Сначала Фанни стояла на тротуаре на рю де Прованс под окнами массивного серого здания страхового агентства «Кураж» и делала вид, будто кого-то ждет. На самом деле глаза ее были прикованы к одной из дверей напротив. Синяя дверь с черной чеканкой, рядом табличка с цифрой три и кодовый замок.

Фанни жадно ждала: вот-вот появится Роман! Появится, увидит ее и скажет, что у матери случился сердечный приступ, она всю ночь была на грани жизни и смерти, поэтому он не мог прийти, а портабль сломался, вот он и не позвонил. Или скажет, что на дом напали исламские террористы и держали жильцов в заложниках. Или инопланетяне блокировали входы и выходы своими тарелками и глушили звонки. Или трубы прорвало, и они с матерью всю ночь боролись с разбушевавшейся стихией, чтобы не затопило нижних жильцов, а аварийная бригада все никак не ехала. Да какая разница, что он скажет? Фанни всему поверит, самому неуклюжему вранью, потому что ничто не имеет значения, кроме одного: узнать, что Роман здесь, у матери, а не где-то там, куда могла увезти его Катрин.

С чего она это взяла, непонятно, однако Фанни была уверена, что Романа увезла Катрин. Наверное, нужно было поехать на бульвар Сен-Мишель, где Катрин устроила себе студию. Разумеется, по большей части она жила в огромной квартире Лорана возле парка Монсо, на авеню Ван-Дейк, но вряд ли она притащит туда молодого любовника. Нет, она будет держать Романа в своем гнездышке для тайных утех.

Минутами Фанни не сомневалась, что догадка ее верна. Минутами ужасалась и готова была проклинать себя за эти мысли. Как она может так думать о Романе, как может считать его продажной тряпкой? Нет, он не свяжется с Катрин, он ведь знает, какую боль эта тварь причинила Фанни, а Фанни ему дорога, он сам говорил!

И ты верила его словам?

Фанни прижала ко лбу стиснутые руки. Ее знобило: конечно, здесь на ветру она топчется уже давно. Дура, почему она не воспользовалась минутой и не ворвалась в подъезд, когда кто-нибудь выходил? Побоялась, что поднимется и не застанет Романа? Побоялась встретиться с его матерью? «Нет, я не знаю, где мой сын. А кто вы такая? Ах, его подруга. А давно ли вы, дорогая подруга, вспоминали год вашего рождения?»

Ерунда. Ничего Фанни не боится, никакие оскорбления не имеют для нее теперь значения. Она не входила, чтобы не лишать себя надежды увидеть, как Роман выходит из этой двери. Но время шло…

Впрочем, еще рано, только половина девятого. Роман любит долго спать, вот и сейчас он спит.

Где спит? Совсем рядом, в комнатенке под крышей на какой-нибудь раскладной кровати? Или на широченной постели Катрин под зеркальным потолком?

Мещанка! Черное шелковое постельное белье, зеркальный потолок, канделябры, достойные украшать коридоры Лувра… Проклятая кукла с убогими вкусами! Но такая роскошная, такая бесстыжая, такая богатая! Если это Катрин увезла Романа, Фанни убьет ее. Она на все готова, только бы вернуть его. А если не удастся, убьет Катрин. Убьет Катрин и Романа, а потом себя.

Нет, лучше с себя начать. Тогда удастся освободиться сразу.

Фанни с ужасом обхватила руками плечи. Что с ней? Стоит на ветру посреди улицы и жаждет смерти. А чего ей жаждать? На что оглядываться? На прежнюю одинокую жизнь? Какое у нее может быть будущее без любви? Состариться и уподобиться тетушке Изабо, которая по воскресеньям ходит в маленький парк для детей у церкви Сен-Медар, садится там на лавочку и принимает вид заботливой бабули, наблюдающей за внуками? Надо видеть выражение ее лица! Все дети, которые катаются на горках, бегают, пинают мячи, лепят пироги из песка – ее воображаемые внуки. Она смеется, когда смеются они, она всплескивает руками и срывается со скамейки, когда они падают, но тотчас спохватывается и снова садится, смирно сложив на коленях руки…

Зачем такая жизнь, такая старость? Зачем вообще старость? Умереть сейчас, пока на твое мертвое лицо еще можно взглянуть с сожалением.

Почему Фанни не взяла с собой какой-нибудь нож? Сейчас вскрыть себе вены, привалиться к стенке страхового агентства «Кураж» и тихо истекать кровью, вспоминая глаза Романа, губы Романа и напевая, как напевала ему:

Шум улицы отсекло от Фанни, обморочная слабость навалилась на нее, словно бы жизнь, ну да, словно не день, а сама жизнь медленно уходила от нее – медленно, как по бархату…

И вдруг как будто кто-то схватил ее за плечи и встряхнул: к дому номер три быстрым шагом приближалась женщина.

Узкие джинсы, простая бежевая куртка, темно-русые волосы небрежно причесаны, лицо усталое. Носом уткнулась в большой шарф, обмотанный вокруг шеи, руки втянуты в рукава куртки. Громко стучат по тротуару каблуки черных туфель.

Сначала Фанни, как в бреду, отметила, что у нее самой на ногах точно такие же туфли из магазина Minelli. Потом сообразила: да это же она! Та самая женщина, которую Фанни видела наверху, в комнатах для прислуги. Мать Романа, Эмма. Странно, откуда это она возвращается так рано утром?

А впрочем, какая разница. Может быть, у нее ночная работа. Не в этом сейчас дело.

Фанни ринулась через дорогу.

– Мадам! Одну минутку, мадам!

Женщина обернулась. На лице безразлично-приветливое выражение.

– Бонжур. Что вам угодно?

– Вы мать Романа? – выпалила Фанни.

Светлые глаза, кажется, серые, а может быть, и зеленые, впрочем, может статься, что и голубые, изумленно расширились.

– Да. Извините, а вы кто?

– Я… – Фанни осеклась. – Неважно. Знакомая! Роман подрабатывает в моем бистро. Le Volontaire, знаете? Это здесь, за углом. – Она неопределенно махнула рукой.

– Нет, не знаю, впервые слышу. – Холодные глаза. – Он у вас подрабатывает, вы говорите? И что, вы хотели отдать ему жалованье? Очень кстати, с деньгами у нас в последнее время туго.

Ага, хорошая подсказка.

– Я не взяла с собой, – вывернулась Фанни. – Он сам должен зайти, ему нужно расписаться за получение чека…

Она умолкла, увидев, как изменились глаза этой женщины. Да в них откровенная насмешка!

– Мадам, – голос звучит тихо, – придумайте что-нибудь поинтереснее. И, поверьте, для вас же будет лучше, если вы забудете, что мой сын когда-то у вас… подрабатывал. – Она откровенно усмехнулась. – Ему нужно думать о своем будущем, а вам… пора позаботиться о своей душе. Желаю успеха! Бон кураж!

Она нажала на кнопки кодового замка и вошла в подъезд так быстро, что ошарашенная Фанни не успела ничего сказать. Даже не успела рассмотреть, какие цифры открывают замок. Ничего не оставалось, как повернуться и медленно, едва передвигая ноги, потащиться на улицу Друо в Le Volontaire. Бармен Сикстин только что отпер двери, и таким образом Фанни стала первой посетительницей собственного бистро.

Мучительный выдался день. Не счесть, сколько раз Фанни хваталась за телефон – снова и снова набрать номер Романа, но тут же вспоминала, что его портабль остался лежать на столике в прихожей. Забыл? Или нарочно оставил, чтобы она поняла, что всякая связь между ними оборвана? Но почему так жестоко, так внезапно? Неужели он и правда с Катрин? Выходит, ему все равно, с кем спать, лишь бы платили побольше? Да, Фанни с ее велосипедом не сравниться с Катрин и ее «Ауди». Однако Катрин сверкает, пока на нее сыплются щедроты Лорана. Если Лоран ее бросит, она мигом все промотает и останется той же ободранной кошкой, какой была раньше. А у Фанни есть Le Volontaire – стабильный гарантированный доход, особенно если заниматься делом так же серьезно, как раньше, и не пялиться каждую минуту на дверь, не обшаривать взглядом зал в безумной надежде, что он пришел, тихо сел за столик и робеет подойти, ждет, когда она, наконец, его заметит…

А вдруг с ним что-нибудь случилось?

Надо было позвонить в полицию, вот что!

Да, можно себе представить этот разговор. «Я хочу заявить о пропаже молодого человека. Да, ему двадцать пять. Он ушел от меня в неизвестном направлении и не вернулся». – «А вы ему кто, мадам?» – «Я так, никто». – «Ваше имя, возраст?» И немедленно после ее ответа – короткие гудки. А там, куда она звонила, – гомерический хохот.

Понятно, она Роману никто и даже больше, чем никто. Вот если бы его мать сделала заявление о пропаже сына…

Конечно! Нужно еще раз встретиться с ней и убедить ее позвонить в полицию! Сейчас Фанни снова пойдет к этому дому и будет набирать все мыслимые комбинации цифр до тех пор, пока дверь не откроется. Тогда она поднимется наверх и объяснит этой женщине, какая опасность может угрожать Роману. Ведь если он связался с Катрин, это значит, он посягнул на собственность Лорана, а Лоран не из тех, кто…

Фанни вскочила из-за столика и замерла. В дверях стояла та женщина. Эмма!

Она обвела глазами зал, наконец, наткнулась на Фанни и замерла, затаилась. Постояла, словно в нерешительности, и торопливо направилась к ней.

– Бонжур, мадам.

– Бонжур.

Молчание.

– Это вы приходили сегодня?

– Да, я.

– Я хотела попросить прощения…

– Нет проблем, нет проблем, – торопливо сказала Фанни. – Я понимаю.

Снова молчание. Эмма явно хотела что-то сказать, но никак не решалась.

– Вы что-нибудь узнали о Романе? – спросила наконец.

Фанни задохнулась, слезы подступили к глазам. Она-то надеялась, что Эмма пришла что-нибудь сказать о Романе ей!

Покачала головой, боясь, что, если заговорит, разрыдается.

– Я ему сто раз звонила, но телефон отключен, – сдавленно выговорила Эмма.

Фанни вспомнила мобильный Романа, так и лежащий в прихожей. Он не отключен, наверное, просто батарея разрядилась.

– Я начала волноваться. Раньше он всегда звонил, предупреждал, если не придет ночевать. И вдруг пришло сообщение. Вот, смотрите. – Она достала из кармана куртки мобильник, нажала кнопку и протянула Фанни. Старый, потертый «Сименс», подержанный, конечно, купленный по дешевке. На дисплее текст: «Не волнуйся, все хорошо».

– Не волнуйся, все хорошо, – бессмысленно повторила Фанни. – А номер? С какого номера пришло сообщение?

– Номер не определился.

Такая слабость навалилась на Фанни, словно из нее разом выкачали всю кровь, всю жизнь.

Номер не определился потому, что Роман не хотел, чтобы узнали, где он находится. Не хотел, чтобы его нашли! Не хотел вернуться.

– Вы ко мне зачем пришли? – Губы еле шевелились. – Сами видите, я не знаю о нем ни– чего.

Эмма взглянула исподлобья. Нет, это просто удивительно, ни малейшего намека на сходство! Ни в глазах, ни в чертах, ни в выражении лиц. Как будто они абсолютно чужие люди. Наверное, Роман пошел в отца. Каким он был, его отец? Обладал ли этим редкостным свойством – сводить женщин с ума?

– Знаете что, – Эмма пошла в наступление, – я не верю ни одному вашему слову! Все, что я вижу, какой-то грандиозный спектакль, который вы разыгрываете непонятно зачем.

Фанни даже голову откинула назад, как если бы получила хороший удар в лицо. Она разыгрывает спектакль? Она?!

– На самом деле вы отлично знаете, где Роман, – уверенно продолжала Эмма. – Думаю, вы держите его в своей квартире. Он ведь жил у вас? Я требовала прекратить эти встречи, но он отмахивался, что все не так просто. Что не просто? Объясните мне, чем вы его удерживали около себя? Своим телом? Бросьте, не смешите меня. Мы примерно ровесницы, и я знаю, что это такое, тело немолодой женщины, особенно когда вокруг такое изобилие юной плоти, которая так и бьет парня по глазам. Так или иначе, вы его чем-то удерживали, а потом он решил порвать эту связь. И тогда вы что-то сделали, чтобы его удержать.

Она сошла с ума, эта женщина.

– С чего вы это взяли? – пробормотала совершенно ошеломленная Фанни.

– Да вот с чего! – Эмма ткнула ей в лицо мобильник. – Текст на французском языке! Если бы это писал Роман, он написал бы по-русски!

Фанни только головой покачала. Ей вдруг стало жаль эту дурочку. Бедная, ума меньше, чем у воробья. А что, если в том мобильнике, с которого отправлял сообщение Роман, просто-напросто нет опции с кириллицей? У Катрин, можно не сомневаться, мобильник круче не бывает, однако даже при такой крутизне этот шрифт – редкость. Кому он нужен во Франции? Здесь скорее понадобятся иероглифы: японцы и китайцы на каждом шагу.

И вдруг ее осенило.

– Послушайте, Эмма, вы не правы насчет меня. Но я могу предположить, где находится Роман. Я почти уверена, что он там. Но ему только кажется, что все хорошо… На самом деле он может попасть в страшную историю! Сейчас мне говорить неудобно. Можно, я к вам зайду после работы? Мне есть что вам сказать.

– Заходите.

– Только скажите код от входной двери, – вспомнила Фанни.

– 1469.

Фанни схватила ручку, написала на визитке несколько цифр.

– Это номер моего портабля. Если что-то будет от Романа – звоните. Я пробуду здесь весь день. А теперь, ради бога, уходите!

И, чувствуя, что еще мгновение, и она зарыдает, Фанни вышла на кухню.

Эмма еще постояла, глядя ей вслед и утирая слезинки, скатывающиеся с ресниц на щеки. Потом поймала на себе взгляд какого-то худощавого брюнета, рядом с которым сидела большая грязно-белая собака, резко повернулась и вышла.

Она помедлила за дверью, словно не могла решить, куда ей идти: назад по улице Друо, вперед по Фобур-Монмартр или повернуть налево, по рю Лафайет. Наконец она все же пошла назад, на Друо, однако не свернула на углу Прованс к дому номер три, а направилась прямо, мимо аукциона Друо и многочисленных витрин с антиквариатом, к бульварам. Раз или два она оглянулась, повинуясь какой-то безотчетной тревоге, но ничего подозрительного не заметила. И все же она приостановилась, достала телефон и набрала номер, который значился на визитке Le Volontaire. Нет, не тот, что приписала Фанни, а именно телефон бистро.

– Алло? – почти сразу послышался встревоженный голос Фанни. – Это бистро Le Volontaire, вас слушают. Говорите, пожалуйста.

Эмма усмехнулась, удовлетворенно кивнула, выключила мобильник, сунула его в карман и двинулась вперед, уже не оглядываясь.

Она дошла до станции метро «Ришелье-Друо», той, что между бульварами Осман и Монмартр, но не остановилась, а направилась дальше, через бульвары Пуссоньер, Бон-Нувель, Сен-Дени и Сен-Мартин до площади Республики. Респектабельные кварталы остались позади, мелькнули даже витрины секс-шопа и игорного клуба, хотя подобные заведения, насколько Эмма помнила, сосредоточены ближе к пляс Пигаль, в районе бульваров Клиши и Рошешар. Пляс Репюблик с огромной пугающей статуей Марианны казалась какой-то клоакой: машины летят, пешеходы снуют, несколько станций метро, множество бистро, кафе, магазинов…

Наконец Эмма перешла площадь и двинулась по бульвару Вольтера. Этот райончик выглядел пригляднее. Впереди открывались длинные скверы, за которыми уже поблескивала золоченая легконогая статуя на самом верху колонны Бастилии.

На углу улицы с неблагозвучным названием Оберкамф Эмма свернула к красно-белому нарядному дому с непременными жардиньерками, из которых торчали горшки с цикламенами – эти волшебные цветы предпочитали теплу откровенный холод, не пугались даже снега. Скоро их время выйдет, и на смену им хозяйки выставят горшки с красной геранью.

У этого дома Эмма чуть замешкалась, доставая ключ от электронного замка, и вдруг…

– Надо же, какая приятная неожиданность! – раздался за ее спиной мужской голос. – Оказывается, мы с вами почти соседи?

Эмма обернулась.

Перед ней стоял молодой, лет тридцати, мужчина с небрежно падавшими на лоб волосами, с лицом изможденным и испитым. Какие красивые у него глаза… И какие острые, цепкие!

Эмма сунула руки в карманы и стиснула кулаки. У нее вдруг пересохло во рту.

– Вы меня не узнаете? – Молодой человек улыбался как ни в чем не бывало.

Большая грязно-белая собака отошла от угла дома, где знакомилась с автографами своих родичей, и плюхнулась на мостовую у его ног. Хвост приподнялся, ударил об асфальт раз и другой. Карие глаза пса приветливо смотрели на Эмму.

– Конечно, – с усилием сказала Эмма, – я видела вас сегодня в Le Volontaire. Всего доброго.

Она снова повернулась было к двери, но молодой человек не унимался:

– А вы, оказывается, любите дальние прогулки. Мы с Шьен даже притомились, следуя за вами.

Эмма глянула исподлобья.

– И какого черта вы за мной следовали?

– Я же сказал, что здесь живу. – Он с невинным видом вскинул брови. – А вот вы что здесь делаете, госпожа моя? Насколько я понимаю, ваше обиталище – комнатка для прислуги на рю де Прованс, дом три.

– А вам какое дело, где я живу, мсье? – грубо спросила Эмма, еще надеясь, что он обидится и уйдет, оставит ее в покое.

– Мсье? – удивился он. – Вы забыли, что меня зовут Арман? Я называл вам свое имя, помните? Вы тогда были в черном костюме, и прическа… – он усмехнулся, – прическа у вас была не то что сегодня. Но я еще тогда говорил, что ваш подлинный стиль совершенно другой. Помните?

Взгляд ее был полон ярости.

Конечно, она помнила.

Помнила, черт бы его побрал.