Фригия

Рассвет едва занялся, и в селении все еще спали.

Старый колодец дышал затхлостью и такой непроглядной тьмой, словно Тимандра заглянула в самую сердцевину земли. И вдруг тьма будто вздохнула, а потом послышались странные шлепающие звуки, которые постепенно приближались к Тимандре. Казалось, кто-то поднимался к ней из глубины земли!

Она бросилась бы прочь, да ноги подкосились. Навалилась на край колодца, еле дыша от страха, и увидела… увидела огромную белую лягушку, которая медленно и тяжело прыгала по еле заметным выступам в стенах, на миг словно прилипая к ним, а потом переваливаясь на следующий выступ.

Наконец она остановилась, подняв к Тимандре свою бледную голову и прозрачные, будто вода подземного ручья, глаза.

У Тимандры закружилась голова…

Почудилось, будто какая-то силах схватила ее – и зашвырнула на двадцать лет назад, причем из Фригии перебросила на Крит! Ведь только там водились такие огромные бледные лягушки, в которых, как говорили, перевоплощались после смерти жрицы Великой Богини. И с необыкновенной отчетливостью Тимандра вспомнила, как однажды такой вот лягушке она рассказала о том, чего боялась. Больше не было ни одной живой душе, которой она могла бы пожаловаться, не у кого было совета спросить. А лягушка сорвалась в колодец и исчезла, дав знак девушке, что надо спасаться, бежать…

Конечно, это не могла быть та самая лягушка. Конечно, нет! Однако Тимандра слабо улыбнулась и пробормотала:

– А знаешь, ведь и сейчас мне не у кого спросить совета, кроме как у тебя…

Послышался какой-то шум от шатра, в котором спал Алкивиад, и Тимандра насторожилась. Нет, все тихо.

Просто почудилось.

Она опустила голову на край колодца и посмотрела в блеклые глаза белой лягушки.

– Я хочу помочь ему! Открой мне его судьбу! – прошептала Тимандра. – Он боится смерти. Боится, что его настигнут враги. Он так устал и изменился… Он совсем другой, не тот, каким был раньше… Мне жаль его…

Да, в голосе ее не было горечи, разочарования – только жалость, снисхождение. Так может мать говорить о сыне, сестра – о брате. Но не возлюбленная о возлюбленном! Какой смысл скрывать правду от себя самой: ее кровь все же не кипела от страсти в объятиях Алкивиада. Как странно! Ведь когда-то он ей чудился центром вселенной, он сиял, как алмаз в солнечных лучах! Но потом… потом появился Хорес – и затмил собою не только Алкивиада, но и само солнце.

Многие годы миновали с тех пор, но Тимандра и по сей день помнила, как он нес ее на руках после того, как спас от Фирио. Хорес увез ее из Коринфа. Десять дней провели они в его имении, забыв обо всех людях, но люди не забыли о них. Войско коринфян выступило в военный поход, с войском ушел и Хорес, а Тимандра вернулась в школу гетер. Куда еще ей было идти? Кем она была Хоресу? Дома оставалась его жена. Вспомнит ли он о Тимандре, когда вернется? Не померкнет ли его любовь?

Ей не суждено было узнать об этом, потому что Хорес не вернулся. Он был убит где-то у берегов Спарты.

Тимандра оплакивала его так горько, что жизнь перестала хоть что-то для нее значить. Тогда Никарета, которая относилась к ней, словно к родной дочери, и горевала вместе с ней, написала Аспазии, и та приехала в Коринф.

К тому времени война не закончилась, однако вражда двух великих городов утихла. Аспазия забрала Тимандру в Афины. С ней отправилась Эфимия. Никарета и Адония проводили их со слезами, а Лавиния была искренне рада отъезду Тимандры, потому что теперь именно она стала истинной звездой Коринфа. Родоклея вернулась к своему прежнему занятию сводни и теперь приводила к Лавинии самых достойных посетителей.

Тимандра, к своему изумлению, обнаружила, что дом Атамуса в Диомейском предместье стоит, как стоял: запертый, с заколоченными окнами. Конечно, в нем все поросло пылью, он был пуст и гол, однако Тимандра открыла тайник Атамуса, о котором иногда вспоминала весь этот год, и достала деньги, которые когда-то зарабатывала – в бытность свою Корой, – а также те, что были скоплены Атамусом. Она вспомнила рассказы Родоклеи о том, как они с Фирио искали этот тайник, и порадовалась, что не нашли. На что бы она тогда жила? Однако Тимандра понимала, что этого надолго не хватит… Поэтому на оставшиеся она накупила нарядов, обставила дом, устелила полы коврами, а потом написала свое имя на стене Керамика, где гетеры издревле сообщали о себе тем мужчинам, которые искали женщин, способных дать им счастье особенной, пылкой, необыкновенной любви.

И вот однажды под именем Тимандры появилось имя Алкивиада и цена, которую он предложил ей за встречу: десять мин. Это была огромная сумма, и Тимандра охотно согласилась. К ее изумлению, Алкивиад вспомнил испуганную порну Идомену, которую он когда-то отправил в Коринф с черепком, на котором было нацарапано: «Идомена станет истинной звездой школы гетер в Коринфе, в чем убежден Алкивиад Клиний Евпатрид из Афин, хорошо знающий ее любовь и преданность».

Тимандра показала ему карфиту с изображением Эроса с мечом, которую она сберегла… Алкивиад был польщен – и так никогда и не заподозрил, что Тимандра лишь выискивала в его чертах сходство с чертами его брата.

Тимандра никогда не говорила ему о Хоресе, хотя и не забывала его никогда.

Изменяя Хоресу телом, она была верна ему всем сердцем.

Впрочем, можно сказать, что Алкивиад был верен ей… несмотря на то, что изменял постоянно! К счастью, он давно оставил забавы с мужчинами, и теперь весь его пыл принадлежал только женщинам. Тимандра знала, что у нее много соперниц и в Афинах, и в других городах! Даже в Спарте он умудрился соблазнить жену царя Агида, который в это время был в далеком походе. В это время Алкивиад как раз перессорился с афинянами и сдружился со спартанцами. До Тимандры доходили слухи, будто он совершенно их очаровал. Все, кто видел его забывшим о сложных прическах, купающимся в холодной воде, питающимся ячменным хлебом и самой простой похлебкой, не могли поверит, что он имел некогда собственного повара и собственного поставщика благовоний, носил плащ пурпурный плах, волочившийся по земле, и выпускал на соревнования по семь колесниц. Говорили, что он покоряет людей именно потому, что легко применяется к их привычкам и образу жизни. Так, в Спарте он занимался гимнастикой, был прост и серьезен, в Ионии – изнежен, предан удовольствиям и легкомыслию, во Фракии – пьянствовал и увлекался верховой ездой; при дворе сатрапа Тиссаферна – превосходил своей пышностью и расточительностью даже персидскую роскошь.

Любая женщина, будь она рабыня или царская жена, пленялась Алкивиадом неистово! Спартанская царица даже не стыдилась того, что родила сына от Алкивиада! Сам Алкивиад имел дерзость заявить, что сделал ее своей любовницей не из желания оскорбить царя Агида и не из-за сладострастия, но желая, чтобы его потомки правили спартанцами. Однако царь Агид так и не признал ребенка своим…

Тимандра не уставала удивляться, что Алкивиад постоянно возвращается к ней. Однако это было именно так, да и он был ей ближе и дороже всех ее любовников. Те десять мин, которые он заплатил за первое свидание, давно вызывали у них смех: теперь Тимандра жила в невиданной роскоши и принимала Алкивиада, независимо от того, платил ли он талант или приходил с пустыми руками. Тимандра даже взяла на воспитание его дочь от одной тринакрийской рабыни и, когда девочка подросла, отправила ее в Коринф, школу гетер, где Никаретой в эту пору стала Адония. В Коринфе дочь Алкивиада, которую многие считали также родной дочерью Тимандры, стала зваться Лаидой.

Шло время. Умерли многие из тех, кого знала и любила Тимандра: Никарета, Родоклея, Эфимия, Аспазия и Перикл… И Алкивиад все чаще говорил о смерти.

С годами он утрачивал свое легендарное обаяние, и все меньше находилось людей, готовых прощать ему проигранные битвы, неверные советы, несправедливые обиды. Иногда Тимандре чудилось, что ее любовник сделался одержим духом противоречия, которые заставляет его наживать себе врагов везде, в любом городе и стране. Кажется, даже женщины покидали его… а среди мужчин у него и вовсе не оставалось друзей.

И все же авторитет его в Афинах был еще довольно силен – особенно среди демоса. Тиран Критий, глава афинской власти, всерьез опасался его и даже подсылал к нему убийц.

И вот однажды Тимандра получила письмо, в котором Алкивиад звал ее уехать с ним вместе во Фригию, переждать опасное время.

«Наверное, он предлагал это многим женщинам, но все они ему отказали, – подумала тогда Тимандра. – Откажу и я».

Однако она знала, что не откажет. В эти годы она и сама не понимала, смотрит она на Алкивиада с любовью потому, что по-прежнему ищет в его лице сходство с Хоресом, – или все-таки любит его ради него самого.

Они переезжали с места на место, потому что прежние друзья и здесь вдруг оборачивались врагами. Одно время Алкивиад был дружен с персидским сатрапом Фарнабазом – но теперь опасался его, потому что Фаранабазу был нужен союз с Афинами и Спартой, а они считали Алкивиада способным перехватить власть у них у всех.

Тимандра чувствовала, как растет беспокойство Алкивиада, а потом он и сам перестал скрывать от нее свой страх. И не далее, как нынче утром, проснувшись, сказал с тревогой:

– Я увидел себя во сне одетым в твой наряд – в тот самый, алый, в котором я встретил тебя некогда в Афинах. Помнишь тот дом, куда вы заманивали богатых глупцов и обирали их? Я видел себя в этом платье, а ты раскрашивала мне лицо румянами и белилами. Уж не к смерти ли это?

Тимандра постаралась его успокоить, сказав, что всякие наряды снятся к добру, а румяна и белила означают, что Алкивиад успешно введет в заблуждение своих врагов. И вдобавок она пообещала ему погадать на длину его жизни по старинному критскому обычаю – бросив в колодец монету. Однако к ней вдруг поднялась эта бледная лягушка, и Тимандра сочла это добрым предзнаменованием. И, как тогда на Крите, она торопливо рассказывала лягушке все, что с ней произошло, снова и снова умоляя дать ей знак, помочь понять, что ждет Алкивиада…

И вдруг она заметила, что лягушка сидит закрыв глаза.

Неужели она уснула?

Тимандра осторожно протянула руку и коснулась ее кончиком пальца, и в это самое мгновение лягушка сорвалась с выступа, на котором сидела, – и рухнула в темную глубь колодца.

«Да она же умерла!» – чуть не вскрикнула Тимандра, и в то же мгновение до нее донесся влажный шлепок, когда тело лягушки рухнуло на каменистое дно и разбилось вдребезги.

Она прижала ладонь ко рту, глуша крик брезгливости и страха. И тут же конский топот заставил ее обернуться!

Пятеро всадников с факелами в руках подскакали к шатру, в котором спал Алкивиад. Рабы, которые устраивались на ночь вокруг, вскочили на ноги – и вдруг все бросились врассыпную, в ужасе оглядываясь.

Их никто не преследовал. Всадники швыряли факелы в шатер, который мгновенно занялся.

Потом они отъехали в сторону и оттуда наблюдали за пожаром.

Тимандра с криком кинулась вперед, но споткнулась, упала, и так ударилась грудью о камень, что у нее захватило дыхание, на даже не сразу смогла подняться. Потом она думала, что это спасло ей жизнь…

В каком-то оцепенении, в полусознании смотрела Тимандра, как огонь охватывает шатер, и вдруг передний полог оказался сорван, отлетел в сторону, и на пылающий ковер у входа полетела кучу одежды. Огонь на миг притих, и наступи на эту тлеющую гору, из шатра вырвался Алкивиад, полуобнаженный, прикрывающийся только хламидой, которая уже занялась с краев.

Отбежав от пылающего шатра, он полной грудью вдохнул свежего воздуха – и только тут увидел всадников, которые подожгли костер. Однако теперь в руках у них были луки с натянутыми стрелами!

Крик рвался из груди Тимандры, но она онемела от ужаса. А лучники все разом спустили тетиву. Мгновение Алкивиад стоял, качаясь, пронзенный стрелами, потом упал… И Тимандра, лишившись сознания, ткнулась лицом в землю.

Когда она очнулась, солнце успело поднялться. Вокруг было пусто. Убийцы ускакали, рабы разбежались, заодно угнав три повозки, на которых лежали все добро, все вещи Алкивиада и Тимандры и его драгоценное оружие. От шатра остались одни уголья.

Тело Алкивиада уже закоченело. Тимандре нечем было обмыть его, ведь в колодце не было воды, однако среди немногочисленных вещей, которые впопыхах были обронены сбежавшими рабами, она отыскала два или три своих хитона и гиматия, а еще старый, потемневший от времени кипарисовый кипсел… так коринфские гетеры называют ларцы. В кипселе нашлись бутылочки с благовониями, и Тимандра, обломав стрелы и некоторые вытащив из ран, оттерла маслом кровь с груди Алкивиада и осторожно умастила тело. Затем Тимандра обмотала его остатками своих нарядов и, перевалив на полуобгоревшую хламиду, потащила по каменистой земле к колодцу.

А что она могла еще сделать? Даже могилу вырыть ей было нечем, погребальный костер сложить не из чего. Она горько плакала, но, отправив тело Алкивиада в темную бездну, вспомнила своего отца, который нашел успокоение в таком же колодце на Крите, – и от души немного отлегло.

Постояв над колодцем, Тимандра пожелала тени Алкивиада спокойной переправы через Ахерон, как вдруг спохватилась, что не положила с ним два обола перевозчику! А что, если Харон откажется перевести Алкивиада на мирные поля асфоделей?

Тимандра вернулась к шатру и долго шарила в траве с надеждой найти хоть монетку, пусть самую мелкую, – но грабители не оставили ничего. Тогда она отколола со своего хитона заветную карфиту, на которой был изображен Эрос с мечом, и поцеловав ее, бросила в колодец. Для Тимандры это была одна из величайших драгоценностей жизни, и она уповала на то, что и перевозчик сумеет ее оценить.