В день, когда вдали, на горизонте, у границы слитых воедино неба и моря, показались белые пятна парусов османской эскадры, у многих горожан захолонуло в сердце. Несмотря на долгие месяцы подготовки к войне, в жителях столицы ещё теплилась надежда на благополучный исход. Они все еще верили в то, что зовётся Высшей справедливостью, верили вопреки рассудку, что опасность обойдет их стороной, не затронув привычного жизненного уклада. Теперь же стало очевидно — неизбежное сбывается.

Флот медленно приближался и его численность поражала даже видавших виды итальянских мореходов. Выходцев из городов-республик, построивших своё достояние на морской торговле, трудно было удивить грандиозностью военно-морских экспедиций, но и они, под рассуждения о скороходности вражеских кораблей, о их огневой мощи и количестве принятых на борт людей, пытались скрыть растерянность, охватившую их, как и всех прочих.

В османском флоте были представлены все типы судов, существовавших в то время: от мелких феллук под косыми треугольными парусами и тихоходных неповоротливых барж для грузовых перевозок, до длинных и узких, как туловища акул, галер с парными ярусами вёсел по бокам и высокобортных трёхмачтовых парусных кораблей, сделанных по особому заказу заморскими мастерами.

Орудия на Морских стенах города молчали; хотя неприятельский флот не спешил открывать враждебных действий, корабли предусмотрительно бросили якоря вне досягаемости пушечных ядер. Суда швартовались вдоль береговой излучины Босфора, неподалёку от причала Двойных колонн, выстраиваясь в порядок, подобно отряду воинов.

Феллуки и баржи сбились в середину строя, образованного более крупными судами, а на внешнюю стороны выдвинулись галеры, как корабли, мало зависящие от прихоти ветров и морских течений.

Чёткие, продуманные действия неприятеля только раззадорили пыл итальянских моряков. Горячие головы, снедаемые желанием померяться силой с врагом, начали требовать от мегадуки решительных действий: с наступлением ночи опустить заградительную цепь и произвести вылазку, расстрелять из корабельных орудий тесно стоящие суда. Они настаивали на своем, вновь и вновь с пеной у рта доказывая эффективность внезапной атаки, неизбежность больших потерь для неготовой к бою османской эскадры и открыто выражали недоумение сдержанностью властей.

Но Лука Нотар на все доводы отвечал отказом. Наконец, выведенный из себя бесчисленными упрёками, он категорически заявил:

— Империя вступит в сражение не иначе как по приказу своего государя. Вы вправе начинать военные действия с кем и когда угодно, но только как подданные своих государств и вдали от границ Византии. Мы не собираемся никого удерживать силой, но помните, что любой корабль, выпущенный из Залива, обратно вернётся лишь по личному разрешению василевса.

Оскорбленные в лучших чувствах капитаны отправили делегацию к императору, но и Константин отверг предложение атаки: он ещё не до конца разуверился в мирном исходе и не желал первым начинать бой у стен своей столицы, давая тем самым туркам лишний повод к войне.

— Утопающий цепляется за соломинку, — досадливо пожимали плечами моряки, покидая кабинет императора.

Утром следующего дня пришло известие о пересечении передовыми отрядами Караджа-бея границ Византии и о выступлении в поход со стороны Эдирне всех частей османской армии.

В отличие от армии восточных земель, западные части турецкой армии двигались в полном боевом порядке.

Впереди войск шли дербенджи — отряды, предназначенные для разведки и патрулирования местности. Помимо этого им вменялось в обязанность охранять пути следования от партизанских групп противника, а также расчистка от завалов и расширение старых дорог, прокладка новых, устройство площадок для лагерей и стоянок.

Вдоль основных дорог прочесывали окрестности мартелоссы — воины, занятые сбором и заготовкой провианта и фуража. Часть из них прорывала канавки для водопоя лошадей и тяглового скота, выкапывала новые колодцы взамен старых: прежние опустошались вмиг.

За ними, растянувшись на несколько миль, двигались сводные полки сипахов и тимариотов — легковооружённых всадников, военной службой отрабатывающих пожалованные им земельные участки, а также безземельных солдат, ожидающих получение надела.

За конницей следовали яя — добровольческая пехота, служащая за подённую денежную плату; среди всех прочих их выделяли белые головные уборы с венчиком перьев на макушке.

Далее шли регулярные части: полки джебелей — воинов, каждый из которых был до зубов вооружён. Колчан с луком и стрелами, короткое копье, сабля у пояса, кривой нож и деревянный щит с железным острием посередине делали их опасными противниками.

Вслед за ними шли азапы — пехота из рекрутируемых холостяков, набираемая по принципу: один человек от пяти-шести крестьянских дворов. Жалование азапы не получали, служили за дневной харч и добычу.

После азапов двигались отряды войнуков, воинов-христиан из покорённых турками областей Восточной Европы. Они не получали за службу ни денег, ни довольствия, но их наследственные владения за участие в походе освобождались от налогов.

За войнуками следовало ополчение, силой и угрозами набранное из подвластных или попавших в вассальную зависимость к османам земель. Оно состояло из греков, венгров, сербов, болгар, боснийцев, албанцев, валахов и молдаван. Среди них, разбитых на полки по принципу землячества, находились немногочисленные отряды наёмных солдат, завербованных на службу к санджак-беям. По большей части выходцы из земель итальянских и германских княжеств, они за щедрую плату готовы были вступить в бой даже с Воинством Небесным.

Замыкали шествие также иноземные солдаты, в большинстве своем за грабежи и убийства объявленные в собственных странах вне закона. Они добровольно перешли в ислам и служили в особых карательных отрядах — огланлары. После четырех-пяти лет добросовестной службы они имели право быть зачисленными в корпус янычар и потому с рвением выполняли все обязанности. Эти воины, отбросы, накипь рода человеческого, любой ценой жаждущие добиться привилегий султанской гвардии, пользовались доверием санджак-беев и своей неукротимой свирепостью почти всегда оправдывали его.

В арьергарде турецкой армии, окружённый пятнадцатитысячным корпусом янычар и имеющий в тылу на непредвиденный случай два полка тяжеловооруженной конницы, двигался к юго-востоку кортеж султана, состоящий из самого молодого монарха и его многочисленной свиты.

Далее тянулся нескончаемый обоз. Огромное множество арб, телег, повозок и вьючных животных перевозило поклажу и грузы, среди которых не было забыто ничего, что могло бы пригодиться для взятия укрепленного города — артиллерия с запасом пороха и ядер, хитроумные камнемёты и самострелы, детали сборных осадных машин, шатры и палатки для временных жилищ, древесные стволы для изготовления приспособлений для штурма, железо в брусках для выковки нового оружия взамен попорченного, переносные кузни с необходимым инструментом и запасом угля, а так же мотыги, кирки и лопаты для земляных работ.

При обозе находились, помимо возниц и охраны, вольные работники и мастеровые, а также рабы для выполнения тяжелых и изнурительных работ.

Навстречу этому разноплеменному и многоязычному воинству к противоположному берегу Босфора спешила еще большая по численности армия, составленная из всех народностей Малой Азии.

Военночиновничья машина османских турок, способная в короткий срок поставить под копьё огромное количество людей, не имела на протяжении веков себе равных во всем мире. Трудно поверить, что весь этот гигантский механизм был приведен в действие для покорения всего лишь одного, к тому же слабо защищённого, обезлюдевшего города.

И все же это было так.

Спасаясь от надвигающихся войск, население деревень и предместий Константинополя потянулось к городским воротам. Людьми двигал скорее инстинкт, чем веление рассудка; древняя, выпестованная тысячелетиями войн привычка вассала спасаться от врага за крепостными стенами города-сюзерена.

Беженцы шли молча, угрюмо, без жалоб и без скорби на лицах. Забирали с собой всё, что можно было унести на руках. В опустевших домах оставалось нехитрое имущество, нажитое долгими годами упорного труда, и печальный вид брошенных подворий лишь ускорял шаг проходящих мимо.

Мимо селян, выбрызгивая из-под копыт лошадей комья влажной земли, проносились конники Кантакузина. Сорванными от частого крика голосами, они торопили беженцев, предупреждающе вытягивая руки в сторону запада. Однако в понуканиях не было нужды: очевидцы в один голос говорили о непрекращающихся стычках ромейских отрядов, прикрывающих отход мирных жителей, с головными отрядами войск Караджа-бея. И эти тревожные, путанные и то же время так мало похожие на вымысел рассказы подстегивали людей не хуже хлыста.

Конница византийцев отступала. Каждый из латников Кантакузина мог в одиночку совладать с тремя вражескими всадниками, но численность застав на дорогах была так невелика, что преградить путь они могли только отдельным сторожевым дозорам турок, да и то лишь на короткое время.

В нескольких десятках миль от Константинополя стратегу удалось собрать воедино свои разрозненные до того сотни и, обогнув лесную чащу, ударить в тыл пеших колонн врага. Манёвр оказался удачен: не ожидавшие нападения полки не успели перегруппироваться для отпора и были рассеяны в лесу. Пока к месту боя подтягивались свежие силы турок, Кантакузан отвел своих воинов, выиграв в результате для беженцев ещё полдня.

Первые отряды турок показались вблизи стен Константинополя в самом начале месяца апреля, к сходу второй половины дня.

Военный совет по распределению участков укреплений Константинополя затянулся далеко за полночь. Императору и военачальникам пришлось немало поломать головы, чтобы наилучшим образом распределить свои более чем скудные силы вдоль ста одиннадцати стадий — почти шестнадцати километров — оборонительных стен. Наконец, после долгих ожесточенных споров, согласие было достигнуто.

Наиболее опасный район Месотихиона, где река Ликос по подземным трубам пересекала крепостные стены, а долина вдоль ее русла являла собой удобный плацдарм для атаки, взял на себя кондотьер Джустиниани, чей отряд в семь сотен воинов заслуженно считался одним из лучших в городе. На левом фланге от него, по обе стороны Маландийских ворот, располагались смешанные византийско-итальянские сотни генуэзца Каттанео. Далее, от ворот Пиги до Семибашенного замка и Золотых ворот укрепления должны были защищаться пятьюстами ополченцев под командованием Феофила Палеолога, а венецианцу Якопо Контарини было поручено разместить свой почти полутысячный отряд на участке стен вдоль района Тритон и прилегающей к нему части района Девтер.

По правую руку от отряда Джустиниани, Полиандровы ворота охранялись византийскими сотнями братьев Антония, Павла и Троила. На участке стен между Калигарийскими воротами и стеной Феодосия размещались две сотни Феодора Харистийского. Адрианопольские ворота и следующий за ними небольшой участок укреплений до Влахернского дворца прикрывали полтораста воинов инженера Иоганна Немецкого. Часть ополченцев венецианской колонии Константинополя, во главе со своим выборным представителем бальи Минотто должны были оборонять Влахернскую стену, а братья Лангаско — участок стен вдоль Деревянных ворот, вплоть до самого берега Золотого Рога.

Каталонскому консулу Педро Джулиано и генуэзцу Мануэло необходимо было распределить своих воинов вдоль побережья Мраморного моря, а кардиналу Исидору (прелат всерьёз пригрозил увести из города нанятых им солдат, если при дележе боевых постов его обойдут вниманием) — на прибрежном районе Акрополя и Вуколеонского дворца, от гавани Юлиана до ворот святой Варвары. Мегадуке Луке Нотару было поручено во главе сводного отряда из моряков, ополченцев и монахов оборонять береговую излучину Золотого Рога, от ворот Друнгария до северной оконечности города. Между ним и кардиналом Исидором должны были располагаться небольшие группы венецианских моряков под началом капитана военного судна Габриэля Тревизано, а его соотечественнику Альвизо Диедо было поручено сохранять безопасное сообщение с противоположным берегом залива. Генуэзец Антоний Солинго должен был отвечать за сохранность заградительной цепи, протянутой поперек входа в Золотой Рог, для чего ему было передано в распоряжение пять быстроходных галер с пушками на бортах. Три сотни бойцов, предоставленных иудейской общиной, были направлены на участок между Золотыми воротами и церковью святого Иоанна. Димитрий Кантакузин, по общему согласию, возглавил оставленный в резерве конный полк в количестве семи сотен человек, состоящий из отборных воинов и гвардии императора. По замыслу военачальников, стратег со своим отрядом должен был находиться в центре Константинополя, чтобы в любой момент подоспеть туда, где может возникнуть необходимость в подмоге.

Не был обойден вниманием и отряд принца Орхана. В последнее время к нему примкнуло большинство мусульман, проживающих в городе, которые прекрасно понимали, что в случае падения Константинополя, их ожидает та же участь, что и всё остальное население столицы. Хотя некоторыми командирами ставилась под сомнение верность иноверцев императору, отказать им в праве участия в обороне византийские димархи не могли. Да и потом, каждый меч был на счету. Мусульманский отряд был размещен между каталонцами и воинами Мануэло и должен был защищать участок Морских стен от ворот святого Емельяна и до гавани Феодосия.

Весь последующий день, до наступления темноты, горожане занимали отведенные им позиции, разбивали у подножия стен палатки для временного жилья, устанавливали на башнях пушки, камнемёты и сифоны для выброса горящей нефти.

Окончив спешные приготовления, защитники города замерли, подобно своим дозорным на башнях, в тревожном и напряженном ожидании.

Турки пока не спешили начинать осаду.

Перед османскими пашами в свою очередь встала нелегкая задача: как правильно, на небольшом, в пять вёрст отрезке суши между водами залива и побережьем Мраморного моря, разместить прибывающее с обоих континентов великое множество людей и обоза.

Перегруппировка войск, после немыслимой суматохи и беспорядка, была закончена только к концу третьего дня. Армия Караджа-бея, первой прибывшая под Константинополь, была оставлена на месте своей прежней стоянки — напротив от прилегающих к Золотому Рогу стен Влахернского дворца и далее, до Полиандровых ворот.

Ставка султана разместилась на правом берегу реки Ликос. Там же расположились отборные полки пеших и конных воинов, командование над которыми принял на себя сам Мехмед. С тыла, на случай неожиданного подхода неприятеля, лагерь прикрывался пятнадцатитысячным корпусом янычар, который в свою очередь оберегался конницей тимариотов.

От Маландрийских ворот до самого побережья моря стояли регулярные части анатолийских войск — джебелей и сипахов Исхак-паши. Между войсками и крепостным рвом расположились становища аккынджы, разделённых по племенным признакам на некое подобие полков во главе со своими родовыми вождями-командирами.

Западную сторону залива заняло пятидесятитысячное войско Саган-паши. Тем самым было изолировано побережье Перы, не примыкающее непосредственно к стенам города, а запертым в Галате генуэзским колонистам недвусмысленно дали понять о последствиях, к которым приведет их вмешательство в последующие события.

Обоз расположился за чертой лагеря, под охраной шести полков сипахов. Телеги и арбы были вытянуты в длинную цепь, полукругом охватившую стоянку войск; скотину пустили пастись в наспех огороженных загонах. Сам лагерь, чтобы предупредить вылазку осажденных, по настоянию советников, был обнесён неглубоким рвом и земляным валом в три сажени высотой. На вершине насыпи был установлен хлипкий частокол, лишь на вид издалека способный сойти за надёжную преграду; около каждого прохода, в ста шагах друг от друга были выставлены часовые, обязанные наблюдать за перемещениями противника и не допускать в лагерь посторонних людей. Флот под командованием Палда-паши был оставлен на месте своей прежней стоянки, неподалёку от причала Двойных колонн. Не менее трех десятков галер патрулировало вдоль европейских берегов Мраморного моря, чтобы преградить путь в гавани Константинополя неприятельским суднам.

Мехмед не доверял ни одному из своих высших военачальников и потому, к их великому неудовольствию, назначил к каждому из них под видом помощников по одному соглядатаю. Так, к Караджа-бею был приставлен Саруджа-паша, известный своей ненавистью к великому визирю, к Исхак-паше — второй визирь Махмуд-бей, грек-ренегат из знатного рода, лишь два года назад принявший ислам. К Палда-паше был послан «помощником» Хамза-бей, человек недалёкого ума и потому способный скорее на доносительство, чем на измену. Самого же великого визиря Мехмед оставил при себе, чтобы, по его собственным словам, всегда иметь под рукой надёжного советчика и друга.

Когда все приготовления были завершены, Мехмед направил в Константинополь парламентеров. В ультимативной форме он требовал от императора и его окружения немедленно сложить оружие и сдать город турецким войскам. В обмен на это султан обещал горожанам сохранить жизнь их семьям, не покушаться на имущество людей и храмов. В противном случае, говорилось в послании, закон мусульман суров: если враг не сдаётся — убей его.

Предложение капитуляции было отвергнуто всеми: сама мысль пожертвовать своим городом была смехотворна для византийцев.

На следующее утро ударили турецкие пушки.