Развалин груды в дыму пожарищ Лежат на пройденном пути… Туда… Обратно? Назад, товарищ,    Нельзя пойти. Налево — пропасть. Направо — волны    Водоворотом,    А впереди…    Кто скажет, — что там? Но, веры полный, —    Иди! Зари не видно?.. Глаза ослепли. Но сердце видит, но сердце ждет… Попутный ветер знамена треплет…    Вперед!

По лужам, по грязи смешная девчонка Бежит, предлагая газеты, По-воробьиному щелкает звонко: «Декреты! декреты! декреты! Вся власть Советам — декрет номер первый, Мир всему миру — декрет номер два…» От крика у барынь — мигрени и нервы, У генералов — кругом голова. У генералов дрожат эполеты — От страха? от смеха? — никак не понять. Фыркают франты: «Совдепы! Комбеды! Разнузданная солдатня!» Девчонке нет дела, базарит газеты Налево, направо… Смешная, постой! Ты прочитай и пойми, что декреты, Эти декреты — для нас с тобой. Отец — на войне, задыхаясь от газа, Мать — на табачной, чахоткой дыша, Слышат твою равнодушную фразу И за газеты приняться спешат. Читая, подумают оба, что станет Их дочка наркомом страны трудовой… Пойми же, девчонка, пойми же, смешная, Что эти декреты для нас с тобой.

Америка, Индия, Афганистан, Лондон и Токио, Мельбурн и Рим, через Антанты распухший стан руки протягиваем вам, горбом и мозолями говорим: — Кули, жнецы, гончары, кочегары, каменщики, углекопы, ткачи, соединяйтесь, товарищи! На север! На зарево звездных пожаров идите! Из пламени гнева восставших масс пылающие головни берите. Они, разгораясь, и там, и у вас зажгут непроглядные заросли зла, жажду наживы выжгут до тла… В пепел — нужды и насилия цепи! Рынки рабов безработных — в пепел! Храмов и тюрем решетки — в прах! Крах нефтяным королям и банкирам, папам и пасторам — страшный суд! Только трудящиеся живут, только рабочий владеет миром! Литейщик тогда для себя и для всех выплавит легкий и звонкий смех; с песней веселою каждый ткач радости выткет яркий кумач; каменщиков непрерывные смены заложат фундамент и стройные стены, перекликаясь, взведут… Товарищ! Войди в небывалый строй, где солнцем горит над зеленой землей свободный и радостный труд.

Глотала шахта черным ртом И в черную влекла утробу, Но, скорчившись внизу, никто Не отбивал ни гнев, ни злобу Под черным угольным пластом. Глотала шахта черным ртом. С ослепшей лошадью вдвоем Мы молча подавали уголь, И каждый думал о своем — О травах росных, о подруге, — Но оба мы в гробу живем С ослепшей лошадью вдвоем. Проглоченный, никто из нас Ни гневен, ни озлоблен не был… Но знал ли кто-нибудь из вас, Как тяжело без звезд и неба Пробыть в утробе лишний час? Об этом знал ли кто из вас? А в штольнях были? А в забой На смертную ползли работу? По черному пласту киркой Стучать до кровяного поту И ждать — вот-вот над головой Качнется гибелью забой!.. Но говорят — какая боль! — Что мы — изменники, слепая… Шахтовладельцы и король О лишнем часе мало знают… Шахтовладельцы и король На нас с тобой не заодно ль? Им лишний час пробыть легко Под одеялом на кровати… А камни острые торчком В кровати если? А сгорбатясь Лежать под черным потолком, Почти задавленным, легко? И лишний час дышать углем, Быть лишний час в золе зарытым… А ну, ослепшая, тряхнем, — Пусть брызнет гнев из-под копыта, Пусть злоба каменным углем Нависнет и над королем! В забоях сердца рвется газ… Слепая, слышишь рев и грохот? Мы бросили в гробу работы, И в шахты вновь на лишний час Никто не спустится из нас, — В забоях сердца рвется газ. И черный уголь раскален… В холодном угле — злое пламя. Пускай забойщик окружен Неумолимыми врагами Со всех сторон, со всех сторон, — Ведь черный уголь раскален? Да! уголь в сердце раскален До бури, до огня, до жизни. Ударит час — и со знамен Огонь неудержимый брызнет, — И вспыхнет шахта красным ртом Над черным угольным пластом.