1

Величайшая мечта (часто скрытая, неосознанная мечта!), величайшая надежда, величайшее чаяние человечества — воскресение из мертвых. Величайшая мечта! — потому что, как может это быть? В этом мировое значение христианства, что оно свидетельствует, что это есть исторический факт, уже имевший место и — более того - что в этом факте открылся новый закон высшей обновленной жизни мира, ворвавшийся в этот наш мир в Воскресении Христа. Именно в Воскресении Христа: ибо во Христе - суть; во Христе раскрылась повая жизнь, которая выше нашей жизни и смерти. Ибо "для меня жизнь — Христос и смерть — приобретение", пишет Павел (Фил 1. 21). Христос неразрывно связан с воскресением. В воскресении Его с полной очевидностью раскрылось ученикам, кто Он. Поэтому из свидетельства о воскресении выросла вся апостольская проповедь, все христианство. Итак, свидетельство о прорыве Божием в мир в Сыне Любви Его, и новой жизни, данной во Христе, и о воскресении мертвых, уже осуществившемся во Христе, воскресении, которое коснется и нас, в котором и мы призваны принять участие, т. е. преодоление мирового закона смерти победой раскрывшейся Вечной Жизни — вот существенные и решающие черти христианского благочестия. Любовь, отдавшая Себя и победившую силу смерти.

Эта победа над смертью — величайшая мечта человечества на протяжении тысячелетий — является вместе с тем и центральным нервом, центральным фактом христианского благовестил. В наши дни этот вопрос встает со всей остротой и силой.

2

Как можно думать о воскресении, как можно веровать в воскресение, когда все проходит? Ведь в картине мира нет остановки, нет возможности зацепиться, ухватиться за протекающее мгновение, как о том мечтал Гетевский Фауст:

- "Мгновению я мог бы сказать: Остановись, ты так прекрасно!", — тем более нет восстановления того, чего уже нет. "Все течет!" восклицает Гераклит в 6-ом веке до нашей эры. На стенах древне-египетской гробницы (жреца Неферхотепа) читаем:

Те же тона, но с еще большим размахом, еще безотраднее, доносятся нам из древне-индусских текстов: "Как можете вы шутить? Как можете предаваться веселию? - Мрак окружает вас..."

Ибо все подвластно смерти — не только человек, но все живущее, всякое бытие, вся вселенная! Мы видим рост, одряхление и гибель всего видимого, от мелких мошек, трав и деревьев до могущественных и славных властителей царств. "Но что говорить о них - есть и еще большие! Мы видим гибель божеств, чандкарвов, асуров, якшей и иных. Да не их одних! Высыхают великие моря, разрушаются горы, передвигается Полярная звезда, обрываются тетивы ветров, затопляется земля, и сами вышние боги низвергаются из обителей своих, " - так провозглашает одна из Упанишад.

Согласно древне-индусской религиозной философии, сменяются, гибнут даже и боги, все проходит, неизменным остается лишь самый закон смены, закон преходяшести. Индивидуальное все гибнет, остается общее: род, тип, строй, равновесие сил, гармония. Так часто представляли себе мир древние греки и находили в этом созерцании, с одной стороны, возвышающую душу красоту, - с другой стороны, предмет глубочайшей скорби и разочарования. Вспомним у Гераклита (после восхваления гармонии и красоты мира, где все попеременно сменяет друг друга) это исполненное глубочайшей скорби восклицание: "Куче мусора, наудачу высыпанного, подобен самый прекрасный Космос!" А Марк Аврелий, не менее Гераклита захваченный величественным зрелищем гармонии Космоса, которому он посвящает ряд восторженных восхвалений, в момент глубокой душевной тоски - ибо все индивидуальное, живое проходит, остается только тип, только образец - восклицает: "Доколе же? "

А что говорит современная космология, современные астрономия и астрофизика? Все несется, уносится вихрем, протекает, и время наше даже призрачно, как показал Эйнштейн. Но есть поток, течение, убегание, смена, вихрь. Наша солнечная система, наша галаксия захвачена этим, не говоря уже о всем, что нас окружает на земле. Как можно при этом мечтать о чем-то вечно пребывающем, стоящем вне изменений?

Такое чувство катастрофической, бессмысленной затерянности моего "я" и всего, что мне дорого и ценно или может быть дорого и ценно в этом катастрофически затерянном, бессмысленном, вихренно несущемся мире охватывает многих поэтов и мыслителей нашей эпохи. Большой немецкий поэт переживший Вторую войну и первое десятилетие после нея, Gottfried Benn (1886-1956) в ужасе восклицает о своем потерянном "я":

"Потерянное "я", разорванное стратосферами... Мир превращен в мертвую отвлеченность. И пространство и время и все, что человечество творило и взвешивало — лишь функции бесконечности. Миф был ложью...

Куда? откуда? Ни ночь, ни день, ни вакхический восторг, ни реквием... Ты хотел бы просить лозунга для жизни, — но у кого просить?"

У Бенна все это высказано с чувством отчаяния: с отчаянием, напр., и у Камю (Camus); у других — как будто с равнодушием, с кажущимся равнодушием (как у арфиста с древне-египетской гробнице).

Люди с отдаленнейших времен искали и ищут спасения или хотя бы необходимой точки опоры (если есть точка опоры, то есть и спасение), как сказано в Ветхом Завете: "В начале Ты, Господи, землю основал, и дела рук Твоих суть небеса. Они погибнут, Ты же пребываешь; и все они как риза обветшают, и как одежду Ты свиешь их, и изменятся. Но Ты тот же, и лета Твои не оскудеют" (Пс. 101. 26-28).

Если есть, куда и к Кому идти, если есть, к Кому прикоснуться - Пребывающему и Неизменному, то не так важно думать о спасении. Человечество жаждало и жаждет Живого и Непреходящего, и Оно (Он) урывками, проблесками сквозь туман провидится ему, открывается ему.

Смутная, часто лишь полуосознанная жажда полноты жизни, жажда преодоления смерти — да, она пробегает широкими волнами, многочисленными, разнообразными струями и струйками через историю человеческой мысли и человеческого сердца на протяжении многих столетий, на протяжении тысячелетий.

Разве в этой безрадостной египетской "песне арфиста" не чувствуется боль по преходящести всего, а эта боль разве не есть тоска — скрытая, не выраженная, неосознанная - по полноте жизни? Не то же ли имеем мы в этих словах Экклезиаста: "Суета сует! Все суета. Что пользы человеку от всех дел своих, которые он делает под солнцем? Род приходит и род проходит, а земля пребывает во-веки. И видел я все дела, которые делаются на солнце - и вот все суета и томление духа" (Еккл. 1. 2-3).

Здесь скорбь по преходящести всего, по возвращению всего на свои круги, и жажда - хотя и неосознанная, -чтобы этот круг был прорван. В древней Греции эта жажда - вырваться из круга! прикоснуться к более подлинной, непреходящей жизни! - получила свое робкое выражение в золотых табличках, найденных в орфических гробницах главным образом 3-го и 2-го в. до Р. Х. в Южной Италии и Сицилии.

"Я истомился от жажды и погибаю" - читаем мы на одной из этих пластинок - "но дай мне напиться из источника, целебной воды". И вот этой душе кажется, что прорыв обеспечен, что она его уже совершила: "Я выскочила из круга горестного и тяжелого", — читаем мы дальше.

И в древней Индии предносится взору души Высшая Реальность — то, где душа может успокоиться, истинная сущность души, не только ее Родина и цель, но ее субстанция и основа: Амман — великое мировое Я, Самость, Реальность Реальностей (Satyu Satyasya). Это есть — цель Упанишад; имя ему - Предмет томления; познав его, брахманы перестают желать себе сыновей, имущества мира и, как нищие, пускаются в бездомную жизнь! Но вопрос о спасении мира тут не ставился; зло, страдание, смерть, многочисленность творений и судьба их суть только иллюзии; спасение - только в уходе, в бегстве (как отчасти и у Платона и гораздо сильнее у Плотина). Проблема о мире и зле в мире, о спасении мира признается поэтому иллюзорной и не разрешается.

О прорыве души в обители чистого надмирного бытия - туда, откуда она родом - учил Платон. Ибо есть такая истинная пристань души, источник и цель ее томления, ее "погони" за тем, что истинно есть. "Тому, кто прибудет туда, это подобно отдыху после пути и окончанию его странствия." Бегство туда есть "уподобление Богу, насколько это возможно. Еще в течение здешней жизни душа мудреца, убегая от чувственного и следуя разуму, "созерцает Истинное Божественное и Непреложное и питается от него.

У Платона и платоников это - преодоление душой своей связанности со своей темницей или гробницей (σήμα), телом, и приобщение души (навсегда ли? или только на известный период? — это не вполне ясно, тут мысль Платона колеблется) к чистому бытию бессмертных надмирных сущностей. Но это не касается пела и не касается мира и плоти и материи. Плоть и тело и материя недостойны их и неспособны приобщиться к истинному бытию. Мир остается во зле лежать, и нет ему избавления. Платон ничего не знает - и не хочет знать - о воскресении тела, о приобщении тела, материи, всего физического бытия — к истинному бытию. К нему приобщаются только немногие избранные души. Бегство одинокого к Одинокому (Φυγή той Μόνου πρõς τòυ Μόνου), как позднее говорит Плотин.

3

Иными путями шло благочестие Ветхого Завета. Вера в победу над смертью подготовляется опытом общения с Богом. Только несколько мест в книгах Ветхого Завета говорят с некоторой явственностью о воскресении или намекают на него: два места у Исайи, одно место в книге Иова, одно место у Даниила. У Исайи чаяния с огромной силой устремляются на грядущее откровение победы и славы Божией, побеждающей и силу смерти. "И уничтожит (Господь) на горе сей покрывало, покрывающее все народы... Поглощена будет смерть навеки, и отрет Господь Бог слезы со всех лиц и снимет поношение с народа Своего по всей земле" (Ис. 25. 7-8). И еще: "Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя - роса растений, и земля извергнет мертвецов" (26. 19). И потом вот этот вопль Иова (19. 25-26) — выражение уверенности, что Избавитель его близок и заступится за него. Это, по-видимому, не надежда на восстание из мертвых, а чувство, что Бог откроется ему, даже в его смертный час, и не оставит его.

Dass er aber in dieser Stunde, da Gott Sich ihm, dem Einzelnen, offenbart, trotz des nahenden Todes freudiq entqeqenharren kann, das bedeutet einen Triumph über den Tod und eine Gewissheit um den Sieq des Lebens, — пишет Walter Eichrodt в своей знаменитой книге Theoloqie des Alten Testaments. ("Уже то, что он может с радостью, несмотря на близкую смерть, ожидать того часа, когда Бог ему - лично ему, откроется, означает уже торжество над смертью и уверенность в победе Жизни").

Дело в том, что в благочестии Ветхого Завета вера в воскресение вырастает постепенно: из чувства близости к Богу, из предания себя в Его руки.

"... Я всегда с Тобою. Ты держишь меня за правую руку. Ты руководишь меня советом Твоим, а потом примешь меня в славу...

Кого я имею на небе, кроме Тебя? и на земле я не желаю ничего, кроме Тебя. Изнемогает плоть моя и сердце мое. Бог-твердыня сердца моего и часть моя во-веки" (11с. 79. 23-26).

"Господь - Пастырь мой, и я ни в чем не буду нуждаться... Если, и пойду я долиной смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты - со мной" (Пс. 22. 4). Это - удовлетворение той жажде души, о котором в другом псалме говорится: "Как олень жаждет потоков воды, так и душа моя жаждет Тебя, о Боже!" (Пс. 41. 1).

Ибо душа испытала милосердие Божие, она видела милосердие Его к народу Его, но и сама лично испытала милость Его, Бога живого. Из встречи с Богом живым вырастает уверенность в победе над смертью.

Недаром поэтому и св. Петр в своей проповеди, обращенной к народу в день Пятидесятницы и ссылается, говоря о воскресении Христа, на слова 15-го псалма: "Ты не оставишь души моей во аде и не дашь святому Твоему увидеть тления" (Деян. 2. 24-27).

В эпоху позднейшего иудейства уже во времена Христа, среди широких кругов распространилась вера в грядущее воскресение мертвых в конце истории. Эту веру мы встречаем уже в книге Даниила (гл. 12-ая) и апокалиптических книгах иудейства (напр., особенно подробно развито в книге Эноха).

Но решающей в истории не только человеческих верований, но и в истории мира явилась новая встреча, мистическая встреча с прорывом в мир Полноты Божества, имевшем место в истории.

4

Христианское благовестив не есть результат довольно распространенных в иудействе того времени чаяний грядущего воскресения мертвых: оно возникло из опыта учеников — из их встреч с Воскресшим Учителем. Много раз говорилось — и богословами и религиозными мыслителями и историками перво-христианского периода, особенно в наше время — что вся проповедь христианства выросла из проповеди воскресения, что без воскресения и проповеди воскресения не было бы христианства. Но особенно ярко и настойчиво со всей определенностью говорят это сами христианские памятники самих первых времен. "Если Христос не воскрес, то проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша... Но Христос воскрес, Первенец из умерших", пишет ап. Павел (1 Кор — около 55 г. по Р. Х.). Вся первая проповедь апостольская рассматривается в книге "Деяний", как проповедь о воскресении. Да оно так и было. И в свете Воскресения и вся предыдущая земная жизнь Христа получала для верных Его новый, более глубокий смысл, новое освещение.

Хочу здесь остановиться на следующем: проповедь о воскресении Христа не была сознательным философским или религиозно-философским ответом на мировую проблему о гибели всего, непрерывающейся гибели, увядания, "утечки" всего индивидуального, всего ныне существующего; это не было также выражением довольно распространенного в некоторых иудейских кругах чаяний о грядущем, эсхатологическом воскресении мертвых, всех или праведников только (см. кн. Даниила или апокалиптическую кн. Эноха). Эта проповедь была свидетельством о совершившемся факте: "Но Бог воскресил Его из мертвых, чему мы все свидетели" (Деян, 2. 24-32). Они не могут не говорить об этом: "Судите, справедливо ли пред Богом — слушать вас более, нежели Бога? Мы не можем не свидетельствовать о том, что мы видели и слышали" (Деян. 4. 19, 20; ср. 5. 29). Они говорят под неким духовным внутренним принуждением; они "покорены", они "захвачены"; им не страшны поэтому ни власти светские - римские, ни свои, иудейские — синедрион и первосвященник, хотя они призывают к послушанию властям в вопросах внешнего распорядка жизни. Эти законопослушные, скромные люди вдруг становятся непокорными внешним властям, когда Бог приказывает свидетельствовать. Это — не рассуждения философски-религиозные, не философские гипотезы, не философское учение, это - Истина, Действительность Божия — прорвавшаяся в мир, — то, что они "видели своими глазами, и руки наши осязали". Это так же, как исповедь Фомы: "Господь мой и Бог мой!" (Ин 2(1. 28), вырвалось из самой глубины их души. Это — религиозный акт, а не порождение "бессознательных глубин моего Я"; это - результат, плод встречи с Воскресшим, т. е. с большей сильнейшей Реальностью, чем они сами.

И тем не менее: христианская проповедь о воскресении Христа ответила на мировую проблему о владычестве смерти и на робкие, смутные, но многочисленные чаяния человечества, о какой-то отдаленной возможности преодоления ее.

5

Из воскресения Христа вытекают новые горизонты, горизонты космического характера. В глазах верующего откровение безмерной любви Божией, открывшейся в Сыне Любви Его (Кол 1. 13), раскрывшееся в воплощении, кресте и воскресении Его, касается всей твари, всего мира и всех законов его, в том числе, конечно, и владычества смерти. Воскресение Христово означает отмену конечного владычества смерти. Недаром, согласно Павлу, вся тварь "стенает и томится, ожидая избавления, и мы стенаем и томимся ожидая усыновления и искупления (άπολύτρωσιν) тела нашего". С воскресения Христова начинается, уже началась победа над смертью для всего творения, всего мира. Это так ярко подчеркивают песнопения Церкви: смерт "уничтожена", "упразднена" через воскресение Христово — пользуясь при этом выражениями, уже встречающимися в Новом Завете. Победа пока дана в принципе, но она уже имела место в воскресении Христа; полнота ее проявления — впереди, когда Бог "отрет каждую слезу с очей их, и смерти больше не будет; ни плача, ни вопля, ни болезни не будет больше, ибо прежнее прошло" (Откр. 21. 4).

Поворот, радикальная перемена, "совершилось" "прежнее прошло" - вот бросающиеся в глаза черты, основоположные черты христианского благовестия. Оно радикально, решительно и оно — касается всего мира. И оно не дитя философских размышлений или позднейшей иудейско-фарисейской экзегезы: оно ворвалось в мир как дар свыше. Не философствуя (ибо "немного среди вас мудрых по плоти, немного сильных, немного благородных, но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых" - 1 Кор. 1. 2П-27), а свидетельствуя о происшедшем, захваченные и покоренные явившейся силой и победой Божией, апостолы и служители Слова оказались в состоянии дать ответ на основной вопрос о судьбах мира и человечества: на вопрос о смерти и конечном, торжествующим преодолении ее.

Эта вера в очищение самих корней бытия мира от господства зла и греха и смерти, данное уже в победе Христа и являющееся новой закваской в жизни человечества и всего мира, есть тот новозаветный христианский реализм, который живет в писаниях Павла и Иоанна и в жизни и в исповедании древней Церкви, и в молитвенном созерцании древних Отцов, и в литургических песнопениях и миросозерцании Православной Церкви, как и в молитве и миросозерцании Церкви на Западе. Этот христианский реализм проснулся с обновленной силой в 20-ом веке и в протестантском богословии, из которого он все больше исчезал за предыдущее столетие.

6

Теперь много богословских книг и статей, как протестантских, так и католических, которые утверждают, с точки зрения исторической и с точки зрения богословской, что основа и центр христианского благовестия даны в проповеди о воскресении Христа. Но не так это было в мире протестантского богословия еще в начале этого века. Я помню в 20-ых годах одного почтенного (и милейшего, при этом доброго и чистого душой) ученого и верующего протестантского богослова (автора ученого труда об этике ап. Павла), который, прослушав лекцию, прочтенную по его приглашению молодым православным о христианском благовестим, где говорилось о центральном значении проповеди о воскресении, - добродушно и сердечно ударил молодого лектора по плечу со словами: Das ist ja eine fromme Häresie! ("Это — благочестивая ересь!"). Так далеки были тогда эти мысли от обычного миросозерцания протестантских богословов. Решительный поворот в этом отношении начался вскоре после Первой Мировой войны. Тогда, в связи с последовавшими за ней потрясениями и крушениями целых стран и империй, огромные духовные сдвиги обнаружились в западно-европейском мире (конечно, не только в западно-европейском). То же, может быть, в еще большем масштабе — повторилось и после катастрофы Второй Мировой войны: движение это пошло, может быть, еще больше вглубь и вширь и подготовило ряд реакций в области духовной жизни, в том числе Второй Ватиканский собор.

Уже после Первой войны произошли очень значительные духовные сдвиги во многих интеллектуальных кругах Западного мира, особенно во Франции и в Германии (как, может быть, наиболее пострадавших в смысле жертв и людских потерь из западных стран. Это выразилось в религиозном пробуждении и - как ни странно — прежде всего среди культурных и интеллектуальных кругов населения. Это с большой яркостью бросается в глаза в протестантской Германии (в связи, конечно, с огромным национальным унижением и поражением велико-имперских планов). На фоне потрясений, катастроф, превратности, гибели земного, даже того, что казалось таким крепким и незыблемым, встала перед духовным взором превозмогающая Реальность Божия. В противоположность столь распространенному в протестантизме крайнему субъективизму, выразившемуся, напр., в богословии Ричла (А. Ritschl, 1822-1889), где все здание веры строилось на моей оценке ("Чем является Христос для меня? ") - со всей мощью пронеслось через сердца и даже через писания богословов дыхание первого христианства: "Бог больше сердца моего" (Ин. 3. 20). Большую роль в этой новой захваченности реальностью прорыва Божия в мир сыграл, конечно, импульс, исходящий из произведений Карла Барта (род. в 1886 г.) этого периода, несмотря на ряд колебаний у него самого между "христианским реализмом" и тем, что можно назвать "полу-докетическими" улетучиваниями конкретно-исторической действительности прорыва Божия в мир — во втором издании своей знаменитой книги Der Römerbrief (Послание к Римлянам —первая редакция в 1919 году, вторая, сильно измененная в 1922 году, переиздавалась много раз потом) и даже отчасти и в своей книге Auferstehunq von den Toten (Воскресение мертвых — 1924 года). Впрочем как раз в этой книге своей о воскресении мертвых Барт с чрезвычайной силой подчеркивает решающее значение и действительность — уже осуществленную во Христе и имеющую быть осуществленной и в нас — именно телесного воскресения." Господь создал нас с телом; пренебрегать этой волей Божией есть непослушание Богу, есть тайное отвержение Бога. Ведь тело страдает, грешит, умирает. Мы ожидаем "искупления тела нашего". Если тело не будет искуплено в послушании... в жизни, то нет Бога, ибо то, что называли бы тогда Богом, не заслуживало бы этого имени. Истина Божия требует и обосновывает воскресение мертвых, воскресение тела".

Нам бросается в глаза некоторая парадоксально-риторическая преувеличенность выражений, соединенная с горячностью, с силой исповедания веры. Это не мешает, однако, тонам абстрактного субъективизма, улетучивающим реальность Благой Вести, врываться кое-где и в эту книгу. С тем большей силой уже в следующей своей книге Prolegomena zur Doqmatik, I Teil (1927) Барт провозглашает несомненную реальность уже совершившегося в истории, уже вошедшего в мир спасения нашего.

Карл Барт становится все более истинным представителем древне-христианского реализма и приближается к древним Отцам — Афанасию, Василию Великому и другим. Эта близость к древне-церковному мировоззрению сказывается уже в его книге Credo (1935 г.), выросшей из его лекций в Голландии, и в значительной степени и в его монументальном многотомном труде Kirchliche Doqmatik (1932 г. и сл.), этом самом, может быть, замечательном по широте охвата изложении христианского догматического учения, вышедшем из под протестантского пера в новое время. Интересно, как сильно это изложение приближается к духу древне-отеческой богословской мысли.

Вот, между прочим, несколько цитат из его книги Credo." Откровение Божественности Христа имеем прежде всего в Его воскресении из мертвых"." Вся жизнь и смерть Иисуса должны несомненно быть объяснены в свете Его воскресения"..." Откровение Божие не только сокровенно, оно есть также и явление Слова Божия — в этом и есть смысл Воскресения. Значение Воскресения Христова не может быть преувеличено". Это самооткровение Божие в Воскресении Иисуса Христа "есть не интерпретация истории, это — подлинно историческая реальность"." Это - начало нового века, откровение владычества Божия. Христос воскрес! Он воистину воскрес! Под "воистину" мы должны понимать: "Он воскрес во плоти".

По всему вдохновению и направлению своей мысли Барт очень приближается к христианскому "инкарнационному реализму" отцов Церкви, особенно к богословию Иринея Лионского, на которого он усиленно ссылается. Другой северо-швейцарский богослов - Эмиль Бруннер в своей замечательной и по глубине и по силе формулировки книге Der Mittler (Посредник, 1927 г.), захвачен трепетным созерцанием тайны Воплощения Сына Божия. В откровении, данном в Иисусе Христе, мы имеем "совершенно ни с чем не сравнимый новый факт, или вернее, категорию, противоположную всему историческому — т. е. то, что уже не является историческим: полноту времен, которая открылась во времени" (стр. 63). Слово действительно стало плотью. "Все в христианской вере стоит в зависимости от того, что это событие (в самом прямом и буквальном смысле слова) действительно имело место. Высшее завершение этого откровения есть воскресение Христово. Вот, что произошло в пасхальном благовестии: наш прорыв в Вечную Жизнь" (стр. 529). "Только Воскресение Христово делает возможным полное исповедание Христа. Спекулятивная философская вера в Воскресение - какая бессмыслица! Как только тогда можно шить, когда завязан узелок на нитке, так и вся вера во Христа тщетна, если Христос не воскрес, действительно воскрес, и как действительно Воскресший, "был узрен". Все остальное — пустые разговоры. И по существу и исторически - это совпадение не случайное — Воскресение является основой, как христианской веры, так и христианской Церкви" (стр. 511). И в другом месте: "Да, действительно проповедуется нечто Последнее, совсем Другое, Невообразимое, Бесконечное, Невещественное, Сверхвременное - другими словами: Вечная Жизнь. Но все это нужно понимать вполне реально, не идеалистически в духе греческой философии. Поэтому в центре обетования о спасении нашем стоит весть об упразднении смерти. (Darum steht im Mittelpunkt der Erlösunqshoffnunq die Botschaft von Aufhören des Todes (стр. 514). Ибо "истинная надежда христиан не в жизни поcле смерти, а в полном удалении смерти из жизни (die Bese itiqunq des Todes aus dem Leben), в воскресении из мертвых, "поглощении смерти" жизнью, победе жизни Божественной над смертью" (стр. 518). А это значит: "Мы, как умирающие, как те, которым надлежит умереть, становимся причастными воскресения Господня" (teilhaft der Auferstehunq des Herrn), (стр. 531)." Ибо человек представляет из себя некую целостность: он есть душа и тело. Творение Божие есть некое великое единство, духовное и природное суть части одного Целого. Вместе они отпали от Бога, вместе должны они быть спасены, если действительно есть спасение"... (стр. 512). Сходные мысли встречаем у Bальтера Кюннета в его книге Богословие Воскресения: "Превозмогающая сила жизни в воскресении Иисуса есть та реальность, от которой зависит вся жизнь". Еще более замечательной является книга Эвальда Бургера Живый Христос.

Вообще замечателен этот "взрыв" перво-христианского ощущения центральности и решающего значения воскресения Христова, который охватил многих представителей богословия и много верующих в западно-христианском мире в период после Первой, а также после Второй Мировой войны. Как будто на фоне потрясения всех обычных норм жизни стало вдруг более зорким духовное зрение. Из богословских писателей, особенно выдвинувшихся после Второй Мировой войны, здесь нужно в первую очередь назвать опять немецко-швейцарского профессора и религиозного мыслителя Оскара Кульмана, автора ряда трудов по миросозерцанию первохристианства. Особенно замечательна его книга Christus und die Zeit (Христос и время - 1946), в которой он показывает, что для христианского благовестия решающим является момент исполнения ("Совершилось!" - Ин. 19. 30), уже одержанной победы, уже совершившеюся прорыва Вечной Жизни в мир. Это поистине вдохновенная книга. То же самое с большой силой и убедительностью высказано другими выдающимися христианскими учеными - знаменитым английским исследователем книг Нового Завета, Доддом (Charles Harold Dodd - член "Конгрегационалистской" Церкви). Додд глубоко впитал в себя веру ап. Павла и ап. Иоанна. Главная идея, проникающая все его богословские труды, та же самая: "Совершилось!" Победа Божия, Реальность Божия вошла в мир через откровение Иисуса Христа.

И в католeических богословских кругах, особенно французских (французское католическое богословие пережило необычайно мощный духовный подъем после Первой и Второй Мировой войны) та же захваченностъ благовестием о победе Божией, вошедшей в мир. Назову в первую очередь о. Луи Буйэ, которого следует считать одним из наиболее вдохновенных современных богословов, и его книги La spiritualité du Nouveau Testament, Четвертое Евангелие. Откровение Вечной Жизни в воплощении Сына Божия является основным фоном и вдохновляющим предметом созерцания и в книгах по христианской философии истории кардинала Жана Даниелу и о. Анри де-Любак (Henri de Lubac), в книгах о. Ива Конгара (Yves Congar) и т. д. Дух торжествующей христианской проповеди о победе Божией ожил не только в трудах этих истинно христианских мыслителей, но и в сердцах не-специалистов ученых, зажженных в наши дни той же благой вестью. Ибо не ученость и не богословские благочестивые исследования идут раньше, а зажженность той благой вестью, что была изначала и что в наши дни усиленного и агрессивного неверия вдруг с необычайной силой охватила многие сердца.

7

Оставим богословов. Они часто - даже против своей воли - не могут не быть профессионалами. Да этого и ждут от них. А мне хотелось бы, чтобы об этих важных проблемах нам можно было подумать вслух не только в качестве профессионалов. Профессионалы могут быть полезны для верующих (которые уже имеют веру, но которые хотят размышлять о ней), но простые люди, имеющие лишь светское образование и имеющие малую веру или не имеющие веры, или не думающие о том, имеют ли они ее или не имеют, - они тоже могут почувствовать и часто чувствуют - даже не отдавая себе вполне отчета - всю остроту этой проблемы — господства смерти в мире и жажду воскресения. Что значит воскресение в мировом масштабе? Преодоление в корне преходящести, восстановление всех ценностей, всего, что нам дорого и близко, а это - и черты дорогого лица, и чувство близости дорогого человека, порывы и красота и динамизм юности, и чистота радостей и уюта, и чувство "защищенности" детства — чувство "охраненности" под кровом любви, и художественный восторг, и слезы умиления, и вдохновение и радость и благодарность и любовь наша, и красота и свежесть мира, и эти струйки свежего и уже согретого весенним солнцем воздуха, что щекочут лицо ранним утром, и многое, бесконечно многое другое. Неужели все это бесследно пропало? Неужели нет "сокровищницы духовной", в которой все это сохранилось и хранится? Если было и есть воскресение, то не значит ли это, что смерть будет преодолена для всего существующего, и для прошлого — в его самом ценном, дорогом, незаменимом? Куда уходят богатства наших чувств?

Не есть ли вера в воскресение ответ на этот вопрос? Не есть ли эта вера самая радикальная, какая только может быть? Не есть ли она - вера в конечную победу Божию, в конечную победу Жизни Вечной, о которой говорит апостольская проповедь? Не есть ли она ответ на томление и древнего египтянина и индуса-богослова и древнего грека и современного человека? И в этом ли вся невероятность христианского благовестия в глазах мира - и теперь и тогда, в эпоху ап. Павла, ибо мир знает о бесконечно уходящей жизни, но не о конечной, решающей победе Жизни над смертью? Она открылась - эта победа, в снисшедшей к нам Любви, заполнившей пропасть. Так пишет об этом ап. Павел: Бог "избавил нас от власти тьмы и перенес нас в Царство Сына Любви Своей" (кαί μετέστησεν εĩς τήν βασιλείαν τοΰ Υ ίοΰ τής άγάπης αύτοΰ — Кол. 1. 13).

Как ни странно, эта радикальная, невероятная для мира проповедь захватила в наши дни опять сердца многих людей: исповедников веры в гонимых Церквах христианского Востока и многих, многих других, из разных стран и народов, ученых и не-ученых, богословов и не-богословов.

"Бедные люди!" скажут - и говорят — неверующие про верующих христиан: "Как они себя утешают!" На это у верующих два ответа, которые суть собственно один: Встреча внутренняя с превозмогающей действительностью прорыва Божия, который имел место 19 веков тому назад, и сила Воскресения Его, действующая уже теперь в мире.

В Воскресении раскрылись и раскрываются двери бесконечного Милосердия, восстанавливающего творение в его достоинстве. Только это дает полный смысл и жизни и истории и томлению человечества.

"И сказал Сидящий на престоле: "Совершилось!"... Я есмь Альфа и Омега, Начало и Конец. Жаждущему дам даром от Источника воды живой" (Откр. 21. 5, 6).