Солнце припекало почти по-весеннему. Джустиниани снял маленькую, прикрывающую макушку шапочку и смахнул со лба капельки пота. Прищурившись, вновь осмотрел высокую земляную насыпь вала и пестрые кучки горожан на ней. Один из трех томящихся чуть поодаль адъютантов подвел к нему массивного, под стать хозяину, жеребца. Лонг принял поводья, похлопал коня по спине и одним махом вскочил в седло.

— Сегодня работы продвигаются успешно, — он кивнул головой в сторону цепочки землекопов. — Если не будет помех, через пару месяцев ни одна нечисть не прорвется за укрепления.

— Этим лежебокам следовало бы проворнее шевелиться, — снисходительно бросил адъютант. — До нашего приезда они лишь грызлись между собой и плакались на судьбу.

Лонг в упор посмотрел на него.

— Мне кажется…. Нет, я просто уверен — ты позволяешь себе слишком многое, Доменик. Тебя наняли, чтобы ты защищал этих людей, а не скоморошничал, изображая из себя полкового словоблуда.

Адъютант скривился, но промолчал. Его лицо с тонкими аристократическими чертами можно было бы назвать красивым, если бы не прочно отпечатавшееся на нем выражение наглости и раннего порока.

— Ты ведешь себя как юнец, пристроившийся голым задом на ежа, — кондотьер тронул коня с места, — И взял себе в дурную привычку изрекать высокопарные наставления. Занимайся этим в кабаках, там твоя болтовня окажется более уместной.

— О, синьор, — со смехом вступил в разговор второй адъютант, — вы затронули больную струнку: Доменику становится не по себе, когда он вспоминает сумму своих счетов в городских трактирах.

— Греческие вина действительно хороши, — с видом знатока провозгласил третий, самый молодой из них, которого за удлиненное лицо, напоминающее мордочку грызуна, прозвали Крысулей.

— Да, хороши, — кондотьер осадил коня. — Настолько хороши, что Франческо вчера, спеленутого как младенца, тащили из таверны на руках. Он все порывался вернуться и отрезать нос, уши, а также все прочее какому-то левантийскому капитану с торговой карраки. И призывал при этом Святую Деву себе в подсобницы. Не так ли, Мартино? Не потому ли, что бы вы там не болтали о недугах, его нет сейчас с вами? А чем занимались пару дней назад Доменик и Крысуля? Не они ли, задержавшись под благовидным предлогом в Галате, напились до сизых чертей, устроили потасовку с солдатами и вернулись лишь поздно утром, вывалянные в грязи, как последние бродяги.

Молодые люди понурили головы, но обличительный порыв только начинал разгораться в командире.

— Хороши же у меня помощнички, — продолжал греметь Джустиниани. — Вы думаете, ваши отцы, упросившие меня принять вас в свой отряд, возрадуются, обнаружив, что их беспутные отпрыски обучились лишь разгулу и шашням с легкодоступными девками?!

— Но, синьор, мы же не монахи, — попытался возразить Доменик. — Зачем же лишать себя малых радостей?

— Затем, неумный, что ратное дело — тяжкий труд, а не детская забава. А что умеете вы? Что есть у вас за плечами? По парочке мальчишеских дуэлей? И куча небылиц, которыми вы потчуете друг друга. Любого из вас срубит первый же турок и для этого ему, уж поверьте мне, не потребуется особого мастерства. Да-да, не ухмыляйтесь, молокососы. Мусульмане не обучены вашим галантным штучкам, всем этим прыжочкам, шажкам, поклонам. Они дерутся просто и крепко, так, как вам и не мечталось. Если бы не щедрый денежный взнос, уплаченный вашими родичами, я бы и на пушечный выстрел не подпустил бы вас к своему полку. Ну ничего, я пропишу вам средство от скуки. До одурения будете ворочать камни на стенах.

Адъютанты молчали, благоразумно пережидая бурю.

— Видать, моя палка давно не прохаживалась по вашим спинам, — успокаиваясь, буркнул кондотьер.

Почти целую милю они ехали молча. Неподалеку от цистерны Бона, на площади, окруженной лавками торговцев внимание Джустиниани привлекла негустая толпа людей.

— Что здесь происходит? — повернулся он к своим адъютантам.

— Тут вкопан позорный столб. Вероятно, уличенного вора заколачивают в колодки, — предположил Мартино и направил коня к толпе.

Вскоре он вернулся, едва сдерживая насмешливую ухмылку.

— Взгляните сами, синьор. Не пожалеете — зрелище стоит того.

Заинтригованный, кондотьер тронул поводьями. На небольшой площадке, в центре которой и впрямь высился позорный столб со свисающими по бокам ржавыми цепями, проходили обучение две сотни, набранные из числа городских жителей. Вооруженные мечами и длинными шестами вместо копий, ополченцы неуклюже топтались в пыли, стараясь точно следовать приказам командиров. Лицо одного из них, молодого темноволосого сотника, показалось кондотьеру знакомым.

Тронув коня, он проехал сквозь кольцо зрителей. При появлении итальянца учения приостановились. Лонг спрыгнул на землю, бросил поводья ближайшему адъютанту и сделал знак сотнику приблизиться. Тот повиновался.

— К кому из димархов приписан отряд?

— Стратегу Кантакузину.

— Чем сейчас занимаетесь?

— Разучиваем правила боя в строю.

Кондотьер поморщился.

— Это вам не понадобится — строем на стенах много не навоюешь. В ближайшее время надо обучить людей навыкам смешанного рукопашного боя, не повредит и умение противостоять атакующей коннице. Главное для пехотинца — мастерство во владении мечом и копьем. Дреколье, что в руках у этих мещан, немедленно выбросить и заменить легкими метательными копьями.

Он прошелся вдоль рядов. Роман следовал за ним, покусывая губы. Ему был неприятен категоричный тон кондотьера, хотя в глубине души он чувствовал правоту этого бывалого солдата.

— Почему солдаты вооружены мечами с тяжелым клинком?

— Оружие было выдано в Арсенале.

— Тоже сменить. Эти мечи хороши для поединков между латниками, когда необходимо прорубить панцирь или хотя бы переломать кости противнику. Наш враг не будет защищен железными доспехами и потому для битвы более пригодны облегченные клинки. Далее, сотня неверно разбита на десятки: правильнее было бы составить из сильных способных солдат отдельный отряд, а не смешивать всех в одну кучу.

Дав еще несколько указаний, кондотьер сел на коня и покинул площадь. Адъютанты последовали за ним, время от времени бросая насмешливые взгляды на горожан.

Неожиданно Доменик пришпорил коня и поравнявшись с кондотьером, тронул его за локоть.

— Синьор, — таинственно зашептал он, — посмотрите на ту карету.

Джустиниани повернул голову в указанном направлении.

— Ну и что, — недовольно спросил он. — Что ты там увидел?

— Шторки окошка на мгновение распахнулись, и оттуда выглянуло такое смазливое личико, какого мне, синьор, Пречистая Дева тому порукой, еще не приходилось видеть.

— И из-за этого ты смеешь отвлекать меня? — рассвирепел кондотьер.

Он было открыл рот, чтобы обрушить на подчиненного новый поток брани, но шторки вновь приоткрылись и Джустиниани невольно осадил коня. Даже с изрядного расстояния была видна впечатляющая красота той женщины. Ее глаза встретились с взглядом кондотьера, затем она откинулась вглубь сидения и быстро задернула занавеси.

— Кто она? — голос кондотьера на мгновение дрогнул.

Доменик приосанился.

— Вскоре, синьор, я доложу вам всё!

Он дернул лошадь под уздцы и поскакал за каретой.

Неподалеку от колоннады Ипподрома он нагнал своего командира.

— Синьор, я выведал всё, что было возможно за этот короткий срок. Имя этой женщины — Ефросиния. Она не принадлежит к знатному роду, но пользуется покровительством одного из именитых людей Константинополя. Ей не более двадцати шести лет, она живет одна, с прислугой, в двухэтажном особняке, неподалеку от Форума, на содержании адмирала Нотара. О ее занятии вы, наверно, уже сами догадались. Скажу только, что от портовых блудниц, которыми вы нас недавно попрекали, она разнится лишь повышенными гонорарами за свои услуги.

Кондотьер пристально взглянул на него.

— Сегодня, — раздельно выговорил он первое слово, — я доволен тобой.

Утро мартовского дня выдалось ненастным, с дальних гор тянуло холодом и сыростью. Недобрым было и пробуждение Мехмеда. Пролежав некоторое время с открытыми глазами, он для начала перевернул вверх дном постель и раскидал подушки по всей опочивальне. Пока царедворцы осторожно облачали его, Мехмед несколько раз с силой ударил по лицу прислуживающую рабыню, затем схватил ее за волосы и пнул ногой в грудь. Но это не только не успокоило душившую его злобу, напротив, лишь разогрело ее. Во время утренней трапезы придворные не отрывали глаз от пола, в душе невольно сочувствуя слугам, в которых то и дело летели предметы утвари и не пришедшаяся по вкусу султана пища. Наконец, к всеобщему облегчению, трапеза была завершена, но день еще только начинался.

Мехмед выразил желание совершить конную прогулку, но почти сразу же отменил решение и направился во внутренний дворик, старательно отделанный под зимний сад. По большей части многолюдные залы и переходы дворца были в тот день непривычно пусты.

В маленьком садике Мехмед осмотрелся и сделав несколько шагов, остановился у раскидистого куста роз. Некоторое время он мрачно созерцал повядшие листья, затем кивком подозвал садовника. Тот приблизился, трясясь как в приступе лихорадки.

— Что это? — хрипло спросил султан, указывая на поникшие бутоны.

— Мой повелитель, — садовник заикался на каждом слове. — В это время года цветам особенно недостает тепла и солнечного света.

— Ты забыл их полить, — не слыша оправданий, закричал Мехмед. — Ты специально их моришь, держишь в холоде, чтобы досадить мне!

Он резко повернулся к сопровождающей его охране.

— Перерезать собаке глотку. Пусть напоит куст своей теплой кровью!

Юзбаши обнажил кинжал и схватил садовника за волосы. Молящий о снисхождении крик сменился глухим бульканьем и сипением. Зеленые листья окрасились в алый цвет, красными стали бутоны и земля.

— Выбросить дохлятину, — Мехмед толкнул носком сапога притихшее тело.

Он прошествовал дальше, к грядкам, на которых созревали его любимицы, серо-желтые овальные дыни. Машинально пересчитав их, он чуть было не подскочил от удивления: число дынь оказалось меньшим на одну единицу. Еще не веря своим глазам, Мехмед пересчитал их вновь. Ошибки не было: одной дыни не доставало!

Кровь отхлынула от сердца.

— Что, что такое? — забормотал он, чувствуя, что еще мгновение — и он бешенства потеряет рассудок.

— Этого не может быть!

Он медленно повернулся к своей свите и придворные, завидев выражение его бескровного лица, падали ниц, скрючившись от ужаса.

— Привести сюда главного садовода, — тихо произнесли бледные, стянутые в узкую полоску губы.

Стражники сорвались с места и выдернули из толпы нужного человека. Грузный старик мешком висел у них на руках: от страха ноги отказались служить ему. Швырнув его на колени перед султаном, воины встали по бокам, не спуская с него глаз.

— Где? — спросил Мехмед, тыча пальцем в стеклянные колпаки.

Старик застонал, не отрывая лица от земли.

— Я спрашиваю тебя, грязное животное, где м о я дыня?

Стражник занес ногу и отвесил могучий пинок в зад прислужника. Толстяк оторвался от земли, пролетел целый ярд и плюхнулся у самых ног султана.

— Я не слышу, что ты там бормочешь! — заорал Мехмед, отпихивая ногой содрогающееся тело.

Садовод приподнял мокрое от слез лицо и жалобно запричитал:

— Не гневайся, о свет моих очей! Я не знаю точно, но могу предположить: не далее как вчера твоим постельничим было прислано мне пятнадцать рабов для земляных работ……

— Достаточно, — оборвал Мехмед. — Привести сюда всех, кто работал вчера в этом саду.

Не прошло и нескольких минут, как полтора десятка человек, растерянно озираясь, стояло перед ним. Рабы были босы, в лохмотьях, с непокрытыми головами, на которых были грубо сострижены волосы.

Мехмед пристально осмотрел невольников.

— Спроси их, — кивнул он юзбаши, — спроси этих свиней, кто из них сожрал мою дыню.

Сотник прошелся вдоль рядов, выкрикивая в лицо каждому вопрос. Но рабы лишь недоуменно разводили руками.

— Они не понимают вопроса?

— О нет, мой повелитель, понимают, — ответил постельничий. — Все они не первый год в услужении и уже неплохо знают наш язык.

— Хорошо, — Мехмед сделал несколько шагов и остановился. — Если они не желают признаваться, тогда я сам разыщу виновного. И сделаю это так: прикажу всем поочередно вспороть животы и проверить содержимое желудков.

Повинуясь взмаху его руки, солдаты набросились на рабов, посбивали их с ног и прижали к земле.

— Начните с этого, — Мехмед указал на рослого негра, дико вращающего белками глаз.

Раб взревел, вырвался из рук и бросился бежать. Его тут же настигли, вновь повалили на землю и перевернули на спину. Двое стражников уселись ему на ноги, еще двое — прижали коленями руки. Юзбаши извлек из-за пояса нож, попробовал пальцем кривое лезвие, удовлетворенно хмыкнул и принялся за дело. Склонившись над рабом, он одной рукой уперся ему в грудь, другой — умело рассек живот. Протяжный нескончаемый вопль заполонил все пространство маленького дворика; казалось невероятным, что так может кричать один человек.

Юзбаши погрузил обе руки в кровавое отверстие распоротого живота и покопавшись, извлек блестящий сизой слизью желудок. Разрезав его пополам, он поворошил ножом содержимое и отрицательно покачал головой.

— Следующего, — кивнул султан.

Еще одного раба подняли и поволокли за вывернутые руки. Несколько обреченных стали сильно биться, подобно выброшенным на землю рыбам. Одному даже посчастливилось стряхнуть с себя солдат и схватить валяющуюся неподалеку мотыгу. Но прочие невольники не поддержали отчаянной борьбы и буянов успокоили быстро, перерезав им глотки. Над смельчаком, схватившим мотыгу, даже слегка позабавились, и хотя ему удалось проломить головы двум солдатам, его убили не сразу: сперва отсекли руки и только потом — голову.

В уютном маленьком саду тошнотворно завис запах смерти: запах сырого мяса, крови, требухи и зловоние вспарываемых желудков. Оставшиеся в живых рабы уже не кричали, а тихо стонали в смертной тоске. Те из них, кто еще не успел помутиться в рассудке, молили, каждый своего бога, чтобы останки той злополучной дыни поскорее обнаружились в желудке соседа.

Всецело поглощенный зрелищем, Мехмед не обращал внимания на свиту. Большинство сановников хладнокровно созерцало расправу, другие отворачивали лица или старались незаметно отодвинуться подальше, некоторых мучали рвотные позывы, а кто-то без сил и сознания опустился на землю. Но никому из них и в голову не могла прийти мысль удалиться прочь от этого судилища. Бесконечный животный вой стоял над той импровизированной бойней. Земля перестала впитывать кровь и из-под ног палачей, отгребающих в сторону дымящиеся внутренности, выплескивались красные густые струйки.

Нечто, отдаленно напоминающее пережеванные корки, обнаружили в желудке лишь у предпоследнего, четырнадцатого раба.

Мехмед был удовлетворен.

— Насадить труп мерзавца на кол и выставить на площади, — распорядился он, поднимаясь с табурета. — И приставить рядом глашатая, чтобы каждый знал, какая кара ждет расхитителей имущества султана! Так же поступить и с оставшимся: он видел преступление и не донес о нем.

Он брезгливо осмотрел свои забрызганные кровью сафьяновые сапожки и быстро направился к выходу.