1

Какая роль принадлежит Православной Церкви в современном мире? Роль эта ответственна и велика, настолько велика, что даже можно сомневаться, способны ли отдельные члены - более того, весьма многие из членов - Православной Церкви эту ответственность нести. Но вопрос идет не об отдельных членах Православной Церкви - отдельных иерархах, мирянах, ученых богословах, школах, приходах, а о всей Церкви в ее основе, в глубочайшем ее вдохновении. Эта Церковь противостоит той субъективизации, вернее, распылению, или даже подмене веры, которая охватила широкие круги современного христианского мира, и в этом она является союзницей всех истинно верующих и на Западе. Православная Церковь там, где она жива, продолжает жить из неослабного созерцания великой тайны исторического прорыва Бога в мир: великой тайны Воплощения. История и - всепревосходящая Божественная Реальность, Вечная Жизнь, вошедшая в мир (1 Ин 1. 12).

Невозможное стало возможным. Мост установился между Богом и миром, и этот мост — Сын Божий. В этом "недоуменном", радостном и трепетном созерцании тайны христианское благовестив верно себе с самого начала проповеди до наших дней. И оно живо в недрах Православной Церкви, неотъемлемо от нее, составляет всю сущность ее. Это касается, конечно, не только Православной Церкви. Это составляет основную сущность христианского благовестия вообще, везде и повсюду. Но западный христианский мир в современном протестантизме, особенно в Америке, но и в Европе, все более отходит от этой сущности, этой основы Благой Вести, заменяя веру в совершившийся факт, встречающий нас в центре истории, исключительным ударением на субъективные мои переживания. Но мои переживания сами по себе не спасут, а то, на что устремлены и из чего они родились: исторический прорыв Божий в мир в лице Единородного Сына Божия.

2

"Иоанновское" трепетное созерцание тайны Воплощения, это то, чем христианство живет. Это есть центр и основа и содержание христианского благовестия. Против этого в христианском мире нарастают две тенденции: моральное размягчение, боязнь подвига, боязнь победного и радостного призыва к самоотречению, и размягчение религиозное — отсутствие трепета, отсутствие сознания трепетной тайны снисхождения Божия: Бог представляется лишь пантеистическим потоком жизни, в котором мы участвуем и который проявляется через нас. Новозаветное учение о Боге-Спасителе, и о предшествовавшей этому спасению нашему пропасти между Богом и падшим творением, пропасти, заполненной добровольным отданием Себя Сына Божия, отвергается, как "мифологическое", или более или менее игнорируется. В таком понимании, христианство состоит в том, чтобы служить здешнему нашему миру, не ведя его вверх к Богу "за пределы мира" (если можно так выразиться), в том, чтобы, просто помогая ему, ввести социальные улучшения. Христианская религия становится резко посюсторонней и только посюсторонней, тогда как она должна быть устремленной на Бога и на Его снисхождение, т. е. захватывающей и Бога, и мир, но и мир и братьев — в Боге. Да, идти в мир, да, проповедывать ему спасение, но прежде всего — спасение в Боге, в вочеловечении Сына Божия, а затем уже разные, вытекающие из этого, применения Правды Божией к различным условиям земной жизни, социальным и другим. Ударение перекладывается у некоторых представителей современного христианства с Бога на социальное законодательство в духе "Народного Фронта". При этом у одних ударение на демократию, у других на демократию с примесью советского (идеализированного) коммунизма. Между тем и демократия может быть "Богу послушна", и тогда она почтенна. Но она не есть Бог, а только должна воспитаться для того, чтобы стать служительницей Божией. С подчиненного, производного, с того, что само по себе слабо и убого, как все человеческое, взор должен самым решительным образом быть переведен на Того, Кто дает силу и освящение.

Эти мысли приходят в голову при слушании или чтении проповедей или книг многих современных, главным образом англиканских и протестантских проповедников, а также, напр., при чтении исходных тезисов ("drafts"), предложенных собравшемуся летом 1968 года в Упсале Мировому Экуменическому Съезду, где главный упор делается — несколько односторонне — на материальное и социальное положение наших братьев, требующих нашей помощи, а духовной их нужде уделяется меньше внимания.

Какая формулировка была бы самой современной, т. е. написанной с точки зрения и истории и Вечности и — прежде всего — прорыва Божия в мир? Та, которая выражена в I послании ап. Иоанна, так сильно, как и Сам Господь в Своей прощальной беседе, подчеркивающем Любовь к брату. Как может "не любящий брата своего, которого видит, любить Бога, Которого не видит?" (1 Ин 4. 20). Но все это вытекает из того, что: "Он положил за нас душу Свою. Поэтому и мы должны полагать души наши за братьев" (3. 16). В этом — христианство.

Рушатся в мире основы "капиталистически-социалистического" благополучия (а коммунистического благополучия вообще пока и в помине не было). Не страшно это для тех, кто имеет Бога, Который превыше мира и может быть опорой для нас, хотя и находящихся в мире, но тем не менее не вполне тождественных с миром. Но тем, для кого Бог сливается с миром, для кого социальное благополучие мира — как для некоторых современных богословов - почти заняло место Бога? За что же им ухватиться, если это благополучие колеблется и рушится? На это они не отвечают.

Формы этой новой квази-христианской религиозности (некоторые из наиболее решительных представителей новых течений прямо говорят о "безбожной религиозности") весьма многообразны и различны. Некоторые, напр., говорят о том, что спасение — в Прогрессивной Демократии, или вообще в Человечестве, в социальном коллективе, в братском единении человечества. Получается некое своеобразное религиозное "народничество", какая-то странная религия "Человекобожества", которая может быть преддверием или приближением к некоему утопическому коммунизму.

Конечно, такие взгляды особенно сильно проявились в протестантизме и англиканстве, в католичестве они представляют — явное или затемненное — непослушание Церкви, разрыв со всей ее традицией, затемненной употреблением освященных всей религиозной практикой и религиозным опытом Церкви богословских терминов, но внутренне "опустошенных", лишенных своего смысла, своего отнесения к Высшей Божественной Реальности. И здесь мы присутствуем при великом религиозном соблазне капитуляции перед этим нашим миром, который провозглашается единственно существующим и занимает место Бога. Это может привести к соблазну поклонения Зверю. Это соблазн крайней безблагодатной социализации христианства, отождествление "благой проповеди" с царством сытости и "социальной правды" на земле (а эту "социальную правду" склоняются часто эти проповедники социального нео-христианства отождествить с царством насильственной регламентации всей жизни человека, — с царством коммунистического деспотизма). Этот соблазн поклонения "Золотому веку" здось на земле, соблазн коллективного "Золотного тельца", воспринимаемого притом в агрессивно-коммунистических тонах, захватил немало молодежи (между прочим, и молодых священников) в католичестве и в англиканстве и в протестантизме. В католичестве он вместе с тем соединяется с — часто вполне сознательным — непослушанием по отношению к Церкви, чем невольно подчеркивается чужеродность этих стремлений. В протестантизме и англиканстве такой вопрос о послушании Церкви в общем не ставится, можно под прикрытием некоторых христианских формулировок, оставаясь членами христианских обществ, очень определенно проповедовать анти-христианство.

А иногда христианство и анти-христианство в этих учениях смешиваются, но вдохновляющий импульс исходит во многих случаях от анти-христианской установки, отрицающей, как басни, как миф, прорыв Божий в мир и спасение мира через снисхождение все-превосходящей, творческой, недосягаемой и недомыслимой (по выражению Василия Великого) и добровольно отдающей Себя нас ради Любви Божией. Конечно, такие воззрения несовместимы с католическим учением, и потому эти тенденции гораздо более распространены в протестантском мире, чем в католическом. Самый факт появления таких настроений среди лиц (в том числе и духовных), официально с католичеством не порвавших, находится в связи с огромными духовными сдвигами, оживлением и часто даже изменениями, происходящими в католической среде после Второго Ватиканского Собора.

Этот замечательный Собор был созван как раз для обновления жизни Церкви на незыблемой основе апостольской проповеди. Много было им сделано для оживления духа соборности, для пробуждения чувства ответственности верующих. Преодолен был в значительной мере дух внешне-формалистического, схоластического подхода к вопросам духовной жизни, мешающий ее развитию. Но вместе с тем после Собора стала колебаться кое-где церковная дисциплина и раскрылись неожиданно глубины хаотического брожения, существовавшего уже раньше, но теперь получившего большую свободу выражения. Положительные плоды деятельности Собора для жизни Католической Церкви и всего христианского мира следует расценивать очень высоко, но опасность от элементов разложения не устранена. С увеличением плодотворной динамики церковной жизни увеличилась и напряженность духовной борьбы внутри самой Католической Церкви. Изменения в католическом мире идут, таким образом, как в сторону оживления и углубления, так и в сторону ослабления веры и ее сознательной или бессознательной подмены в угоду тенденциям, ярко выступающим в современном мире.

Мне думается, что духовные силы, с такой глубиной и вдохновенностью проявившиеся на Соборе, помогут преодолеть эти соблазны. С другой стороны, проблема единения христиан на основе всей полноты и всего радикализма не преуменьшенного христианского благовестия, стала теперь особенно явственно и настойчиво перед христианским миром. (Так, напр., неоднократно об этом говорил и свидетельствовал покойный патриарх Константинопольский первый по почету епископ Православного мира — Афинагор I, старец апостольского духа и молитвенного горения).

3

Кризис веры и миросозерцания вообще сейчас в мире огромный. И ставится невольно вопрос: неужели случилось то, что рисует Достоевский во сне Версилова в "Подростке"? Отлетела от людей идея Бога. Борьба кончилась, замолкли яростные крики, стало тихо и спокойно, но... покинула людей эта великая идея, и... люди поняли вдруг, что они осиротели. Но поняли ли это современные люди, те, которые проповедуют "религию без Бога", совсем земную религию" без Того, Кто Свыше?

Итак, перед нами процесс выветривания веры в современном мире. Важно отметить, как это произошло. Всегда было и будет существовать агрессивное неверие. Христианство с самого начала всегда было "для иудеев соблазн и для эллинов безумие" (1 Кор 1. 23). В этом ничего нового нет. Отрицание Бога с точки зрения атеистического материализма или "научного рационализма" сильно распространилось уже с конца 18-го века, в течение 19-го века и мы в 20-ом веке встречаем только продолжение тех же течений. Конечно, успехи техники и научного исследования космоса достигли в 20-ом веке такой высоты, что голова закружилась. Но разве это значит, что современное научное миросозерцание теперь, более чем когда-либо, исключает религиозную веру, более, чем когда-либо, противоречит религиозному миросозерцанию? Открылись такие глубины строения физического мира, захватывающие дух, там, где глубочайшие основы материального в глазах науки распыляются в энергию, что наивный "научный" материализм 19-го века умер навсегда. Что там в глубинах? Что есть конечная основа или пред-основа мира, источник энергии, насыщающей мир? На это наука не может дать ответа. Но, как справедливо замечает Sir James Jeans в конце своей знаменитой книги "The new Background of Science", "мы можем сказать, что современная наука благоприятна идеалистическому миросозерцанию" (... we may say that present-day science is farourable to idealism).

Артур Эддингтон, другой великий физик 20-го века, свою книгу "Природа физического мира" заканчивает главой: "Наука и мистика". "Предпосылку для физических наук, - пишет он, — составляет некий задний фон, который находится по ту сторону наших физических изысканий. В этом заднем фоне мы должны обнаружить сначала собственную личность, а потом, может быть, и некую большую Личность (and then perhaps a greater Personality). Идея Всемирного Мыслящего Духа, или Логоса, была бы, по-моему, вполне возможным выводом из современного состояния науки, по крайней мере, гармонировала бы с ним". Мы видим из этих примеров (а их можно было бы умножить), что, в глазах первоклассных представителей и двигателей современной науки, атеизм отнюдь не есть необходимый вывод из достижений современной науки. Картина тайны, а отнюдь не безбожного, пустого мира предносится глазам и Эддингтона, и Джинса.

Вспоминаются слова великого Эйнштейна, что, если кто хочет изучать физическое строение Космоса и не признает Божественной Мудрости, проникающей его, то он советует тому оставить свое изучение, ибо тот все равно ничего не поймет. Эйнштейн придерживался, конечно, пантеистических воззрений, но признавал Божественное начало, проникающее бытие мира.

Из примера этих больших ученых явствует, что нет никакой необходимости быть "запуганным" развитием науки. И тем не менее такая запуганность есть. Страшно человеку перед подавляющим огромным молчанием." Молчание этих бесконечных пространств меня пугает" — так характеризовал такие переживания еще Паскаль. Это -естественный страх и ужас человека перед кажущимися немыми и безбожными бесконечными пространствами вселенной. И нет на это другого ответа, кроме того, который всегда был и прежде: встреча с Богом. Основание, часто приводимое теперь людьми, запуганными продвижением вперед науки, - что современное научное миросозерцание несовместимо с верой в Бога в христианском (и вообще теистическом) смысле слова, таким образом отнюдь не ново и не убедительно и вызывало в свое время ответы у ряда глубочайших религиозных мыслителей прошлого (у Паскаля, Достоевского и др.). Но сомнение в традиционной вере в Бога —так говорит нам, напр., ряд "критически" настроенных богословов — вызвано в последнее время еще и специальными причинами — невероятными успехами техники, особенно в исследовании и "завоевании" космического пространства, а, с другой стороны, ужасными потрясениями, связанными с мировыми политическими событиями. "Аушвиц" - "немецкие нацистские лагери смерти!" — так в один голос говорят проповедники нового "безрелигиозного" христианства, как, например, американцы Thomas Altizer и William Hamilton.

"Завоевание" космического пространства (конечно, пока еще очень незначительное, находящееся лишь в начальной стадии, несмотря на блестящие успехи с луной), это "завоевание" и стало очень подходящим поводом для горделивого провозглашения человеческой цивилизации без Бога и против Бога." Мы были в космическом пространстве, но Бога не нашли" - так, например, с невероятной примитивностью провозглашала советская антирелигиозная пропаганда устами некоторых своих космонавтов. Но с "завоеванием" луны картина вдруг изменилась: человек потрясен — безграничным величием вселенной и единства действующих в ней законов. Борман читает из каюты космического корабля о создании мира из книги Бытия и из Евангелия от Иоанна: "Вначале сотворил Бог небо и землю"... "Все через Него начало быть и без Него ничего не начало быть, что начало быть". Эти достижения — не только величайший вклад в науку, но и поучительным образом показывают внутреннее, основное соответствие законов, управляющих структурой космоса, с познавательными способностями человека. Ибо в основе всего, как чувствуют верующие ученые, - один Источник: Божественный Разум.

Третья, и главная, может быть причина столь сильно пробудившихся ныне — даже в среде "передовых" богословов нашего времени - религиозных сомнений: ужасы страданий, торжествующей несправедливости палачей и муки убиваемых и истязаемых (не только в нацистских, но в еще гораздо большем масштабе — отчасти и доныне - в советских лагерях; на последнее, впрочем, американские и английские передовые богословы мало обращают внимания). Страдание есть вместе с тем вечная, испокон веков существующая и самая трудная проблема, всегда ставившаяся (ср. у Достоевского), но теперь вставшая перед нашим сознанием может быть с еще особой силой и яркостью. На нее нет теоретического адекватного ответа, кроме одного — мистического, он же исторический ответ: страдание Сына Божия, в котором дается ответ не в смысле объяснения, а в смысле победы - над страданием и смертью. Этим чувством и уверенностью в победе, уже совершившейся, в подвиге Закланного Агнца Божия, полна, напр., книга Откровения Иоанна Богослова.

Вот — три главных корня, приводимых современными протестантскими и англиканскими богословами, проповедующими "благочестивый атеизм", "христианский атеизм", как они это свое миросозерцание называют. Все три источника их неверия (или, может быть, иногда и три повода к нему?), все эти факторы, побуждающие их создать и провозгласить современное благочестивое миросозерцание без Бога (или — другая формулировка: "безрелигиозное христианство") уже давно — как мы видели - существуют в мире. Конечно, очень усилился фактор № 2 - головокружительные, совершенно невероятные успехи человеческой техники, которые у некоторых из этих современных писателей и мыслителей создают веру во все растущее могущество человека. К чему тогда Бог? - "Мы не видим в Нем нужды". Таков ход мыслей, напр., у Хамильтона и других столпов американского теоретического направления, назвавшего себя "Death of God theology" — "Богословием смерти Бога" (не смерти Сына Божия — добровольной и искупительной на кресте, а иной совсем "смерти Бога", будто бы уничтожающей Бога "за Его ненадобностью").

С точки зрения религиозной это, конечно, глубоко кощунственно, но иногда, кроме того, и ребячески наивно, соединено с каким-то дешевым, несерьезным мальчишеским оптимизмом. Хамильтон дает нам обзор важнейших фаз в истории веры; последняя фаза - обнаружение полной ненужности Бога, ибо человек и так превосходно сам справляется со своими нуждами (ибо ответом на страдания и несправедливости в мире оказывается неудержимое и быстрое шествие по пути социального прогресса), — так вот эта религиозная фаза в победе над злом и страданием и в обнаружившейся поэтому полной уже ненужности Бога нашла себе выражение (надолго ли?) в знаменитой речи президента Джонсона в Конгрессе в январе 1965 года (после блестящей победы на выборах), развивающей план "Великого Общества" (The Great Society), т. е. человечества, преодолевшего путем реформ социальных и моральных трудности сегодняшнего дня. Эти мысли высказывает профессор Хамильтон в своей статье "The New Optimism" 1966 года. Думаю, что он с радостью эту свою статью уничтожил бы, ибо как раз во время президентства Джонсона по Америке прокатилась волна невероятных насилий, погромов, грабежей, зверских убийств и насильственного истребления политических деятелей, неугодных убийцам и их группам. Горделивая Вавилонская башня профессора Хамильтона обернулась позорнейшим провалом в истории Америки, ибо преступления остаются почти совершенно безнаказанными и власть запугана преступлениями (как некоторые богословы запуганы техникой). Слова профессора Хамильтона теперь звучат почти комически, несмотря на весь страшный контекст, в который они попали. Их дешевый оптимизм провалился. Это не есть доказательство "от противного" в пользу бытия Божия (доказательство - другое и только одно: когда Бог открывает Себя сердцу и покоряет нас), но это есть провал или начало провала того ребяческого и неумного оптимизма, с которым некоторые современные богословы (весьма, может быть, добродушные, но весьма поверхностные, иногда и не стесняющиеся бросать насмешками в веру и святыню других) подошли к великим и трудным проблемам нашего времени, впрочем, — в той или иной степени — всех времен: нужен ли Бог в "наше, столь прогрессивное" время? Самовластен ли человек и в себе ли самом, без всякой помощи извне, найдет он спасение? И третье - самое страшное — смысл и ужас страдания и как победить страдание? И здесь безмерный самодовольный оптимизм этих мыслителей сменяется отчаянием перед необъяснимым (они сами его не объясняют) и перед Бездной, в которую они стремятся низвергнуть идею Бога.

Во всем этом, конечно, много искреннего (это видно, напр., из отдельных частей эмоциональной книги епископа Робинсона, полной невероятных внутренних противоречий, неясности, спутанности и волнения). Эти люди, или некоторые и, вероятно, многие из них, — искренни и серьезны и полны желания помочь ближнему, освобождая его несколько примитивным и скороспелым образом от его святыни, но есть среди них, вероятно, и рекламисты, любящие громко кричать и декламировать, любящие сенсацию. Но их внутренний мир от нас сокрыт — откажемся от всяких догадок. Одно ясно: это люди не только слабой веры, но некоторые из них, — вероятно, не отдавая себе отчета, — впали в идолопоклонство. Вера у них есть, но не в Бога Живого, а в Современность и Современного Человека, в мнимый наступающий уже теперь Золотой Век (который есть варьянт Золотого Тельца, но справедливо разделенного между всеми претендентами). Это очень наивный "атеизм" (они же называют себя "атеистическими" или "безбожными" христианами, ибо отвергают Трансцендентного Бога). Они совсем не атеисты, может быть, а скорее язычники, поклоняющиеся Процессу Эволюции, Миру в его становлении (тогда они пантеисты), но часто главная эмоция, главное ударение кладется на становление человеческого общества. Тогда это - обожествление коллектива, религия Социального Прогресса, утопическая религия коммунизма. Встает перед глазами не Богочеловек (лишенный в этих теориях подлинной Божественности), а все снова и снова страшный призрак Человекобога (о котором с ужасом говорили и Достоевский, и Владимир Соловьев), веяние иного, страшного духа. В общем же в этих богословско-философских построениях поражает убожество мысли, при силе пафоса, но тем более, может быть, сильно действует соблазн.

С этими аберрациями сбившегося с толку и потерявшего силу веры модного богословия борются честно, мужественно и не столько криками возмущения, сколько внимательным и добросовестным разбором и определенностью суждения многие верующие представители католической, англиканской, протестантской мысли. И здесь как раз Православная Церковь может оказать великую помощь, так как она сама проходит через неослабную борьбу за свою веру в Советском Союзе.

4

Ибо есть ответ на все эти, часто очень серьезные, болезненные и искренно и глубоко пережитые сомнения, тревоги, недоумения, колебания веры. Этот ответ не наш, его не могут дать наши знание, убеждения, опыт, переживания и т. д. Этот ответ только один: это — Он Сам. Он сам — единственный достаточно удовлетворяющий и успокаивающий душу ответ на все эти сомнения. Большая ошибка этих старающихся примениться к современности (старающихся часто из истинного человеколюбия) богословов: сомнения, невозможность веровать не теперь возникли — они всегда были. Христианское благовестие, проповедь о Кресте с самого своего начала была, по словам апостола Павла, соблазном для одних, безумием для других, и в то же время открывалась верующим, как "Божья сила и Божья премудрость". Не в изменившихся взглядах на физическое строение мира, на космологию дело. Христианское благовестив всегда было так же неприемлемо, соблазн и безумие слышались в провозглашении иной действительности, не разделенной непроницаемо от окружающей нас космической данности, но в которой эта космическая данность покоится и из которой она живет и в которой она преображается. Ибо "в Нем мы живем и движемся и существуем". И раскрывается эта Высшая Действительность в непонятном, необъяснимом, невероятном и вместе с тем живительном и истинном снисхождении и смирении Бога, в Его снисхождении и победе любви. Это было не менее невероятно (но с другой точки зрения) во времена апостола Иоанна, чем теперь.

Нет другого доказательства этой Вечной Жизни, как сама эта Вечная Жизнь. Нет другой проповеди, сообщения о Ней, как свидетельство о Ней, как свидетельство тех, кто захвачены ею. И эти свидетельства изобилуют. И их особенно много было и есть в гонимой и подавленной, а часто и изменнически предаваемой Русской страждущей Церкви. И проповедь ее звучит победой, она живет из созерцания победы Господа, прорыва Воплощенного Сына Божия в нашу действительность и нашу жизнь. Здесь гонимая Православная Церковь живет из своих истоков, из глубочайших основ своей веры, своего религиозного опыта. Но это есть вместе с тем общий фон, общая основа всего христианства.

Возгревание этого духа, который живет и в католичестве и в верующих частях протестанства (верующих в иоанновском смысле: "Имеющий Сына Божия, имеет жизнь"), возгревание этого духа, которым и она живет, есть та великая поддержка, которую верная своему свидетельству и своему исповедничеству Православная Церковь может принести своим братьям — христианам Запада.

5

То, что говорится здесь о гонениях, выпавших на долю Православной Поместной Церкви в Советской России и продолжающихся до сего дня, распространяется, разумеется, и на те гонения, которым подвергались и подвергаются и которые так мужественно переносят, нередко умирая под их тяжестью — и верующие католики, и верующие протестанты (будь то лютеране или члены "свободных" христианских общин, напр., баптисты) в Восточной Европе. Но Русская Поместная Церковь в Советской России, т. е. главное по количеству, доминирующее вероисповедание русского народа, в самой массе своей (как и в основной структуре своей) полураздавлена. Уже количественно -жертвы принесенные ею трудно перечислить. Они достигают многих миллионов людей, и это было связано — и продолжает быть - с особыми утонченными (или просто зверски-грубыми приемами, с массовым истреблением людей (напр., в лагерях) и надругательством над человеческой личностью, с грандиозными попытками массового искоренения веры. Свидетелей и свидетельств — безконечное количество, они живы здесь, среди нас. Неопровержимые документы (многие на основании советских данных) стали публиковаться уже начиная с 20-ых годов. Количество их возросло и возростает с каждым годом, т. к. гонения на веру в Советской России продолжаются, меняясь только в форме своего проявления. Массовые лагеря, психиатрические больницы, куда сажают здоровых людей, тюрьмы, разрушение церквей, уничтожение памятников церковного искусства, подавление религиозной проповеди, запрет ввоза и распространения религиозной литературы, насильственное внедрение атеистических идей в души детей и школьной молодежи и дух надругательства над тем, что для верующих всего святее — вот черты, господствующие и поныне в отношениях органов власти к Церкви. А сколько мучеников, жизнью своей заплативших за свою веру. Зверские расправы с личностью и жизнью верующих продолжаются и теперь. Но, главное - возрастающая, систематичность нажима власти на религиозную веру народа, с попранием всех основ свободы совести, который продолжается с неистощимой и непрерывающейся настойчивостью, прикрываясь ложью и лицемерием, а часто — и вполне открыто. Вопрос идет об ударе, направленном на всякую религиозную веру (большим гонениям последнее время подвергались, напр., религиозно очень активные баптистские общины), но главный удар был и продолжает быть направлен на Православную Русскую Церковь, как на главное средоточие религиозной жизни русского народа. Повесть о страданиях верующих, о притеснениях их свободного выявления своей веры, есть одна из самых ярких и значительных, незаглушимых хроник современности. Голоса эти и сведения эти, доходящие из Советской России, в многочисленных книгах, очерках и статьях печатаются в свободном мире, подвергаются критическому изучению и исследованию, систематическому историческому изложению, насколько это возможно. Реакция на это в свободном мире была — можно сказать - сравнительно не очень сильная. Но интерес, по-видимому, возрастает, судя по ряду ценнейших обзоров, напечатанных за последнее время (особенно в Англии и Западной Германии).

Нам следует остановиться здесь на следующем: Некоторые черты выступают в этих данных, в этих картинах гонений, тюремного и лагерного заключения и насильственного истребления (или ускорения смерти исповедников стараниями органов советской власти) с особой значительностью и силой.

Это — чувство единства христиан, приобретаемое муками и гонениями — даже смертью — переносимыми за Того же Владыку и Господа.

Во вторых - волны религиозного подъема, расходящиеся из этих тюрем не только среди различных кругов русского народа, но и за пределами Советского Союза.

"За Тебя умерщвляют нас каждый день, считают нас за овец, отданных на заклание. Но все это мы преодолеваем силою Возлюбившего нас" (Рим 8. 36-37). (Впрочем, дай Бог, чтобы эти испытания скорее прекратились!).

Единство христиан вырастает из этого усиленного, общего нашего участия в великой реальности Его страданий и воскресения. Это есть поток иной жизни, вошедшей в мир. Он влияет и на историю мира.