру и без труда разыскали дом Луиджи. Мой бывший муж жил в одном из самых престижных районов.

Я нажала на кнопку звонка. Открывать нам не торопились, но я не особенно волновалась — ведь Жерар был со мной. Подъезжая к Милану, я все-таки начала нервничать — я не видела отца Люси более трех лет. К тому же дочь должна была нас опередить; кто знает, каким образом складываются ее отношения с Луиджи и как это может отразиться на моей встрече с ними обоими? Чувствуя мое беспокойство, Жерар объявил, что отправиться со мной «на всякий случай», и мое волнение сразу утихло. Судя по всему, это я использовала его, а не он меня, в отличие от всех его предшественников.

Наконец дверь приоткрылась. Я сообщила горничной свое имя. Юная итальянская красотка выслушала меня, не удостоив взглядом, но зато томно поводя огромными карими глазами в сторону моего спутника. Она неторопливо удалилась, покачивая бедрами, чересчур мощными для ее максимум восемнадцати лет, но скоро появилась вновь и провела нас в просторную гостиную.

Не успели мы опуститься в глубокие современные кресла, как в комнату буквально влетел Луиджи. Его чрезмерное воодушевление не могло скрыть растерянности от столь неожиданного визита.

Я представила мужчин друг другу, обозначив Жерара в качестве отца Люка — приятеля Люси. По моим расчетам, Луиджи должен быть в какой-то степени в курсе этой ситуации — не могла же наша с ним дочь скрыть от своего отца те обстоятельства, при которых оказалась в его доме.

Мне не терпелось расспросить Луиджи о детях, но он не давал вставить слова, изъявляя необузданный восторг по поводу моего появления. Словоизвержение продолжалось и во время обеда — мы с Жераром были препровождены в столовую через несколько минут после прихода. Я решила задать все свои вопросы, как только Луиджи немного угомонится. Пока приходилось довольствоваться молчанием и прекрасно приготовленными блюдами, что позволяло заодно и наблюдать за окружавшими людьми и обстановкой.

За столом наше общество украшала своим присутствием юная особа, занявшая в жизни Луиджи место, освобожденное мною. Она была необычайно хороша собой; южная красота лица и совершенство форм выгодно подчеркивались изысканностью туалета, в сногсшибательной стоимости которого не приходилось сомневаться. Она частенько вскидывала ресницы, изучающе поглядывая на Жерара и несколько свысока — на меня. Я ощутила себя гадким утенком: все же нужно было одеться поприличнее и как следует позаботиться о макияже, отправляясь с визитом к бывшему мужу.

Такое искушение посещало меня, но я переборола его, — совсем не хотелось навести Жерара на мысль, что Луиджи все еще мне небезразличен. Я с тоской посмотрела на свои потертые джинсы и клетчатую ковбойку и почувствовала, как Жерар сильно сжал под столом мою коленку. Я с трудом сдержала смешок, совершенно не соответствовавший моменту.

Застольная беседа протекала в форме монолога Луиджи. Он пытался задавить нас мощью своего интеллекта, используя все имевшиеся в распоряжении сведения об изобразительном искусстве. Он перескакивал с одной мысли на другую, ни одной не доводя до конца. Его прекрасная половина раскрывала рот только для того, чтобы отправить туда очередной микроскопический кусочек, манерно подхваченный на кончик серебряной вилки. Впрочем, Луиджи сразу предупредил нас, что она не говорит по-французски (интересно, а по-итальянски?..). Ее томный взгляд, обращенный на Жерара, был красноречивее всяких слов. Он тоже молчал, если не считать выразительных междометий.

Я устала следить за извилистым ходом мысли великого знатока искусства (подумать только, когда-то все это меня восхищало!) и занялась изучением комнаты, в которой находились. Как и гостиная, она ничем не напоминала жилище антиквара. Мебель была ультрасовременной, новой и очень дорогой. Должно быть, хозяин дома уставал от старинных вещей в своем магазине… Или вкус его юной жены был таков?

Она прекрасно вписывалась в окружавшую обстановку, составляя неотъемлемую ее часть. Луиджи не украшал собой шикарный интерьер. Он раздался вширь и обрюзг с тех пор, как я его видела в последний раз, а может быть, я наконец смогла непредвзято оценить его?.. Да и соседство Жерара служило ему не самым лучшим фоном. Он продолжал болтать, постоянно подливая себе вина. Луиджи и раньше пил не мало, но то, что он проделывал теперь, было уже слишком. Вообще, он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Было ли это его постоянным состоянием в последнее время или мое неожиданное появление послужило тому причиной?

Так или иначе, но мне следовало расспросить его о Люси, пока он еще мог хоть сколько-нибудь связно отвечать на вопросы. Я не обнаружила в доме ни малейших признаков ее присутствия и сам Луиджи ни словом не упомянул о ней — это несколько настораживало.

Я воспользовалась минутной паузой, вызванной появлением горничной, подававшей десерт, и спросила его напрямую, когда должна вернуться наша дочь.

— Не понимаю, о чем ты… — Луиджи старался не смотреть мне в глаза. — Она действительно приходила сюда рано утром, но тут же отправилась восвояси, поняв, что ей не удастся получить того, что она хочет.

— Ты о чем? — я была совершенно сбита с толку.

— То есть как это — о чем? Да о деньгах, конечно же! Эта юная поросль только об этом и мечтает! — он мельком взглянул на свою жену.

Глаза Луиджи налились кровью от выпитого и сдерживаемой злобы, но в голосе появились уверенные, и даже назидательные, нотки.

Я сидела, опустив голову, было ощущение, будто мне плюнули в лицо. Луиджи продолжал разглагольствовать об испорченности нынешней молодежи, но я собралась с силами и перебила его:

— Она что, просила у тебя денег? Сколько, позволь узнать?

Луиджи замолк на полуслове, потом начал сбивчиво объяснять, что Люси не говорила об этом прямо, но… ее намерения и без того были понятны всякому здравомыслящему человеку… Он окончательно запутался, багрово покраснел, налил полный стакан и выпил его залпом.

Нужно было немедленно встать и уйти, на сей раз действительно навсегда, но я не могла сдвинуться с места, — то, что я услышала только что, ввергло меня в шоковое состояние. Бедная девочка! Как она перенесла крушение мечты об отце — благородном рыцаре? Хорошо хоть Люк, сын Жерара, оказался рядом!

Тем временем Луиджи вновь обрел дар человеческой речи. Впрочем, назвать ее членораздельной не рискнул бы никто. У него наступила стадия пьяного самоуничижения: он винил себя в том, что он никудышный отец и всегда был дрянным мужем; заливался слезами, умолял простить его.

Этот спектакль вернул меня к действительности. Я и Жерар разом поднялись и направились к выходу. Луиджи испуганно уставился на меня, в его глазах промелькнуло отчаянье, он вдруг рухнул на колени и пополз за нами следом, пытаясь схватить мою ногу и умоляя остаться. К отвращению прибавилась жалость — мы с Жераром слегка замешкались в дверях.

— Слушай, сейчас уже поздно — нам все равно не найти ребят. Он к утру протрезвеет и поможет. Заставим его поднять на ноги миланскую полицию, у него, наверняка, найдутся какие-то связи! Если уйдем сейчас в гостиницу, неизвестно, успеем ли застать его в нормальном состоянии. — Правота Жерара была очевидна, я устало прикрыла глаза, соглашаясь на его, предложение.

Юная супруга Луиджи наблюдала всю эту сцену, не забывая о клубничном мороженом, таявшем в хрустальных вазочках. Вероятно, она решила, что находится в первом ряду театрального партера. Жерар подошел к ней и на ломаном итальянском осведомился о том, где находятся комнаты для гостей. Она неторопливо поднялась, и мы направились к выходу по ее стопам, обходя Луиджи, который все еще стоял на коленях, колотясь лбом о вощеный паркет и каясь, как монах на молитве.

Беспокойство за Люси грызло меня, о сне не могло быть и речи. Нам с Жераром предоставили разные комнаты: его не было рядом, он не мог меня успокоить. Как тут было не пожалеть, что мы не сбежали из этого сумасшедшего дома и не отправились в гостиницу?

В роскошных апартаментах давно воцарилась абсолютная тишина. В моей комнате не было ночника, плотные шторы не давали проникать свету с улицы. Возникло ощущение небытия, — очевидно, я все-таки засыпала…

Скрип открываемой двери разорвал тишину. «Слава Богу, Жерар!» — подумала я и протянула руки навстречу.

Ко мне приближались тяжелые шаркающие шаги, они не могли принадлежать Жерару. Тошнотворный запах винного перегара сопровождал человека, без стука вошедшего в комнату. Я забилась под одеяло, перекатилась в угол широченной кровати. Что это? Сон? На меня навалилась огромная тяжесть, одеяло оказалось на полу, я почувствовала влажные руки на теле. Жадные мокрые губы зажали мне рот, я не могла закричать и только молча боролась, стараясь освободиться. Луиджи пытался раздвинуть мне ноги, я изловчилась и двинула его коленом в пах. Луиджи скорчился и заскулил. Я закричала, рванувшись к двери. На пороге столкнулась с Жераром, чуть не сбив его с ног.

Он молча вывел меня в коридор и вошел в спальню; Луиджи скулил, как побитая собака. Через полминуты Жерар выскочил оттуда с моими вещами; у него подергивался уголок рта. Не произнеся ни слова, он отвернулся, чтобы я могла спокойно одеться. Он взвалил на плечо оба рюкзака, свободной рукой обнял меня, и мы вышли из дома на улицу.

Отойдя от дома Луиджи на пару кварталов, мы уселись на садовую скамейку в небольшом сквере с фонтаном в центре. На меня снизошло странное спокойствие. Или это было оцепененьем?

— Почему ты отправился меня спасать с рюкзаком на спине? — истерический смех готов был прийти на смену полному бесчувствию.

Жерар положил мою голову себе на плечо:

— Извини, что не появился раньше… В этом доме мне было так паршиво, что я решил забрать тебя и переждать ночь в кафе или скверике где-нибудь неподалеку…

Именно так все и получилось, только утром мы сразу отправились в путь, не нанося визита Луиджи. Нам предстояло разыскивать детей собственными силами.

 

Глава 11

Милан — Вена

После отвратительного инцидента в Милане я превратилась в далеко не лучшего товарища по путешествию. Жерар делал все, чтобы заставить меня забыть о нем, но я никак не могла расслабиться.

Вопреки всему, я чувствовала себя виноватой в том, что произошло с Луиджи после нашего расставания три года назад. Он всегда был эгоистом, но никогда — скотом. Если бы я по-прежнему оставалась рядом, у него не было бы шанса превратиться в животное, помешанное на деньгах и удовольствиях, видящее врагов во всех окружающих. Может быть, он пьет оттого, что противен самому себе? Эти вопросы не давали мне покоя, я должна была если не найти на них ответы, то хотя бы выговориться.

Моим единственным потенциальным слушателем был Жерар, но я и так успела доставить ему массу неприятностей, не хватало еще повесить на него мои моральные проблемы, заставить выслушивать истеричную исповедь.

Обнаружить детей не удавалось. К австрийской границе можно было попасть разными путями — наверное, мы выбрали разные. Это радости тоже не прибавляло.

Мы сидели у фонтана в центре Вероны. Жерар только что закончил «концерт», он играл музыку итальянского Возрождения. Подставив ладонь под неторопливые струи, мокрой рукой провел по моему лицу. Может быть, он повторил жест Ромео, вот только я никак не подходила на роль Джульетты.

— Знаешь, всем распоряжается только судьба, — вдруг заговорил Жерар, его слова вплелись в течение моих невеселых мыслей.

— А как же мы? Совсем ни на что не способны? — я думала о том, что могла бы помочь Луиджи сохранить человеческое обличье.

— Отчего же? Способны, если судьбе угодно.

Сейчас ей было угодно, чтоб я поцеловала Жерара. Наши желания, к счастью, совпали.

Переход через австрийскую границу не составил труда для таких опытных диверсантов, как мы. Мы осуществили его в сумерках, пройдя по лесным тропинкам и через поле, в направлении, указанном местными крестьянами. По дороге нам никто не встретился: мы долго гадали, где находимся — еще в Италии или уже в Австрии? Только обнаружив вывески на немецком языке в приграничном городишке, обрели полную уверенность в том, что избрали правильный путь. Мы заночевали в придорожном трактире и утром отправились в Вену, пересаживаясь с одной попутки на другую.

Еще в Вероне мы запаслись печеньем и фруктами. Это позволило добраться до города Моцарта и Бетховена, не делая остановок для уличных концертов.

 

Глава 12

Вена

Жерар радовался приезду в Вену, как ребенок. Он много гастролировал там с оркестром и знал город, как свои пять пальцев. Он оказался прекрасным гадом, рассказывал о людях и событиях, давно канувших в лету, словно был со всеми знаком и участвовал во всех перипетиях судеб Моцарта, Гайдна, Сальери.

Выбирая место для концерта, он остановился на площади перед Оперным театром.

— Неужели ты собираешься здесь играть? Не боишься, что увидит кто-нибудь из знакомых?

Мой вопрос удивил Жерара, а его ответ — меня.

— А чего, собственно, стыдиться? Я ведь не собираюсь играть здесь плохо. Профессионалы останутся довольны моим исполнением…

Мои прогнозы полностью оправдались: не успел Жерар собрать деньги и положить инструмент в футляр, как к нему подскочила дама приблизительно моего возраста. Я наблюдала сцену издали. После пятиминутной весьма оживленной беседы Жерар и его знакомая направились в мою сторону. Мы были представлены друг другу. Я выяснила, что имею честь общаться с Наташей Ефман — виолончелисткой оркестра Венского Оперного театра. Ей не раз приходилось играть с Жераром в концертах.

Русское имя навело меня на размышления: мы вполне могли оказаться в некотором роде соотечественницами. Я рискнула обратиться к Наташе на русском языке. Она ответила на нем же: Наташа родилась и училась в Москве, эмигрировала на Запад десять лет назад.

Русская речь удивила ее и ошарашила Жерара. Пришлось в двух слова ознакомить его с моей биографией.

— Вероятно, мне никогда не суждено узнать о тебе все! — в реплике Жерара прозвучал неподдельный восторг.

Основной темой разговора Наташи и Жерара являлась музыкальная жизнь Вены.

— Да, кстати, я слышала вчера твоих бродячих коллег — двое ребят играли ансамбль на том же месте, что и ты сегодня. Очень неплохо, а ведь совсем молоденькие!

Мы с Жераром насторожились. Расспросили Наташу и выяснили, что речь шла о Люси и Люке. Мы безумно обрадовались. Если Люси способна играть, значит, не так уж плохо она себя чувствует после крушения ребяческих надежд. Я подумала о том, что призвание облегчать жизнь ближним передается в семье Жерара по наследству.

Наташа пригласила к себе. Она жила в крохотной квартирке на одной из тихих улочек Вены. У нее было очень тесно, но зато когда-то по соседству жил Моцарт. Это обстоятельство показалось Наташе гораздо важнее мелких бытовых неудобств. Судя по всему, она ни с кем не делила свое пристанище — мужское присутствие в квартире не ощущалось. Сначала это показалось мне удивительным. У Наташи было очень своеобразное, безусловно интеллигентное лицо, она прекрасно держалась, двигалась мягко и женственно.

Им с Жераром нашлось о чем поговорить. Они самозабвенно обсуждали профессиональные вопросы, не всегда соглашаясь друг с другом. Часто в качестве аргументов использовались не слова, а мелодии, напеваемые вполголоса. Иногда кто-нибудь подходил к роялю, занимавшему половину гостиной, и начинал играть, обрывая музыкальную тему в середине такта.

Я не пыталась следить за их разговором, будучи совершенно не компетентна в этих вопросах. Компанию мне составлял стакан виски с содовой. Постепенно я начала скучать. Жерар пару раз обеспокоено взглянул в мою сторону, но потом полностью сосредоточился на разговоре с Наташей — они обсуждали какой-то совместный гастрольный проект.

Ощущение абсолютного одиночества, собственной ненужности и непричастности к жизни Жерара навалилось на меня. Эти двое нуждались друг в друге; я почувствовала себя «третьей лишней». Казалось, нас разделял толстый слой ваты или пелена густого тумана. Я допила скотч и потихоньку выскользнула из комнаты. Остановилась за дверью и присела на стул в прихожей. Я вела себя, как ребенок, которому необходимо позарез обратить на себя внимание взрослых, и он готов применить для этого любые средства. Средство не сработало — я провела на стуле в прихожей минут двадцать, но «взрослые», увлеченные беседой, не заметили моего отсутствия.

Злые слезы навернулись на глаза, затуманив не только зрение, но и сознание. Разумной частью своего существа я прекрасно отдавала отчет в неимоверной глупости подобного поведения, но ничего не могла с собою поделать. Я встала, подошла к входной двери, бесшумно открыла ее, спустилась по лестнице и выскочила из дома.

Мне стало страшно от того, что я вытворяла. Подобно капризному и упрямому дитяти, я с ужасом пыталась представить каково будет наказание. Тем не менее, ноги сами несли меня на восточную окраину Вены. Выбравшись на шоссе, я поймала попутную машину.

Сидя рядом с шофером на переднем сидении «бьюика», я лихорадочно соображала, как объяснить ему свое намерение немедленно вернуться в Вену.

Погрузившись в сожаления о содеянном и в обдумывание того, как это исправить, я не заметила, как с нами поравнялся черный «лимузин». Человек, сидевший за рулем, махал рукой и отчаянно сигналил. Хозяин подвозившего меня «бьюика» притормозил и остановился на обочине.

Я глазам своим не поверила — из «лимузина» выскочил Жерар с двумя рюкзаками. Он подскочил к машине, открыл дверцу и выволок меня наружу, на ходу бросив пару слов оторопевшему водителю. «Лимузин» развернулся и исчез за поворотом дороги, возвращаясь в Вену; «бьюик» отправился в противоположную сторону — к чехословацкой границе.

Мы остались одни посреди дороги, отошли в сторонку и уселись на дорожное заграждение. Мы молчали, глядя на проносившиеся мимо автомобили.

Я чувствовала вину и заговорила первой, поинтересовавшись у Жерара, как он объяснил хозяину «лимузина» эту дурацкую ситуацию.

— Элементарно, душа моя! Я просто сказал ему, что ты — советская шпионка, обкурившаяся марихуаной до такой степени, что решила срочно поехать автостопом в Москву, чтобы быстренько достроить там коммунизм.

Я оторопело уставилась на него, потом чувство юмора вернулось ко мне, и я расхохоталась, чуть не свалившись с цементного бортика. Оставалось надеяться на то, что очередной инцидент, как всегда спровоцированный мною, исчерпан. Но Жерар не принимал участия в веселии. Он за плечи развернул меня и мягко, но совершенно серьезно проговорил:

— Послушай, Жаклин, вряд ли имеет смысл ревновать меня к работе. Я действительно очень увлечен прекрасной дамой по имени Музыка. Не будь этого, я играл бы совсем иначе — правильно и профессионально, но это никому не было бы нужно.

Он отпустил меня и слегка улыбнулся:

— Понимаешь, я превратился бы в заурядного, а значит — плохого музыканта. Меня перестали бы приглашать участвовать в концертах и даже на улице ничего не клали в твою соломенную шляпу… А следовательно… — он сделал многозначительную паузу и скорчил рожу, — … тебе пришлось бы самой кормить наше семейство, придумывая замысловатые наряды для кинозвезд и городских сумасшедших.

Я не знала, что ответить, не могла понять, шутит он или делает предложение в столь необычной форме. Жерар избавил от необходимости выдать адекватную реакцию, заткнув мне рот долгим поцелуем. Машины, проезжавшие мимо, отчаянно сигналили, но нам было на это совершенно наплевать…

 

Глава 13

Вена — Прага

Чем ближе подъезжали мы к границе с Чехословакией, тем беспокойней становилось на душе. Социалисты — это не итальянцы с австрийцами! Если поймают, обязательно объявят шпионами и упрячут так, что сам черт не найдет, не то что французское правительство.

Мы переночевали в тихом приграничном городишке. Проснулись на рассвете. Ужасно не хотелось вылезать из постели; я всем телом ощущала тепло, исходившее от Жерара. Может быть, я лежу рядом с ним в последний раз?

Пансион, где мы остановились, находился на самой окраине. Неподалеку расположился цыганский табор. Чем ближе подъезжали мы к Чехословакии, тем больше цыган попадалось на пути. Мы заметили табор из окна нашей комнаты и Жерар вышел на улицу, попросив его подождать.

Он вернулся довольно быстро, и мы вместе влились в толпу цыган. Один из них провел нас к старой женщине, сидевшей чуть поодаль. Наш провожатый был с нею очень почтителен, он удалился, произнеся лишь несколько слов.

Цыганка окинула нас долгим изучающим взглядом. Я, в свою очередь, не могла глаз от нее оторвать. Старуха сидела на низкой скамеечке, вокруг по земле веером раскинулась широченная пестрая юбка, на иссохшей шее болтались длинные бусы в несколько разноцветных нитей, седые космы выбивались из-под платка, завязанного сзади. Ее кожа напоминала старый пергамент, но прищуренные глаза вполне могли бы принадлежать молоденькой девушке. В длинных пальцах дымилась трубка. Она глубоко затянулась, закашлялась; с трудом переведя дух, произнесла, обращаясь к нам обоим:

— Второй раз вижу людей, которые просят провести из Австрии в Чехию… Оттуда сюда беженцев каждый день водим, но чтоб наоборот… — у нее был очень низкий, почти мужской голос. — Как на духу говорите, зачем вам туда понадобилось, почему по закону ехать не хотите.

Делать нечего — пришлось все объяснить. Цыганка смотрела с усмешкой, под ее взглядом мы чувствовали себя неразумными детьми; молчали, переминаясь с ноги на ногу. Старуха снова прокашлялась и заговорила:

— Первый-то раз я людей в Чехию только вчера проводила. Угадайте кого? — мы переглянулись, а она продолжила с самым довольным видом. — Ваши дети, поди, и были…

Вдруг ее тон резко изменился, в голосе зазвучали деловые нотки:

— Чем заплатите? Ребята ваши музыку играли — один раз по эту сторону, другой раз — по ту. Они танцы и песни играли, цыганки с детьми плясали хорошо — денег много заработали…

— Я тоже умею… — Жерар показал цыганке футляр от кларнета.

Она заставила его вынуть инструмент и сыграть что-нибудь. Результаты произвели на нее большое впечатление. Она повернулась ко мне и поинтересовалась, чем могу быть полезна я.

— Кажется, на сей раз тебе действительно придется «плясать под мою дудку», — хмыкнул Жерар.

Оглядев меня с головы до ног, цыганка выразительно поцокала языком, выражая сомнение в моих способностях по этой части. Ситуация в целом становилась настолько неправдоподобной, что воспринимать ее можно было только в юмористическом ключе. Я подбоченилась, подмигнула Жерару и заявила, что берусь предсказать, что именно будут носить цыганки в следующем сезоне.

— Гадать, что ли, будешь? — старуха была сбита с толку. Я призналась ей в своей профессиональной принадлежности, она гордо объявила, что цыганская мода — самая постоянная, уже много веков не меняется, но все же позвала двух молодых женщин. Я достала из рюкзака лист бумаги и фломастеры; пришлось изрядно напрячь фантазию, чтобы изобразить парочку кофт в их национальном духе, простых в изготовлении и достаточно интересных. Рассматривая мои шедевры, цыганки напоминали растревоженный улей, задавали вопросы, достойные членов художественного совета нашего Дома моды.

Когда страсти слегка улеглись, старуха пощупала плотную ткань моих джинсов и заметила, что на цыган мы мало похожи; в таком виде нам не удастся слиться с табором. Она шепнула что-то молодым женщинам, они ушли и скоро вернулись, принеся охапку пестрого тряпья.

Я закатала штаны и поверх их натянула широченную юбку; коротко подстриженные волосы повязала платком и увидела в глазах Жерара отражение городской сумасшедшей средних лет. Он напялил на голову мою соломенную шляпу и хохотал до упаду, глядя на меня. Цыгане не поняли причин веселья, — с их точки зрения, мы наконец-то приобрели человеческий вид.

Переход через границу прошел без сучка и задоринки. Жерар с лихвой расплатился с нашими благодетелями, значительно подняв их обычные сборы. Прощаясь в приграничном чешском местечке, старая цыганка предложила совместное турне до самой Праги, но мы отказались, уж слишком медленно табор продвигался вперед.

— Почему погадать не просишь? — цыганка взяла мою руку в сухую шершавую ладонь.

— Зачем? От судьбы все равно не уйдешь! — я всегда побаивалась собственного будущего.

— И то верно, — она слегка прищурилась и кивнула в сторону Жерара. — Но как хочешь, а он — твоя судьба!

Я промолчала, не решаясь взглянуть на Жерара. Протянула старой женщине свой «маскарадный костюм», благодаря которому смогла оказаться в Чехословакии, не вызывая подозрений. (Какое счастье, что даже социалистические власти смирились с космополитизмом цыган!)

Старуха приняла протянутый сверток, вынула из него юбку и перебросила ее мне через плечо.

— Возьми на счастье! Такую юбку ни один ваш модельер не сошьет — только мы секрет знаем! И не вздумай дочке отдать — я ей монисто подарила!

Мы «голосовали» на пражском шоссе, его состояние свидетельствовало о том, что Чехия не была самой богатой страной Европы. Я взяла Жерара за подбородок, развернула к себе лицом и взъерошила ему волосы.

— Когда ты меня бросишь — уйду в табор!

Он приподнял меня и закружил, распевая цыганский мотив.

— Это я от тебя туда сбегу!

Из-за поворота вынырнул маленький автомобильчик, и мы бросились ему наперерез, размахивая руками.

 

Глава 14

Прага

Мы остановились в старом доме на окраине Праги, таком древнем, что от стен его веяло холодом Средневековья. Приютившая нас старая женщина была вынуждена пускать постояльцев, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Она предоставила в наше распоряжение единственную комнату, а сама ютилась в тесной кухне, половину которой занимала огромная плита, топившаяся угольными брикетами. Остановиться в отеле мы не могли — цыгане предупредили нас, что отправиться туда без документов значило бы добровольно сдаться властям.

Моя голова лежала на плече Жерара, он заснул, а мне это никак не удавалось. Я заново переживала моменты недавней близости — это была самая счастливая из наших ночей.

Мы находились в городе, где жила бывшая жена Жерара. Вспоминает ли он о ней, проходя по улицам и площадям, залитым ласковым августовским солнцем? Эта мысль едва уловимо промелькнула в постепенно затухавшем сознании. Я не хотела, да и не могла на ней сосредотачиваться, я сама не заметила, как заснула.

Мы одновременно проснулись на рассвете. С улицы раздавался странный гул. Жерар поднялся и босиком подошел к окну, выходившему на проезжую часть. Он, не отрываясь, смотрел вниз. Я окликнула его, он не ответил, даже не обернулся. Да что он, оглох? Пересилив собственную лень, я вылезла из постели и встала у окна рядом с Жераром; выглянула наружу и поняла причину его молчания.

Было от чего онеметь — по мостовой нескончаемой вереницей ползли танки с задраенными люками, на их башнях ясно виднелись красные звезды. Мне захотелось сжаться в комок, стать невидимой… Я инстинктивно прижалась к Жерару, его рука до боли стиснула мое плечо. Минут пять мы молча наблюдали за странной колонной, неумолимо продвигавшейся к центру города. Потом Жерар опомнился и включил допотопный радиоприемник, — телевизора у хозяйки не было.

Западные радиостанции не передавали информации о том, что творится в Чехии, — вероятно, время для этого еще не пришло. Мы настроились на чешскую волну: диктор говорил сбивчиво и очень быстро. Знание русского языка помогло мне разобрать лишь несколько слов — чешский мало похож на русский. Тем не менее, слово «оккупация» звучит одинаково на всех языках, а именно оно повторялось наиболее часто.

Мысль о детях, которые тоже находились сейчас в Праге, заставила нас кое-как одеться и выскочить из дома. Движение транспорта перекрыли, на улицах появились военные патрули, на офицерах и солдатах был советская униформа. Мы пробирались к центру, стараясь избегать оживленные места.

Несмотря на ранний час, улицы заполнились народом, большинство в стихийно собиравшихся толпах составляла молодежь. Люди что-то кричали, бросая в танки камни и пустые бутылки. Солдаты, шедшие рядом с танками, казались растерянными. «Боже мой, — они ведь совсем мальчишки, почти ровесники нашего Люка!» — подумала я. Офицеры с повязками на рукавах сбивали с ног наиболее рьяных молодых чехов и впихивали их в грузовики, которые тут же, увозили ребят неизвестно куда.

Мы остановились и посмотрели друг на друга. Одна и та же мысль одновременно пришла нам в головы: наши дети не останутся в стороне, они, безусловно, тоже вышли на улицу и теперь бросаются с пустыми руками на военную технику. Я была в полном отчаянии. В нашем положении: без документов, при полном незнании города и языка, — мы ничего не могли предпринять, чтобы найти детей и вытащить их из полицейского участка, где они неминуемо окажутся.

— Только один человек может помочь — Элен, мама Люка. Она работает в Праге корреспондентом и должна иметь обширные связи, — Жерар заглянул мне в глаза. Я утвердительно кивнула.

В душе зародилась надежда. Жерар предлагал хоть какую-то возможность выхода. Во всяком случае, это было лучше, чем бессмысленно мотаться по огромному городу, рассчитывая на случайную встречу с Люси и Люком. Жерар знал адрес корпункта газеты, где работала Элен. Постоянно спрашивая дорогу, почти не понимая сбивчивых объяснений, мы пробирались к намеченной цели практически наугад.

Элен не оказалось на месте, да мы на это и не рассчитывали, — она должна была находиться в самой гуще событий, с фотокамерой в руках. Нам посоветовали ждать ее на корпункте, куда она непременно вернется, чтобы передать по телетайпу информацию в Париж.

Мы провели в ожидании бесконечных два часа, не находя себе места в крошечном кабинете Элен. Наконец в комнату ворвалась высокая молодая женщина. Длинные темные волосы мотались по плечам, рукав спортивной рубашки почти оторван, старые джинсы — в пыли. Не замечая ничего вокруг, она сунула вошедшему следом мужчине фотокамеру.

— Быстро проявляй и печатай! Получила по морде, но камеру не отдала этим гадам! Еле-еле удалось смыться…

Она рухнула в кресло и только тут заметила нас.

— Господи! — она вскочила и повисла на шее у Жерара. — Ты-то с какого боку-припеку? У тебя что, тут концерты? Ну и выбрал же времечко!

Жерар вкратце изложил суть дела. Элен немного помолчала, собираясь с мыслями, потом заявила, что знает, где искать детей. Она уже направлялась к двери, но Жерар преградил дорогу — он собирался ее сопровождать.

— Вытащить тебя из тюремной камеры будет значительно труднее, чем шестнадцатилетних подростков! — Элен оттолкнула его и выскочила из комнаты.

Мы ждали мучительно долго. Жерар проклинал себя за то, что не настоял на своем и отпустил ее одну. Я, как могла, утешала его — Элен была совершенно права.

Мы услышали возбужденные голоса раньше, чем Элен, Люк и Люси переступили порог. Вопреки обстоятельствам, все трое имели вид победителей. Дети взахлеб рассказывали о своих подвигах; Элен сообщила, что советские власти предпочли с нею не связываться, когда она предъявила журналистское удостоверение.

Когда дети заявили о намерении продолжить путь и ехать в Остраву, мне стало плохо: перед глазами поплыли круги, Жерар едва успел меня подхватить.

Резкий запах привел меня в чувство. Жерар водил у меня перед носом клочком ваты, смоченным нашатырем. Я открыла глаза и взглянула на Люси, — вид у нее был пристыженный. Вероятно, взрослые члены нашей компании успели вправить ей мозга, пока мое бездыханное тело валялось в кресле.

Детей нужно было срочно вывозить из Чехословакии. Элен собралась ехать в посольство Франции, — там у нее была куча знакомых, они могли выписать нам паспорта взамен якобы утерянных. Пришлось признаваться в том, что у меня были с собой документы, хотя я и не пользовалась ими из солидарности со своим спутником. Элен забрала мой паспорт, чтобы проставить чешскую въездную визу. Она сама сделала фотокарточки Жерара, Люси и Люка. Как только пленка была проявлена, а снимки отпечатаны, она уехала в посольство, оставив нас на корпункте.

На сей раз ее не пришлось долго ждать. Элен влетела в комнату и заставила нас тут же сесть в машину и ехать в аэропорт — самолет, летевший спецрейсом в Париж, вылетал через час. Работники посольства и французы, случайно оказавшиеся в Чехии, покидали Прагу, на улицах которой раздавались выстрелы.

По дороге нас постоянно останавливали военные патрули.

В аэропорту было совершенно пустынно. Растерянные служащие не знали, куда себя девать. Советские офицеры долго изучали наши документы. Страх полностью парализовал меня. Не хватало грохнуться в обморок прямо на руки солдат!

Нам пришлось бежать по летному полю, в конце которого готовился к отлету единственный самолет с надписью «Эр Франс» на борту. Трап уже убирали, когда мы наконец достигли цели, с трудом переводя дух.

Дети уже поднимались на борт, когда Жерар взял меня за руку.

— Я остаюсь, — я решила, что неправильно поняла его.

Мы стояли на нижней ступеньке трапа, глядя в глаза друг другу. Выражение лица Жерара не оставляло сомнений в серьезности его намерений. У меня не оставалось времени на размышления — я должна была доставить детей в безопасное место, да нужна ли я Элен и Жерару. Вряд ли!

Жерар попытался меня обнять, но я выскользнула из его рук и пошла по ступеням, не оглядываясь.

— Постарайся меня понять! — его возглас долетел снизу.

Я вошла в самолет, люк захлопнулся у меня за спиной.

 

Глава 15

Прага — Париж

Мы летели в Париж без промежуточных посадок. Дети притихли; может быть, поняли наконец, какой опасности удалось избежать, и теперь беспокоились за оставшихся. Я попробовала взять себя в руки. Люси и Люк нуждались сейчас в спокойном, уверенном человеке.

Мысль о других детях, участвовавших в нашем «автопробеге» пришла мне в голову. Я спросила ребят, известно ли что-нибудь о них. Люк успокоил — остальным не удалось перейти австро-чешскую границу, их задержали австрийцы. Цыгане рассказали об этом нашим детям, когда переводили их в Чехословакию. Было от чего вздохнуть с облегчением!

Из бара вышла стюардесса, она катила перед собой тележку с напитками. Я заказала «пепси» детям и двойной скотч — себе. Выпила залпом содержимое стакана и опять подозвала стюардессу, попросив повторить. Люси дернула меня за рукав и сделала «страшные» глаза. Кажется, девочка совершенно права, придется ограничиться вторым скотчем, по крайне мере, в воздухе. Теоретически, следовало бы заказать сухой мартини, — ведь именно этот напиток они собирались пить в ознаменование своих великих побед!

Я смирилась с тем, что не удастся отделаться от мыслей о Жераре. «Постарайся понять меня!»… Это не так уж просто. Почему он остался в Праге? Потому что Элен нуждалась в мужской поддержке и собственное достоинство не позволяло ему оставить ее в экстремальных обстоятельствах? А может быть, он нуждается в Элен и понял это только сейчас, вновь встретившись с нею после долгой разлуки? Вряд ли мне удастся во всем этом разобраться… Я чувствовала себя, брошенной, Жерар успел отучить меня от спокойного восприятия одиночества. А ведь до знакомства с ним мне даже нравилось быть свободной! Ну что ж, придется снова привыкать…

Самолет зашел на посадку. Я ощущала, что значительный кусок жизни закончился. Он казался страшно долгим, а ведь с тех пор, как я уехала из Парижа, прошло совсем немного времени.

 

Глава 16

Париж

В Париже ждала запущенная квартира и целые горы корреспонденции: несколько телеграмм от мамы и десяток писем. Разглядев надписи на конвертах, я поняла, что их отправлял Симон. У меня не было желания их читать. История с магнитофоном не вызывала никаких эмоций. Теперь она казалась просто смешной. Дело было в другом — мои попытки вспомнить, что за человек был Симон, представить как он выглядит, не приводили ни к каким результатам.

Я решительно отправила пачку писем в мусорную корзину и устало развалилась в кресле. Важный жизненный этап был завершен, пора было задуматься о покупке нового головного убора (может быть, шутовского колпака?), как я делала всегда в подобных случаях.

Но сначала нужно привести себя в порядок и разобрать рюкзак. Доставая оттуда мятые дорожные тряпки, я наткнулась на соломенную шляпу. Кажется, поход в магазин придется отменить — Жерар заранее позаботился о нашем расставании! Я выдергивала соломинки из широких полей и не замечала слез, потоком лившихся на терзаемый мною предмет.

В комнату тихонько зашла Люси и села на подлокотник кресла. Она гладила меня по голове. Кажется, девочка уже совсем выросла — она все прекрасно понимала!

Я попробовала улыбнуться. Как ни странно, это удалось! Через пять минут мы уже сновали по квартире, вооружившись тряпками и щетками. Не было смысла дожидаться появления прислуги — у нас самих есть силы и куча свободного времени.

Зазвонил телефон. Вызывали по междугородной. Я схватила трубку. Нечего обманывать себя — я прекрасно знала, чей голос хотела услышать!

Надежды не оправдались — это оказалась моя мама, обезумевшая от переживаний. Делать было нечего — мы с Люси могли ее полностью успокоить, только поехав в Медон, где нас уже заждались.

Неделя, проведенная в мамином саду, способна вернуть в нормальное состояние даже буйно помешанного. Свежий воздух, блаженное ничегонеделанье, пельмени и пироги, изготовляемые мамой в товарном количестве с истинно российским размахом, исподволь делали свое дело.

Мы поведали о наших приключениях, опустив половину подробностей. Даже в сокращенном варианте это произвело на маму неизгладимое впечатление. Моя дочь все эти дни была странно тиха и послушна. Я решила не расспрашивать се о встрече с отцом — не стоило бередить едва затянувшуюся рану, да Люси и так, безусловно, сумела сделать правильные выводы.

Отпуск подходил к концу, нам пришлось возвращаться домой. Нужно продолжать жить так, как мы жили до поездки в Лион, Милан, Вену и Прагу. До знакомства с Жераром…

Я всегда любила свою работу, к тому же она требовала полной сосредоточенности и всегда помогала отвлечься от невеселых мыслей. На сей раз расчет на «трудотерапию» не совсем оправдывался. Изображая на листе ватмана эскиз новой модели, я вдруг обнаружила, что придаю воображаемой манекенщице черты явного сходства с Элен. Карандаш замирал у меня в руке, и я подолгу сидела, погрузившись в подобие легкой прострации.

Уже в день нашего возвращения во Францию все газеты пестрели сообщениями о событиях в Праге, они стали основной темой прессы в августе 1968 года. Многие фотоматериалы выходили за подписью бывшей жены Жерара. Впрочем, бывшей ли? Мысли об этом разрывали мне душу…

Я разглядывала снимки, стараясь отыскать родное лицо. Однажды показалось, что я вижу знакомый профиль в самом углу большой фотографии на первой полосе «Пари Матч». На переднем плане стоял советский солдат, направивший автомат на группу безоружных подростков. У меня сжалось сердце, я больше не могла переносить эту муку. Позвонила на междугородную телефонную станцию и попробовала заказать разговор с корпунктом Элен. Связи с Прагой не было…

В моей жизни вновь появился Симон. Он постоянно звонил, вымаливал прощение, уговаривал встретиться. Не проходило дня, чтобы посыльный не доставлял в наш дом роскошного букета. Я могла быть довольна — еще никогда и никто не добивался моего расположения с такой настойчивостью. Все это не особенно меня трогало, но было именно тем суррогатом человеческих отношений, который заполнил вакуум, образовавшийся в жизни после возвращения в Париж. В конце концов я уступила просьбам и согласилась поужинать с ним у «Максима».

Визит в подобное заведение требует тщательной подготовки. Впервые в нашем Доме моды шили платье по моему эскизу не для кого-то, а для меня самой. Я выбрала мягкую серебристую ткань. Спина и плечи оставались совершенно открытыми, облегающий силуэт подчеркивал линии фигуры (по мнению окружающих, еще было, что подчеркивать!). Платье вышло длинным — почти до пола, но я не отказала себе в удовольствии сделать сбоку разрез от бедра.

В день выхода в свет добрых два часа пришлось посвятить макияжу, но, судя по восхищенному взгляду Люси, одолевавшей меня «ценными» советами, результат превзошел все мыслимые ожидания. Симон, заехавший за мною в сногсшибательном «лимузине», обалдело замер в дверях. Оправившись от потрясения, попытался меня обнять — я увернулась. Мой жест можно было истолковать, как беспокойство о состоянии вечернего туалета.

На какую-то секунду промелькнула мысль, что на месте Симона должен находиться другой человек, но мне удалось отогнать ее от себя.

Мы сидели рядом на заднем сидении, стеклянная перегородка отделяла нас от шофера. Симон взял меня за руку. Я попыталась осторожно ее высвободить, но не тут-то было. Симон что-то достал из кармана смокинга и надел мне на палец. Поднесла руку к глазам — на пальце посверкивало золотое кольцо с крупным бриллиантом. Я попробовала снять его, но наткнулась на умоляющий взгляд Симона. «Ладно, потом разберемся — зачем портить вечер?» — подумала я и слегка пожала плечами.

— Не боишься показываться со мной у «Максима»? Ты рискуешь встретить там кучу знакомых, кто-нибудь непременно позаботится о том, чтобы доложить твоей жене…

Взгляд Симона сразу же приобрел обиженное выражение.

— Господи, Жаклин, ты, оказывается, ничего не поняла! Мы разводимся… Я делаю это ради того, чтобы ты могла выйти за меня замуж… то есть, я прошу тебя об этом… — он окончательно запутался и умолк.

Я была несколько подавлена его запоздалым предложением и тоже молчала. К счастью, машина уже разворачивалась, подъезжая к входу в один из лучших ресторанов Парижа.

Разноцветные искорки вспыхивали на гранях бокала. Сейчас Симон предложит выпить шампанского по случаю нашей помолвки. Как бы выйти из неловкого положения? Кольцо предательски поблескивало на моем пальце… Разберемся потом!.. Я напоминала себе аиста, прячущего голову под крыло в надежде, что так его никто не увидит.

Симон поднял бокал и произнес витиеватый тост за наше будущее счастье, которое начинало казаться катастрофически неизбежным.

Оркестр наигрывал под сурдинку какую-то знакомую мелодию. Что это — Моцарт? Где я слышала эту музыкальную тему — на улицах Вены? Может быть, в Милане? Несомненным являлось одно — имя исполнителя…

Рука Симона, лежавшая на спинке стула, вскользь прошлась по моей голой спине. Меня передернуло — прикосновение показалось мне липким и влажным. Это уже слишком! Больше я не могла ломать комедию.

Сославшись на внезапно разыгравшуюся головную боль, я выразила желание немедленно вернуться домой. Симон попросил счет, и мы вышли из ресторана. Хотелось немедленно остаться одной, но Симон, как истинный джентльмен, должен был проводить меня.

Оказавшись у подъезда, я не предложила ему подняться, однако поцелуй все же был запечатлен на моих плотно сжатых губах.

На следующий день я отправила кольцо истинному владельцу, воспользовавшись услугами нашего рассыльного. Телефон пришлось отключить на несколько дней.

Приближалось начало учебного года. Информация о пражских событиях передвинулась с первых полос газет в середину — ни одна, даже самая значительная сенсация не может быть долговечной.

Телефон в квартире снова работал, но не подавал никаких признаков жизни. Люси заперлась в своей комнате с пришедшим в гости Люком. После возвращения из Праги я предложила ему пожить у нас, но мальчик наотрез отказался и все это время проявлял полную самостоятельность, заглядывая к нам лишь изредка.

Я коротала вечер, разложив на полу ватманский лист, пытаясь изобразить нечто оригинальное к следующему сезону.

Резкий телефонный звонок оторвал от творческих изысканий. Из комнаты Люси раздавались неистовые магнитофонные звуки — телефонный звонок не мог достигнуть се слуха. Пришлось самой снять трубку. Я заранее приготовилась услышать голос Симона.

— Жаклин, это ты? Не молчи, ради Бога! — это был не Симон.

Я онемела от волнения, с трудом разбирала торопливую речь на другом конце провода.

— Я вернулся сегодня! Ты слышишь меня, Жаклин?

Я не могла выдавить из себя ни единого слова. Горловой спазм сменила необъяснимая ярость, я швырнула трубку, зачем-то снова прижала ее к уху и услышала короткие гудки.

Он сказал: «Я вернулся»… Не «мы», а именно «я»! Это было самым важным из всего, что удалось услышать.

Жерар звонил еще дважды, каждый раз нелепейшее детское упрямство не позволяло мне ответить. В промежутках между звонками я придумывала, что скажу ему, проклинала собственную глупость. Однако, стоило вновь услышать его голос — и я полностью немела; меня сковывало глубокое оцепенение, с которым я ничего не могла поделать.

Теперь каждое утро Люси отправлялась в школу. Мне казалось, что она избегает меня, в ее взгляде сквозил чуть заметный оттенок осуждения.

На третий день после начала занятий она заглянула ко мне, предварительно постучавшись. Это было что-то новенькое — до сих пор моя дочь вполне обходилась без подобных формальностей.

Войдя, она молча протянула раскрытый дневник. В самом конце страницы красовалась весьма пространная запись, выполненная красными чернилами:

«Мадам Беллини! Очень просил бы Вас выбрать время и зайти в школу. Я хочу обсудить с Вами программу дальнейшего музыкального образования Вашей дочери. Буду ждать завтра в 15.00. И имей в виду, Жаклин, — если ты не сумеешь победить свое тупое упрямство, я нагряну к тебе сам!

С уважением…»

Дальше следовала витиеватая подпись.

Дневник дочери вывалился из ослабевших рук. Люси не спешила оставить меня в одиночестве.

— Долго еще собираешься дурака валять? Видела бы ты беднягу Жерара! Вот уж действительно, твое бессердечие просто не знает границ!

Люси присела на подлокотник кресла и прищурилась, не сводя с меня глаз.

— Да, кстати! Помнишь потрясающий случай в Лионе? Как ты думаешь, почему Жерар так славно получил тогда по физиономии?

Я насторожилась. Люси продолжила, выдержав эффектную паузу:

— Да потому, что помог Люку защитить меня от подростков, которые пристали к нам в баре!

Она вышла из комнаты, не забыв театрально хлопнуть дверью. Наконец я осталась одна, но никак не могла сосредоточиться. Ясно было только одно — завтра я обязательно увижу Жерара!

На следующий день я ушла с работы пораньше. Нужно было привести в порядок физиономию, что оказалось не так уж просто после бессонной ночи. Покончив с этим нелегким делом, я выскочила на улицу и поймала такси (мой белый «фольксваген» был подобен груде металлолома, а купить новую машину я пока не могла — не в моем характере делать сбережения).

Предстояло проехать через весь Париж. Мы тащились ужасно медленно и, наконец, намертво застряли в дорожной пробке. Стрелки часов неумолимо продвигались к трем.

К школе мы подъехали в начале пятого — Жерара там уже не было.

Дома меня поджидала разъяренная Люси. Я с порога начала оправдываться, размазывая по щекам слезы и тушь для ресниц. Моя заботливая дочь проявила полное понимание. Она отпаивала меня крепким чаем, когда ее осенила великолепная идея. Она поведала, что оркестр Жерара давал вечером концерт в зале, расположенном неподалеку от нашего дома.

— В крайнем случае дотащишься туда пешком — во всяком случае, не опоздаешь!

И она принялась приводить в порядок мое вечернее платье, предварительно отправив меня в ванную, дабы я опять приобрела человеческий вид.

Купив билет, я заняла место в одном из последних рядов. Оркестранты вышли на сцену, и я отыскала глазами Жерара. Интересно, для кого он будет сегодня играть? Я помнила, что он всегда выбирает единственного зрителя, которому и посвящает концерт. Мне никогда не удастся ответить на вопрос, что исполнялось в тот вечер — я не слышала ни единого звука, кроме неритмичного стука своего сердца. К концу первого отделения меня охватила настоящая паника, я никак не могла представить себе, как пройду за кулисы, что скажу Жерару.

Оркестранты поднялись с мест и начали кланяться — это означало конец первого отделения. Я выскочила из зала и направилась к выходу. На улице попробовала закурить, но не смогла — слишком сильно дрожали руки. Рядом притормозило такси, я рухнула на сиденье и после минутного раздумья назвала свой адрес — номер дома начисто вылетел у меня из головы.

Открыв дверь, Люси молча окинула меня презрительным взглядом и гордо удалилась в свою комнату.

Я заперлась у себя, хотя никто не имел намерения врываться ко мне. Мною владело безотчетное желание спрятаться. До одиннадцати я бродила из угла в угол, забыв даже переодеться. Я потягивала виски в надежде на то, что этот напиток поможет если не уснуть, то хотя бы расслабиться. Не тут-то было!

В четверть двенадцатого под нашими окнами раздался автомобильный гудок. Он полоснул по нервам, заставил меня встрепенуться и выглянуть наружу. При свете уличного фонаря новенький белый «фольксваген» поблескивал свежевыкрашенными боками. Его дверца открылась и я, как во сне, увидела высокую фигуру Жерара в концертном фраке, с огромным букетом в руках.

Через минуту раздался звонок в дверь. Я отчаянно пыталась вырваться из своей комнаты, забыв, что закрылась на два оборота ключа…