Лидия проснулась от странного ощущения. Как будто кто-то раскачивал кровать, в которой она спала. Нашей героине, конечно, приходилось иногда проводить ночи не одной ну и… принимать, так сказать, живейшее участие в раскачивании кровати. Но сейчас ощущения сильно отличались от прежних. Во-первых, она была не в кровати, а в телеге, во-вторых, одета, в-третьих, одна. Как ни странно, Лидия моментально вспомнила, почему находится в телеге, вспомнила все, что произошло вчера, но не ощутила по этому поводу особой паники. Как бы смирилась с неизбежным и больше на эту тему не переживала. Гораздо больших переживаний с ее точки зрения заслуживало то, что телега двигалась!
Вот те на… Значит, пока она спала как убитая, никак не воспринимая окружающий мир, появились хозяева перин, подушек и узлов, запрягли лошадей в телегу, не замечая, что там спряталась непрошеная гостья, и отправились в путь. Куда? Ну, понятно, что подальше от Москвы. Правильно Лидия вчера почувствовала, что в доме кто-то был. Хозяева там были. Может быть, они, конечно, не наблюдали за ней, как ей чудилось, но они имелись и готовились пуститься в путь с утра пораньше. Что и произошло…
Кстати, нет ничего удивительного, что Лидию не заметили: она так глубоко зарылась в перины и пуховики, что затемно — рассвет едва брезжил, значит, было часиков шесть, — никто просто не разглядел, что среди всякого барахла завалялась, скажем прямо, случайная пассажирка. Она до сих пор накрыта с головой попоною. О ее присутствии никто и знать не знает!
Надо, наверное, заявить об этом самом присутствии, причем чем скорей, тем лучше. В планы Лидии совершенно не входит путешествие в какую-нибудь богом забытую глухомань, откуда выбраться в Москву будет совершенно невозможно. С одной стороны, было бы ужасно интересно хоть одним глазком взглянуть, как жили в этих самых глухих деревнях. С другой — Лидия очень сомневалась, что жили там комфортабельно. Вряд ли ей понравится деревенская ретрожизнь, она типичная горожанка, причем довольно избалованная городскими удобствами XXI, заметьте себе, XXI, а не XIX века. Анаграмма, так сказать, римских цифр, но разница между результатами перестановки — невероятная! Вот и надо вернуться поскорей к своей привычной жизни, в свой город и в свое время. Вернуться и…
Лидия замерла. Рядом послышался стон.
Стон?!
Она что, не одна в этой телеге? А может, это скрип колесный? Да нет, явно стонет кто-то…
Лидия осторожно повернулась на другой бок и протянула руку, не видя куда, — в ту сторону, откуда раздавался стон. Сначала под руку попадались только клочья сена и мягкие округлости подушек и перин, но вот она нащупала что-то не столь мягкое и очень горячее, ну просто раскаленное.
Да ведь это плечо! Мужское плечо!
Рядом с ней лежит какой-то мужчина. И не просто лежит, а дрожит крупной дрожью. И тихо стонет…
От изумления Лидия не разжала руку и продолжала держаться за его плечо. Постепенно до нее доходило, что плечо горяченное потому, что у человека сильный жар, а дрожит потому, что его бьет озноб. Ему холодно, вот что!
Ничего себе, как может быть холодно под такой грудой пуховиков, которая на них навалена? Видно, этот человек тяжело болен. А может быть, ранен?..
Вполне вероятно. Вот объяснение тому, что он стонет от боли, что его везут спрятанным среди подушек, перин и узлов, что он с головой, как и Лидия, накрыт попоной, что в путь из Москвы тронулись еще затемно. Телега идет весьма ходко: тот, кто погоняет, очень торопится, знай на лошадей покрикивает скрипучим стариковским голосом:
— Пошли, родимые! Шевелите ногами, голубушки!
Раненый, конечно, офицер, продолжала размышлять Лидия. Его тайно вывозят из Москвы родственники. Можно только гадать, почему не успели до прихода французов. А может, он только вчера был ранен, к примеру. Ох, бедняга, как ему плохо… чувствуется, еле сдерживает стоны, они прорываются сквозь стиснутые зубы. Наверное, рана воспалена, поэтому такой озноб. Лидия сочувственно погладила дрожащее плечо — больше ничем помочь она не могла. Что-то зашуршало, и ее пальцы накрыла мужская ладонь, такая же раскаленная, как и плечо. Лидия ощутила ответное пожатие, а потом пальцы мужчины перебрались к ее запястью, сомкнулись вокруг него и принялись подтягивать Лидию к себе — медленно, но настойчиво.
«Он обнаружил чужого, — поняла Лидия. — Он хочет мне что-то сказать, но боится, что не услышат снаружи».
Она послушно переместилась, вернее, перекатилась по перине ближе к незнакомцу, и в ту же минуту он повернулся к ней и обнял, прижал к себе.
Дрожь его тела передалась Лидии, и ее тоже заколотило, да так, что зуб на зуб не попадал. А может, это от волнения?..
Заволнуешься тут, наверное! Спросонья, едва глаза продрав, очутилась в объятиях незнакомого мужчины. Может, он, конечно, и ранен, может, у него жар, озноб и все такое, может, ему и больно, однако это ничуть не повлияло на определенные мужские инстинкты. Тема el choclo, начатая еще вчера, продолжала стоять на повестке дня.
Вот именно — стоять во всей своей красе и силе!
Лидия в панике дернулась, однако мужчина не отстранился, притиснул ее к себе еще крепче и прошептал, задыхаясь и прижимаясь губами к ее шее:
— Милая, душенька, Иринушка, вовеки не забуду, что ты для меня сделала. Жизнь моя отныне тебе принадлежит и навеки с тобой связана. Горько каюсь, что не тотчас оценил, какого ангела мне судьба послала! Клянусь тебе отныне в вечной верности!
Вслед за тем Лидия ощутила, что на палец ее правой руки что-то надевают… да ведь это кольцо! Горячее-горячее, совсем как та рука, с которой оно было снято.
Мужчина отдал ей свое кольцо. Зачем? Почему?
Лидия машинально ощупала его. Это перстенек с пятью ставешками — вставными камушками. Она потащила было кольцо с пальца — вернуть мужчине, — однако не успела: он подтянул ее руку к своему лицу, коснулся пальцев горячими губами, а потом прижал Лидию к себе еще крепче и поцеловал в губы.
Она чуть приоткрыла рот, чтобы возмущенно прошипеть что-то, но вместо этого отдалась во власть его губ. Она напрягла руки, чтобы оттолкнуть его, но вместо этого прижала к себе. И словно бы в забытье впала, живя этим поцелуем, этим объятием, сгорая в жару его тела. Он мял ей спину, ломал плечи, задыхался, изредка отстраняясь только для того, чтобы шепнуть:
— Я не знал, не знал, какая ты! — и снова наброситься на нее с этими самозабвенными поцелуями.
Лидия все прекрасно понимала… понимала, что незнакомец во власти бреда и ошибки, что он принимает ее за другую, что эти поцелуи принадлежат какой-то Иринушке, что, очнувшись и поняв, с кем лобызался и жарко обнимался, он посмотрит на Лидию с презрением… Она все это понимала! Но совершенно ничего не могла с собой поделать.
Да и не хотела…
Пусть ошибка, но эта ошибка заставляла ее трепетать от счастья и блаженства. Честное слово, если бы он от поцелуев и объятий, пусть жарких, но еще вполне благопристойных, перешел к откровенным непристойностям, Лидия позволила бы ему все на свете! Она довольно ясно давала это понять, так и вдавливаясь бедрами в его бедра, так и поигрывая ими, так и прижимаясь к его напряженной плоти. Но его руки не тянулись к ее юбке, чтобы поднять ее, и какая-то сила все же удерживала Лидию на последнем рубеже стыдливости — удерживала от того, чтобы нашарить ширинку на его брюках.
Тем паче что никакой ширинки там не было и быть не могло… ах да, эти штуки, которые носили в те времена русские (а также и французские, и всякие прочие) офицеры, штаны, сшитые из тугой, тесной лосиной кожи и оттого называемые лосины, застегивались сбоку… как раз на том боку, на котором лежал незнакомец. К застежке, значит, не подберешься, лосины не расстегнешь, не выпустишь на волю то, что так безудержно рвалось оттуда…
Жаль, но что поделаешь… уж придется раскованной женщине из века XXI пощадить стыдливость русского мужчины образца XIX столетия!
Лидия разочарованно вздохнула, продолжая безумно целоваться с незнакомцем, как вдруг ощутимый толчок заставил их оторваться друг от друга.
«Телега остановилась», — остатками разума сообразила Лидия, но какая телега и какое это имеет к ней отношение, она не знала и знать не хотела. Горячие руки незнакомца снова тянули ее в его объятия, и она радостно рванулась к нему вновь, как вдруг над их головами воистину «грянул гром» — раздался громкий окрик:
— Qui êtes-vous? Où allez-vous? — И тот же голос повторил на ломаном русском языке: — Кто вы? Куда ехать?
Боже мой! Французы! Их остановил патруль!
Лидия вздрогнула, и незнакомец прижал ее к себе, но уже не страстно, а защищая, и нежно прошелестел в ухо:
— Не бойся, милая! Я никому не дам тебя обидеть.
Лидия чуть не всхлипнула: так ее растрогали эти слова. Никогда ни один мужчина не говорил ей ничего подобного. Никогда! Какое счастье — слышать такое! Какое счастье — ощущать эти объятия, в которых она может укрыться от всех на свете бурь и невзгод!
— Чего это, барин? — раздался надтреснутый, суетливый голос возницы. — Мы кто? Да разве сам не видишь? Люди мы, добрые люди! Едем себе да едем! Алле, стало быть, да алле!
— Куда ехать? Что возить? — уже с ноткой раздражения выкрикнул голос.
— Ась? — чрезвычайно удивился вопросу старик. — Куды? На кудыкину гору, куды ж еще?
— Хватит! Не надо ломать ду-ра-ка! — совсем уже сердито воскликнул француз на вполне приличном русском языке. — Поднимать попона! Слышать меня, старый пес?
— Пес, да не твой! — огрызнулся старик. — Понял? Не твой! Не буду я ничего поднимать! Нашел прислугу!
— Тише, Степаныч. Тише! — окоротил возницу женский голос, тотчас перешедший на французский: — Извините его, господин лейтенант. Он очень стар…
И тут случилось нечто очень странное. При звуке этого негромкого, робкого и даже испуганного голоса незнакомец, только что крепко обнимавший Лидию, вдруг вздрогнул и резко разжал руки. И даже слегка отпрянул от нее…
— Стар, но очень злобен! — добавил француз уже значительно мягче. — Впрочем, ради вас, мадемуазель, я готов его простить. Тогда прошу вас объяснить мне, кто вы такие и куда направляетесь? Вы везете продукты? Если да, то прошу меня извинить, но я вынужден реквизировать их в пользу императорской армии.
— Ах нет, нет! — на очень быстром и правильном французском языке возразила женщина. — Никаких продуктов там нет, мсье лейтенант, уверяю вас. Это просто вещи — некоторые вещи. Перины, подушки, одеяла, кое-что из моих платьев. Мой слуга везет меня в наше загородное имение, в деревню. А там нет почти никакого имущества. Ну вот мы и везем его…
— Видимо, сена в вашей деревне тоже нет? — откровенно ухмыльнулся офицер. — У вас воз до половины сеном набит! Таких возов я уже нагляделся. И не раз убеждался в том, что все русские прячут в сене продукты. Уверен, что, если вы поднимете попону, я найду и бочонки с медом, и окорока, и сыры, и мешки с мукой.
— Нет, нет, ничего такого у нас нет! — задыхаясь от волнения, твердила женщина. — Клянусь, тут только вещи, самые обыкновенные вещи! Прошу вас верить мне!
— Не будем спорить, belle demoiselle[3]Прекрасная барышня ( франц .).
? — неожиданно покладисто произнес офицер. — Вы просто поднимете попону и покажете, что там лежит. Я не буду копаться в ваших платьях, клянусь. Но если мне что-то покажется подозрительным, я просто ткну тут и там своей саблей. Хорошо? Договорились?
Девушка, чудилось, обмерла от ужаса, потому что у нее вдруг вырвался даже не крик, а какой-то заячий писк:
— Нет, не надо, умоляю вас!
— Ого… — протянул офицер. — Кажется, дела еще хуже, чем я предполагал. Неужели вы так испугались, что я проткну саблей ваше любимое платье? А может быть, я могу проткнуть не только платье, не только перину и подушку, но и еще кое-что? Вернее, кое-кого? Что и говорить, многие раненые русские офицеры, чтобы не быть схваченными нашими войсками, пробираются из Москвы, выискивая для этого самые что ни на есть неожиданные пути и способы. Судя по ужасу, который выразился на вашем прехорошеньком личике, я недалек от истины! Поднимите попону! Быстро! Не то…
И раздался резкий металлический звук, весьма недвусмысленно свидетельствующий о том, что француз перешел от слов к делу и выхватил-таки саблю из ножен.
— Нет-нет, мсье! — вскричала девушка. — Умоляю вас… не надо. Должна признаться, я вам солгала. Простите, простите меня! Да, да, в самом деле, там, в телеге, есть… кое-кто есть, один человек.
Лидия почувствовала, как вздрогнул незнакомец, и порывисто обняла его. «Я никому не дам тебя обидеть!» — чуть не шепнула она, однако он снова отпрянул от нее.
Лидия не успела обидеться — француз заговорил, и она снова вся обратилась в слух.
— Кто-то есть? — хмыкнул лейтенант. — Я ничуть не удивлен. Сожалею, но, по закону военного времени, я должен буду арестовать этого человека.
— Нет-нет, она ничего дурного не сделала, клянусь! — пылко произнесла девушка.
— Она?! — оторопело повторил француз.
— Ну да! Там лежит моя сестра! — старательно засмеялась девушка. — Моя старшая сестра Жюли.
Жюли, изумилась Лидия?! Неужели тут же, в этом же сене, в этих же пуховиках, скрывается еще какая-то Жюли?!
Да нет, третьему тут не поместиться. Нет в телеге никого, кроме Лидии и человека, с которым она только что так самозабвенно целовалась. Девушка отчаянно, безумно врет, пытаясь отвести офицеру глаза. Но это же бессмысленно, он не поверит, он непременно сунется в сено, и тогда… по законам военного времени…
— Ваша сестра? — изумился офицер. — Что, в самом деле? Ну тогда попросите ее выбраться, чтобы мне не пришлось срывать с нее, так сказать, покровы. Мадемуазель Жюли! Появитесь! Мы ждем вас с нетерпением!
— Нет, нет, тише! — зашептала девушка. — Она спит, она тяжело больна, у нее… у нее…
Боже мой, эта бедняжка пыталась бороться до конца, спасая того человека, который лежал под горой пуховиков и которого она собиралась тайно вывезти из Москвы, чтобы избавить от опасности, но вместо этого угодила вместе с ним в самые лапы этой опасности.
— Что у нее? — вновь раздражаясь, спросил офицер. — Что вы еще придумаете, мадемуазель? Оспа у нее? Или чума? Отчего мне нельзя увидеть вашу сестру? Или она приняла мусульманство и отныне ни один неверный не должен зреть ее лица?.. Хватит! — выкрикнул он так громко, что Лидия вздрогнула. — Хватит врать! Мне это осточертело, должен признаться! Я изо всех сил пытался быть любезным с вами, но вы сами вынуждаете меня к крайним мерам. Или ваша сестрица немедленно покажется нам, или, клянусь, моя сабля…
Он не договорил, потому что Лидия перекатилась к краю телеги, подальше от лежащего незнакомца, и высунулась из-под попоны.