© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

 

Давным-давно в некотором царстве, в некотором государстве, которое занимало одну шестую часть земли и называлось СССР, жили-были три девицы-красавицы, душеньки-подруженьки. Старшая из них звалась Шурочкой, средняя – Мурочкой, ну а младшая, как водится, Алёнушкой.

Жили они, поживали, добра по мере сил своих наживали, замуж выходили, деток рожали и работали редакторами в книжном издательстве.

Впрочем, место их службы особого значения для нашей истории не имеет. Наши героини вполне могли быть врачами краевой больницы или, там, чертёжницами института Гражданпроект. Или вообще невесть кем! Главное, что они были женщинами, а значит, очень любили день 8 Марта.

Международный женский день.

В те блаженные времена, о которых идет речь, весь советский народ был совершенно искренне убежден, что 8 Марта – это и в самом деле Международный женский день, то есть всё прогрессивное человечество (не только в нашей стране, но и в Европе, Азии, обеих Америках и, очень возможно, даже в Африке и Австралии!) дружно не ходит на работу, осыпает женщин цветами, наедается до неподвижности, напивается до умопомрачения, а потом веселится в меру своёй изобретательности и, конечно, испорченности.

Наши девицы-красавицы жили в чудесном городе Хабаровске, что стоит на берегу великого Амура-батюшки. А там с весенними цветами была в описываемое время большая напряжёнка, и если наших героинь и прочих тамошних особ женского пола чем-нибудь и осыпали, то лишь баснословно дорогими свежеморожеными тюльпанчиками и мимозой в аналогичном состоянии. В Хабаровске 8 Марта – ещё реальная зима, и дары флоры попадали туда из южных республик СССР морожеными, как мороженое. Иными они быть и не могли после восьми-десяти часов полета в грузовом отсеке Ил-62. В небесах и так-то холодней, чем на земле, а уж в марте месяце и подавно! Но даже и этот убогий товар расхватывался в драку и не всякой женщине доставался.

Да господь с ними, с осыпанием цветами, размышляли наши подруги! Нет и не надо, переживём, мы и так знаем, что наши мужчины нас крепко любят. А вот что касается невозможности возвеселить душу и обогреть тело из-за отсутствия горячительных напитков… это пережить было бы проблематично!

Беда в том, что во времена, о которых идёт речь, настала, выражаясь поэтическим языком, «глухая пора листопада». На шестой части земного шара вдруг запретили употребление алкоголя. Не то чтобы прямо вот так ввели сухой закон – по счастью, нет! Однако распитие спиртного сделалось чем-то вроде смертного греха, наказание за который грядёт не в каком-то там гипотетическом аду, а на ближайшем партийном собрании. Причём наказание могло быть очень серьёзным, вплоть до ужаснейшего «Партбилет на стол!».

Сначала народонаселение здорово-таки струхнуло. Вырубка элитных виноградников, закрытие заводов шампанских и разных прочих вин, безалкогольные свадьбы, а также поминки, вылавливание в подворотнях тех, кто по привычке соображал на троих, несусветные очереди около магазинов в ожидании начала продажи несчастной «бутылки в одни руки», массовое тиражирование брошюр и даже книг, в которых разъяснялось, что алкоголь – зло, порождённое мировым империализмом, и даже кефир – алкогольный напиток, а потому и его надо запретить, невероятный скачок самогоноварения, повышенный спрос на резиновые перчатки, которые надевали на горлышко большущих стеклянных бутылей, где бродило домашнее вино… Когда газы, выделяющиеся при брожении, надували перчатку, она начинала покачиваться при малейшем движении воздуха, словно приветствуя хозяев. Это издевательское покачивание называлось «привет Горбачеву!» – по имени главного антиалкогольного творца и борца.

Но время шло, и в течение года жители этой многотерпеливой страны так или иначе приспособились к ситуации. В конце концов, невозможно же забрать партбилеты у ВСЕХ! Ну, поменьше стало междусобойчиков (эта штука в новейшие времена называется корпоративами), ну, обезлюдели кафе, рестораны и уютные подворотни – зато гораздо чаще тесные дружеские компании собирались по домам и там замечательно пировали, запивая винегреты, салаты оливье, мясо по-французски и картошечку с селёдочкой раздобытым всеми правдами и неправдами спиртным.

Едва отгуляв Новый год, начинали копить бое-запас к 23 февраля, Дню Советской Армии и Военно-Морского Флота, ну а потом, с удвоенной энергией, – к 8 Марта, особо любимому празднику, ибо в этот день всем, независимо от половой принадлежности, полагался выходной.

И вот в сей замечательный день собрались Шурочка, Мурочка и Алёнушка, а также их мужья и дети дома у Алёнушки и её супруга Василия Долгополова. Девицы-красавицы налепили нечеловеческое количество пельменей, наготовили салатов, а Долгополов, бывший собкором одной центральной газеты, не только забил недра холодильника винами и водками, полученными по собкоровскому пайку, но и держал в морозилке сига для талы.

Тала – это, по-русски сказать, строганина из сырой мороженой рыбы с луком, перцем и солью. Еда на Дальнем Востоке более чем популярная! Делается тала далеко не из всякой рыбы, например из щуки – боже упаси, если не хочешь гельминтами разжиться. Сиг же – рыба чистая, никакой падали не ест, а потому для талы подходит исключительно!

Стол был красивенько накрыт («Сущая икебана!» – умиленно выразилась Шурочка, бывшая неравнодушной ко всему японскому), Долгополов достал из морозилки окаменелого сига, постучал им о стол – по привычке завзятого пиволюба – и крикнул:

– Через десять минут садимся за стол!

А девицы наши в это время упоённо наряжались. Честно говоря, они были убеждены, что Международный женский день следует отмечать не в кругу семьи, а в дружеском женском обществе, экстравагантно и романтично. Но куда денешься от объективной реальности?! Не сбежишь ведь от чад и домочадцев, из дому ведь их не выгонишь? Поэтому подруги решили совместить объективную реальность с романтикой, нарядившись самым причудливым образом. Кто сказал, что маскарады возможны только на Новый год? 8 Марта в этом смысле ничуть не хуже, а даже лучше!

Причём, чтобы подчеркнуть свою неразлучную дружбу, девицы задумали изобразить одно существо: однотелое, но трёхглавое.

То есть Змея Горыныча – вернее, Змею Горыновну.

Сначала хотели просто окутаться единым пёстрым ситцевым отрезом, который отыскался у Алёнушки. Но Шурочка воспротивилась:

– Только ситчика мало. Надо больше сходства! У Змея Горыныча головы одинаковые, а мы ведь друг на дружку совсем не похожи!

Да и в самом деле: у черноглазой Шурочки гладкие чёрные пряди так и обливали голову, Мурочка обладала большими карими очами и непокорной каштановой гривой, а Алёнушка отличалась буйно-кудрявыми русыми волосами и хорошенькими серыми глазками.

– Что ж нам, наголо побриться, что ли? – хихикнула Мурочка.

– Наголо побриться и закрыть глаза, – немедленно добавила Алёнушка, которая сама на придумки была слаба, зато всякую удачную мысль ловила на лету.

– Наголо побриться и закрыть глаза… навеки! – довела до абсурда эту идею Шурочка, вообще бывшая склонной к сюрреализму… и вдруг воскликнула: – Противогазы! Нам нужны противогазы!

И в самом деле: ну что делает людей более обезличенными и одинаковыми, чем противогаз? Вдобавок, у змей головы гладкие, это всем известно! Лысые, не побоимся этого слова! А противогаз нивелирует даже буйные Алёнушкины кудри.

Неведомо какими путями, но противогазы были добыты. Впрочем, в те времена, когда существовало такое понятие, как ГО, то есть Гражданская оборона, это не было столь неразрешимой задачей, как, например, теперь.

Ну и, короче говоря и говоря короче, Долгополов начал строгать талу, а девицы, быстренько опрокинув по рюмашке для пущего веселья, принялись одеваться и краситься. Суть маскарада состояла в том, чтобы заставить мужей угадать, которая змеиная голова чьей жене принадлежит, а потом сбросить маскировочный ситчик, противогазы – и предстать во всей своёй неземной красе. А потом спеть любимую песню наших подруг про то, как мохнатый шмель да на душистый хмель…

В самый разгар приготовлений раздался звонок в дверь.

Алёнушка, хозяйка дома, и бровью не повела, продолжая сосредоточенно поплевывать в коробочку с ленинградской тушью и возить в ней щёточкой, перенося полученную грязь на ресницы. Ну да, в те времена красились именно таким забавным образом!

У Долгополова руки были в рыбе. В результате дверь открыла Марина, Алёнушкина дочка. И она же объявила, входя в комнату, где шло превращение красавиц в Змея Горыныча:

– Тётя Надя пришла!

А следом протиснулась величественная фигура с рубенсовскими формами и хитрыми жёлтыми глазами.

Противогазы, ленинградская тушь и прочие аксессуары посыпались у девиц из рук…

Незваный гость, как известно, хуже татарина, но сейчас они предпочли бы общнуться даже с ханом Мамаем, чем с Наденькой Григорьевой. Она работала в том же издательстве, где и девушки-подружки, и даже порой бывала принимаема в их компанию, потому что обладала заводным весёлым нравом и тем нагловатым, развязным и словоблудным обаянием, которое неотразимо действует на всякую интеллигентскую публику вроде наших героинь. Однако недавно в издательстве приключился конфликт между руководством и трудовым коллективом. Наденька, как человек практический, перешла на сторону руководства, а три наши идеалистки – на сторону коллектива. Отношения, конечно, натянулись… даже обострились… и достигли пика напряжённости вчера, на издательском междусобойчике, где Наденька сидела за столиком директора и обоих главных редакторов (художественной редакции и общественно-политической), строила им глазки и всячески манкировала бывшей дружбой с опальными редакторшами. И вот вам, пожалуйста…

– Картина Репина «Не ждали», – пробормотала любительница изобразительного искусства Алёнушка, совершенно не представляя, что теперь делать и как быть.

– Григорьев мой напился, – сообщила Наденька, и её жёлтые глаза заволокло слезами. – В дымину! Дочку я ещё вчера к матушке отправила, думала, попразднуем вдвоём с родным муженьком… Нет, устроил он мне праздничек! А так хочется, девчонки, простых житейских радостей! Давайте зароем топор войны, договорились? Я там бутылёк шампанского принесла! Пустим по кругу трубку мира, в данном контексте – бокал, а?

Девицы растерялись. А Наденька, словно не замечая воцарившегося напряжения, бросилась к противогазам, принялась их раскручивать и снова завинчивать, прикладывала к своим весьма выдающимся выпуклостям ситчик, хохотала, выпытывала, что за штуку придумали подруги, и наконец постигнув её суть, брякнула со свойственной ей бесцеремонностью:

– И вы что, намерены эту гадость на себя напялить? Но ведь причёски помнёте!

Наверное, Шурочка, склонная сглаживать все и всяческие углы, и Мурочка, добрейшее и милейшее существо, исповедующая философию непротивления злу насилием, смогли бы ответить Наденьке мягко и тактично. Тем более помня про дефицитнейшее шампанское, которого не выдали даже собкорам центральных газет!

Однако злопамятная Алёнушка не могла вот так сразу простить Наденьке недавней конфронтации и решила ей отомстить. Слабенько, по-женски… но отомстить. Так что можно считать, что вина за всё то, что случится позднее, целиком лежит на её совести.

– Знаешь, Наденька, нашим волосам ничего не грозит! – весомо, грубо, зримо ляпнула она, делая упор на слово нашим, и насмешливо поглядела на Наденькину голову.

И в самом деле! Ни гладкие, словно текучая смола, Шурочкины, ни кудрявые и пружинистые Мурочкины и Алёнушкины волосы не смогли бы испортить никакие противогазы, шапки, платки, а также ночи любви. Это Наденьке приходилось тратить литры лака, чтобы сохранить на своёй голове хотя бы видимость причёски!

Наденька намёк поняла и сложила губки обиженной куриной гузкой.

– Ты лучше помоги там Долгополову с талой, – решительно продолжала Алёнушка. – А то мужчинам за столом одиноко. А мы буквально минут через пять…

Наденька разлепила гузку для того, чтобы сделать милую улыбку, и вышла из комнаты. А девицы принялись за прерванный макияж.

И ведь никто не заметил мстительного проблеска в жёлтых Наденькиных глазах…

Пятью минутами, само собой, дело не ограничилось, потому что всё стало валиться из рук. Не-званая гостья словно сглазила наших девушек, и затея со Змеёй Горыновной стала казаться не столь феерической и даже местами где-то дурацкой. Об этом подумала каждая, но каждая промолчала, не желая портить подружкам удовольствие.

Наконец Алёнушка сообразила, как наладить разладившееся. Она прокралась в коридор, где в закутке стояли трёхлитровые бутыли с надетыми на них «приветами Горбачеву». Это было самодельное вино, произведённое Долгополовым чёрт знает из чего и гордо поименованное им долгополовкой. Алёнушка же презрительно прозвала его самогоновкой и в обычное время интеллигентно воротила от него свой курносый носик, а уж чтобы подать гостям – об этом и речи быть не могло! Однако сейчас следовало срочно взбодриться, причём тайно от мужчин…

Алёнушка присмотрелась к бутылям, выбирая ту, где содержимое было посветлей, и обнаружила, что их не пять, как было раньше, а четыре.

«Неужто Долгополов квасит по ночам, как Васисуалий Лоханкин?» – обеспокоилась она и решила на досуге разобраться с мужем, а пока вытряхнула из хрустальной вазы искусственные розы, проворно нацедила туда долгополовки и принесла подружкам.

Сладковатая долгополовка оказалась не такой уж гадостью, как можно было ожидать, но, видать, малость перебродила, а потому очень хорошо била по мозгам. Потребовалось совсем немножко, чтобы наши подруженьки захорошели, возвеселились и начисто забыли про Мамая-Наденьку.

Однако забыли они также и о времени, так что прошло гораздо больше пяти и даже десяти минут, прежде чем они напялили противогазы, окутались ситчиком и двинулись в гостиную.

От алкогольных паров стекла противогазов, конечно, мигом запотели, поэтому девицы практически не видели, куда идут, натыкались на углы и мебель, спотыкались, чуть не падали, но это их только ещё пуще веселило. Было ужасно жарко и нечем дышать, но все три головы Змеи Горыновны радостно терпели временные невзгоды. Практически покатываясь со смеху, они добрели наконец до гостиной, вошли и замерли в живописной позе, ожидая вопля восторга.

Однако вопля слышно не было.

Девушки напрягли зрение и кое-как, сквозь запотевшие противогазные стёкла, узрели потрясающую картину.

Среди интеллигентных бутылок с вином и водкой нагло возвышалась пустая трёхлитровая бутылища, от которой отчаянно несло долгополовкой. «Так вот куда она пропала!» – сообразила Алёнушка и решила нынче же вечером расправиться с мужем, который осмелился выставить на стол свою вульгарную самогоновку.

И мало того, что выставил! Он ещё и предложил её гостям в сочетании с водкой!

Результат этого поистине убойного сочетания был налицо.

От былой икебаны не осталось и следа. Красивенько нарезанные и разложенные сыр, колбаса, буженина, копчёная кета, изящные бутербродики с икрой, ломтики апельсинов, салаты-винегреты – всё это было в беспорядке раскидано по тарелкам, а в основном прямо по столу.

Шурочкин Василий, носивший прозвище Василий-второй (первым по старшинству считался Долгополов), и Мурочкин Мишаня клевали носами над своими тарелками, похоже, с трудом сдерживаясь, чтобы не рухнуть туда.

Долгополов бестолково тыкал вилкой в какой-то супчик, отчаянно воняющий рыбой и луком. Алёнушка сначала озадачилась: зачем муж налил суп в плоское блюдо, почему ест его вилкой и откуда вообще в их доме взялся рыбный суп, и только потом сообразила, что это бывшая тала, совершенно уже растаявшая и непригодная к употреблению.

Предоставленные самим себе дети добрались до конфет-зефиров-пирожных и вовсю портили аппетит, и только Игорёшка, младшенький сынок Шурочки, жалобно просил пельменей. А над всем этим безобразием царила Наденька, знай подливавшая мужчинам.

– Вы кто? – спросил грозным голосом пьяненький Долгополов, с усилием собирая к переносице расползающиеся глаза и пытаясь сфокусировать их на Змее Горыновне. – Вас не приглашали!

– Сейчас узнаешь, кто мы! – пробурчала Алёнушка невнятно, тотчас задохнулась и сдёрнула опостылевший противогаз.

Шурочка с Мурочкой тоже сорвали, выражаясь фигурально, маски и сердито воззрились на своих супругов.

Те разлепили пьяные очи и посмотрели на своих супруг.

– Во набрались девчонки! – простонал Василий-второй, осуждающе глядя на головы бывшей Змеи.

– Позорище! – подхватил Долгополов, а тактичный Мишаня только тихонько хихикнул и покачал головой.

– Да вы на себя посмотрите! – в один голос завопили оскорблённые подруги.

– Нет, это вы на себя посмотрите! – закатилась Наденька. – Вы только посмотри-и-ите!

Подруги мигом сделали синхронный поворот направо и в большом стенном зеркале увидели свои лица… даже не сразу поняв, кому которое принадлежит.

Все были одинаково покрыты разноцветными пятнами расплывшейся от пота косметики. Волосы – и гладкие, и кудрявые – стояли решительным дыбом. Противогазы сделали-таки своё чёрное дело!

Да уж, сюрприз удался на славу…

Ну что было теперь делать? Тащиться в ванную и зализывать там раны, нанесённые самолюбию, в смысле – умываться?

Как бы не так! Всем известно, что оборона – лучший способ наступления.

То есть, конечно, наоборот, но от перемены мест слагаемых сумма не меняется.

– Ты зачем свою поганую самогоновку на стол выставил?! – бросилась в бой Алёнушка.

– Это не я, – отчаянно завертел головой испуганный супруг. – Это Наденька. Желание дамы – закон.

Девицы возмущённо обернулись к Наденьке, а та вызывающе пропела:

И захохотала.

Подруги переглянулись, мигом поняв злодейский замысел мстительной Наденьки. Мало того, что она предательски перешла на сторону администрации; мало того, что притащилась в гости незваная; мало того, что испортила головам Змеи Горыновны настроение, практически вынудив их выпить – и забыть о времени; мало того, что споила мужчин и испортила праздник – она ещё и без них пела их любимую песню!

Да уж, хан Мамай по сравнению с Наденькой был просто мальчиком из церковного хора…

– Ну ладно, девчонки, – сказала Наденька, выбираясь из-за стола и направляясь в прихожую. – Пельменей я ждать не буду. Меня ещё Эммочка в гости ждёт… вот тут шампанское и пригодится!

Эммочкой звали ещё одну верную администрации редакторшу. А шампанское… на столе обещанного Наденькой шампанского не было. Значит, она утащит к Эммочке именно ту бутылку, с помощью которой втерлась в доверие к Шурочке, Мурочке и Алёнушке?!

И всем троим вдруг до дрожи захотелось выпить шампанского. Советского! Сладкого! Шибающего в нос, как газировка! Лучшего на свете!

Они не пили шампанского с самого Нового года!

И теперь Наденька его унесёт?!

Подружайки дружно рванулись к обманщице, Наденька приняла боевую стойку… однако в это мгновение послышался треск разбившейся посуды, и три девицы испуганно обернулись к столу.

Головы их супругов лежали в тарелках. Сами обладатели голов спали крепким пьяным праздничным сном. Волосы Василия-второго и Мишани были живописно обрамлены салатами-винегретами, но особенно сюрреалистично смотрелась голова Долгополова – в кольцах лука и ломтиках тряпично-мягкого сига.

– Картина Верещагина «Апофеоз войны», – мрачно изрекла Алёнушка, знаток изобразительного искусства.

– Очень похоже на Змея Горыныча после не-удачного боя, – прокомментировала Мурочка.

– Таясь, проходит Саломея с моей кровавой головой, – ехидно добавила Шурочка, страстно любившая Блока.

И три подруги, которые славились чувством юмора, помогавшим им преодолевать всё и всяческие житейские трудности, громко захохотали.

– Кстати, а где эта пакость Наденька? – наконец спохватились они, отсмеявшись, и бросились в прихожую, но там было, конечно же, пусто.

Выскочили в кухню, выходящую окнами во двор, и увидели вышеназванную пакость, которая проскочила в арку и скрылась с глаз.

Ну что? Пришлось смириться с реальностью: вынимать из тарелок мужей, приводить их и стол в приличное состояние, варить пельмени, кормить детей – и вообще, настало время самим поесть и выпить. Однако не пилось, не елось и не пелось. Праздничный день тянулся уныло, как самые будние будни. Всё-таки Наденька совершила своё чёрное дело!

И вот настал вечер. Проспавшиеся мужья отправились искупать вину мытьём посуды. Дети сели перед видеомагнитофоном – смотреть фильм «Три мушкетёра», а девицы, которым этот фильм уже порядком осточертел, решили выйти прогуляться. Головы у всех болели: самогоновка-долгополовка аукалась!

С улицы Ленина, на которой жила Алёнушка, они спустились на Уссурийский бульвар, потом поднялись на улицу Карла Маркса, опять спустились – на бульвар Амурский, а оттуда поднялись на улицу Серышева. Хабаровск издавна называли «три горы – две дыры», именно поэтому наши подруги то спускались, то поднимались. Нечего и говорить, что всю дорогу девушки ожесточённо мыли кости Наденьке.

Наконец от этого имени взяла их уже оскомина. В это время оказались они на углу высокого и чрезвычайно уродливого здания – Института экономики, на углу улиц Серышева и Запарина.

– Между прочим, в этом здании работает мой любовник, – кокетливо сообщила Алёнушка, бывшая барышней чрезвычайно легкомысленной.

Столь же легкомысленная Шурочка одобрительно хихикнула, а Мурочка, нерушимо хранившая супружескую верность исключительно потому, что предмет её тайной любви проживал во Владивостоке и всячески Мурочкой манкировал, вздохнула не без зависти.

– И кто он? – спросила любопытная Шурочка.

Алёнушка так повела бровью, что подруги мигом догадались: речь в данной ситуации может идти только о самом Чибисове, красивом и вполне ещё молодом директоре этого института.

– Ну, Алёнушка, экого бобра ты убила! – восхищённо воскликнула Шурочка.

– Вернее, шмеля прихлопнула, – уточнила Мурочка.

Алёнушка и Шурочка мгновение молчали, а потом принялись хохотать. Дело в том, что Чибисов внешне весьма и весьма напоминал Никиту Михалкова в роли Сергея Сергеевича Паратова, «блестящего барина, из судохозяев, лет за тридцать», по характеристике драматурга Островского. Правда, костюмы у Чибисова были попроще, да и ростиком он не больно-то вышел, однако томные карие очи и общая вальяжность вполне совпадали. Поэтому сравнение Чибисова с «мохнатым шмелем» показалось подружкам необычайно точным и потрясающе забавным.

– Мохнатый шмель! – заливалась Алёнушка. – Ой, не могу!

– На душистый хмель! – покатывалась Мурочка. – Это ты, Алёнушка, душистый хмель! Ой, не могу!

– Душистый шмель на мохнатый хмель! – перефразировала острословица Шурочка, и девушки вообще начали тихо помирать от смеха.

Ах, как же исправилось у них настроение! Какой чепухой показались все неудачи и провалы истекающего дня! Ну не понравилась мужьям Змея Горыновна – да и ладно, зато они сами вдоволь нахохотались и нарадовались своёй изобретательности. Ну пришлось потом смывать тщательно наложенную боевую раскраску – ну и тоже ничего страшного, ведь участь всякого макияжа быть рано или поздно смытым. Ну испоганил Долгополов талу – да и пусть, зато каковы удались пельмени! На самом деле этот день был совершенно даже не плох. Единственное, чего не удалось подругам, это спеть любимую песню… Так почему не сделать это прямо сейчас?!

И три девицы-красавицы, душеньки-подруженьки, жёны ответственных мужей и матери почтенных семейств, редакторши Хабаровского книжного издательства слаженным хором затянули:

Ну и так далее – про цыганскую дочь, и ночь, и родство бродяжьей души.

Допев первый куплет, они приостановились – набрать воздуха в легкие и завести второй, как вдруг суровый мужской голос грянул над ними, подобно грому с ясного неба:

– Ну что, гражданки?

Девицы замерли с открытыми ртами, повернулись на сей трубный звук – и узрели пару хмурых охранников правопорядка в серой форме и серых ушанках.

Да уж… такая «глухая пора листопада» царила в те времена, что даже в праздник – в Международный и, между прочим, женский день 8 Марта!!! – три дамочки не могли себе позволить появиться на улице в нетрезвом состоянии (а оно было-таки нетрезвым!) да ещё поющими, не рискуя нарваться на неприятности. И они могли оказаться очень весомыми!

Буйное воображение наших подружаек мигом нарисовало картину вселенского позорища. Вот их запихивают в невзрачный «газик», помигивающий синими опасными огоньками, вот везут в самый конец улицы Карла Маркса, где около городского кладбища находится вытрезвитель. Хотя нет, там вытрезвитель Центрального района, а их же «повязали» в Кировском. Значит, поволокут куда-нибудь на Спиртзавод (что весьма символично!) или вообще на Базу КАФ. Вот их ведут в «помывочную» под ледяной душ вместе с самыми незамысловатыми опойками, синявками и бичихами, а потом укладывают на койки – проспаться. Короче, классическая пьеса Шукшина «А поутру они проснулись»… Конечно, Долгополов как собкор центральной прессы выручил бы жену и её подруг на счёт «раз», но ведь ему ещё надо о случившемся сообщить! А разве дадут им позвонить? Ничего подобного. Но обязательно сообщат на работу: туда придут квитанции об оплате услуг медвытрезвителя – и что тогда бу-удет… С издательством придется проститься, это факт. Интересно, дадут хоть заявление по собственному написать или уволят по статье?

Да уж, зловредный главред подберёт им самую, конечно, «расстрельную статью»!

Девушки замерли, прижавшись друг к дружке, в ужасе переводя глаза то на блюстителей порядка, то на гостеприимно приоткрытую дверцу «газика», как вдруг раздался новый голос – на сей раз женский и необычайно жизнерадостный:

– Привет, Николаша! Ты чего к девушкам на улице пристаешь?

И с этими словами в круг света, выхваченный из темноты фарами милицейского «газика», вступила… Наденька Григорьева.

– Привет, соседка! – радостно воскликнул один из милиционеров, мигом меняя казённое и где-то даже карающее выражение своёй физиономии на самое что ни на есть добросердечное. – С праздничком тебя!

– И тебя также! – захохотала Наденька, лобызаясь с ним троекратно и дружески кивая напарнику. – А подружкам моим чего праздник портишь?

– Да кто портит, кто портит? – заохал и заахал Николаша. – Мы едем, видим… то есть слышим: гражданки поют, ну и остановились, чтобы послушать. Это ж моя любимая песня!

– И всё?! – сурово спросила Наденька.

– Всё! – испуганно приложил руку к груди Николаша. – Клянусь!

– Ну тогда ладно, – милостиво кивнула Наденька. – Тогда можете продолжать дежурство, товарищи милиционеры!

Патрульные взяли под козырёк, погрузились в «газик» и отчалили, мигнув на прощание опасными синими огоньками.

– Листья дуба падают с ясеня… – простонала Шурочка и закончила фразу общеизвестной, хотя и непереводимой игрой слов.

Мурочка и Алёнушка ошеломлённо молчали.

– Девчонки, – сказала Наденька, поворачиваясь к ним с той подавляющей нагловатой искренностью, которая составляла главную силу её многопудового обаяния. – Вы меня простите. Я, конечно, редкая сволочь, но я вас люблю, честно! Я не хотела вам праздник портить, всё это исключительно от зависти. Ваши мужики вас так любят, а меня… а я… любовник мой на дежурстве, а муж напился и спит целый день. Ну вот я и… Простите, а?! И вообще, знаете… давайте выпьем втихую, а? Вон там, за колоннами Института экономики. Там нас видно не будет. Надо же шампанское оприходовать!

И Наденька вынула из-под пальто увесистую зелёную бутылку.

Девицы уставились на неё, не веря своим глазам.

– Погоди, так ты ж к Эммочке… – заикнулась Мурочка, однако Наденька не дала ей договорить:

– Да ну её к… эту Эммочку! Я пришла, а её дома нет. Упёрлась куда-то. А уж так в гости зазывала, так зазывала! Вот я и брожу с этим дурацким шампанским, как дура с писаной торбой. Давайте выкурим трубку мира, в смысле выпьем? Вы меня простили, да?

Ну как не простить человека, который фактически спасает вашу общественную репутацию и предлагает вам в Международный женский день выпить шампанского?

Советского! Сладкого! Шибающего в нос, как газировка! Лучшего на свете!

Они не пили шампанского с самого Нового года!

И теперь Наденька предлагает его выпить?!

– Само собой! – закричали три наши подружки и кинулись вслед за Наденькой под спасительную сень колонн Института экономики.

Там, практически в темноте, Наденька проворно содрала с горлышка фольгу, мощной рукой выкрутила пробку, и девицы, захлебываясь и задыхаясь, давясь смехом и шампанским, отметили наконец Международный женский день именно так, как следует его отмечать: в дружеском женском обществе, экстравагантно и романтично.

Конечно, они мигом захмелели, однако остроты разума не утратили. Более того! У Алёнушки, которая втайне от всех пописывала лирические рассказы и фантастику, но всегда мечтала сделаться писательницей-детективщицей, логическое мышление даже обострилось, и она, сложив два и два, получила необходимое четыре. Однако всё же решила уточнить:

– Наденька, ты говорила, что твой любовник на дежурстве… А этот мент, Николаша, твой сосед… это он, что ли, твой любовник?!

– Ну да, – гордо заявила Наденька. – А знаете, он ведь не соврал, когда сказал, что песня, которую вы пели, у него самая любимая. Я ему её очень часто исполняю. Между нами, – добавила она, буйно хохоча, – знаете, какое у него, у моего Николаши, прозвище? Мохнатый Шмель! Мохнатый Шмель, вы представляете?!

Три девицы-красавицы, душеньки-подруженьки переглянулись, кивнули – и присоединились к Наденькиному заливистому хохоту. Ну а потом они всё же допели эту чудесную песню – допели дружным хором, совершенно не боясь синих блуждающих огоньков!

И пошли по домам.

Праздник кончился!