© Арсеньева Е., 2015

© ООО «Медиа Фильм Интернешнл», сценарий, кадры из сериала, 2014 год

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

* * *

 

Часть первая

О том, что счастье – штука эфемерная, непрочная и непостоянная, известно вроде бы каждому и всякому. Однако этот каждый и всякий почему-то уверен, что именно его счастье окажется прочным и постоянным. Будет длиться вечно! До скончания времен! И он очень удивляется, когда однажды прочное здание его житейского и семейного благополучия, возведенное им с таким трудом и периодически тщательно ремонтируемое, не просто идет трещинами, а разваливается на мелкие кусочки, погребая под собой доверчиво расслабившегося простака.

Родион Камышев оказался одним из таких простаков…

С тех пор как он привез из роддома Лилю и Аришку, прошло пять лет. Его старшая дочь Катя, превратившаяся в сверх меры расфранченную красотку, не утратившую природной наглости и бесстыдно пользовавшуюся тем, что ее отец стал председателем ветровского горисполкома, училась на факультете иностранных языков в местном университете. Его средняя дочь Кира, своевольная и романтичная, заканчивала школу. Младшая – Аришка – была застенчивым тощеньким очкариком, предметом добродушных насмешек старших сестер и истинной отрадой отца и матери. Никто, кроме самого Родиона, Лили и Таисии Александровны Шульгиной, ее матери, не знал о тайне Аришкиного рождения, и тайна эта оберегалась так тщательно, что казалась забытой всеми давно и прочно.

Аришку Родион любил истово и самозабвенно. Когда росла Катя, он служил в армии, потом учился. С Кирой видеться ему было запрещено долгие годы. А детство Аришки, переполненное теми повседневными трогательными хлопотами, которые и заставляют любящих родителей спустя годы вспоминать даже болезни, даже грязные пеленки, даже ошалелые капризы своих чад с умилением и восторгом, прошло на его глазах, на его руках и под его присмотром. Родион любил Аришку… Однако даже самому себе он бы не признался в том, что и в этой чистой родительской любви он пытался одержать победу над истинным отцом Аришки, – так же как, еженощно предаваясь любви с женой, он пытался восторжествовать над человеком, который едва не увел от него Лилю.

Ну что же, он добился своего! Жена была с ним ласковой и страстной, совершенно как в первые месяцы их любовной истории; Камышевы казались поистине счастливой семейной парой – и где было Родиону знать, что в то самое ничем не примечательное, милое и обыденное утро, когда он кормил Аришку ненавидимой ею манной кашей и приговаривал: «За маму, за папу!» – что в это самое утро Сергей Морозов входил в лондонскую квартиру Германа Арефьева… и это означало начало крушения семейного счастья Родиона Камышева.

Сергей за это время сделался довольно известным и преуспевающим писателем. Он был приглашен в «Литературную газету» на должность спецкора и получил возможность ездить за границу. Он стал одним из тех немногих советских беллетристов, чья проза оказалась востребована и в Европе. Конечно, прежде всего его книги переводили в странах социалистического лагеря, но вот вдруг поступило предложение издаться в Великобритании. Это было особой ступенькой признания. Сергей не водил дружбы с диссидентами, не поливал грязью свою страну ни публично, ни в кулуарах, его проза была насквозь патриотична – однако именно это, возможно, и привлекло известного лондонского издателя Ивана Ростопчина, который искренне интересовался современной Россией, прежде всего потому, что сам происходил из семьи эмигрантов и не утратил духовной связи с родиной.

По его приглашению, а заодно и по делам редакции Сергей оказался в Лондоне, где первым делом разыскал Германа Арефьева. Когда-то они были знакомы и даже дружны: Сергей, который тогда начинал пробовать силы в драматургии, даже надеялся на протекцию Германа, чтобы поставить свою пьесу в ветровском театре, однако, узнав, что Герман – любовник Лили, в гневе порвал все отношения с ним.

Но годы многое лечат… И старая дружба восстановилась. Сергей почти уверил себя, что с его старинной любовью и ревностью покончено навсегда и он интересуется Лилей исключительно потому, что она тоже вдруг стала писать, да настолько хорошо, что несколько ее рассказов были приняты в журнале «Юность». Этот журнал Сергей прихватил с собой и в Англию – чтобы познакомить своего издателя с интересными произведениями молодых и многообещающих советских прозаиков. А между тем в журнале была опубликована фотография Лили. И даже не маленькая еле различимая фотка, как обычно водилось в литературно-художественных журналах, а фотография всей ее семьи – аж на полстраницы.

Однако до издателя журнал не дошел, потому что Сергей имел неосторожность показать его Арефьеву.

Жил Арефьев на втором этаже дома на четыре семьи, с отдельным входом для каждой. Дом выглядел очень буржуазным – и в то же время очень богемным. Впрочем, богемной была прежде всего обстановка квартиры Германа: эти кирпичные нештукатуреные стены, разномастная мебель, какой-то вызывающий, почти эпатажный неуют – и в то же время отчаянное старание свить некое гнездышко для измученной, одинокой птицы. Герман рассказал, что более или менее прилично начал жить только теперь, когда поступил работать в русскую редакцию радио Би-би-си, а до этого хватил мурцовки вволю: и уборщиком был, и посуду мыл, и чуть ли не по мусорным ящикам побирался…

Однако теперь, на взгляд Сергея, выглядел Арефьев очень неплохо, куда лучше, чем во времена жизни в Ветровске. Вроде бы даже помолодел! Постригся, приоделся, бросил свои замашки вечного портоса и донжуана в одном лице, стал сдержанней, хорошо контролировал не только свои слова, но и эмоции – однако все это вдруг рассыпалось в прах, когда он взглянул на фотографию в журнале «Юность».

Странно – Сергей был убежден, что связь его приятеля с Лилей давно забыта. Однако на стене висел портрет Лили, а Герман чуть ли не с порога спросил, известно ли Сергею что-нибудь о ней.

Сергей достал журнал, отдал Герману и налил ему русской водки, а себе – виски.

– Счастливая советская семья… – с едкой печалью проговорил Герман. – Смотрят, улыбаются. – Он прочел вслух подпись под фотографией: – «Семья Камышевых: Родион, Лиля, Кира, Ариша…» – И голос его дрогнул:

– Ариша?! Не может быть…

Обернулся:

– Серега! А в каком месяце она родилась?

– Где-то в начале лета.

– Старик… – пробормотал Арефьев, смешно загибая пальцы, словно подсчитывал что-то. – Это моя дочь!

– Ты спятил, что ли? – расхохотался Сергей.

– Нет, – блаженно улыбался Арефьев. – По срокам сходится! Лиля… когда мы жили с ней, мы договорились: если у нас родится дочка, назовем ее Аришей. А теперь смотри! – Он ткнул пальцем в фотографию: – Она же… она же на меня похожа!

Нервно вскочил:

– Камышев… отобрал у меня любимую женщину, воспитывает мою дочь… Он выгнал меня из Союза! Лишил меня работы, театра! Ненавижу! Он искалечил меня… Видишь, два пальца, они до конца не сгибаются до сих пор.

– Я, конечно, осуждаю Камышева, но… – хмуро пробормотал Сергей, которого волновал и раздражал оборот, который принял их разговор, – но у тебя был роман с его женой, ты зашел на его территорию. Прости и отпусти, у тебя другая жизнь!

Арефьев схватил его за грудки:

– Как забыть, Сережа?! Я пять лет этим живу! Забудь! Ну, Ка-мы-ше-ев…

Опустил руки и вдруг спросил:

– Письмецо перевезешь?

Сергей молча отошел к книжным полкам.

– Сдрейфил? – с издевкой спросил Герман. – Уже наложил в штаны? А тебе ничего не будет за то, что ты здесь, в гнили капитализма, виски попиваешь? Не боишься, Сережа? А может быть, ты с органами того?.. – И Герман несколько раз выразительно стукнул согнутым пальцем по столешнице.

С тех самых пор много лет назад, когда Лиля его выгнала, обвинив в том, что он доносчик, провокатор, стукач и сексот, для Сергея Морозова не было более отвратительного и невыносимого упрека!

– Ты вообще тронулся? – рявкнул он на Германа. – Уже везде КГБ мерещится! Пиши свое письмо!

– Спасибо! – хлопнул его по плечу Герман и снова уставился на снимок: – Ариша…

Сергей тяжело перевел дух. Ну и идиот же он… Какой же он идиот! Везти письмо любимой – ладно, некогда любимой! – женщине от ее любовника – ну что за дурацкая ирония судьбы!

А взять слово обратно – неловко. Да и Германа жалко в его ссыльном одиночестве… Ладно, так и быть. В конце концов, ну что такое – письмо? Какой от него может быть вред?

* * *

Лиля проснулась рано, однако Родиона рядом уже не было. На его подушке лежал букет и стояла коробочка духов.

Лиля улыбнулась. Родион всегда вставал раньше – чтобы проследить, как завтракают девочки, и самому покормить Аришку. Но сегодня ведь Восьмое марта! Наверное, все еще спят, а Родион готовит праздничный завтрак.

Еще в полудреме она размышляла, стоит ли попросить мужа ей помочь… вернее, не ей, а всему театру, в котором Лиля по-прежнему работала завлитом. Вчера Аркадий Хромов – главный режиссер – сообщил невероятную весть: труппу приглашают летом на шекспировский театральный фестиваль в Англию! Однако получить приглашение – это одно, а добиться разрешения на выезд – это другое. Начнут всех проверять до седьмого колена, искать случаи прицепиться ко всякой ерунде, чтобы не выпустить из страны, чтобы уберечь, так сказать, от тлетворного влияния Запада! Без своего человека в верхах тут не обойтись. А ведь муж Лили – председатель горисполкома. Пусть, умолял Аркадий, поможет пройти бюрократические препоны!

Сама Лиля ехать не собиралась: Аришка не вылезала из ангин и бронхитов, ее надо везти к морю, а не в Туманный Альбион. Но почему не помочь другим?

Что-то стукнуло в стекло. Почему-то вспомнилось, как давным-давно к дому снизу подходил Сережа и бросал в окно камушки, вызывая Карамельку погулять. Какой счастливой и беззаботной она тогда была, какой влюбленной! Каким простым все казалось! Как бы хотелось вернуть то блаженное время!

Лиля приподнялась, откинула тюль – и в первую минуту даже не удивилась, увидев внизу Сергея с букетом роз. Не сразу сообразила, что он явился не из ее воспоминаний, а в самом деле стоит внизу.

Замахала рукой:

– Заходи!

И тотчас спохватилась: надо скорей встать, одеться, встретить его внизу, в гостиной. Если Сергей столкнется с Родионом – не миновать неприятностей.

Она так разволновалась, что шелковый халат то и дело выскальзывал из рук, пояс никак не завязывался – и Сергей опередил ее, взбежал наверх и распахнул дверь в ее комнату. Он даже не задумался, что это может быть неудобно – ведь столько раз входил сюда запросто и даже в окошко влезал.

Лиля смущенно набросила покрывало на постель:

– Сережа…

– Здравствуй, Карамелька… – Протянул букет. – Ну, узнала?

Еще бы не узнала! Но он изменился. Взрослый, красивый, уверенный в себе мужчина, полуседой, что ему к лицу, небрежно-элегантно одет… и очень похож на того известного писателя Сергея Морозова, портреты которого Лиля не раз видела в газетах и журналах!

– Сколько же лет прошло, Сережа? – смущенно спросила она.

– Ну, если судить, глядя на тебя, то не больше месяца, – улыбнулся он. – А если на меня глянуть, вроде как целая эпоха прошла!

Сергей покосился в зеркало – и вдруг заметил на туалетном столике фотографию в рамке:

– О, Котька! Давно его не видел! Ничего о нем не знаю. Как у него дела-то?

– Он погиб еще в 76-м, – тихо ответила Лиля. – Официально считается пропавшим без вести, но известно, что его самолет разбился над… над чужой территорией. Понимаешь?

Сергей мрачно кивнул.

Чего тут непонятного? Самолет Кости совершал обычный стратегический полет. Произошла какая-то неполадка, самолет рухнул, разбился. Но никто не мог приземлиться там же и забрать Костин труп. Чужая территория! И… война. Поэтому официальная версия – пропал без вести, исполняя интернациональный долг.

– До сих пор не могу свыкнуться с этой мыслью, – продолжала Лиля.

Она глубоко вздохнула – всегда, когда речь заходила о брате, у нее перехватывало дыхание.

– Мне жаль… – пробормотал Сергей, беря Лилю за руку. – Я ничего не знал.

Он смотрел, смотрел – и постепенно в глазах его жалость и сочувствие сменялись чем-то другим…

Лиля отдернула руку:

– Не смотри так. У меня муж, семья. Вот, кстати, мои девочки.

Взяла с туалетного столика другой снимок:

– Вот это Кирочка. А это Аришка.

– Знаю, – кивнул Сергей. – Ариша… она – дочь Германа?

Лиля почувствовала, что у нее похолодели щеки:

– Что?.. Бред какой-то! С чего ты это взял?!

– Ну, он так считает, – пожал плечами Сергей. – Я был в Лондоне, в командировке. Мы с ним встретились, и он мне все рассказал. И про твоего мужа, и как Германа выгнали из Союза, как покалечили…

– Покалечили? – испугалась Лиля. – Я ничего об этом не знаю!

– Да… – Сергей достал из нагрудного кармана конверт и подал Лиле: – Вот. Это от него. Решай: хочешь – читай, хочешь – нет. Сама ведь только что сказала – муж… семья…

Лиля молча отошла к окну.

– Никогда бы не подумал, что стану посредником чьей-то любви, – угрюмо проговорил Сергей. – Особенно твоей. Черт знает что такое. Ни за что бы не передал письмо, если бы не обстоятельства. Герман там, за бугром, злой какой-то стал. Трудно ему пришлось. И голодал, и жил где попало…

Лиля смотрела в окно.

Сергей убрал конверт:

– Ладно… Что ему передать при встрече?

Лиля резко обернулась, протянула руку:

– Дай… Как он сейчас?

Сергей не успел ответить – из коридора раздался голос Родиона:

– Лиля!

Она едва успела сунуть конверт в карман, как вошел муж – в смешном переднике, веселый, беззаботный:

– Завтрак готов! – шутливо доложил он.

И осекся, увидев Сергея.

– Доброе утро! – решительно сказал тот, протягивая руку. – Сергей Морозов.

Он заметил, что Родион – суетливый, как бы даже испуганный, скандальный от неуверенности в себе, каким Сергей его запомнил в день свадьбы, – изменился. Немного раздался, посолиднел… И от него просто-таки разит сокрушительной уверенностью в своем праве быть хозяином этого дома и этой женщины!

Лицо Родиона приняло замкнутое выражение. Руки он не подал.

– Сергей Морозов? Это я помню, – проговорил холодно. – И что? Шли мимо и случайно заглянули в спальню к моей жене?

– Родь, прекрати! – смущенно воскликнула Лиля. – Сережа, ты подожди нас, пожалуйста, внизу, в гостиной. Ладно?

Сергей кивнул:

– Конечно.

Вышел. Он не собирался никого ждать внизу.

Вскоре за ним захлопнулась калитка.

«Зачем я приходил, дурак? – подумал зло. – Только сердце растревожил!»

И вдруг пожелал – ревниво, злобно, с ненавистью! – чтобы письмо Германа разбило вдребезги эту оскорбительную уверенность Родиона в своем сытом счастье!

Знай он, что желает Лиле новых бед и горестей – и каких! – он бы, наверное, взял обратно свое пожелание.

А может быть, и не взял бы…

Конечно, разразился скандал. «Я захожу, а ты полуголая, у тебя в спальне мужчина, который пожирает тебя глазами!» – неистовствовал Родион.

Лиля кое-как успокоила мужа, но конверт, который лежал в кармане халата, чудилось, прожигает ткань насквозь. Наконец она улучила момент спрятать его в карман просторного шерстяного жакета, который обычно носила дома.

Только позднее, уже днем, удалось пробраться в кабинет на первом этаже и там украдкой вскрыть конверт.

И стоило только взглянуть на эти слова, как Лиля забыла обо всем на свете: чудилось, снова зазвучал незабываемый любимый голос, который когда-то сводил ее с ума!

«Здравствуй, моя любимая Лилечка! Больше шести лет прошло, но я помню все до мелочей: твою улыбку, глаза, черточки… Все бы отдал, чтобы снова тебя обнять. Люблю тебя и нашу дочь. Как бы я хотел ее увидеть! Жаль, что это невозможно. Если захочешь меня услышать, то это вполне реально: каждый вечер на «Русском радио» после 24.00».

– После двадцати четырех ноль-ноль… – повторила Лиля почти испуганно. – На «Русском радио»!

Вообще-то было чего испугаться! Русская служба Би-би-си – это же один из «вражеских голосов»! Радиостанция, которая вещает на СССР с целью подорвать устои нашего строя, разложения наших людей! Родион иногда слушал американское радио «Свобода»: говорил, что по долгу службы ему следует быть в курсе идеологических происков врага, – однако отзывался о передачах с брезгливым пренебрежением. Впрочем, Лилю никогда это не интересовало, она вообще чуждалась политики, да и неудивительно: дочь секретаря обкома партии, жена председателя горисполкома… у нее не было поводов жаловаться на «социалистическую действительность» и искать контактов с «загнивающим Западом». Она разделяла брезгливое пренебрежение мужа, однако сейчас ей ничего так не хотелось, как немедленно включить радио и нашарить ту частоту, на которой вещает Би-би-си. И не затем, чтобы «приобщиться к истинным ценностям западной демократии», да провались они пропадом, эти ценности! Только для того, чтобы услышать незабываемый голос Германа!

Не все ли равно, о чем он будет говорить? Просто услышать его…

За дверью раздались шаги. Лиля попыталась сложить письмо, но руки тряслись, и она сунула его вместе с конвертом в папку для бумаг, которая лежала на столе. Здесь были старые документы и письма отца. Их никуда не убирали – просто из уважения к Михаилу Ивановичу, хотя жил он в основном в областном центре, в тамошней своей квартире.

Лиля выскочила за дверь, решив забрать письмо позже.

А после полуночи она снова спустилась в кабинет – украдкой – и, прижав к уху транзисторный «ВЭФ-Аккорд», ловила голос Германа, с трудом пробивающийся сквозь упорные «глушилки», порождающие скрежет и свист помех.

– На самом деле нет ни прошлого, ни будущего, – говорил ей – только ей, никому другому! – Герман. – Все происходит сейчас. В конкретную, данную минуту. И осознать это могут только смелые люди. И сегодня мне хотелось бы поговорить об одном из них – поэте Иосифе Бродском.

Лиля слышала про Бродского, но никогда не читала его стихов.

Да и зачем ей эти стихи?! Неважно, о чем говорит Герман – о стихах, о политике, главное – снова и снова слышать его обворожительный голос и вспоминать, как он сказал ей однажды:

С этих строк у них все и началось, тогда-то Лиля в Германа и влюбилась, и с тех самых пор один лишь звук его голоса способен был лишить ее рассудка. Всегда так было… и сейчас снова повторилось то же волшебство романтической чувственности, которая всегда была ее натуре ближе и дороже даже самой неистовой плотской одержимости.

Это мог дать ей только Герман. Этого она не находила у Родиона. И как же захотелось вновь испытать это слияние тел, душ и голосов, шепчущих, бормочущих друг другу любовные признания, выдуманные какими-то посторонними людьми… Только они вдвоем, вместе, тело к телу, могли это чувствовать и понимать!..

– Лиля! – внезапно раздался голос Родиона.

Проснулся! Заметил, что жены в постели нет, пошел ее искать!

Как она могла до такой степени забыться?! Потерять всякую осторожность?!

Лиля поспешно выключила приемник, отодвинула его, смахнула со щек слезы – а ведь даже не заметила, что тихо плакала…

– Что случилось? – обеспокоенный, сонный Родион в халате и тапочках на босу ногу, позевывая, вошел в кабинет. – Что ты тут делаешь?

– Нет, ничего, – пробормотала Лиля, которая настолько погрузилась в воспоминания о прошлом, что никак не могла вернуться в настоящее, в реальность.

– Ты себя плохо чувствуешь? – склонился над ней Родион.

– Да нет, тебе показалось!

Лиля резко встала, потянула мужа за руку:

– Пойдем спать.

– Нет, а мне все-таки интересно, чем же моя жена занимается ночью около радиоприемника. – Родион с усмешкой поднял транзистор. – Неужели сама Лилия Камышева, дочь несгибаемого партийца Михаила Говорова, слушает «вражеский голос»?

Он включила приемник, и немедленно раздался – боже, ну почему Лиля была такой дурой и не сбила настройку?! – голос:

– Боритесь! Любите! Как всегда, в это время с вами был Герман Арефьев. Русская служба Би-би-си из Лондона.

Вот уж воистину – вражеский голос!

– Опять Герман Арефьев? – потрясенно выдохнул Родион. – Лиля, скажи, что все это дурной сон?! Что мне показалось?!

Издевательски завывали «глушилки»… Словно смеялись над его горем.

– Нет, это в самом деле был Герман, – тихо, но твердо сказала Лиля.

– Я готов тебя сейчас убить… – не то простонал, не то прорычал Родион. – Как ты могла… Предательница! Я думал, у нас с тобой все хорошо, а ты по ночам бегала к нему, да?

– Да к кому – к нему? – всхлипнула Лиля. – Герман в Лондоне.

– Неважно! Я молился на тебя, а ты выбрасываешь всю нашу жизнь на помойку!

Родион с непримиримым выражением лица пошел к двери, но вдруг обернулся:

– Скажи, чего тебе не хватает?! У тебя есть все!.. Или все эти пять лет в постели ты представляла вместо меня – его?!

Ну, это было уже слишком! Лиля чувствовала себя виноватой, ей было жаль мужа, но вынести такое оскорбление она не могла! Хлестнула Родиона по щеке.

Это его отрезвило, сломило. Схватил ее в объятия, прижал к себе:

– Лиля, Лиля, скажи, что все это неправда, что тебе никто, кроме меня, не нужен!

Но она уже ожесточилась – вырывалась, отталкивала его, крикнула, теряя голову от злости:

– Зачем ты его искалечил?!

Родион насторожился:

– Это он тебе по радио сообщил?

– Неважно как! – резко бросила Лиля.

– Значит, было письмо?! – крикнул Родион. – Если ты с ним переписываешься, я не знаю, что сделаю! Где письмо? Я перерою весь дом! Больше я тебе не могу верить на слово!

Он ворошил журнал за журналом, лежащие на письменном столе, бестолково сбрасывал книги с полок.

И вдруг сердце Лили упало – Родион схватил папку, куда она сунула письмо Германа.

– Поройся еще в отцовских документах! – крикнула она вызывающе, хотя ее так и трясло от страха.

Но это подействовало – Родион отшвырнул папку и шагнул к жене:

– Покажи карманы!

Внезапно распахнулась дверь.

Оба обернулись.

В пылу ссоры они не отдавали себе отчета в том, как громко звучат их разъяренные голоса, которые разносятся по всему дому, как они сейчас выглядят – с лицами, искаженными ненавистью друг к другу.

На пороге стояли Катя и Кира в пижамах.

– Родители, что за крик? – дрожащим голосом спросила Кира.

– Обе спать! – рявкнул Родион.

– Кто-нибудь что-нибудь объяснит? – не отступала Кира.

– Я тоже пойду спать! – с вызовом заявила Лиля, проходя мимо мужа. – Пойдемте, девочки!

Родион остался один в кабинете. Посмотрел с ненавистью на приемник – и яростно швырнул его на пол.

Лиля кое-как успокоила девочек. Кира надулась, а Катя смотрела вприщур с откровенной ненавистью. Хорошо хоть Аришка не проснулась.

«Только бы Родион не заглянул в ту папку! – испуганно думала Лиля. – Надо пробраться туда ночью, забрать письмо…»

Однако Родион не вернулся в спальню – видимо, остался коротать ночь внизу, в гостиной или в кабинете. Испытывать судьбу и рисковать встретиться с ним Лиля не решилась.

Не удалось заглянуть в папку и утром: Родион хмуро завтракал внизу, провожая жену подозрительным взглядом, потом нужно было отвезти в детский сад Аришку, а тут еще Катя ушла в кабинет и уселась у телефона – звонить матери в Тюменскую область. Ну никак не подберешься к письму!

«Вернусь из детского сада и заберу, – успокоила себя Лиля. – Никуда письмо до вечера не денется!»

Напрасно она надеялась…

Катя открыла эту папку случайно. Мать что-то там нудила по телефону про обои, про палас, который хочет купить, про какие-то ажурные колготки, без которых ей в селе Ленино Тюменской области просто невозможно обойтись…

Катя слушала рассеянно, в сердцах думая, что половину своей жизни проводит, стоя в очередях на почте, чтобы отправить матери эти бесчисленные посылки. Неужели теперь придется еще и палас посылать?! А мать все перечисляла, перечисляла то, что ей нужно, и Катя стала искать листок, чтобы все это записать.

На столе всегда лежала стопка бумаги, но, видимо, она кончилась. Катя открыла толстую кожаную папку, стала рассеянно перебирать какие-то документы, разыскивая чистый листок – и вдруг увидела узкий бледно-синий конверт из тонкой шелестящей бумаги. В нем было что-то невыносимо иностранное… Марки нет, написано только: «Лиле».

Лиле?!

Катя рассеянно бросила трубку, мигом забыв про мать. Конверт был пуст. А вот и письмо! Развернула его и прочла:

«Здравствуй, моя любимая Лилечка!»

Глаза ее так и летали по строчкам.

Она мигом связала концы с концами. Так вот почему кричал вчера отец! А Катя-то думала, что имя Германа ей послышалось… Значит, не послышалось!

Она снова и снова перечитывала письмо, шалея от скандального восторга, и даже не заметила, как в кабинет заглянула Кира:

– Катя, пошли, мы опоздаем.

– Погоди! – отмахнулась Катя.

– Что это? – с любопытством спросила Кира. Подошла к столу, склонилась к письму и прочла вслух:

– «Люблю тебя и нашу дочь…»

– Кто это пишет? – спросила наивно.

– Это – Герман Арефьев, – ответила Катя, убирая письмо в конверт. – Любовничек твоей драгоценной мамочки.

– Дура, – растерянно пробормотала Кира и вдруг крикнула: – Это неправда! И вообще, откуда ты взяла эту гадость?!

Она попыталась отнять конверт, но Катя мигом спрятала его за спину:

– Сама ты дура! Видимо, из-за этого письма отец и ссорился с твоей матерью ночью.

Кира даже задохнулась.

Родители кричали друг на друга так ужасно и незнакомо, что Кира еле заснула потом. Утром кое-как убедила себя в том, что это ей только приснилось, и вот…

Внезапно распахнулась дверь и в кабинет ворвалась Лиля. Да так и отпрянула, наткнувшись на полный ненависти взгляд Кати и смятенный – Киры:

– Девочки? Что вы здесь делаете?

– А ты что здесь делаешь? – враждебно спросила Кира.

Лиля растерянно пожала плечами.

– Письмецо потеряла? – зло подсказала Кира. – Из-за которого вы с папой ссорились?

Лиля задохнулась. Она не знала, что сказать, ни одного слова не шло на ум.

– Мама, – вдруг жалобно спросила Кира, – кто это – Герман Арефьев?

Лиля не успела ответить. Вернее, не знала, что отвечать…

– А это актер такой, – перебила ее Катя. – Красавчик. Я в него даже влюблена была. Только куда уж мне! Лилия Михайловна из-под носа увела! Вот такая она у тебя, а ты ее и не знала? – зло рассмеялась она в лицо Кире.

– Замолчи! – Та с ненавистью толкнула Катю на стул.

– Так, девочки, прекратите, – быстро сказала Лиля, испугавшись, что они сейчас вцепятся друг другу в волосы и начнется отвратительная драка. Кира была очень вспыльчива, надо ее поскорей успокоить.

Однако не успела – дочь выскочила вон из кабинета.

– Отдай письмо! – потребовала Лиля, но Катя забилась в угол, пряча конверт за спиной:

– Не отдам!

Ну не драться же и Лиле с ней! Да и поздно… Поздно! Можно не сомневаться, что Катя все расскажет Родиону.

В самом деле, в этом можно было не сомневаться! И пока Лиля пыталась успокоить Киру, которая заперлась в ванной и наотрез отказывалась слушать мать (та умоляла открыть, уверяя: ты, мол, все поймешь, я все объясню… но разве можно понять маму, которая изменяла отцу с каким-то артистом?!), Катя ринулась к автобусной остановке.

Скоро она уже была в городе и прямиком побежала в исполком. Ворвалась в кабинет отца, хотя там шло совещание, и еле удержалась, чтобы не выпалить новость во всеуслышание. Но пришлось ждать, пока народ разойдется.

И вот, наконец, Катя вручила злополучное письмо отцу и с наслаждением наблюдала, как каменеет его лицо, когда он читает эти строки:

«Здравствуй, моя любимая Лилечка! Больше шести лет прошло, но я помню все до мелочей: твою улыбку, глаза, черточки… Все бы отдал, чтобы еще раз тебя увидеть. Жаль, что это невозможно. Люблю тебя и нашу дочь. Если захочешь меня услышать, то это вполне реально: каждый вечер на «Русском радио» после 24.00».

Ах, как же была Катя счастлива! Как довольна! Как радостно блестели ее глаза, когда она выпалила:

– Я тебе еще когда говорила, что надо Лильку из дома выгнать. А то притворяется заботливой мачехой, а на самом деле гуляет, врет. Аришка-то не твоя оказалась!

К ее несказанному изумлению, отец ответил резко:

– Это мне решать, кто моя, а кто нет! А теперь пошла вон!

– И это вместо спасибо! – обиженно пробурчала Катя и вышла, бросив презрительное: – Чао!

Где ей было знать, что Родион сейчас самыми страшными словами клянет тот час, когда его старшая дочь заявилась однажды в его дом… а заодно и тот миг, когда она обнаружила злополучное письмо.

Но теперь обратной дороги не было. Теперь не сделаешь вид, что ничего не произошло. Теперь никакая любовь к Лиле – безрассудная, безоглядная, всепоглощающая и всепрощающая – не поможет со временем забыть то, что произошло, спустить все на тормозах, понять, простить.

Нет! Катерина не отстанет. Она ненавидит Лилю так люто, что, наверное, убила бы ее собственными руками, если бы могла сделать это безнаказанно. Катя будет подзуживать, подкусывать, подъедать, разжигать ревность Родиона, она будет раздувать пожар скандала до тех пор, пока он не сожжет все здание семейного благополучия, которое еще недавно – еще вчера! – казалось Родиону таким прочным, таким устойчивым…

Он достал из сейфа бутылку и начал пить даже не рюмку за рюмкой, а стакан за стаканом.

Наконец он поджег письмо Германа и бросил его в пепельницу. Эх, если бы так же просто было возможно уничтожить все случившееся!

Родион ненавидел сейчас дочь – и себя тоже ненавидел. Ненавидел за то, что даже теперь готов простить… Пусть не сразу, но простить. Даже и теперь, если бы Лиля покаялась, сказала бы, что это письмо для нее ничего не значит, а радио она слушала просто так, ну, из любопытства, что ли, – даже и теперь он, конечно, закатил бы несколько скандалов, но в конце концов позволил бы этой буре утихнуть.

Значит, дочь сильней его? Собственная дочь – сильней, непримиримей? Она больше страдает за отца, чем сам он – за себя?

Раздался звонок. Родион снял трубку.

– Камышев слушает, – ответил он так официально, словно не догадывался, кто ему звонит.

– Ты все еще на работе? – спросила Лиля.

Родион расслабил узел галстука – вдруг душно стало. Как она может говорить ровно, спокойно, заботливо – будто ничего не случилось?! Или она убеждена, что буря уже пронеслась? Или она тоже считает Родиона добродушной тряпкой? Тоже презирает его?

Ну, нет… Она ошибается!

– Откуда Арефьев узнал, что Ариша – его дочь? – спросил он о том, что болело всего сильнее, что донимало непрестанно.

– Я ни слова ему не говорила! – уверяла Лиля. – Я потому про письмо тебе не говорила, что боялась, что ты рассердишься.

Так он и поверил!

– Я сегодня не приду! – с ненавистью выдохнул Родион в трубку.

– Родя, – робко позвала Лиля, но он уже бросил трубку.

Ему нужно было доказать себе, прежде всего себе, что он – не тряпка под ногами жены, которую она может то поднимать, то отбрасывать! Он должен был доказать себе, прежде всего себе, что сам решает, возвращаться ночевать домой – или ночевать в другом месте.

Телефон зазвонил снова – конечно, опять звонила Лиля, – но сейчас Родион вообще не взял трубку. Выпил еще, взял пальто и вышел из кабинета.

Он был пьян, но все же сел за руль. ГАИ все равно не остановит машину с таким номером, как у Родиона Камышева! Он – высшая городская власть, которой плевать на все порядки, установленные для каких-то там мелких сошек, одной из которых был и сам Родион – с десяток лет назад. Ну, хоть чего-то он добился за эти годы, хоть кто-то с ним считается, если не считается жена!

А там уж, куда он едет, его примут с распростертыми объятиями, в этом Родион не сомневался!

Спустя час он был около одной из хрущевок, выстроенных в окраинном микрорайоне областного центра. Поднялся на пятый этаж, поднял руку к звонку.

Здесь жила Наташа. Та самая, которая однажды так откровенно и так жадно забралась к нему в постель. В последний раз Родион был у нее лет пять назад, не меньше. С тех пор, как родилась Аришка, с тех пор, как Родион вернулся к жене, он порвал всякую связь с этой хорошенькой «комсомольской давалкой». Он ведь не был потаскуном по натуре… Вернее, был раньше – до тех пор, пока не влюбился в Лилю. Встречи с Наташей в те давние времена не столько тешили его плоть, сколько помогали убедить самого себя в том, что ему все, абсолютно все безразлично, что он вполне может обойтись и без Лили, и без ее любви. Именно за этим он снова пришел к Наташе – чтобы убедить себя…

Родион нажал на кнопку звонка.

Наташа открыла – и изумленно уставилась на него. Немедленно вспомнилось, как Родион бросил ее, как перестал приходить, как она искала с ним встреч, даже на приемы записывалась, а он передавал через секретаршу, что не примет. Вспомнила, с каким выражением секретарша Родиона передавала ей это известие… с каким всепонимающим, осуждающим выражением! Наташа злилась, плакала, обижалась, бегала за Родионом – потом перестала. У нее было немало любовников среди обкомовской номенклатуры – от них она слышала, что Камышев живет в семье, воспитывает трех дочерей, слывет примерным семьянином.

Примерный семьянин! Наташа хорошо знала цену этим семьянинам. Сколько их побывало в ее постели – и не сосчитать. С каким наслаждением и упоением «отрывались» они, приезжая в областной центр на конференции, слеты, съезды! Рано или поздно Родион тоже приедет, тоже захочет оторваться, – и тогда он сам за ней побегает.

Однако Родион приезжал в область, но отрываться не хотел, за Наташей не бегал, ну и она старалась держаться в стороне – какая-никакая, а гордость у нее была. И вот вдруг он стоит у нее на пороге, и заходит, и просит дать ему водки, и садится в кресло – и смотрит этим своим тяжелым, равнодушным взглядом, который сводит ее с ума…

– Что, не так все гладко в Датском королевстве, да? – игриво спросила Наташа, лаская босой ножкой его ногу.

– А тебе не все равно? – буркнул Родион.

– Мне все равно, – согласилась Наташа. – Лишь бы ты был со мной…

Она забралась к нему на колени – и радостно почувствовала, что сейчас-то он точно с ней, принадлежит ей… ну а что будет потом, мы еще посмотрим! И, целуя его, отдаваясь ему, она уже заранее знала, что сделает завтра.

* * *

Конечно, Родион предупредил, что не придет ночевать, но все же Лиля разозлилась. За что он ее укоряет? Мало ли о чем она думала, мало ли о чем позволила себе помечтать? В конце концов, это Герман написал ей, а не она ему! Все-таки свинство так обращаться с женой. За эти годы Лиля ни разу не давала ему повода для ревности. Отвратительно так себя вести, как ведет себя Родион!

Ей пришлось кормить Аришку завтраком, и, хоть та не капризничала, но все время спрашивала, где папочка. Лиля не знала, что ответить. Кира дулась, Катерина с ехидной улыбочкой шныряла вокруг, бормоча, как пишут в пьесах, в сторону: «Остались в гордом одиночестве?» Или: «Вас давно надо было отсюда выгнать!» Или: «Такая жена отцу не нужна!»

Лиля отмалчивалась. Не в ее натуре было заводить скандалы, хотя иногда так хотелось! С другой стороны, она понимала: девчонка переживает за отца… И продолжала молчать. Ей хотелось позвонить Родиону, но при Кате это было невозможно.

Однако, едва придя на работу, Лиля принялась названивать. Трубку он не брал, а секретарша говорила сконфуженным голосом, что Родион Петрович занят и подойти к телефону не может. Именно эта ее сконфуженная интонация выдавала вранье. Понятно, Родион дал такое указание. Ну и глупо!

– Передайте Родиону Петровичу, что, если он в следующий раз не подойдет к телефону, я сама к нему приеду! – пригрозила Лиля и сердито бросила трубку.

В эту минуту дверь без стука открылась, и в кабинет вошла молодая, хорошо одетая женщина с прекрасными светлыми волосами.

Лиля не удивилась. К ней чуть ли не каждый день приходили начинающие драматурги со своими творениями. Вот уже который год страна переживала театральный бум, причем всем почему-то казалось, что писать пьесы – необычайно легко. Всех ветровских «драматургов» Лиля знала наперечет, однако начинающие приезжали, случалось, и из областного центра, и даже из Москвы и Ленинграда, почему-то веря, что в провинции пробиться на сцену проще.

Но тут же Лиля подумала, что ошиблась: всеми своими фривольными повадками, ярко накрашенными губами, слишком нарядной одеждой посетительница более напоминала одну из тех любительниц творческой славы – безразлично чьей: писателей, художников, артистов, музыкантов, – которые вечно подвизались в отделениях творческих союзов, таскались на все попойки – а они в среде «жрецов искусства» устраивались если не каждый день, то уж через день – точно, – ну а потом уезжали домой то к одному «жрецу», то к другому, а то отдавались им – для возбуждения вдохновения! – прямо там, где пили-ели, на редакторском, скажем, столе или среди театрального реквизита.

Хотя, впрочем, некоторые из них что-то там пописывали, малевали, чирикали или терзали струны-клавиши, надеясь с помощью любовников пробиться в издательство, или устроить выставку, или дать концерт где-нибудь, где угодно, хоть в сельском клубе… Может, и эта особа – начинающий драматург?

– Вы, наверное, пьесу принесли? – устало спросила Лиля, однако девушка взглянула своими очень светлыми, густо накрашенными глазами, улыбнулась большим, ярким ртом и сладким голосом сказала:

– А вы неплохо сохранились, Лилия Михайловна, для своих лет.

Лиля так опешила, что даже не нашлась, что сказать.

– Вам сколько, сороковник? – не унималась гостья.

– Ну вообще-то меньше, – пробормотала Лиля. – Я не понимаю, вы кто?

Незнакомка подалась вперед и сообщила, играя глазами:

– Меня зовут Наташа, и я люблю вашего мужа. Вы должны его отпустить.

Это было настолько ни с чем не сообразно, пошло и вульгарно, словно Лиля вдруг угодила в какую-то несусветную, насквозь графоманскую пьесу!

– Подождите, я как-то… не понимаю, – пожала она плечами. – А мы точно говорим об одном и том же человеке?

– Да, – промурлыкала Наташа и подперла щеку рукой с ногтями столь же яркими, как ее помада. Кстати, серьги тоже были ярко-алыми. А еще – Лиля только сейчас заметила родинку на ее правой щеке. Такую же, как у нее самой… И внезапно поверила, что она говорит правду!

Ах так!..

Лиля высокомерно приподняла брови и продолжала слушать откровения Наташи:

– Мы с ним знакомы уже пять лет. Близко знакомы, если вы понимаете, что я имею в виду. Сегодняшнюю ночь он провел у меня.

Большой рот Наташи то и дело расползался в торжествующей улыбке, но глаза оставались ледяными.

– Пять лет назад я думала, это так, интрижка, а оказалось – нет. Чувство.

Чувство! Все это было бы смешно, когда бы не было так непереносимо вульгарно!

– Он не может меня забыть! – продолжала Наташа. – Вы понимаете, о чем я говорю, да?

Лиле вдруг стало смешно. Неужели она производит впечатление такой тупицы, что надо постоянно уточнять, понимает ли она эти пошлые намеки?

– И родинка у меня более пикантная, чем у вас! – не унималась Наташа, но голос ее вдруг сорвался и задрожал от ненависти.

Однажды Лиля слышала, как кто-то из зрителей обмолвился об одном актере: «Всем хорош, да чересчур уж вибрирует!» Это стало для Лили знаком неестественности, неправдоподобности, переигрывания.

Лиля усмехнулась. Не все так блаженно между этой девкой и Родионом, как она старается показать. Слишком уж она «вибрирует»! И вряд ли Родион таскался к ней в течение пяти лет. Все-таки Лиля знала своего мужа. Хотя нет, не знала, если он опустился до такой пошлятины! Рассердиться на жену из-за какого-то случайного письма – и сразу кинуться в объятия откровенной шлюхи?!

Определенно Наташа не врет – минувшую ночь Родион провел у нее. То-то она приободрилась, то-то ринулась к сопернице!

Лилю буквально перекосило от брезгливости. И что? Теперь будет именно так? Чуть что не по Родиону – и он меняет супружескую постель на несвежие простыни какой-то девки?

Почему-то Лиля не сомневалась, что в постели Наташи простыни непременно несвежие. Родион глуп, если думает, что он прямо-таки единственный, кто бегает к ней ради мгновенного утешения.

Внезапно она поняла, что ревнует… Это было так странно, так необыкновенно, что Лиля даже удивилась. Ну да, ей больно, ей стыдно, ей… отвратительно. Но что теперь делать? Как вести себя с мужем?

Надо было с кем-то посоветоваться, и Лиля, подумав, позвонила матери.

Уж она-то всякого натерпелась – и от Говорова, и от Шульгина… Она, с ее опытом, с ее таким трудным жизненным опытом, с ее неизменным тактом – она что-нибудь посоветует!

Лиля и Таисия Александровна встретились в парке. Прошлись по аллеям…

– Честно говоря, не ожидала от Родиона такого, – растерянно говорила мать. – Он же тебя любит, это видно!

– И это, по-твоему, любовь? Спать с кем попало! – возмутилась Лиля. – Пришла – такая наглая, беспардонная! Говорит: «Вы должны его отпустить!» Да я ж его никогда не держала, пусть идет!

– Лилюш, не горячись, не надо, – покачала головой Таисия Александровна. – Подумай о детях.

– Не знаю, мама, не знаю, – пробормотала Лиля с сомнением.

– А я знаю! – В голосе Таисии Александровны зазвучали строгие нотки. – Мужчины иногда делают ужасные глупости. Я думаю, он тебя страшно ревнует и намеренно сделал больно. Думаю, что он уже раскаивается. Я уверена, Лилюш!

Лиля пожала плечами.

Ей хотелось сказать: «Но ведь я не хотела вызвать эту ревность! А Родион – ты сама говоришь! – причинил мне боль намеренно! Что ж мне теперь – жить под дамокловым мечом? Все время дрожать, что, чуть не по нему сложится, он сразу к Наташе побежит, а она потом явится ко мне в театр и начнет уточнять, сколько мне лет?!»

Лиля промолчала, вдруг осознав, что мать ее просто не поймет. Надо поговорить с Родионом. Пусть он сам разъяснит, какой видит теперь их дальнейшую жизнь!

Она вернулась не слишком поздно и очень удивилась, что во всех окнах темно. Что такое, неужели в такую рань спать пошли? Однако, открывая своим ключом дверь, увидела, что гостиная залита призрачным белым свечением, и услышала голос Родиона:

– А Мишка увидел девочку и закричал: «Держи ее, хватай! Держи-держи!» И захотел укусить девочку… ам!

Раздался смех и визг Аришки.

Все понятно. Родион крутит девчонкам их любимый диафильм «Три медведя» и, как всегда, входя в роль, шутливо цапает Аришку на плечо. Она всегда начинала пищать, это доставляло девчонкам огромное удовольствие.

Свет из прихожей проник в комнату, и Родион выпустил дочь из объятий. Кира и Катя, сидевшие сбоку, вскочили с непримиримым видом и вышли из комнаты.

«То есть меня так презирают из-за какого-то письма?! Из-за того, что было давным-давно?! А если бы я рассказала им, где и с кем провел прошлую ночь их добродетельный и обиженный папочка?!» – ожесточенно подумала Лиля.

– Мамочка, иди к нам, папа показывает про трех медведей! – позвала добродушная Аришка. – Пап, давай дальше!

– Солнышко, – ласково сказала Лиля, – иди чисти зубки, надевай пижамку, а я сейчас приду, хорошо?

Родион с явной неохотой выпустил Аришу из объятий. Лиля закрыла за ней дверь и повернулась к мужу.

– Ну что, будем досматривать? – пьяно пошутил он.

Ну да, Родион был пьян, сильно пьян. Лиля еще больше рассердилась – ее всегда злило, когда он начинал пить при девочках.

– Сегодня ко мне приходила твоя… Наташа, – сказала она запальчиво.

Если Родион и смутился, он это очень умело скрыл.

– Ну что ж, – довольно равнодушно пожал плечами, – ты знаешь, оправдываться я не буду. Захочу – завтра будет Даша, Глаша, Маша…

– Понятно, – высокомерно кивнула Лиля. – Ты, дорогой, главное – ни в чем себе не отказывай! Спокойной ночи!

Она вышла из комнаты.

– Вот и поговорили, – пробурчал вслед Родион. – Разошлись, как в море корабли!

* * *

Лиля заперла на ночь свою спальню, однако Родион не сделал никаких попыток явиться. Да, он верно сказал: ни оправдываться, ни извиняться не будет. Ну что ж…

Лиля была оскорблена больше, чем признавалась даже самой себе. И в этой странной пустоте, которая так внезапно окружила ее, она, как утопающий за соломинку, цеплялась за письмо Германа. Она помнила наизусть каждое слово, и голос его вкрадчиво, нежно звучал и звучал в ее одинокой ночи, очаровывая, заманивая:

«Больше шести лет прошло, но я помню все до мелочей: твою улыбку, глаза, черты лица… Все бы отдал, чтобы снова тебя обнять. Люблю тебя и нашу дочь. Как бы я хотел ее увидеть! Жаль, что это невозможно».

– Ты увидишь ее, – вдруг прошептала Лиля.

Герман, бедный Герман! Родион разрушил его жизнь, выгнал соперника из страны, лишил его любимой женщины и дочери. И теперь изменил жене только потому, что Герман осмелился написать Лиле, спросить о своем ребенке! Да разве это справедливо по отношению к Лиле? И разве справедливо по отношению к Герману – лишить его возможности даже взглянуть на Аришку?!

Никогда Лиля не жалела его так, как в эту минуту. Потому что вместе с ним она жалела и себя! Пока она верила, что их семья дорога Родиону, ей было легче переносить разлуку с Германом. Но приход Наташи показал Лиле, что она уже не так много значит для мужа, как раньше. Перенести это оказалось трудно… очень! Да, женщине почти невозможно смириться с пренебрежением мужчины, особенно всегда верного и влюбленного мужа. Мир теряет привычные очертания, земля уплывает из-под ног. Нужно за что-то схватиться, за что-то удержаться… хоть за соломинку! Очень часто в таких ситуациях спасительной соломинкой становится другой мужчина. Так же произошло и с Лилей. Сейчас она схватилась за воспоминания о Германе, она держалась за мысль об их возможной встрече, а главное – о его встрече с Аришкой.

Эта поездка в Англию… Как нарочно, все как нарочно! Судьба на ее стороне!

Судьба-то судьбой, однако Лиля забыла об одной маленькой детали: списки отъезжающих за границу проходили через многие инстанции, и одной из них был Родион Петрович Камышев, председатель ветровского горисполкома. Как только он увидел в списках имена своей жены и дочери – да, Аришку он считал своей дочерью, более того, любил ее особенной, болезненной, ревнивой любовью! – он эти имена немедленно вычеркнул. И сообщил Лиле, что никуда она не поедет.

Ну что ж, был только один человек, к которому она могла обратиться за помощью в такой ситуации. Но это был тот же самый человек, к которому мог обратиться за помощью и Родион… Вот так и вышло, что к Михаилу Ивановичу Говорову они приехали одновременно.

В своей квартире в областном центре он торопливо собирал вещи, укладывал в портфель бумаги…

– Так, ребятушки, у вас всего пятнадцать минут. В Москву еду, на пленум, – сообщил он и уселся за письменный стол, строго глядя на дочь и зятя: чуяло сердце, что неспроста они вдруг заявились. – Давайте, давайте, выкладывайте! Что за проблемы?

– Папа, – начала Лиля, – я хочу поехать в конце лета с театром на фестиваль за границу. А Родя… товарищ Камышев! Тормозит мои документы.

– Да, – охотно согласился Родион, – тормозит-тормозит! А все потому, что ваша доченька, Михаил Иванович, едет за границу не на фестиваль, а к своему любовнику. Да еще берет с собой Аришку.

Говоров опешил.

– Родион Петрович, – с злой ехидцей сказала Лиля, – вот только давайте не будем сейчас о любовниках и любовницах! Где вы живете последние два месяца?

– В гостинице я живу и там со всеми сплю-у-у, – протянул Родион с нескрываемой издевкой. – Если хотите, можете считать именно так!

Он взглянул на побледневшего тестя, встал и с мольбой произнес:

– В общем, Михаил Иванович, в последнее время мы с Лилькой много чего натворили. Много чего случилось! Но я вас очень прошу – не помогайте ей с отъездом. Ничем хорошим это не закончится.

Говоров взглянул на дочь. Она стояла с опущенными глазами. Однако ни тени сомнения невозможно было заметить на этом красивом лице.

Ну да, так всегда было: если что-то взбредет в голову – Лилю не остановишь до тех пор, пока она сама не наломает дров, не сделает всех своих ошибок и не спохватится. Однако сейчас, похоже, дело посерьезней всего, что было…

– Но можно все еще вернуть назад, – вдруг сказал Родион. – Я готов!

Лиля вскинула голову. Лицо ее стало ожесточенным.

– Но я не готова, – твердо произнесла Лиля.

Родион помолчал, потом с невеселой усмешкой пробормотал:

– Ну что ж, вполне внятно. – Повернулся к тестю, подал ему руку: – Удачи на пленуме, до свиданья, Михаил Иванович.

Говоров проводил его изумленным взглядом, потом посмотрел на дочь:

– Давай излагай. Я ничего не понял.

Лицо Лили приняло молящее выражение. Заговорила она не сразу, сбивчиво:

– Папа… дело в том, что пять лет назад у меня был роман. В общем, Аришка – дочь того человека.

– Новости… – ошарашенно пробормотал Михаил Иванович. – А Родька знает?

– Знает, – угрюмо кивнула Лиля. – Он сделал так, чтобы Германа выслали из страны, он сломал ему жизнь, карьеру, он уничтожил его! И это все из-за меня, понимаешь?.. В марте я получила от Германа письмо. Он пишет, что одинок и несчастен. И ему бы очень хотелось увидеть Аришку! А тут такой шанс – фестиваль!

Она говорила все горячее и горячее, с мольбой глядя на отца, который молча расхаживал по кабинету:

– Знаешь, я сама не собиралась ехать сначала, а потом, когда узнала, что Камышев загулял… Сначала клялся в любви, а сам…

Голос ее прервался. Лиля рассердилась, что выдала свои чувства, свою обиду и ревность. Однако она не собиралась говорить отцу, что Родион «загулял» после того, как прочел письмо Германа. Какая разница, что за чем следовало!

А впрочем, Лиля смолчала еще и потому, что опасалась: отец встанет на сторону Родиона. Он полюбил зятя, которого сначала ненавидел и презирал, да и пресловутую мужскую солидарность нельзя сбрасывать со счетов. Кроме того, Лиля отлично помнила, что происходило в этом доме в те времена, когда хозяйкой была Маргарита Говорова, а Таисия Александровна, тогда просто Тася, – просто прислугой! Отец может оправдать любую мужскую шалость…

– Погоди, Лиля, – сказал Михаил Иванович примирительно. – Ты же слышала: он хочет все вернуть.

Ну вот, так и есть! Она так и знала! Отец не спешит прийти на помощь родной дочери, он заступается за любимого зятя!

– Папа, но я не хочу! – запальчиво воскликнула Лиля. – Я долго думала и решила, что Герман должен увидеть дочь. Он имеет на это право! Просто посмотреть ей в глаза, обнять… погладить по голове! Папа, ну ведь другого шанса может и не быть!

Михаил Иванович присел на ручку кресла, в котором сидела Лиля, посмотрел ей в глаза, обнял, погладил по голове… Как остро он вспомнил сейчас то, о чем не забывал, честно говоря, никогда, всю жизнь не забывал! Вспомнил, как нашел эту девочку, свою дочь, Тасину дочь, в 1946 году в детдоме – нашел запуганной, больной, не умеющей говорить – и какое небывалое счастье испытал, когда взял ее на руки, поцеловал наголо бритую головенку… вот как сейчас целует душистый, теплый Лилин висок… Эти воспоминания растопили его сердце. Вправе ли он лишить неизвестного ему человека мгновения счастья отцовства? Ведь это будет только мгновение. Лиля уедет – и скоро вернется домой, все пойдет по-старому, ну а этому Герману останутся счастливые воспоминания, которые будут согревать его жизнь там, в чужой, дождливой и холодной стране.

– Папа, ну я тебя очень прошу, пожалуйста! – взмолилась Лиля.

Отец погладил ее по голове, вздохнул тяжело и покорно, и она поняла, что победила.

Однако прошло еще много непростых, хлопотных, трудных дней, когда пришлось объясняться с матерью, прощаться с Кирой, которая прочно замкнулась в обиде, терпеть откровенную ненависть Кати, прежде чем настало время уезжать. Выдался необыкновенно яркий, солнечный, сияющий день. Сад звенел птичьими голосами, а лилии на старой клумбе перед домом, лилии, которые этим летом цвели как бы неохотно, вдруг раскрыли все свои разноцветные бутоны. Аришка никак не могла от них оторваться, а между тем уже приехало такси, и Лиля кое-как уговорила ее пойти собрать игрушки в дорогу.

В это мгновение она услышала рокот мотора, потом у ворот остановилась знакомая машина – и в сад быстро вошел Родион… слегка покачиваясь на ходу.

Они не виделись после того разговора в кабинете Михаила Ивановича, и Лиля неприязненно заметила, как изменился, исхудал Родион, какой у него неряшливый и озлобленный вид. А глупенькая Аришка так и бросилась к нему на шею!

– Папочка, где ты был?!

Радость Родиона при виде девочки раздражала Лилю. Хватит ему уже изображать доброго папочку! Спит черт знает с кем, а потом является сюда как ни в чем не бывало, Аришку обнимает, чмокает, смеется с ней…

Таисия Александровна (они с Шульгиным пришли проводить Лилю и Аришку) нахмурилась, забрала у него девочку.

– Осуждаешь меня, дорогая теща? – хмельно ухмыльнулся Родион. – Выпил. Имею право!

– Ладно, девочки, встали-поехали, – строго сказал Шульгин, но Родион остановил Лилю:

– Подожди…

В голосе его звучала мольба – мольба и тоска:

– Какая же ты красивая… Все-таки уезжаешь?

Лиля опустила глаза. Что толку спрашивать? Разве он сам не видит? На что еще надеется?!

На миг стало так жалко его… Но Лиля вызвала в памяти это издевательское: «Я живу в гостинице и там со всеми сплю-у-у…» – и снова ожесточилась. Даже не признаваясь себе, она раздувала в душе обиду на Родиона, чтобы легче было оставить его сейчас.

Да в конце концов, что особенного?! Какие-то двенадцать дней, а потом, может быть, все еще и наладится между ними. Сейчас главное – уехать, уехать! Столько сил для этого приложено, столько копий переломано!

– Если ты сядешь в такси, – внезапно сказал Родион, – я подаю на развод.

Лиля оторопела.

– Ты пьян! – бросила холодно.

– Не так уж я и пьян, – резко ответил он. – Ты же сама мечтала о разводе. Теперь повод есть избавиться от нелюбимого мужа.

Лиля отвела глаза. Ну что за чепуху он несет! И нашел же время!

– Мне сейчас нужно в аэропорт, – сказала она сдержанно, – а когда я вернусь, мы обо всем поговорим. Ладно?

Она думала, Родион кивнет, что-то скажет, может быть, улыбнется на прощанье, однако он яростно закричал:

– Да не о чем нам будет с тобой говорить! Не о чем! Ты вообще можешь не возвращаться! Ты сама все сломала! А теперь мне все равно!

Лиля на миг стало страшно: а ведь он не рисуется, не играет, он говорит правду…

Но показать своей растерянности, своих мгновенно вспыхнувших колебаний было нельзя. Да и поздно!

– Ты все сказал? – спросила высокомерно.

– Нет, не все… – Теперь в его голосе звучала откровенная ненависть: – Я надеюсь, ты будешь сожалеть об этом всю жизнь! Вот теперь – все! Прощай! Целоваться не будем.

Лиля резко повернулась, зашагала куда-то, не видя куда… Замерла около клумбы с лилиями, делая вид, что остановилась тут нарочно, полюбоваться на них, а не потому, что страх перед будущим и обида вдруг ослепили ее.

Ноги не держали… Она присела на корточки, как будто затем, чтобы на прощанье погладить цветы.

– Тебе эти лилии дороже, чем я и твои дети, – презрительно проговорил Родион.

Лиля резко выпрямилась и, как-то неловко перебирая внезапно онемевшими ногами, пошла к такси. Она чувствовала, что Родион смотрит ей в спину, и спине было больно, физически больно, как будто он не смотрел, а бросал в нее камни.

Таисия Александровна, Шульгин и Аришка уже сидели в такси, ждали.

У машины Лиля все же оглянулась.

Родион стоял, опершись на дерево. Помахал издевательски:

– Гуд бай!

Ну, если так… Лиля стиснула губы. Если так!.. Ладно.

Села в машину, хлопнула дверцей.

Такси умчалось.

Родион, опираясь о ствол дерева, медленно сполз на землю.

Что это с ногами вдруг стало, почему отказались служить?..

И все же он заставил себя подняться. Кое-что ему давно хотелось сделать, и вот сейчас – самое для этого время!

Нетвердо ступая, Родион дошел до клумбы с лилиями и начал неуклюже, торопливо топтать их, пинать, пока не потерял равновесие и не свалился прямо в цветы, но и тут угомонился, только когда оборвал и смял их все, до последнего бутона.

Тяжело вздохнул…

Не помогло! И ничто уже теперь ему не поможет.

* * *

Здесь все было другое. Настолько другое, что первое время все постоянно ходили ну буквально с разинутыми ртами и вытаращенными глазами. Например, погода! Из дому улетали в летних платьях, а тут сыро, холодно, постоянно дождит и ветер дует словно бы со всех сторон. Сразу, еще в аэропорту, пришлось надевать куртки, плащи, шарфы – все же ехали на месяц, готовы были к всяким неожиданностям, но чтобы в конце лета такая мокрая холодина…

– А чего вы удивляетесь? – простуженно усмехнулся главный режиссер Аркадий Хромов. – Хотели в Туманный Альбион? Ну так вот он, получите и распишитесь!

В автобусе, который вез от аэропорта, так и липли к окнам. Казалось, за окнами ненастоящий город, казалось, они попали в какой-то зарубежный фильм! Сколько прекрасных машин! Какие узкие улицы! Темза! Мост Ватерлоо! Биг-Бен! Тауэр! Двухэтажные красные «басы»! Вывески магазинов, ресторанов, баров одна другой ярче! Как все потрясающе одеты! А сколько чернокожих на улицах! Кажется, половина Африки перебралась в Лондон. И, как ни странно, их никто не притесняет, а у нас-то пишут, что на Западе сплошная расовая дискриминация…

Быстро стемнело, и все вокруг засияло огнем витрин и реклам. Красота! Какое изобилие всего, дух захватывает! Конечно, все это буржуазные соблазны, чуждые советским людям, направленные на то, чтобы отвлечь от классовой борьбы, превратить каждого в бездушного потребителя материальных благ, но… но в самом деле глаза разбегаются!

Отель, в котором поселили труппу из СССР, назывался «Шекспир». Это тоже показалось странным. Почему в России нет ни одной гостиницы, которая бы называлась, к примеру, «Пушкин»? Или, скажем, «Лев Толстой»?!

Хотя, наверное, это унизительно для великих имен – быть названием гостиницы. Англичане этого просто не понимают! Отель «Шекспир»! Смешно!

Однако отель оказался хорошим, номер с огромной двуспальной кроватью, на которой устроились Лиля с Аришкой, теплым и таким чистым, что неловко было даже нечаянно уронить что-нибудь. Завтрак подали в номер: невыносимо заграничный, с необыкновенными булочками, медом, джемом и маслом в красивеньких упаковочках… Привез завтрак негр в ливрее (ага, все-таки черных здесь угнетают, они прислуживают белым постояльцам!) – и не уходил, пока Лиля не дала ему шиллинг на чай. Она еще не знала, много это или мало, однако Аркадий, который заглянул к Лиле, посмотреть, как она устроилась, горько вздохнул:

– Если бы он знал размер наших суточных!..

Денег, конечно, выдали – не разбежишься по магазинам. Впрочем, Лиля не за тем сюда приехала. Первым делом она попросила Аркадия раздобыть ей телефонный справочник, чтобы позвонить в Би-би-си и разыскать Германа. Бедного главрежа чуть удар не хватил от ужаса! В каждой группе советских людей, выезжающих за рубеж, непременно находился негласный сотрудник КГБ, которого зачастую не знал даже сам руководитель делегации, директор театра. Может, это Лиля и есть?! И она его просто проверяет?!

Хотя вряд ли. Обычно сексотами были самые что ни на есть неприметные личности, а Лиля – дочь секретаря обкома, жена председателя горисполкома… Нет, вряд ли. К тому же Аркадию было страшно любопытно узнать, как же здесь, в загнивающем капиталистическом мире, живет-поживает бывший актер Ветровского театра драмы…

Справочник Лиля нашла, на Би-би-си позвонила и не без труда – она неплохо говорила по-английски, однако с изумлением обнаружила, что ее английский и английский англичан – это два совершенно разных языка! – разыскала Германа.

И вот они встретились… на набережной Темзы, в знаменитом тумане, который окутал город холодом, бросились друг к другу и наконец-то обнялись… узнавая, заново узнавая друг друга через пять таких долгих, таких невозвратных, таких горестных лет разлуки.

Встреча с любовью давних времен может заставить человека с недоумением пожать плечами: «Что я в нем (в ней) вообще находил?» Однако если история любви связана также и с коварством, предательством, насилием, разлукой по воле злых обстоятельств, если это была не просто мимолетная влюбленность, а истинная страсть со всей ее романтичностью, пылкостью и безудержностью, то все это как бы окрашивает минувшее в особые восхитительные тона, которые добавляют очарования мигу встречи и связывают бывших любовников незримыми узами общего желания: даже ярче и горячее того, которое связывало их прежде.

Вдобавок рядом с ними стояла их дочь, которую Герман видел впервые в жизни. Когда Лиля увидела, как он смотрит на Аришку, как обнимает ее, как произносит ее имя, все, что подспудно подгрызало ее сердце – тоской по мужу и по такой спокойной, такой надежной и мирной их жизни, осознанием своей вины перед ним, ревностью, обидой, воспоминаниями о Кире и беспокойством о ней, мыслями об отце и матери, – все это словно ушло в какую-то дальнюю даль, словно бы дымкой подернулось, сделалось совершенно неважным, необязательным, перестало тревожить днем и являться в снах… Стало чужим. Вся жизнь Лили теперь сосредоточилась в двух людях, и только их ощущала она воистину родными и необходимыми себе. Лежа в постели с Германом, она и не вспоминала Родиона, а если и вспоминала, то старательно окрашивала эти воспоминания в самые черные и мрачные тона. Лиля пыталась оправдать себя в собственных глазах, а есть ли верней для этого способ, чем очернить другого человека, противника… врага? Да, теперь Родион стал ей врагом, и было страшно подумать о том, что впереди – разлука с Германом и встреча с Родионом, опостылевшее существование, обыденность, беспросветность… Она сама навязывала себе эти мысли, эти оценки того, что осталось в Советском Союзе, – и Герман поддерживал ее в этом.

Лиле чудилось, что никто и никогда не опутывал ее сетями такой любви, такого внимания, такой заботы и такой пылкой страсти, никто не осыпал так безудержно стихами и цветами. Театральный фестиваль, на который она приехала, шел своим чередом, присутствия Лили – всего лишь завлита! – на спектаклях не требовалось, ее отсутствие ничего не значило, о фестивальных событиях она узнавала от Аркадия, который уже успел привыкнуть и к тому, что ее вечно нет в номере, и к тому, что там оказывается Герман, причем это всегда было связано с каким-нибудь необыкновенным новым платьем (даже в Лилином богатом гардеробе они выглядели сенсационно!), с бесчисленными букетами цветов, бутылками дорогих вин, ну а о новых и новых игрушках для Аришки и говорить не стоит! Аркадий успел привыкнуть, что Лиля сияет счастьем, как никогда раньше, и с тревогой думал, как же она переживет разлуку с Германом? Ведь недалек день, когда самолет с актерами из Ветровска взовьется в туманные небеса Альбиона и возьмет курс на восток? И как снова останется Герман один, без надежды на новую встречу?..

Ну, если об этом размышлял даже Аркадий, то Лиля, конечно, считала дни, остающиеся до отъезда, с ужасом и то мысленно готовила себя к неминуемой разлуке, то начинала отчаянно надеяться на чудо.

И вот однажды чудо произошло. Герман привел ее к себе домой и перед дверью завязал глаза шелковым платком. Осторожно помог войти, а когда снял платок, Лиля оказалась в окружении десятков огоньков. Горел камин, горели крошечные лампочки и свечи – везде, во всех углах комнат, отражались во множестве зеркал… Это было чудесно, необыкновенно, восхитительно!

– Но это еще не все, – таинственно сказал Герман, усаживая очарованную Лилю на диван перед камином. – Скажи, лилии – по-прежнему твои любимые цветы?

Она кивнула – и в следующий миг Герман вручил ей огромный букет.

– Но и это еще не все, – загадочно улыбнулся он. – Дай мне твою руку.

Лиля, непонимающе улыбаясь, протянула руку. Герман выхватил из кармана алую бархатную коробочку, открыл ее… Кольцо нереальной, театральной, сказочной красоты лежало в шелковом гнездышке, сверкая бриллиантами. В следующий миг Герман надел это кольцо на палец Лиле.

Ничего подобного она не видела никогда в жизни!

– Потрясающе… – пробормотала, любуясь кольцом, как зачарованная. – Боже мой…

Подняла глаза на Германа, не в силах найти слова благодарности, – и поразилась тому, насколько серьезным вдруг стало его лицо.

– Я хочу, чтобы вы с Аришей навсегда остались со мной, здесь, – сказал он негромко. – Я хочу, чтобы это был твой дом.

Лиля смотрела исподлобья, нерешительно. Поднесла к губам кольцо и поцеловала его…

Голова кружилась от счастья, и все казалось возможным, даже невозможное!

* * *

Звонок поднял Таисию Александровну с постели уже около полуночи.

– Мама, мамочка, это я! – зазвучал в трубке голос Лили.

– Привет, Лилюш, привет, родной, как дела? – радостно отозвалась Таисия Александровна.

– Мама, ты только не волнуйся, – говорила Лиля с какой-то странной интонацией, – мы с Аришкой остаемся здесь. С Германом.

– Как… как ты сказала? – опешила Таисия Александровна, однако ответом ей были короткие гудки – связь внезапно прервалась.

Таисия Александровна положила трубку и пошла в спальню, где ее встревоженно ждал разбуженный поздним звонком Шульгин.

– Что она сказала? – спросил он.

Таисия Александровна замерла в дверях:

– По-моему, она сошла с ума… Сказала, что не приедет, остается там с Германом… Как это понимать?!

Шульгин хмуро смотрел на жену:

– А как понимать?.. И понимать нечего. Все ясно!

Точно так же все с полуслова понял и Михаил Иванович (Шульгины приехали к нему ранним утром). Однако был потрясен не меньше Таисии Александровны:

– Мне, конечно, говорили, что Лилька чудит немного… Но…

– Ох, ёшкин кот, – пробормотал Шульгин, привычным движением доставая из внутреннего кармана валидол. – В голове не укладывается!

– Я и представить не мог, что… – Михаил Иванович не договорил, протянул Таисии Александровне и Шульгину несколько фотографий: – Вот, полюбуйтесь! Что она себе позволяет?!

Они онемели, глядя на черно-белые снимки: вот Лиля идет под руку с Германом по Лондону, вот самозабвенно целуется с ним на набережной Сены, вот входит вслед за ним в какой-то дом… наверное, в его дом.

Шульгины переглянулись: как к Говорову попали эти фотографии?!

– У меня просто в голове помутилось, когда я это увидел! – начал было Михаил Иванович, однако его прервал телефонный звонок.

– Да, Говоров, – ответил он резко.

– Ну что, Михаил Иванович, – послышался в трубке голос Родиона, – полюбовались на свою любимую доченьку?

Мембрана резонировала, и Таисия Александровна с Шульгиным отлично слышали нотки нескрываемого злорадства в его голосе. Злорадства – и горя…

– Откуда у тебя эти фотографии?! – вскричал Говоров.

– Их тебе дал Родион? – ошеломленно пробормотала Таисия Александровна.

– Ну не мог же я отпустить без присмотра свою женушку и ребенка! – хохотнул Родион.

Да, Аркадий Хромов не напрасно опасался сексота в группе артистов… И этот сексот отлично знал свое дело!

– Каково это? Средь бела дня целуется с продажной тварью! – простонал Родион. – А я ведь вас предупреждал, я вас умолял не помогать ей с отъездом!

– Камышев! – с болью закричал Михаил Иванович. – Если бы в твоей семье все было в порядке, этого бы не произошло! Ты слышишь?!

Родион молчал. Возразить ему было нечего.

– Одним словом, поедешь и вернешь жену, ты понял?! – продолжал Говоров.

– Нет, – промямлил Родион, и только тут Михаил Иванович понял, что зять снова пьян. – Никуда я не поеду! Хватит, я набегался, Михаил Иванович. Набегался! – В голосе его звучали слезы. – Вы не представляете, вы не представляете, каково это – каждый день видеть в ее глазах холод! Годами… – Он тяжело всхлипнул. – Больше не могу. Я завтра иду в загс и подаю на развод.

– Никуда ты не пойдешь! – взревел Говоров. – Жди моего решения! Все!

Он швырнул трубку и тяжело рухнул на стул.

– А мне кажется, Тася должна поехать к Лильке Михайловне, – вдруг сказал Шульгин. – Уж если кого она послушает, так это только мать.

Таисия Александровна ошеломленно смотрела то на него, то на Говорова.

Тот поддержал Шульгина:

– Тасенька, надо…

Она покорно кивнула, вдруг ужаснувшись, какую мощную бюрократическую машину должен будет запустить Говоров, чтобы отправить ее в Англию! Затея кажется какой-то утопией, но Таисия Александровна не сомневалась, что Михаил Иванович горы свернет, чтобы возвратить дочь!

Но еще больше гор предстояло свернуть ей самой – уговорить Лилю одуматься. Всю дорогу Таисия Александровна подбирала какие-то слова, обдумывала, как повести разговор… Однако с первой минуты встречи поняла, что потерпит неудачу.

В богемной, элегантной, очень своеобразно и непривычно обставленной квартире, да и во всем этом чужом, хмуром городе с чужой речью Лиля чувствовала себя как рыба в воде и выглядела откровенно счастливой: такой Таисия Александровна никогда ее не видела – ну, может быть, только в те далекие времена, когда в Дом с лилиями прибегал Сережа Морозов и весело называл ее Карамелькой.

Да, Лиля не лукавила, когда говорила, что не чувствует себя в Лондоне, в Англии чужой, потому что здесь рядом с ней ее любимый человек и их ребенок. Для нее уже все было решено: она остается здесь навсегда, а Кира должна подтянуть свой английский, чтобы переехать сюда, когда Лиля получит гражданство.

В глазах Таисии Александровны мелькнуло сомнение: она сомневалась, что Лиле это удастся так скоро, ведь даже Герман еще считается эмигрантом! И тогда Лиля вдруг сообщила ей, что написала заявление о предоставлении ей политического убежища. Иначе она не смогла бы остаться в Англии после отъезда труппы…

Таисия Александровна молча смотрела на дочь, не находя слов. Было ясно, что Лиле совершенно безразлично, как ее решение скажется на всех, кто останется в Советском Союзе. И совершенно безразлично, что она встречается с матерью в последний раз и больше никого никогда не увидит: ни отца, ни Родиона… А надежда на встречу с Кирой совершенно эфемерна!

– А как бы ты поступила, мама, если бы тебя тогда позвал отец?! – вдруг с вызовом спросила Лиля.

Таисия Александровна обняла ее, понимая, что слишком нагрешила в своей жизни, чтобы судить хоть кого-то, тем более – собственную дочь. И все-таки хотелось Лиле сказать, что одно дело – поехать за любимым человеком в какую угодно глушь, а совсем другое – покинуть ради него Родину.

Но ей чудилось, что между ней и Лилей снова возникла та же непроницаемая стена, которая стояла между ними долгие годы и которую, как казалось Таисии Александровне, ей все же удалось преодолеть. Но сейчас она поняла, что это лишь казалось ей…

Герман был очаровательно-любезен, он красноречиво убеждал Таисию Александровну, что сейчас все-таки не 37-й год, к стенке никого не поставят, хотя могут попортить много крови, – но все же у Лили есть право быть счастливой и самой решать, как ей жить.

Все это было так, все так… Но никогда раньше Таисия Александровна не испытывала такой печали, такой растерянности и безысходности!

Она позвонила Говорову еще из Лондона, так что встречал он ее без всякой надежды, но сдержанно, изо всех сил пытаясь изобразить ту уверенность и силу духа, которых на самом деле не испытывал. Видно было, что этот человек сломлен тем, что на него свалилось. Михаил Иванович вполне мог расстаться с партбилетом, с высокой должностью – вопрос об этом должен был решаться на днях в комиссии партийного контроля, – однако с ума его сводило другое, и он с болью признался:

– Я всегда знал – и на войне, и в сталинские годы, и при Никите, – я знал, что мне делать: воевать, трудиться, на износ работать – для страны, для детей… А сейчас что?! Котьки нет. Лилька предала. Как жить?

Таисия Александровна молчала. Она не знала, как им всем теперь жить – брошенным старикам…

– Что она хоть сказала-то? – тоскливо спросил Михаил Иванович, ослабляя узел галстука.

– Любовь, – слабо улыбнулась Таисия Александровна, глядя ему в глаза.

– Матерь Божия… – с болью выдохнул Говоров – и вдруг взревел: – Любовь?! Зачеркнуть все?! Наплевать на семью, на Родину наплевать?! На тебя, на меня, на Кирку? Любовь?! – Голос его сорвался стоном: – Зачем я ее только тогда забрал из детдома?!

– Миша, Бог с тобой, что ты говоришь такое?! – испугалась и разозлилась Таисия Александровна.

Михаил Иванович вдруг стал задыхаться, словно горе удавкой перехлестнуло горло.

– В больницу, давайте в больницу! – закричала Таисия Александровна шоферу.

Автомобиль резко повернул на другую дорогу.

* * *

Аркадий Хромов, главный режиссер театра драмы, появился в кабинете Родиона Камышева к концу рабочего дня – тот уже собирался уходить. Вид у главного режиссера был виноватый до крайности.

– Э-э… там, в приемной, просто никого не было, и я… Родион Петрович, вы помните меня?

– К сожалению, – буркнул Камышев, надевая пальто.

– Но я, ей-богу, не виноват в том, что случилось! – зачастил Аркадий.

– Все проблемы из-за вашего театра! – с ненавистью глянул на него Камышев. – Храм искусства долбаный! Культуру они несут в массы. Хороша ж культура! – Он вернулся к столу и принялся искать что-то в ящиках: – Разогнать вас всех надо к чертовой матери!

– Я понимаю, – сокрушенно вздохнул Аркадий. – Вы злитесь, и есть за что!.. А у нас в театре проверка за проверкой. Собрания… вот директора уволили как руководителя труппы, мне строгий выговор…

Камышев не обращал на него никакого внимания, продолжая перебирать свои бумаги.

– Послушайте, – взмолился Аркадий, – ну не было там никакого умысла! Просто Лиля заболела, осталась в Лондоне… А когда мы отработали спектакль в Эдинбурге и вернулись в Лондон, в гостинице ее уже не было.

– Это мы в курсе, – буркнул Камышев, не поднимая головы.

Он с трудом сдерживался. Какого черта перед ним тут переминается с ноги на ногу этот… долбаный жрец долбаного храма искусства? Пришел отмежеваться, так сказать? Я не я, и вина тут не моя? Или сыпать соль на рану? Нет, ему чего-то нужно… Просить что-то пришел? Опалу снять с него и театра? Черта с два!

Внезапно Аркадий сунул руку во внутренний карман и достал сильно помятый конверт.

Длинный узкий конверт. Таких в Союзе не было. Наши конверты – почти квадратные. А этот…

Родион затаил дыхание. Неужели Лиля прислала ему письмо? Неужели… если она попросит прощения, если… он не простит, конечно, но насколько легче станет на душе!

Впрочем, он не подал виду, как разволновался.

– Что за письмо? – буркнул с прежней ожесточенностью.

– А это Арефьев в аэропорт принес, – заявил Аркадий, и Камышев поднял на него ледяные глаза.

Письмо не от Лили! Идиот, а он-то надеялся… Двуногий осел, как всегда, показал себя во всей красе и дурости!

– Арефьев?.. Он мне еще пишет?!

Аркадий неловко пожал плечами.

– Что ж вы два месяца письмо-то везли? – Камышев взял конверт.

– Да ведь если бы узнали о письме, меня бы уволили вместе с директором, – простодушно развел руками Аркадий. – Ведь этот вражина… он ведь на голосах вещает! Но я подумал – мало ли, вдруг что-то важное там для вас…

Разумеется, Камышев не собирался открывать конверт при Аркадии! А тот не уходил, все переминался с ноги на ногу…

– Свободен, – бросил небрежно Камышев.

Аркадий, словно его с привязи сняли, кинулся к двери, но вдруг обернулся с отчаянной решимостью:

– Родион Петрович! Ваши исполкомовские по культуре выживают меня из театра! Не сегодня завтра точно порвут. Вы бы заступились, а? А я пьесу Погодина поставлю. «Кремлевские куранты». Очень необходимое, нужное произведение! Вот к юбилею Владимира Ильича обещаю вам премьеру!

Камышев так глянул исподлобья, что Аркадий подавился собственной вдохновенной речью:

– Понимаю… извините… – и был, наконец, таков.

Родион разорвал конверт, достал тонкий, непривычно тонкий листок, взглянул на ненавистный почерк – и словно услышал ненавистный голос:

«И как ты себя чувствуешь, ублюдок? Брошенный, несчастный…»

– Сам ублюдок! – яростно выдохнул Родион.

«Ты так ее любил, так боролся за нее, а она со мной! Она – и Ариша… Это тебе за мои сломанные пальцы и за мою сломанную жизнь».

Родион мрачно кивнул:

– Мало тебе, надо было голову оторвать!

«Тебе больно? – издевательски вопрошал омерзительный голос врага. – Надеюсь, что да! Я сделал все, чтобы они остались здесь! Я отнял у тебя самое дорогое! Как сказал мудрец: «Двигайся не торопясь – и день твоего мщения придет!» Арефьев».

Родион медленно скомкал листок:

– Хорошо смеется тот, кто смеется последним, Арефьев!

Однако это было легко сказать… Победа осталась за врагом, и это разрывало сердце, наполняло душу физической, тяжелой, мучительной болью, спастись от которой можно было одним способом: напиться.

Разумеется, именно это он и сделал – благо оказалось с кем! Этим же вечером, вернувшись домой, Родион вдруг обнаружил в гостиной поджидавшую его… Веру. Ну да, Веру Камышеву, свою брошенную жену! Ее заставила приехать Катерина, которая решила взять судьбу родителей в свои проворные руки и воссоединить их, благо проклятая разлучница сама себя выжила не только из Дома с лилиями, но и из Союза вообще!

Катя сразу привела мать в комнату Лили, чуть ли не подпрыгивая от блаженства удовлетворенной мстительности. Вера немедленно опробовала ее косметику и даже пыталась примерить платья, остававшиеся в шкафу, – все, конечно, заграничное, из «Березки», не какой-нибудь там Мосшвейпром! – однако для этого ей понадобилось бы скинуть килограммов двадцать, так что пришлось встречать мужа в обыкновенном трикотажном платье, так обтягивавшем раздавшуюся фигуру, что оно было и узко, и коротко во всех местах. Единственное, во что удалось поместиться, это в домашние тапочки Лили. Да и ладно, решила Вера, любуясь на себя в зеркало, всяко лучше этой тощей шкидлы, фотографию которой она увидела на комоде. И «химию» сделала очень вовремя, во какие кудри получились! Катерина, правда, при виде их скривилась, испортил город девку… Да, спасибо, не совсем, вон как о матери позаботилась!

Не видел Родион бывшую жену – сколько? Да лет пятнадцать, не меньше, с того самого дня, когда всевластный Михаил Иванович Говоров одним движением руки развел их с Верой, чтобы брак Родиона и Лили мог считаться законным. Родион с тех пор частенько размышлял, а как бы сложилась их с Лилей жизнь, если бы тесть тогда не вмешался, если бы они расстались?.. Нет, конечно, Камышеву пришлось бы засунуть куда подальше свои непомерные амбиции и мечты: вернулся бы в совхоз «Ленино» Тюменской области, работал бы там агрономом, ел бы себя поедом – ну и запивал бы это дело, конечно, дома, за кухонным столом, в компании жены, а закусывал разносолами: готовить Верка была непревзойденная мастерица…

Ну и что изменилось? Снова они за одним столом, уставленным этими самыми разносолами, которые Верка приперла из деревни, снова пьют, и все вернулось, так сказать, на круги своя… Зачем было, спрашивается, пятнадцать лет нервы мотать?!

Катя, умиленно наблюдая картину семейного воссоединения, радостно голосила в лад отцу и матери:

когда вдруг открылась дверь и в дом вошла Кира.

– Добрый вечер! – ошеломленно сказала она, недоверчиво озирая невероятную картину: отец, совершенно пьяный, сидит в обнимку с какой-то толстой, как корова, нет, жирной, безобразной теткой (на голове куча бараньих кудрей), тоже совершенно пьяной, – а рядом хмельно хихикает довольная Катя.

Киру никто не услышал.

– Папа! – возмущенно крикнула она, и только тогда пирующие обернулись.

– Ой, Кирка приехала! – радостно воскликнула Катя.

– О! – радостно заорал отец. – Это моя самая-самая умная… Ты это, проходи, Кира. Здесь у нас по-простому, без всяких, знаете, интеллигентских…

Он хотел было подняться, однако тетка с бараньими кудрями по-свойски обхватила его своей толстой ручищей и победно улыбнулась Кире.

Родион Петрович пьяно захохотал:

– Проходи, вон Кондратьевна картошечки поджарила на сале. Знаешь, как она готовит? Я еще помню, когда мы были с ней женаты…

Катя, наконец, заметила, с каким изумленным ужасом смотрит Кира на отца в объятиях незнакомой женщины, и радостно объяснила:

– Да это ж мамка моя приехала! Познакомьтесь!

Женщина поднялась и с улыбочкой протянула руку:

– Здрасьте!

Кира, однако, бросила в угол сетку с апельсинами, которые привезла из города, плюхнулась на стул, отвернулась и сердито стянула варежки.

– О-о, начинается! – со злой насмешкой протянула Катя.

– А чо она нос воротит? – обиделась Вера.

– Да не обращай внимания! – отмахнулась Катя.

Но Вера, конечно, не обращать внимания не могла.

– А я теперь тут жить буду! – заявила она гордо. – Да! С Родиошей все согласовано!

Кира с ужасом увидела, что отец с готовностью кивнул, – и не поверила глазам:

– Это кто так решил?! Пап, ты что молчишь?!

Родион замялся, и Вера с силой пихнула его в бок:

– Ну?!

Он покорно встал, побрел к дочери – обниматься:

– Кира… Ну ты что? Вера – женщина хорошая, пусть живет, не жалко!

Кира вскочила так резко, что нетвердо стоящий на ногах Родион завалился на диванчик. И крикнула с отчаянием:

– Она здесь жить не будет! – Кинулась к Вере, вцепилась в ее ногу, едва не стащив со стула: – Ну-ка снимай мамины тапочки!

Катя оттащила ее, попытавшись вразумить:

– Да ты что?! У них с папкой всегда любовь была, да твоя мать, потаскуха, им всю жизнь сломала!

В следующую секунду она отлетела к столу, такой увесистой пощечиной наградила ее Кира.

– Доча, доченька! – завыла Вера.

– Подожди, Кира, так нельзя! Это же твоя сестра! – ринулся было на выручку Родион, однако она оттолкнула его со словами:

– Вот и забирай ее! И пусть проваливает в свою общагу! И эту… любовь всей жизни тоже забирай!

– Почему любовь всей жизни?! – пьяно изумился Родион. – Это ж Кондратьевна!

– Вон! – яростно закричала Кира. – Я не шучу! Вы не имеете права, вы здесь никто!

Она кинулась к Вере, стащила ее со стула с почти безумной, невесть откуда взявшейся силой:

– Вон пошла! Вон, я сказала! Пошла вон!

– Ты чо, ты чо?.. – ошеломленно причитал Родион, однако Кира уже не обращала на него внимания. Твердо посмотрев сестре в глаза, она сказала:

– Катя, ты здесь самая трезвая. Сейчас я позвоню дедушке – и будет хуже. Веришь?

Катя испуганно зыркнула на мать.

Та насторожилась:

– Это который начальство, что ли, большое?!

Да, встреча с этим «дедушкой» оставила неизгладимый след в ее памяти, даром что случилось это больше чем пятнадцать лет назад…

В бессильной злобе Катя фыркнула и принялась выталкивать мать в прихожую, повторяя:

– Да, мам, пошли отсюда!

– Бешеная! – рявкнула Вера на прощанье, бросив на Киру полный ненависти взгляд.

Родион тяжело вздохнул, постепенно трезвея. Упал на стул, мечтая только об одном: чтобы больше никто не кричал!

Однако тихий голос дочери показался ему громче выстрела в висок:

– Тебя, папуля, это тоже касается. Слышишь?

– Слышу, – выдохнул Родион. – А чо, правильно, доченька. Мне надо тоже уйти. – Он налил еще водки, улыбнулся виновато: – На посошок… – Выпил, утерся рукой: – Да, не место мне здесь! Хотел прыгнуть выше головы, а не вышло… слаб оказался! – И заорал: – Тяп-ляп вышел корабь!

Встал, попытался обнять Киру, но она отбросила его руки.

Родион покорно кивнул:

– Правильно, доча. Живи счастливо. Эх, мороз, мороз…

И пошел в прихожую, где суетливо и испуганно одевались Вера и Катя.

Скоро за ними захлопнулась входная дверь, и Кира осталась одна.

Она поспешно заперлась, словно боялась, что компания замерзнет и вернется, потом потащила с шеи шарф – она ведь так и не разделась, оставалась в шубе, – но силы как-то вдруг оставили ее. Прислонилась к стенке и расплакалась – от страха и горя навалившегося одиночества.

Отца прогнала. Мама… Где мама?! Как ей нужна была сейчас мама!

Телефон зазвонил. Кира не собиралась подходить, но внезапно до нее дошло, что такими резкими, короткими звонками вызывает только междугородняя.

Осторожно сняла трубку:

– Алло?..

– Добрый вечер, – послышался чужой вежливый голос. – Лондон вызывает. Будете говорить?

– Да, – всхлипнула Кира, не веря своему счастью. Стоило подумать о маме – и вот она, звонит, и, конечно, сейчас скажет, что возвращается!

– Алло! – послышался мамин голос.

Кира заливалась слезами и ничего не могла сказать.

– Кто это?! Кирочка, это ты?

– Да! – прорыдала она.

– Девочка моя, ты что? Почему ты плачешь? – с тревогой спрашивала мама. – Не надо, милая! Ты знаешь, как я скучаю по тебе! Я даже передать не могу!

Кира хотела крикнуть: «Тогда возвращайся!» – вместо этого с трудом произнесла:

– Не я в этом виновата, мама.

– Не осуждай меня, пожалуйста! – взмолилась мать. – Когда полюбишь – сама поймешь. Знаешь, я тебя вызову, ты приедешь – и мы снова будем жить вместе! Слышишь?

«О чем она говорит? – с ужасом думала Кира. – О чем?! Она меня не слышит. Я ей не нужна. Я никому не нужна! А раз так…»

– Мама, – тихо сказала она, – не звони мне больше. Я тебя никогда не пойму!

– Алло, алло, Кира… – растерянно пробормотала мама, которая, видимо, решила, что ослышалась. – Алло!

Но Кира уже положила трубку.

* * *

Конечно, сейчас был не тридцать седьмой год, однако… Однако Герман Арефьев как в воду глядел: никого не расстреляли, но крови попортили и в самом деле немало. Только выписавшись из больницы через месяц после того, как потерял сознание в машине, Михаил Иванович Говоров узнал, что зять его отстранен от должности и больше не является председателем горисполкома. А его самого навестил любезный человек с барственными манерами, которыми теперь почему-то обзавелись все номенклатурные работники высшего ранга, и заявил, что он – представитель комиссии партийного контроля.

О работе в ЦК партии, куда Говорова выдвигали, ему теперь придется забыть, сообщил чиновник. Говоров ожидал, что ему будет сообщено о каком-нибудь несусветном понижении, о назначении если и не позорном, то унизительном, а то и вовсе отправке на пенсию. Внезапно вспомнилось, как Шульгин, остерегая его от возможных глупостей, на которые Говоров в свое время был готов ради Таси, стращал: «Дурак! Сломаешь всю свою жизнь! До гроба будешь парторгом в каком-нибудь совхозе сопли жевать!» Вот правда – дурак, что испугался. Вся жизнь пошла бы иначе, не разменивал бы годы на сожительство с нелюбимой Маргаритой, а Лилька, выросшая при Тасе, при родной матери, не натворила бы глупостей…

Михаил Иванович мысленно уже смирился именно с такой перспективой – до гроба парторгом в каком-нибудь совхозе сопли жевать, – однако оказалось, что за него заступился сам Брежнев, с которым Говоров некогда воевал на Малой земле, и тот не забыл однополчанина. У Михаила Ивановича был шанс даже сохранить свой пост, остаться первым секретарем обкома партии. Но для этого он должен был подписать один документ…

Чиновник протянул листок бумаги – и у Говорова помутилось в глазах, когда он прочел:

«Заявляю, что моя дочь, Камышева Лилия Михайловна, стала невозвращенкой, так как психически больна и не отдает отчета своим поступкам. Справки из психдиспансера, где она находилась на стационарном лечении в 1966 году, прилагаются. Лечащий врач подтверждает, что у дочери случались рецидивы, она зависит от сильнодействующих препаратов…»

Говоров беспомощно поднял глаза:

– Подождите… Но она уже давно ничего не принимала!

Его чиновный посетитель смотрел сочувственно:

– Она думала о себе. Подумайте и вы о себе! Подумайте, сколько хорошего вы можете сделать для народа, для страны!

И Говоров понял, что это письмо придумано и написано кем-то вовсе не из желания его унизить, а из стремления помочь ему, спасти, чтобы он не сидел на пенсии, медленно помирая от тоски по работе, а работал, работал, ведь он может еще много сделать для страны, и он хочет это сделать!

Но Лилька… Люлька! Объявить ее сумасшедшей…

А разве она не сошла с ума, когда променяла семью, мужа, дочь, отца, мать, весь дом, всю жизнь, всю страну на любовь какого-то перебежчика, краснобая, который сейчас во всеуслышание клевещет на Советский Союз за тридцать буржуазных сребреников?! Разве она и в самом деле не сошла с ума?!

Она втоптала в грязь свою жизнь и свое имя, но свое имя Говоров замарать не даст!

– Ну что, Лилька? – пробормотала он, взглянув на портрет дочери, стоявший на книжной полке. – Будь счастлива…

Подписал бумагу, а портрет перевернул вниз лицом и засунул за книги.

Было такое странное чувство, как будто он снова оказался в 46-м году, в том детдоме, в том полутемном подвале, где когда-то взял на руки девочку с родинкой на щеке и объявил всем, что это его дочь. Но только теперь почудилось ему, что он покачал головой и сказал: «Нет, это не моя дочь!» – и вышел вон, оставив Лилю в этом мрачном подвале.

Потому что она сама так захотела…

* * *

Времена, как говорится, меняются – и мы меняемся вместе с ними! Герман Арефьев понимал это, как никто другой. При этом он меняться не хотел и плевать ему было на всякие там времена!

Он только-только прошелся бумажной трубочкой по кокаиновой дорожке, которую аккуратно выложил на каминной доске, только сделал глубокий вдох, как в комнату вошла Аришка, громко распевая:

При этом она не только распевала, но и барабанила.

Герман раздраженно вскинул голову, сунул трубочку в карман, остатки дорожки – немалые остатки! – смёл. Уселся за пишущую машинку. Надо закончить материал для сегодняшнего выступления… Но разве это можно сделать в такой обстановке?!

Барабанная дробь и детский голос – эти звуки, чудилось, били в виски молотком.

Где Аришка взяла этот идиотский барабан? Кажется, кто-то из соседей подарил? Или Лиля купила? С нее станется! Бросается исполнять все причуды девчонки, совершенно не умеет деньги считать. Привыкла там, в Союзе, при отце – партийном бонзе и муже – бонзе советском – швырять рублями, как будто они и впрямь «деревянные». Раньше Герман тоже не слишком-то считал деньги, был тороват и даже мотоват, как вся актерская братия, но нищенская жизнь научила его считать фунты стерлингов. И одна мысль, что эти заработанные им фунтики кто-то небрежно пускает на ветер, приводила его в бешенство. А тут еще эта барабанная дробь, этот резкий детский голос, эти дурацкие вопросы:

– Дядя Герман, пионеры так стучат?

Помилуй Бог, да разве может он помнить всю эту пионерскую чушь?!

Сначала он обижался на Лилю, которая не открыла сразу Аришке, что он – ее отец, а теперь был этому только рад.

– Не помню, – буркнул сердито. И крикнул: – Лиля! Лиля, забери ее!

Прибежала Лиля. Почему она не следит за ребенком, интересно? Сидит на кухне и что-то пишет… Как возомнила себя в эсэсэре писательницей, так и остановиться никак не может. Кому ее русская проза и русский язык нужны здесь, а Англии? Самому Герману повезло – устроился на Би-би-си, но она туда не пойдет. Да ее и не возьмут, а протекцию ей Герман делать не станет. Во-первых, кто его там будет слушать? А во-вторых, видеть женщину и дома, и на службе – это для него уже чересчур!

И вообще…

– Ариша, не надо, не надо стучать! Давай, милая, иди в свою комнату, ладно?

Лиля увела девочку, и Герман попытался углубиться в работу, но Лиля вернулась. Ну вот до чего же не вовремя ей захотелось поговорить, повыяснять отношения!

Отношения выяснять Лиля не слишком хотела, но поговорить с Германом давно собиралась. Было о чем! Слишком многое изменилось с того дня, как она попросила политического убежища и сообщила матери, что не намерена возвращаться в Союз. Изменения происходили вроде бы незаметно, но происходили, постепенно накапливаясь, и Лиля все чаще чувствовала беспокойство и даже страх. Она не позволяла себе предаваться этим эмоциям, однако это удавалось все реже.

– Я заметила, в последнее время Ариша начала тебя раздражать, – осторожно начала она. – Что происходит?

Герман пожал плечами:

– Ничего, все нормально.

– Нормально? – с горечью повторила Лиля. – Слушай, мы так и не ходим никуда, ни с кем не общаемся. Ты приходишь под утро, ложишься спать, потом готовишься к эфиру, снова уходишь… мы почти сутками не видим друг друга!

Герман продолжал печатать, словно не слышал ее. Лиля подумала: наверное, она не нашла нужных слов. Не стоит его упрекать, нужно просто объяснить, хорошо объяснить…

– Теперь у тебя есть семья, – ласково сказала она. – Аришка, я…

– Но я уже привык так жить, – бросил Герман, не поднимая головы от машинки. – И менять ничего не собираюсь.

От изумления Лиля растерялась.

Герман вытащил из машинки лист, пробежал его глазами, вскочил:

– Ну, я побежал. – Проскочил мимо Лили, откровенно стараясь ее не коснуться, но вдруг обернулся: – Лиля…

Она так и подалась к нему, ожидая объятия, поцелуя, хотя бы слова извинения, потому что вид у Германа был довольно сконфуженный.

Однако…

– Мне очень неудобно тебе в этом признаться, но… вот это кольцо, которое я тебе подарил, – Герман потер пальцы, – оно дорогое… я взял его в кредит, пора возвращать кредит, а с деньгами проблема. Так что придется его вернуть. Извини, пожалуйста.

Лиля опешила.

– Оно там, наверху. – Она показала на антресоли, куда вела крутая лестничка и где устроили спальню. – Я его оставила там, возьми его… На тумбочке, около кровати.

Герман проворно поднялся по лестничке.

Лиля опустилась на стул. Она была страшно разочарована, однако старалась не показать обиды и потому проговорила как можно спокойнее:

– А ты знаешь, мне совершенно не нужно это кольцо. Для меня главное, чтобы мы любили друг друга и были вместе. Как ты думаешь?

Герман, улыбаясь, сбежал по ступенькам. Невероятная красота кольца, которое сверкало в его руке, словно ударила Лилю в сердце.

– Я очень хорошо к тебе отношусь, – весело сказал Герман. – И Аришку очень люблю. Но понимаешь…

– Что? – насторожилась Лиля.

Герман пожал плечами и быстро пошел к вешалке. Снял пальто, обмотал шею шарфом.

Лиле стало страшно.

– Нет, говори! – бросилась она за Германом. – Что – но? Я оставила страну, семью, Кирочку… Я здесь, чтобы быть с тобой! Я не понимаю, объяснись!

– Ну что – объяснись?! – раздраженно обернулся Герман. – Я хотел отомстить этой сволочи Камышеву – и отомстил. Я хотел, чтобы моя дочь жила в нормальной, цивилизованной стране, а не в «совке»! И она здесь!

– Отомстить?.. – растерянно повторила Лиля. – Подожди… а я?

– Ну что ты? – равнодушно взглянул на нее Герман. – Ну, как говорится, запретный плод сладок. А когда его срываешь с ветки, он теряет вкус. Вот так!

– Значит, пять лет назад я была для тебя запретный плод? – пробормотала Лиля.

Ей все казалось, что это какая-то шутка, что Герман не может так говорить, не может этого говорить всерьез! Вот сейчас он усмехнется: «Конечно, нет! Я люблю тебя!»

– Ну, в общем, – усмехнулся Герман, – да.

Лиля мгновение смотрела на него, думая только о том, как удержать слезы. Потом сглотнула тяжелый комок и спокойно сказала:

– Подлец.

Он не спорил, пожал плечами…

– Подлец!

Лиля бросилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Надо скорей собрать вещи.

– Мы немедленно съезжаем отсюда, – твердила она. – Я пойду в посольство, буду просить… они не могут меня не пустить!

Голос ее оборвался рыданием.

Глянула вниз.

Герман презрительно смотрел на нее:

– Куда ты поедешь? Кто тебя пустит туда? Товарищи – они предателей не прощают. Все. Теперь ваш дом здесь. А родина – там.

Лиля схватилась за горло, чувствуя, что начинает задыхаться от ужаса. И все же хватило сил крикнуть:

– Если ты еще раз появишься в нашей с Аришкой жизни, я немедленно вызову полицию. Ты понял?!

Герман только засмеялся снизу: наверное, так бесы смеются из преисподних бездн над грешниками, которых искусили несбыточной мечтой – и бросили в тот миг, когда до ее исполнения оставался только миг.

Герман вышел.

Лиля упала на диван и громко, отчаянно заплакала.

В соседней комнате старательно била в барабан Аришка:

* * *

Шло время. Дни, недели и месяцы, которые как-то незаметно складывались в годы…

С Катериной поссориться Кире так и не удалось. Она то и дело заявлялась в Дом с лилиями и донимала Киру болтовней. Рассказывала о том, как идут дела в институте (она училась на факультете иностранных языков, в просторечии – инязе, причем училась очень старательно), о том, что иногда ей удается познакомиться с иностранцами, которые по тем или иным делам приезжают в Ветровск, о курсах для гидов, на которые бегает без отрыва от учебы… Иногда начинала ворчать, что из-за «твоей мамаши» не только у отца вышли неприятности, но и у самой Катерины: ей не дают работы с группами иностранцев, блат нужен! Правда, на «твою мамашу» Катя жаловаться больше не рисковала, после того как Кира в очередной раз выгнала ее вон. Да, точно так же она выгнала из своей жизни и маму, но осуждать ее с кем бы то ни было не собиралась!

Катерина смирилась и злословить перестала. Иногда она даже оставалась ночевать у Киры и, по всему видно, лелеяла мечту снова вернуться сюда жить. Кира ей не предлагала, но принимала охотно. С Катериной было веселей.

Бабушка, Таисия Александровна, и Дементий Харитонович, которого Кира с детских лет звала дедулей, ее понимали: о маме разговоров не заводили. С другим дедушкой, Михаилом Ивановичем, они в последнее время не общались, потому что он подписал какую-то бумагу против мамы. Кира толком не понимала, в чем там дело, но спрашивать не хотела, чтобы зря не расстраиваться. А Кира общалась с дедушкой Говоровым: он часто приезжал в Дом с лилиями, держал там кое-какие свои бумаги, «работал в тишине и покое», как он это называл. Но о маме не говорил ни слова. И дедуля с бабулей о ней молчали, словно мамы и не было вообще на свете, только знай ворчали, что Кира похоронила себя в четырех стенах, а Дом с лилиями – дом непростой, он хочешь не хочешь, а отравляет своим духом.

От бабушки Кира тогда впервые услышала старинное предание о том, как первый хозяин этого дома (давно, еще до революции!) застал свою жену с любовником и убил этого человека, а жена его с горя покончила с собой в мансарде, так муж там ее и замуровал, ну, вот она перед смертью и прокляла весь дом, всех его будущих обитателей и, главное, обитательниц: якобы ни одна из них счастлива в любви не будет.

И что? Все именно так и вышло, судя по рассказам о прошлом! Кто там был счастлив, в этом доме? Да никто, в том числе мама. И вот теперь – Кира…

Но уезжать она оттуда все-таки не хотела. Ни за что!

Однажды Кира нечаянно проговорилась об этой истории Катерине – но та поддержала бабулю Таисию Александровну:

– Как ты еще тут с ума не сошла одна, не понимаю! Дед то приедет, то нет. Небось даже этому призраку твоему тут скучно. Ему и попугать некого, кроме тебя. Но знаешь что? Давай лучше мы ее напугаем, ну, эту призрачную тетку! Мне в кои-то веки разрешили поработать с американцами, студентами и аспирантами, они здесь на Новый год застряли. Ну сама посуди, не в общаге же им праздновать. Давай пригласим их сюда. И еще нескольких человек наших для компании. Ну давай, Кирка, ну что тебе стоит, ну, сестричка, родненькая!

Против этого слова Кира не смогла устоять. Ей так хотелось быть кому-то родной… особенно теперь, когда ее бросила мама и даже поговорить о ней невозможно!

Вот так и вышло, что в ночь накануне 1985 года в Доме с лилиями было невероятно весело! Только слишком шумно, по мнению Киры. И очень уж многолюдно.

Стол накрыли совместными усилиями, все как-то мигом напились, но не злобно, не противно, а забавно, задорно и весело. Магнитофон надрывался, телевизор пытался его перекричать, все без передышки танцевали, пели, до праздничной полночи оставалось всего ничего, и Кира в этой суматохе едва не забыла позвонить бабуле и дедуле, а также дедушке Говорову, чтобы поздравить их.

Она улизнула в кабинет, чтобы поговорить с этими самыми близкими ей людьми без помех, да и передохнуть от непривычного шума, – и очень удивилась, когда обнаружила там какого-то незнакомого молодого человека, сидящего в уголке дивана и рассеянно листающего старый журнал.

Конечно, он явился в компании Катиных друзей, но Кира забыла, как его зовут.

– А вы кто? – растерянно спросила она.

Парень – стройный, очень хорошо одетый, с тонкими чертами лица – встал:

– Я – Эндрю Джеймс, аспирант Принстонского университета.

Ну, понятно. С первого звука слышно, что иностранец. Хотя говорит по-русски свободно, акцент не такой уж и сильный.

– Почему вы здесь?

– Я здесь на языковой практике. Наш гид, Кэтрин Камышева, пригласила нас на вечеринку, – ответил Эндрю.

Вообще-то Кира о другом спрашивала. Она имела в виду – почему он сидит один в кабинете и листает какой-то журнал, когда все веселятся, – но тут же подумала: наверное, у него, так же как у нее, разболелась голова от крика, музыки и гомона.

И еще подумала: симпатичный парень…

– Понятно, – кивнула она и протянула ему руку. – Катя – моя сестра. Я – Кира. А почему вы не танцуете?

– А вы? – спросил Эндрю.

– Да я там почти никого не знаю, – призналась Кира. – Я вообще привыкла встречать Новый год с бабушкой и дедушкой. Вот пришла позвонить, их поздравить. Ведь через пять минут уже Новый год!

– Через пять минут уже Новый год?! – смешно ужаснулся Эндрю. – Так почему мы здесь? Пойдемте встречать Новый год! А потом позвоните.

Он так улыбался, что Кире стало почему-то ужасно весело. Правда, очень симпатичный парень…

Ей было невдомек, что за минуту до ее прихода «очень симпатичный парень» пытался открыть сейф, стоящий в углу кабинета. Кира едва не поймала его на месте преступления, вот он и торопился ее увести. А впрочем, девушка ему понравилась. Высокая, большеглазая, спокойная, застенчивая, с прекрасными вьющимися волосами, она ничуть не походила на сестру, эту вульгарную и крикливую Кэтрин. Та очень настойчиво и почти неприлично обхаживала Эндрю… А заодно и других молодых американцев. Такое впечатление, что ей все равно, кого из них затащить в постель. Может быть, она коллекционирует иностранцев в своей постели? Эндрю подумал бы, что Кэтрин работает по заданию всевидящего КГБ, однако вряд ли: слишком уж глупа и проста, хоть изображает из себя невесть что.

А эту Киру он и сам с удовольствием затащил бы в постель, уж очень миленькая. Ну, для начала он с ней потанцует, а потом… У него еще есть дела в России, важные дела, однако среди них вполне найдется место для приятной любовной интрижки. Тем более – с девушкой, которая живет в этом доме… К этому дому у Эндрю был особенный интерес.

Эндрю и Кира пошли в гостиную, и в это время из-за угла выглянул и посмотрел им вслед еще один гость. Звали его Егор Ковалев, и он дорого дал бы за то, чтобы узнать, зачем и почему этот американец уединился в кабинете. Кое-какие предположения у Егора были, однако проверить их помешала эта хорошенькая девушка. Если бы Егор не затесался в эту шумную компанию по долгу службы и не вынужден был следить за каждым шагом обаятельного американца, он и сам бы с удовольствием повел танцевать прелестную сестру Катерины Камышевой.

Один из приятелей Егора как-то раз сделал вывод из своего бурного любовного прошлого: «Все Катерины – шлюхи». Катерина Камышева под это определение вполне подходила. Просто удивительно, что у нее такая милая и скромная сестра! Впрочем, насколько знал Егор, у них разные матери, настолько разные, что одна живет в какой-то деревне Тюменской области, а другая сбежала в Лондон. Теоретически с этой Кирой надо быть поосторожней, однако она может оказаться полезной в том деле, которым занят сейчас Егор…

С этими мыслями он вошел в гостиную, взял бокал шампанского, рассеянно чокнулся к кем-то – с Новым годом! – а сам не сводил глаз с Киры и Эндрю и прислушивался к их разговору.

– С Новым годом, Кира, – сказал американец и быстро поцеловал ее в щеку. Увидев, как она испуганно вытаращила глаза, засмеялся: – А по русской традиции мы вообще должны три раза целоваться.

– Издеваетесь? – смущенно засмеялась Кира. – Мы едва знакомы!

– Но если мы потанцуем, будем вообще хорошими знакомыми! – сказал Эндрю и закружил ее в танце.

Егор смотрел исподлобья, то улыбаясь, то хмурясь.

– Зараза малолетняя, американца охомутала, – вдруг раздался рядом недовольный голос, и он увидел Катю. – Все мужиков ей мало.

Судя по тому, что знал о Катерине Камышевой Егор, «мужиков мало» было именно ей, а Кира вела чуть ли не затворнический образ жизни.

Внезапно Катя выхватила из его рук бокал, поставила на столик и повела танцевать, однако недалеко дошла, только до Эндрю и Киры:

– Друзья, разрешите разбить вашу горячую парочку! Русский обычай!

И с присущей ей раскованностью, которую Егор назвал бы наглостью, она втиснулась в объятия Эндрю, у которого откровенно вытянулось лицо. Ну а Егору досталась Кира.

Против этого он ровно ничего не имел!

В отличие, похоже, от Киры. Она смотрела на него, как на пустое место!

– Я Егор, – начал было он, однако Кира нахально бросила:

– Наш Егорка – богатырь, на носу вскочил волдырь!

Он опешил, в первую минуту разозлился:

– Очень по-взрослому!

А Кира убежала, только в дверях обернулась и показала язык. Тогда ему стало смешно. И вся злость прошла.

Ну и девчонка! Просто прелесть!

А Кира скрылась в кабинете и наконец-то дозвонилась до своих. Поздравила их, выслушала все нежные слова, которые были сказаны ей…

Она еще разговаривала, когда вошла Катя. Хмурая, злющая! И, едва дождавшись, когда Кира положит трубку, выпалила:

– Значит, так! Об Эндрю можешь даже не мечтать! Забыла этот персонаж, он мой!

– В каком смысле? – тихо спросила Кира. – У вас что, уже что-то было?

– Будет! – уверенно кивнула Катя и с пьяной откровенностью сообщила: – Короче, я хочу за него замуж выйти и свалить отсюда. Как мамка твоя. – Вздохнула завистливо: – Умная она все-таки была. Я вот раньше этого не могла понять, а она, наверное, сейчас как сыр в масле катается!

– Ну, дерзай! – сердито сказала Кира и вышла из кабинета.

В гостиной по-прежнему танцевали, и Эндрю растерянно оглядывался… Может, Катю ищет. А может, Киру? Да не все ли ей равно? Не нужен ей Эндрю. И этот… Егорка-богатырь тоже не нужен, и вся эта компания. Ей нужна…

Она свернула в маленькую боковушку, встала там за дверью – тихо-тихо.

И тихонько прошептала:

– Мамочка, с Новым годом. Как ты там?..

Но тотчас представила ее: вот она рядом со своим любимым Германом, рядом Аришка, им хорошо, им весело, мама смеется, она счастлива, пьет шампанское – и больше никто ей не нужен, тем более – какая-то там брошенная в России Кира!

Сердце снова ожесточилось. И Кира выскочила в гостиную, где надрывалась музыка и мельтешили танцующие пары, – чтобы не расплакаться, чтобы прогнать из сердца, из глаз это мучительное видение: ее счастливая мама, которой совершенно не нужна дочь!

Она была бы потрясена, увидев сейчас Лилю…

* * *

Новый год Лиля встречала одна в крохотной комнатке под самой крышей – на седьмом этаже – старого дома в одном из самых дешевых районов Лондона. Это было все, что она теперь могла себе позволить. Лестница, которая вела в эту квартирку, была такая крутая, что Аришка плакала, когда они по ней впервые поднимались (в этом доме не было лифта), волоча на себе чемоданы, и просила:

– Давай вернемся домой, к папе…

Лиля понимала, что она говорит не о Германе, а о Родионе, однако ни к тому, ни к другому обратной дороги им не было.

Герман оказался прав: все хождения Лили в советское посольство, ее многочисленные письма, прошения и мольбы оказались напрасными. Обращались с ней очень вежливо, однако с таким ледяным презрением, что Лиля, конечно, давно бросила бы обивать посольские пороги, когда б не знала, что и холод этот, и презрение, и почти отталкивающую вежливость она заслужила. Она сама виновата во всем!

Теперь Лиля не понимала, какая злая сила помутила ей голову, почему она – как избалованная девчонка надоевшую куклу! – отбросила от себя Родину и все, что было воплощено в этом слове – Родина. Какой мелочью казалось ей все это: дом, семья, родители, сам мир, в котором она прожила всю жизнь, – по сравнению с тем мгновенным ослеплением, которое овладело ею при виде Германа! И вот морок развеялся. Да так плебейски-пошло, оскорбительно, унизительно! И Лиля осталась, как та переборчивая старуха, у разбитого корыта.

Вместо корыта у нее была крошечная сидячая ванна, настолько проржавевшая за годы своего многотрудного существования, что отмыть ее добела оказалось невозможно никакими чистящими и моющими средствами, да и к тому же лишних денег на все эти средства не было. Лиля часто вспоминала те несколько месяцев довольно скудной жизни, которую вели они с Родионом в общежитии. Конечно, вечно не хватало денег, но их всегда можно было перехватить у кого-нибудь из подружек-соседок, занять у них соли, луку, картошки или стирального порошка. Помогала мама (когда Лиля соизволила подружиться с ней!), ну и всегда оставалась тайная надежда: если станет совсем уж трудно, можно вернуться домой.

Теперь ей приходилось рассчитывать только на себя, только на те скудные деньги, которые она получала как пособие для эмигрантов.

К лестнице они с Аришкой в конце концов привыкли так же, как привыкли к убожеству обстановки меблированной комнаты, которую снимали. Когда-то давным-давно Лиля удивлялась, что это за штука такая: меблированные комнаты. То ли у Достоевского, то ли у Чехова в таких комнатах жили герои их произведений. Иногда она вспоминала похожую на гроб комнатку Раскольникова… Этот призрак маячил перед ней постоянно – призрак, который вполне мог воплотиться в явь, если закончатся деньги. Чтобы не впасть в полную и полнейшую жуткую нищету, Лиля однажды даже продала волосы. Ну да, увидела около какого-то салона объявление, зашла – и без малейшего сожаления дала остричь свою роскошную косу. Денег дали довольно много, целую гинею! Коса их с Аришкой здорово выручила… правда, продать ее было можно только один раз. Лилю порадовали не только эти деньги, но и то, что короткая стрижка оказалась ей неожиданно к лицу. Как ни странно, волосы начали виться и почему-то потемнели, утратили свой мягкий золотистый оттенок и ударились даже в рыжину. Впрочем, Лиля по этому поводу никак не переживала. Было море других поводов для переживаний!

В конце концов ей повезло устроиться в ресторан посудомойкой. С деньгами стало самую капельку посвободней, тем более что у Германа, видимо, остались какие-то остатки совести – и он начал предлагать деньги, а когда Лиля отказалась, разорался, что не позволит своей дочери умереть с голоду.

До смерти было еще далеко, но сводить концы с концами удавалось порою с трудом! Если Лиля покупала на какой-нибудь распродаже (в Лондоне довольно часто распродавали вещи из снесенных домов, оставленные хозяевами, и это стоило буквально гроши, то есть пенсы) настольную лампу, покрывало, постельное белье или еще какую-то мелочь, чтобы хоть чуть-чуть приукрасить меблированную конуру, в которой они жили, их бюджету это еще долго аукалось.

И все-таки один раз, когда ей попалась старенькая пишущая машинка – без футляра, с западающими клавишами, – Лиля купила ее немедленно. Тот писательский зуд, который начал мучить ее еще дома, здесь пробудился – и не собирался униматься. Впрочем, Лиля его не слишком унимала: это было такое счастье – писать, хоть в мечтах возвращаться в любимый мир той, другой жизни…

В конце концов Лиля согласилась, чтобы Герман оплачивал школу для Аришки: скромную, но неплохую частную школу. В муниципальные, то есть бесплатные, школы принимали самую отпетую, хулиганистую бедноту, причем бедноту черную и цветную (Лондон был наводнен беглецами из бывших колоний некогда Великой Британии). К тому же ближайшая такая школа располагалась довольно далеко от дома, а транспорт был в Лондоне очень дорог – так же, как и услуги сапожников: обувь на Аришке ну просто горела…

При частной школе имелось то, что называлось в Союзе группой продленного дня, а здесь – дневным лагерем: в этом лагере детей кормили обедом, развлекали, помогали делать уроки. Английский язык Аришки, которому ее начал учить Герман еще в ту пору, когда они только начали жить вместе, улучшался не по дням, а по часам, она то и дело вставляла в русскую речь английские слова, их становилось все больше, и если поначалу Лиля этому только радовалась, то теперь стала пугаться: а сможет ли Аришка вернуться к родному языку потом, когда они с ней возвратятся домой, в Советский Союз?

Но оставался главный вопрос: смогут ли они возвратиться? Не пора ли перестать лелеять напрасные надежды и не мешать дочери приспособиться к жизни в этой чужой, но такой интересной для нее стране, где у девочки появлялось все больше друзей?..

Одна из таких новых подруг пригласила Аришку встречать Новый год в ее семье, где было трое детей, и все – девочки разного возраста. Они жили в огромном неуклюжем, но очень уютном доме в районе под названием Сохо, о котором Лиля только у Голсуорси раньше читала, и она, конечно, отпустила дочь. Хотя для англичан главный праздник – Рождество, 25 декабря, Новый год тоже праздновали, и уж, наверное, там, у этих Бронте (Лилю умиляло, что новые Аришкины подружки носят фамилии знаменитых писательниц, романами которых она когда-то зачитывалась), и елка будет пороскошней, и стол побогаче, чем у нее.

Собственно, никакой еды, кроме сыра и колбасы, она для себя не приготовила: нашла в ближнем супермаркете – огромном, пугающе-огромном и богатом магазине, где можно было купить все, от яблока до велосипеда! – сыр, больше всего похожий на ее любимый «Российский» (смешнее всего, что это оказался самый дешевый сорт швейцарского сыра), и колбасу, напоминающую дефицитный сервелат (конечно, там, дома, он вовсе не был дефицитом на столе семейства Говоровых-Камышевых!), тоненько нарезала, красиво разложила на тарелке – и таскала по кусочку, любуясь на несколько серебристых шаров, подаренных Аришке Германом и украсивших искусственную елочку.

Искусственная елка! Глядя на нее, Лиля вспоминала громадную ель, росшую перед Домом с лилиями, которую в конце декабря украшали разноцветными игрушками, но ярче серебряной канители блестел и искрился снег, который всегда выпадал точно в новогоднюю ночь.

Она посмотрела в окно и вздохнула: шел проливной дождь, стекла мокрые…

Дождь 31 декабря! И так каждый год…

Посмотрела на маленький будильник. Без минуты двенадцать, чуть не пропустила время. Телевизор включать не хотелось: здесь не дождешься праздничного «Голубого огонька» и приветственной речи главы государства. По всем каналам, конечно, идут музыкальные программы, но сейчас Лиле хотелось слышать только русскую речь и русскую музыку, видеть только русские лица.

Она налила в бокал дешевого белого вина – самого дешевого, какое только могла купить, шампанское было не по карману, и бокал был простенький… ну да неважно! – и с надеждой взглянула на свое отражение в большом серебристом елочном шаре:

– Новый год! Принеси мне, пожалуйста, хоть капельку счастья…

Чокнулась с шаром, который ответил неожиданно-прекрасным хрустальным звоном, и выпила свое кислое, унылое вино до дна.

Раньше, бывало, вино веселило ее, а теперь повело в тоску. Лиля сидела, подпершись, бездумно глядя в серебряный бок шара, видя в нем свое печальное – и в то же время исполненное безумной надежды на счастье лицо, как вдруг раздался звонок в дверь.

Лиля подхватилась, протерла начавшиеся слипаться глаза и бросилась к двери.

Она никого не ждет, но не все ли равно, кто там, за дверью, даже если он случайно ошибся адресом? Кто бы ни был – пусть хоть на минуточку развеет ее одиночество, ее тоскучую тоску!

– Who is here? – привычно спросила по-английски – и схватилась за горло, услышав в ответ – услышав по-русски! – веселое:

– Дед Мороз!

Голос показался знакомым.

Лиля распахнула дверь и ахнула:

– Сережа!

Он… в самом деле! Настоящий, живой Сережа Морозов с бутылкой шампанского – «Советского шампанского»!!! – в руках.

Лиля смотрела на него – и не могла насмотреться.

– Сережа!

И он тоже – застыл у порога, словно не решался перешагнуть его, словно ему, как и Лиле, довольно было просто стоять – и смотреть, словно они еще не насмотрелись друг на друга за ту жизнь, в которой они были рядом и которая была, оказывается, такой счастливой!

– Разрешите! – чей-то хриплый голос развеял блаженное оцепенение, в котором они оба пребывали.

Герман!

Почему он пришел вместе с Сергеем? А, ну да… они же знакомы. И когда-то именно Сергей привез Лиле письмо Германа, которое и стало причиной всех ее бед. То письмо, которое было первым шагом его мести Родиону Камышеву, а ведь Лиля думала, она-то думала…

Ладно. Это мерзкое прошлое, о котором надо забыть!

– Что же гостей за дверью держите? – ухмыльнулся Герман, видя растерянность Лили.

Впрочем, она тотчас овладела собой.

– Сережа, ты проходи, а Герман идет по своим делам, – сказала решительно.

– Ну почему? – возмутился тот.

– Потому что Аришки нет, и тебе делать здесь совершенно нечего.

– Вот как получается? Любить – так любить, а ненавидеть – тоже на полную катушку? – ернически расхохотался Герман, но Лиля не слушала: втащив Сергея за рукав в прихожую, захлопнула дверь перед самым носом Арефьева.

Он несколько раз дернул за ручку, позвонил, даже пнул дверь раздраженно, но потом все же ушел.

– Ты не работаешь? – спросил Сергей, оглядывая скудный стол, за который усадила его Лиля.

– Работала, – со вздохом призналась она. – До вчерашнего дня. В ресторане посуду мыла. А сегодня сказали, что ресторан обанкротился, просят на работу больше не выходить. Вот так и вляпалась твоя Карамелька по самые уши, как последняя дура!

Ей так давно хотелось хоть кому-нибудь пожаловаться… Как же хорошо, как же здорово, что он пришел, Сережа!

– Не заводись, – ласково улыбнулся он. – Что ты сразу – дура-то?

– Ну как не заводиться? В Союз обратно не пускают, даже разговаривать не хотят. И вот я в чужой стране, с маленьким ребенком на руках, без языка, без работы… Конечно, дура! Бросила все ради любви…

– Бывает! – улыбнулся Сергей, разливая шампанское по бокалам: – Ну что? Выпьем за нашу с тобой невозможную любовь!

Они чокнулись и засмеялись.

Все-таки кое-что Кира угадала. Лиля пила шампанское, смеялась и была сейчас почти счастлива!

* * *

К изумлению Киры, Эндрю появился снова, и буквально на другой день. Он ждал ее около института, такой смешной в нелепо сидящей на нем шапке-ушанке, замотанный по самого носа в шарф, в куцем пальтеце – и с розой в руках, что Кира как начала смеяться, так и не могла остановиться.

Еще больше она развеселилась, когда вдруг увидела неподалеку автомобиль, около которого стоял не кто иной, как Егор Ковалев, и смотрел, насмешливо прищурясь.

У него были удивительно длинные ресницы, Кира это как-то вдруг заметила…

Вот это да! Он что, тоже приехал встретить Киру, но просто опоздал? Эндрю оказался проворней? Вот это да… никто и никогда не бегал за Кирой, а тут сразу двое!

Хотя Катя ведь предупреждала, чтобы Кира забыла про Эндрю. Но как его забудешь, если он сам пришел, и принес розу – красную, между прочим! – и бормочет что-то о том, как ему нравится Кира, а с Катей у него ничего не может быть, потому что есть Кира… и он не только замерз, но и есть хочет, а потому не знает ли Кира хороший ресторан, в который он может ее пригласить?

– Конечно! – громко сказала Кира (так, чтобы слышал Егор… почему-то ей было очень важно, чтобы он слышал и видел все!). – Я очень люблю рестораны!

И повела Эндрю к своей машине – это был подарок дедушки Говорова на прошлый день рождения.

Егор смотрел вслед, прищурившись, с какой-то странной улыбкой.

«Ревнует!» – решила Кира и страшно обрадовалась. Было очень приятно, что Егор может ее ревновать.

На самом деле, Егор нравился ей куда больше, чем Эндрю, но она не собиралась в этом никому признаваться, даже себе!

* * *

После Нового года Сергей стал к Лиле захаживать запросто. Однажды принес два огромных пакета с продуктами и деньги. Она начала было возмущенно отказываться, но, когда он пригрозил все выбросить, продукты взяла. И даже форель, принесенную им, пожарила!

Потом Сергей сварил кофе, и Лиля поразилась, до чего он был вкусный.

– Я вообще многое умею, – похвастался Сергей. – Я же практически всю жизнь холостяк, за исключением одного месяца. Но ты знаешь, хватило с головой!

– Ну а сейчас? У тебя никого нет? – спросила Лиля с самым незаинтересованным видом, на который только была способна.

– Почему? – пожал плечами Сергей. – Есть.

Кофе почему-то стал очень горьким. Ах да, Сергей же говорил, что его варят с перцем – по какому-то восточному рецепту. Наверное, переложил перца!

Лиля отставила почти полную чашку.

– Я вообще не муж, а мечта каждой женщины, – усмехнулся Сергей. – Практически капитан дальнего плавания. Никогда дома не бываю. Все езжу, езжу, езжу… Вот и здесь спецкором «Литературки» тружусь. Кстати, я смотрю, и тебя в литературу потянуло?

Ну, конечно, он не мог не заметить машинку!

Подошел, выкрутил из каретки лист…

– «И когда солнце заискрилось в лепестках, я открыла окно и увидела свою волшебную фею…» – с выражением продекламировал Сергей.

– Не читай! – Лиля смущенно вскочила. – Это что-то вроде дневника. Когда-то мой доктор сказал мне: «Если будут на душе кошки скрести, садись и пиши». Вот я и пишу, вспоминаю… детство, юность, семью…

– А меня? – настороженно спросил Сергей.

– Ну и тебя, к сожалению, – засмеялась Лиля. – Дом с лилиями… в общем, все, и плохое, и хорошее. И знаешь, Сережа… конечно, многого я раньше не ценила. Много ошибок наделала.

Сергей глянул исподлобья, понимающе, но не ответил: оглядел стол и, заметив пачку листов, покрытых машинописью, взял ее:

– Это рукопись? Разрешишь, я возьму почитаю? Если вещь стоящая, будем публиковать.

– Ты что, шутишь? – изумилась Лиля. – Где публиковать? В Союзе нельзя, а здесь… ну, здесь – это вообще нереально!

– Стоп! – успокаивающе поднял руку Сергей. – Откуда такой пессимизм? У меня есть знакомства в лондонских издательских кругах, так что все возможно. Ты лучше думай над названием книги.

– А что тут думать? – Лиля пожала плечами. – Давай назовем «Дом с лилиями»!

– Годится, – задумчиво сказал Сергей.

* * *

После Нового года Михаил Иванович простудился, был на больничном и переехал в Дом с лилиями. Кира была очень этому рада. Она всегда знала, что дед ее очень любит, но однажды ее ждал необыкновенный сюрприз: Михаил Иванович сообщил, что переоформил все документы, так что дом теперь принадлежит ей.

Кира сначала не обрадовалась, а испугалась:

– Тебя что, снова сердце беспокоит?!

Но дед так дурашливо запел:

– Сердце, тебе не хочется покоя! – что все страхи Киры мигом прошли.

Она стала хохотать, Михаил Иванович вторил ей, но их прервал телефонный звонок.

Кира взяла трубку – и ахнула:

– Егор!..

Услышав его голос, она подумала, что сегодня день особенный. Сплошные сюрпризы, и какие потрясающие! Подарок деда… теперь этот звонок. А главное, что Егор предложил встретиться!

Как она ждала этого, как мечтала… и вот…

Однако все же хватило сил пококетничать, сделать вид, что не очень-то и хотелось сломя голову бежать на свидание. Может, придет, может, нет…

Дед поглядывал испытующе, ухмылялся, но ничего не говорил.

В конце концов Егор сам за ней приехал. А когда стали решать, отправиться в кино или в кафе, а может быть, и туда, и туда, он вдруг попросил ее зайти вместе с ним к одному его старшему товарищу, который давно слышал о Кире и очень хочет с ней познакомиться.

Кира удивилась. Но ничего плохого в голову не пришло. «Может, он хочет меня этому товарищу показать, чтобы получить его одобрение? – подумала весело. – Ну что же, пусть показывает. Нам скрывать нечего!»

Внимание красивого, уверенного в себе парня – нет, мужчины, ведь Егор был лет на десять старше ее! – необычайно льстило. Во-первых, это не какой-то там мальчишка с их курса. Однокурсники казались Кире какими-то несмышлеными детишками. Во-вторых, это не какой-то там американец, который крутит не то с тобой, не то с твоей сестрицей. Егору нужна только Кира, вон как прилип с первой встречи! В-третьих… ну он просто очень нравился ей. Очень! И даже раза два приснился.

Эти его серые глаза и длинные ресницы, они ей просто покоя не давали! Эндрю – просто симпатичный, а Егор – по-настоящему красивый. И мужественный необыкновенно…

У Киры голова кружилась от радости, от предчувствия счастья, чего-то нового, восхитительного, небывалого!

Они вошли в самый обычный дом, поднялись на третий этаж. Егор позвонил в дверь. Открыл им какой-то мужчина лет пятидесяти, при взгляде на которого Кира сразу поняла: это военный. На нем был штатский костюм, но все равно – выправка, манера держаться, вести разговор выдавали принадлежность к армии. И это был не просто старший товарищ – это явно был начальник Егора.

Значит, и Егор – военный?..

– Меня зовут Петр Петрович. Спасибо, что пришли. Пожалуйста, проходите.

Они прошли в безлико и очень просто обставленную, холодную комнату (создавалось впечатление, что здесь никто не живет, а так, иногда заглядывает), и после первых же слов этого человека Кира поняла, где находится.

– Мы хотим задать вам несколько вопросов о вашем новом знакомом, Эндрю Джеймсе.

Петр Петрович улыбался, он говорил доброжелательно, однако, как ни старался, не смог придать вопросу характер обычного житейского интереса человека к человеку. Да еще эта странная квартира…

Ну кто, скажите, кто может вот так скрытно, на какой-то квартире, расспрашивать человека о его знакомом иностранце?!

«КГБ, – внезапно догадалась Кира. – Этот человек – из КГБ. Я слышала, у них есть какие-то квартиры… встречаться с агентами, с осведомителями… наверное, это именно такая квартира. И что получается? Егор – осведомитель КГБ? Тайный агент? И меня сюда привел, чтобы завербовать? Да нет, не может быть!!!»

– Скажите, Кира, в беседе с вами Эндрю случайно не интересовался вашим дедушкой? – спросил Петр Петрович.

– Я не совсем понимаю… – пробормотала Кира. – И если вы мне не объясните, я ничего отвечать не буду, и вообще, я ухожу и все расскажу деду!

Такой оскорбленной она себя в жизни не чувствовала. Значит, Егору нужна вовсе не она? Ему нужен Эндрю? Вернее, информация об Эндрю? И только ради этой информации он так смотрел на Киру, что она подумала, она подумала…

Ну и дура! Размечталась!

Она вскочила, но Егор оказался на пути, обнял:

– Успокойся, Кирочка, успокойся. Присядь, прошу тебя. Петр Петрович, позвольте мне.

– Давайте, товарищ капитан, – кивнул тот, и Кира упала на стул, как кукла.

Да, все правильно. Она все угадала правильно… Вот ужас!

– У нас есть подозрения, что Эндрю Джеймс связан со спецслужбами, – осторожно сказал Егор.

– Ерунда какая-то, – беспомощно пробормотала Кира. – А ты? С чем связан ты, Егор? Или ты не Егор?

Ну да, пусть скажет ей прямо. Или врать начнет?

Егор не начал врать. Достал из внутреннего кармана удостоверение, раскрыл перед Кирой:

– Капитан госбезопасности Ковалев.

– Хоть с именем не соврал, – едко бросила она. – Все-таки Егор. Ну что ж, работа у вас такая, товарищ капитан: во всех иностранцах видеть церэушников. А я не верю!

– Ну и зря, – усмехнулся Петр Петрович.

– А придется, – резко сказал Егор. – Кирочка… то, что я тебе сейчас скажу, – государственная тайна. В нашей области строится объект, связанный с оборонной промышленностью…

– А товарищ Говоров, как первый секретарь обкома, как раз и знакомится с материалами этого стратегического объекта, – подхватил Петр Петрович.

– И Эндрю не зря крутится вокруг вашего дома, – продолжал Егор. – Мне кажется, ему нужны эти сведения.

– Ну, раз вы его подозреваете, – арестуйте, – пожала плечами Кира. – Я тут при чем?

– Мы хотим взять его с поличным, – пояснил Петр Петрович. – И вы должны нам помочь.

– Должна? – вскинула брови Кира.

– Да, Кира, – кивнул Петр Петрович.

– Должна! – Егор взял ее за руку.

Эти слова о долге Кира понимала. Они не были чужды ей. Она любила свою страну и готова была на все ради нее! Если бы Егор Ковалев или этот Петр Петрович просто подошли к ней, например, после занятий, представились, назвали свои звания… Петр Петрович, судя по виду, не меньше чем подполковник, конечно, а Егор капитан – такой молодой, а уже капитан! Наверное, отличился по службе. Много шпионов поймал? Или много таких же дурочек, как Кира, завербовал, сверкая глазами и обольстительно улыбаясь?.. Если бы у них сразу был деловой разговор! Если бы не было этого… того, что она приняла…

Противнее всего, что Егор на самом деле никаких авансов-то не делал. Ну, улыбался, ну, предложил встретиться… И только Кира на радостях придала этой обычной встрече характер любовного свидания. Потому что ей так хотелось! Ей очень хотелось!

Ну вот и получила…

Надо было злиться на себя, а не на Егора, но ей было стыдно признаться себе, что спорола такую глупость, увидела любовь там, где ее и в помине не было.

А Эндрю? Если все так, как ей рассказали, значит, и его Кира не интересовала? Она была для него ключом, которым он откроет какой-то сейф с бумагами? А Катя? Она вообще никто для Эндрю? Средство подобраться к ключу, что ли?

Как все это противно!

Егор распахнул перед ней дверцу машины, потом сел за руль.

– Ну а теперь повеселимся, – сказал оживленно. – Куда тебя отвезти?

– Я уже повеселилась, хватит, – презрительно ответила Кира. – Отвези меня домой. Хотя… я сама доеду до дома со своего первого свидания.

Она попыталась выйти из машины, но Егор схватил сзади за руки и не пустил.

Кира вырвалась, взглянула на него негодующе:

– Ты обманул меня! Использовал!

– Пора взрослеть, Кира! – резко сказал Егор. – Не веди себя, пожалуйста, как ребенок!

– Хорошо, я повзрослею, – кивнула она с горькой улыбкой. – И сделаю, как ты хочешь. Соблазню, заманю…

– Кира, – подался к ней Егор. – Не злись! И помни: никто не должен знать, о чем мы с тобой разговаривали и где ты была.

– Даже дед?!

– Пусть товарищ Говоров спокойно работает. Об остальном мы позаботимся.

Она вздохнула.

– Что я должна делать? – спросила покорно.

– Принимай ухаживания Джеймса. Веди себя как раньше. Он не должен догадаться, что под наблюдением. Справишься?

– Легко! – усмехнулась Кира. – Потому что я не верю в то, что он преступник! Его интересую я, а не какие-то там дедушкины папочки и бумажечки. И в отличие от вас, товарищ капитан, Эндрю честный.

– Кирочка… – потянулся было к ней Егор, но Кира отпрянула:

– Не трогай меня!.. – Посмотрела ему в глаза и тихо призналась: – А я в тебя чуть не влюбилась… Но теперь, Егор, наблюдай в подзорную трубу, как я буду счастлива с другим! Эх, ты… командир полка, нос до потолка, уши до забора, сам как… помидора!

И, вложив в эту детскую дразнилку всю свою обиду и злость, она выскочила из машины так проворно, что Егор не успел ее задержать.

Вздохнул тяжело. Он понимал, что Кира сделает все, что от нее требуется. Но неужели он ее потерял? Неужели между ними все кончилось, так и не начавшись?

Не только она почти влюбилась, вот в чем штука…

* * *

На старый Новый год Говорову позвонил давнишний знакомец – Мирон Полищук и пригласил в гости. Хотя такого праздника Михаил Иванович и не признавал и было ему забавно, что «хороший чекист» решил исполнить старорежимный обычай, однако русскому человеку лишь бы повод был с друзьями посидеть! К тому же приглашен к Полищуку был и Дементий Шульгин, а значит, и Тася, так что Говоров очень обрадовался и дал согласие приехать. Однако ему было неловко перед Кирой. Опять девочка одна останется на праздник… Звал внучку с собой, однако та уселась за письменный стол, обложилась книжками и отказалась трогаться с места.

Разумеется, Михаил Иванович не знал, что Полищук, который по-прежнему служил в КГБ, пригласил его по настоятельной просьбе подполковника Сизова, которого Кира знала просто как Петра Петровича. И Михаил Иванович не имел, конечно, представления, что Кире об этой поездке было заранее известно. Если бы дед заартачился, она бы его уговорила поехать во что бы то ни стало. Это было первой частью ее задания. Вторая – немедленно позвонить Эндрю и пригласить его к себе в гости. Конечно, он согласился с восторгом! Кира назначила время, а потом перезвонила Егору.

Он ждал звонка, и не он один. Спустя буквально несколько минут от здания КГБ отъехал заранее подготовленный фургончик, напичканный звукозаписывающей и прослушивающей аппаратурой. Кроме техников, фургончик сопровождали подполковник Сизов и капитан Ковалев…

Специалисты знали свое дело: на кухне, в гостиной и кабинете Дома с лилиями были мигом установлены микрофоны, а записывающую аппаратуру поставили в мансарде под крышей – в заброшенной комнате. Кира воспротивилась было, но все же пришлось согласиться – там было самое укромное место, куда Эндрю уж точно не сунулся бы.

Подполковник и техники остались в мансарде, а Егор и Кира спустились в гостиную.

Эндрю должен был появиться с минуты на минуту.

– Значит, так, Кира, – серьезно сказал Егор. – Самое главное – ничего не пей.

– А что? Эндрю меня отравит? – съехидничала она.

– Кира, не ёрничай! Это враг! И ему нужны документы из сейфа. Я не хочу тебя пугать, но существуют такие препараты – без следов и запаха. Нужно уронить бокал или пролить вино, если он предложит выпить. А самое главное – дать ему возможность остаться одному на десять-пятнадцать минут. Поняла?

– Да, – кивнула Кира, и в ее глазах, которые только что смотрели насмешливо и враждебно, вдруг появилась растерянность. – Егор… мне что-то вдруг так страшно стало!

Егор не мог признаться, но ему тоже вдруг стало не по себе.

В таких операциях он участвовал не раз, но впервые вдруг пришло ощущение: он делает что-то не так, не стоило бы…

Но поздно. Поздно отступать!

– Кирочка, – сказал он ласково, – ничего не бойся. Мы здесь. Я рядом. Все будет хорошо.

Раздался звонок в дверь.

Кира вздрогнула.

– Так, пора, – шепнул Егор. – Удачи.

Кира, поправив волосы и платье – красное, самое нарядное! – пошла открывать.

Егор помчался вверх по лестнице, вбежал в мансарду, взял наушники…

Он слышал смех Киры – какой-то ненатуральный, слишком уж веселый, – и беспокоился, не заметит ли этой ненатуральности Эндрю. Ну что же, надо надеяться, он примет это за обычное волнение девушки, которая встречает парня, который ей нравится.

Кира тоже на это надеялась, потому что чувствовала неестественность каждого своего слова, каждого движения.

– Вау! – смешно воскликнул Эндрю, входя в гостиную и оглядываясь.

– А что? – насторожилась Кира.

– А то, – Эндрю осторожно обнял ее за талию, – что я давно об этом мечтал!

– Ты знаешь, – забормотала она, упираясь ладонями в его грудь, – ты располагайся, а я… а у меня утка!

В самом деле, в духовке «доходила» утка с яблоками, аромат которой разносился по всему дому.

Эндрю покорно вздохнул и начал открывать шампанское.

Микрофоны улавливали малейшие шумы, и в мансарде был слышен шелест фольги, потом легкий хлопот, когда Эндрю вытащил пробку, потом бульканье – вот он налил шампанское в один бокал… почему-то только в один, затем что-то звякнуло, словно о краешек бокала чем-то постучали, и Егор как бы увидел в руках Эндрю пузырек, из которого он сыпал в вино Киры белый порошок, осторожно постукивая пузырьком по краю бокала, чтобы не высыпалось лишнего: иначе порошок не растворится в шампанском, останется белый налет, да и вкус изменится.

Из кухни доносился звон посуды, тяжелое дыхание Киры, которая доставала из духовки противень с уткой, и Егору очень хотелось предупредить ее, предостеречь, шепнуть на ухо: будь осторожна! Оставалось надеяться, что она не забыла всех его наставлений.

Кира их и в самом деле не забыла. Поэтому, когда Эндрю подал ей шампанское, она сразу обратила внимание: ей он налил заранее, а себе – при ней, – и насторожилась. Однако Эндрю настаивал, что им нужно непременно выпить на брудершафт.

Кира запаниковала: пить на брудершафт – значит целоваться. Ну уж нет! И когда они сцепились руками и Эндрю поднес к губам свой бокал, Кира выронила свой.

– Я такая неловкая! – причитала она. Знал бы Эндрю, сколько ловкости стоила ей эта неловкость! А когда Кира увидела, каким странным взглядом смотрит он на осколки и лужу шампанского на полу, она окончательно поверила, что Егор предупреждал ее не напрасно.

Ее затрясло так, что Эндрю это заметил:

– Посуда бьется на счастье. Что ты так дрожишь?

Привлек Киру к себе, потянулся поцеловать, но она напряглась, не давалась.

– Что с тобой? – удивился Эндрю. – Первый раз, что ли?

Кира закивала, не вполне понимая, о чем он спрашивает:

– Да… Утка! Там утка!

И кинулась на кухню, как за спасением, чувствуя, что не может больше выдерживать эту игру, мечтая, чтобы все кончилось, все уже кончилось, вся эта игра в шпионов! Егор говорил, что следует дать возможность Эндрю остаться одному на десять-пятнадцать минут. Ну так нужно предоставить ему такую возможность как можно скорей, потому что у Киры нет больше сил, она не годится на такое!

– Она боится, – сочувственно сказал Петр Петрович в мансарде.

Егор угрюмо кивнул. Он это давно понял, и он тоже хотел, чтобы все скорей кончилось.

Может быть, пока Кира на кухне, Эндрю бросится в кабинет?..

Но нет, в кабинете тихо. Кажется, не рискнул.

Тем временем Кира украдкой выглянула из кухни и увидела, что Эндрю задумчиво стоит посреди гостиной. Ну иди же, иди в кабинет! Не решается. Боится, что она выйдет, увидит, что его нет, отправится искать…

Что же такое придумать, чтобы Эндрю был твердо уверен: минимум десять минут спокойных поисков ему обеспечены?

Нашла!

Кира схватила противень с уткой и швырнула его на пол, постаравшись сделать это так, чтобы жирные брызги попали ей на платье. И отчаянно вскрикнула:

– Утка!

Эндрю понял: случилось что-то неладное.

– Кира, что такое?

Заглянул на кухню, увидел куски мяса на полу – вперемешку с раздавленными яблоками и растекшимся по всей кухне подливом…

И пристально вгляделся в лицо Киры.

Девушка бессвязно бормотала, отводя глаза:

– Я так старалась…

– Я не могу слышать, как дрожит ее голос! – пробормотал Егор наверху.

– А Джеймсу, похоже, нравится! – усмехнулся подполковник – и добавил успокаивающе: – Да не волнуйся, Егор. Все по плану.

– Да не волнуйся, Кира, – донесся снизу голос Эндрю. – У меня будет шанс побывать у тебя в гостях еще раз.

«Ишь, чего захотел!» – мрачно подумал Егор.

«Не дай бог!» – в ужасе подумала Кира. Тут же перепугалась, что Эндрю поймет, о чем она думает, – и разулыбалась так сладко, что самой противно стало:

– Ой, я сейчас приду… я только переоденусь…

«А в это время ты зайди, пожалуйста, в кабинет!» – взмолилась она мысленно, взбегая по лестнице на второй этаж и боясь оглянуться на Эндрю, однако чувствуя, как он провожает его взглядом.

В наушниках Егора простучали Кирины каблучки.

– Похоже, началось, – сказал он напряженно.

– Да, – отозвался Петр Петрович, вслушиваясь. – Похоже, Джеймс идет по коридору… подходит к кабинету…

Подполковник ошибался. Эндрю Джеймс шел не по коридору. Он осторожно, стараясь, чтобы не скрипнули ступеньки, поднимался по лестнице. Разумеется, он не думал о том, чтобы его шаги не могли поймать звукоуловители, ибо ни о чем подобном не подозревал. Он был озабочен только тем, чтобы его шаги не расслышала Кира.

Ее испуг, застенчивость, неловкость распалили Эндрю сильнее, чем самое утонченное кокетство. Прожженные шлюшки вроде Кэтрин его совершенно не интересовали. Однако невинность, девичья красота, неопытность, робость – это доводило его до исступления. Он был убежден, что Кира к нему не просто неравнодушна – что она влюблена в него. Не зря же она позвала его на этот невразумительный русский праздник – ну что за чушь: старый Новый год, так не бывает! – позвала только его. Она хотела остаться с ним наедине, однако потом оробела. И решила дать ему зеленый свет, уронив эту идиотскую утку. В том, что Кира проделала этот фокус нарочно, Эндрю ни на миг не усомнился. Она рассчитывает на его догадливость и смелость… ну что же, она не ошиблась!

Кира снимала платье, когда он ворвался в ее комнату.

Кружевные колготки, кружевные трусики, коротенькая шелковая рубашонка, стройные ноги и бедра – это зрелище лишило Эндрю разума. Он набросился на девушку и опрокинул ее на кровать.

Кира пыталась вырваться, кричать, но он зажимал ей рот поцелуями, несвязно шепча:

– Ты же сама этого хотела, я знаю!

– Пустите! Пустите! – стонала она все слабее, а сама каждое мгновение ждала, что вот сейчас распахнется дверь – и ворвется Егор, спасет ее.

Он же обещал, что будет рядом!

Он обещал прийти ей на помощь! Но Егор не шел, а справиться с Эндрю у нее не было сил.

А тем временем Егор не находил себе места. Судя по тишине, в кабинете никого не было. В столовой тоже. Но где Кира? Где Джеймс?

– Что-то не так! – Он рванулся было в коридор, но подполковник резко окликнул:

– Егор, остановись!

Он неохотно вернулся, шепча:

– Где Кира? Кира, Кира!

– Тихо! – прошипел подполковник. – Джеймс появился. Идет к кабинету. Открыл дверь… Ну что же, берем?

Через несколько минут в кабинет Говорова, где Эндрю как раз открыл сейф и лихорадочно перебирал бумаги, ворвались оперативники.

– Руки! – скомандовал Егор.

Эндрю рухнул на диван, с ужасом уставившись на парня с пистолетом в руке.

Вошел подполковник:

– Добрый вечер, господин Джеймс. Нашли, что искали?

– Не успел, – буркнул Эндрю, вставая.

– Где Кира? – спросил Егор.

– Откуда я знаю? – пожал плечами американец.

Егор выскочил из кабинета, слыша, как за его спиной подполковник скомандовал:

– Берите красавца.

Егор открывал то одну дверь, то другую, и ему казалось, что в этом доме какое-то бесконечное количество комнат! Вдруг ему послышались всхлипывания. Заглянул в какую-то дверь, но сначала не увидел никого в полутьме. Потом рассмотрел, что кто-то забился в угол между кроватью и тумбочкой, словно хотел спрятаться.

Да это же Кира!

Егор бросился к ней, упал на колени рядом:

– Кира!

Она дралась, отталкивала его:

– Не подходи! Уходи!

– Все, все! – бормотал Егор, пытаясь обнять ее. – Все уже позади. Все кончилось!

Она так отчаянно рыдала… Что же случилось, никак не мог понять Егор. Этот негодяй к ней приставал, что ли?! И Кира от него тут пряталась? Если бы Егор знал… Но здесь не была поставлена прослушка!

Наконец Кира перестала вырываться и прильнула к нему, словно обессилев.

– Ты молодец, – сказал Егор. – Мы его взяли.

Но Кира плакала и бормотала что-то несуразное:

– Я не хотела. Я отбивалась. Но он был такой сильный, очень сильный! А у меня никогда ни с кем ничего не было. Я даже не целовалась…

И вдруг Егор заметил, что на кровати простыни, одеяло, покрывало сбиты в кучу, подушки раскиданы. Машинально начал поправлять покрывало – и вдруг с ужасом увидел на нем кровь.

Кровь!

И только теперь он понял, что тут произошло…

Кира увидела, куда он уставился, стала вырывать у него покрывало, но Егор бросился вон из комнаты:

– Скотина! Тварь паршивая!

Эндрю уже выводили из дома. Егор догнал его, набросился, ударил в лицо кулаком.

Его с трудом оттащили.

– Shit!.. It’s fucking blood!.. – закричал Эндрю, вытирая разбитый нос.

– Fucking rapist! – с ненавистью выкрикнул Егор.

– Fuck you! – рявкнул в ответ Эндрю, но его уже вытолкали за дверь.

Егор помчался наверх, влетел в комнату Киры, но она была пуста. Выскочил в коридор, огляделся.

Дверь мансарды, откуда уже вынесли аппаратуру, медленно колыхалась от сквозняка.

Егор кинулся туда – и увидел Киру, которая стояла на стуле, пытаясь перекинуть через низко нависающую балку веревку с петлей.

– Ты чего удумала? – взревел он, бросаясь вперед и стаскивая девушку со стула.

– Оставь! Отпусти меня, оставь! – Она вырвалась с неожиданной силой, забилась под какой-то стол, глядя на Егора с такой ненавистью, что ему стало больно, как от пощечины.

Он сел на пол рядом с этим столом.

– Я ничего не слышал, – попытался он оправдаться. – В спальне не было прослушки. Прости меня…

Раздались тяжелые шаги. Медленно вошел Петр Петрович. Постоял, глядя сверху на молодых людей, потом тоже опустился на пол:

– Кирочка… нам очень жаль. Понимаете, очень сложно просчитать все заранее, особенно в такой работе, как наша. Поэтому бывают издержки…

– Значит, я ваша издержка? – с ненавистью выкрикнула Кира. – Да?

– Вы не сомневайтесь, виновных накажем, – виновато бубнил Петр Петрович. – А обо всем, что произошло, доложим товарищу Говорову.

– Что?! – прохрипела Кира. – Не смейте никому рассказывать!

Слезы хлынули у нее из глаз. Егор подался было к ней – нестерпимо хотелось обнять, утешить! – но она смотрела с такой ненавистью!

– Мне плохо! – плакала Кира. – Мне больно и стыдно! Я растоптана, я… Я как те простыни в спальне!

Петр Петрович сокрушенно опустил голову.

– Дедуля ничего не должен знать! – настойчиво сказала Кира. – Я все хочу забыть! Ничего не было! Слышите?! Ничего не было!

Егор скрипнул зубами.

Что же он натворил… Что он сделал с этой девушкой?! Чему принес он ее в жертву? Безопасности своей страны или своему тщеславию? Ну да, они схватили Эндрю Джеймса, но разве стоил этот мелкий щипач-шпионишка такой страшной жертвы?

– Я сделала все, о чем вы меня просили, – тяжело, задыхаясь, проговорила Кира. – А теперь сделайте, о чем я прошу. Пожалуйста!

– Никто ничего не узнает, – наконец кивнул подполковник. – Разрешите выразить благодарность за сотрудничество.

– Заткнитесь! – с ненавистью крикнула Кира. – И уходите из моего дома!

– Егор, – позвал Петр Петрович, но тот покачал головой:

– Я останусь.

– Прости, дочка. – Петр Петрович с тяжелым вздохом поднялся. – Прости.

– Я тебя не брошу, – сказал Егор, пытаясь взять Киру за руку, но она выскочила из-под стола, яростно прокричав:

– И ты проваливай! Я тебя не знаю!

– Я тебя не брошу, Кира! – настойчиво повторил он.

Она расхохоталась – да так зло, едко:

– Какое благородство! Что, девочку жалко стало, да? А кто, кто обещал: «Я буду рядом»? Ненавижу тебя! И если ты сейчас не свалишь…

– Я не свалю, – перебил Егор.

Она зажмурилась, словно больше не могла на него смотреть, рванулась к двери, но вот остановилась, повернула голову:

– Если ты не уйдешь, я скажу деду, что это ты со мной сделал! Он убьет тебя!

– Ну и пусть, – мрачно ответил Егор.

Ему и в самом деле было все равно…

Кира убежала вниз, забилась в угол в гостиной и твердила одно: уходи, уходи, уходи…

Но Егор не уходил. Заставил ее пойти в ванную, умыться, снять то ужасное платье, надеть халат, прилечь на диванчике. Укрыл пледом. Наконец Кира, до предела измученная, уснула.

Егор вымыл посуду, прибрал на кухне, надраил пол – как привык в армии! – а потом сидел рядом с Кирой и думал о том, что теперь делать и как жить.

Он и не заметил, что уже начало светать, наступило утро и вернулся Михаил Иванович.

Тот был сильно навеселе – и совершенно не рассердился, увидев, что внучка спит, а рядом на стуле сидит какой-то бледный молодой человек.

– Ты кто? – спросил, ткнув в него пальцем.

– Егор Ковалев! – вытянулся тот по стойке «смирно».

– Ага! – смекнул Говоров. – Так это к тебе она на свиданку бегала?

Егор мрачно кивнул. Знал бы дед Киры, чем окончились эти свиданки!

– Садись, чего вскочил? – махнул рукой Говоров.

Прошелся туда-сюда, испытующе поглядывая на Егора:

– Интересно… Интересно! А вот скажи-ка мне, Егор, что ты тут делаешь в восемь часов утра? Ты уже пришел или еще не уходил?

Голос его построжал.

Ну что мог Егор ответить?! Он просто встал и молча смотрел Говорову в глаза.

– Смотри, Егор, – тихо сказал тот, – для меня эта девочка – самый дорогой человек.

– Михаил Иванович! – перебил Егор горячо. – И для меня тоже!

Говоров посмотрел внимательно – и вдруг хлопнул его по плечу.

– А я не сплю, – внезапно раздался голос Киры. – Можете не шептаться.

– Во! – обрадовался Говоров. – Кирюшка!

– Михаил Иванович, – сдавленно сказал Егор. – Кира вам хочет что-то сказать.

Она взглянула исподлобья. Сразу видно, вспомнила, как угрожала: «Если ты не свалишь, я скажу деду, что это ты со мной сделал! Он тебя убьет!»

– Говори, Кира. Я готов!

Пусть скажет. Он готов ответить… за все ответить. И он готов жениться на Кире! И не просто готов! Он хочет этого, вдруг осознал Егор с изумлением, он хочет этого больше всего на свете!

Кира поднялась с дивана, нерешительно подошла к Михаилу Ивановичу… и вдруг выпалила:

– Со старым Новым годом, дедуля! – Поцеловала в щеку – и, даже не взглянув на Егора, быстро поднялась по лестнице.

И в стуке ее каблуков снова прозвучало: «У-хо-ди! У-хо-ди!»

– И это все? – удивился Говоров. – Ну, значит, со старым Новым годом. – И приглашающе махнул Егору рукой: – Пойдем выпьем!

Но тот покачал головой и, схватив под мышку куртку, вышел вон.

Таким несчастным и таким оскорбленным он себя в жизни не чувствовал…

Конечно, Михаил Иванович был немало изумлен таким поспешным «отступлением» кавалера, но задерживать его не стал. Честно говоря, он немало испугался, что Кира сейчас возьмет да выпалит: «Я выхожу замуж за Егора!» Но ничего подобного она не сказала, и видно было, что между ней и этим парнем пробежала черная кошка.

Догадка подтвердилась, когда вечером Егор позвонил, а Кира наотрез отказалась подойти к телефону, только буркнула угрюмо:

– Скажи ему, чтобы больше не звонил!

Мирить их, заступаться за Егора Михаил Иванович не собирался. Хватит, намирился уже на своем веку! Вон, мирил-мирил Лилю и Родиона, а что из этого вышло?! Нет, пусть молодые сами со своей жизнью разбираются. А он будет наблюдать со стороны и ни во что вмешиваться не станет. Со всем будет соглашаться.

И Михаил Иванович только плечами пожал – однако не стал спорить, когда Кира сообщила, что будет теперь жить в мансарде. Конечно, ее надо отремонтировать, привести в порядок, но она переедет из своей комнаты сюда. Здесь ей спокойней.

Говоров согласился. В конце концов, Кира теперь в этом доме хозяйка…

* * *

Сергей и Лиля виделись каждый день. И обоим было так странно, что двадцать лет жизни прошли вдали друг от друга, а главное – так же пройдет и дальнейшая жизнь!

«Наверное, единственное, за что мне стоит благодарить собственную глупость, из-за которой я поддалась на уговоры Германа, так это за то, что в мою жизнь снова вернулся Сережа, – думала иногда Лиля. – Конечно, только как друг, но все-таки вернулся!»

Она и сама не знала, радует ли ее или огорчает именно это определение их отношений – просто друзья…

Сергей выполнил обещание и отвел Лилю к своему издателю. Очень барственный и в то же время приветливый, по-старинному галантный, Иван Илларионович Ростопчин сказал, что «Дом с лилиями» прочел, одобрил и будет издавать. Тираж, правда, окажется невелик – книга ведь на русском языке, читательская аудитория не бог весть какая обширная, и гонорар сможет заплатить только в тысячу фунтов.

Услышав это, Лиля онемела. Эта сумма для нее была непредставимо огромной!

Необыкновенно счастливая, вышла она от издателя, но уже на улице привычная грусть овладела ею. И когда провожавший ее Сергей спросил, почему она так печальна, ведь сейчас все очень хорошо складывается, Лиля коротко объяснила:

– Потому что всем этим я не могу поделиться со своими родными. Понимаешь?

– Понимаю. – Сергей сочувственно приобнял ее за плечо. – Скучаешь?

– А ты как думаешь? – Лиля тяжело вздохнула. – Папа с Кирой со мной не разговаривают, маме с Шульгиным звоню – постоянно срывается…

– Да, прослушка не дремлет! – едко усмехнулся Сергей.

– Вот так вот и живу, – проговорила печально Лиля, – как между небом и землей. Здесь я не человек, потому что эмигрантка, а там не человек, потому что предательница. Вот только Аришка меня и держит на этом свете. И ты, Сережа…

Сергей остановился, повернул Лилю к себе. Лиля посмотрела ему в глаза и сказала:

– Знаешь, то, что ты для меня сделал, я никогда не забуду…

Сергей наклонился, поцеловал ее в щеку – и вдруг выпалил:

– Я завтра утром улетаю. Командировка заканчивается, мне нужно возвращаться в Союз.

Лиля даже пошатнулась от неожиданности:

– Подожди… значит, сегодня наш последний день? И… вечер?

В голосе ее звучала робкая надежда. Но Сергей покачал головой:

– К сожалению, есть кое-какие формальности, которые мне нужно уладить до отъезда. Так что… попрощаемся сейчас.

– Прямо здесь? – Лиля растерянно оглянулась.

Они уже были недалеко от дома. Неужели он не зайдет хотя бы на минуточку?..

Сергей сдержанно кивнул:

– Да. Пиши мне. Хотя бы одно слово. Хотя бы раз в месяц. И я буду знать, что у тебя все хорошо.

Лиля прикусила губу. Хорошо? У нее все хорошо?! Здесь, в чужой стране, и… и без него?!

Слезы закипали в глазах, но она постаралась усмехнуться:

– Какое слово?

– Ну, это уж ты сама реши, Карамелька, – улыбнулся в ответ Сергей, снова чмокнул ее в щеку – и ушел.

Лиля смотрела вслед – и ей казалось, что несчастней минуты не было в ее жизни…

На другой день Лиля осталась дома. Эти тысяча фунтов, этот внезапный подарок судьбы, давали небольшую передышку. Теперь можно какое-то время спокойно поискать работу, а не кидаться сломя голову в первый попавшийся ресторан, соглашаясь на самую низкую оплату. Хотя, с другой стороны, что она умеет, кроме как мыть посуду? Вот и сейчас она именно этим и занята…

Лиля невесело усмехнулась. В эту минуту раздался звонок в дверь.

– Ариша, открыто! – крикнула она, подумав, что это звонит дочь, которая вот-вот должна была вернуться из школы.

Однако в комнату вошел Сергей… с букетом лилий в руках!

Лиля только тихо ахнула от изумления – и бросилась к нему.

– Это я, – пробормотал Сергей – и они вдруг принялись целоваться так, как целовались только в юности… Нет, они не могли, не умели целоваться так в юности, потому что были еще слишком наивны, неопытны, а теперь это были поцелуи мужчины и женщины, которые поддались страсти и не могут оторваться друг от друга.

Сначала Сергей обнимал ее одной рукой, потом уронил букет и прижал Лилю к себе так, что она дышала с трудом, но не вырывалась, а только шептала между поцелуями счастливо:

– Сережа, Сережа…

Наконец он чуть отстранился:

– Я в аэропорт. Самолет через два часа. Я просто не мог тебя еще раз не увидеть и не поцеловать…

Она смотрела, слушала, улыбалась блаженно.

– Лилька, я двадцать лет тебя ждал! – горячо говорил Сергей. – И как трус бежал вчера. Боялся напроситься в гости, думал, что… думал, что снова меня прогонишь!

Лиля покачала головой:

– Сейчас я бы не прогнала.

– Милая моя! – бормотал он, целуя ее снова и снова. – Милая моя! Любимая Лилечка!

Издалека, словно из другого мира, донесся автомобильный гудок.

– Мое такси. Пора ехать…

– Ну пожалуйста, ну останься… ну еще чуть-чуть, еще на минуту! – взмолилась Лиля.

Сергей покачал головой. Лицо его стало печальным.

– Сережа, – в тревоге спросила Лиля, – но мы еще увидимся, да?

– Я не знаю, – сказал он отчаянно.

– Как? – растерялась Лиля. – Ты хочешь сказать, что сейчас мы видимся в последний раз?!

Сергей сокрушенно покачал головой:

– Пойми, загранкомандировку получить очень трудно, даже для меня. Могут вообще не выпустить.

– Нет, Сережа… – простонала она в ужасе.

– Тише, тише, только не плачь, Карамелька, – забормотал он нежно. – Я постараюсь… если это в человеческих силах, я обязательно к тебе приеду, я обещаю!

– Да? – с надеждой шепнула она.

– Да, – кивнул Сергей, слабо улыбаясь: – Только предупреждаю: не вздумай, пока меня не будет, еще раз выйти замуж или завести какого-нибудь местного бойфренда. А то все будет жестко!

И поцеловал ее в улыбающиеся губы:

– Я люблю тебя.

– И я тебя…

Он ушел. Захлопнулась дверь. Все словно бы померкло кругом, и убогая квартирка показалась еще темней и невзрачней…

Лиля опустила голову и увидела на полу букет. Присела на корточки, прижала к себе цветы. О этот их аромат… такой же, как дома, как в Доме с лилиями…

Как далеко тот дом, и никак туда не вернуться. И Сережа уехал, а увидятся ли они снова?!

Она опустила лицо в цветы – и вдруг почудилось, кто-то шепчет, тихо, но так настойчиво:

– Вернешься… увидишь…

Лиля слабо улыбнулась дрожащими губами. Наверное, это листья шелестят, а может быть…

И она выдохнула еле слышно:

– Спасибо тебе, фея…

Как верила она в этот миг в счастье, как надеялась на него! Но как же далеко оно еще было!

* * *

Егор звонил Кире постоянно. Она не подходила к телефону, а если брала трубку и слышала его голос, немедленно бросала ее.

Михаил Иванович сказал парню определенно: не звони, не подойдет.

Наконец Егор решил сам приехать в Дом с лилиями, однако не успел – его отправили в командировку. Пробыл он там больше месяца, вернулся только к концу марта, когда вовсю таял снег, пахло весной, теплые ветры разгоняли темные зимние тучи, длиннее стали вечера – и все ярче, теплее сияло солнце. И вот в один из таких влажных, сияющих дней он, наконец, приехал в Дом с лилиями и, выставив перед собой, как щит, букет белых роз, вышел из машины.

И досадливо сморщился: на крыльце курила Катя.

– Это чо, мне? – спросила она в обычной своей нагловатой манере, кивнув на букет. – Как дань моей красоте и талантам?

– Киру позови, – коротко попросил Егор.

– Кира, к тебе пришли! – громко крикнула Катя и снова повернулась к гостю: – А Эндрю совсем уехал? Неужели больше не вернется? Уехал и даже не попрощался, записки не оставил…

У нее было такое огорченное лицо, что Егор, у которого с Эндрю были свои счеты, не удержался от издевки:

– Катя, а ты жди, жди – вдруг дождешься!

– Я что, похожа на декабристку? – хохотнула она. – Я, Егорушка, в Москву перевожусь. В аспирантуру.

В это мгновение на крыльцо вышла Кира, медленно спустилась по ступенькам, и Катя с несвойственной ей деликатностью ушла.

Может быть, подумал Егор, ей страшно смотреть на Киру, на ее помертвевшее лицо… Ему тоже стало страшно, так она похудела, побледнела за это время. И правда – помертвела. В глазах пустота. Идет, безжизненно свесив вдоль тела руки. Егор был бы рад, если бы она взглянула на него хотя бы с ненавистью!

Нет – пустой взгляд, равнодушный голос:

– Пришел похвастаться? Тебе уже дали за меня звездочку? Или, может, сразу – Героя Советского Союза?

– Ну прости меня, – с силой сказал Егор, тиская в руках букет и вообще забыв о нем. – Ты думаешь, я себя не корю? Да, я виноват…

– А мне что с этим делать? – холодно прервала его Кира. – Виноват он! Я жить не хочу. И если бы ты знал, как я видеть тебя не хочу!

Она не плакала, не повышала голос, но именно эта мертвенная интонация убеждала, что она испытывает невероятную боль. Повернулась и медленно стала подниматься по ступенькам.

– Кира! – Егор схватил ее за руку, резко повернул к себе.

Она резко вырвалась, и наконец-то в тусклых глазах появилось подобие какого-то выражения… Легко, впрочем, определимого: презрения и ненависти:

– А, я поняла! Я еще не все ваши задания, товарищ капитан, выполнила?

– Кира, ну пойми, так сложилось! – взмолился Егор.

Она хрипло усмехнулась:

– Хотя я сама к выполнению любого вашего задания готова. Куда прикажете идти, товарищ капитан?

Чувствовалось, что она не соображает, что говорит, почему вдруг побежала куда-то…

Сделала несколько шагов по садовой дорожке, покачнулась – и повалилась на подтаявший газон.

Егор кинулся к ней.

Кира лежала без сознания.

Наверное, нужно было звать Катю, звонить в «Скорую», вызывать врача, наверное… однако Егор решил не терять времени: подхватил Киру на руки, положил на заднее сиденье своей машины – и на предельной скорости помчался в военный госпиталь, который располагался неподалеку.

Удостоверение капитана госбезопасности было той волшебной палочкой, которая открывала любую дверь. Однако гражданских лиц в ведомственной клинике не принимали. Егор это знал, а потому с порога заявил, что привез свою жену. Тогда Киру немедленно увезли на осмотр, а Егор сидел в коридоре. Ждал.

Сначала Киру осмотрел терапевт, потом в кабинет прошла женщина-врач.

Егору стало не по себе. Мелькнуло страшное подозрение, но он отогнал его.

Женщина-врач вышла, взглянула на Егора, улыбнулась:

– Беременность у вашей жены восемь недель. Поздравляю. Ваша жена сейчас выйдет.

Егор стоял как каменный. Язык присох к гортани.

Восемь недель. Восемь недель. С той страшной ночи перед старым Новым годом миновало как раз восемь недель…

Вышла Кира, мельком взглянула на Егора – и прошла, как мимо пустого места.

Может быть, он и в самом деле превратился в камень?.. Или даже провалился сквозь землю?

Во всяком случае, именно так он себя чувствовал.

* * *

Катерина не могла понять, что происходит с младшей сестрой. До этого активно гнала ее из дома, а теперь ведет себя так, будто ей все на свете безразлично. И настроение меняется несколько раз в день: то плачет из-за бросившей ее матери, а через минуту уже сияет. Но в последние дни как будто вылиняла. Говорит тихо, лицо бледное, глаза вечно на мокром месте.

Катя не сомневалась, что это связано с красавчиком Егором. Она была бы и сама не прочь с ним закрутить, но, во-первых, она же уезжает в Москву, какой смысл начинать то, что не будет иметь продолжения, а во-вторых, неохота ссориться с Кирой. Мало ли как там, в Москве, пойдут дела! Может, придется вернуться, а жить где? Нет, лучше наладить с Кирой отношения!

Однако это было сложно. Сестра ни в кино, ни в кафе ходить не желала, из института сразу ехала домой, сидела за книжками или возилась в мансарде, обустраивая ее своими руками.

Катя со смеху помирала, глядя на эту дурочку: целый домина к ее услугам, а она в какую-то конуру под крышей забивается! Да и холодно же там!

Однако любопытно же поглядеть, что там Кира нагородила. Однажды, не выдержав, Катя ворвалась туда под благовидным предлогом – и только головой покачала: как все было, так и осталось, правда, окно тюлем завешено. Хлам сдвинут к одной стене, на другую повешен ковер, под ним стоит диван, на котором скорчилась под пледом Кира с какой-то заплесневелой тетрадкой в руках. А, ну да, еще старые книги разобраны, стоят аккуратными стопками.

Катя сморщилась от запаха холодной плесени:

– А у тебя тут уютненько… Обедать пойдешь?

– Я ничего не хочу, – буркнула Кира, утыкаясь в тетрадь.

Катя не выдержала:

– Ну что? Что случилось? Что ты такая кислая все время?

Кира взглянула жалобно, будто хотела что-то сказать, но не решилась, отвела глаза. Однако Катя ждала, и наконец Кира снова взглянула на сестру и протянула ей эту старую тетрадь:

– Смотри, что я нашла, когда все здесь переворачивала. Это дневник бывшей хозяйки дома. Той самой, которая тут повесилась.

Катя, передернувшись от отвращения, взяла тетрадь, всмотрелась в вылинявшие, полурасплывшиеся чернильные строчки – и прочитала вслух:

– «…и когда я узнала, что понесла, я поняла, что жизнь моя теперь превратится в ад».

«Понесла»?!

Катя так и подскочила:

– А ты, часом, не того?.. Не залетела, сеструха?

Кира выхватила у нее тетрадь, отвернулась…

Катя обошла ее, села с другой стороны.

– Чего ж ты так очи стыдливо потупила? – хихикнула злорадно. – Ладно, не ты первая, не ты последняя. Будем делать аборт!

Развела руками:

– Ну что ты на меня так смотришь? Раньше надо было думать! Детский сад… Когда только успели?! Ну, ничего, я уже два сделала, врачиха прикормлена, сто рэ в зубы – сделает и тебе без направления.

– А это быстро? – жалобно спросила Кира.

– Вот увижу твоего Егора – всыплю по первое число! – сердито крикнула Катя.

– Мне очень страшно, – шепнула Кира.

– Спокойно! – отмахнулась Катя. – Ничего страшного. Там тебе укольчик сделают – и все, ты на свободе. Никто ничего не узнает. Ты только молчи! – Она решительно вскочила: – Так, пора действовать. Мне надо позвонить.

Катя выскочила вон. Кира посмотрела ей вслед – и расплакалась, прижимая к себе старую тетрадь…

Потом стала немножко успокаиваться. Катя все знает, она поможет. Она говорит, что все проходит легко и просто!

Однако на сей раз Катя ошиблась.

* * *

Она проводила Киру к «прикормленной врачихе», которую звали Лариса Ивановна, и обещала вернуться за ней вечером. Немножко задержалась в институте и была уверена, что сестра уже будет ждать ее в коридоре. Однако там никого не оказалось. Катя сидела, сидела в продавленном больничном кресле, воровато поглядывая по сторонам… Потом вышла чрезвычайно недовольная Лариса Ивановна и сообщила, что Кире придется ночевать в больнице: невозможно остановить кровотечение.

– В палату положить не могу и выпустить тоже не могу, – буркнула она. – Черт меня дернул с вами связаться!

Не на шутку перепуганная Катя отправилась в Дом с лилиями.

У ворот стояла знакомая машина. А рядом с ней…

Егор! Вот же принес черт! Надо спровадить его отсюда.

Катя мигом скроила самую беззаботную улыбку:

– Привет!

Однако Егор не собирался улыбаться в ответ. Даже в сумерках было видно, какое у него хмурое лицо:

– Где Кира?

– Она… ну, она же пропустила много, – с места в карьер начала врать Катя, – конспекты переписывает, у подружки ночевать осталась.

– Ночью переписывает, да? – зло ухмыльнулся Егор. – Говори правду, ну?

– Баранки гну! – дерзко крикнула Катя. – Отвали!

Хотела проскочить мимо, но Егор схватил, прижал ее к машине:

– Я из тебя сейчас всю душу вытрясу! Где она?!

Таким бешеным Катя его не то что не видела, но даже и представить не могла! Конечно, она сразу струхнула:

– Отпусти меня! Сам дров наломал, а теперь бесится! В больнице твоя Кира. Аборт сделала.

Егор привалился к машине рядом с Катей, как будто его ноги не держали. Потом пробормотал:

– Говори адрес.

Катя, поджав губы, стояла молча.

Потом все же сказала.

Через несколько минут Егор был в больнице. Гнал машину так, что, наверное, если бы не ночь, не раз бы в аварию попал на дороге.

Его сначала не пускали, пришлось достать удостоверение. Ему было все равно, что подумают санитарки и дежурный врач при виде капитана госбезопасности, рвущегося в палату к незамужней девушке, которой сделали аборт.

И вот он вошел в какую-то дверь с надписью «Смотровой кабинет» и очутился в каморке с ледяными кафельными стенами, пахнущими хлоркой, кровью и болью.

Белая ширма перегораживала кабинетик на две части. За ширмой в углу стоял топчан, на нем, прикрытая застиранной простынкой…

– Кира! – крикнул Егор.

Она даже не повернула головы. Плакала медленными, тяжелыми, горькими слезами.

– Что ж ты наделала! – Он осторожно коснулся ее бледной, холодной руки.

Кира повернула голову и жалобно сказала:

– Мне очень больно…

Губы искусаны, глаза обведены черными кругами… Какую же пытку она выдержала!

Егор только и мог, что осторожно целовать ее пальцы и бормотать:

– Если бы я мог тебе помочь! Девочка моя, держись! Мы обязательно выпутаемся!

Кира молчала, и Егор осмелился осторожно коснуться ее волос:

– Все у нас будет хорошо. Я отвезу тебя домой, к себе домой. С мамой познакомлю… Все у нас будет прекрасно!

– Мы договаривались пять минут! – В дверях стояла докторша.

– А почему она лежит в таких условиях? – мрачно повернулся к ней Егор.

– Молодой человек, идите домой, – устало вздохнула та. – Кира, как вы?

– Голова кружится, – простонала Кира.

– Домой, сказала! – резко велела докторша Егору – и он вышел.

Как только за ним открылась дверь, Лариса Ивановна подняла простыню, которой была прикрыта Кира:

– Снова кровит… Давай на кресло.

И помогла ей подняться.

Домой Егор, конечно, не поехал. Остался в больнице. То сидел под дверью палаты, в которую перевели на ночь Киру, то мотался по коридору, считая шаги и сам себя не слыша от гула в голове и страха, который не переставал его мучить.

Два часа ночи, три. Четыре…

Хотелось спать, но он не мог – казалось, если хотя бы задремлет, Кире станет хуже.

И все же уснул, а проснулся от того, что в окно било солнце, а рядом что-то звенело.

Вскинулся суматошно. На часах уже семь, а мимо него на каталке везут Киру! Везут в комнату с надписью «Смотровой кабинет».

Лицо Киры было такого же цвета, как белая застиранная простыня, прикрывавшая ее до подбородка. Глаза закрыты.

Через несколько минут санитарка вывезла каталку. А Кира осталась в кабинете.

Егор прокрался туда, заглянул за ширму, перегораживающую кабинет. Кира снова лежала на топчане.

И тут до него дошло то, чего не понимал раньше. Кира делала аборт тайно! За деньги! После таких абортов женщины уходят домой уже к вечеру. А она не смогла. Дела пошли плохо, и докторша попала в нелегкое положение… В палату она перевела Киру только потому, что испугалась скандала, который мог устроить Егор. Или просто пожалела измученную девушку. А теперь, с утра пораньше, полуживую Киру снова «эвакуировали» в смотровую, чтобы, в случае чего, можно было соврать начальству: она, мол, только что пришла.

А Егора докторша не боится. Плевать ей, что она видела его удостоверение! Она понимает, что капитан будет молчать: ведь он сам отправил сюда свою девушку на тайный аборт.

Во всяком случае, так, наверное, Лариса Ивановна все понимала. А Егору было все равно, все равно – что о нем думают, что вообще тут творят…

Сейчас ему было важно одно: Кира. Только бы с ней все обошлось!

Снова осторожно взял ее за руку, перебирал пальцы…

За ширмой открылась дверь.

– На работку, на работку! – послышался веселый женский голос.

– Люська, только я тебя прошу, – раздался другой голос, – не забудь зеркала простерилизовать, потому что Лариса сегодня – как грымза с утра!

– Конечно, – ехидно откликнулась первая санитарка. – Девку чуть не угробила. Молодая совсем, а деток уже не будет.

Кира резко открыла глаза.

Егор обмер.

Хлопнула дверь – санитарки ушли.

Кира медленно приподнялась на топчане, не сводя глаз с Егора.

– Я люблю тебя, – пробормотал он, не слыша своего голоса.

Кира слабо покачала головой:

– А я тебя ненавижу. Как ненавидела этого ребенка и его отца.

Чудилось, ее глаза прожигают насквозь:

– Когда-то я мечтала о детях, о семье с тобой… – С болью усмехнулась: – Да, такая я была дура!

Егор отпрянул:

– Откуда у тебя столько ненависти?..

– Да потому что сама я уже не живу!

Каждое слово обжигало ему лицо:

– Я умерла в этой больнице!

И Егор не выдержал. Он больше не мог утешать и успокаивать! Он сам просил об утешении:

– Что, ну что я должен сделать, чтобы ты меня простила?!

Кира помолчала, потом ответила тихо и яростно:

– Исчезни из моей жизни. Умри!

Егор медленно поднялся:

– Как скажешь, Кира.

Он не слышал своего голоса, не слышал, что Кира тихо заплакала, не чувствовал, что выходит из смотровой и медленно, аккуратно закрывает за собой дверь.

Он как будто находился в бессознательном состоянии… Однако при этом каждое его действие было четким и решительным.

Немедленно же Егор отправился к подполковнику Сизову и подал рапорт о своем желании служить в числе ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Никакие уговоры и угрозы начальства на него не действовали, он не отступился до тех пор, пока не получил разрешения на перевод и не оформил все документы.

На другой же день Егора Ковалева уже не было в Ветровске.

* * *

В больнице Катя разминулась с Егором на какие-то минуты. Ей пришлось долго ждать, пока дверь кабинета не приоткрылась и оттуда осторожно не вышла Кира, придерживаясь за стеночку.

Кажется, чтобы переступить через порог, ей потребовалось напрячь все силы, потому что потом она сразу же опустилась на стул рядом с Катей.

Та нервно сглотнула: ей было страшно. Страшно от того, как выглядела Кира, какой неживой она была…

– Привет! – с натужной веселостью воскликнула Катя. – Какая ты бледная… Ничего-ничего, сейчас домой поедем.

Кира не ответила, глядя прямо перед собой. Казалось, ей трудно не только говорить, но и дышать.

– Помнишь, – наконец выдавила она, не глядя на Катю, – я в заброшенной комнате нашла дневник первой хозяйки Дома с лилиями?

Еще бы Катя не помнила! «…и когда я узнала, что понесла, я поняла, что жизнь моя теперь превратится в ад»! С этой фразы, которую дала ей прочесть Кира, все и началось, весь этот кошмар.

– Ну и к чему ты клонишь? – спросила настороженно.

– В этом дневнике, – с усилием продолжала Кира, – она написала, что проклинает всех, живущих в этом доме. Я и раньше про это слышала – что дом проклят. Что никому не будет здесь счастья. Никому! Разве что через сотню лет!

«Двинулась! – испугалась Катя. – Кирка двинулась!»

Однако страха своего она не показала, а деловито переспросила:

– Через сотню лет? Это когда, в девятьсот девяносто пятом году, что ли? Нет, я столько ждать не согласна. И тебе не советую.

Кира тихо сказала:

– Пойдем.

Катя помогла ей подняться.

* * *

Вскоре Катя, как и собиралась, уехала в Москву.

Кира осталась одна. Впрочем, она никого не хотела видеть. От встреч с родными отговаривалась тем, что готовится к сессии, ну, ей и не докучали, тем более что Шульгин последнее время прихварывал, Таисия Александровна присматривала за ним, а Михаил Иванович не выезжал из областного центра: вовсю шла подготовка к сорокалетию Победы в Великой Отечественной войне.

На самом деле в институт Кира не ходила и за учебниками не сидела. Дом сделался ей невыносим! Возможно, кто-то боялся там привидений далекого прошлого, ну а Кира боялась призраков не столь давно минувших дней: словно бы из-за каждого угла следил за ней похотливыми глазами Эндрю или эхом разносился голос Егора: «Я буду рядом…»

Ночами снился ей топчан, застеленный вонючей клеенкой, снились неумолимые руки докторши – и голос санитарки: «Девку чуть не угробила. Молодая совсем, а деток уже не будет!»

Нет, Кира не винила Ларису Ивановну. Она сделала все, что могла, чтобы избавить Киру от ненавистного ребенка Эндрю. А потом что-то пошло не так… И, пытаясь остановить непрекращающееся кровотечение, Лариса Ивановна удалила из ее тела все, что могло изливаться кровью. Удалила слишком много, зато спасла ей жизнь.

Теперь вопрос: стоило ли эту жизнь спасать?

Именно это ощущение – никчемности собственного теперешнего существования и полной бессмысленности существования дальнейшего – и страшило Киру больше всего. По сути дела, цели в жизни у нее больше не было. Нет на свете мужчины, на которого она взглянула бы без ужаса и отвращения, без ненависти… а какому мужчине она-то нужна будет, если он узнает, что Кира не сможет родить? Даже Егор, который был, конечно, не меньше, чем Эндрю, виновен в том, что произошло, исчез и больше не являлся к Кире. Да и прекрасно, она ведь хотела только одного: чтобы ее оставили в покое.

В поисках этого покоя она уезжала с раннего утра в город и бродила по улицам, наслаждаясь тем, что никто в этой толпе ничего о ней не знает и не обращает на нее внимания, а мерзкие призраки минувшей зимы не тащатся за ней по пятам.

Случались особенно тяжелые дни, когда Кира бессмысленно металась туда-сюда, с трудом удерживаясь от слез… и вот в один из таких мучительных дней она вдруг услышала странный звон, который спускался, казалось, с небес и наполнял все вокруг неизъяснимым, блаженным покоем. Такой же покой ощутила и душа Киры.

Она пошла вперед, чтобы быть ближе к этому чудесному звону, – и вдруг оказалась рядом с облупленными стенами старого храма.

Это была единственная церковь в Ветровске. Некогда неподалеку отсюда, за рекой, размещался и большой женский монастырь, однако после революции и его, и городской храм закрыли: разместили в этих зданиях, как водится, какие-то склады и мастерские. Однако с первых дней войны Русская православная церковь начала активную патриотическую деятельность. А руководство СССР, понимая важность единства всего народа в борьбе с фашистами, постепенно меняло свою религиозную политику. Прекратилась антирелигиозная пропаганда, сократились репрессии в отношении священнослужителей, в некоторых областях перестали закрывать храмы, а кое-где их начали открывать. Вот так повезло и старой ветровской церкви. А с недавних пор также было разрешено возобновить деятельность Заречного женского монастыря.

Прирастало его население за счет одиноких женщин, число которых война увеличила в разы – и число которых не уменьшалось. Их стараниями постепенно приводились в порядок заброшенные строения, кельи, монастырская территория, и теперь белые здания если не блистали роскошью, то выглядели пристойно, мирно, благолепно. А уж колокольни, что в монастыре, что в городском храме, отстроили такие, что малиновый звон плыл над Ветровском и округой, словно благоуханное облако!

У ворот церковного двора стояли немногочисленные нищие. Кира подала безногому старику, потом какой-то сгорбленной женщине в платочке – и, как-то внезапно потеряв все силы (такое с ней после аборта часто случалось), прислонилась к воротному столбу, поглядывая во двор.

Из церкви выходили женщины. Были среди них, к изумлению Киры, и молодые. Ну и старушки, конечно, но это как бы само собой разумелось. Но чтобы столько молодых ходило в церковь – это ее поразило.

– Вижу, плохо тебе, – вдруг сказала женщина, которой Кира только что давала деньги. – Зайди да помолись, легче станет.

– Да я не верю в Бога, – сконфуженно пожала она плечами.

– А ты поверь! – с силой сказала женщина. – Зайди и помолись.

Звон не умолкал, властно звал… И Кира вошла во двор, а потом и в храм с его полутьмой, рассеиваемой миганием множества свечей, и душным ароматом расплавленного воска, и изможденными лицами святых, которые внимательно следили за Кирой с икон. Куда бы она ни повернулась, где бы ни встала, она встречала чей-то мягкий, словно бы всепрощающий взгляд.

– Девочка, в платочке надо в храме ходить, – сказала какая-то женщина. – Поставь свечечку да помолись.

Кира приткнула тоненькую восковую палочку с самого краю большого круглого свечника, перекрестилась, косясь на других и подражая им…

Она ходила от иконы к иконе, ставила все новые и новые свечи… Время словно бы отошло от нее, и все беды отошли. Потом какая-то храмовая служительница, сочувственно глядя на Киру, попросила ее вынимать из свечников огарочки. Кира с охотой занялась этим.

День шел к концу, но ей не хотелось уходить из церкви. А служительницы собрались вокруг какой-то низенькой полной женщины в монашеской одежде, с большим крестом на груди и в странном головном уборе, и все украдкой поглядывали на Киру, о чем-то шепчась между собой.

Кире стало страшно: вдруг они сейчас скажут, что храм закрывается и нужно уходить? Как бы она хотела остаться здесь навсегда!

– Можно, я пол в храме помою? – спросила она неожиданно для самой себя, умоляюще глядя на низенькую монахиню, которая, по всему видно, была здесь главной.

– Мир гнетет невыносимо, дитя мое? – спросила та, глядя на Киру очень темными, очень усталыми, очень печальными и очень ласковыми глазами. – А ты моли Господа нашего, Он сердце твое исцелит и душу благоухания исполнит.

И Кира, слушая эти странные слова, вдруг почувствовала, что плачет… но без ненависти, без надрыва, а с каким-то прежде неведомым ей блаженным облегчением.

Монашенка оказалась игуменьей Заречного монастыря. Ее звали матушка Серафима.

На другой день после разговора с ней Кира собрала кое-какие вещи, документы и деньги, рассчитала домработницу, сказав, что уезжает надолго, – и заперла за собой двери Дома с лилиями.

У ворот она прощально оглянулась… но не замедлила шаги.

В монастырь пришла пешком – почти пятнадцать километров, и это стало ее первым послушанием на новом пути. Но и послушание, и путь были ей только в радость.

* * *

Чудеса как начали свершаться, так и не прекращались. Иван Илларионович Ростопчин, издатель, сообщил Лиле, что тираж ее книги «Дом с лилиями» продается очень хорошо.

– А я так боялась вас подвести! – радостно воскликнула она, прижимая к груди авторский экземпляр, который всюду таскала с собой, не могла с ним расстаться и в любую минуту доставала из сумки, чтобы прочесть магические слова на обложке: «Лилия Камышева. Дом с лилиями». – Это ведь был страшный риск – печатать совсем неизвестного автора, да еще и русского!

– Ну, я ничем не рисковал, – лукаво улыбнулся Ростопчин. – Кто рисковал, так это Сережа Морозов.

Лиля взглянула непонимающе.

– Он просил меня не говорить об этом, – виновато сказал Ростопчин. – Но я очень хочу, чтобы вы всё знали. Я издавал его путевые заметки – «Англия глазами советского человека». Написано бойко, живо, порой парадоксально, с юмором! Так вот, весь гонорар он передал на издание вашей книги!

– Ну зачем… – растерянно пробормотала Лиля.

– А вот скажите, он и есть Сережа в вашей книге? – с любопытством спросил Ростопчин.

Лиля кивнула.

Ростопчин понимающе улыбнулся.

– Иван Илларионович, – вздохнула Лиля, – если бы можно было отмотать жизнь назад, я бы никогда его не оттолкнула.

– Бедная девочка! – вздохнул Ростопчин. – Ну а что говорят в посольстве?

– А что они могут сказать? – обреченно пожала плечами Лиля. – Уже третий отказ за два года. Если бы вы только знали, как я скучаю по своим близким! Как они там?..

– Если бы вы знали, как хорошо я вас понимаю, – тихо, тоскливо ответил Ростопчин.

* * *

А в Ветровске царила настоящая паника. Кира исчезла бесследно. Уже месяц о ней никто и ничего не знал. Бросила институт. Уехала, по словам домработницы… Куда? С кем? Почему? Вестей от нее не получал никто: ни Шульгины, ни Михаил Иванович.

Шульгин то успокаивал жену, то грозился всыпать Кире по первое число, когда она появится. А Таисия Александровна думала только об одном: хоть бы появилась!

Но каждый день приносил новые пустые ожидания. И вдруг пришло письмо!

Прочитав первые строки, Шульгин бессильно упал в кресло, а Таисия Александровна бросилась к телефону и набрала номер Говорова.

Спустя каких-то полчаса они все трое уже ехали к Заречному монастырю. Сидели у ворот на лавочке, прижимая к себе сумки со снедью, как будто прибыли на свидание в больницу для смертельно больных или в тюрьму… так они все себя чувствовали. А когда из калитки показалась вдруг Кира – в черной поношенной одежде, до глаз замотанная черным платком, бледная и осунувшаяся, они даже не сразу узнали ее.

– Храни вас Господь, – тихо сказала Кира.

Все трое молча смотрели на эту смиренную тень – все, что осталось от прежней Киры, – и ужасались тому, что же могло с ней произойти, что могло так кошмарно изменить ее. Какое горе? Какая болезнь? Что?!

Наконец Таисия Александровна поднялась, медленно пошла к внучке, обняла:

– Кирочка, родная моя…

– Кирюшенька, ты же здорова? – испуганно пробормотал Шульгин.

– Со мной все хорошо, – слабо улыбнулась Кира. – Теперь все хорошо.

– Объясни нам, что все-таки произошло? – осторожно спросила Таисия Александровна. – Почему ты здесь?

– Вот-вот, почему?! – не выдержал Говоров. – Молодая, красивая, здоровая! Ты посмотри на себя, в кого ты превратилась!

– У нас нет зеркал, – спокойно ответила Кира. – И счастье не во внешней красоте. Господь смотрит не так, как человек. И пожалуйста, дедуля, не кричи. Здесь нельзя громко разговаривать.

Говоров побагровел:

– Да я сейчас разнесу эту богадельню!

– Друже, не кричи, – пробормотал Шульгин. – Криком ничего не решишь. Кирочка… может, поехали домой, а?

– Нам нельзя выходить за пределы монастыря, – покачала она головой. – И теперь мне пора возвращаться. Мне надо исполнять послушание.

– Что? – оторопел Михаил Иванович. – Это еще что значит?!

– У каждой монахини и послушницы есть работа, которую нужно исполнять, – терпеливо объяснила Кира. – Сейчас я шью подушки.

– Подушки?! – взвился Говоров. – Она бросила последний курс – чтобы шить подушки?!

– А еще я работаю в огороде, смотрю за скотиной, – словно не слыша, продолжала Кира. – Дою коз и коров. Учусь прясть шерсть.

Шульгины смотрели с тоской.

– Я не верю! – бушевал Говоров. – Ну не верю я!

– Дедуля, – мягко сказала Кира, – но нельзя жить без веры. Нужно молиться, чтобы обрести веру. Я вас люблю и буду за вас молиться здесь.

Она вошла в монастырскую калитку и прикрыла ее за собой. Остановить ее никто не успел, да она и не стала бы останавливаться…

– Так! – решительно воскликнул Говоров. – Вы меня ждите здесь, а я сейчас этого председателя найду… настоятеля…

И он ворвался в калитку.

Ну да, если чего-то Михаил Иванович хотел, он этого добивался. И отказать первому человеку в области никто не посмел. Матушка Серафима прекрасно понимала, насколько сильно зависит существование ее монастыря от этого «первого человека»! Поэтому она вышла к Говорову и терпеливо слушала его, сидя рядом на скамейке в полуарке монастырского забора и потупив глаза. При этом она думала, во зло или благо определила Кире послушание – написать письмо родным, несмотря на то что девушка хотела оборвать между собой и миром все связи?..

Ну, это одному Господу ведомо…

– Я закрою этот ваш монастырь, – хрипло, отчаянно угрожал Говоров. – Поверьте, для этого у меня влияния хватит! Моя внучка здесь прозябать не будет! Кире всего двадцать лет! Маленькая еще, не ведает, что творит. А вы рады – поймали заблудшую овцу!

– По уставу нашего монастыря Кира может стать монахиней только после тридцати лет, – сказала, наконец, матушка Серафима. – И только по собственному желанию.

Говоров вздохнул с неким подобием облегчения:

– Ох… в страшном сне не мог себе этого представить! В страшном сне!

– Понимаю, – обронила игуменья. – Трудно принять. Вы в церковь ходите?

– Нет, – хмыкнул он.

– А крест носите?

Говоров помолчал, косясь на эту маленькую женщину в рясе и клобуке, которая сидела рядом, положив на колени большие, натруженные руки (да, в самом деле, здесь все трудятся рядом на восстановлении монастыря, от мирской послушницы вроде Киры до игуменьи!), – и, потянув угол галстука, расстегнул воротник рубашки. Достал медный крестик на черном шнурке:

– Вот. Тридцать три года назад его надела на меня любимая женщина. Вот. До сих пор ношу!

– Ну вот видите, – улыбнулась игуменья.

– Так ведь это же не Бог! – возмутился Михаил Иванович. – Это любовь!

– А Бог и есть – любовь! – ласково сказала матушка Серафима, но Говоров только отмахнулся:

– Хватит этой церковной схоластики! Этого вашего опиума для народа! – Вскочил: – Хватит!

– Не волнуйтесь, – умиротворяюще сказала матушка Серафима. – Кира присмотрена. Она чувствует себя нужной. И неужели… неужели вы не видите?! – почти закричала она, и это было так неожиданно, что Говоров оторопел: – Неужели вы не видите, что девочка сломалась? А теперь душа ее должна окрепнуть. – Вздохнула обреченно: – Ведь жизнь в миру намного тяжелее, чем в монастыре!

– Да, – кивнул Говоров с неожиданным смирением. – И все-таки я буду ее ждать.

Промелькнуло воспоминание: он точно так же говорил когда-то Шульгину, мол, будет ждать Тасю. И что?!

Не дождался. И Киру не дождется. Старик он уже…

За воротами его ждали истомившиеся от тревоги Шульгины.

Сидели, прижавшись друг к другу, такие родные Говорову – и в то же время чужие.

«У Дементия есть Тася, – подумал Говоров. – У Таси – Дементий. А у меня? У меня никого нет!»

Лиля… она далеко. И ее не вернуть. Кира… она рядом, но она не вернется.

Одиночество, чудовищное, страшное одиночество навалилось вдруг, словно тьма, словно смерть.

«Родион! – вспомнил Михаил Иванович. – Родька… Он один у меня остался от прежней жизни, от семьи. Надо вернуть Родьку. Что он там прозябает директором какого-то спиртзаводишка да спивается в тюменской глуши?! От Верки вроде бы ушел, а сюда не возвращается. Гордецом стал! Ничего, ничего… я его заставлю плюнуть на эту глупую гордость, когда мы его начальством на Ветровском ликеро-водочном комбинате поставим! Приедет, будет рядом! И дом пустой стоит, а так хоть живая душа появится! Родька мне не откажет!»

И ему стало чуть легче…

* * *

Дементий Шульгин умер 9 мая.

Они с Таисией Александровной собирались на торжественное собрание ветеранов, посвященное сорокалетию Победы. Жена помогла Дементию Харитоновичу надеть парадный китель, поправила ордена, медали, белоснежный подворотничок…

– Надо очки тебе новые сделать, – сказала со своим всегдашним строгим выражением, которое Шульгин так любил. – И пожалуйста, пообещай, что после праздников сходишь к врачу.

– Обещаю, – кивнул Дементий. – Все?

– Все, – кивнула Таисия Александровна.

– А теперь скажу я… – посмотрел на ее седые волосы, тонкие морщинки на лице. И сказал то, что думал, от всего сердца сказал: – Ты у меня очень красивая. И я тебе за все… за все, за все… за все благодарен.

– Это что за настроение такое? – насторожилась Таисия Александровна.

– Песня грустная, – махнул Шульгин в сторону телевизора. – Навеяло…

Песня была не грустная, наоборот! «День Победы». Но странное вдруг нахлынуло настроение. Такое бывает даже у мужчин: кажется, что слезы подступают. Подступают, но никак не прольются…

– Я подожду тебя там, – кивнул Шульгин на кресло и сел, с трудом переводя дыхание. Надо же, как вдруг подступило… Главное, чтобы Тасенька ничего не заметила.

Хорошо поет Лещенко. Прямо за душу берет.

– Дементий, – сказала Таисия Александровна, входя с двумя парами туфель в руках. – Что надеть? Черные наряднее, но натирают, а белые к костюму как-то…

– Тася, – вдруг спросил Дементий, – ты была со мной счастлива?

– Батюшки, – пробормотала она оторопело, – это что значит – была?

Подошла, села рядом на диван, вгляделась в глаза…

– Знаешь, – сказал Шульгин, снимая очки, – меня всю жизнь совесть мучила, что я забрал тебя у Михи. Может, тебе было бы с ним лучше?..

– Лучше тебя никого нет, – тихо сказала его жена. – Я только жалею, что не сразу это поняла. Так что я все сделала правильно. Я выбрала лучшего мужчину. Своего мужчину!

– Э, нет! – ухмыльнулся Шульгин, счастливый до того, что сердце вдруг снова забилось с перебоями. – Это я тебя выбрал!

– Ну, раз шутишь, значит, все в порядке. – Таисия Александровна встала, критически взглянула на туфли: – Нет, черные все-таки лучше.

– Тася, – сказал Шульгин, – мне не страшно.

– Да что ты! – сердито махнула она рукой и нагнулась, обуваясь. – Хандрит он!

Шульгин вдруг почувствовал резкую боль в виске. Как будто кто-то приставил к голове пистолет и выстрелил… Он медленно склонил голову на край комода, рядом с которым сидел.

– Сейчас пойдем, со своими встретимся… Выпьем сто грамм наркомовских за победу – хандра и пройдет, – приговаривала Таисия Александровна. – Потом…

Потопала каблуками в пол, поднялась, взглянула на мужа.

Он сидел, склонив голову, и смотрел куда-то открытыми глазами… куда-то туда, куда живые не смотрят, ибо там ничего нет. Ничего…

– Дементий! – крикнула Таисия Александровна.

Но уже некому было ответить ей. Некому…

* * *

Как ни грозила Лиля вызвать полицию, если Арефьев снова начнет досаждать ей своими визитами, все было бесполезно. Он приходил снова и снова. Конечно, выбирал время, когда Ариша могла быть одна дома, но порою они с Лилей все же сталкивались. И без скандала тогда не обходилось. Лиля выталкивала Арефьева за дверь, а он цеплялся за притолоку и кричал: «Я тебя хочу!» – или: «А ты помнишь, из-за кого я здесь оказался?!» В общем, все это выглядело враз карикатурно, позорно и отвратительно. Но после ухода Германа Лиля легко вытряхивала из памяти воспоминания о нем. Хуже бывало, когда он беспощадно бил по самому больному:

– Морозова ждешь? А ему командировку не дают? Чепуха! Че-пу-ха! Если бы он хотел, сто раз бы приехал. Но у него в Москве столько баб, что он давным-давно о тебе забыл. Зачем ты ему нужна? Кому ты вообще нужна?!

Лиля от таких разговоров буквально теряла голову и начинала названивать Сергею, умоляя снова и снова подтвердить, что он любит ее, что у него никого нет, и он снова и снова повторял, что – любит, что после их встречи в Лондоне он в самом деле живет только мыслями о Лиле, он верит и надеется, что они скоро встретятся снова!

Он не лгал. Лгал Герман, который уверял, что Сергею раз плюнуть – добиться командировки в Лондон. Даже при тех послаблениях, которые получила пресса после начала перестройки и внезапно обрушившейся на страну задушевной дружбы с бывшими врагами, странами капиталистического лагеря, даже несмотря на всяческий плюрализм и оголтелую свободу слова, добиться зарубежной командировки в самые «сладкие» уголки мира (а Лондон принадлежал именно к таким!) было очень непросто.

– У тебя там баба, что ли? – впрямую спросил Сергея главный редактор, порядком утомленный его настойчивостью.

– А это уж не ваше дело, – буркнул мигом замкнувшийся Сергей.

В конце концов сторговались. Сергей срочно пишет статью о русских на Аляске (оттуда только что вернулся фотокорреспондент с массой материала), а главный «подумает» насчет Лондона.

Рассеянно перебирая пачку фотографий, уже несколько утомленный созерцанием бескрайних снежных просторов, собачьих упряжек и забавных, каких-то ненатуральных городков, возникших в Клонд, на Юконе, на месте описанных Джеком Лондоном старательских поселков во времена знаменитой «золотой лихорадки», Сергей зацепился взглядом за один из снимков. Это была фотография летчиков авиакомпании «Alaska Flying». Компания принадлежала американцам, но среди пилотов были и русские.

Лицо одного из них, стоявшего поодаль от остальных, показалось знакомым – причем настолько, что Сергей решил, что у него просто галлюцинации.

Спросил фотокора, кто этот человек.

Тот не помнил:

– Но в крайнем случае можно написать в авиакомпанию, узнать. А что ты прицепился, знакомый, что ли?

Сергей пожал плечами.

– Так, похож кое на кого…

Пилот был очень похож на… Костю Говорова. На того самого, о ком Лиля совсем недавно сказала: разбился, погиб. Но ведь… официальная версия – пропал без вести?

– Черт, ну как же ты не записал его имя?! – набросился Сергей на фотокора.

– Да он один раз мелькнул, случайно в кадр попал, – оправдывался тот. – Я даже не знаю, русский он или нет. Может, просто мимо шел!

Сергей взял лупу.

Лицо летчика было окружено бородой и перечеркнуто уродливыми шрамами – и теперь казалось чужим. Да, понятно, что он не стремился попасть в кадр, такой изувеченный… Нет, все же Сергей ошибается, наверное, и впрямь случайное сходство.

– А, вспомнил! – вдруг закричал фотокор. – Джон, вот этот пилот, – он ткнул пальцем в снимок, – крикнул: «Кон, давай к нам!» А он повернулся и ушел. Но фамилию я не знаю.

Кон… Это уменьшительное имя, а полное, наверное, Коннор или Конрад. У Сергея были знакомые американские журналисты с такими именами. Да, они предпочитали называться просто Кон.

А вдруг… А вдруг это никакой не Коннор и не Конрад?!

– Давай адрес компании, – решительно сказал он. – И сделай мне отдельный снимок этого Кона. Увеличь лицо максимально. Сможешь быстро?

– Ты быстро обработаешь мои записи – а я быстро сделаю снимок, идет? Баш на баш! – ухмыльнулся фотокор.

* * *

После похорон Шульгина Таисия Александровна так изменилась, что у Говорова сердце болело от жалости, когда он ее видел. Была красивая женщина, хоть и в годах, так сказать, – и вдруг в одночасье стала старухой. Из дому почти не выходила – только на кладбище. Похудела, поблекла… Носила только черное. И перестала делать ту прическу, которая так нравилась Шульгину: когда прямые волосы мягкими прядями спускались вдоль лица, слегка загибаясь на концах. Теперь на голове у нее был тот же ворох безудержных кудрей, с какими помнил ее Михаил Иванович, – вся разница, что кудри эти были не светло-русыми, как раньше, а сплошь седыми.

Но Говорову было все равно. Он никогда не мог привыкнуть называть ее Таисией Александровной – она всегда была для него только Тася.

Так же он назвал ее и сейчас.

– Вот что, Тася, – сказал Говоров решительно, когда проводил ее домой после годины со дня смерти Шульгина, которую провели в небольшой столовой. – Переезжай-ка ты ко мне. Нас столько связывает, столько пережили… Дочка, внучки… А то ты здесь совершенно одна. И я один. И, поверь мне, это не будет предательством перед памятью Дементия!

Тася слушала молча, не перебивая, но, лишь он закончил, покачала головой и тихо сказала:

– Нет, Миша, не могу. Совсем не могу!

Говоров только вздохнул. Другого ответа он и не ждал. Нет, ждал… Но знал заранее, что именно она ответит.

Такая у него судьба – слышать от Таси вечное «нет». Был Дементий, теперь нет его – а ничего не изменилось!

Вот горе-то…

– А ты знаешь, – тихо сказала Тася, – весь этот год мне кажется, что сейчас он из комнаты выйдет и меня позовет… а меня и дома нет.

– Понимаю, Тася, но… – начал было Михаил Иванович, да и осекся: Тася подняла на него совершенно пустые, мертвые глаза, и голос ее был безжизненный:

– Я его любила. И мне очень жаль, что я не сказала ему тех слов, которых он заслуживал и которых ждал от меня годами.

Ревность так и ударила Говорова! Ревность к Шульгину, которая не умерла вместе с ним, хотя Михаил Иванович был в этом уверен. Оказывается, ревновать к мертвому можно так же сильно, как и к живому. Но как же обидно, как больно, как пусто на душе!..

– А меня… не жаль? – спросил он с горечью.

Таисия Александровна на миг зажмурилась, а потом мягко сказала:

– Мишенька, но ты сам во всем виноват. Прости…

Говоров резко встал и торопливо произнес:

– Ну что ж, поеду я. Столько проблем…

Но Таисия Александровна схватила его за руку и усадила рядом с собой на диван.

– Миша, погоди еще минутку, – глядя Михаилу в глаза, сказала она. – Попросить тебя хочу… Мне очень надо увидеть Лилю с Аришкой!

Говоров даже отпрянул, но Таисия Александровна не умолкала:

– Ну помоги ты им с документами! Пусть Лилю в Союз пустят. Она запросы один за другим шлет, а ей отказывают. Ну сейчас же проще, сейчас свобода, гласность… вон, с трибун вещают, по телевизору показывают…

– Вещают, вещают! – вмиг завелся Говоров. – А куда это нас приведет? Вещают они!

Таисия Александровна мягко сжала его руку, и Михаил Иванович притих.

– Уже столько лет прошло, – тоскливо сказала она.

Говоров вздохнул. Она просила слишком многого. Он и сам хотел бы исполнить эту просьбу больше всего на свете, но…

Слишком много тут стояло «но»! А потому он просто поцеловал Тасю в лоб и ушел.

Спустился вниз… чудилось, на каждой ступеньке, как капканы, лежат эти проклятые «но». Михаил Говоров давил, давил их ногами… Потом они выросли поперек дороги, будто рогатки противотанковых заграждений. Но машина сшибала их, они выстраивались вновь, и вновь падали, исчезали – раздавленные, уничтоженные, совершенно не страшные…

«Что это мне мерещится? – мрачно подумал Говоров. – А может быть… Может быть, мне и правда все это только мерещится?! Да нет, это невозможно, не стоит и пытаться…»

И все же он знал, что попытается. Хватит дурить. Тася права: он сам во всем виноват. Так, может, пора ему самому хоть что-то исправить?..

* * *

Лиле всегда было жаль почтальона, который обслуживал их дома. Здесь не было заведено, как в Союзе, вывешивать почтовые ящики внизу, а подъезде. И бедняге приходилось подниматься на самый верх, под крышу, чтобы просунуть почту в дверную щель.

Сначала, несколько лет назад, когда Лиля перебралась сюда, почтальон появлялся нечасто: приносил только белые безликие конверты со штампом советского посольства и обратным адресом: Кенсингтон Пэлас Гарденс, 13. Текст писем был всегда одинаков: «Лилия Михайловна! Посольство СССР в Великобритании не находит возможным… Заведующий визовым отделом…»

В последние годы почтальон появлялся чаще. Они даже познакомились и иногда перебрасывались вежливыми фразами. Почтальона звали Том. Чаще он стал приходить потому, что надо было разносить жильцам бесплатные рекламные проспекты – и количество их росло с каждым днем. Вот и сейчас – Лиля открыла дверь и увидела на полу россыпь рекламных проспектов. Начала поднимать – и вот из их разноцветья выскользнул белый конверт.

Ну да, это все оттуда же – с Кенсингтон Пэлас Гарденс, 13. В принципе можно и не читать, эту сакраментальную фразу Лиля знает наизусть: «Лилия Михайловна! Посольство СССР в Великобритании не находит возможным… Заведующий визовым отделом…»

Глаза рассеянно скользнули по строчкам – и вдруг у Лили перехватило дыхание…

«Уважаемая Лилия Михайловна! Посольство СССР в Великобритании нашло возможным предоставить вам въездную визу… Явиться тогда-то… в такой-то кабинет… со следующими документами… с уважением, заведующий визовым отделом…»

Что это? Она стала уважаемой? К ней обращаются с уважением? Ей готовы дать визу для въезда в СССР?!»

Лиля не верила глазам, не верила своему счастью. Не меньше чем раз пятнадцать перечитала письмо, потом бросилась к телефону и заказала Москву. Казалось, век ее не давали, наконец в трубке раздался любимый голос, и Лиля закричала:

– Сережа! Ты можешь не приезжать!

Конечно, он там, в Москве, рассвирепел от таких слов, однако, когда Лиля со смехом пояснила:

– Я сама приеду! Мне дают визу! – разразился восторженными воплями. Разговор прервался, как обычно, внезапно, но Лиля все же успела крикнуть:

– Жди нас с Аришкой! Скучай!

Положила трубку. Улыбка долго не сходила с лица… Потом Лиля начала прикидывать, какие нужно сделать дела перед отъездом. Она знала, что приложит все усилия для того, чтобы не возвращаться ни в эту опостылевшую квартирку, ни в Лондон, ни вообще в Англию. Никакими заботами о скудном, убогом имуществе обременять себя не хотела. Нужно взять из Аришкиной школы свидетельство о законченных классах… Но это мелочи, и не они заставляли ее хмуриться.

Заранее портилось настроение от мысли о предстоящем визите к Арефьеву! А без этого не обойтись. Нельзя уехать, не простившись. Все же Аришка его дочь, он платит за ее образование… И вообще, Лиле не хотелось оставлять за собой шлейф ненависти Германа. В самом деле – они ведь квиты. Он был вынужден уехать из Союза из-за нее, она осталась в Англии из-за него… Оба дорого оплатили вспышку неразумной страсти… Хотя разве бывает страсть разумной, рассудочной?.. Лиле повезло – у нее появился шанс вернуться. А у Германа такого шанса нет и не будет. Скорей всего, они расстаются навсегда, он никогда больше не увидит дочь.

Нет, надо расстаться если не по-хорошему, то хотя бы не врагами!

Лиля наконец-то собралась с силами и пошла по знакомому адресу. С тех пор, как она, чуть живая от горя и разочарования, убегала отсюда в никуда, держа за руку Аришку, она здесь не бывала. А Германа не видела… сколько? Не меньше месяца прошло с тех пор, как Лиля выгнала его из своей квартиры в последний раз.

Как же он изменился! Похудел, почернел, осунулся… Куда девалась всегдашняя щеголеватость? Какой-то неопрятный халат, небритое лицо… У него вид затравленного зверя!

Лиля не сдержала изумления:

– Ты ужасно выглядишь…

– И чувствую себя так же, – буркнул Герман. – Проходи. Извини, у меня не убрано.

На кресле была свалена в кучу одежда. Герман небрежно перебросил ее на другое кресло и тяжело опустился, почти рухнул на нее, тем самым предложив освободившееся место.

Запахнул халат, глянул исподлобья запавшими глазами и буркнул:

– Ты зачем пришла?

– Как только закончится учебный год, – спокойно сказала Лиля, – мы с Аришкой уезжаем в Союз. Так что, если есть желание, можешь с ней попрощаться. Потому что я собираюсь там остаться – во что бы то ни стало.

Герман пошарил вокруг, вытащил из-под одежды край пледа и принялся натягивать его на себя. Руки у него тряслись, и Герман, видимо, не соображал, что сидит на этом пледе, и все тянул, тянул его с бессмысленным усилием, тяжело дыша…

– Что с тобой? – Лиля подошла, помогла Арефьеву укутаться. – Что такое? Тебе плохо, да?

Тот молчал.

Лиля коснулась его лба – лоб был ледяной. А как разило перегаром!

– Ты болен? И пьешь?! Надо, наверное, какие-то лекарства, уколы…

Вдруг резким движением Герман закатал рукав халата и показал Лиле руку – вена была вся исколота до черно-багровых пятен. На другой руке оказалось то же самое.

Лиля ошеломленно покачала головой. Такие руки бывают только у наркоманов, которые прочно сидят на игле! И Герман – один из них?!

– Но как, как ты докатился до такого? – возмущенно прошептала она. – Опять твоя увлекающаяся, творческая натура?

– Меня уволили, – сдавленно выговорил Герман.

– И неудивительно! – рассердилась Лиля. – Ну кто будет терпеть наркомана в прямом эфире?!

Герман вдруг закрыл лицо руками, и вид его искалеченных пальцев – искалеченных из-за нее! – заставил сердце Лили сжаться от жалости.

Он взглянул сквозь решетку из пальцев:

– Не только наркомана…

Лиля смотрела непонимающе, тогда Герман взял со стола какую-то смятую бумагу, потряс ею:

– Посмотри, вот результаты анализов. Сделали еще неделю назад. Я с тех пор и пью.

Он поднес к губам стакан с коньяком, глотнул, передернулся:

– Тест положительный. Это СПИД…

Попытался расхохотаться, но смех оборвался тяжелым рыданием.

Лиля смотрела ошеломленно. Медленно поднялась, шагнула назад…

– Лилечка, – Герман, тяжело всхлипывая, протянул к ней руки, – я понимаю, что я перед тобой виноват. Но ты же ангел…

Вдруг сполз с дивана, упал на колени:

– Пожалуйста, не бросай меня! Я боюсь… Я умирать один боюсь! Мне страшно! Лиля, пожалуйста…

Его глаза были полны такого непередаваемого, никогда ею не виданного ужаса, что Лиля только и могла, что пробормотала:

– Ну как же так?!

Осторожно погладила Германа по голове. Как она любила его когда-то! Сколько глупостей натворила из-за него, сколько счастья и горя узнала благодаря ему. Она родила от него дочь. И вот теперь этот полутруп молит ее о прощении. Жалость – страшная жалость! – стиснула сердце. Лиля не могла его оттолкнуть…

Лиля пробыла у Германа до глубокой ночи. Накормила его, уложила спать. Он был слаб и измучен, как ребенок. Заснул с трудом, уложив щеку на ее руку…

Уйдя из его дома, Лиля долго бродила по набережной Темзы, принимая решение, от которого слезы лились по щекам. Ей казалось, что сейчас она берет собственную жизнь – и ломает ее. Лиля физически ощущала, как трескаются, лопаются, рассыпаются в прах все ее надежды, мечты, взлелеянные годами страданий в этой чужой, ненужной ей стране. Но она не могла сейчас принять другое решение.

Она смирилась с этим, как смиряется приговоренный к пожизненному заключению. И все-таки, жалея себя, Германа Лиля жалела еще больше, потому что он был приговорен к смерти.

Не выдержав больше одиночества, она подошла к телефону-автомату. Это были удивительные телефоны – из такого автомата можно было напрямую позвонить в любую страну мира. Набираешь код – и говори хоть с Парижем, хоть с Римом, хоть с Нью-Йорком, хоть с Москвой.

Лиля позвонила в Москву.

– Сережа… – проговорила она с трудом, и пальцы, державшие трубку, вдруг сделались ледяными от страха и необратимости происходящего.

– Лиля?! – радостно закричал Сергей. – Ну слава богу! Я звоню, звоню… Ты почему трубку не берешь?! Ты знаешь, я тут такую деятельность развернул! Ремонт в квартире устроил. Вам с Аришкой понравится. И еще я снял в Мисхоре дачу. У самого моря, представляешь? На два месяца!

Лиля свободной рукой неловко вытерла слезы.

– Лиля, ты чего молчишь? – насторожился Сергей. – Ты меня слышишь?

Она с трудом заставила себя заговорить:

– Герман… болен. Я остаюсь с ним. Я не приеду, Сережа…

– Лиля! – закричал он. – Лиля, не делай этого, прошу тебя, Лиля! Да пусть этот подонок хоть при смерти лежит! Ты пойми – тебе же больше могут не дать визу! Мы никогда не увидимся, Лиля!

– Я понимаю.

Собственный голос звучал неестественно – Лиля изо всех сил старалась не расплакаться. Надо было рассказать, что у Германа СПИД, но это было невозможно: Лиля понимала, что если произнесет эти слова, то сразу же зарыдает в голос, ударится в истерику, начнет звать на помощь, кричать…

Почему Сергей не ободрит ее? Почему не скажет, что все понимает, что он будет ее ждать, что когда-нибудь настанет день – и…

Нет, он снова повторяет эти ужасные слова: «Мы никогда не увидимся, Лиля!»

– Сережа, он безнадежно болен, – наконец выговорила она кое-как.

Но Сергей уже не слышал. Обида оглушила его.

– Понятно, – пробормотал холодно. – Понятно… В общем, ты, как всегда, выбираешь не меня. Только я этого больше терпеть не намерен. Ищешь предлог остаться? Оставайся! Я найду с кем съездить на море! Желающих будет достаточно! Вот! Вот, прямо сейчас в дверь звонят! Послушай!

И в самом деле – до Лили из-за тысяч этих километров, которые разделяли их, донеслось треньканье звонка…

Она повесила трубку.

Сергей шваркнул на аппарат свою. В дверь продолжали звонить.

Он медленно, тяжело прошел в прихожую, глянул в глазок.

Алина. Одно время они были вместе, потом расстались, потом… Потом мысль о Лиле вышибла из его головы все на свете. А вот сейчас открыть дверь – и…

И плюнуть на все! На ту вечную любовь! Забыться, отомстить!

Кому? Лиле? Или себе?

Звонки продолжались.

Сергей, шурша газетами, которыми был застлан пол, вернулся в комнату. Алина, конечно, слышала, как он ходит, поняла, что он дома, что не хочет открывать.

Звонки стихли. Ну да, наверное, она ушла.

А не все ли ему равно?!

Сергей тяжело рухнул на диван, уткнулся в газеты… Диван тоже был застелен ими.

Лежал, тупо приходя в себя от раны, от боли, не понимая, как будет теперь жить.

Вдруг… вдруг снова звонки. Телефон! Короткие гудки! Междугородка!

Сергей сорвался с дивана, схватил трубку и заорал, вне себя от горя и счастья:

– Лиля! Лилечка моя! Карамелька моя! Прости меня, дурака! Я был неправ, слышишь?

В трубке царило молчание. Но в ту самую минуту, когда Сергей испугался, что Лиля не станет с ним говорить, или что-то случилось со связью и она не слышала его слов, вдруг раздался насмешливый мужской голос – забытый, но такой знакомый, что у Сергея замерло сердце:

– Ну, если Сергей Морозов по-прежнему влюблен в мою сестру, значит, все-таки есть в жизни стабильность! Ну что? Не узнаешь?

– Костя… – не слыша себя, прохрипел Сергей. – Котька!

– Ну, здорово, целинник, ударник, звеньевой! – засмеялись там, на другом конце провода.

– Твою мать! – выдохнул Сергей. – Котька?

И умолк, боясь, что все это ему лишь чудится.

– Ну, чего молчишь? Я это, я!

– Но послушай! – недоверчиво бормотал Сергей. – Я-то написал письмо, ни на что не надеясь! В каком-то незнакомом бородаче с края земли показалось что-то такое, до боли знакомое… Котька! Неужели это действительно ты?!

Константин расхохотался.

– Нет, я просто в себя прийти не могу! – счастливым голосом выкрикнул Сергей. – Скажи на милость, какого хрена ты столько лет не объявлялся?!

– О, дружище, это длинная история! – протянул Константин. – Ты уверен, что тебя там не подслушивают серьезные товарищи в штатском?

– Да плевать! – сердито сказал Сергей. – Рассказывай!

– Да я уж и сам не помню, с чего все началось, – проговорил Константин. – Нет, лучше все при встрече. Я прилечу. Где увидимся? В Москве, в Ветровске?

– В Лондоне! – решительно ответил Сергей.

* * *

– Как ты думаешь, может быть, эта болезнь – наказание за мои грехи? – с отвращением спросил Герман.

Лиля пожала плечами. Ее меньше всего тянуло сейчас философствовать. Задача была куда проще: ухитриться сделать Герману укол – и заставить его выпить микстуру.

Его отказы следовать предписаниям врача были вполне объяснимы: лекарства от этой чумы двадцатого века еще не придумали, а то, что прописывал врач, носило только общеукрепляющий характер.

По большей части Герману хотелось, чтобы все его мучения (не столько физические, сколько психологические, ибо ожидание скорой, неминуемой, полной страданий, а главное – позорной смерти, несомненно, страшно терзало его) поскорей кончились. И все же ему хотелось жить, он надеялся на чудо, и Лиля понимала, что сейчас ее присутствие было как бы частью такого чуда, как бы подкрепляло самые безумные надежды Германа. Если Лиля, так жестоко им обиженная, обманутая, сидит рядом и он прижимает ее руку к своему сердцу, если она не бросила в самую трудную минуту, – то, может быть, и жизнь его не покинет?

Лиля это чувствовала, понимала, но боль оттого, что это невозможно объяснить Сергею, что с каждым днем он от нее все больше отдаляется, продолжала ее терзать, враждуя с жалостью к Герману.

– Все куда-то бежал, стремился к славе, признанию – и… – Арефьев обреченно, с тяжелым хрипом вздохнул. – Ты и дочка – самое дорогое, что у меня есть.

– А хочешь, чтобы я сказала ей, что ты ее отец? – тихо спросила Лиля.

Герман подумал, потом слабо качнул головой:

– Нет… не надо. Я не хочу, чтобы она меня таким запомнила. Не надо… ни говорить, ни приводить.

Лиля кивнула.

– С днем рождения тебя, родная, – вдруг сказал Герман. – Я не забыл.

Лиля изумленно глянула на него. А она-то и не вспомнила… вот докатилась, про собственный день рождения забыла! Это было бы смешно, когда бы не было так грустно!

Внезапно так и ударило воспоминанием: ей шестнадцать, отец дарит ей голубой сияющий «Москвич», и на этот день рождения приезжает Сережа со своей целины… Правда, не один, а с Динарой, и Костя, чтобы защитить сестру от горя, вечером увозит Динару покататься…

Нет, лучше не вспоминать!

Костя! Сергей! Иных уж нет, а те далече… Ни того, ни другого она больше не увидит.

Герман с усилием поднялся с дивана, побрел к камину, взял с полки какую-то черную коробочку, махнул Лиле:

– Иди сюда. Иди.

Открыл коробочку. В руках у него были золотые часики, усыпанные бриллиантами:

– Это тебе. Возьми!

– Нет, – решительно сказала Лиля. – Они слишком дорогие. Лучше потратить эти деньги на лечение.

– Да это бижутерия, – усмехнулся Герман. – Подделка. Бриллианты не настоящие, искусственные. Но очень искусные.

– А ты знаешь, что дарить часы – это плохая примета? – попыталась снова возразить Лиля.

– А что в моем положении – хорошая примета? – криво усмехнулся Герман, и она не нашлась, что ответить.

Он надел часы Лиле на руку. Вещь была красоты изумительной, неважно, что подделка!

Уже ближе к ночи, уложив Аришку, Лиля решила все же отметить день своего рождения. Поймала московское радио – звучали «Подмосковные вечера», как по заказу! – налила вина в бокал, чокнулась с бутылкой…

В это мгновение в дверь позвонили.

Лиля насторожилась. Неужели Герман? С него станется подняться с постели, вызвать такси, приползти сюда, чтобы вдохнуть еще глоток жизни… Хотя нет, он же сказал: не хочет, чтобы Аришка видела его таким.

– Who is here?

Никто не отвечал. Лиля осторожно открыла дверь – и ахнула:

– Иван Илларионович?!

Ростопчин вручил ей огромный букет белых роз и бутылку знаменитого игристого «Меррета», которое патриоты-англичане ценят даже выше французского шампанского. Трогательно, по-старорежимному поздравил:

– От всей души и многая лета!

– Проходите, проходите, пожалуйста! – оживленно засуетилась Лиля. – Ох, Иван Илларионович, если бы вы не пришли, я бы выпила бутылку вина и всю ночь проревела от одиночества.

– Ну, тогда выпьем вместе, – сказал он и снял с полки почему-то три бокала. – Выпьем немного, но вполне достаточно.

– А что, – удивилась Лиля, – мы еще кого-то ждем?

– Ну, жизнь полна неожиданностей, – развел руками Ростопчин, открывая бутылку. – Насколько я помню, по русскому обычаю первые три тоста должны быть за здоровье именинницы.

И тут в дверь снова позвонили. Да как резко, настойчиво!

Ростопчин хитро взглянул на Лилю, и та вдруг догадалась о том, о чем не смела и мечтать:

– Это он? Это Сережа?!

– Я полагаю, что не Маргарет Тэтчер! – усмехнулся Иван Илларионович.

Лиля бросилась открывать – и очутилась в объятиях Сергея. Правда, он обнимал ее одной рукой – в другой был огромный букет белых лилий!

– Здравствуй, Карамелька! – своим незабываемым голосом произнес он. – Разве я мог забыть этот день?

– Сереженька, ну как, как такое может быть?! – шептала Лиля счастливо.

– Я всегда говорю – мир полон неожиданностей, – весело сказал Ростопчин.

– И не без добрых людей, – кивнул Сергей. – Это Иван Илларионович сделал мне вызов.

– А Сережа помогает мне с изданиями русских писателей, – улыбнулся Ростопчин. – Будем издавать Набокова, Мандельштама, Бродского…

– И Камышеву, – подхватил Сергей. – Вот видите – скоро будет новая книжка!

Он взял со стола несколько листков машинописного текста – и вдруг увидел под ними часики.

– Карамелька, откуда такая роскошь?

– Они не настоящие, – улыбнулась Лиля. – Это бижутерия.

– А-а, – успокоился Сергей, – а то я уже думал, мне пора начинать ревновать. Такие подарки просто так не делают.

– Позвольте? – Ростопчин надел очки, взял часы. – Я кое-что в этом понимаю. Знаете, эта бижутерия называется Картье.

– Как? – ахнула Лиля.

– И стоит это удовольствие тысяч десять фунтов, не меньше, – уверенно сказал Ростопчин.

– Та-ак… – протянул Сергей. – Арефьев?

– Ну да, – растерянно кивнула Лиля.

– Понятно!

Сергей отвернулся.

– Я же ничего не знала, – взмолилась Лиля, – я же…

Она не договорила.

– У вас что, в Лондоне совсем воры перевелись, дверь не закрываете? – раздался вдруг голос, при звуке которого у Лили подкосились ноги.

Медленно обернулась. На пороге, с букетом лилий в руках, стоял какой-то высокий человек в кожаной куртке, больших темных очках и каскетке, козырек которой прикрывал лицо. Вот он потянул с головы каскетку… Волосы у него были, как говорится, соль с перцем, сильно тронутые сединой. Потом снял очки, открыв перечеркнутое длинным шрамом лицо… которое все равно оставалось красивым и родным, до слез родным!

Котя?!

Лицо его вдруг расплылось – из глаз Лили хлынули слезы, смывая реальность. Неужели это все происходит наяву?..

– Эй, звеньевой! – сердито крикнул Константин. – Ты же должен был ее подготовить!

Сергей только руками развел.

– …Как падал самолет – не помню, – рассказывал Константин потом, уже гораздо позже, когда первое потрясение улеглось, и было выпито вино, и Лиля привыкла к тому, что брат вернулся и сидит рядом, а Сергей и Иван Илларионович деликатно ушли, оставив их вдвоем. – Очнулся уже в какой-то палатке. Потом меня все время куда-то везли. Это были кочевники. Их называют туареги. У них, в пустыне, я прожил три года. Ни хрена не понимал, что происходит, где нахожусь, куда мы движемся… Поначалу хотел бежать. А куда бежать? Пески кругом! Сахара! Ну а потом меня продали. Как летчика – американцам. Так я и оказался в США.

– Шрам – это они тебя пытали?! – вскинулась Лиля.

– Ну, они пытались получить кое-какие сведения, – пожал плечами Константин. – Но ничего нового я им сообщить не мог, да и не хотел. И вообще, косил под потерявшего память, слегка чокнутого от жизни среди кочевников. Кто бы не чокнулся на моем месте! Ну, помариновали меня – и отпустили. А шрам – это от падения.

– Но когда тебя отпустили, почему же ты сразу нам ничего не сообщил? – воскликнула Лиля. – Ты же мог позвонить нам, написать!

– Ты думаешь, я не хотел? – вздохнул Константин. – Ты даже не представляешь, как я хотел домой, к тебе, к маме, к отцу, в наш Дом с лилиями… – Он обнял сестру. – Знаешь, сколько раз я стоял перед нашим посольством и думал: зайду я – и что? Из партии попрут, летать запретят. И поди докажи, что я не верблюд, в смысле не шпион, что не вербанули меня или в Африке, или уже здесь, в Штатах… Жизнь испорчу отцу и тебе с Камышевым. Так что я решил: будет лучше, если все по-прежнему станут думать, будто я погиб при исполнении интернационального долга. Смертью героя пал!

– Котик, ну какой же ты дурак, хоть и вся голова седая! – в сердцах сказала Лиля. – Если бы ты знал, как мне тебя не хватало все это время! Вот если бы ты тогда объявился, возможно, даже моя жизнь пошла бы по-другому!

– Поэтому ты мне и снилась все время, – признался Константин. – Правда-правда! Ты с мамой. Иногда даже отец! Кстати, как он?

– Ну, как? Не разговаривает со мной. Вся связь только через маму.

– Узнаю Михаила Ивановича, – невесело усмехнулся Константин.

– Ну а вообще – хорошо, по крайней мере здоров.

– Это главное! – кивнул брат. – Лиля, а ты о моей маме что-нибудь знаешь?

Лиля отвела глаза:

– Маргарита Васильевна… она умерла два года назад.

И заплакала, увидев, как побелело лицо брата.

Константин стремительно вышел в другую комнату.

«Что же мы с ним наделали с нашими жизнями? – подумала Лиля тоскливо. – Мы оба?!»

* * *

Оставив Лилю с Константином и проводив Ивана Илларионовича, Сергей еще долго бродил по Лондону. С темнотой улицы не становились тише, и чем ближе придвигалась ночь, тем ярче сияли рекламные огни, и громче звучала музыка в пабах и ресторанах, и веселей смеялись люди, бродившие по улицам, то и дело заходившие в магазины и сувенирные лавки, которые работали чуть ли не до утра.

Бродя, казалось, бесцельно, как праздношатающийся турист, Сергей при этом точно знал, куда идет. Ему просто нужно было как следует обдумать разговор, который ему предстоял.

Он шел к Арефьеву, чтобы уговорить – умолить его, если нужно, – оставить Лилю в покое, отпустить ее. Эти баснословно дорогие часы наполнили его сердце еще не знаемой ревностью. Герман снова начал свои подходцы… Он решил вернуть Лилю, в этом Сергей не сомневался, и сейчас он готов был поверить даже в то, что Арефьев ничуть не болен, а просто симулирует, желая разжалобить Лилю, ведь по-русски жалеть – значит любить…

Однако, когда Герман не сразу, с явным трудом открыл дверь, Сергей сразу понял, что о притворстве не может быть и речи. Герман изменился не просто сильно – страшно. Это в самом деле был полутруп…

– Я знаю, что ты любишь Лилю, – сказал Герман, не дожидаясь, когда разговор начнет потрясенный увиденным, растерявшийся Сергей. – Но она никуда не уедет.

– Тебе так приятно ее мучить? – мигом забыв о всяком сочувствии к умирающему, выкрикнул Сергей.

– Нет, – качнул головой Герман. – Я написал завещание. Несколько лет тому назад я удачно вложил деньги в трастовый фонд. Он неплохо заработал. Я тоже. Так что я сумею обеспечить и Лилю, и Аришу.

– Да! – ехидно усмехнулся Сергей. – Я видел часы. Они что, действительно стоят десять тысяч фунтов?

– Они стоят одиннадцать тысяч восемьсот фунтов, – равнодушно сообщил Арефьев. – Могу показать чек. Я оставлю им этот дом, который теперь принадлежит мне, все свои сбережения. Но…

Он запнулся, исподлобья взглянул на Сергея.

«Актер! – с ненавистью подумал тот. – Как всегда – актер! Какая эффектная пауза!»

Нет, Герман не просто так тянул паузу… казалось, он достает спрятанный острый нож – и готовится нанести внезапный удар.

– Но при одном условии: они должны остаться жить здесь, а не уезжать туда, в «совок».

Да… нож оказался острым, а удар внезапным!

– Ну и гнилой же ты тип! – Сергей вскочил, голос его прерывался в ярости. – Один раз в жизни хочешь сделать что-то хорошее, и то условие ставишь!

Он ходил по комнате, как заведенный, только теперь замечая, как здесь все изменилось. Сергей помнил богемное, неустроенное жилье – теперь на всем лежал отпечаток прочного дохода. Герман не врет, он стал богат. Сделан дорогой ремонт. Кругом антикварные вещи. Другая мебель, все другое. Только портрет Лили на стене – тот же… И гнусная натура Германа – та же!

– Лиля знает о завещании? – спросил, с трудом сдерживаясь.

– Это будет для нее сюрприз, – прохрипел Герман.

– Как-то много сюрпризов для моей женщины! – выдохнул яростно Сергей.

Герман откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, пожевал тонкими бледными губами. Но голос его обрел твердость:

– С каких пор она стала твоей женщиной, а? Ты зря, Сережа, прилетел! Уходи.

Лицо его было уже почти лицом мертвеца, но этот наполовину мертвый человек с невероятной силой и упорством цеплялся за то, что составляло жизнь и счастье Сергея Морозова! И не собирался выпускать это сокровище из своих исхудавших, почерневших рук.

Сергей вышел. Его трясло от безнадежности. Пусть кому-то другому Арефьев заливает, будто он составил свое завещание ради блага Лили и Аришки, для того, чтобы его любимая женщина и дочь не вернулись в столь презираемый и ненавидимый им «совок». Пусть говорит это кому-то другому! Сергей прекрасно знал: таким образом Герман хочет разлучить Лилю с ним, с Сергеем, с человеком, которого она любит. Как ехидно он спросил: «С каких пор она стала твоей женщиной?» Так не доставайся ж никому, вот как это называется!

И снова он долго бродил по Лондону… Ненависть к Арефьеву не давала дышать. И к ней примешивалось сознание собственного бессилия.

Деньги… много денег! Да, у Германа есть средства удержать около себя Лилю. А у него, у Сергея Морозова? Что есть у него? Там, в Москве, он кое на что способен благодаря связям и должности, а здесь? Что может он сделать для Лили здесь? Снова отдать ей свой гонорар за книгу? Смешно…

Наконец Сергей устал и озяб. Завтра днем ему улетать. Пора возвращаться в отель.

Приехал, достал из бара бутылочку виски, отхлебнул, упал на кровать, как был, не раздеваясь. Надо бы позвонить Лиле… Хотя у нее Костя: ей, конечно, хочется побыть с братом. Может быть, позвонить утром? А может быть, вообще не звонить?

Ох, проклятый, проклятый Арефьев, какую боль причинил он Сергею…

Внезапно открылась дверь, кто-то зашел в номер.

Сергей не поднимал головы.

Раздался голос Лили:

– Можно войти?

Сергей приподнялся. Он был так разъярен, что даже это ее внезапное появление не смогло его утихомирить.

– Ты уже вошла, – буркнул, отбрасывая пустую бутылочку.

Встал, достал новую, открыл, глотнул.

– Сереж, ты сердишься на меня? – робко спросила Лиля.

– Нет, – буркнул он. – Я на себя сержусь.

– Я не понимаю…

– И не надо! Ты зачем пришла?

Он ненавидел ее сейчас – ненавидел, потому что по ее вине чувствовал себя униженным и нищим.

Правду сказал Арефьев, что она не знает о завещании? Или все же знает?

– Сейчас ночь, зачем ты пришла?!

– Ну, во-первых, я хочу сказать тебе спасибо за Костю, – тихо проговорила Лиля.

– Пожалуйста, – буркнул Сергей, не глядя на нее.

– А во-вторых, если женщина приезжает к любимому мужчине одна, ночью…

Сергей резко повернулся, глянул холодно, недоверчиво:

– А я любимый?

Лиля испытующе взглянула на него, потом вдруг засмеялась и припала к его губам.

И все, вся его злость исчезла, только желание осталось – и ощущение счастья, незнаемого ранее счастья.

…С этим же ощущением восторга и блаженства проснулся он поутру. Лиля еще спала, и Сергей принял душ, оделся, осторожно поглядывая на нее и улыбаясь.

Какой там, к черту, Арефьев?! Сергей и думать про него не хотел. Теперь он знал, что Лиля в самом деле его любит. И теперь между ними все будет иначе. Дурак, почему он раньше не догадался, что надо сделать, что сказать?! Но теперь знает. Вот она проснется – и…

А она все спала, спала… Но вот, наконец, открыла глаза – и суматошно села, растрепанная, сонно улыбаясь, натягивая на себя одеяло, прикрываясь от его взгляда:

– Не смотри!

Сергей засмеялся. Как будто он мало видел этой ночью! Да он не то что смотрел – он каждый миллиметр ее тела покрыл поцелуями!

– Ты прекрасна…

Ну а теперь надо сказать то, что хотел.

Он сел рядом с Лилей на кровать.

– Выходи за меня!

Лиля вскинула брови:

– Ты сейчас так обреченно это сказал… так смотришь…

Сергей жадно поцеловал ее:

– Я очень тебя люблю. Очень!

Она счастливо кивала.

– Но ты не ответила… Замуж за меня пойдешь?

– Ну вот, ты опять за свое! – протянула Лиля с тем выражением, с каким родители говорят с несмышлеными детьми. – Ну как ты себе это представляешь? Ну это просто невозможно! Ты там, а я здесь… Потом, у меня обязательства. Ты знаешь… Герман…

– Завещание… – в тон добавил Сергей, катая по щекам желваки.

Где блаженное счастье победителя, которое только что испытывал он? Где радость исполнения желаний?.. Развеялись – как сон, как утренний туман… Вот именно!

– Какое завещание? – удивилась Лиля. – Ты о чем?

– Неважно, – тряхнул головой Сергей. – Важно то, что ты опять выбираешь не меня.

Поднялся, постоял, сунув руки в карманы.

– А когда-то ты бежала за мной на целину!

Лиля слабо улыбнулась, но тотчас насторожилась, такое ожесточенное выражение лица вдруг стало у Сергея:

– Ну, вот что. Мне не нужны больше встречи раз в полтора года. Я больше не приеду ради одной ночи.

Надел пиджак, пошарил в карманах, достал связку ключей и бросил Лиле на одеяло:

– Вот. Это ключи от моей московской квартиры. Если я тебе нужен – ты знаешь, где меня найти.

– Не уходи! – взмолилась Лиля, с ужасом глядя то на ключи, то на Сергея, который надел пиджак, подхватил плащ и взял чемодан. – Не бросай меня!

– Мне очень жаль, – ответил он сдержанно.

– Сережа, – пробормотала она, не в силах поверить в происходящее.

– Это была самая желанная ночь в моей жизни, – проговорил он с болью.

– Не уходи!.. – вскрикнула Лиля, но напрасно.

Сергей ушел.

* * *

Родион проснулся от какого-то грохота. Вскинулся, озираясь… как всегда, не сразу поверил глазам: он спит на широкой – некогда супружеской – кровати в спальне в Доме с лилиями, и это не сон! Вот уже сколько времени прошло, как Михаил Иванович Говоров вытащил его из тюменской глубинки, поселил здесь, поставил директором ликеро-водочного комбината – а Родион все еще по утрам иногда боится открыть глаза, боится снова увидеть вокруг стены своего деревенского обиталища.

Однако что же это так грохотало? Уж не вор ли забрался в дом?

Помчался вниз по лестнице, как был, босой, в трусах и майке.

С кухни доносилось какое-то бренчанье. И почему-то вкусно пахло… едой. Жареной колбасой! И кто-то бормотал:

– Вот незадача!

«Может, домовой завелся?» – подумал Родион, который привык, что он здесь – единственный обитатель.

Ворвался в кухню – и обнаружил там не домового, а своего бывшего тестя: в мятых брюках, фланелевой рубашке и вязаной жилетке, – который сметал веником в совок осколки разбитой тарелки и бормотал:

– Родька, проснулся? Принимай нового жильца! Пенсионер союзного значения! – Брякнул на стол сковородку с яичницей. – А что это у тебя дома продуктов раз-два и обчелся?

– Михаил Иванович, – испугался Родион, – я что-то спросонья не пойму, вас что, сняли?

– Щас, сняли! – рассердился Говоров. – Сам ушел. Не могу видеть, как страну разваливают. – Поставил на стол тарелки, бросил вилки. – А бороться сил уже нет. Мне бы вот сбросить лет двадцать – я бы им показал! Угощайся! – кивнул он Родиону – и тут же, видимо, позабыл о еде: – Социализм их такой не устраивает, видите ли! Семьдесят лет строили всей страной, а теперь – вот чего! Перестраивать взялись! Да садись, садись! – махнул Говоров на Родиона с такой злостью, словно это именно он взялся перестраивать страну.

– Михаил Иванович, – никак не мог понять происходящее Родион, – так вы что, из-за этого ушли? Так оставались бы там, у себя! Для вас же положена обслуга, спецпаек, те же распределители…

– Ничего мне от них не надо! – рубанул воздух рукой Говоров. – Я послал всех, точка! Проживу как все, пенсию я заработал – шестьдесят лет стажа без малого.

И вдруг прижал руку к груди:

– Что-то сердце давит… пилюли мои… найди там… – Он махнул на пиджак, небрежно брошенный на диван в столовой.

– Давайте «Скорую» вызовем? – с готовностью подскочил Родион.

– Не надо! – рявкнул Говоров. – В больницу не поеду.

– Давайте Таисии Александровне позвоним?

– Не надо! – еще свирепей рявкнул Михаил Иванович. – Не нужен я ей. И так проживем. Сядь! – махнул с досадой. – Говоров дважды никого ни о чем не просит! – заявил гордо и зло. – Не смей ее вызывать, обещаешь?

Родион покорно кивнул.

– Вот так-то! – довольно сказал Говоров. – Ты лучше водочки из холодильника достань – тяпнем по полтинничку.

– Может, не надо? – встревоженно спросил Родион.

– Надо! – заявил Михаил Иванович. – Мне теперь, Родька, все можно!

Родион, конечно, ослушаться не посмел, однако залихватский вид тестя его не обманул. Тот пытался выглядеть бодрячком, однако все это было весьма жалкой миной при плохой игре. И с каждым днем дела обстояли все хуже. Родион понимал: Михаил Иванович совершенно не был приспособлен к жизни обыкновенного человека. Раньше все делалось по звонку, по его команде – теперь же он мог рассчитывать только на себя. А все силы, которые удалось накопить, развеивались, стоило ему прочитать какую-нибудь газету или посмотреть телевизор…

В общем, дела были плохи и грозили стать еще хуже!

Давно прошли те времена, когда Родион вытягивался по стойке «смирно» при каждом слове тестя! Теперь это был единственный родной для него человек, и оставлять его здоровье на волю случая Родион не мог – и не собирался.

И вот спустя две недели после того, как Михаил Иванович появился в Доме с лилиями, Родион приехал в Дом пионеров, где по-прежнему вела кружок Таисия Александровна, и дождался в машине, когда закончатся занятия и она выйдет.

Таисия Александровна выслушала его, покачала головой, а потом задумчиво сказала:

– Ну что ж, я все поняла…

Да, Мишу надо было спасать, и она отлично понимала, что никто, кроме нее, этого сделать не сможет.

Спустя несколько дней Михаил Иванович, неряшливо одетый, заросший седой щетиной, сидел за кухонным столом, ел рыбные консервы прямо из банки и с отвращением слушал радио:

– 8 мая 1987 года спортивный самолет американского производства нарушил воздушное пространство СССР и совершил посадку на Красной площади в Москве. Нарушитель – гражданин ФРГ Матиас Руст задержан и…

Говоров резким движением выключил радио и в ярости закричал:

– Дожили! Немцы уже в Москве! Вот идиоты! И я – тоже идиот!

Он услышал, как стукнула входная дверь, и, уверенный, что это пришел Родион, возмущенно закричал, чтобы тот услышал:

– Надо же, а? Красная площадь…

Повернул голову – и осекся, потому что вместо Родиона перед ним стояла Таисия Александровна.

Тася!

– Здравствуй, Миша…

– Таисия Александровна, свет очей моих! – дурашливо и зло заорал он. – Не моих, не моих! Ты чего пришла? Хотя погоди, я сейчас сам угадаю. Родька-пакостник наябедничал, да?

– Миша, ты плохо выглядишь, – сказала она, оглядывая запустение, царившее на кухне, горы немытой посуды, пригорелые сковородки, нагроможденные на плите.

– Да я тебе никогда не нравился! – съехидничал Михаил Иванович. – Желаешь угоститься? Бычки в томате!

Таисия Александровна прошла к плите, что-то достала из сумки… и по кухне разнесся такой умопомрачительный запах блинчиков с мясом, что Михаил Иванович вскочил из-за стола:

– Постой, а что это у тебя там?.. Ого, продуктовый десант… Теперь понимаю, почему Камышев выживает – его тещенька любимая подкармливает.

Таисия Александровна не отвечала – переложила блинчики из мисочки на сковородку, поставила на огонь.

– А это… Только Родьке или и мне можно тоже? – робко заикнулся Михаил Иванович.

– Только после того, как ты побреешься и примешь душ, – решительно заявила Таисия Александровна. – Ну-ка, марш!

– Извольте, мадам! – радостно вскричал Михаил Иванович, бесцеремонно лапнув ее, – и, увернувшись от пощечины, проворно кинулся прочь из кухни.

– Миша! Что же такое с тобой?! Я тебя не узнаю! – по-девчоночьи взвизгнула Таисия Александровна.

– А я, Тасенька, теперь на пенсии, – глянул он через плечо. – Мне теперь все можно!

Когда он спустился вниз снова – отмытый, выбритый, приодевшийся – стол был накрыт в столовой. Кружевная скатерочка, как в былые времена, столовое серебро, фарфоровые тарелки…

– Теперь прежний ты, – ласково сказала Таисия Александровна, погладив Михаила Ивановича по щеке.

Он отстранился. Глаза его приняли тоскливое выражение:

– Тася, не надо всего этого. Я ж понимаю с первого раза. Ты хранишь память о Дементии. Давай хранить ее вместе.

Сели за стол.

– Значит, так, – спокойно сказала Таисия Александровна. – Я остаюсь. Буду в своей комнате жить. Теперь никакого телевизора, программы «Время» и «Прожектора перестройки». Понятно?

– Это как? – возмутился было Михаил Иванович. – Кто тут Говоров?!

– Теперь я, – ответила Таисия Александровна. – Приятного аппетита!

Да уж, аппетит, с которым он накинулся на блинчики, был отменным.

– Что ж я буду целыми днями делать? – спросил, жуя.

– Ну, гулять, классику читать, – вкрадчиво сказал Таисия Александровна. – Или… это.

И она положила на стол книгу Лили. Ту самую, изданную в Англии!

– «Дом с лилиями»? – прочел вслух Михаил Иванович. – Камышева?..

Непримиримо взглянул на Таисию Александровну, отшвырнул книгу так, что она улетела под лестницу, – и встал из-за стола.

В кабинете пометался из угла в угол, пытаясь успокоиться, переворошил стопку «Огоньков» и «Правд», которым теперь не верил… И вышел на цыпочках, стараясь не стукнуть лишний раз палкой.

Вошел в столовую, первым делом заглянул под лестницу… Что такое? Книга где?! Ах вон что. Тася ее на стол переложила.

Руки дрожали так, что едва перелистнул первую страницу. Без очков почти ничего не видел, пришлось держать книгу на вытянутой руке, чтобы можно было прочесть:

«Папочка забрал меня из детского дома голодной весной сорок шестого…»

Нашарил очки в нагрудном кармане, надел, сел… и увидел текст, который был напечатан мелким шрифтом, без очков он его не видел: «Свой первый роман я посвящаю моему отцу, Михаилу Говорову. С любовью, Лиля».

Очки внезапно помутнели. Ничего в них не разглядишь!

Михаил Иванович сорвал их и, полными слез глазами глядя на страницу, повторил шепотом:

– «С любовью, Лиля…» Лиля, Лилька, Люлька!

Протер очки, сморгнул слезы, вздохнул – и самозабвенно уткнулся в книгу.

* * *

В один из вечеров, тех тягостных, мучительных вечеров, которые Лиля проводила у Германа, заставляя его поесть и выпить лекарства, он вручил ей бювар и попросил прочесть бумаги, которые в нем лежат.

Она читала – и не верила своим глазам!

– И что? – спросила наконец. – Это правда, что у тебя столько денег?

Герман кивнул.

– Сядь, – сказал он, отшвырнув вилку, которой бессмысленно возил в тарелке: – Если бы я мог отмотать… я бы сделал тебя самой счастливой. А теперь – вот… – Он кивнул на бумагу с гербовыми печатями. Это было его завещание.

– И ты все это хочешь оставить мне и Арише?

– Да, – кивнул Герман. – С одним условием – не…

– Я прочитала, – перебила Лиля. – При условии, что мы должны остаться здесь. Да?

Он кивнул.

– Герман, я думала, что ты изменился, – не сразу заговорила Лиля. – А ты продолжаешь мною манипулировать. Неужели ты правда думаешь, что я здесь из-за этих денег?!

– Нет, – безжизненно ответил Герман. – Не думаю. Но мне… – Он опустил тяжелые веки. – Но мне так было бы легче. А потом там… там карманов нету!

– Мне не нужны эти деньги, – резко сказала Лиля. – Аришку я воспитаю без них. Да, кстати… давно хотела тебе вернуть часы, да боялась, что ты обидишься. Но раз уж у нас такой разговор…

Она расстегнула замочек и сняла с запястья искрящийся браслет.

– Я договорилась с сиделкой, она будет с тобой ночью. Так что я пойду.

– Лиля… – прохрипел вслед Арефьев.

Кое-как сполз с дивана, сделал несколько неуверенных шагов:

– Хочешь уехать к нему?..

Лиля, которая надевала пальто, взглянула ему в глаза, но ничего не ответила.

– Ты любишь его? – с болью спросил Герман.

– Да, люблю, – спокойно кивнула она.

Он с шумом втянул воздух.

– Хотел попросить поцеловать меня, – сказал тихо, – но даже этого нельзя. Поэтому просто посмотрю… чтобы запомнить…

– Выпей на ночь таблетки, – сказала Лиля холодно. – Не забудь.

– Подожди!

Оглянулась с нескрываемой досадой.

Боже мой, на кого он стал похож! Где та дерзкая красота, и блеск черных глаз, и обворожительное нахальство улыбки?! Стало вдруг невыносимо жаль его, но показывать ему этого было нельзя, Лиля знала. Из жалости к нему она осталась в Англии, не поехала в Союз, потеряла, быть может, возможность вернуться на Родину, а главное – потеряла Сергея.

Неужели потеряла? Неужели навсегда?!

– Я хочу запомнить… – хрипло пробормотал Герман. И, к ее облегчению, отвернулся: – Все! Иди!

– До завтра! – сказала Лиля и стремительно выскочила на лестницу.

После ее ухода Герман долго стоял, прижавшись всем телом к двери, словно еще надеялся услышать стук Лилиных каблучков, а потом сел за стол и долго писал. Одно письмо вложил в конверт, на котором был Лилин адрес. На втором значился адрес адвоката, который вел дела Германа Арефьева. И в этот же конверт он вложил еще один, на котором стояли три слова: «Моей любимой дочке». Там лежало некое дополнение к завещанию. Последняя непререкаемая воля.

Кое-как дотащился от стола к портрету на стене – Лилиному портрету! – и постоял, глядя на него. С кривой усмешкой помахал рукой портрету и всему, что было с ним связано: коварству и любви, как подумал этот человек, всегда остававшийся актером! – а потом вернулся на диван и, давясь от отвращения и горя, выпил все таблетки из пузырька со снотворным. Запил их коньяком… Слезы жгли глаза, но, на счастье, коньяк быстро отуманил голову, и Герман лег.

Он уснул раньше, чем успел натянуть плед.

Последние мысли его были о том, что если он не смог сделать Лилю счастливой, то хотя бы свободной он сможет ее сделать!

 

Часть вторая

В один из весенних дней 1987 года Михаил Иванович и Родион вышли к обеду из гостиной, где, как всегда по выходным, истово сражались в шахматы, и были поражены видом накрытого стола. Каких только разносолов не наготовила Таисия Александровна! Каких только вин не поставила! А букет до чего роскошный… букет лилий!

– Чего это? – смешно удивился Михаил Иванович. – Праздник какой-то?

– У нас сегодня воскресный обед, – сказала Таисия Александровна, глядя поверх очков со строгим учительским выражением. – Миша, уже третий час, а ты еще без галстука.

Родион прыснул и, чтобы скрыть это, выхватил из хлебницы кусочек «Бородинского». Конечно, нарвался на окрик Таисии Александровны… Честное слово, они с Михаилом Ивановичем иногда чувствовали себя в ее присутствии как шкодливые мальчишки!

– Тася, ты ошибаешься, – строптиво заявил Михаил Иванович, – уже четвертый час, а мы есть хотим!

– Потерпите, – велела она, бесцельно перекладывая вилки и ножи.

– Кого-то в гости ждем, – наконец догадался Родион.

В эту минуту Таисия Александровна уронила вилку.

– Ага! – засмеялся Родион. – Точно дама придет.

– Кого ждем? – нетерпеливо спросил Михаил Иванович.

– Потерпите, скоро все узнаете! – Таисия Александровна с непреклонным видом ушла на кухню.

– Ну что? – вздохнул Михаил Иванович. – Тогда еще в шахматишки?

В эту самую минуту к воротам Дома с лилиями подъехало такси с шашечками, и из него вышли Лиля и Аришка.

Лиля с трудом сдерживала слезы, а Аришка смотрела на дом с сомнением:

– Старый он какой-то… У Коти на Аляске и то больше.

– Только вот про Котю ни слова, – предупредила Лиля. – Не теперь, ладно?

Таксист поставил вещи на крыльцо.

В окне дрогнула занавеска: Таисия Александровна увидела, что прибыли те, кого она ждала.

Только она знала о возвращении Лили и Аришки – и как же взволновалась сейчас: какое впечатление произведет тот сюрприз, который она так тщательно готовила?!

– Родя, Миша! К столу! – позвала Таисия Александровна, нервно стискивая руки. – Садитесь, я сейчас.

Она вышла на крыльцо.

– Давай-ка пока махнем по пятьдесят! – заговорщицки шепнул Говоров, наполняя рюмки.

Родион торопливо положил на тарелки салат – оба изрядно проголодались! – и в эту минуту в столовую вошли Лиля и Аришка.

– Ну, здравствуйте, – неловко проговорила Лиля.

Оба мужчины привстали – и тут же вновь рухнули на свои стулья.

– Аришенька, – сказала Лиля, обнимая дочь за плечи, – ты помнишь? Это твой дедушка. Говоров Михаил Иванович. Дедушка Миша.

Аришка слабо улыбнулась.

Михаил Иванович застегнул верхнюю пуговку рубашки и подумал, что Тася была права – зря он забыл про галстук!

Родион сидел, прижимая к себе салатницу, и смотрел на гостий, как на призраков.

– А это, – неловко начала Лиля, – это…

Она запнулась, явно не зная, как представить Родиона, но Аришка перебила ее:

– Я помню! Это мой папочка!

И кинулась в объятия Родиона, который едва успел брякнуть салатницу на стол.

– Аришка! Дочка! Девочка моя любимая! – бормотал он, прижавшись щекой к ее голове. – Радость моя!

– Здравствуй, папа, – тихо сказала Лиля, глядя на отца.

Говоров кивнул:

– Ага…

Внезапно вскочил и, тяжело опираясь на палку, побрел вверх по лестнице.

– Ты куда? Папа… – беспомощно воскликнула Лиля, но он не обернулся.

Таисия Александровна покачала головой и шепнула дочери:

– Дай ему время.

Но он не появился даже через час. Лиля не выдержала и пошла наверх. Почему-то она даже не заглянула в его спальню, а сразу поднялась в мансарду. Она еще помнила странную власть этой комнаты, куда все обитатели этого дома убегали, когда случалось что-то, надрывающее им душу…

Она не ошиблась. Михаил Иванович сгорбившись сидел под окном.

Он резко вздрогнул, когда открылась дверь и вошла Лиля. И она поняла: ждал! И пожалела, что не решилась прийти раньше.

– А ведь ты только кивнул мне, – с горечью шепнула она. – Скажи хоть слово! С мамой я говорила по телефону, а твой голос не слышала целую вечность!

– Я не знаю, что сказать… – прохрипел Михаил Иванович.

– Папа! – Лиля бросилась к нему, обняла, соскользнула на пол перед ним: – Папочка, прости меня! Я так виновата перед тобой, перед всеми вами! Прости!

Он сидел неподвижно, только поглаживал ее руку. Потом выдавил:

– Думал, уже не увижу тебя, Люлька.

– Мы не хотели волновать тебя по пустякам. Мы написали прошение, и я ждала разрешение целых два года! Пап, ну прости ты меня!

Михаил Иванович смотрел на ее склоненную голову и думал, что и ему есть за что просить прощения. За то предательское письмо… Да и за все, что наворотил в ее судьбе в прошлом!

Но Лиля простит, он это знал. Поэтому просто прошептал:

– Ты не бросай меня больше.

– Никогда, – всхлипнула она.

Михаилу Ивановичу тоже очень хотелось плакать, но он все же тряхнул остатками бодрости и провозгласил:

– А книжку твою я прочел!

И Лиля вздохнула с облегчением: все же отец ее простил!

Ночь каждый провел в своей комнате. Аришка вернулась в детскую вместе со всеми своими игрушками, привезенными из Англии, а Лиля – в свою бывшую девичью спаленку.

Утром ее, как всегда, разбудили солнечные лучи, которые все эти годы нахально пробирались между занавесками, словно ожидали возвращения хозяйки этой комнаты.

Открыла шторы, приотворила окно – и увидела внизу Родиона, который возился на клумбе.

На клумбе с лилиями!

То есть цветов там, конечно, еще не было, на дворе только конец апреля, однако Родион, кажется, что-то сажал.

Лиля надела первое попавшееся платье, набросила на плечи кружевную шальку и спустилась во двор.

Посмотрела через плечо Родиона на клумбу. Ну да, он сажает проросшие луковицы!

– Когда же ты успел их достать? – спросила изумленно. – Ночью?

– Было бы желание, – улыбнулся он. – Как спалось?

– Хорошо, спасибо.

Лиля села на бортик клумбы и принялась помогать Родиону. Вот удивительно… сколько лет прошло, а она все помнит до мелочей: какой глубины должна быть ямка, как приминать землю вокруг луковицы, сколько воды нужно…

Родион поглядывал исподлобья – осторожно, словно не веря тому, что они сидят рядом, что их руки соприкасаются… И Лиля сказала то, что давно собиралась сказать:

– Родя, я ведь повиниться перед тобой должна. Это из-за меня наша семья разрушилась, а ты карьеры лишился. Прости меня.

Родион опустил голову, и Лиля с болью увидела, что волосы у него почти все седые. И это из-за нее! Да что ж за нелепая у нее судьба – горе приносить тем, кто ее любит? Добро бы хоть сама счастье нашла, а то ведь – нет? А может быть, его и не стоит искать? Просто смириться с тем, что предлагает жизнь, успокоиться… Вдруг оно само придет, счастье?

– А я тебе, наоборот, благодарен, – неожиданно сказал Родион. – За то, что Аришке отцом остался. Ее я не упущу. Катька свою жизнь устроила. Нашла себе в Москве какого-то профессора, диссертацию пишет под его руководством… А вот Киру я себе простить не могу. Но будем надеяться, что все устроится.

– Да, – вздохнула Лиля. – Будем надеяться…

В тот же день она поехала в Заречный монастырь. Почему-то боялась, что Киру не позовут или что она не захочет выйти, но уже совсем скоро увидела через решетку ворот, как к ней приближается худая фигура в черном, с головой, замотанной платком, и отрешенным выражением бледного лица.

Бородатый сторож отомкнул висячий замок. Открылась калитка.

Лиля ворвалась в нее, бросилась к дочери, обняла:

– Кирочка!

Кира стояла как каменная. Лиля подумала, что ее сковывает сама атмосфера этого уединенного монастырского двора. Вытащила за руку туда, за калитку:

– Доченька моя! Пойдем!

Сели рядом на лавочку у ворот. Лиля всплеснула руками:

– Господи, какая же ты стала… худенькая, бледненькая! Ну ничего, ничего… мы вернулись… и ты вернешься!

– Мне здесь хорошо, – холодно сказала Кира.

Лиля словно не услышала… вернее, не захотела услышать:

– Кирочка, ну поехали домой! Там тебя Аришка ждет. Знаешь, какая она взрослая стала! Постоянно про тебя спрашивает.

– Передавай привет нашему маленькому очкарику. – Голос Киры звучал равнодушно. – Но я домой не вернусь.

– Как не вернешься? – с ужасом спросила Лиля. – Ты злишься на меня, да? Простить меня не можешь?

Кира впервые взглянула ей в глаза и сказала:

– Если мы будем прощать грехи ближних, то Отец наш небесный простит нам наши грехи. Мои грехи…

– Доченька, – отчаянно всхлипнула Лиля, – ну какие у тебя грехи?! Ну ты-то в чем виновата?!

– Я убила невинную душу, – тихо сказала Кира.

– Как убила?! – Лиля схватила ее за руки, но Кира непреклонно высвободилась и, не глядя на мать, сказала:

– Мне пора к вечерне. Храни тебя Господь.

И скрылась за калиткой так быстро, что Лиля даже встать не успела.

Сторож проворно и непреклонно повесил замок.

– Кира… – простонала Лиля, цепляясь за решетку…

Убила невинную душу! Ну что ж, женщине это понятно.

Она была во всем виновата не меньше, чем Кира. Мать бросила свою дочь, и та… одна… попала в беду. Лиля ненавидела себя в эту минуту!

А Кира сразу пошла в храм и встала перед иконой:

– Прости меня, Господи, за чад моих нерожденных, крести их от щедрот своих.

У нее сердце разрывалось, когда она видела, как нежно Богородица обнимает сына своего…

* * *

Катя вернулась из Москвы после трехлетнего отсутствия так неожиданно и в таком виде, что Родион чуть не рухнул, увидев ее.

Во-первых, она приехала на «Скорой». Во-вторых, в халате, наброшенном на рубашку: без вещей, без денег. Попросила отца заплатить водителю «Скорой» и метнулась в дом.

Родион, конечно, уплатил и ринулся следом за дочерью вне себя от волнения.

Катерина жадно ела, стоя у стола, на котором был накрыт ужин Родиона.

Он был дома один: Михаил Иванович, Таисия Александровна, Лиля и Аришка поехали на кладбище к Шульгину.

– Катерина, что случилось, почему на «Скорой»?! – воскликнул он.

– А, да я автостопом из Москвы добиралась, – отмахнулась она, глотнула вина прямо из горлышка – и со слезами бросилась отцу на шею:

– Пап, меня муж выгнал! Говорит, иди в чем пришла!

Родион стучал кулаком по столу, грозил разобраться… До тех пор, пока Катя, то и дело взбадриваясь вином, в двух словах не поведала историю своего «брака».

Собственно, брака никакого не было: ну, жила она с шестидесятивосьмилетним профессором, была ему любовницей и домработницей, надеясь, что за это он напишет для нее диссертацию и поможет защититься, однако ничего из этого не вышло. И когда Катерина устроила скандал: отчего профессор не берет ее на институтский прием, куда все придут с женами?! – тот ее просто выставил. И в результате – ни денег, ни московской прописки, ни диссертации.

Разбитое корыто!

Услышав о профессорском возрасте, Родион чуть со стула не упал:

– Да… не перестаю дивиться твоей бедовости, Катерина!

– Ну, – хмыкнула она, – трухлявый опорок, верно. Зато ты у меня молодой, красивый… – Настало самое время подольститься к отцу, и Катерина старалась вовсю. – Ну прямо жених вылитый!

Отец глянул исподлобья, улыбнулся странно… И проницательная Катерина сразу усекла что-то неладное. Насторожилась:

– Ты что, бабу нашел?!

Родион сконфуженно пожал плечами:

– В общем, хочу попробовать опять жениться.

– Опа! – озадачилась Катерина. – Ну, красивая хоть? Познакомишь?

Родион рассмеялся:

– Вы знакомы. Лилька вернулась!

– Чего?! – Катерина вскочила. – Вот так номер!

Схватила со стола бутылку, прижала к себе, покачнулась:

– Ну, я пошла спать…

Родион со вздохом смотрел вслед дочери, у которой заплетались ноги. Да, Катерине досталось крепко! Даже не поворачивается язык ее упрекать. Главное, чтобы не начала вмешиваться в их с Лилей отношения. Хотя… не осмелится, конечно. Побоится быть выставленной и из этого дома, как ее выставили из московской квартиры. Но самое лучшее – купить ей кооператив в городе. Пусть живет отдельно и сама устраивает свою судьбу.

А они с Лилей…

Родион облегченно вздохнул. Ему казалось, что вздорный и скандальный характер Катерины, ее нелюбовь к Лиле – это самая главная помеха его счастью.

Но он ошибался! Имя самой главной помехи было – Сергей Морозов.

* * *

…И снова он пришел в этот дом не как желанный и долгожданный гость, а почти тайно, по-воровски, не зная, на что нарвется, не представляя, какая встреча его ждет. Долго стоял перед клумбой с расцветшими лилиями… Потом поднял голову и посмотрел на знакомое окно.

Оно было приотворено – значит, Лиля дома.

Эх, если бы приставить сейчас к стене лестницу и подняться по ней, с каждым шагом, с каждой ступенькой как бы взлетая над минувшими годами, оставляя их в невозвратном прошлом! Конечно, они и так в прошлом, однако висят неподъемными гирями на ногах, и если попытается Сергей принести старую лестницу, то не сможет по ней взобраться: слишком тяжел груз взаимных обид, упреков, ревности и непонимания.

Ну что ж, он вздохнул в вошел в дом, как все, через дверь, обращая внимание на то, как мало здесь все изменилось с течением лет. Ну, телевизор современный, и телефонный аппарат, и еще кое-какие мелочи, а так – все совершенно такое же, как в те невозвратные года, когда он мог влететь сюда смело и беззаботно, зная, что его встретит счастливая улыбка Карамельки.

А теперь?

Стукнул в притолоку:

– Хозяева?.. Есть кто?

Лиля не слышит? Или просто не хочет выходить?

Ну что ж, он ведь пришел не затем, чтобы увидеть ее, – у него вполне деловое поручение. Нужно просто кое-что передать… Да и на столе можно оставить, в конце концов. Написать записку в два слова – и все.

И только он сел к столу, достал блокнот и ручку, как открылась входная дверь и вошла Лиля.

Значит, она была не дома, а в саду.

Ну да, на ногах сапоги, на руках грубые рукавицы… Наверное, мела дорожки там, за домом, вот Сергей ее и не увидел.

А теперь увидел. Смотрел и не мог насмотреться. Да что же за женщина, ну почему она не меняется, как бы даже не стареет? Или он просто смотрит на нее все теми же глазами, которыми смотрел всегда? Глазами влюбленного? А ведь любовь – это магическая вуаль!..

– Здравствуй, – сказала Лиля растерянно. – А откуда ты узнал, что я вернулась?

«Хорошенькое приветствие от якобы любящей женщины, – мрачно подумал Сергей. – Видимо, она не хотела, чтобы я об этом знал?»

– Иван Илларионович сказал, – ответил холодно. – Он приехал по своим издательским делам и решил устроить в местном отделении Союза писателей презентацию нескольких книг, выпущенных им в Лондоне, в том числе и твоей.

Лиля кивнула:

– Да, он мне звонил, говорил, что пришлет пригласительные билеты, но…

«Но не предупредил, что передать их припрется некий Сергей Морозов!»

– Вот билеты. Увидимся, – сказал он холодно.

– Увидимся, – растерянно повторила Лиля.

Сергей пошел к двери, но не выдержал – обернулся и спросил:

– А ключи от моей квартиры сохранила?

– Сохранила, – с запинкой ответила Лиля.

– А почему не воспользовалась?

Собственно, именно ради этого вопроса он и приехал сюда, хотя Иван Илларионович предлагал отправить билеты почтой.

Ну?! И что же услышит в ответ?!

Лиля отвела глаза:

– Мы… плохо расстались. Давно не общались, и я не знала, чего мне ждать. – Резко вздохнула: – Да и сейчас не знаю.

Сергей не выдержал: шагнул к ней, обнял, прижал к себе… И Лиля жадно обхватила его обеими руками.

– Она не знает, чего от меня ждать! – с негодованием пробормотал Сергей. – Собирай вещи, я тебя забираю!

А Лиля… А Лиля вдруг отпрянула, покачала головой:

– Нет, Сережа. Нет, Сережа, я не могу. Не могу оставить маму, папу. И ты не представляешь, Кира в каком состоянии!

Его разум словно захлестнуло волной ярости и обиды:

– И Камышев под боком? Он здесь живет?

– Здесь, – пожала плечами Лиля – и как ни в чем не бывало пожала плечами! – Ну, живет и живет!

– Понятно, – усмехнулся Сергей. – Значит, между нами – только бизнес.

– Сережа… – простонала Лиля. – Ты не хочешь меня понять!

– А ты – меня, – холодно сообщил он. – А ты – меня!

До смерти хотелось ее поцеловать, но сейчас Сергей не мог пересилить обиду.

– Карамелька моя, Карамелька, – вздохнул с горечью. – Ладно! Увидимся!

И ушел.

А Лиля села за стол и сквозь слезы уставилась на билеты. Что за ерунда, зачем ей все это нужно, эта презентация? Не пойдет она никуда, все равно никто не явится! Провал ее ждет, полный провал!

Ну, разумеется, на презентацию Лиля все же пошла. Невозможно было оскорбить добрейшего Ивана Илларионовича и не появиться!

К ее изумлению, народу собралось – море. Еще бы, книжки запрещенных авторов, книжки русских эмигрантов – и одна авторша-эмигрантка собственная, ветровская: Лилия Камышева! Ее книгу Ростопчин переиздал уже в Москве, в том совместном предприятии, которое организовал с Сергеем Морозовым, сотню экземпляров привез в Ветровск – и пожалел, что не привез больше. Книжку расхватали мигом, Лиля устала давать автографы. Было очень приятно, что это видят отец с матерью, Родион, Аришка – и даже Катерина, которую черти принесли из Москвы и которая снова водворилась в Дом с лилиями.

Немалую ложку дегтя в эту солидную цистерну с медом подлило появление Сергея, который пришел в сопровождении какой-то хорошенькой блондиночки по имени Анечка – как оказалось, стажерки из его редакции.

Ну, тащить какую-то стажерку из Москвы в другой город можно только в том случае, если неохота с ней расставаться, мигом сообразила Лиля – и ожесточилась. Она следила за Сергеем злыми глазами – и украдкой вслушивалась в его разговор с Ростопчиным.

Тот сетовал, что московские типографии гнут огромную цену, считая, что издатель-эмигрант ворочает баснословными деньжищами, а так как это не соответствовало действительности, выпуски тиражей становятся невыгодными. Внезапно вмешался Родион, который, конечно, тоже не спускал ревнивых глаз с Сергея и держал ушки на макушке.

Родион рассказал Ростопчину, что был в Ветровске председателем горисполкома, что у него остались связи и в типографии, и на бумажном комбинате, так что он, Камышев, вполне может ими тряхнуть и изрядно сбавить цены на заказы. Новому издательству есть прямой смысл перевести тиражи в Ветровск. Здесь же нетрудно устроить склад готовой продукции, отсюда и отгружать книги в торговые точки. На складе вполне может заведовать Лиля.

Сергей возмутился, однако Ростопчину предложение Родиона показалось весьма дельным. Решено было попробовать.

Лиля не сомневалась, что Родион пойдет на все, чтобы обставить Сергея. Ну что ж, это ведь на пользу делу! А Сергей пусть остается со своей блондиночкой. Это же надо, просить Лилю выйти за него – а на другой день притащить с собой какую-то стажерку! Нет уж, теперь он останется у разбитого корыта, а Лиля – хватит, насиделась около него!

Она не ожидала, что сегодняшний успех придаст ее бывшему мужу решимости взяться, наконец, за то, к чему он никак не решался приступить.

Тем же вечером Родион пришел к ней в спальню. Якобы для того, чтобы еще раз поздравить с выходом книги, с большим успехом… Голос его так дрожал, он так нервничал, что Лиля насторожилась.

И не зря.

– Лиль, тут… такое дело, – взволнованно заговорил Родион. – Черт… не знаю, как начать…

Он постоял, глядя в окно, за которым сгущались сумерки, потом обернулся.

– В общем… Давай снова поженимся.

Лиля взглянула на него с изумлением и испугом. И жалостью, потому что заранее знала, что ответит.

– Я не смог тебя забыть, – твердил Родион. – Я все эти годы любил тебя. Ты когда уехала, я… я смысл жизни потерял! Ты знаешь, я спать по ночам не мог. Незачем было просыпаться!

Да, было жаль его, нестерпимо жаль! И Лиля знала, что виновата перед ним. Но… Они это уже проходили. И Лиля больше не хотела повторять прежних ошибок – даже если это причинит боль человеку, который верно и преданно любит ее.

– Родя, нет, – сказала решительно.

Его как будто подкосили эти слова. Камышев упал на колени, взмолился:

– Но мне никто, кроме тебя, не нужен, ты это понимаешь?! Никто, только ты… Так оказалось, что я в этой жизни однолюб!

– Не надо всего этого, – с болью ответила Лиля. – Встань.

– Но ты же приехала… ты вернулась… – твердил Родион, не в силах поверить в отказ.

– Домой вернулась, – твердо сказала она. – Но не к тебе.

– Лиля, да нет, нет! – Родион почти плакал. – Ты отказала Сергею – я это слышал случайно, я дома был, когда вы разговаривали… Ты даже не сказала Аришке, что я не родной ее отец. Я понял, что ты хочешь вернуться в семью, Лиля! Я тоже этого очень хочу!

– Родя! – Лиля тоже чуть не плакала. – Между нами уже никогда ничего не будет. Понимаешь?!

– Нет, нет! – бормотал Родион, целуя ее руку.

– Лилия Михайловна! – Дверь распахнулась, на пороге выросла Катерина – и остолбенела, увидев отца на коленях перед разлучницей, целующего ей руки… С трудом смогла договорить: – Звонил ваш издатель, просил ему перезвонить, он завтра улетает…

– Дверь закрой! – крикнул Родион с такой яростью, что Катерину как ветром сдуло.

Лиля вскочила, отняла руку.

– Все перегорело давным-давно, – пыталась она объяснить. – Прости…

– Я понимаю, – выдохнул Родион убито, с трудом вставая с колен. – Это ты меня прости…

Он вышел – сгорбленный, постаревший…

Лиля только вздохнула, глядя ему вслед.

Ничего не вернуть. Ничего!

* * *

Катерина сидела перед телевизором, курила и смотрела на экран, не чувствуя вкуса табака и ничего не видя. Эта картина – униженный отец, равнодушная разлучница – стояла перед глазами. Неужели и правда опять помирятся? Ну, папка, никакой гордости у него! Сколько можно быть тряпкой, о которую эта шлюха ноги вытирает?!

Но вот отец спустился с чемоданом в руке, подошел к вешалке…

Катерина насторожилась:

– Ты куда намылился – ночь на дворе?

– Съезжаю на городскую квартиру, – бросил отец.

– Ты же мне ее купил! – взвилась Катерина.

– Кстати, ты тоже собирайся, – хмуро приказал Родион. – Как-нибудь уживемся вместе.

Катерина резко смяла сигарету в пепельнице:

– Что?! Жить с отцом на пятидесяти метрах?! Уволь! Ты, между прочим, тоже имеешь право на этот дом!

– Я пришел сюда с одним чемоданом – с одним и уйду, – процедил Родион.

– Ты смешон, – дрожащим от ненависти голосом взвизгнула Катерина. – Эта стерва и так об тебя сегодня вытерла ноги! Это что ж творится? Мой отец сегодня на коленях объяснялся в любви! Хорошо хоть не заплакал! – протянула с издевкой – и на всякий случай отпрянула, спохватившись: да ведь за такое можно и по физиономии схлопотать.

Однако отец был как-то мертвенно-спокоен:

– Я не могу ее разлюбить. Понимаешь? Не могу.

И вышел.

– Черт… – бессильно простонала Катерина. – А я все равно никуда не уйду! И эта Лилечка еще свое получит!

Катерина рухнула на диван, с ненавистью глядя на второй этаж. Там, в своей комнате, спокойно спала стерва, шлюха, разлучница. Почему-то Катерина не сомневалась, что она спит – и довольно улыбается во сне. Растоптала папку – и счастлива! Ведет себя так, что она, Катерина, чувствует себя здесь такой же приживалкой-нищенкой, какой чувствовала у своего профессора, – и наслаждается этим! И вечно твердит: «Ты вылетишь отсюда, Катерина, вылетишь!»

На самом деле Лиля сказала это только раз. Катерина тогда неосторожно брякнула Аришке: «С чего ты взяла, что мой отец – это твой отец?» Девчонка немедленно нажаловалась мамаше, та ее успокоила, что Катя шутит, а Катерину пригрозила выгнать.

Конечно, она придержала язык, но счет ее к разлучнице рос с каждым днем. Та всячески старалась держать от нее Аришку как можно дальше и, когда Катерина открыла видеосалон, настрого запретила младшей дочери там появляться. А видеосалоны – это верняк, шикарный заработок при минимуме хлопот! Папашкины связи помогли Катерине снять помещение, купить хороший видеомагнитофон, переписывать импортные фильмы и крутить их, собирая деньгу с желающих приобщиться к основам зарубежной культуры, которая так долго была запретным плодом. Причем нельзя было упустить время, никак нельзя! В столицах этих салонов расплодилось уже как собак нерезаных, а в Ветровске их пока было раз-два и обчелся, но Катерина не сомневалась, что скоро народ расчухает, какая это золотая жила, – и от конкурентов будет не продохнуть. Отец пока помалкивал о том, что деньги дал в долг, возврата его не требовал, однако кто знает, как дела повернутся! Словом, салон «крутил кино» с утра до вечера!

Конечно, Катерине нужна была помощь Аришки: билеты на машинке распечатать, продать их, в «кинозале» прибраться… Любому другому за это пришлось бы платить приличные деньги, а своему человеку можно отстегивать по маленькой: Аришка и так была счастлива, что карманные денежки завелись. И вот однажды разлучница нагрянула в видеосалон – и настрого запретила дочери помогать Катерине. И надо было видеть ее физиономию, надо было слышать, каким голосом все это изрекалось!

А теперь Лилька нагло потопталась на разбитом сердце отца…

Госсссподи, ну как же Катерина ее ненавидела! Убила бы, ну вот честное слово, убила бы своими руками… Если бы можно было сделать это безнаказанно. Заказать ее, что ли? Сейчас же сплошь и рядом говорят о заказных убийствах, но это только кажется, что просто. Во-первых, где найдешь киллера, а во-вторых, он такие денежки заломит, что выручкой из видеосалона не обойдешься…

Однако Катерина даже не представляла, что удобный случай свести счеты с разлучницей представится ей очень скоро.

* * *

В один из вечеров, когда в салоне Катерины закончился вечерний сеанс, в зал вошли трое незнакомцев. Один в белой водолазке, двое других – в кожанах, только у одного виднелась из-под куртки еще и тельняшка.

– Хозяюшка, – спросил парень в белой водолазке. – А сегодня кино еще будет?

– Завтра приходите, ребята, – устало ответила Катерина. – Завтра и про Чака Норриса будет, и про Брюса Ли…

Она пошла к выходу, однако парень в водолазке поставил поперек прохода стул, да еще и сел на него, улыбчиво глядя на Катерину:

– Про Чака Норриса? А билетики почем?

– Рубчик, я проверял, Стас, – вместо нее ответил один из «кожаных» парней.

Стас продолжал приветливо улыбаться, однако Катерине стало не по себе…

– Слушай, красота, – спросил он, – а у тебя «крыша» есть?

– Чего еще, какая «крыша»? – буркнула Катерина. – Нету у меня никакой «крыши», отвалите!

Она хотела пройти, однако Стас, не поднимаясь, оттолкнул ее.

– Глупенькая, – сказал ласково. – Если есть «крыша» – есть защита. Один звонок – забиваем стрелу и решаем все проблемы. В твою пользу.

Катерина молчала, и Стас поднялся:

– Чего смотришь? Вижу, подруга, ты не въехала в курс дела…

Напрасно он так думал! Катерина в курс дела «въехала» мгновенно. Она уже слышала, что с недавних пор список профессий в СССР обогатился еще одной – рэкетир. Эти ребята брали с частных предпринимателей и кооператоров, которых благодаря перестройке становилось день ото дня больше, немалую мзду – якобы за защиту от неприятностей, которые могут случиться: от грабителей, от других рэкетиров… Вообще все они – и защитники, и те, от кого защищали, – были одним миром мазаны и вполне могли называться грабителями и разбойниками. Вся-то разница, что одни изымали денежки насильственно, а другим их как бы отдавали добровольно.

Ага, добровольно! Конечно! Катерина слышала, что в Москве и Ленинграде, даже и в областном центре подобные ребятки распоясались уже вовсю, житья не дают любому, кто завел свое, хотя бы небольшое, дельце, – слышала, да… Однако надеялась, что ее минует чаша сия.

Ну так вот – не миновала!

– Мы тут с братвой прикинули, – продолжал Стас. – Ты в неделю примерно семь сотен имеешь? Значит, две соточки будешь отстегивать нам. Понятно?

Однако не тот у Катерины был характер, чтобы так просто смириться с наглым вымогательством.

– Какие две соточки, вы чего? – прошипела она. – Я сейчас милицию вызову!

– Слышишь, телка, ты какая-то непонятливая, – ухмыльнулся парень в тельняшке и подал Стасу большую палку, которую до этого прятал под курткой. С одного конца палка была поуже, с другого – пошире.

– Знаешь, что это такое? – с прежней терпеливо-ласковой интонацией спросил Стас. – Бита. От американской игры – бейсбол называется. Тут самое главное – сила удара. Замахиваешься – и…

Он занес биту над видеомагнитофоном – драгоценным видаком, основой Катерининого благосостояния! – и она кинулась вперед, вцепилась в руку Стаса:

– Стой, стой!

– И про милицию даже не думай! – усмехнулся он. – Нас много, сразу найдем, поняла?

– Ребята, оставьте меня, пожалуйста! – взмолилась Катерина. – У меня ничего нет! Это не мои деньги!

– И что ж ты нам предложишь? – деловито спросил Стас. – Свои прелести? Может, на троих, а, мужики?

– Я не против! – в один голос заявили оба «кожаных».

Но Катерина была против! Больно надо! Толку-то все равно не будет. Оттрахают во все дырки, а потом разнесут тут все, по рожам видно, что сволочи из сволочей!

Она бессильно плюхнулась на стул.

Надо было срочно что-то придумать… И ее вдруг словно ударило догадкой! Она может и от этих ухарей отделаться, и… И отомстить, наконец, кому следует! Кажется, это называется стрелки перевести? Ну так Катерина их переведет! С огромным удовольствием!

– А что, если… а что, если я вам про бабу одну расскажу? С нее вы больше возьмете. И даже в валюте…

– О! – воодушевился Стас. – Это совсем другое дело. Ну-ну…

Он присел перед Катериной на корточки, глядя на нее выжидательно.

– Ну давай. Рассказывай! Что, где, когда. Только не вздумай врать!

То, что Катерина не наврала, Стас понял сразу, едва его потрепанный от долгой жизни (понятно, что жизнь эта прошла вдали от Стаса: автомобиль достался ему через восьмые руки) «Форд» остановился около склада на окраине города и они с подельниками вошли в помещение, от пола до потолка загроможденное пачками упакованных книг. СССР – издавна известный, как самая читающая в мире страна! – переживал настоящий книжный бум, и умные люди, знал Стас, наваривали на этом изрядные деньги. Тем более если это совместное предприятие с каким-то там англичанином! Жалкие двести рублей, которые они намеревались взять с потаскушки из видеосалона, были просто копейками по сравнению с тем, что могла отстегнуть эта ухоженная, хорошо одетая дамочка, которая сидела за столом и говорила по телефону.

Катерина сказала парням, что это – дочка бывшего первого секретаря обкома партии и бывшая жена бывшего председателя горисполкома. Многовато слова «бывший», конечно, однако тетка – ее, по словам Катерины, звали Лилия Михайловна Камышева, – смотрелась на ять! Сразу видно, что денег куры не клюют, вон какая… От-ла-жен-ная, как новенькая импортная машинка!

– Господин Морозов? – донесся до Стаса ее голос, очень приятный, надо сказать! – Тираж готов. Кое-что пришлось отбраковать, но в целом получилось отлично… Только машина? А ты сам не приедешь? Понятно…

Стас не намеревался ждать, пока дамочка наговорится с этим господином Морозовым, а потому он нетерпеливо стукнул в притолоку, а затем прошел в кабинетик и сел напротив.

Дамочка, наконец, соблаговолила обратить внимание на посетителей.

– Я перезвоню, – сказала она этому своему Морозову и положила трубку.

– Здравствуйте! – радостно сказал Стас. – Вы будете директор СП? У меня к вам дело… На сто миллионов.

– А что за разговор? – удивилась дамочка. – Я – заместитель директора. Чем я могу вам помочь, молодые люди?

Дамочка, даром что, как говорила Катерина, в Европах обитала долгое время, оказалась какая-то очень непонятливая.

Стас презрительно хмыкнул:

– Деньгами! И желательно в эскавэ. То есть в свободно конвертируемой валюте.

Дамочка похлопала своими красивыми глазками – явно непонимающе.

– Короче, – нетерпеливо сказал Стас. – Мы предлагаем вам защиту. Время нынче неспокойное. Дружить надо, сотрудничать. А то ведь обидеть могут.

Ох ты, как она губки поджала!

– Я как-нибудь разберусь, – изрекла ледяным голосом. – Платить я вам не буду, а вы попробуйте сами копейку заработать.

– Ой, нехорошо, – искренне огорчился Стас. – Некрасиво получается!

– Значит, так! – Дамочка схватилась за телефон. – Либо вы сейчас уходите, либо я звоню в милицию.

Стас попытался вырвать трубку, но дамочка оказалась проворней и отпрянула.

Конечно, можно было сразу шарахнуть битой по телефонному аппарату, однако эту выпендрежную тетку следовало вразумить более радикальным образом. Так, чтобы директор ее СП сразу понял: защиту ему предлагают люди серьезные. Очень серьезные! Чтобы, когда Стас придет сюда в следующий раз, его уже ждал конвертик с выручкой.

Но спешить он не собирался.

– Дамочка, я хотел всего лишь ручку поцеловать, – примирительно улыбнулся Стас, вставая. – Удаляемся. А вы берегите себя. Мало ли что может случиться. Кирпич на голову.

– Пожар… – подал голос один из парней. – Или еще какой-нибудь несчастный случай…

И компания хором заржала.

Конечно, это было смешно. Дамочка простая, как русская печь… «Жигуль» свой бросила прямо у входа в склад! И никакой сигнализации, дверку одной левой открыть можно, а уж до тормозов умному человеку добраться – вообще делать нечего!

* * *

– Звали, матушка? – Кира осторожно вошла в келью игуменьи.

– Да, Кира, – кивнула мать Серафима. – Проходи, садись.

Взглянула исподлобья… Видно было, что она никак не решается начать разговор. Наконец сказала мягко:

– Беда, Кира. Звонила твоя бабушка… Мама твоя в больнице.

– Как в больнице? – испуганно приподнялась Кира.

Голос у матушки Серафимы был такой, что девушка сразу поняла: мама попала в больницу не просто так, случилось что-то страшное! Жива ли она?..

– В аварию она попала, – сочувственно сказала матушка Серафима, и Кира задрожала.

С ужасом вспомнила, как разговаривала с мамой, когда та приезжала… Господь велел и врагов прощать, а она что же? Даже мать родную простить не смогла? Нет, не захотела! Вот грех-то… Ох, только бы она жива была, мамочка!

– Ты крепись, – негромко сказала игуменья. – Господь не посылает нам испытаний, которых мы не в силах вынести. Вот тебе деньги на проезд. Думаю, справишься. Идем, голубка, я провожу тебя.

Игуменья вела ее за руку, и с каждый шагом Кира чувствовала себя все неуверенней. К страху за мать примешивался страх перед тем, что ждет ее там… за воротами, в том мире, в который она не возвращалась три года.

– Мне страшно, матушка, – прошептала она.

– Твоя забота сейчас – нужды семьи, – строго сказала игуменья, перекрестила Киру и улыбнулась… Так странно, с непонятным каким-то выражением… Кира подумала было, что это – прощальная улыбка, но не поверила.

Она в мир не навсегда уходит! Выздоровеет мама – и она вернется в обитель покоя: ждать того времени, когда придет время принять постриг.

– С Богом, голубка, – прошептала вслед матушка Серафима, не сомневаясь, что Киру она больше не увидит.

…В коридоре перед больничной палатой они сидели втроем, крепко держась за руки: посередине Кира, по бокам Михаил Иванович и Таисия Александровна.

– Господь милостив, – сказала Кира. – Надо молиться.

– На врачей надо молиться, – буркнул Михаил Иванович.

И все, больше ни слова между ними сказано не было.

Как долго тянулось время! Наконец дверь открылась, вышел один из тех, на кого советовал молиться Михаил Иванович.

– Ну что? Как?! – бросились к нему все трое.

– Состояние стабильное, – ответил доктор. – Но… сотрясение мозга, перелом ключицы… множественные ушибы…

– А увидеть ее можно? – нерешительно спросил Михаил Иванович.

– Можно, – кивнул тот. – Но не всем сразу.

– А можно, я первая к маме? – воскликнула Кира – и, не дожидаясь ответа, бросилась в палату.

Вбежала – и попятилась. Боже, кто это сделал с мамой?! Что с ней?! На лице живого места нет, голова перевязана, загипсованная рука нелепо торчит, вокруг глаз чернота…

– Мамочка! Мамочка моя! – Кира бросилась целовать ее покрытые ссадинами пальцы.

– Ты пришла…

Кира кивнула. Она пришла – и теперь не уйдет. Может, Бог простит ей былое жестокосердие? А главное… Как же хорошо быть рядом с мамой! Она и забыла, как это хорошо!

* * *

В то время как Катерина, ужаснувшаяся тому, что натворила и какую беду навлекла на ненавистную разлучницу, отменяла сеанс за сеансом в своем видеосалоне и заливала свой страх и стыд вином (по обыкновению, из горлышка), Михаил Иванович в укромном уголке городского парка встретился со своим старинным приятелем – Мироном Полищуком. Тот пришел из магазина – с авоськой. В ней батон да кефир.

– Зачем звал? – спросил тот настороженно. Чуял недоброе.

– Слышал, что с Люлькой моей случилось? – проговорил Михаил Иванович. – Сначала ей угрожали, а потом оказалось – тормозной шланг перерезан.

Полищук кивнул. Слышал он эту историю, как же не слышать! И так и знал, что именно об этом разговор пойдет.

– Мирон… Найди их!

– Дружище, – сочувственно сказал Полищук, – мне уже седьмой десяток бренчит. В отставке я. Вот – кефир пью. Для желудка, говорят, полезно.

– Разве у чекистов бывает отставка? – покосился на него Говоров.

– Милиция что говорит? – хмуро спросил Полищук.

– А, не смеши! – отмахнулся Михаил Иванович.

Полищук понял, что от него не отделаться. Оставалось понять, что все же от него хочет старый друг… которого он когда-то держал в крепком кулаке. Невольно усмехнулся, вспомнив ту старую историю.

– Хочешь посадить этих отморозков?

Говоров покачал головой.

Да… Как был рисковый мужик Михаил Иванович, так и остался. Когда-то собственноручно застрелил гада, предавшего его друга Шульгина, ну а за дочку-то спуску точно не даст! В самом деле, чудо, что не погибла. А значит, кровь за кровь.

Понятное дело!

В общем-то, Полищук и сам поступил бы так же.

Спустя некоторое время Стасу стало известно, что один старик продает почти новый «Опель». Это было практически нереально! Старик не скрывал, что машина в угоне, однако угнали ее далеконько – аж в Латвии, поэтому Ветровск – можно сказать, последнее место на земле, где «немца» будут искать. Конечно, цену дедок заломит… однако согласиться – еще не значит заплатить.

А может быть, платить вообще не придется. Стас решил прощупать продавца и скоро убедился, что имеет дело с полным и окончательным лохом. Незнакомые люди назначают ему встречу ночью на окраине города – и он соглашается приехать! Требуют, чтобы был один, – опять соглашается! И приезжает…

Собственно, у Стаса уже сложился план, как и «немца» взять, и денежки при себе оставить. Ну а лох… ну, лох, скорей всего, останется в лесу.

Навсегда.

Однако лох приехал не один. В «Опеле» сидели двое каких-то хмырей. Старикан, словом, оказался не так прост, как хотелось бы. И вообще… держался задиристо, не сказать нагло.

– Ты чо, старичок, не понял?! – возмутился Стас. – Я же сказал, чтоб один приехал? Что за балласт в машине?

– Во-первых, не ты, – наставительно заметил тот, – а вы. Понятно, внучок?

– Ладно, ладно, – кивнул Стас примирительно. – Сколько за свою рухлядь хочешь?

– Сколько в автосалоне стоит, столько и возьму. Машина новая, хоть и в угоне. По крайней мере, тормозные шланги в ней пока еще никто не подрезал.

Стас не поверил ушам. Ничего себе намеки!..

– Что? – спросил угрожающе. – Ты что сказал?!

– Что слышал, – хладнокровно ответил владелец «немца».

Ну, этого Стас терпеть не собирался. Выхватил пистолет. Достали оружие и его приятели.

– А ну, давай своих друзей оттуда доставай, – скомандовал Стас. – Хватит базарить!

Лох послушно шагнул к машине, открыл дверцу… Из «Опеля» выскочили двое с пистолетами. Раздались выстрелы. Рэкетиры повалились на землю, однако Стас, хоть и был ранен в руку, все же скакнул зайцем к своей машине, влетел туда, дал задний ход.

Вслед полетели пули, но ему все же удалось уйти.

– Батя, – сердито сказал один из стрелявших, – ты хоть бы пригнулся!

– Да не привык я пулям кланяться, – спокойно ответил Михаил Иванович и сел в машину. – Поехали.

«Опель» скрылся в темноте.

Те двое «кожанов» так и остались лежать при дороге.

* * *

Кира теперь приходила в больницу к матери каждый день. Жила в городе и, хоть носила по-прежнему черный платок и черную одежду, все больше привыкала к забытому мирскому. И в больнице к ней уже привыкли, пропускали к Лиле без слов, хотя прочих посетителей непреклонно заставляли облачаться в белые халаты. Впрочем, это все же была ведомственная больница, и слово бывшего первого секретаря обкома партии здесь еще считалось очень весомым.

Мало ли что перестройка! А вдруг все назад вернется?! Ну, обкомы, горкомы и все такое? Чего в жизни не бывает!

Как-то раз, когда Кира шла по больничному коридору, из какой-то палаты выскочила рыдающая женщина и, шатаясь, бросилась прочь.

Кира попыталась остановить ее, утешить, но напрасно: та ничего не слышала, задыхаясь от слез.

Навстречу шел доктор. Увидел, что Кира хотела поговорить с плачущей женщиной, – и махнул рукой:

– Вряд ли вы ей поможете. Очень тяжелый случай. – Ткнул пальцем в дверь, из которой та выскочила: – Сын у нее здесь. Ему три операции сделали. Он к постели прикован.

– И что, ничего не помогло? – с жалостью спросила Кира.

– Да дело не в этом… – Он умолк, пропуская в палату вернувшуюся женщину: видимо, она немного успокоилась. – Кажется, он просто сдался. Сказал мне, что жить не хочет.

Кира кивнула. Она понимала, что это такое: не хотеть жить. И помнила, что остановило ее на самом краю. А если и этому человеку поможет Господь?

– Может, батюшку пригласить? – спросила несмело. – Поговорит с ним, успокоит…

– Ну что вы такое говорите! – раздраженно отмахнулся доктор. – Я к нему психотерапевта приводил… парень орал так, что вся больница дрожала.

Дверь, около которой они стояли, снова распахнулась, выскочила та же самая женщина и закричала:

– Мне кажется, он сошел с ума! Мой сын сошел с ума!

Она билась в истерике, но доктор крепко обнял ее за плечи и сказал:

– Ему очень тяжело, поймите, Евгения Львовна. Прежде всего сами успокойтесь. Пойдемте, я вам валерьяночки накапаю.

Он повел женщину в свой кабинет, а Кира пошла к маме. Однако дверь соседней палаты осталась открыта, и девушка невольно бросила туда взгляд.

Сделала еще несколько шагов… и вернулась.

На кровати неподвижно лежал мужчина. Он оброс бородой, но видно было, что он еще молод. На щеке – шрам. Шею его сковывал гипс, грудь была перевязала бинтами. Он молча, безнадежно смотрел в потолок.

А Кира стояла в дверях и смотрела на него. Глаза ее отказывались верить тому, что видели. Она не хотела его встретить, но это был он, он, и Кира узнала его… Узнала, даже не разглядев, просто по тому смятению, которое вдруг охватило ее существо.

Наверное, нельзя без волнения видеть человека, которого ты когда-то прокляла…

Ведь пожелать кому-то смерти – все равно что проклясть!

Кира перекрестилась и вошла в палату.

Мужчина услышал чьи-то шаги и грубо сказал:

– Мне ничего не надо, оставьте меня!

– Егор… – прошептала Кира. – Неужели это ты?!

Он с невероятным усилием попытался приподнять голову, но не смог.

Кира склонилась ниже, и глаза их встретились.

Но взгляд его остался ледяным.

– Представь себе, Кира, – сказал хрипло. – И, как видишь, я до сих пор не умер. – В голосе его звучало откровенное сожаление. – Откуда ты здесь взялась?

Кира не могла ничего сказать.

– А, – жестоко усмехнулся Егор, – пришла пожалеть калеку? Ну что, начинай. Я уже привык к слезам и к соплям, к сердобольным взглядам. Слушай, а может, для разнообразия поцелуешь? – В голосе его звучала откровенная издевка.

– Храни тебя Господь, – прошептала Кира, сама себя не слыша и не понимая, что говорит.

И бросилась вон из палаты. Она не могла слышать его голос, не могла видеть его таким!

– Вот и правильно! – крикнул Егор вслед. – Иди отсюда! Нечего тебе здесь делать!

Но Кира слышала не эти слова – другие…

«– Что мне надо сделать, чтобы ты меня простила?

– Исчезни из моей жизни! Умри!»

Она так сказала ему… она так ему сказала, и вот…

– Господи! – прошептала Кира. – Господи, прости меня! Помоги ему! Помоги нам!

Перед самой Лилиной выпиской появилась в больнице и Катя. Она плакала и просила у Лили прощения – правда, никто не понял, за что, – твердила, что характер у нее такой… противный… Напоследок они с Лилей расцеловались. Кира порадовалась этому примирению, порадовалась, что мама выздоровела.

Теперь ей можно было вернуться в монастырь, ну или вместе со всеми отправиться в Дом с лилиями – и забыть дорогу в больницу.

Однако она переночевала в городской квартире бабушки Таисии Александровны и наутро явилась в больницу снова.

Егор спал. Рядом никого не было.

Кира тихонько постояла над ним, глядя, как дрожат во сне эти длинные ресницы, которые она так и не смогла забыть, и со вздохом села в кресло. У нее была с собой книжка – «Травмы позвоночника». Кира ее еще вчера взяла в библиотеке и всю ночь читала. Она мало что понимала, поэтому некоторые места приходилось перечитывать по нескольку раз. Дело шло медленно.

Внезапно Егор жалобно позвал:

– Кира!.. Кира!

Она вскинулась… Однако он по-прежнему спал. Метался во сне и звал ее!

И тогда Кира вспомнила, сколько раз она металась во сне и звала его, а потом ненавидела себя за эти сны и просила у Господа прощения. Ну вот он ее и простил, наконец-то простил… Она только сейчас это поняла. Ненависть – грех. Проклинать кого-то – значит предать душу дьяволу, свою душу прежде всего! Господь простил ее, потому что вернул ей Егора. Вернул ее душу!

Но как мучительно стонет Егор…

Кира вскочила с кресла, подошла, коснулась его руки:

– Егор, проснись.

Страдальчески сведенные брови разошлись, ресницы поднялись. Взгляд, в первый миг беззащитно-счастливый, сделался ледяным.

– Ты звал меня во сне, – прошептала Кира.

– Не ври, – буркнул он. – И уходи!

Кира окинула взглядом его беспомощно распростертое тело и улыбнулась.

– Сейчас будем кушать, – сказала спокойно.

Положила ему на грудь салфетку, но Егор сорвал ее, скомкал, швырнул на пол.

Кира безропотно подняла ее, снова положила ему на грудь и с улыбкой сказала:

– Егор, надо!

– Для чего? – с болью спросил он. – Или для кого?!

У Киры задрожали руки от волнения, так захотелось ответить: «Для меня!» – однако она просто подсунула ему под голову подушку и произнесла:

– А если ты не будешь есть, то окончательно ослабеешь и не сможешь делать упражнения.

Это было главное, что она запомнила из книжки: упражнения! Их делать необходимо! Но для этого нужны приспособления, которых нет в больнице…

– Кира, я тебе поражаюсь, – раздраженно прорычал Егор. – Свалилась мне как снег на голову, нянчишься со мной. Может, еще покормишь меня с ложечки? Ты кто?! Долбаная мать Тереза?!

– Мне говорили, что ты груб, – кивнула Кира. – Но я не уйду. И ты меня не выведешь из себя.

– Посмотрим, – буркнул Егор недоверчиво. И вдруг протянул руку, дернул за угол ее черного платка: – А что это за шмотье у тебя? Неужели мода так переменилась? Или это прихоти твоего парня? Он ревнивый? Заставляет тебя носить вещи прабабушки?

Кире стало смешно от этой мальчишеской злости. Да Егор на самом деле и не злится вовсе. Он просто хочет знать, как она живет! Он не забыл ее так же, как она не забыла его.

– Прекрати, Егор, – сказала ласково. – Я жила в монастыре.

– Шутишь! – выдохнул он недоверчиво.

– Я послушница вот уже три года. С того времени, как… мы виделись с тобой в последний раз.

– Черт… – прошептал Егор.

– Не ругайся, это грех, – бросила Кира, выходя из палаты.

Но он лежал и ругался… от страха, что она больше не вернется!

Кира вернулась, и у Егора заколотилось сердце: на ней не было платка, и он смотрел, смотрел на ее гладко причесанную голову, на косу, лежащую на плече… Он так смотрел, что Кира смущенно рассмеялась, и только тогда Егор заметил, что в руках у нее поднос, а на нем – тарелка и стакан с компотом.

– Что у тебя там? – с отвращением спросил Егор. – Каша? Я не буду кашу!

И внезапно ощутил такой аппетит, что готов был сожрать эту кашу вместе с тарелкой!

Ну, конечно, он не мог допустить, чтобы его кормили с ложечки. В конце концов, руки-то у него работали. И оказалось, что, когда Кира поддерживает его голову, он может слегка приподняться… и есть сам!

– Отвернись, – буркнул сердито, стыдясь своего лютого аппетита.

Кира засмеялась… и испугалась этого звука. Сколько же времени она не смеялась?!

А Егор подумал: сколько же времени он не слышал ее смеха!..

С кашей было покончено, когда Кира услышала шаги за спиной. В палату вошла маленькая полная женщина в очках, одетая в черное, – это была Евгения Львовна, мать Егора.

– Боже мой, – ахнула она, увидев пустую тарелку, – милая девушка, как это у вас получилось?!

Кира пожала плечами.

– Простите, а кто вы? – насторожилась Евгения Львовна. Она вдруг почувствовала легкую ревность. Как эта незнакомая девушка умудрилась заставить сына поесть? Ее-то он извел своими капризами, еле-еле несколько ложек удавалось запихнуть ему в рот…

– Я ее не знаю, – усмехнулся Егор.

– Да? – усмехнулась в ответ Кира. – А говорил, что любишь.

Евгения Львовна оторопела.

– Я такого не говорил, – проворчал Егор. – Можешь идти.

Кира вышла, унося посуду.

– Егор, – укоризненно сказала Евгения Львовна, – ты обидел девушку. Она к тебе больше не придет.

– Мама, – вздохнул Егор, – от нее так просто не отделаешься!

Что характерно, он оказался прав! Через несколько минут Кира появилась снова – с тазиком и губкой в руках. Локтем она прижимала к себе флакон с перекисью водорода.

– Что на этот раз? – возмущенно спросил Егор.

– Сейчас будем мыться, – сообщила Кира.

– Даже не вздумай ко мне прикасаться! – заорал он.

– Егор, от тебя плохо пахнет, а точнее, разит. Извини, – невозмутимо сказала Кира.

– Я сейчас открою окно, – поджав губы, процедила Евгения Львовна, воспринявшая эти слова как оскорбительный намек. Выходит, она плохо ухаживала за сыном?! Да она тут дневала и ночевала, нянчилась с ним, словно он вернулся в те времена, когда был младенцем! Сколько вынесла оскорблений за все свои труды – и тут вдруг приходит какая-то девица и еще смеет ее упрекать? А Егор не орет, не матерится, не посылает эту особу ко всем чертям и даже в более дальние края, а… а только ворчит:

– Как это унизительно! Я взрослый мужик, а вынужден мыться в постели!

– Хватит себя жалеть, – велела Кира.

Откинула простыню, приподняла его правую ногу:

– Ты что-нибудь чувствуешь?

– Нет, – буркнул Егор.

Приподняла левую:

– А здесь?

– Ай! – взвизгнул он. – Щекотно!

– Так это же здорово! – обрадовалась Кира.

– Черный юмор, – отрезал Егор. – Я уже давно не чувствую ног.

Кира промолчала, а в следующую минуту уже ловко повернула его на бок, подсунула клеенку – и принялась бережно обтирать ему спину.

А Евгения Львовна взглянула на красные пятна на спине сына – и кинулась из палаты.

Впрочем, вскоре она вернулась – вместе с врачом.

– Вадим Антонович! – воскликнула с ужасом. – Это что, пролежни?!

– Они самые, – вздохнул тот и развел руками. – Недоглядели!

В общем-то, не таким уж виноватым он себя чувствовал. Мамаша кудахтала над сыном, медсестер к нему не подпускала, а сама его просто боялась. Ну и вот вам результат!

– Егор! – грозно наклонился он над парнем. – Пролежни! Атрофия мягких тканей! А все потому, что ты такой упрямец!

– Доктор, – буркнул тот, утыкаясь лицом в подушку, – обещаю вам, что с завтрашнего дня я буду бегать трусцой.

Кира с трудом сдержала смешок.

– Это язва, а не больной! – рассердился доктор. – Евгения Львовна, пойдемте, я дам мазь.

Мать Егора засеменила следом за врачом, всхлипывая от жалости к сыну, а еще больше – от унижения. Эта особа увидела пролежни… Небось думает, что мать забросила сына?! А ведь она тут… как над малым ребенком…

Ничего, эту девицу он тоже пошлет, как посылал всех сестер, нянечек и даже родную мать!

А Кира между тем продолжала обмывать спину Егора, теперь уже перекисью водорода, осторожно прикасаясь к пролежням, которые, на счастье, еще только начали образовываться.

– Кира, – простонал он, – зачем тебе это надо, а? Слушай, если ты чувствуешь вину, то я сам так решил!

– Он решил, – пробормотала Кира. – Я тоже сама так решила. Мое место здесь, рядом с тобой. А Господь нам поможет.

Обрабатывать пролежни следовало каждые два часа, днем и ночью. Так что первое время Кира практически не выходила из палаты Егора. Ставила на ночь будильник и устраивалась в кресле, под принесенным из дому пледом. Будильник звонил, она вскакивала, зажигала свет, переворачивала на бок рычащего от боли Егора, смазывала пораженные места, дула на них, бормоча:

– Потерпи, миленький! Потерпи!

И опять укладывала его на чистую салфетку, которую за это время успевала ловко подсунуть под спину.

Ставила будильник на два часа вперед, садилась в кресло, выключала лампу:

– Спокойной ночи!

– Иди к черту! – иногда бормотал Егор.

Кира ничего не говорила, но он все равно прикусывал язык. Ну да, ругаться – грех, это он запомнил. И так лежал, то кривясь от боли, то улыбаясь. Кира засыпала – до следующего звонка, а он часто не мог уснуть и смотрел на нее, на ее профиль, слабо белевший в темноте. Смотрел – и чувствовал, как жизнь постепенно возвращается к нему. Не от лекарств, не от усиленного питания! А от того, что в темноте, так близко-близко, светилось лицо Киры…

Спустя несколько дней Егора ожидало новое потрясение. К нему в палату привезли тренажеры для рук и спины, для разработки ног… А привез их не кто иной, как подполковник Сизов. Вернее, уже полковник.

– Говорил, что Афган добром не кончится, – ворчал Петр Петрович. – Да ладно, теперь все сделаем, чтобы ты выздоровел. Прости, что так много времени упустил – не знал, что ты здесь. Спасибо, кое-кто напомнил, что своих нельзя бросать.

Егор отлично знал, что настрого запрещал матери хоть словом обмолвиться бывшим сослуживцам о том, что он тяжело ранен и лежит в больнице. Именно для того, чтобы ни с кем не видеться, он и отказался ложиться в военный госпиталь! И сейчас Евгения Львовна, перепугавшись его гнева, клялась и божилась, что никому не говорила ни слова!

Кира помалкивала. Впрочем, Егор и так знал, кто этот… ослушник, вернее, ослушница… послушница!

На самом деле сейчас его гораздо больше волновало, что Кира сняла свое черное «шмотье». Она теперь ходила в скромном сером платье… кому-то оно показалось бы, наверное, неприглядным и даже убогим, но Егор думал, что нарядней она никогда еще не одевалась. Даже в те, другие, прошлые времена!

Теперь он «мучил тренажеры» несколько раз в день. Так называл его тренировки доктор Вадим Антонович, который изумлялся и почти пугался упорства пациента, который еще недавно не хотел жить, а теперь рвался в эту жизнь ошалело, сломя голову! Опасаясь, что Егор сам себе может повредить, если начнет подтягиваться без присмотра, Вадим Антонович нарочно принес висячий замок и закрывал на него устройство. Теперь никто, кроме него, не мог привести тренажер в действие. Егор ругался, однако доктор обещал в следующий раз другое, более сложное упражнение – и Егор набирался терпения.

Однажды, во время очередной тренировки, в палату вошла Евгения Львовна с обедом для сына и с умилением воскликнула:

– Вадим Антонович, мы вам так благодарны!

– Я здесь, собственно, ни при чем! – запротестовал он, уходя.

Егор покосился на тарелку и сморщился:

– Опять протертый суп!

– Надо, сыночек, надо! – Евгения Львовна развернула салфетку.

– Ладно, – вдруг согласился он. – Только я Киру подожду.

Евгения Львовна ревниво скомкала салфетку и с обидой проговорила:

– Получается, мать тебе уже не нужна!

– Мам, ну что за разговоры, – раздраженно протянул Егор.

Ни малейшего угрызения совести не слышалось в его голосе!

Евгения Львовна в слезах выскочила из палаты.

* * *

Сергей Морозов приехал свататься вскоре после того, как Лилю выписали из больницы. Отказа он не опасался – чуть ли не еженедельно приезжал из Москвы в Ветровск и просиживал все время у Лили в палате. Теперь, после того как она чуть не погибла, все их размолвки казались такой чепухой! Им надо как можно скорей зажить вместе – тогда все беды останутся позади. Лиля была согласна. И все же Сергей настаивал на том, что, прежде чем подать заявление, он должен повидаться с ее родителями.

Ну что ж, в прошлый раз Лиля выходила замуж против воли и отца, и Маргариты, а с мамой она в ту пору вообще не собиралась считаться… Поэтому на сей раз она решила соблюсти все условности.

Таисия Александровна встретила их у ворот, а Михаил Иванович сидел в беседке и играл сам с собой в шахматы.

На Сергея он взглянул настороженно: ну еще бы, тот поставил на стол торт и бутылку шампанского, у Лили в руках букет алых роз, вид у обоих счастливый – конечно, отец почуял что-то особенное.

– Мы с Лилей решили пожениться, – сообщил Сергей. – Но, прежде чем я войду в вашу семью, мне бы хотелось, чтобы Михаил Иванович вот сейчас, в узком кругу, кое в чем признался.

Таисия Александровна смотрела непонимающе, но Говоров взглянул на Сергея исподлобья и встал.

Вид у него был затравленный.

– Скажи мне, – начал он, взглянув на дочь, – ты его любишь?

– Да, конечно!

– Ну хорошо. – Михаил Иванович прямо посмотрел на Сергея. – Я скажу. Боюсь только, Люльку потеряю.

– Да из-за вас я ее потерял много лет назад! – с болью воскликнул Сергей.

– Тогда слушай, дочунь! – проговорил Михаил Иванович решительно. – Этот человек не сотрудничал с МГБ. Бумага, которую показал тебе дядя Мирон, она… – Говоров небрежно махнул рукой.

Таисия Александровна с тяжелым вздохом опустилась на скамью.

– Конечно, я мог бы поступить и круче, – презрительно сказал Михаил Иванович. – Но я солгал!

Лиля стиснула руки, вспоминая кошмар своей юности – как она отвергла Сергея, потому что думала, будто он сексот МГБ и КГБ. Она была так оскорблена, что имени его слышать не хотела и бросилась в объятия Родиона прежде всего ради того, чтобы забыть это унижение, выкорчевать из сердца любовь к достойному презрения человеку. А потом жизнь обрушила на нее столько бед и несчастий, что она, наконец, поняла: без Сергея ей счастливой не быть, надо забыть и простить все старые обиды. Она и в самом деле забыла, искренне забыла и простила, – а теперь оказывается, что нечего прощать было!

Но Сережа, значит, не забыл и не простил! Еще бы, ведь он был оболган, оклеветан…

– Нет, этого не может быть, – пробормотала Лиля.

– Может, дочуня, может, – буркнул отец. – Я, Говоров, поступил тогда низко и подло.

– Я это знал всю жизнь, – холодно усмехнулся Сергей. – И за это вы меня ненавидели.

Михаил Иванович строптиво вскинул голову:

– Ты что думаешь, прижал меня к стенке, журналист Морозов? Я войну прошел, сталинскую мясорубку, власть, никогда не трусил, не подличал. А Люлька… она ж ребенок была! Девочка. Ей учиться надо было, а не по степям мотаться. Другого выхода я не видел. – Тяжело вздохнул, повернулся к Таисии Александровне: – Ну что, свет очей моих?..

Казалось, Говоров надеялся, что Таисия Александровна его защитит, но та лишь покачала головой.

– Прости, дочуня, – глухо обронил Михаил Иванович. – Живите счастливо.

Лиля растерянно смотрела то на Сергея, то на отца. Два самых дорогих, самых любимых человека… и оба любят ее, но эта любовь, вместо того чтобы примирить их, делает их врагами!

– Вот так, – обронил Сергей, встретившись с нею глазами.

А Михаил Иванович понуро направился к дому, хромая тяжелей, чем обычно… Но не дошел – рухнул на дорожку без сознания.

У него случился гипертонический криз, осложненный приступом мерцательной аритмии. Однако ложиться Говоров в больницу отказался.

Когда уехал врач, Лиля, беспомощно тряхнув пачкой рецептов, которые тот оставил, обрушилась на Сергея, все это время сидевшего на диване в гостиной:

– Ну вот зачем ты затеял этот разговор?! Тебе что, не жаль папу?

– А нас тебе не жаль? – запальчиво спросил Сергей. – Я хотел, чтобы у нас была семья, дети. Мне хотелось последние тридцать лет просыпаться в одной постели с тобой, а не одному или с какими-то… случайными женщинами.

– Знаешь, – горестно вздохнула Лиля, – это было жестоко. Ты просто стоял и добивал его!

– Не говори ерунды! – резко вскочил Сергей. – Я просто хотел, чтобы ты поняла, что твой отец не божество! Он не безупречен!

– Но это мой отец! – воскликнула Лиля. – И я люблю его!

– А меня? – угрюмо спросил Сергей.

Лиля не ответила, опустила голову.

– Понятно…

Сергей взял плащ и пошел к двери.

– Ну что тебе понятно? – с болью спросила Лиля.

– В общем, чувствую, мы поторопились, – буркнул он и вышел, а Лиля со слезами на глазах стиснула рецепты, оставленные врачом.

Ну почему, почему она всегда должна кого-то выбирать?! Почему Сергей так беспощаден?!

На самом деле он был прав, Лиля это понимала… Но даже ради Сергея не могла пожертвовать своей семьей.

* * *

Егор брился. Лежал и с видимым удовольствием водил по щекам и подбородку электробритвой. Похоже, борода ему крепко осточертела!

Евгения Львовна держала зеркало и думала, как начать разговор, к которому она так долго готовилась. И наконец выпалила:

– Сынок, я так счастлива, что ты ожил, воспрянул духом, но… эта Кира…

– Мама, я не понимаю, почему она тебе так не нравится, – раздраженно отозвался Егор сквозь жужжание электробритвы.

– Я этого не говорила. Ты только правильно меня пойми… Она молодая, наиграется сестрой милосердия – а потом ей все надоест… больница, и палата, и лекарства…

– И я ей тоже надоем? – перебил Егор. – Ты это хотела сказать?

Евгения Львовна вздохнула. Сказать она хотела именно это, но сыну это явно не нравится. Поэтому опять пришлось подступать к делу обходным путем.

– Егор, – вкрадчиво начала Евгения Львовна, – я твоя мама, я хочу тебе добра. И я вижу: ты привязываешься к ней. И тебе, мальчик мой, будет очень больно! Ну послушай маму. Прекрати с ней всякие отношения, пока не поздно! А я… я всегда буду с тобой. Ведь для матери ничего нет дороже ее ребенка!

Егор молчал. И только Евгения Львовна исполнилась робкой надежды, что он прислушивается к ее словам, как послышались шаги… И она поняла, что перестала существовать для сына, потому что лицо его расплылось в блаженной улыбке и он радостно воскликнул:

– Кира!

– Здравствуйте, Евгения Львовна, – вежливо сказала Кира. – Давайте я помогу вам.

– Спасибо, – процедила мать Егора. – Но мы уже справились без вас.

Она унесла зеркало к столу, и Кира подошла к постели Егора.

– У тебя красивое платье, – широко улыбнулся Егор. – Тебе идет!

Он глаз не мог отвести от этого открытого яркого платья, от распущенных вьющихся волос… Она совсем такая, какой была раньше. Нет, гораздо красивее!

– А тебе идет без бороды, – ответила Кира, глядя на него с не меньшим восхищением.

– Поцелуешь меня? – попросил Егор. – Ну я не могу до тебя дотянуться… Хотя нет, подожди!

Он осторожно начал приподниматься, опираясь на локти… Выше, чем когда бы то ни было! Глаза его были устремлены на губы Киры. И она начала покорно наклоняться, как вдруг Егор закричал от боли и рухнул на кровать.

– Егор, что?! – перепугалась Кира.

– Нога! Правая! – прохрипел он.

Кира бросилась за врачом.

Вместе с ним влетела Евгения Львовна, пронзительно крича:

– Егор, что случилось? Мальчик мой, что, что, что?!

– Нога, – стонал он. – Нога…

Вадим Антонович с озабоченным видом откинул простыню, ощупал ногу Егора – и вдруг радостно воскликнул:

– О, хорошо! Магнезию в вену и куб промедола, – велел он подоспевшей сестре, а потом повернулся к Егору: – Я тебя поздравляю! Это судороги!

– А это хорошо? – простонала плачущая Евгения Львовна.

– Это отлично! – воскликнул врач. – Мышцы сокращаются – значит, оживают. Будем надеяться, судороги повторятся, поэтому кому-то из вас, – он взглянул на стоявших рядом Киру и Евгению Львовну, – надо будет остаться здесь на ночь.

– Я останусь, – сказала Кира.

– Останусь я! – решительно выкрикнула Евгения Львовна.

– Кира, побудешь со мной? – попросил Егор.

Кира радостно кивнула.

Евгения Львовна судорожно схватилась за спинку кровати…

В этот же день она позвонила полковнику Сизову и потребовала, чтобы тот помог отправить Егора в военный санаторий на Черном море, где работают специалисты по реабилитации раненных в позвоночник. Вскоре путевка была получена. Конечно, Егор понимал, что мать хочет увезти его от Киры, но это казалось ему смешным.

На прощанье он спросил Киру:

– Ждать-то меня будешь?

– Всегда, – ответила она.

И они наконец-то поцеловались.

Теперь Егор знал: ничто не сможет разлучить их с Кирой. И ради этого будущего, которое открывалось перед ними, он старался выздороветь как можно скорей.

* * *

Раньше Михаил Иванович читал газеты с интересом, а теперь – с отвращением, как бы по инерции. Разворачивал их – и ворчал:

– Опять одно и то же. Построение демократии… рыночная экономика… новое мышление… А у меня старое мышление!

Не только старики, но и те, кто помоложе, приспосабливались к новой жизни с трудом. Предприятия переходили на какую-то непонятную штуку, которая называлась самоокупаемостью, штаты сокращались, людей увольняли, а найти новую работу было очень непросто.

Лиля впервые после возвращения домой столкнулась с финансовыми проблемами. Конечно, у отца была персональная пенсия, получала пенсию и мать, но, во-первых, на эти деньги содержали дом, а во-вторых, на них жили фактически пятеро: Говоров, Таисия Александровна, Лиля и две ее дочери. Аришка еще училась в школе, Кира восстановилась в институте, но стипендию ей пока не дали. Да и что там за деньги, та стипендия! Кое-что подбрасывала Катерина, которая жила в Доме с лилиями и считала теперь своим долгом оплачивать свою комнату. Деньги у нее были – нашла каких-то спонсоров и открыла бар, который вполне преуспевал. Как ни стыдилась Лиля, но приходилось брать у Катерины деньги.

Сама Лиля устроиться на работу никак не могла. В театре должность завлита вообще упразднили – все было отдано на откуп режиссерам, которые сами выбирали пьесы для постановки и отчаянно искали спонсоров – теперь это слово стало очень модным. Лиля продолжала писать, но издаваться пока не удавалось, да и вообще – писательским случайным заработком не проживешь! Она долго ломала голову, как заработать. И вот однажды к ее машине бросился какой-то человек и начал умолять подвезти на вокзал – он опаздывал на поезд. Лиля подвезла его, а он бросил на сиденье трешку…

Лиля хотела было догнать его и вернуть деньги, но человек уже исчез в вокзальной сутолоке. Она посмотрела-посмотрела на эту трешку – и вдруг поняла, что судьба дает ей шанс заработать, причем очень неплохо!

Лиля не стыдилась «грачевать» – так назывался в Ветровске левый шоферский заработок. После того как она мыла посуду в лондонском ресторанчике и продавала свою косу, – чего ей было стыдиться?

Теперь она до поздней ночи колесила по городу. К ней особенно охотно садились женщины, да и сама Лиля предпочитала возить именно пассажирок: не хамят и не лезут с дурацкими вопросами типа что она делает сегодня вечером.

Как ни странно, зарабатывала она неплохо… Правда, благоразумно старалась не подсаживать знакомых. Ветровск – город маленький, и совсем ни к чему, чтобы отец узнал, каким образом она зарабатывает.

Но Ветровск и в самом деле оказался городком маленьким! Как-то вечером Лиле проголосовала хорошенькая, молоденькая и очень нарядная женщина. Она была пьяна – еле на ногах держалась, и Лиля уже засомневалась, вспомнит ли красотка свой домашний адрес, – однако вслед за ней в машину сел мужчина… И Лиля с изумлением узнала Родиона!

Они очень давно не виделись. Ходили слухи, будто Камышев женился. Впрочем, Лиля была слишком занята своими делами, и эти слухи ее мало интересовали. А ведь они оказались правдивы!

Родион тоже был пьян, все норовил облапить и поцеловать свою спутницу, а та хихикала:

– Родиоша, я тоже хочу машинку! Смотри, вот женщина в годах, а водит сама! Я тоже хочу водить!

Лиля не выдержала и прыснула. В это время глаза Родиона встретились в зеркальце с глазами «женщины в годах» – и он вылетел из машины как ошпаренный, крикнув жене:

– Вышла из машины!

– Чего?! – испугалась та.

– Я тебе сказал – встала и вышла! – рявкнул Родион, и несчастная красотка вылезла на улицу с самым несчастным видом.

А он открыл переднюю дверцу и уставился на Лилю:

– Да… не ожидал!

– Грубо же ты разговариваешь со своей женой! – холодно сказала Лиля.

Родион вернулся в автомобиль и уселся рядом с ней:

– А я еще не начинал разговаривать грубо. Лиля, что это значит?! Твой Морозов тебя не может обеспечить, да? «Грачевать» заставляет по ночам?

Лиля передернулась:

– Я ни на что не жалуюсь. Выходи!

Но он продолжал сидеть с жалким, потерянным видом.

– Родион, я прошу тебя, выйди! – крикнула Лиля, и только тогда он, наконец, выбрался вон, со злостью хлопнув дверцей.

Эта встреча оставила у нее неприятный осадок. Вообще хуже ничего нельзя было придумать! Уж Родиону-то ничто не помешает приехать и все рассказать ее отцу и матери!

И он в самом деле приехал… однако Лиля сразу поняла, что бывший муж выдавать ее не намерен. Он ни словом не обмолвился об их достопамятной встрече, однако выложил на стол пачку денег.

Разумеется, Лиля брать их не собиралась. Тогда Таисия Александровна предложила очень дипломатичный выход: открыть на имя Аришки счет в сберкассе и положить деньги на него. Пригодятся на учебу, а то и на свадьбу!

Родион согласился. Лиля не стала спорить, она вообще поторопилась убраться с глаз долой: как бы Родион не завел разговор о той встрече!

Она не знала, что, едва за ней закрылась дверь, как Родион спросил:

– Таисия Александровна, я как-то не очень понял, а что Морозов-то?..

– Ох, Родя, расстались они с Лилечкой! – невесело сообщила та.

Родион вздохнул. Снял было обручальное кольцо, вроде бы в карман собрался спрятать, но потом снова насунул его на палец… Чай пить не стал – ушел, даже не повидавшись с Михаилом Ивановичем.

Кольцо-то снять можно, а что толку? Жена молодая – не колечко, ее с пальца не стряхнешь, в карман не спрячешь…

* * *

Накануне нового, 1991 года Михаил Иванович едва не пережил очередной сердечный приступ. Причем дважды.

Первым поводом к этому было выступление Горбачева по телевизору.

– Дорогие соотечественники! – вещал лидер перестройки. – В силу сложившейся ситуации с образованием Содружества Независимых Государств я прекращаю свою деятельность на посту президента СССР.

Михаил Иванович понуро склонил голову, чувствуя, как сжалось сердце. Не было сил слышать гнусный голос этого краснобая, этого предателя, этой твари, которая сбила народ с пути, разрушила страну, разорила, все вверх дном перевернула – а теперь пятится в кусты!

Перестройка! Плюрализм мнений! Человеческий фактор! Демократия! Да будь оно все проклято! Какую страну, какую великую державу погубил!

Меченый, проклятый Меченый… Вот уж воистину – Антихрист, правильно про него бабки говорили. Опутал людей, одурманил своим поганым словоблудием – и привел их к пропасти.

Михаил Иванович чувствовал, как мучительно теснит сердце, но лекарство не достал. Выпил водки. И еще, и еще…

Врач говорил, что пить нельзя. Умереть можно. Да и ладно. Как теперь жить?!

Вошла Лиля. Говоров схватил ее за руку:

– Ты послушай, ты только послушай, что он говорит! Все, чем я жил, дышал, во что верил, чему поклонялся, – оболгано, оплевано, опоганено… Все рухнуло! Я вон почти бутылку горькой выпил – не берет!

У нее были какие-то странные глаза. Словно не слышала, о чем он говорит…

– Папа, – сказала осторожно. – Ты только не волнуйся, ладно?

– Да я, дочуня, спокоен, как Ленин в мавзолее, – уныло пошутил Михаил Иванович.

Налил остатки водки в стакан:

– Тебе не предлагаю.

– А мне – штрафную? – раздался за спиной чей-то голос… забытый, но такой до боли родной!

Сердце снова сжалось так, что не вздохнуть. Рука затряслась, расплескивая водку…

Но уж теперь помирать было никак нельзя! Надо было обязательно взглянуть на того, кто говорит таким родным, знакомым, таким живым голосом!

Михаил Иванович обернулся и увидел сына.

Встал, протянул к нему руку со стаканом.

Константин усмехнулся, взял стакан, осушил одним глотком:

– Ну что смотришь, батя? Я это, я!

И обнял отца.

* * *

Целых полгода, пока Егор находился в санатории, Евгения Львовна чувствовала себя спокойной и счастливой. Она поселилась неподалеку, каждый день виделась с сыном, ухаживала за ним – он полностью принадлежал ей, снова как раньше, до тех пор как в их жизни появилась эта… Ее очень интересовало, переписываются ли сын и Кира, однако ни разу она не видела, чтобы Егор что-то писал или читал какие-то письма. Ей и в голову не приходило, что вся палата и медперсонал хранят строжайшую тайну этой переписки. Егор не хотел волновать мать, но и без любви Киры он тоже не мог обходиться!

Словом, Евгения Львовна была уверена, что сын забыл эту неприятную девушку. Однако каков же был ее ужас, когда, перед возвращением в Ветровск, Егор сообщил, что уедет на несколько дней… к Кире, в какой-то там Дом с лилиями. Оказывается, Кира пригласила его провести в ее семье праздники.

Евгения Львовна была в таком шоке, что даже не нашлась, как воспротивиться этому. Да и не успела: на вокзале их встречали полковник Сизов и какие-то его люди, которые выгрузили Егора из поезда, внесли его носилки и каталку в машину – и повезли в этот пресловутый Дом с лилиями. А Евгению Львовну на персональной машине полковника отправили домой.

Вскоре позвонила Кира, сообщила, что Егора благополучно доставили, пригласила Евгению Львовну приехать посмотреть, как он устроился… Евгении Львовне очень хотелось выкрикнуть все, что она думала об этой наглой девке, однако все же удалось сдержаться. Кира ведь все перескажет Егору… А кроме того, он не сегодня завтра вернется домой…

Он не вернулся ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. В конце концов Евгения Львовна не выдержала и вызвала такси.

Нет, ждать она больше не будет!

Великолепие и красота этого старинного барского дома и заснеженного парка поразили ее. Страшно стало, что Егор после такой роскоши не захочет возвращаться домой, в их тесную, обшарпанную хрущевку…

В полной растерянности Евгения Львовна поднялась на крыльцо, постучала.

Открыла какая-то темноволосая и темноглазая девушка, ничуть не похожая на Киру, хотя представилась ее старшей сестрой Катериной. Критически оглядела гостью, кивнула на вешалку, даже чаю не предложила, а просто показала, где комната Егора. Как дежурная в гостинице! И исчезла за какой-то дверью.

Да, ну и домина… Сколько же народищу тут живет, не мешая друг другу?! В самом деле – как в гостинице!

Евгения Львовна подошла к двери, которую ей показали, и замерла, услышав голос Киры:

– А я выучила все твои сто два письма наизусть.

– Все сто два письма? – со счастливым смехом повторил сын. – А что было в двадцатом?

Письма?! Они переписывались?! Да это заговор какой-то?!

Евгения Львовна распахнула дверь. Ее сын сидел в своей инвалидной коляске, держа Киру на коленях, и они… целовались!

Неведомо, каким чудом удалось овладеть собой, не наброситься на них, не растащить в стороны.

При виде ее Кира стремительно перескочила на стул, а Егор обернулся с недовольным видом.

– Евгения Львовна, с Новым годом! – воскликнула Кира.

Той удалось выдавить улыбку и сладенькое:

– Спасибо!

– Я чай поставлю! – Кира стремглав выскочила вон.

Евгения Львовна закрыла за ней дверь и посмотрела на сына. А он уже уткнулся в какую-то книгу, на мать – ноль внимания!

– Егор, – обняла она его сзади, – мне не нравится, что ты живешь в чужом доме!

– Мама, – ответил он, с трудом сдерживая раздражение, – Кира меня пригласила на праздники. Мне здесь нравится, мне с ней нравится.

Помолчал, обернулся, взял мать за руку:

– Мне нужно кольцо. Я хочу сделать Кире предложение.

– Егор! – в ужасе воскликнула Евгения Львовна.

– И не надо меня отговаривать, – решительно заявил он. – Я уже все решил.

Евгения Львовна резко отпрянула. Ее трясло.

– Я так и знала, – заговорила с трудом. – Я так и знала… – И не выдержала, сорвалась на крик: – Так вот! Передай своей Кире, что я немедленно тебя забираю отсюда! Я за этим и приехала. Ты ведь три дня процедур пропустил!

Она сорвалась на истерический крик.

– Мама! – рявкнул сын. – Я занимаюсь по восемь часов в день. И врачи говорят, что я буду ходить. И очень скоро! Стимул у меня мощный!

Стимул? Понятно, какой у него стимул! Кольцо ему понадобилось!

Евгения Львовна в ярости выскочила из комнаты.

* * *

Лиля сидела за машинкой, когда в дверь заглянул Константин.

Подошел к ней, обнял:

– Ну наконец-то мы снова вместе. Видишь, чудеса все-таки бывают в жизни!

– Твой приезд – это и есть чудо. Такой новогодний подарок! – счастливо вздохнула Лиля.

Вдруг заметила, что Константин смотрит поверх ее головы на машинописные строки, и смущенно воскликнула:

– Не смотри!

Брат послушно отошел.

– Слушай, а ты не возражаешь, если я напишу о тебе повесть? – озабоченно спросила Лиля.

– Да на здоровье! – расхохотался Константин, видимо, польщенный. – Я тебе еще такого понарасскажу!

– Ловлю на слове! – обрадовалась Лиля. – Думаю, этот материал издательства с руками оторвут.

– А что, так трудно издаться? – удивился он.

Лиля вздохнула:

– Я отослала три рукописи в разные издательства, и… ответа пока нет.

– А ты заведи агента литературного! – посоветовал Константин. – На Западе это норма. Он за тебя все будет делать, двигать тебя… продвигать… элементарный маркетинг!

Лиля посмотрел на брата с сожалением. Костя, конечно, страшно далек от нынешней российской жизни. Можно представить, сколько заломит этот агент за свои услуги! Гонорары и так с гулькин нос, а деньги еще и обесцениваются с каждым днем.

– Котик, – сказала Лиля невесело, – вот если ты такой умный, сам меня продвигай.

Брат с готовностью кинулся к ней, схватился за спинку кресла и принялся с легкостью ворочать его, приговаривая:

– Так, значит, вправо, влево, вперед, назад… немножечко туда, немножечко сюда!

– Что ты делаешь?! – смеялась Лиля. – Как был хохмачом, так и остался!

Константин смотрел на сестру, явно довольный, что она хоть немного повеселела.

Вдруг принял озабоченный вид:

– А кстати, у меня ведь товарищ есть, хороший московский издатель…

– Да? – удивилась Лиля.

– Да, – закивал Константин. – И фамилия у него такая… с зимой связана… Как же его… а, Морозов Сережа!

И уставился на сестру с самым невинным видом.

А Лиля зло сверкнула глазами:

– Не смей! Не смей, Котик! Слышишь?

– А чего? – спросил брат простодушно. – Он тебя с Новым годом хоть поздравил?

– Ему теперь не до меня. – Лиля отвернулась к машинке. – Запутался он там в своих любовях. Не хочу его ни слышать, ни видеть, так что… не смей!

– Ох, – обреченно вздохнул Константин, – как же вы мне оба надоели, дураки!

* * *

Кира пыталась заварить чай, но руки так дрожали, что она чуть не выронила заварной чайник. Положила в вазочку варенье, поставила чашки на поднос…

До смерти не хотелось возвращаться в комнату, где она оставила Егора и Евгению Львовну. Под ее взглядами Кире прямо дурно становилось… Почему мать Егора ее так не любит? Или это ей только кажется?

На кухню вошла Катерина, сунулась в холодильник:

– Чего-то хочется, сама не знаю чего… А, вареньица!

Схватила вазочку, зачерпнула ложку:

– Слушай, а что это мать Егора с такой физиономией явилась, как будто мы ее сыночка можем обидеть? Зыркнула так на меня глазами, прямо как баба-яга! Аж страшно!

– Ага! – вздохнула Кира. – Ты знаешь, я ее боюсь. Похоже, она меня терпеть не может!

– Похоже, она всех недолюбливает, – согласилась Катерина. – Только своему сыночку улыбается. А сыночек ее такой же. Я вот, честно говоря, вообще не понимаю: сдался тебе этот Егор!

Катерина говорила во весь голос. Ни ей, ни Кире и в голову не могло прийти осторожничать. А между тем Евгения Львовна вышла из комнаты сына и вошла в столовую. Здесь было слышно каждое слово, и она замерла, жадно вслушиваясь.

– В больнице с ним намучилась, теперь домой взяла! – продолжала Катерина. – Ты уже раз сделала от него аборт. Мало показалось?!

Евгения Львовна схватилась за стенку, чтобы не упасть. Кира и Егор… значит, у них все было? Ну, теперь от нее не отделаться…

– Катька, помолчи, а? – возмущенно сказала Кира. – Ты вообще ничего не знаешь.

– Ну вот… – обиделась Катерина. – А кто тебя в абортарий возил, а?!

– Тише! – наконец-то спохватилась Кира и сама понизила голос: – Если хочешь знать, аборт я сделала не от Егора.

Евгения Львовна снова схватилась за стенку. А Катерина чуть не подавилась вареньем:

– Я дурею… Вот монашка-то, а?!

– Прекрати! – с тоской сказала Кира. – Мне твой абортарий боком вышел. Я теперь, Катя, детей не могу иметь!

Катерина брякнула вазочку на стол, схватила сестру за руки:

– Кира, Кира, ты не переживай, просто врачи… они всем это говорят, что детей не будет, понимаешь?..

От ужаса она молотила, что в голову взбредет, только бы утешить Киру. Ей было страшно: ведь именно она привела сестру тогда к той «прикормленной врачихе»! И что из этого получилось?! Ну и кошмар! Так вот почему Кирка в монастырь подалась… Подашься небось!

– Все будет хорошо, – пролепетала она, но Кира отвернулась, и Катерина, пробормотав пристыженно:

– Ладно, я пойду… – выскочила из кухни и кинулась в свою комнату, даже не заметив стоявшую под прикрытием двери Евгению Львовну.

Кира сердито смахнула слезы: зачем завела об этом разговор?! – взяла приготовленный поднос, повернулась, чтобы выйти из кухни, – и наткнулась на Евгению Львовну, которая смотрела на нее с отвращением и презрением, а еще – со злорадством.

– И когда же это ты, девонька, успела сделать аборт? – спросила она вкрадчиво.

Кира поставила поднос, иначе он выпал бы из рук.

Какой ужас… она все слышала…

– В восемнадцать? – с той же мягкой интонацией продолжала Евгения Львовна. – Да… рано начала!

Голос ее вмиг изменился, наполнился отвращением:

– Вроде бы из порядочной семьи… А где же девичья честь?

Кира затравленно смотрела на нее.

– А как же нравственность?

Евгения Львовна подошла ближе:

– И на этой потаскухе мой сын собирается жениться?!

– Что? – слабым голосом проронила Кира.

– И после всего, что я услышала, я должна ехать и доставать ей кольцо?! – хрипела от возмущения Евгения Львовна. – Да я лучше в петлю полезу!

Она с трудом перевела дыхание и гневно продолжила:

– Да ведь это же из-за тебя мой сын чуть не погиб! Из-за тебя мой сын стал инвалидом! Это же из-за тебя…

– Прошу вас, не надо! – взмолилась Кира.

– Егор знает, что ты бездетна? – холодно спросила Евгения Львовна.

Кира молчала.

Да, знает. Ведь он был рядом с ней, когда за ширмой болтали две медсестры, и одна из них брякнула: «Молодая совсем, а деток уже не будет…» Знает! И Евгения Львовна права: именно из-за этого он уехал в Афган. Из-за Киры! Но ведь все началось с того, что Кира выполняла его задание, а он не смог вовремя прийти на помощь. Они оба виноваты, но теперь они простили друг друга, потому что любят…

Однако как объяснить, как рассказать все это Евгении Львовне?

Да никак. Невозможно!

А между тем та истолковала молчание Киры по-своему:

– Значит, не знает… Бедный мальчик! Он же не понимает сейчас, что потом будет жалеть всю жизнь!.. Мой сын достоин лучшей невесты, ты это поняла? Он скоро выздоровеет… И обязательно встретит хорошую, честную девушку, которая родит ему детей, а мне внуков, у него будет счастливая, полноценная семья!

Кире казалось, что каждым своим словом Евгения Львовна не просто бьет ее, но вонзает отравленные стрелы в сердце. И наконец она не выдержала и крикнула, едва сдерживая слезы:

– Что вы хотите от меня?!

Евгения Львовна с мольбой стиснула руки:

– Откажись от него! Или сделай так, чтобы он отказался от тебя – сам! И не смей – слышишь? – не смей паскудить ему жизнь! Потаскуха!

Евгения Львовна выскочила из кухни, а Кира тяжело упала на стул.

Ноги ее не держали.

* * *

К Сергею Константин нагрянул на старый Новый год. Сергей со стонами хватался за голову и жаловался, что вчера явно перебрал.

Впрочем, кофе гостю сварил, кое-какую закуску на стол поставил.

Константин увидел фотографию сестры на стене, ухмыльнулся украдкой, достал виски и разлил по стаканам. Подмигнув другу, сказал:

– Так, ударник, с Новым годом, со старым счастьем. А что? Зачем тебе новое?

– Действительно! – хохотнул Сергей.

Выпили.

– Кстати, глянь! – Константин вытащил из сумки толстую папку. – Можно вот это издать?

Ну да, как сестра ни артачилась, он все же забрал у нее экземпляр рукописи. Сказал жестко, как в детстве, бывало, говорил: «Решим без соплюх!» Лиля расхохоталась – ну и согласилась рискнуть.

На папке, впрочем, не было написано фамилии автора, и Сергей уставился на гостя с изумлением:

– Константин! Ты начал писать любовные романы?!

– Да это так, на досуге, – кивнул тот. – Ты посмотри, посмотри… Но я, кстати, из жизни черпаю, так что…

– Ладно, хорош заливать-то, – оборвал его Сергей. – Как она?

– Кто? – сделал Константин большие глаза. – А… в смысле Лилька, то есть Карамелька?

Сергей угрюмо кивнул.

– Да все у нее хорошо! – заверил Константин.

Вдруг он услышал, как хлопнула входная дверь, а потом раздался веселый девичий голос:

– Сереж! Я пришла!

– Слышу, привет, Анечка! – отозвался Сергей, не глядя на Константина, который ехидно улыбнулся и с нетерпением уставился на дверь.

Ну, сейчас поглядим, в каких там любовях запутался Сергей Морозов!

– У тебя гость?

– Да. Проходи, познакомься.

Вошла девушка – хорошенькая, как картинка, ладненькая, улыбчивая, миленькая, с чудными глазками и жемчужными зубками… и с родинкой на щечке.

Константин проглотил смешок. Правда, родинка была не на правой щеке, как у его сестры, а на левой, но все равно – смешно! И волосы у девчоночки светленькие, длинные, вьющиеся, какие были некогда у Карамельки…

Эх, Сережа, Сережа, что ж ты так легко себя выдаешь? А интересно, Анечка видела Лильку? Понимает, что она – всего лишь жалкое подобие оригинала, который Сергей Морозов никак не может прибрать к рукам?

И еще что-то было в этой очаровашке знакомое… не только отдаленное сходство с сестрой… такое ощущение, что уже видел Константин эту игру глаз, сияние улыбки, кокетство в каждом движении…

Сергей чмокнул ее в щечку.

Константин протянул руку, запнулся как бы от восхищения:

– Котя… Костя…

– Соберись! – засмеялся Сергей.

– Константин Говоров! – отчеканил он.

– Аня! – протянула она руку, взглянула исподлобья игриво…

«Да откуда же я ее знаю?!» – вновь подумал Константин.

– Ой, вы пьете кофе? – спросила Анечка, оглядев стоящие перед мужчинами чашки. Взяла турку и сообщила: – Пойду себе тоже сварю. Я быстро!

Она говорила с Сергеем, однако смотрела при этом на Константина, и он наконец-то вспомнил, где видел ее раньше.

В смысле не ее, не эту Анечку, а другую такую же. Не блондинку, а брюнетку. Не москвичку, а целинную девчонку. Без родинки и черноглазую. Все прочее – один в один!

Динара… Это же Динара номер два! Неужели Серега не видит?! Вот болван. До седых волос дожил, а все ведется на расчетливый блеск хорошеньких глазенок. Ну, надо его в этот блеск носом ткнуть, да покрепче.

Константин посмотрел вслед Анечке с преувеличенным интересом. Хотя ножки и в самом деле такого интереса заслуживали…

Сергей перехватил его взгляд и нахмурился:

– Даже не думай! Или хочешь устроить показательные выступления, как с Динарой? Хотя ты уже не в той форме…

А забавно, что он тоже о той звезде гарема подумал! Не так, значит, прост, как решил было Константин.

– Знаешь, она в меня влюблена, по-моему, – гордо сказал Сергей. – Даже подумываю сделать ей предложение!

Вау, как любят говорить американцы, и еще какое вау!.. Прост Сереженька все-таки, прост, как в первый день творенья. Неужели не научила его жизнь кое-какой элементарщине? Например, если в мужика за пятьдесят, преуспевающего журналиста и издателя, имеющего квартиру в центре Москвы, вдруг влюбляется молоденькая блондиночка, – вряд ли тут имеет место быть неземная страсть: один голимый расчет с ее стороны. Так какого лешего ты дуришь, мужик за пятьдесят? Есть же у тебя любовь всей жизни – ну и катись к ней, будь счастлив, ведь только она тебе нужна, а прочие – жалкие подобия?!

Придется спасать старинного друга, делать нечего! Добром, так сказать, за добро. Ведь именно Сергей помог Константину раздобыть визу и вернуться в Союз… А Константин поможет ему вернуться к Лильке.

К Карамельке.

Вот уморища!

– Значит, так, старичок, – сказал Константин торжественно. – Через два часа она даже имени твоего не вспомнит. Вот так!

Сергей подсунул к его носу загорелый кулак:

– Чем пахнет? Смотри мне!

Константин развел руками.

– Слушай, не терпится глянуть, что Лилька написала! – Сергей вскочил с дивана, схватив рукопись. – Я быстро.

И ушел в кабинет.

Константин чуть не расхохотался во весь голос и подмигнул фотографии Лили:

– Давай-давай!

Быстро глянуть у Сергея не получилось. Жадно листал страницы, выискивая в любовной истории героев сходство с незабываемой любовной историей, которая разворачивалась между ним и Лилей. Улыбался, когда находил. Хмурился, когда героиня вдруг оказывалась в объятиях кого-то другого, совсем не похожего на Сергея Морозова…

Издалека донеслась музыка. Наверное, Константин включил. Наверное, они там с Анечкой танцуют…

Эта мысль пронеслась по касательной, едва скользнув по краешку сознания, – и оставила Сергея в покое. Он читал о своей вечной и бесконечной любви…

Кроме виски, у Константина была еще бутылка отличного вина. Анечке оно настолько понравилось, что кофе был забыт.

Серега не на шутку зачитался… впрочем, Константин в этом не сомневался. Он рассказывал о том, как попал в Америку, как там живет, поведал, что авиакомпания «Alaska Flying» принадлежит ему.

На самом деле принадлежала лишь наполовину, но это уже детали.

Анечка слушала с откровенным восторгом. Ее игривые глазки так и сверкали. «В угол, на нос, на предмет!» – вспомнил Константин знаменитую оперетку, однако расхохотаться себе не позволил. На его лице играла загадочная улыбка, а глаза откровенно раздевали Анечку.

Итак, эта маленькая дурочка уже занесла Константина Говорова в свою коллекцию глупеньких пожилых мотыльков? Отлично!

Звучала старая-престарая песня – «Королева красоты». Правда, в новом исполнении каких-то эпигонов, которых нынче на эстраде, как заметил Константин, развелось что собак нерезаных. По темпу лучше бы подошел медляк, конечно, зато текст – какой надо!

– Эх, Анечка, даже не знаю, что вам еще рассказать! – бормотал Константин, раскачиваясь в танце. – Вот так и живу – один!.. – Значительный взгляд на Анечку. – …в огромном, но очень холодном трехэтажном загородном доме на берегу залива. Каждый вечер – один! – Значительный взгляд номер два. – …наблюдаю, как садится солнце, зайдя за горизонт. А жизнь проходит!

«И даже сам я не заметил, как ты вошла в мои мечты!» – очень кстати спел безголосый подражатель Магомаева.

Анечка прерывисто вздохнула.

– Не знаю, зачем я вам это рассказываю, – пожал плечами Константин, – но… я неспроста приехал в Советский Союз.

Она подняла бровки.

– Да… Найти жену. Моя, так сказать, конечная цель! – Константин вздохнул с подобающим процентом тоски: – Ох, Анечка, вас бы я не раздумывая увез с собой, но… Нельзя! Нельзя, нельзя, нельзя! Мужская дружба!

Анечка хлопала глазами. Но было видно, что ее мыслемешалка работает вовсю.

Вдруг Костя отстранил ее от себя и серьезным голосом спросил:

– Аня, а может, у вас есть незамужняя сестра-близнец?

Она помотала головой, а глаза… Ох, глазки!

Глупенькие.

– А возможно, такая же красивая подруга?.. – настаивал Константин.

– Не-а!

– Жаль… очень жаль…

Константин и Анечка покачались в танце еще минутку.

«Неужели я ошибся? – озадачился Константин. – Что ж она молчит-то?»

Нет, он не ошибся.

– Константин, – нерешительно проговорила Анечка, – а вы это серьезно?

– О чем?

– О доме, авиакомпании…

– Конечно! Как на исповеди! А вы что, мне не верите? Напрасно! – Он показал визитку, достав ее из бумажника, набитого тем, что понимающий народ называл зеленью. Здесь, в бывшем Советском Союзе, теперь были в ходу две валюты: «зелень» и «деревянные».

Взгляд Анечки, брошенный в сторону бумажника, можно было назвать каким угодно, только не равнодушным.

Константин сел в кресло, взял свой виски.

Анечка прошла перед ним танцующей походкой.

Ножки, конечно, глаз не отвести! И все прочее – что надо! Беда, мозгов Бог не дал, но что ж, бывает…

– Женюсь только один раз, – с подкупающей искренностью сообщил Константин. – Поэтому решил, что свадьба будет только в Париже и платье невесты – исключительно «от кутюр»! – плеснул он масла в огонь. – Представляю, как бы вы в нем смотрелись!

Подал Анечке руку, притянул к себе на колени, с неподдельным восторгом провел по точеным коленям…

Поднял голову – а вот и вырез блузки рядом, и губы уже приоткрыты, куда хочешь, туда и утыкайся!

– Нет! – Константин вскочил, ловко усадив Анечку в свое кресло. – Нет! Мужская дружба дороже!

У бедной Анечки был такой несчастный вид, что Константин понял: дело сделано!

– Хотя подожди, а почему нельзя?! – воскликнул вдруг.

Ох, как она просияла, бедняжка!

– Анечка! – Константин рухнул перед ней на колени. – Ведь один раз живем! Черт с ними, с этими подругами! С этими сестрами! – Анечка радостно кивнула. – А Серега… ну, получу еще раз по морде. А там… Ну, старая дружба, она же не ржавеет!

Анечка снова кивнула, даже не спросив, что такое – еще раз по морде.

Ну и хорошо, что не спросила!

– Знаете, – прошептала она, восторженно глядя в его глаза, – мне бы очень хотелось в Америку! Костя… Я вам правда нравлюсь?

– Анечка!.. – Врать прямо вот так, в лоб, не сильно хотелось, поэтому Константин нашел для своих губ и языка другое занятие – поцелуи.

Самое время было сейчас появиться хозяину дома и этой женщины, но он, похоже, зачитался…

Молодец Лилька. Значит, и впрямь хорошо пишет, если издатель так зачитался, что у него хоть мебель выноси, хоть любовницу уводи!

Внезапно Анечка отстранилась и выдохнула пылко:

– А давай все бросим? Убежим прямо сейчас? Не люблю прощальных сцен.

И воровски хихикнула.

– Быстро одевайся! – скомандовал Константин.

Анечка умчалась в прихожую. Проводив ее прощальным вздохом, Константин открыл дверь в кабинет.

Сергей сидел, уткнувшись в рукопись, блаженно улыбаясь.

Взглянул на Константина, такое ощущение, не сразу поняв, кто это, воскликнул восхищенно:

– Слушай, молодец Карамелька! Невозможно оторваться, представляешь? Я даже забыл, что у меня гости.

– Анечка! – крикнул Константин. – Зайдите на минутку.

Она вбежала – уже в шубке, схватила Костю под руку, потупила глазки…

Сергей снял очки, уставился на них недоумевающе:

– А что, собственно, происходит?

– Ну, если тезисно, – улыбнулся Константин, – то Анечка тебя бросает.

Сергей побледнел.

– Она со мной в Америку собралась, – объяснил Константин, – ну а там скорей всего бросит и меня. Да, Анечка?

Она машинально кивнула. Блудливо-смущенная улыбочка все еще порхала на губах.

– Найдет себе побогаче, – продолжал Константин. – Правда, Анечка?

Она поморгала, похоже, начиная вникать в смысл его слов, и удивленно спросила:

– Что?..

Посмотрела на Константина, затем на Сергея, затем снова на Константина… Ага, вот и прозрение наступило!

– Ну ты и сволочь! – взвизгнула она.

– А я и не отрицаю, – пожал плечами Константин.

– Прости, Сережа, – пробормотала девушка и бросилась вон.

– Аня! – вскочил Морозов.

В прихожей хлопнула дверь.

– Прощай, звезда гарема-2, – пробормотал Константин. – Как видишь, Серега, на все про все ушло даже меньше двух часов!

И в ту же минуту получил то, что получил некогда за звезду гарема-1.

Бил Серега по-прежнему крепко.

– Ничего не изменилось! – потер челюсть Константин. – Я тебя спасаю, а за это – по морде. Как-то неинтеллигентно. Кстати, второй раз.

Сергей жег его глазами, но, чувствовалось, не мог подобрать подходящие к ситуации эпитеты. Ну да, бывает, что и у мастеров слова словарный запас истощается!

Константин, впрочем, не собирался давать ему время на раздумья:

– Запомни, старичок. Для тебя существует только одна женщина, – он ткнул пальцем в Лилину фотографию, – вот эта! Неужели ты этого до сих пор не понял?!

Хлопнул Сергея по плечу, взял куртку – и ушел, оставив его глазеть на фото «единственной женщины» и смиряться с неизбежным.

Ну а у него было еще множество дел в Москве…

* * *

Еще с вокзала Константин позвонил в Дом с лилиями – предупредить, что возвращается. Трубку взяла Таисия Александровна. Голос ее дрожал от тревоги. Она сказала, что Кира куда-то уехала вместе с Катей и ее до сих пор нет, а почти ночь на дворе, ее парень места себе не находит от беспокойства. Может, Константин заедет в бар Катерины, проверит, не там ли Кира? И если там, пусть привезет ее домой!

Константин пожал плечами и обещал все исполнить. Жизнь его там, на Аляске, была далека от забот о ком бы то ни было, кроме себя, любимого (ну, не считая, конечно, забот о процветании авиакомпании, но это не в счет!), а теперь хлопот несколько прибавилось. Слов нет, Константину в самом деле нравилось устраивать житейскую и литературную судьбу сестры и вразумлять «целинника» Морозова, заботиться об отце и Таисии Александровне, болтать с Аришкой и следить за тем, чтобы ее английский «не расслаблялся». Однако Киры он, честно говоря, немного побаивался, а в отношения ее с этим практически безногим парнем старался не вмешиваться. Кира – просто боярыня Морозова какая-то со своими этими монастырскими фокусами, даже Лилька старается держаться от нее подальше и ни в чем ей не перечить. Впрочем, сестра сейчас с головой утонула в работе, ей ни до чего… Вот разве что до Сереги!

Что касается Катерины, этой дочери Родиона… Константин своего бывшего зятя на дух не переносил, хотя, по слухам, человеком он был неплохим, вон Аришка, к примеру, его обожала, а вот Катерина, как это ни странно, Константину нравилась. Нравилось, что она не сидела на шее у папеньки. Держалась Катерина до изумления вульгарно, однако это не раздражало Константина, а смешило: и вульгарность, и бравада, и наглость, и дерзость казались ему просто актерством. Он ведь и сам был таким – актером, шутом, хохмачом, как говорила Лиля. Девчонка просто не научена, как себя надо вести в жизни, наставника у нее не было, только и всего. Мать Катерины, судя по всему, что о ней известно, деревенщина в худшем значении этого слова, отец совершенно спятил от любви к Лильке и от того, что она его отвергла… А Лильке и до родных детей дела нет, когда голова у нее перегружена творческими замыслами и несбывшейся любовью, к примеру, она вряд ли даже замечает, что у Киры и Егора бурный роман, небось считает, что дочь просто пригласила его в гости из чистого альтруизма. Да, Лиля ничего вокруг себя не видит, где уж тут заботиться о падчерице?! Вот и выросла Катерина – как трава на обочине, вот и не понимает, за что схватиться, как удержаться на плаву в нынешней непростой жизни. Ищет каких-то спонсоров, то видеосалон, рассказывали, открыла, то диско-бар…

Ну, посмотрим, что там за диско-бар.

Не успел он войти, как Катерина с восклицанием: «Какие люди!» – кинулась ему навстречу – внимательная хозяйка, ничего не скажешь! – усадила в уютном уголке на кожаный диванчик, предложила выпить за счет «хозяйки заведения», но Константин взял только сок и принялся осматриваться.

В общем-то, оказалось все почти как в лучших домах! Цветомузыка, если то, что звучало и мигало, можно называть музыкой, столики-диванчики, бритоголовые «качки», а при них весьма условно одетые девицы. Катерина в своем черненьком «маленьком» платьице, усыпанном блестками, смотрелась почти монахиней!

А вот и наша «монахиня»… Константин с трудом узнал племянницу в длинноволосой накрашенной девице, стоящей у стойки бара.

С ума сойти, что это она на себя напялила?.. В таком платье только ловить «клиента»: кто первый возьмет тебе выпивку, с тем и пойдет! Что за потаскуху она из себя строит?!

…А в голове у Киры и в самом деле звучало неумолчно: «Потаскуха… потаскуха…»

Самое страшное, думала Кира смятенно, что Евгения Львовна права. Нет, не в том, что оскорбила ее гнусным словом, а в том, что Егор достоин лучшего! Семьи… детей… А Кира сама убила своего ребенка – и теперь, только теперь наказание за этот грех настигло ее.

И нести этот крест будет она сама. Одна.

И никто не узнает, как проклинала себя Кира за то, что сделала. Ну да, это был плод насилия, но именно она выносила бы его, вырастила, сделала бы человеком – другим человеком, не таким, как Эндрю! Это маленькое существо принадлежало бы только ей и любило, любило бы просто потому, что она – его мать, что в ее руках тепло, уютно, безопасно и надежно. Да просто любило бы…

А теперь… никогда больше ничего не будет. Детей больше не будет! Она не достойна ничьей любви. Любви Егора – тоже.

Она помогла Егору вернуться к жизни, а теперь должна уйти. Дать ему свободу. Но куда уйти? В монастыре второй раз не спрячешься. Да и Егор не допустит этого, будет требовать вернуться. Значит, надо сделать так, чтобы ему не захотелось ее возвращения! Надо показать себя такой, какой назвала ее Евгения Львовна!

Именно поэтому Кира сейчас и стояла у бара, одетая так, как никогда в жизни не оделась бы, полностью доверившаяся Катиному вкусу, презирающая себя за этот ворох нелепых кудрей, за накрашенные глаза, за слишком короткое, в обтяжку, платье, за серьги до плеч и тяжелые браслеты, за неудобные, чрезмерно высокие каблуки усыпанных стразами туфель, за коньяк, который она пила из большого граненого хрустального стакана с откровенным отвращением, но пила, радостно чувствуя, как туманится голова и утихает боль.

Подошла Катерина, явно обеспокоенная тем, как быстро напивается сестра, велела бармену больше ей не наливать. В общем-то, Кире больше не хотелось пить, а что еще тут делать? Надо же как-то провести время, чтобы вернуться домой попозже, чтобы Егор…

У нее перехватило дыхание.

И вдруг она услышала незнакомый мужской голос:

– А у вас есть разрешение?

– Какое? – неприветливо буркнула Кира.

– Иметь такие красивые глаза.

В любой другой момент Кира только плечами пожала бы в ответ на такую пошлятину – и ушла бы своей дорогой. Однако сегодня она заметила, как жадно смотрит на нее этот высокий, модно, а главное – дорого, вызывающе дорого одетый мужчина. Правда, волосы его изрядно поредели, но, строго говоря, его еще вполне можно было назвать и молодым, и привлекательным. А главное, в нем была непоколебимая уверенность в себе, в том, что каждое его слово – подарок для девушки, с которой он соизволил заговорить.

Да и ладно, какая ей, по сути, разница, кого кадрить?

Поэтому она плечами пожала, но никуда не ушла.

Это приободрило незнакомца.

– Девушка скучает, налей нам шампанского, – приказал он бармену, и тот не посмел возразить, несмотря на запрет хозяйки.

Значит, поняла Кира, это настолько важный гость, что бармен уверен: недовольство этого господина может иметь для бара самые неприятные последствия.

Кто же он такой? Может быть, какая-то… как это… «крыша»? Покровитель Катерины? Рэкетир? Она ему платит, а он ее защищает от неприятностей? Вроде тех парней, которые когда-то напали на маму? Но она, рассказывая о них, описывала каких-то бандюганов, а этот мужчина выглядит более чем прилично, в нем даже некая интеллигентность просматривается… Похож на какого-нибудь аспиранта и даже преподавателя института, правда, выглядит куда богаче, чем эта обнищавшая братия…

Ух ты, как смотрит!.. В романах это называется – жадно пожирать глазами.

А из-за столика, за которым он раньше сидел, выглядывают с оскорбленным видом какие-то жгучие красотки. Он что, покинул их ради Киры?

Значит, ему нравятся потаскухи?

Вот и прекрасно!

– Феликс, – сказал незнакомец, продолжая таращиться на Киру с жадным видом.

– Кира, – небрежно ответила она.

– Очень приятно, – сказал он, и видно было, что это в самом деле так. – Мы с вами сегодня потанцуем?

– Потанцуем!

И они вышли в круг, слаженно задвигались под разухабистую песенку «Американ бой»…

…Весь вечер у Катерины было довольно гнусное настроение: прежде всего из-за того, что ей сказала Кира. А ее внезапный «рывок» в бар выглядел ужасно странным. Прямо как с цепи сорвалась! Ну ладно, пусть девчонка развлекается. Ничего подходящего надеть у нее не было, макияжа, понятно, тоже. Катерина причесала ее, дала свою косметичку (ну и личико нарисовала себе наша скромница, это надо видеть!), дала кое-какие свои тряпки и бижутерию. А туфли купили первые попавшиеся – уже по пути в бар… Причем, уезжая, Кира почему-то ничего не сказала Егору. И была постоянно на грани истерики и норовила напиться…

Словом, заразила она Катерину этим своим мерзким настроением – однако все как рукой сняло, стоило в дверях бара появиться Константину.

Катерина сама не ожидала, что это на нее так подействует. На Лилькиного брата трудно не заглядеться, вот красавец! И шрам его ничуть не портит, только шарм придает. Шрам придает шарм, хорошо сказано! Опять же – американец… Но он на Катерину обращал дома не больше внимания, чем на бабулю Таисию Александровну (хотя нет, бабуле все же больше улыбок и приветливых взглядов перепадало!), а тут вдруг явился! Почему?..

Катерина только намечтала себе нечто невероятное, как вдруг смекнула, что Константин скорее всего приехал за Кирой. Наверное, старичье нажаловалось, что монашка вдруг вдарилась в разгул, вот он и нагрянул.

Ну и ладно, за Кирой так за Кирой! Все равно пришел – и пусть увидит, что Катерина не какая-нибудь там хабалка, как ему сестрица, конечно, насказала, а вполне деловая и даже преуспевающая бизнесвумен! И, может быть, заметит, что она вдобавок красотка!

И Катерина тоже ринулась танцевать в общей толчее, а потом подскочила к Константину и пропела: «Американ бой, уеду с тобой, уеду с тобой, Москва, прощай!»

Константину стало смешно. Да что ж эта тема жажды заграничной жизни у русских красоток преследует его второй день?!

Ладно, пойти, что ли, поразмять стариковские кости, потанцевать с этой забавной девчонкой?

Он только начал подниматься с дивана, как вдруг какой-то парень разухабистого вида радостно воскликнул:

– Катерина! А ты все хорошеешь!

Стас! Проклятущий Стас, которого она когда-то навела на Лильку… И этим чуть не погубила ее! Давно его не было видно, в городе ходили слухи, что кто-то прикончил его подельников, а его самого ранил, причем довольно тяжело. Катерина успела забыть о нем, и вот – появился!

Катерина сразу поблекла, словно ей не комплимент сделали, а оскорбили самым грязным словом. Перестала танцевать, замерла настороженно, спросила тихо, молясь, чтобы не услышал Константин:

– Оклемался? Чего тебе надо?

– Тебя и твои деньги, лапа, – так же тихо ответил Стас. – А не то твоя мачеха узнает, что ты ее слила два года назад.

Катерина мгновенно потеряла голову:

– Зря тебя тогда не добили!

Взбешенный Стас схватил ее за руки.

– Пусти! – взвизгнула она от боли.

Константин вскочил, оттащил его прочь:

– Ты что делаешь? Руки убери!

– Что? – взревел Стас и сильно ударил его в челюсть.

Такой прыти от какого-то «качка» Константин не ожидал… Во рту стало солоно от крови.

– Что, еще хочешь? – снова кинулся на него Стас, однако его ждала подножка, рывок, бросок… И он распростерся на полу.

– Тихо, не дергайся, – почти спокойно посоветовал Константин, заламывая ему руку.

Из толпы танцующих выскочил Феликс, оттащил Константина:

– Мне его оставь.

– Феликс Сергеевич, я… – забормотал Стас, поднимаясь.

– Что за хрень, Стас? – яростно выдохнул Феликс. – Сопли подбери! И прикажи, чтобы мою машину подали!

Стас исчез, как не было его.

– Извини… – небрежно повернулся Феликс к Катерине, но увидел рядом Константина и добавил: –…те.

Кира таращилась на происходящее испуганно. Феликс обнял ее и снова повел танцевать.

– Ты в порядке? – спросил Константин.

Катерина нервно кивнула:

– Вот отморозок, да? Такие часто приходят…

Она страшно боялась, что Константин все же услышал слова Стаса. Смотрит как-то странно…

– Я выпить принесу! – Она кинулась к бару, крича притихшим гостям: – Все танцуем, танцуем, танцуем!

Константин сочувственно посмотрел ей вслед. Храбрая птичка оказалась… Если такие и в самом деле часто приходят, тяжко же ей бывает…

Он снова сел. Если раньше он намеревался только Киру забрать, то теперь решил подождать и Катерину. А вдруг этот Стас решит вернуться? Да и этот Феликс, похоже, решил не оставлять Киру своим вниманием.

Ладно, пусть девчонки повеселятся, а добрый дядя Костя подождет.

Феликс и в самом деле от Киры не отходил, начисто забыв свою компанию. Собирался и домой ее отвезти, однако Константин воспротивился. Узнав, что это родственник Киры, Феликс не стал спорить, только попросил разрешения повести ее завтра в кино и ресторан.

Константин и рта не успел открыть, как Кира воскликнула «да» с какой-то отчаянной решимостью.

А как же ее безногий кавалер, удивился было Константин, а потом подумал, что это их дело, в которое он вмешиваться не будет. Учитель у него был хороший – дорогой папа. Вечно пытался все контролировать и устраивать судьбы своих детей, как сам считал нужным, вот и доконтролировался, вот и доустраивался! Константин очень любил отца и все ему простил. Но лезть в проблемы «молодого поколения» не собирался. Хватит ему забот о сестре и ее несчастном придурковатом «целиннике»!

Когда подъехали к дому, оказалось, что окна гостиной освещены. Наверное, кто-то не спит и ждет…

Кира поспешно пошла к крыльцу.

Она чувствовала, кто это не спит! Кто ждет ее, готовый устроить сцену.

Ну и ладно. Она была готова к этой сцене и даже ждала ее.

И все же ноги задрожали, когда она увидела Егора в его инвалидной коляске.

– Кира! Где ты была? – с тревогой и волнением в голосе спросил Егор.

Кира сняла шубку, сунула ее на вешалку.

– Гуляла, а что? – ответила с вызовом. – А что? Не имею права?

– Ты что, пила, что ли?! – изумился Егор.

– Ну, пила, – буркнула Кира, обходя его коляску. – И не только!

– Кира, я тебя чем-то обидел?! – встревоженно спросил он.

– Егор, я спать хочу! – бросила Кира через плечо – и пошла вверх по лестнице.

Егор ошеломленно смотрел вслед.

Наверху хлопнула дверь…

И вдруг до него дошло.

Конечно, обидел! И она нарочно сегодня укатила развлекаться, чтобы дать ему это понять. Сколько может девушка слушать разговоры о любви?! Для Киры это только слова. Она столько сил приложила, чтобы помочь ему выздороветь! И благодаря ее любви он становится все крепче, он даже может стоять! Он вот-вот пойдет! И теперь он живет в ее доме…

А на правах кого? Приятеля? Еще странно, что Михаил Иванович до сих пор не спросил его впрямую: «А какие у тебя, друг дорогой, отношения с моей внучкой?» Нет, ну в самом деле… целоваться целуются, а о будущем ведь и речи нет!

Черт, как жаль, что мама отказалась привезти ему кольцо для Киры! Если бы Егор сейчас все ей сказал… И подарил бы кольцо… Она бы поняла, что обижаться не на что! Что они теперь вместе навсегда!

Значит, надо срочно раздобыть кольцо. Но кого попросить? Может быть, Таисия Александровна поможет?..

Катерина еле держалась на ногах (всю дорогу в машине она то и дело прикладывалась к коньячной бутылке, на что Константин поглядывал хмуро, однако, верный своему принципу, не вмешивался), так что ее пришлось вести под руку. Вдобавок, еле осилив пять шагов от такси до калитки, она привалилась к воротному столбу и задумчиво сказала:

– Ты знаешь, меня никто никогда не защищал…

Константин усмехнулся.

– Да-да! Вот так пашу всю жизнь, грызу асфальт, пробиваюсь… Я вот таких, как ты, никогда не встречала. Таких сильных, красивых, таких высоких…

«Крепко девчонку развезло!»

– Ну поцелуй меня, а? – вдруг жалобно попросила Катерина.

«Ну а как же без этого?» – подумал Константин и покачал головой:

– Не могу, у меня же губа разбита. Больно будет.

– Ну давай тогда я тебя поцелую, – не унималась Катерина. – И не будет больше больно.

И уже потянулась было к нему, однако Константин со вздохом сказал:

– Кать, ты пойми… Между нами никогда ничего не может быть.

– Я, наверное, чего-то не понимаю! – разочарованно протянула Катерина. – Ну ты же не женат!

– Увы, нет! – хмыкнул Константин. – Но дело не в этом. Просто ты мне в дочери годишься.

– Ну вот при чем, при чем здесь возраст! – возмутилась Катерина. – Ты знаешь, любви хочется! Вот такой… настоящей, чтобы на всю жизнь!

Константин пожал плечами. Ему тоже хотелось такой любви, да она что-то не встречалась. Ну никак не находилось женщины, с которой хотелось бы… на всю жизнь… Катерина тоже не подходила под эту категорию. Маленькая забавная зверушка, которая пытается прогрызть себе путь сквозь асфальт жизни. Хорошенькая. Ну и что? К тому же она ведь ничуть не влюблена в него. Константин для нее – всего лишь «американ бой». В точности как для Анечки. Просто «американ бой», средство свалить из «совка». Проездной билет, не более того!

Почему-то это вдруг огорчило Константина. Да ладно, вот еще, из-за какой-то пьяной девчонки огорчаться!

– Знаешь, – сказал он весело, – а вот если тезисно, то такой любви нет! – Чмокнул Катерину в щеку и добавил: – Вот так! А теперь, моя пьянчужка маленькая, допивай свой коньячок – и все, и в люлю! Маленьким девочкам пора спать!

Подхватил ее на руки и понес в дом.

И, к глубокому Катиному разочарованию, оставил у дверей ее комнаты – одну.

* * *

Лиле страшно хотелось спросить Константина, как прошла его встреча с Сергеем, отдал ли рукопись, а главное – как там насчет его любовей, однако она скорей язык бы себе откусила, чем спросила бы.

До крайностей, впрочем, доходить не пришлось: брат сам зашел к ней в комнату и отрапортовал, что рукопись передал, издатель читал – не мог оторваться (Лиля этому не слишком поверила), а живет один-одинешенек (этому Лиля вообще не поверила, хотя поверить очень хотелось!).

– Что характерно, в ванной только одна зубная щетка! – добавил Константин, а потом вдруг махнул рукой: – Лиля, ну очень тебя прошу, ну бог с ним, с этим Морозовым! У вас же с ним все?

Лиля пожала плечами. Она и сама толком не знала. Наверное… к сожалению…

– Ну, будем считать, что все кончено, – отмахнулся Константин. – Переходим к следующему вопросу. Принимай запоздалый новогодний подарок!

И брат передал Лиле конверт с какими-то бумагами.

– А что это? – спросила она с любопытством.

– Это Ялта, – сообщил Константин невинно. – Отель «Ореанда». Номер люкс. Там же билет.

Лиля с изумлением взглянула на брата – но тотчас замотала головой:

– Нет-нет-нет-нет, Котик, я не поеду.

– Да-да-да-да, – непререкаемым тоном возразил Константин. – Ты поедешь, Лилька, и еще как поедешь! Ты устала. Тебе надо отдохнуть. Если между нами, ты выглядишь… неважно.

– Ну, спасибо, – обиделась Лиля. – Обрадовал!

– Ну, как есть, – развел руками брат.

– Ну, не знаю, – протянула Лиля. – Но что я там одна буду делать?

– Да что хочешь ты там будешь делать!

– Слушай, а может быть, Аришку взять? – задумчиво спросила Лиля.

– Не-ет, – замотал Константин головой. – Ты должна отдохнуть от всех Говоровых. Так что, если тезисно, сама-сама-сама!

Лиля задумчиво открыла конверт…

Спустя приблизительно час у Константина состоялся очень похожий разговор с Сергеем Морозовым.

– Зачем ты прислал мне билет в Ялту? – недоумевал Сергей.

– В общем, хочу загладить вину за Анечку, – с подкупающим чистосердечием признался Константин. – В общем, есть предложение: давай махнем на недельку в Крым! Я угощаю. Жить будем в «Ореанде». Сугубо мужская компания… Теннис, рестораны, бассейн, море, шашлыки… Все, что душеньке угодно!

– Не слабо, не слабо… – пробормотал Сергей. – Но, Котька, у меня работы вал!

– Не, Серега, отказы не принимаются! – решительно воскликнул Константин. – Значит, так, встречаемся там, в ресторане, жду тебя у входа с газетой «Правда» в руках и красной гвоздичкой в петлице!

– Ладно, договорились, – засмеялся Сергей и положил трубку.

* * *

Все было готово. Тортик на столе, два бокала, свечи. Бутылка вина. А главное – кольцо невероятной красоты, которое привезла Таисия Александровна! Она же помогла накрыть на стол.

Егор зажег свечи.

Все было готово. Кроме Киры… Что-то она второй день подряд задерживается. Конечно, у нее вечерние занятия в институте, но слишком долго ее нет!

Ну ничего. Он дождется. И когда Кира увидит кольцо…

Егор подъехал к окну и терпеливо уставился в темноту.

Кира ничуть не удивилась, увидев на крыльце Феликса. Они, правда, договорились встретиться у кинотеатра, но она почему-то так и знала, что он тут появится. Хотя для порядка все же удивилась, принимая роскошный букет алых роз:

– Как ты меня нашел?

– Да разве сложно выяснить, где учится Кира Камышева, внучка самого товарища Говорова? – улыбнулся Феликс. – Будущая аспирантка иняза… кафедру и тему будущей диссертации сказать?

Кира опустила лицо в цветы. Значит, внучка самого товарища Говорова… Ну да, она так и знала, что без этого не обойтись. Сколько парней ни пытались ухаживать за ней, всех, такое впечатление, в первую очередь интересовал ее дед и его возможности. Эндрю Джеймса, к примеру, они тоже интересовали. Да неужели нет мужчины, которому бы нужна была сама Кира, только Кира?!

Есть такой мужчина, словно бы шепнул ей кто-то. Ждет тебя дома…

А кто знает, возразил другой голос, может быть, и ты ему нужна просто как нянька? Тем более нянька из семьи Говоровых?

Кира вспомнила, какими глазами вчера смотрел на нее Егор, и ей стало стыдно. А что толку? Может быть, она и нужна Егору. Но он – не для нее!

А кто тогда для нее? Может быть, вот этот – Феликс? Неужели вчера он реально так запал на нее, не зная, кто она такая?

Может быть, да. Может быть, нет. Не все ли равно? Ее-то этот прикинутый господинчик всяко не интересует.

Нет, интересует. Как средство отвлечься. Забыть Егора. И заставить Егора забыть себя!

Как ни печально, она угадала… Феликс оказался рядом не просто так.

В этой красивой, загадочной, одинокой и печальной девушке, которая с отвращением напивалась за стойкой бара Катьки Камышевой (это был пока единственный бар в городе, в который вкладывал деньги Феликс, однако он намеревался расширить сеть этих денежных местечек), Феликс пусть не сразу, но узнал внучку всесильного Михаила Ивановича Говорова. Да, до сих пор еще всесильного, ибо наработанные им за жизнь связи – это были очень серьезные связи! – никуда не делись. Она была удивительно красивой, эта Кира… и удивительно печальной. Кое-что Феликс о ней слышал и немало потешался в свое время, что девчонка из такой семьи вдруг подалась в монастырь. Небось тоже от несчастной любви, будто какая-нибудь графская дочь в старинной книжке! Но теперь вот из монастыря вышла, хотя по-прежнему выглядит несчастной. Значит, личная жизнь так и не наладилась.

Тем лучше, подумал Феликс. Тем лучше! Надо эту Киру как можно скорей прибрать к рукам, а через нее и Михаила Ивановича Говорова – вместе со всеми его связями и возможностями.

И это очень хорошо, что она такая красивая. Тем легче будет изображать романтическую влюбленность. А одна только романтика может ее привлечь. Эта девочка родилась, можно сказать, в золотой колыбельке… Ей Дом с лилиями принадлежит, это вам не кот начихал!

Главное, с романтикой не переборщить. Девочка должна почувствовать себя женщиной – желанной женщиной!

А Егор ждал. Занятия давно кончились, почему ее нет?!

Когда Кира вошла, он спал в своем кресле у окна.

Она сразу увидела маленькую коробочку на столе. В таких коробочках в магазинах продают кольца.

Не сдержав любопытства, открыла ее. Тонкий золотой ободок. Обручальное кольцо?!

Кира так и упала на стул. Все, о чем она могла мечтать!.. Все, о чем ей нельзя мечтать!

Горло пересохло. Она налила себе вина. Рука так тряслась, что горлышко громко стукнуло о край бокала.

И Егор проснулся.

Поднял голову:

– Приехала?..

– Опять будешь читать нотации? – вскочила Кира. – Хватит! Хватит меня ждать и контролировать! И кольцо мне твое не надо!

Она швырнула на стол коробочку и отхлебнула из бокала.

Егор только усмехнулся:

– Я не собирался делать ни того, ни другого, ни третьего. Я волновался за тебя.

Потянулся к ней, но Кира отшатнулась:

– Не трогай меня! – и ринулась к лестнице.

– Кира! – беспомощно воскликнул Егор. – Что происходит? Где ты была?! С кем?!

Кира обернулась и, хохотнув, посмотрела на него с верхней ступеньки:

– Его зовут Феликс. Мы с ним танцевали весь вечер… ламбаду! – Она сделала движение бедрами, которое показалось Егору омерзительным! – Феликс… очень умелый партнер!

И расхохоталась.

– Если ты хочешь вывести меня из себя, – сквозь зубы проговорил Егор, – то это тебе удалось! Прекрати! Ты не такая!

– Откуда ты знаешь, какая я? – с ненавистью спросила Кира. – Я – потаскуха! Феликс любит таких! Захочу – уйду к нему. А ты найди себе – чистую и честную. И пусть она родит тебе детей!

«Что такое она городит?» – изумился Егор.

– А мне надоест Феликс – будет Стас! – выкрикнула Кира. – Не он – так другой! Третий! Пятый! Шестой!

– Хватит! – не выдержал Егор. – Поговорим завтра. Когда протрезвеешь!

– И вообще, мне все это надоело! – заорала Кира во весь голос – и кинулась к себе в комнату, так что, когда из своих дверей выглянули, разбуженные шумом, Говоров, Таисия Александровна и Аришка, в доме царила полная тишина.

* * *

С раннего утра Егор ждал, когда спустится Кира, но она все не шла. То ли отсыпается, то ли боится предстоящего разговора… Честно говоря, Егор и сам его боялся, потому что вдруг задумался: а может быть, Кира так странно повела себя именно потому, что не хочет, чтобы он делал ей предложение? Именно поэтому несла вчера всю эту оскорбительную чушь? По сути, он калека и, даже если сможет ходить, бегом бегать вряд ли станет. А что, если Кира вообще не верит в его выздоровление, в его возвращение к нормальной жизни? Что, если она вдруг подумала: «А зачем мне жизнь с этим безработным калекой? Найду себе другого – здорового, сильного, богатого…»

За окном послышался шум машины. Егор подкатил к окну, отдернул занавеску. Обычно все автомобили, приезжающие в Дом с лилиями, останавливались у ворот, а это кто такой решительный, распахнувший эти ворота и подъехавший на своем «Мерседесе» к самому крыльцу?

С водительского сиденья вышел мужчина лет тридцати пяти в дорогой куртке, с букетом роз… пронзительно-алых роз.

Что он здесь делает? К кому он приехал?

В ту же минуту на лестнице раздались шаги Киры, и Егор все понял.

Это за ней приехал незнакомец с розами!

Феликс… Кира вчера назвала его имя – Феликс.

А она уже одета – значит, ждала его.

Кира схватила с вешалки дубленку, замотала шарф. На Егора она даже не глянула.

– Кира, – воскликнул он, подгоняя коляску поближе. – Нам надо поговорить. Так и будешь бегать от меня?

– Да, буду! – выкрикнула она и пробежала мимо, отпихнув коляску с дороги: – Уйди!

– Кира! – с ужасом закричал Егор.

Но она уже захлопнула за собой дверь.

Егор стремительно подъехал к окну.

Да, все так и есть… Феликс подал Кире букет, открыл перед ней дверцу, потом сам сел за руль.

И «Мерседес» уехал, увозя Киру и того другого – здорового, сильного, богатого, со счастливым именем – Феликс, – которого она нашла себе вместо жалкого калеки, у которого нет ничего, кроме любви.

«Феликс… – подумал Егор. – Феликс, значит! Счастливчик, да? Ну, посмотрим!»

Надо было позвонить, срочно позвонить. Егор огляделся, но телефонный аппарат с длинным проводом кто-то занес на кухню.

Погнал коляску туда, но дверь была слишком узкая, и коляска застряла.

Вот он, телефон, – стоит на краю стола, но отсюда не дотянуться.

Что делать? Если позвать, придут или Таисия Александровна, или Михаил Иванович, помогут ему, но все, хватит, ему больше не нужна была ничья помощь, он все теперь будет делать сам.

Да, вот так – или сейчас и сам, или никогда…

Егор приподнялся, опираясь на ручки коляски, постоял. Приподнял одну ногу, другую. Они приподнимались, но передвигаться не желали. Егор схватился за холодильник, стоявший у двери. Держась за него одной рукой, другой переставил правую ногу, потом, вцепившись в дверь, левую.

Следующей точкой опоры был стол. Егор вцепился в него, потом постарался встать, опираясь только одной рукой.

Удалось!

Тогда он набрал номер, с трудом переводя дух.

– Здравия желаю, товарищ полковник! – сказал он, когда на том конце провода взяли трубку. – Это Егор Ковалев. Я хочу вернуться на службу.

После некоторого молчания Петр Петрович осторожно спросил:

– В каком качестве?

– Неважно.

– Уверен?..

– Да, уверен, как никогда!

– Ну что ж… Такие орлы нам нужны.

– Спасибо.

Егор положил трубку, оглянулся на свое кресло.

Прежде чем вернуться на службу, предстояло вернуться к нему. И неизвестно, что окажется трудней!

* * *

Кира вошла в гостиную – и запнулась, увидев сидевших на диване бабушку и дедушку Михаила Ивановича.

Она ждала увидеть Егора… Какого угодно, пусть злого, ненавидящего ее, только бы увидеть! За этот день, проведенный в обществе Феликса, она поняла, что долго этой игры не выдержит. Зачем ей эти цветы, эти рестораны, эти ухаживания, эти долгие взгляды, поцелуи руки, комплименты, каждый из которых казался ей каким-то… неестественным, лакированным?

Кажется, она слишком тяжелую ношу на себя взвалила. Она не сможет жить так долго. Катерина уверяет, что Феликс влюбился, что вот-вот сделает ей предложение, а зачем ей это предложение и этот Феликс, если нужен только Егор?!

Егор, которого она оскорбляет и отталкивает от тебя так, словно ненавидит его, а не любит?

Может быть, поговорить с ним? Может быть, все откровенно рассказать, почему так все получается? Взять и сказать, что потаскухой Киру назвала его мать, которая ничего не знает о той старой истории. Но Егор-то знает все! Знает, что для Киры существует только один мужчина на свете – он.

Феликс? Да зачем ей Феликс, если будет Егор!

«В общем, так, – загадала Кира. – Если Егор сегодня будет меня ждать в гостиной вечером, я ему все расскажу. Пусть сам решает! Если захочет, чтобы я была с ним, несмотря на то что у нас не будет детей, – значит, я останусь с ним. Если нет… Ну, значит, судьба моя – это Феликс».

Впрочем, она не сомневалась, что Егор ждет. И вдруг… только дед с бабушкой.

Ну и ладно. Наверное, Егор сидит в своей комнате и злится. Тем более – надо с ним поговорить!

– Пороть тебя надо, Кирюшка! – сказал в эту минуту дед, стукнув палкой в пол. – Ночь на дворе, ты где была?!

Она им все скажет, скажет, только сначала увидит Егора.

Шагнула к его двери…

– Кирочка, Егор уехал, – сказала Таисия Александровна.

Кира покачнулась.

– Господи, – шепнула она и села, где стояла.

Ну, вот она и добилась, чего добивалась. А Евгения Львовна получит все, что хотела!

– Как же тошно на душе, – выдохнула Кира с болью.

Таисия Александровна подошла к ней, присела рядом:

– Зачем же ты сама все разрушила?

– Так надо, – холодно ответила Кира, постепенно беря себя в руки.

– Кому? – недоумевающе спросил Михаил Иванович.

– Ему. Она назвала меня потаскухой.

– Кто?! – в ужасе отпрянула Таисия Александровна.

– Его мать.

Таисия Александровна и Михаил Иванович переглянулись, но Кира не обратила на это внимания. Поднялась и побрела наверх по лестнице.

Там, внизу, она как-то сдержалась и не расплакалась, но больше не могла. Слезы полились, никак не остановить! И краска потекла, глаза начало жечь. Кира сбросила дубленку прямо на пол, вошла в ванную, открыла кран и принялась умываться. А слезы все текли и текли.

Через несколько минут в дверь постучали.

– Кирюша, Кирюш! – раздался голос деда.

– Дедуля, – с трудом проговорила она, – я устала, не надо…

– Твою бабушку однажды, – продолжил он, словно не слыша, – тоже называли потаскухой. Но чище и лучше женщины я не знал. Ты, Кирюшка, не слушай никого, не будь дурой, а? Кирюш…

Она не могла ответить – уткнулась в полотенце и тряслась.

А что говорить? Все уже кончено!

Кончено!

* * *

В Ялте было как-то невероятно тепло. А гостиница «Ореанда» оказалась многоэтажным чудом современной архитектуры. Сергей мысленно выразил благодарность Константину, идя по коридору к своему номеру и поигрывая оранжевой гостиничной «грушей» с ключом. Поравнявшись с нужной дверью, он вставил ключ в скважину, повернул… Внезапно соседняя дверь распахнулась, из нее вышла какая-то женщина.

Сергей покосился на нее – и изумленно выпрямился: да ведь это… Лиля!

В первую минуту оба замерли, онемев, потом Сергей простонал:

– Ну, Котька…

– Вот обманщик, а?! – возмущенно подхватила Лиля. – Паршивец!

– Мужская компания! – негодовал Сергей.

– Я сейчас же уезжаю! – выкрикнула Лиля.

– Мне, собственно, здесь тоже делать нечего! – сообщил Сергей, но Лилина дверь захлопнулась перед его носом.

Он какие-то мгновения возмущенно пыхтел… Но вскоре усмехнулся. Ну зря, что ли, Костя старался?.. Сергей вошел-таки в свою дверь, поставил вещи и прислушался. А когда Лиля вылетела из номера, волоча за собой чемодан, он снова вышел в коридор и преградил ей дорогу.

– А давай мы с тобой… – нерешительно предложил Сергей, – на какое-то время забудем о вражде и закрутим курортный роман. А?

Лиля растерянно моргнула.

– На недельку, – продолжал Сергей. – Ты и я. Я и ты. А?

Она опять моргнула.

– Черт возьми, – засмеялся Сергей, – хорошее название для твоей будущей книги! Курортный роман! А?

Лиля все молчала.

– Понятно, – грустно сказал Сергей. – Идея неудачная. Глупая. Ладно, уезжаем!

Лиля уронила чемодан и бросилась Сергею на шею…

На другой день они подали заявление и вскоре поженились в Ялте, так что им удалось совместить месяц ожидания срока регистрации и медовый месяц.

* * *

Спустя несколько месяцев Егор, прошедший очередной курс реабилитации, вернулся на службу в звании майора, полученном им после Афганистана, однако теперь он служил в отделе по раскрытию экономических преступлений. И, хоть скучал по своему прежнему начальнику и товарищам, от оперативно-поисковой работы он не ушел и здесь.

Его начальство давно уже беспокоила деятельность фонда «Феликс-инвест», который в полном смысле слова господствовал в Ветровске, и Егору был поручен сбор материалов об этом фонде. Много времени ему не потребовалось, и вот он явился к начальнику отдела с докладом:

– Вот, товарищ полковник. Основатель «Феликс-инвест» – Феликс Баркин. – Егор положил на стол местную газету с фотографией. – Родился в 1965 году в Москве, отчислен с третьего курса Плехановки за неуспеваемость. Не женат, судимостей не имеет. Субъект был обнаружен около года назад. Его инвестфонд принимает вклады от населения. Открыл уже семь филиалов в нашем городе. Очереди сумасшедшие – психоз какой-то…

Егор положил перед полковником акцию. Тот рассмотрел ее с искренним недоумением:

– И эти фантики он выдает вместо денег?

– Так точно, товарищ полковник, – сообщил Егор. – А документов, подтверждающих подлинность этих якобы ценных бумаг, «Феликс-инвест» не выдает.

– И куда он их инвестирует?

– В рекламе указывают, что средства вкладчиков направляются на поддержку некоего малого предприятия «Цветмет». Я проверял – фирма фиктивная…

– Ну, кто бы сомневался, – усмехнулся полковник. – А интересно, с чего он выдает проценты?

– С новых вкладов, – усмехнулся Егор. – Но основная доля денег уходит на скупку валюты и на себя, любимого, Феликса Баркина…

– Не зря Петр Петрович рекомендовал тебя, не зря, – довольно сказал полковник. – Оперативно работаешь. Глаз горит – приятно смотреть…

Он положил на стол газету с фотографией Баркина. Егор взял ее – и лицо его так резко изменилось, что полковник не мог этого не заметить.

– Егор, а у тебя к этому Баркину что-то личное? – спросил он осторожно.

– Товарищ полковник, разрешите идти? – Егор встал.

– Иди, Ковалев, – кивнул полковник.

Егор вышел и несколько минут постоял за дверью, успокаиваясь.

Да, у него было к Баркину кое-что личное. И очень многое! Это многое заключалось для него в одном слове – Кира.

Егор до сих пор не мог понять, почему их отношения рухнули так мгновенно, почему Кира вдруг предпочла ему Феликса Баркина. Неужели только из-за того, что Егор был в то время инвалидом с небольшой пенсией, а Феликс – здоровым и богатым? Это объяснение могло быть правдоподобным касательно кого угодно, только не Киры. Егор чувствовал всей душой, всем сердцем, что девушка, которая проводила рядом с ним бессонные ночи, которая фактически вернула ему волю к жизни, не могла быть настолько пошло-меркантильной. Что-то случилось, он не сомневался. Феликс что-то сделал ради того, чтобы Кира покинула Егора.

Так что в начале работы Егор совершенно беззастенчиво пытался свести с Баркиным личные счеты. Он надеялся вернуть Киру. Никаких угрызений совести он при этом не чувствовал. Если из-за своей службы он когда-то поставил Киру в поистине трагическую ситуацию, то теперь может с помощью этой службы спасти ее. И может, и должен это сделать!

Однако чем больше информации Егор собирал о Баркине, тем явственней видел, что этот человек опасен не только для него лично, но и для тысяч, десятков тысяч других людей. И разоблачить его финансовые махинации жизненно необходимо!

Наконец компромат был собран. Речь шла теперь только об аресте Баркина, однако задержать его оказалось достаточно сложно. Видимо, ожидая начала возмущенных выступлений обманутых вкладчиков, ибо выплата процентов внезапно прекратилась, он скрывался, не показывался ни на городской квартире, ни в загородном доме, ни в офисе «Феликс-инвест». Практически единственные места, где Феликс появлялся регулярно, причем в сопровождении многочисленной охраны, изображавшей мирных посетителей, это были один-два ресторана – и диско-бар «Стрела», принадлежавший Катерине Камышевой.

Сестре Киры…

Судя по наблюдениям, Кира многие вечера проводила с Феликсом.

Через осведомителей удалось узнать, когда Баркин появится в «Стреле». Бар окружили, группа захвата была готова ворваться и произвести арест, однако Егор должен был сначала увидеть Киру…

Он вошел в бар и пробрался между дергающейся толпой к диджею:

– Поставь что-нибудь такое… мелодичное!

– Медляк, что ли?

– Ну да.

Поскольку просьба подтверждалась купюрой, диджей с готовностью схватил микрофон:

– Немного романтики! Кавалеры приглашают дам и признаются им в любви!

Музыка сменилась, и к Егору немедленно подошла какая-то девушка:

– Можно вас пригласить?

Ну надо же… Егор усмехнулся. Как сказать, что он здесь фактически на службе? Но дело не только в этом. Девчонки всегда за ним увивались, но с тех пор, как появилась Кира…

– Прости, – сказал он ласково. – В другой раз.

И направился к стойке бара, где заметил знакомую фигурку и знакомый ворох золотистых вьющихся волос.

Подошел к Кире сзади, шепнул:

– Потанцуешь со мной?

Она недоверчиво повернулась:

– Егор?.. Ты что, теперь можешь танцевать?

Он улыбнулся: Кира была так по-детски изумлена. И она была счастлива, сразу видно!

Егор и сам был счастлив, поэтому и видел ее насквозь.

– Просто потанцуем, – пробормотал он, отступая в круг качающихся, обнимавшихся пар, и коснулся ее талии.

Его пронзила дрожь.

Кира… Только она! И Егор больше ее не отпустит. И если ради этого нужно разрушить еще с десяток финансовых пирамид, покруче, чем «Феликс-инвест», он это сделает.

Она положила руки ему на грудь, и пальцы, вздрагивая, поползли, лаская, к плечам, и губы Егора выдохнули рядом с ее виском:

– Кира, ты дрожишь? Замерзла?

– Тебе показалось…

– Неужели это я на тебя так действую? – спросил Егор, сам не понимая, что говорит.

Она молчала.

– О, твой жених на нас смотрит, – усмехнулся Егор. – Ты его любишь?

Кира слегка качнула головой.

– Тогда почему ты с ним?!

Она подняла глаза:

– Тебя хотела забыть.

– Понятно… И как, успешно?

Она смотрела ему в глаза, не отрываясь. И все стало понятно еще до того, как она чуть заметно покачала головой.

Егор прерывисто вздохнул. Он еще что-то хотел спросить, но Кира прошептала:

– Егор… Мы можем не разговаривать, а просто танцевать? Я танцую с тобой первый раз в жизни.

И вдруг обняла его за шею, прижалась со счастливым вздохом, и Егор обнял ее…

– Как хорошо… – слабо выдохнула она, прижимаясь всем телом. А он чувствовал запах ее волос, и у него кружилась голова.

– Что ты сказала? – пробормотал, задыхаясь. – Я не расслышал.

– Музыка, говорю, красивая, – прошептала Кира, и по голосу было слышно, что она улыбается.

Егор прильнул губами к ее лбу, и Кира с горечью вздохнула:

– Егор, я наделала столько глупостей!

Страшно хотелось ее целовать снова и снова, ну хоть словом успокоиться, но он сказал:

– Мне надо идти. И ты уходи. У тебя минуты три, не больше.

Осторожно разомкнул обнимающие его руки, поцеловал их.

– Я не понимаю, – испуганно сказала Кира.

– Не надо ничего понимать. Иди к черному ходу, и быстрей! – приказал Егор и быстро пошел к выходу.

Кира растерянно оглядывалась. Она в самом деле ничего не могла понять…

Егор вышел из бара и почувствовал, что сейчас упадет. Ноги подкашивались. Сделать хотя бы несколько шагов без палки для него было сущим мучением, а он не просто шагал, а танцевал, и «держал вид»…

Командир группы захвата подошел, подал ему палку:

– Видел, как ты танцевал. Сколько силы и воли потребовалось… А она того стоила?

– Стоила, – кивнул Егор.

С трудом сделал несколько шагов.

– Баркин в зале. Через несколько минут можно начинать.

Егор хотел дать Кире как можно больше времени, но откуда же он мог знать, что она до сих пор не ушла из «Стрелы»!

Помешал Феликс. Пока Кира нерешительно замерла у барной стойки, пытаясь осмыслить слова Егора, он подошел к девушке с букетом лилий:

– Надеюсь, холодная и неприступная Кира Камышева сможет удостоить меня своим вниманием?

Она отвернулась, но Феликс с силой и непривычной грубостью рванул ее за руку:

– Я видел, как ты танцевала. – В голосе его звенела ревность. – Ты же не танцевала – ты просто обжималась с ним!

– Пусти, мне больно! – рванулась Кира.

– Не надо со мной так шутить, – угрожающе проговорил Феликс, еще крепче стиснув ей руку. – Кто он?

– Любовь всей моей жизни! – с вызовом ответила Кира. – Доволен?

– Нет! – рявкнул Феликс. И вдруг принялся жадно целовать ее руку: – Прости, прости! Перевернуло… Но вот – компенсация. – Он вынул из кармана золотой браслет и защелкнул на руке Киры: – Смотри!

– Мне ничего не надо! – рванулась она, вдруг осознав, что не может больше здесь оставаться, не в силах его терпеть рядом с собой. К тому же время, оставленное ей Егором, истекало…

Ей стало страшно.

– Мне все надоело. И ты мне надоел. Я хочу домой! – крикнула Кира.

– Нет! Пойдем танцевать! – Феликс грубо потащил ее в круг, завертел, хохоча.

Кира растерянно оглядывалась.

В эту минуту для группы захвата прозвучала команда:

– Вперед!

Спецназовцы ворвались в зал:

– Всем на пол, работает ОМОН!

Поднялся крик, визг…

Феликс повалил Киру на пол. Краем глаза она увидела, что Катерина забилась под стойку.

Отовсюду раздавались жалобные крики, плач, хотя омоновцы никого не трогали.

– Феликс Баркин? – раздался рядом с Кирой знакомый голос.

Егор!

Феликс привстал, затравленно озираясь.

– Поднимите его! – приказал Егор, и Феликса рывком поставили на ноги:

– Встать! Руки за спину!

– За что я задержан? – возмущенно крикнул он. – Я бизнесмен, я уважаемый человек! Меня все в городе знают! Я отдыхаю со своими друзьями и со своей девушкой, объясните, почему…

– Уведите! – прервал Егор таким ледяным голосом, что Кире стало холодно.

– Я вернусь! – петушась, крикнул Феликс, но его стремительно выволокли из зала.

– Группа, на выход! – раздалась команда Егора. И в этот момент Кира почувствовала, что Егор помогает ей встать.

– Я же говорил тебе, уходи! – с упреком произнес Егор.

– Я не могла, – жалобно пролепетала Кира. – Он меня не пустил.

– Ладно, – вздохнул Егор. – Я все улажу. Пошли.

Катерина испуганно таращилась им вслед из-под стойки, потом до нее как-то вдруг дошло, что омоновцы ушли, а жизнь вообще-то продолжается.

И она, вскочив, закричала привычное:

– Танцуем! Танцуем! Диджей!

Грянула музыка, своими волнами пытаясь смыть страх и тревогу, однако посетители торопливо уходили…

* * *

Об аресте Феликса Баркина, этого кавалера Киры, Константин услышал случайно – в телевизионных новостях. Оказалось, этот мужик был обыкновенным обиралой, каких в Союзе – вернее, в Российской Федерации, извините! – сейчас развелось превеликое количество, а уж в Америке во все времена было полным-полно. О Кире Константин не беспокоился: он ничуть не сомневался, что этот загадочный Егор не даст ей пропасть с тоски. Однако слова диктора:

– Феликс Баркин был задержан в баре «Стрела». Судьба бара, видимо, тоже предрешена, поскольку Баркин являлся одним из его основных спонсоров, – заставили его вспомнить о Катерине.

Сосватав, наконец, сестру и «целинника», Константин часто навещал их в Москве, где они теперь жили: наблюдал, чтобы не начали глупить по своему обыкновению. Впрочем, там все было хорошо. Встречался он и с сослуживцами, поэтому с Катериной, хоть они и жили в одном доме, он виделся редко. Однако сейчас вдруг захотелось ее увидеть.

Бедная девчонка, вот не повезло! Может быть, ее там какие-нибудь ретивые хапки уже гонят из бара, готовясь захватить обжитое местечко? В таком случае понадобится помощь. Она ведь только кажется такой… острой иглой, а на самом деле довольно беззащитное создание.

Очень красивое, дерзкое и беззащитное создание…

Еще в Америке он посмотрел фильм «Унесенные ветром». И все думал, кого Катерина ему напоминает. А недавно увидел в Москве афишу этого фильма – и вспомнил. В самом деле – очень похожа на Скарлетт О’Хару. Этой своей отчаянной попыткой уцепиться за жизнь, выкарабкаться из бед и неприятностей, не рассчитывая ни на кого. И дерзостью, которая ему так нравилась!

Ему всегда нравились сильные женщины. С такими можно было общаться на равных. Вот и Катерина, несмотря на то что с виду – сущая былинка, очень сильная. Однако как же ей не повезло…

По пути в бар он почему-то вспомнил сцену из фильма, когда Ретт Батлер приходит к Скарлетт, чтобы поддержать ее после гибели мужа, – и делает ей предложение.

Ну, вспомнил и вспомнил, подумаешь! В жизни таких Реттов Батлеров днем с огнем не сыщешь!

В баре оказалось пусто, никаких захватчиков – зато и посетителей никого. Все, как обычно, переливалось огнями, но Катерина в полном одиночестве сидела за столиком в углу, курила и наливалась коньяком.

– Ты как? – сочувственно спросил Константин, садясь напротив.

– Сволочь… – простонала Катерина, и он в первое мгновение опешил, пока Катерина не уточнила: – Баркин этот скотина! Сколько денег было вложено, сколько труда! Откуда я знала про его махинации?! – Она с яростью ткнула сигарету в пепельницу.

– А об этом ты сама должна была догадаться, – мягко сказал Константин. – Что здесь будут пьянь, хулиганы, бандиты… Ну не женское это дело, Кать!

– А у меня нет богатого мужа, чтобы меня обеспечивал! – буркнула Катерина, вставая.

– Эх! – вздохнул Константин.

Ретт Батлер внезапно представился ему…

И, почти неожиданно для самого себя, он ляпнул:

– А если богатый муж найдется?

Катерина глянула изумленно, и Константин смутился:

– Ну… а вдруг?

Она улыбнулась с такой робкой, трогательной надеждой, что Константин не мог не улыбнуться в ответ… и внезапно дверь распахнулась и раздался мужской голос:

– Живой есть кто?

Константин увидел, что в бар входит тот самый парень, с которым он в прошлый раз дрался, как его – Стас. Шестерка Феликса Баркина.

Стас был не один – следом вошли двое широкоплечих парней самого тупого вида и, само собой, с золотыми цепями на бычьих шеях.

– О, все в сборе! – ухмыльнулся Стас. – Что, скорбим о судьбе Фели Баркина? Думала избавиться от меня, да? – повернулся он к Катерине. Шутовски развел руками: – Свято место пусто не бывает, теперь я вместо него!

Понятно. Теперь этот гнусняк собирается тянуть из Катерины деньги… Рэкет в чистом виде!

– Что ж ты никак не угомонишься? – поднялся Константин. – А ты поздороваться не забыл, Стасик?

Он шагнул вперед, глядя на Стаса с таким сокрушительным презрением, что было ясно: ему наплевать, что за плечами Стаса топчутся громилы с кулачищами, но никакой драки он не боится, и еще неизвестно, кто из нее выйдет победителем!

– А ты мне нравишься, Шрам, – сказал Стас, который, как и всякая тряпка, уважал тех, кто об него вытирал ноги. – Давай ко мне работать.

– А ты шутник! – хохотнул Константин. – Да пошел ты!

Стас возмущенно отпрянул:

– Да ты знаешь, за кого ты мазу тянешь, а? Это тварь последняя! – ткнул он пальцем в Катерину. – Продаст кого хочешь! Хоть мать родную! Или, например, мачеху!

– Заткнись вообще! – взвизгнула Катерина. – Это неправда! Не слушай его!

– А что, я разве что-то не то сказал? – изумился Стас. Повернулся к Константину: – Слила Катька. Твою же родную сестру. Да-да, я вашу семейку знаю! Слила… А женщина чуть жизни не лишилась, как ее там… Лилия Михайловна, кажись? – Хохотнул удовлетворенно: – Извини, заложил тебя!

И ушел вместе со своими «качками», напоследок бросив Константину:

– Надумаешь – приходи.

Константин только и мог, что шарахнуть кулаком по деревянной колонне, а потом взять бутылку и глотнуть из горлышка. Он слышал про эту историю с Лилей – и в ужас пришел, когда узнал, как она была покалечена. Пытался узнать, кто были те гады, но толком ничего не узнал. Вроде подстрелили их на окраине города… Но узнать, кто это сделал, тоже не получилось. Отец вообще на эту тему говорить не желал, милиция так ничего и не узнала.

А получается, что среди напавших на Лилю был и Стас. Но не это больше всего потрясло Константина, не это.

Катька предала его сестру?!

Он снова глотнул из бутылки…

– О-о-о-о-ой, что же мне так не везет?! – простонала Катерина.

– А ты расскажи, может, свезет? – обернулся к ней Константин.

Он думал, что Катерина начнет плакать и оправдываться, однако она с какой-то бессмысленной бравадой воскликнула:

– А, хочешь знать? Ну, слушай! Прав был твой Стасик! Это я твою сестру подставила! Из-за меня на нее наехали, а потом она в больницу попала! Вот какая я дрянь! – и расхохоталась истерически.

Константину показалось, что она ждет от него удара, и даже хочет этого. Но он только схватил ее за плечи, тряхнул:

– Зачем, зачем ты это сделала?!

– Да потому, что я ее ненавижу! – прошептала Катерина. – С первого дня, когда приехала сюда, когда увидела! Потому что я злая, потому что я завидую ей! Ну почему ее все любят, а меня – никто?!

Константин мгновение смотрел ей в глаза, потом отстранился:

– Ясно.

И повернулся, чтобы уйти.

– Подожди, Костя! – Катерина вцепилась в его куртку и расплакалась: – Нет, это все не так! Это в прошлом! Я не такая, Костя! Не отталкивай меня! Я… ведь я люблю тебя! И я тебе нравлюсь, я вижу, как ты на меня смотришь!

– А я и не отрицаю, – сказал он холодно. – Нравишься. Только ты предала дорогого мне человека. А если тезисно, то… предательства я не прощаю.

Повернулся, пошел к двери.

– Костя, подожди! – кинулась за ним Катерина, но наткнулась на захлопнувшуюся дверь.

Константин угрюмо шел к машине. Да, Ретта Батлера из него не вышло…

* * *

Егор и в самом деле все уладил, хотя Кире пришлось понервничать, пока она находилась в числе задержанных. Она впервые услышала о финансовых преступлениях Феликса Баркина – и в ужас пришла от того, что могла быть такой слепой. Она ведь никогда не задумывалась, откуда берутся у него деньги, почему он ведет такой роскошный образ жизни и делает ей такие дорогие подарки, как этот браслет. Конечно, она выросла в более чем обеспеченной семье и вообще не привыкла задумываться о том, откуда у ее родителей, у деда берутся деньги. Они просто были… Вот и теперь наивно полагала, что Феликс просто хорошо зарабатывает в своем инвестфонде… А впрочем, она ведь вообще ни о чем не задумывалась, кроме того, что жизнь ее разрушена, что ей все равно, все равно теперь, что надо забыть Егора, а никак не получается, и он, наверное, давно уже вычеркнул ее из своей памяти, из своей жизни…

И вот вдруг потрясающие открытия обрушились на нее. Первое – что Феликс преступник, а второе – что Егор по-прежнему любит ее. Кира была наивна, однако не глупа, и прекрасно поняла, что Егор уничтожил Феликса не только по долгу службы, но и чтобы отнять у него Киру, вернуть ее. И эта мысль, счастье от этой мысли затмевали все. Если он так поступил, значит, в самом деле любит ее, считает ее достойной себя, несмотря на то что она натворила, готов ради нее подвиги совершать – и уже совершил! Так зачем ей разрывать сердце себе и ему? Надо просто смириться – смириться с тем будущим, которое их ждет.

Егор привез ее домой, помог выйти из машины и сам, без палки, тяжело ступая, дошел до крыльца. Михаил Иванович немедленно потребовал, чтобы Егор ему и Таисии Александровне рассказал все, как было, и отказов никаких не принимал.

А Кира пошла на кухню. Она и забыла, когда ела в последний раз, и сейчас вдруг такой аппетит нагрянул!

Она отрезала себе уже бессчетный кусочек сыру, когда в кухню вошла Катерина – как обычно, со стаканом в руке:

– С приездом, Кир!

Они поцеловались.

– Ну что? – отрезая себе тоже сыру, спросила Катерина. – Значит, счастливое воссоединение влюбленных состоялось. Ты и Егор теперь вместе навеки. – В голосе ее звучала какая-то злая ирония.

– Катя, я ничего не знаю, что будет и как, – тихо проговорила Кира. – Но пойми – если Егор скажет, я пойду за ним куда угодно, босая, по снегу… Понятно?

Она боялась, что сестра скажет, по обыкновению, какую-нибудь насмешливую гадость, однако та вдруг расплакалась:

– Вот счастливая ты! А у меня счастья нет! Где мое счастье, покажи? Где оно спрятано?! Нет его у меня и не будет!

И бросилась прочь из кухни, едва не сбив с ног Егора.

– Егор… – чмокнула его в щеку. – Поздравляю! Счастья вам!

И уныло побрела прочь.

Егор вошел в кухню, прикрыл за собой дверь и взглянул на Киру:

– Значит, говоришь, босая и по снегу?

– Ты что, подслушивал? – испугалась она. – Ты не должен был…

Отвернулась смущенно. Егор осторожно поцеловал ее в шею:

– Не должен, а обязан!

Кира обернулась:

– Я тебя люблю.

И первая его поцеловала.

* * *

К вечеру Катерина, наревевшись и немного поспав, сидела на кухне и, бездумно водя вилкой по клеенке, напевала:

Эта песня к ней что-то прилипла неотвязно, Катерина пела, даже не думая о том, что, собственно, так тоскливо поет.

В общем-то, жизнь кончилась. Бар она, считай, потеряла, потому что под такой «крышей», как Стасик, в жизни не останется. И вовсе не потому, что он жесток, жаден и только тянул бы из нее деньги, а потому, что выдал ее Косте. И в какой момент! Кто знает, что он сказал бы дальше, что могло бы случиться, если бы не появился этот гнусный Стас…

И тут, словно вызванный ее мыслями, ее тоской, на кухню вошел Константин. Не говоря ни слова, достал из холодильника бутылку пива, налил в стакан.

Катерина исподтишка наблюдала за ним. И вдруг запела погромче:

Константин только хмыкнул, поставил стакан и пошел было из кухни, но Катерина, вскочив, преградила ему путь:

– Ладно, зайдем по-другому…

И снова запела:

– Да у меня уже есть сестра, – развел руками Константин. – И даже две племянницы!

– Незадача, – пробормотала Катерина и вдруг бросилась к нему, схватила за руки, закружила в танце, распевая:

Константин смотрел на нее со странным выражением… Катерина осеклась, опустила руки:

– Так, это мне самой не подходит…

И устало оперлась руками на стол.

Внезапно Константин подошел, чуть приобнял ее, поцеловал в голову.

И ушел.

Катерина обернулась с внезапно проснувшейся надеждой. Что значил этот поцелуй? И этот взгляд? И то, как сильно он сжал ее плечи, как неохотно отпустил?..

А вдруг… вдруг он простил ее?

И Катерина пропела задумчиво:

Да!

* * *

Вечером Константин сообщил отцу о том, что наутро уезжает.

Таисия Александровна уронила спицы, а Михаил Иванович печально спросил:

– Опять труба зовет?

– На этот раз бизнес, – пояснил Константин. – Я откладывал, откладывал, но я ведь на партнера дела сбросил, а так не годится.

– Ну да, – понимающе вздохнул отец. – Бизнес, бизнес…

– Батя… – нерешительно проговорил Константин, – а может быть, вы с Таисией Александровной все же согласитесь поехать со мной?

Она тихо усмехнулась, а Михаил Иванович уточнил:

– В Америку?!

Константин кивнул.

– Х-хе, – усмехнулся отец: в страшном сне не мог себе такого представить!

– Ну а что? Ну а что, бать? – разгорячился Константин. – Ну, нормальная цивилизованная страна! Ну а тем более здесь-то что? Здесь бандитизм, рэкет, разборки, инфляция… Тут как будто и страной вообще не управляют!

– И зачем ты мне это говоришь? – сердито сказал отец. – Это все видят, и я – тем более. Вот сердце и разрывается. До смешного… Строили первое в мире народное государство! А получили?!

Константин устало вздохнул. Сказал успокаивающе:

– Ну да, бать, когда-то была правильная, хорошая идея, но позже-то в нее никто не верил…

– Я верю! – прервал отец. – И всегда верил!

– Знаю, – кивнул Константин. – И тем глубже твое разочарование!

– Как бы то ни было, – категорично сказал Михаил Иванович, – я с тобой не поеду, сын. Я родился на этой земле и умереть хочу здесь же.

– Да знаю, знаю, – вздохнул Константин. – Если Говоров что-то решил, то переубедить его нельзя! Таисия Александровна, может, вы уговорите?

Она с улыбкой глянула поверх очков и покачала головой:

– Нет, Котя. Миша все правильно решил – никуда мы не поедем.

– Вот так! – хлопнул отец сына по плечу. – Слышал?

– Хотя интересно было бы посмотреть, как они живут, в этой Америке… – задумчиво сказала Таисия Александровна.

– Вот так! – хлопнул сын отца по плечу. – Слышал?

– Ничего интересного! – буркнул Михаил Иванович. – Пусть загнивают там без нас!

– Котя, только ты пиши почаще и звони, – ласково сказала Таисия Александровна.

– Да, сын! И приезжай! А Лильку в Москве от нас поцелуй!

Они обнялись на прощанье, потом Константин поцеловал Таисию Александровну – и пошел к двери.

Остановился и посмотрел на стариков, таких печальных… Похоже, они чувствуют себя совершенно ненужными…

– Батя, – решительно сказал Константин, – если тезисно – ты здесь за старшего, ну и чтобы был порядок. Вернусь – проверю!

– Слушаюсь, товарищ сын! – радостно ответил Михаил Иванович.

Когда сын вышел, он снова опустился в кресло, взглянул на задумавшуюся Таисию Александровну и попросил:

– Тася, почитай-ка там… С двенадцатой страницы, где Котька про попа рассказывает.

«Там» – это означало, в Лилиной книжке, которую Михаил Иванович всегда носил с собой, даже переходя из комнаты в комнату.

– И не надоело же, – усмехнулась Таисия Александровна.

«Дурак я, – думал Константин, укладывая вещи. – Почему я столько лет не возвращался?! Но теперь точно буду приезжать! Хочу видеть их живыми, хочу знать, что у сестры с «целинником» все отлично… Тут без меня не обойдутся».

Мысль о Катерине мелькнула в голове, но Константин насупился.

Нет. Не стоит о ней даже думать. Не стоит даже начинать мечтать о том, как это могло быть – с ней. Здесь, дома, потом там, в другом его доме – в Анкоридже…

Нет. Чужими были – чужими останутся.

Однако когда за его спиной послышался звук открываемой двери, он уже знал, кто это пришел.

И разозлился, потому что твердо решил для себя все, прогнал все сомнения, а теперь твердость его решения снова будут проверять на слом.

Покосился назад.

Ну да, на слом!

– Не поздновато для ночных визитов? – буркнул через плечо.

Катерина закрыла дверь, прислонилась к ней.

– Да. Но ты ведь уезжаешь.

– Угу.

– Бросаешь меня. Бежишь, – с горечью сказала она.

– Кать… – недовольно передернул он плечами.

– Ну да, – вздохнула она. – Ну да. Фото на память вряд ли стоит брать. И мое тебе не нужно. Да и я не нужна.

Константин сел, угрюмо глядя перед собой.

– Но ты знаешь что, Костя Говоров… – Катерина вдруг шагнула к нему, распахнула пеньюар.

Он видел прозрачную рубашку, обтянувшую стройное тело… кружевные полосы чуть прикрывали грудь.

– Но ты мне нужен! – горячо сказала Катерина, роняя пеньюар. – Как воспоминание о чем-то несбыточном.

Она опустилась перед ним на колени, тянулась к нему. В глазах дрожали слезы, и голос дрожал:

– Ну я тебя прошу… Одна ночь!

Константин стиснул кулаки.

– Не бойся, я тебя в загс не поведу, – воскликнула она со смешной девчоночьей заносчивостью. – Просто когда ты будешь вспоминать о далекой родине, будешь думать и о глупой Катьке…

Он тяжело вздохнул и поднялся, отстраняя ее:

– Катя, ну…

А она все тянулась, все бормотала что-то странное:

– А ведь я бы тоже могла – босиком по снегу!

– Босиком по снегу? – отстранился Константин. – Это как понимать?

Голос его звучал холодно и недоверчиво.

Катерина жалобно улыбнулась, подобрала пеньюар и вышла.

Константин неприветливо смотрел на дверь.

Зря он брякнул тогда, в баре, о богатом муже, который может найтись. Вот Катерина и воодушевилась. А любовь? Какая там может быть у нее любовь! Он не верил ни одному ее слову, вот в чем дело. «Американ бой»… Анечка, Динара… Жизнь его кое-чему научила!

Можно не сомневаться, что Катерина утешится мгновенно. Она слишком практична. И уже завтра начнет искать себе нового покровителя, чтобы удержаться на плаву. Ничего, богатый муж как-нибудь найдется!

А Ретт Батлер пусть идет к черту!

Константин повторял себе это, но и своим словам не верил, вот в чем беда…

* * *

– Как спала? – спросил Егор, осторожно целуя Киру в висок.

– А ты дал мне поспать? – засмеялась она.

Да, ночь, проведенная на Кириной кровати, выдалась беспокойной и очень счастливой. Вспоминая ее, Егор хмыкнул так довольно, что Кира смутилась:

– Не заставляй меня краснеть!

– И в мыслях не было! – возмутился он.

– Егорушка, спина очень болит? – вдруг спросила Кира. – Ты стонал всю ночь.

– Возможно, я и стонал всю ночь, но не от этого! – заявил Егор, и Кира со счастливым вздохом прильнула к нему:

– Вот так бы всегда просыпаться!

– Ну так есть выход, – Егор погладил ее по голове. – Будь моей женой!

Кира внезапно села, отвернулась:

– Я не могу. Не получится.

Он резко вскочил с постели. Кира, испугавшись, обхватила его сзади, заставила сесть, целуя спину и бормоча:

– Не злись, а?

– Так! – рявкнул Егор. – Кто давеча Кате говорил: и в огонь, и в воду, а?

– Насчет огня мы не договаривались. – Кира чмокнула его в плечо. – Я говорила только – босая, по снегу!

– Босая, по снегу! – передразнил он.

– Ну не злись, – взмолилась Кира. – Ну… Я не могу родить! Поэтому у нас не может получиться полноценная семья. И я не хочу, чтобы ты страдал из-за этого.

– Так, может быть, я сам буду решать, а? – окончательно взбесился Егор. – Я не хочу слушать этот бред! – Решительно повернулся к ней: – Я все равно тебя не отпущу. Поняла? Ты моя! Поняла?!

– Поняла, – счастливо шепнула Кира.

* * *

Теперь Лиля с Аришкой жили в Москве. Конечно, ей очень нравилась и новая школа с углубленным изучением английского, и папа Сережа, и его квартира, и то, что мама так счастлива, но иногда так хотелось сорваться и нагрянуть в Ветровск, повидаться с дедушкой, бабушкой, а главное, с отцом! Она очень по нему скучала.

Папа Сережа, видимо, это чувствовал, поэтому то и дело дарил Арише какие-нибудь грандиозные подарки. Например, вернувшись вчера из командировки в Англию, привез ей роликовые коньки: Аришино шестнадцатилетие праздновали без него. Ариша ночь не спала, так хотелось их опробовать! Мама, уходя на работу (Лиля работала все в том же совместном предприятии, которое организовали Сергей и Иван Илларионович Ростопчин), умоляла ее не портить паркет, кататься на улице, однако на улице было холодно, шел дождь. К тому же она еще не слишком хорошо каталась, а падать на паркет всяко лучше, чем на грязный и мокрый асфальт! И Ариша решила рискнуть. Ничего этому паркету не сделается!

Она только-только взгромоздилась на ролики, как раздался звонок в дверь.

Ариша докатилась до прихожей, думая, что будет жуткая невезуха, если мама что-нибудь забыла и вернулась. Застигнет на месте преступления. Надо осторожненько глянуть в глазок, а потом быстренько снять коньки…

Однако перед дверью стоял незнакомый человек в строгом костюме, при галстуке… весь строгий такой, ну прямо как адвокат из американского фильма!

– Кто там? – удивленно спросила Ариша.

– Доброе утро, – ответил «адвокат». – Я ищу Арину Камышеву…

– Да, это я, – открыла она дверь.

– Очень приятно, – кивнул «адвокат». – Я представитель адвокатской конторы. Разрешите ваш паспорт.

– Ой да, конечно, – засмеялась Ариша тому, как точно угадала. Гость-то и в самом деле адвокат! – Паспорт у меня свеженький, новенький, его только неделю назад выдали.

Они вошли в комнату. Адвокат открыл паспорт, прочел, улыбнулся… И подал ей какой-то листок гербовой бумаги, как ни странно, написанный по-английски.

Ариша начала читать – и почти испуганно подняла глаза:

– Но это какая-то ошибка…

– Никакой ошибки быть не может, Арина Родионовна, – покачал головой адвокат. – Так что можете вступать в права наследства…

Она была потрясена:

– Не понимаю, зачем Герману Арефьеву оставлять мне столько денег?!

– Да, кстати… – Адвокат подал ей запечатанный конверт. – Это дополнение к завещанию.

Ариша взглянула на конверт и не поверила своим глазам. Там было по-русски написано: «Моей дочери Арише».

– Моей дочери?! Что это значит – дочери?!

Адвокат загадочно улыбнулся:

– Все, что от меня зависело, я сделал. Поздравляю вас, всего хорошего.

Ариша доковыляла за ним до двери, закрыла ее.

Перечитала надпись на конверте:

– Моей дочери! Боже, чушь какая!

Или не чушь? Как узнать? Позвонить маме? Нет…

Она подкатила к книжному стеллажу и принялась перебирать книги. Вот он – «Дом с лилиями». Ариша еще в Ветровске хотела ее прочитать, но мама отговорила: «Пока тебе будет неинтересно. Подрастешь – потом все поймешь».

Ну, кажется, ей пора все понять…

Она уселась на диван и открыла оглавление:

– Моя жизнь в Англии – страница 153.

Вот и эта страница…

Ариша испуганно всхлипнула. Бросилась к телефону, набрала номер:

– Папа? Папочка!

– Аришка? – удивился Родион Петрович. – Что случилось?

– Папа, это правда, что…

Ариша осеклась. Взрослые часто говорят такую фразу: «Это не телефонный разговор». Сейчас Ариша вдруг поняла, что это значит. Невозможно задать самый главный в жизни вопрос по телефону. Ей нужно быть рядом с отцом. Конечно, это все вранье! Мама зачем-то обманывала Арефьева. Она поссорилась с отцом и нарочно сказала Арефьеву, что Ариша – его дочь. Значит, его деньги ей не принадлежат. Да и не нужны ей его деньги!

Надо посоветоваться с папой, что теперь делать.

– Ариша, что ты молчишь? – встревожился Родион Петрович. – Что молчишь?

– Папа, мне нужно с тобой повидаться, – быстро сказала она. – Срочно! Можно, я приеду? Я…

– Что-то случилось? – насторожился Родион Петрович.

– Нет. Да. Надо поговорить об одном очень важном деле!

– Хорошо, поговорим. Я как раз собирался завтра с утра быть в Москве – у нас совещание в главке. Давай я встречу тебя после школы – и поговорим. Хорошо?

– Хорошо!

Ариша положила трубку и перевела дыхание. Конечно, мама наврала в своей книжке. И за это Аришка ей ничего не скажет о случившемся. И папе Сереже не скажет. Только отец будет про все знать! И только ему она поверит.

* * *

Конечно, Родион Петрович почувствовал. Что случилось что-то важное, уж очень взволнована была Ариша. Однако ему и в голову не могло прийти, в чем окажется дело! И у него помутилось в глазах, когда Ариша на скамейке на бульваре, где они встретились, вручила ему письмо Германа Арефьева – самого ненавистного Родиону Камышеву человека…

Он читал его, перечитывал – и боялся поднять глаза на Аришу. Боялся предстоящего разговора так, как никогда ничего не боялся.

– Папа! – наконец не выдержала она его молчания. – Пап, ну скажи хоть что-то!

Он наконец поднял глаза и спросил:

– Скажи, что мама говорит?

– Я маме не говорила. Я сразу же тебе позвонила. Пап, что за пурга?! – Голос девочки задрожал. – Я Камышева Арина Родионовна, которой уже шестнадцать лет!

– Да, кстати, поздравляю. – Отец подал ей коробку. – Вот, подарок – пейджер, ты же хотела…

– Пап, ты с темы не съезжай. Я прошу тебя, объясни мне! – потребовала Ариша.

Родион Петрович никак не мог заставить себя заговорить. Достал из кармана упаковку валидола, долго выковыривал таблетку, наконец положил в рот.

Ариша смотрела на него, смотрела…

– Значит, правда, – выговорила с трудом.

Родион Петрович кивнул, не осмеливаясь на нее взглянуть:

– Да. Арефьев – твой отец.

У нее так и хлынули слезы!

– Ну почему?! Почему ты не говорил мне? Объясни, папа!

У нее сделался такой тонкий, жалобный, девчоночий голосишко, каким был раньше, когда она, например, просила не давать ей манной каши!

У Родиона Петровича разрывалось сердце.

Как ему пережить эту минуту?

– Пожалуйста, объясни! – плакала Аришка.

– У меня нет ответа на этот вопрос, – тяжело качнул головой Камышев. – Я любил твою мать. И тебя полюбил, как свою. Ты моя самая любимая дочь.

Аришка осторожно погладила его полуседые волосы, потом села рядом и прижалась к нему.

– А он меня не любил, – сказала с горечью, – не интересовался моей жизнью… Какой он отец? Так, посторонний человек для меня.

Родион Петрович был так счастлив, что не мог ничего сказать.

– Пап, – серьезно сказала Ариша, – я не возьму его деньги…

Родион Петрович подумал и проговорил:

– Дочь, ты это, не горячись, подумай – приличная сумма в у.е. Кстати, ты знаешь, я тебе тоже откладывал деньги. Только сейчас эти тысячи… Ну, на них можно купить помаду.

Они засмеялись и обнялись.

– Папуль, – пробормотала Ариша, утыкаясь в его плечо, – мне от Арефьева ничего не надо. Пожалуйста, не говори никому про деньги. Пожалуйста!

– Хорошо, я не скажу, – пообещал Родион Петрович.

Ему пора было возвращаться в главк, Арише – идти домой. Они поднялись и шли обнявшись, пока не пришло время расстаться.

«Арефьев… – подумал Родион Петрович, спускаясь в метро. – Получил, Арефьев? Вот так-то!»

* * *

Все шло так хорошо, а потом вдруг изменилось. Изменилось к худшему! Евгения Львовна ничего не могла понять. Ну расстался, расстался же сын с этой Кирой, а потом у них снова все закрутилось! Эх, как же она ругала себя за то, что не знакомила его ни с кем, не подыскала какую-нибудь хорошую девушку! Надеялась, что сын всегда будет принадлежать только ей. Ну ладно, службе – и ей! Однако ошиблась, Егор – другой человек. Ему нужна жена, хорошо, с этим придется смириться, – но такая, которую одобрит мать!

Евгения Львовна решила с ним поговорить, однако встретиться никак не удавалось. Сын переселился в этот проклятущий Дом с лилиями, и заманить его матери никак не удавалось! Кое-как удалось уговорить Егора забрать ее с работы!

Евгения Львовна решила времени не терять и начала разговор, едва усевшись в машину:

– Да, у меня складывается впечатление, что ты вообще обо мне забыл, сын!

– Извини, мамуль, замотался, – ласково ответил Егор. – В воскресенье с Кирой заедем на обед.

Евгения Львовна так и вспыхнула!

– А сам ты уже не ходишь! Нетушки, приходи один. Я пригласила Раису Петровну с племянницей. Она замечательная девушка. Такая скромная… Она закончила консерваторию, прекрасно готовит!

– Ты шутишь? – усмехнулся Егор. – Какая консерватория?!

– Имени Петра Ильича Чайковского! – торжествующе объявила Евгения Львовна. – А вот с бездетной Кирой ты зря теряешь время. Она никогда не родит, никогда! Ты хоть это понимаешь, сын?!

Егор резко вильнул к обочине и затормозил.

– Откуда ты знаешь про Киру? – спросил, не глядя на мать. – Эта история известна только нам двоим.

Евгения Львовна прикусила губу. Ах, поспешила она, не сдержалась…

Да ведь изнервничалась вся, измучилась! Вот и сорвалось с языка.

– Ты говорила об этом с Кирой? – повернулся к ней сын.

Евгения Львовна молчала.

– Ах вот оно что… – протянул Егор. – Значит, вся эта история с Баркиным закрутилась из-за тебя!

– Я не знаю никакого Баркина! – возмутилась Евгения Львовна.

– А вот я его прекрасно знаю, – невесело усмехнулся Егор. – Спасибо, мама… Ты добавила мне седых волос!

Она только хотела воскликнуть: «Я желаю тебе только добра! А ты ничего, ничего не понимаешь!» – как Егор резко приказал:

– Все, приехали, выходи!

– Егорушка! – изумилась Евгения Львовна. – Но ведь еще два квартала!

– Выходи! – тихо приказал Егор.

Евгения Львовна неловко выбралась из машины…

* * *

С тех пор, как Лиля и Аришка переехали в Москву, они бывали в Доме с лилиями нечасто, однако по просьбе Киры приехали немедленно. Кира очень настаивала на семейном совете. Однако ни за что не желала говорить заранее, в чем дело. Втихомолку было решено, что речь пойдет о ее свадьбе с Егором.

Никто не удивился, когда она пригласила Камышева. Что ж, отец есть отец!

Все ждали в гостиной. Наконец приехал Егор, поцеловал руку Таисии Александровне, поздоровался с Родионом Петровичем и Говоровым-старшим.

– А, жених пришел! – довольно усмехнулся Михаил Иванович, которому очень нравился Егор.

– Ну, Кира, занимай хозяйское место, а мы слушаем, – сказал Михаил Иванович.

– Ой, ну прям тайны мадридского двора! – протянула Катерина. – Как будто никто не догадался, зачем ты нас здесь собрала!

– Ой, ну колись уже, – хихикнула Ариша, раскачиваясь в кресле-качалке. – Вы ведь с Егором женитесь?

Кира никак не могла решиться заговорить.

– Доченька, а может быть, ты беременна? – встревоженно спросила Лиля.

Михаил Иванович, Таисия Александровна и Камышев, сидевшие все вместе на диване, переглянулись.

– Да нет, – мотнула головой Кира.

– Ну тогда – к нам едет ревизор! – усмехнулся Говоров.

– Вот только не надо, дорогой тесть, о ревизорах! – расхохотался Родион Петрович. – Они у меня на ликеро-водочном не переводятся!

– Нет, нет и нет! – заявила Кира, как бы отвечая на все вопросы. – Но я хочу ребенка…

Катерина бросила на нее острый взгляд.

– Ребенка из пробирки! – продолжила Кира.

При этих словах все изумленно переглянулись. Даже Егор был поражен.

– Я не сумасшедшая! – воскликнула Кира. – Не так давно появились такие медицинские процедуры или операции, я не знаю, как правильно. Называются ЭКО. Их делают за границей, и стоят они очень дорого.

Все ошеломленно молчали. Только Катерина и Егор знали о трагедии Киры, а остальные только сейчас поняли, что их дорогая девочка бездетна, что жизнь ее омрачена ужасной трагедией… И она просит помощи родственников для того, чтобы стать, наконец, матерью.

Они были потрясены…

– Егор, это что значит? – спросил Говоров.

– Михаил Иванович, – сдержанно ответил тот, – ребенок для нас – это больная тема.

– Да я уже всех врачей обошла по нескольку раз, – горячо сказала Кира. – В Москву ездила на консультации, и никто ничего… Бесполезно! А тут шанс. И я хочу попробовать! У нас тоже делают. Но в Америке – вернее. И Котя уже многое разузнал для меня. Так что мне очень нужны деньги! Много денег! И в долларах!

– Кира, – нахмурился Егор. – А почему ты мне ничего не сказала? Я найду деньги.

– Извини, – пробормотала Кира. – Но…

– Так, дочь, – перебил Родион Петрович, – ты давай не волнуйся. Деньги мы соберем. Сколько нужно? Говори!

Кира жалобно смотрела на своих родственников. Сумма в восемь тысяч долларов – стоимость одной операции – представлялась ей нереально огромной, а ведь – для гарантии! – операцию следовало сделать не одну… Потому что не факт, что первый опыт окажется успешным, эмбион может не прижиться, тогда операцию придется повторить. И ведь надо лететь в Штаты, жить там – вдобавок им вдвоем с Егором! Конечно, Костя поможет, но нельзя взвалить на него все эти расходы. Он же не миллионер какой-нибудь! Одним словом, Кира никак не могла решиться заговорить.

– Знаешь что, – начала Лиля, – у меня в издательстве и гонорары, и зарплата. А еще Сережа поможет.

– Да, и можно нашу с Дементием квартиру продать, – подхватила Таисия Александровна. – Мне звонили из риелторского агентства.

– Слушай, у меня осталось после продажи бара! – взволнованно воскликнула Катерина. – Я тебе все деньги отдам!

– Ну, всем миром соберем! – подвел итог Родион.

Кира покачала головой:

– Спасибо, родные! Но ваши деньги вам тоже нужны. – Теперь нужно было сказать самое главное… и самое страшное! Она перевела дыхание и выпалила: – А я хочу продать этот дом!

Воцарилось мертвое молчание.

Таисия Александровна и Михаил Иванович в ужасе переглянулись. Лиля схватилась за сердце. Родион Петрович опустил голову… И даже у Катерины выступили вдруг слезы на глазах.

– А я думала, что вы будете рады, – растерянно пробормотала Кира, – оставить с ним все его призраки, раны, болезни…

– Это да, – с трудом сказала Лиля. – Но в этом доме было много жизни, счастья, любви.

Михаил Иванович тяжело вздохнул.

– Так, народ, – Ариша резко вскочила с качалки, – ничего продавать мы не будем. У меня есть деньги! Полный карман. И не деревянных, а у.е.! Кира, мне не нужны эти деньги. Ни капельки!

– Что ты говоришь? – нахмурилась Лиля, начиная что-то смутно подозревать.

– Честно! – подтвердила Ариша. – Ну, можете у папы спросить. Он-то в курсах!

Все недоумевающе обернулись к Родиону Петровичу. А он радостно улыбнулся и поднял большой палец:

– Умница! Моя дочка!

 

Эпилог

В сияющий летний день 1995 года семейство Говоровых-Камышевых-Морозовых-Ковалевых снова собралось все вместе в Доме с лилиями.

Дом был украшен букетами лилий и гирляндами из листьев – гирлянды сплели Ариша и Таисия Александровна, а развесил Сергей. Он до сих пор не слез со стремянки, потому что теперь по просьбе тестя подновлял поблекшие цифры на фасаде: 1895.

– Давай-давай, зятек, не ленись! – командовал Михаил Иванович, необыкновенно нарядный сегодня и как бы даже помолодевший в этом легком белом костюме с орденскими планками на груди. – Это тебе не статейки на машинке стучать! Родовое гнездо оформляешь!

– В полной мере ощущаю все бремя ответственности, отец! – отозвался со смехом Сергей.

– Пап, что за праздник ты придумал? – удивилась Лиля, проходя мимо со стопкой тарелок – праздничный стол накрывали, как всегда водилось, в саду. – Столетие дома!

– Ну а чем не повод всем собраться? – пожал плечами Михаил Иванович. – Дом, между прочим, тоже член семьи!

– Но мы же ничего не знаем – ни месяца, ни даты…

– А вот с сегодняшнего дня у вас будет и день, и месяц, и даже год! – хохотнул Михаил Иванович. – Полная биография. Вот так, дочуня!

Он ушел в сад, а Лиля любовно взглянула на мужа:

– Я смотрю, ты не разучился по лестницам лазить!

– А то! – задорно ответил Сергей, и оба расхохотались, вспомнив, как много было для них связано с этим его умением лазить по лестницам.

– Давай мыть руки и за стол! – велела Лиля, и Сергей проворно докрасил цифру 5.

Михаил Иванович подошел к Кире, которая сидела в гамаке и читала. Ее живот был туго обтянут сарафаном. Сколько мучений осталось позади, сколько надежд и разочарований… И вот там – в животе – дремлет в ожидании появления на свет представитель нового поколения семейства Говоровых… и так далее.

– Ну что, любимый потомок? – ласково спросил Михаил Иванович. – Удобно тебе?

– Удобно! – улыбнулась Кира и умильно попросила: – Дедуль, так вкусно пахнет шашлыком! Дадите попробовать?

По саду и в самом деле разносился умопомрачительный аромат: Константин «наживлял» на шампуры куски мяса и укладывал на самодельный огромный мангал. Куски и шампуры тоже были огромные!

– Я тебе дам – кусочек! – строго сказал Михаил Иванович. Кира была на жесточайшей диете. – Мне за этот кусочек Егорка знаешь что сделает?! Кстати, где он?

– На службе, – вздохнула Кира. – Даже не знаю, радоваться или нет, что он снова в строю.

– Радоваться! – велел Михаил Иванович. – Конечно, радоваться! Вот глупенькая! Ну-ка, дай-ка я… – Он осторожно положил руку на высокий Кирин живот, и она вдруг шепнула доверчиво:

– Боюсь я, дедуля.

– Чего?

– А вдруг что-нибудь не так? Вдруг опять сорвется?

Да, Кира намучилась, Михаил Иванович очень хорошо знал это. Успешной оказалась только третья операция! Что и говорить, вовремя эта добрая душа – Ариша – получила свое наследство!

– Вот глупенькая! – рассердился Михаил Иванович. – Да не сорвется! Перестань! Боится она! – И покачал гамак, будто колыбель, напевая: – Баю-баю-бай!

Кира засмеялась, но страх не ушел из ее глаз. И Михаил Иванович понял, что надо сделать!

– Кирочка, ну-ка подержи! – Отдал ей свою палку, расстегнул ворот и снял с шеи крестик – старенький, медный, на черном шелковом шнурке: – Вот, ну-ка возьми, милая. Это тебе. Ты не смотри, что он такой простенький… Это ведь наша семейная реликвия, получается. Надень-ка. Надень!

Кира послушно надела этот крест поверх того серебряного, который когда-то надела на нее в монастыре матушка Серафима.

Говоров удовлетворенно кивнул: два креста – надежная защита!

– Я по этому крестику Люльку – маму твою – после войны разыскал, – пояснил он. – Тася его носила, а потом я, хоть и не верил, дурак. А ведь он меня сберег! И теперь пусть это будет нашей традицией. Он и тебя сбережет!

– Спасибо, дедуль! – улыбнулась Кира. Ей и в самом деле стало легче!

Послышался автомобильный сигнал: у ворот остановился автомобиль Камышева. Вместе с Родионом Петровичем приехала Катерина с огромным букетом – разумеется, белых лилий.

– Ну, с юбилеем тебя, старина! – крикнул Камышев, глядя на дом, который так много для него значил и где было столько пережито. Достал из багажника коробку с винными бутылками – разумеется, своего производства. В смысле производства возглавляемого им ликероводочного завода. Принюхался к аромату шашлыков: – Чувствуешь, как пахнет? Настоящая баранина!

– Папа, – нервно спросила Катерина, – как я выгляжу!

– Как дочка Камышева! – гордо ответил Родион Петрович, удивляясь, что это Катерина забеспокоилась.

На самом деле повод волноваться у нее был, но сообщать об этом она никому не собиралась.

Подошли к столу. Родион Петрович расцеловался с Лилей – любовь осталась в воспоминаниях, а дружба сохранилась, вдобавок у них общие дети, а скоро будут и внуки… С особой теплотой Родион обнял Таисию Александровну и тестя.

Катерина вручила Лиле букет, чем изумила ее, расцеловалась с ней, потом смиренно подошла к Таисии Александровне, которая вместе с Аришкой накрывала на стол:

– Бабуль, как чувствуешь себя?

Эта чужая семья была теперь ее семьей, которую она искренне полюбила и не могла представить, как пережила бы без нее эти пустые годы, наполненные воспоминаниями о том, что так и не сбылось.

А вот и тот, о ком она вспоминала. Обернулся от костра…

Катерина знала, что Константин приехал, надеялась, что удастся вести себя как ни в чем не бывало, но, когда встретилась с ним глазами, когда он улыбнулся, почувствовала такой прилив счастья, что забыла о всякой сдержанности, засияла – и бросилась к нему.

– А я смотрю, ты и шашлыки жарить умеешь! – сказала робко, вдруг перепугавшись, что улыбка эта ей почудилась, что Константин сейчас обдаст ее тем же холодом, от которого ее знобило с момента их прощания.

Однако он улыбнулся еще шире:

– Еще как!

И тогда она решилась:

– Ну, привет…

Константин не сводил с нее глаз.

– Ну, чувствую, что шашлыки сегодня определенно пережарятся… – произнес он и добавил: – Ты обалденно выглядишь!

Они обнялись… сначала слегка, по-родственному, а потом вдруг прильнули друг к другу – и отстраниться смогли с трудом.

На счастье, дым курился вокруг, и вполне можно было на этот дым свалить то, что у Катерины глаза полны слез.

– Ну, как живешь? Расскажи! – жадно спросил Константин, и Катерина почувствовала, что это ему в самом деле хочется знать.

– Живу хорошо, – говорила она, удивляясь тому, как дрожит голос. – В школе работаю. Английский преподаю. Даже на завуча, представляешь, выдвигают!

Константин вдруг опустил глаза:

– А замуж почему не идешь? Не зовут?

Катерина взглянула на него и сказала с отчаянной решимостью:

– Да зовут… Только вот тебя забыть никак не могу! Думаю и не могу забыть!

Константин внезапно стал серьезным.

– Да я тоже думаю о тебе чаще, чем хотелось бы… – признался он.

Катерина побледнела.

Вдруг подбежала Аришка, которой вздумалось именно сейчас поздороваться с Катериной, однако, встретив сердитый взгляд Константина, со смехом убежала.

Однако поговорить им так и не дали.

– Эй, генацвале с Аляски! – примчался возмущенный Сергей. – У тебя шашлык горит! Проспал?!

– Я ж тебе говорил, что пережарится! – счастливо расхохотался Константин, то и дело взглядывая на Катерину и подставляя тазик для шампуров.

Вдвоем они потащили эту гору еды на стол.

– Ну что тут, налито под горячее? – закричал Сергей.

А вино уже плескалось в бокалах.

– Наконец-то! – сказал Михаил Иванович и постучал вилкой по своему бокалу: – Минуточку внимания! Уважаемые жители юбилейного дома! Шашлыка очень хочется, поэтому я тезисно. Короче! Нашему дому сегодня сто лет! И поэтому еще мне очень хочется, чтобы именно сегодня у него началась новая история. Чтобы в доме отныне и навеки поселились только любовь и доброта. За наш дом!

– Ура! За дом! – все тянулись друг к другу, чокались. Лиля улыбнулась Сергею. Аришка – Родиону Петровичу. Катерина и Константин посмотрели друг на друга и пожалели, что слишком много народу вокруг. Кира незаметно погладила свой живот…

Выпили, сели, принялись за шашлык.

– Ну что, папочка? – прижалась к отцу Лиля. – Теперь-то ты, наконец, счастлив?

– А вот нет! – заявил Михаил Иванович, смеясь, встал и провозгласил: – Внимание! Второй вопрос нашего собрания! Руководящий состав нашего дома, в лице Таисии Александровны ну и, конечно, в моем, задают вопрос Константину: ты почему не женишься, паршивец?

Константин подавился. Ариша громко хихикнула в общей тишине.

– Ну что ты на меня смотришь? – фыркнул Михаил Иванович. – Ты вон на соседку свою посмотри!

Константин уставился на остолбеневшую Катерину, потом засмеялся:

– Ну, если тезисно… если тезисно, так я и не против! – И поцеловал ей руку.

– А у тебя на Аляске-то семьи нет? – поддел Родион Петрович.

Константин показал ему кулак и повернулся к отцу:

– Ну а ты, батя! Ты наш капитан, рулевой, а до сих пор не женат! Что скажешь?

Михаил Иванович кашлянул, а потом решительно сказал:

– А вот смотри и учись! – повернулся к Таисии Александровне и сказал: – Таисия Александровна…

Голос его дрогнул, и все, сидевшие за столом, растроганно заулыбались.

– Тася, иди сюда! – вновь позвал Говоров, Побледневшая Тася вскинула на него глаза.

Михаил Иванович помог ей встать и снова сказал:

– Таисия Александровна… Свет очей моих!

Она смотрела на Говорова, не отрываясь. Ветер своевольничал с ворохом ее седых кудрей, как некогда своевольничал он с русым облаком волос, реявшим вокруг ее юного лица.

– Неужели откажешь подполковнику Говорову? – тихо спросил Михаил Иванович.

Таисия Александровна молчала и улыбалась.

– Родители, вы столько лет шли к своему счастью! – воскликнула Лиля. – Мама, соглашайся!

– Батя, давай, не отступай! – заорал Константин, и Родион Петрович подхватил:

– Горько!

– Горько! – раздался дружный хор, под который Михаил Иванович и Тася поцеловались.

Лиля не без опаски взглянула на окно мансарды. Туда же посмотрела и Кира…

Окно да и окно. Самое обыкновенное. И больше нет здесь никаких призраков. А может быть, и не было их никогда!

Так или иначе – новое столетие Дома с лилиями началось со счастливого события – значит, будет жить в нем отныне счастье!

Конец третьей книги