В 1986 году моя дочь Вика подарила мне внука Виктора, названного так в честь моего дяди Виктора Александровича Дроздовского, военного летчика, погибшего в начале Великой Отечественной войны. Весть о рождении внука застала меня в , где я отдыхал со своей женой Майей. Паланга очень красивый город с высоким костелом, огромным парком реликтовых сосен, который плавно спускается к прибрежным дюнам, за которыми — пляж и морская даль.

В центре парка расположен музей янтаря. Экскурсовод этого музея, проводя лекцию, рассказывал, что в первой половине XIX века полковник царской армии Миколас Тышкевич построил дворец и заложил парк. Также он много сделал для города Паланга: восстановил морской порт, построил дубовый мост у причала, костел, и этот дворец, в котором и жил вместе со своей семьей. После Великой Отечественной войны пострадавший дворец отреставрировали, и в нем долгие годы был Дом творчества Союза художников. И только после того, как было построено новое здание и художники переехали туда, во дворце открыли музей янтаря. В экспозиции музея выставлены не только изысканные ювелирные украшения, но и уникальные янтарные самородки, поднятые со дна Балтийского моря, внутри которых навечно застыли насекомые: жучки, скорпионы, стрекозы и бабочки.

Покоренный красотой приморского города я много писал акварелью и гуашью. Получился цикл, в который вошли помимо натюрмортов с цветами, также пейзажи с видами Паланги: дюны, море, парк с его знаменитым дворцом янтаря, соснами и знаменитым горбатым мостиком, являющимся одним из символов Паланги.

Все эти работы ушли в фонд всесоюзной художественной лотереи. В те годы эта лотерея пользовалась успехом не меньшим, чем вещевая. Каждому хотелось выиграть на свой недорогой билет произведение большого мастера. Я отдыхал от работы над большими картинами, любуясь солнцем, морем, природой.

Вечерами по улице, ведущей к парку, где стоял наш Дом художника, проходили строем музыканты духового оркестра. Толпа отдыхающих высыпала им навстречу, образуя плотный коридор, встречала их аплодисментами и криками браво. Оркестранты были одеты в униформу, белые рубашки и голубые, расклешенные к низу брюки. На головах — литовские фуражки с кокардой. На вечернем солнце сверкали золотом духовые инструменты. Пять высоких очаровательных девушек шли впереди оркестра, пританцовывая и размахивая разноцветными гофрированными шарами, задавая ритм музыкантам. Одетые в стилизованные матросские костюмы — белый верх и голубые гофрированные мини юбки — девушки были очень красивы. На головах у них были пилотки и огромные белые банты в кокетливо вздернутых косичках. Их лица с ярко накрашенными губами и театральным макияжем привлекали мужское внимание. Барабанщик замыкал группу, поддерживая заданный такт музыкального шоу. Этот оркестр был любим всеми отдыхающими. Заканчивалось выступление уже в парке, в музыкальной беседке, вокруг которой танцевали взрослые и дети.

Каждый день я ходил на море, где продавалось пиво, с ним хорошо шли поджаренные ржаные сухарики, пропитанные чесноком и солью. Это литовское национальное лакомство художники обожали.

На следующий год, летом я открывал свою персональную выставку в средневековом польском городе . Выставочный зал располагался в Доме культуры польско-советской дружбы, в старинном здании. Рядом находился знаменитый средневековый .

Сделать экспозицию мне помогла пани Ганна, грамотно развесив картины и установив специальное освещение каждой работы. В экспозицию входило пятьдесят картин. По всему периметру зала стояли дубовые остекленные витрины, также имевшие специальную подсветку, в них пана Ганна с большим вкусом разложила репродукции с моих картин, находящихся в музеях, открытки, буклеты, каталоги. Получилось хорошее информационное дополнение к основной экспозиции.

На втором этаже выставочного зала, куда вела резная дубовая лестница, располагался уютный кинозал. После торжественного открытия выставки собравшиеся поднялись туда, чтобы посмотреть мою режиссерскую работу, документальный фильм «Песнь о воде». После просмотра и обсуждения выставки и фильма все спустились в зал, где за это время накрыли стол для фуршета. На вернисаж пришли местные художники, искусствоведы, актеры, журналисты, представители мэрии Гданьска и работники польско-советского Дома дружбы. Атмосфера на вернисаже была непринужденной. Журналисты брали у меня интервью, я отвечал на многочисленные вопросы не только из своей личной жизни, но и о творческой жизни в нашей стране.

В 1987 году в Польшу ожидался визит папы римского , поляка по национальности. Горожане Гданьска с великим почтением выставили цветные фотопортреты великого земляка в окнах своих квартир. Теперь его лик смотрел на свою паству из тысяч окон. Такого количества портретов одного человека в целом городе мне не приходилось видеть даже в период культа личности Сталина в нашей стране. По всему пути к костелу Святой Марии, где папа римский должен был провести богослужение, создали подобие коридора из стальных труб, образовавших ограждение от возможного напора массы верующих, многочисленных паломников и горожан.

Пробыв в Гданьске несколько дней, я вернулся в Москву, а выставка продолжалась до середины сентября уже без меня, после чего всю экспозицию перевезли в Варшаву, куда я должен был прилететь в сентябре.

В варшавском Доме советской науки и культуры на улице Фокзаль, 10, куда переехала моя выставка из Гданьска, должен был состоялся вернисаж. Накануне я осмотрел готовую экспозицию в большом белом зале, и остался доволен — работы были повешены в один ряд и хорошо освещены. Но на некоторых рамах были заметны трещинки и следы реставрации. Я спросил об этом сотрудника Дома дружбы, курирующего выставку. Помявшись, сотрудник неохотно рассказал:

— Владимир Аннакулиевич, я не хотел вас огорчать перед вернисажем, но раз уж вы обратили внимание на некоторые дефекты рам, я вам расскажу, что произошло во время транспортировки картин из Гданьска в Варшаву. Специальный автофургон, перевозивший выставку, попал в аварию, но, к счастью, ваши полотна не пострадали, раскололось только несколько рам. Эти мощные деревянные рамы художественного фонда, приняли удар на себя и тем спасли вашу живопись.

— Люди, надеюсь, не пострадали?

— У меня было несколько незначительных ушибов, а водитель ударился грудью об руль, но все обошлось. По прибытии в Варшаву рамы отреставрировали, и поломок стало почти не видно.

— Да, рамы хорошо отреставрировали, молодцы.

Меня поселили в Доме советской науки и культуры на третьем этаже прямо над выставочным залом, где был мой люксовый номер со всеми удобствами и даже с кухней. На вернисаж собралось очень много народа, художники, искусствоведы, журналисты, актеры, чиновники от культуры и просто приглашенные варшавяне. В публике выделялись молодые дамы и мужчины в костюмах XIX века. Стоявший рядом со мной сотрудник выставочного зала шепнул:

— Не удивляйся такому маскараду. Здесь рядом — драматический театр, очень популярный в Варшаве. Актрисы и актеры большие любители вернисажей и фуршетов. У них, видимо, закончился дневной спектакль и они пришли на вернисаж в театральных костюмах, чтобы не опоздать. Они не стали терять время на переодевание. Сейчас закончит свое выступление секретарь по идеологии, и ты увидишь, как вся эта костюмированная актерская братия бросится поздравлять и целовать тебя, поэтому очень-то не пугайся, они тебя не съедят, наши актрисы любят красивых мужчин.

Все так и произошло. После официальной части публика зааплодировала, а актрисы бросились целовать меня, оставив на моем лице яркие пятна от губной помады.

Еще во время официальных выступлений в толпе гостей я увидел знакомую мне высокую, худощавую фигуру польского художника Мачей Мадзилевского. Это была экстравагантная, колоритная фигура, с короткой стрижкой каштановых волос и усами в стиле . Мы вместе были в международной творческой группе в Венгрии, где и познакомились. Мачей подошел, и мы заключили друг друга в объятия, как старые друзья.

После официального фуршета Мадзилевский повез меня к себе домой. Жил он в новом микрорайоне Варшавы, где громоздились такие же стандартные панельные двенадцатиэтажные дома, как и в Москве. Однако, оказалось, что квартира состоит из пяти комнат, расположенных в двух уровнях. Его жена Мариша была дома и очень приветливо меня встретила. Она начала живо говорить на польском языке, который я постепенно начал понимать. За ужином мы хором говорили, каждый на своем языке и прекрасно понимали друг друга. От них я позвонил дежурному в Дом советской науки и культуры, предупредив, что ночевать буду по такому-то адресу, с таким-то номером телефона, у пана Мадзилевского. Таков был порядок в то время.

Вечер прошел весело, пришла молоденькая соседка Анечка, жена офицера Войска Польского, проходившего стажировку в одной из московских военных академий. Анечка неплохо говорила по-русски. Пили польскую водку, закусывали жареным судаком по-польски и бифштексом. Обсуждали открытие моей выставки, смеялись над темпераментными актрисами, оставившими следы губной помады на моем лице, вспоминали с Мачей наше пребывание в венгерском городе Хайдубёсермень.

Мариша расспрашивала меня о том, как мы проводили там время с ее мужем. Хороши ли венгерские девушки, и кто красивее польки или мадьярки. Я спасал нашу репутацию, говоря, что самые красивые девушки — польские, но что мы много работали, и нам было не до амуров. Мариша смеялась, говоря, что в это трудно поверить, так как она хорошо знает своего мужа.

Вспомнили мы финского художника пейзажиста Тапия, который прибыл в международную группу художников на своей машине. У Тапия была не только очень дорогая машина, но и самая современная фотоаппаратура, которой он снимал венгерские пейзажи. Он подарил нам альбомы со своими работами, это были, в основном, виды Финляндии во все времена года. Тапия не скрывал, что свои живописные полотна создает, используя фотографии, которые он снимает в своих поездках по миру. Зимой в Финляндии, в своей роскошной мастерской, он переосмысливает фотографии, компонует их, отбрасывая все ненужное, создает совершенно новые мотивы, вкладывая в них душу и чувство художника. Делает это с большим изяществом и многие западноевропейские музеи имеют в своих коллекциях его картины.

На стенах квартиры Мадзилевских висело несколько живописных полотен хозяина дома. Это были, в основном, молодые обнаженные девушки. На одних картинах они были с головами экзотических птиц, на других с кошачьими головами. Были и просто красивые миловидные девушки, которые гуляли, развлекались, играли в мяч, отдыхали на траве, лежали, и все они были изображены на фоне летнего девственного европейского леса. Также у него на стене висело несколько плакатов. Надо сказать, что в те годы у нас в России польский плакат был эталоном вкуса и некоторые наши плакатисты подражали им. Мачей Мадзилевский был одним из ведущих плакатистов, неоднократно отмечался международными и национальными премиями в этом остром виде искусства. Я был в растерянности, с одной стороны Мадзилевский был профессиональным плакатистом, а с другой — живописцем средней руки. Рассматривая картины на стенах, я сказал:

— Мачей, мне очень нравятся твои плакаты, они выполнены на высоком художественном уровне, а твои живописные картинки с девушками — мне не совсем понятны. Зачем ты это делаешь? На выставках, надеюсь, ты их не показываешь.

Мачей весело рассмеялся, и похлопал меня по плечу:

— Володя, это же для заработка, не более того, — он показал рукой на три картинки в черных одинаковых лаковых рамах, одного размера, — я подготовил их к приезду покупателя из ФРГ. Он приезжает ко мне два раза в год, я подготавливаю к его приезду три или четыре холста, в одинаковых стандартных рамах. Покупатель забирает их себе в Германию. Я, как постоянный поставщик живописной продукции, обязан считаться с клиентом и делать картинки на его вкус. Для меня это главный источник существования. Я спокоен, зная, что два раза в год получу от него хорошие деньги в валюте, обеспечу семью, и смогу заниматься любимым плакатом, выставляться, участвовать в конкурсах, и если повезет, даже получать награды за свое искусство. Другого пути нет. Если хочешь хорошо жить, умей вертеться, так ведь, кажется, говорят у вас в России.

Мачей несколько дней возил меня по мастерским варшавских художников, знакомил с ними, они показывали свои работы. Со многими мы обменялись адресами и, как водится, я приглашал посетить их мою мастерскую, когда им доведется быть в России.

Я благодарен Мачай Мадзелевскому за то, что он дал мне возможность увидеть мир польских художников поближе, узнать, как они живут, как зарабатывают, какие у них мастерские, какие направления в польском искусстве. Я побывал у живописцев, графиков и даже был в мастерской керамистки и пришел к выводу, что находился в более выгодных условиях, чем польские художники. Мне не нужно было писать на потребу заказчика, как моему другу Мадзилевскому. Я мог работать в Домах творчества совершенно бесплатно, общаться с коллегами, выставляться в престижных выставочных залах, мои работы покупались в музеи страны.

Перед моим отъездом из Варшавы Мариша и Анечка повезли меня по магазинам, желая сделать мне подарок. Мне пришлось перемерить с десяток джинсовых костюмов, но ни одни не сходились у меня на талии. Наконец, Мариша купила мне немецкую пижаму самого большого размера и заставила ее померить, когда мы вернулись домой. Я втянул в себя живот и почти не дышал, чтобы не отлетели пуговицы. Мариша расстроилась, но я успокоил ее, сказав, что этот подарок будем дорог мне, как память об их замечательной семье.