Узнав о бегстве генуэзцев, Константин поспешил на пристань. Он все еще не мог поверить услышанному, сгоряча возводя напраслину на Феофила. Наемники дезертировали по приказу Лонга? Нелепость, абсурд! Покинули стены вопреки его воле? Это вероятно лишь в том случае, если кондотьер мертв — будучи живым он никогда бы не допустил отступления. Но разве от раны в бедро умирают? Скорее всего, что-то напутал гонец Феофила, второпях исказив первоначальный смысл слов протостратора.

Константин прибавил шпор коню. Одни вопросы и предположения, ответ пока на них не найден. Нужно разобраться во всем самому и любыми способами вернуть генуэзцев на стены. Им мало полученных денег? Константинополь отдаст свои последние ценности. Они напуганы, помышляют лишь о спасении? Но как они могут на это надеяться, если город окружен двойным кольцом неприятеля?

Спасение заключено в победе, ландскнехты должны понять это, если разум еще не окончательно угас в них.

Чувство тоскливого бессилия охватило василевса. Почему так жесток к своим детям Всевышний? Ведь на оголенных, штурмуемых отборными султанскими войсками всего две сотни воинов Феофила! Сколько могут они продержаться? А если и венецианцы, поддавшись дурному примеру лигурийцев, отступят с позиций, катастрофы не миновать.

Маленький отряд проскочил через незапертые ворота пристани и выехал на площадь перед причалом. Неподалеку шел бой — христианские моряки отбивали атаку турецких гребных суден. Облака от пороха и горящей смолы низко плыли над водой, скрывая противоположный берег; отовсюду слышались крики и громкое ухание пушек.

Вне всяких сомнений, Джустиниани мертв, погиб на стенах. Мир праху его!

Константин не решался признаться себе, что в глубине души завидует Лонгу. Заманчиво, нет слов, не испив до дна чаши страданий, уйти в мир иной с сознанием выполненного долга. Но участь государя — не участь простого смертного. Перед Богом, перед Вечностью он в ответе не только за себя, но и за весь свой несчастный народ.

— Где галера главного генуэзца? — окликнул Франциск Толедский пробегающего мимо моряка.

Тот остановился, пару раз растерянно моргнул и ткнул рукой куда-то в сторону. Константин повернул голову в указанном направлении.

Облако серо-черного дыма застлало на мгновение корабль, остались видны лишь верхушки его длинных мачт. На одной из них, центральной, колыхался на ветру командирский вымпел. Константин вздрогнул и натянул поводья так, что железо узды в кровь разорвало губы коню.

«Лонг жив? Этого не может быть! Но почему тогда на мачте командирский флаг?»

От потрясения у василевса закружилась голова. Он пришпорил испуганного жеребца и помчался к галере.

С палубы неслись крики и торопливый топот. Стража у трапа нацелила было копья, но признав василевса, спешно отступила в сторону. Константин спешился и по убегающему из-под ног мостику поднялся на борт корабля. Суматоха на галере почти сразу же улеглась; генуэзцы замерли от неожиданности, затем стали сбиваться в толпу, недружелюбно посматривая на пришельцев.

— Командир ранен, к нему нельзя! — Доменик попытался преградить дорогу императору.

Удар кулака кастильского графа швырнул адъютанта в сторону. Доменик упал, перекатился набок, сел и заскулил, придерживая руками сломанную челюсть.

Константин толчком распахнул дверь каюты. Навстречу ему испуганно обернулись два лекаря и слуга с комком окровавленных бинтов в руке. Задетый кем-то таз с врачебными инструментами упал, с грохотом вывалив свое содержимое на пол.

— Оставьте нас одних, — приказал Константин, разглядев за тремя скрюченными от страха фигурами тело лежащего на кровати кондотьера.

Врачи заколебались; один из них даже открыл рот для возражения.

— Поторапливайтесь! — рявкнул от двери Франциск. — Не заставляйте меня ломать вам шеи.

Он выпихнул генуэзцев из каюты и плотно прикрыл за собой дверь. Константин вплотную приблизился к кровати.

— Я был уверен, что ты погиб, — после долгого молчания произнес он.

Кондотьер безуспешно пытался подняться.

— Как мог ты покинуть свой пост? Как мог увести за собой солдат? — продолжал допрашивать Константин.

— Я никого не уводил, они отошли сами. Я приказывал им остаться, но…..

— ….но они, увидев, что командир сбежал, поспешили последовать его примеру, — докончил за него василевс.

— Нет, государь. Это не так. Я…..

Лонг потупился и отвернул голову. Что возразить? Как признаться в собственной слабости, в том, что даже собственные воины не считаются с тобой, поступают вопреки твоей воле? И всё-таки он сделал попытку оправдаться.

— Я вынужденно поступил так. Моя рана…..

Он указал на туго перевязанное бедро. На бинтах проступало алое пятно крови. Константин взглянул на ногу кондотьера, затем вновь на его прячущиеся, молящие о снисхождении глаза. Жила на лбу императора узловато вздулась.

— Это и есть твоя рана? Стыдись, Иоанн Лонг! На стенах города воины, даже если у них осталась только одна рука, продолжают отражать врага. А ты и твои люди? Вы украдкой бежали, дезертировали с укреплений! Отдав их тем самым в руки турок.

— Но, государь…..

— Молчи! Со всего периметра города к воротам Романа спешат жалкие крохи отрядов, чтобы оголив собственные участки, заткнуть собой проделанную вами брешь в обороне. Ты же тем временем удобно возлежишь на кровати и страдая от пустяковой царапины, готовишь корабль к побегу? Клянусь Богом, если бы я когда-нибудь мог предположить подобное, я бы вооружил не только монахов, но и святых сестер в монастырях, чтобы поставить их вместо наемников Лонга!

— Государь! Не надо таких слов!

— Ты не заслуживаешь иного!

Некоторое время они недобро смотрели друг на друга, затем гнев отпустил василевса. Он сделал шаг к кровати и положил руку на плечо раненого.

— Возвращайся на стены, Лонг. Кроме тебя и твоих солдат их некому защищать. Медлить нельзя. Вспомни клятву! Пусть это будет наш последний бой, но отступать мы не имеем права. Такова воля Всевышнего!

Кондотьер колебался. Не только слабость, сковывающая все его тело, не только уверенность в поражении византийцев, но и какое-то непонятное упрямство мешало ему сдвинуться с места.

Константин с улыбкой протянул ему руку.

— Вставай, Джованни. Время не терпит.

Кондотьер схватил протянутую руку и привлек василевса к себе.

— Государь! — горячечно зашептал он. — Неужели ты не видишь — это конец. Наша битва проиграна. Оставайся на галере….. Мы покинем залив, прорвемся сквозь заслоны турок. Там, на островах вблиз Мореи соберем сильное войско, вернемся и отберем у нечестивых столицу.

Константин отнял руку и распрямился. Лицо его окаменело, улыбка погасла, как пламя задутой свечи. Он ясно расслышал слова генуэзца, но не сразу смог вникнуть в их смысл. Удар в спину от соратника и друга всегда неожиданен и силен для любого человека, будь он простым пахарем или венценосцем.

— Я ошибся в тебе, Джустиниани Лонг, — после долгой паузы, медленно, чуть ли не по слогам, произнес император. — Ты не только трус, но еще и предатель.

Он повернулся и вышел из каюты. За дверью с нетерпением ожидали византийские и генуэзские командиры.

— Что сказал кондотьер? — с ходу спросил Франциск Толедский.

— Кондотьера Джустиниани больше нет, — коротко ответил император.

Не произнеся более ни слова, он направился к трапу. Генуэзцы ахнули и бросились в каюту. Кондотьера Джованни Джустиниани Лонга, прославленного воина и командира там действительно не было — на кровати, закрыв лицо руками, лежал жалкий, раздавленный собственным ничтожеством человек.

Константин сел на коня и намотал уздечку на кулак. Он ни разу не обернулся назад. Да и зачем? Он должен был понять значительно ранее, что помощи ждать неоткуда, ни от Бога, ни от людей.

Пришпорив коня, император помчался обратно в город. Страшная весть о прорыве турок и отступлении защитников застала его на полпути к крепостным стенам.

Неподалеку от башни Анема, там, где смыкается стена Влахерн с двойной стеной Феодосия, около трех сотен янычар раз за разом штурмовали укрепления. Под защитой бревенчатых щитов, подтянутых носильщиками-аккынджи к самому подножию стен, турки, с помощью осадных лестниц время от времени атаковали горожан. Ранее этот участок осаждающие обходили вниманием и на башнях дежурило не более десятка дозорных. Теперь же византийцы были вынуждены перебросить от Адрианопольских ворот около полусотни ополченцев.

После нескольких приступов штурм начал выдыхаться; и без того неохотно идущие на приступ янычары, засев за укрытиями, не жалея содержимого своих колчанов, принялись обстреливать амбразуры башен и каждый просвет между зубьями стен. Потери с обеих сторон не были велики: около двух десятков убитых у турок и несколько легко раненных стрелами горожан.

Час спустя янычары неожиданно, все разом, бросились в атаку. Отражая нападающих, византийцы не обратили внимания на то, что один из бревенчатых щитов, подобно гигантской черепахе медленно отполз в сторону и замер там, уткнувшись краем в основание башни. Даже если кто-либо из защитников и вспомнил бы о находящейся под щитом незамурованной калитке, через которую не раз совершались дерзкие вылазки горожан, ему и в голову не пришла бы мысль заподозрить подвох: толстое листовое железо дверцы могло выдержать не один прямой удар пушечного ядра.

Провожаемый взглядами своих солдат, Ибрагим приблизился к калитке и навалился на нее плечом. Прослышался скрежет ржавых петель. Тысяцкий отпрянул в сторону, открывая перед остальными темный проем в толще башни.

— Аллах велик! — объявил приближенный Саган-паши. — Он услышал наши просьбы и отворил нам дверь.

Он встал сбоку от входа и взмахнул рукой.

— Быстро! По одному! И без единого звука!

Втягивая головы в плечи, янычары поочередно исчезали в узкой щели. Когда последний из воинов проник вовнутрь, тысяцкий хищно осмотрелся вокруг, вошел в проем и аккуратно запер за собой дверцу.

Подмога ему не нужна, как не нужны и соперники. Добровольно делиться с кем-либо славой и наградой? Видит Аллах, он не настолько глуп!

Пробравшись на внутреннюю сторону стен, янычары теснились в тени, отбрасываемой башней, уступая место идущим вслед. Ибрагим обнажил саблю и торжествующе взглянул на своих солдат.

— Вперед!

Турки бросились к лестнице, ведущей на площадку стены. Некий горожанин с пикой на плече, пыхтя от утомления, преодолевал высокие каменные ступени. Обернувшись на топот шагов, он недоуменно воззрился на толпу спешащих в его сторону чужеземных солдат.

— Эй! Кто вы такие? — окликнул он янычар и взял копье наперевес.

— Тревога! Османы в городе! — завопил он через мгновение и тут же покатился вниз, пронзенный сразу десятком стрел.

Никем более не замеченные, янычары поднялись на стены и с громким боевым кличем набросились на горожан. Растерявшись от неожиданности, ромеи поначалу пытались отбить врага, но под напором более многочисленного неприятеля, дрогнули и оттянулись на фланги.

— Нас предали! — послышался чей-то заполошный крик.

— Измена! — вторило ему сразу несколько голосов.

Сказалось колоссальное напряжение, непреходящее на протяжении многих недель осады, и внезапность нападения с тыла сыграла здесь свою роковую роль. Охваченные смятением горожане больше не могли сдерживать врага. Да и кто мог предположить, что численность прорвавшихся за укрепления янычар не превышала пяти десятков человек? Крики «Спасайтесь! Турки в городе!» заставили попятиться даже самых отважных.

Овладев протяженным, от башни до башни, участком и получив подкрепление от уже беспрепятственно поднимающихся на стены однополчан, янычары устремились к Калигарийским воротам. Городская стража во главе с сотником Феодором стояла насмерть и вскоре вся полегла под саблями мусульман. Иоганн Немецкий и сотник Павел, ударив в тыл уже захватившим ворота янычарам, приперли к стене вражеский авангард и в жестокой сече почти полностью истребили его. Но через незащищенные участки укреплений, сметая последних христианских бойцов, катился непрерывный поток султанских воинов, задержать который у горожан уже не было сил. В схватке с ними Павел погиб вместе со всем своим отрядом. Поспешившие к нему на помощь остальные двое братьев, Троил и Антоний, с остатками своих бойцов были вынуждены остановиться и затем прорываться к берегам Золотого Рога.

Тщательно продуманный, просчитанный до мельчайших деталей план обороны Константинополя начинал рассыпаться прямо на глазах. При виде развевающихся на башнях Керкопорты турецких знамен, осаждающие резко усилили натиск. Прорвавшиеся за внутреннюю сторону укреплений, османские отряды бежали вдоль стен, нападая с тыла на защитников и пытаясь распахнуть ворота. Попавшие в окружение венецианцы Минотто несли тяжелые потери. Феофил Палеолог, сняв со стен почти всех своих воинов, отразил турок от Полиандровых ворот, но дальше продвинуться не смог: его маленький отряд буквально увяз в огромном множестве вражеских солдат.

Первыми пали Адрианопольские ворота. Широкий вал пеших и конных воинов Исхак-паши влился через распахнутые створы и разбиваясь на более мелкие потоки, устремился вглубь города.

Гонец дрожал и заикался, время от времени взмахивал рукой и указывал вдаль, себе за спину. Константин почти не слышал его сбивчивых слов, ощущение непоправимой беды охватило его с такой силой, что поначалу василевс просто не смог собраться с мыслями.

— Как ты сказал? — неестественно спокойным голосом переспросил он. — Мусульмане в городе?

И тут же пришпорил жеребца так, что могучее животное взвилось на дыбы и как вихрь понеслось вскачь.

«Это ошибка!» — звенело в голове у Константина. — «Какое-то чудовищное недоразумение. Не может быть, чтобы всё было кончено.»

Железо подков выбивало из булыжника каменную крошку; строения на обочинах Месы проносились мимо одной сплошной ломанной линией; за спиной, подобно эху, слышался топот коней приотставшей свиты.

«Почему Кантакузин не остановил врага? Как мог протостратор допустить отход защитников?»

Всё это напоминало дурной сон, кошмар, от которого не спасает даже пробуждение.

«Я погубил Город! Свой народ!» — в порыве самоистязания Константину хотелось кричать во все горло.

Имел ли он право упрекать кого-либо за малодушие, если он сам, император и верховный военачальник, в ответственейший час покинул поле боя? Чем он лучше Лонга? Тот хоть, спасая собственную жизнь, позаботился вывести из-под удара своих людей. А он, василевс? Что делал в это время он? Пытался жалкими словами помочь делу там, где требовалась вся сила духа и собранная в кулак решимость побеждать наперекор судьбе.

С далеких башен насмешливо ухмылялись лоскутки чужих знамен.

Нет, еще не всё потеряно! Он успеет, он не может не успеть! Заткнет своим телом брешь, опрокинет и погонит вспять вражеские полчища!

Рядом с ним возник верховой в изрубленных, окровавленных доспехах. Он чуть не валится с седла от ран и от усталости, его конь храпит и роняет изо рта хлопья белой пены. Что кричит этот человек? Константин натянул поводья и прислушался. Он доносит, что стратег во главе своей дружины ведет бой неподалеку от цистерны Аспара; что большинство горожан окружено и заперто в своих башнях; что итальянские союзники, не в силах сдержать натиска, отступают по всей линии укреплений; что протостратор, пытаясь отбить у турок захваченные ими Адрианопольские ворота, бросился в самую гущу вражеских солдат и пропал среди них. Гвардейцы поспешили за ним, но были вынуждены отступить перед бесчисленным противником.

Константин резко осадил коня.

— Что с Феофилом? — срывающимся от горя голосом закричал он.

Всадник мотнул головой и от этого движения едва не полетел на землю. Вцепившись в гриву коня, он удержал равновесие и через силу выговорил:

— Прости, государь, но последнее, что мы слышали от протостратора — его крик: «Не отступать! Победа или смерть!» Потом голос смолк и никто из нас больше не видел командира.

Слезы чуть не брызнули из глаз императора.

— Погиб как герой, — прошептал Константин и прикрыл лицо ладонью.

Смерть ближайшего соратника и друга потрясла его до глубины души. Но усилием воли он сумел овладеть собой, вернуть себе выдержку, способность быстро и здраво рассуждать, поступать сообразно обстоятельствам.

Повернувшись к свите, Константин приказал:

— Отправляйтесь на все участки! Скликайте людей к обители Святого Иоанна. Я назначаю там место всеобщего сбора.

Он сглотнул ком в горле и продолжил:

— Враг прорвался за укрепления, но битва еще не проиграна. Мы дадим бой мусульманам здесь, в сердце святыни нашей и больше не отступим ни шагу. Спешите, друзья, время не ждет!

Более десятка всадников помчались в разные стороны.

Константин похлопал по шее коня и распрямился. Нет, он не лгал и не кривил душой. Он действительно рассчитывал отразить врага. Многолетний опыт подсказывал ему наиболее верное в данной ситуации решение — собрать воедино разрозненные отряды защитников и маневрировать, уходя от основных сил неприятеля и нанося удары по отколовшимся от них группам солдат. Обширное многомильное пространство города должно было облегчить ему эту задачу. Османским войскам предстояли упорные, изматывающие уличные бои, осада дворцов и хорошо укрепленных поместий знати. Силы неприятеля неизбежно распылятся, большинство воинов займется грабежами и по возможности будет избегать кровопролитных стычек. Каждый квартал будет многократно переходить из рук в руки. C наступлением ночи мародеры, отягощенные награбленной добычей, повалят обратно и тогда появится реальная возможность отбить у врага утерянные ранее ключевые участки укреплений. И трудно вообразить себе силу, способную поутру вновь поднять османскую армию на штурм, заставить сорвавших куш солдат заново начинать изнурительное сражение.

С точки зрения тактики план Константина был достаточно хорош и подтверждался опытом многих именитых полководцев. Но в нем не учитывалось то, против чего оказывались бесполезными всевозможные расчеты и ухищрения — огромная, несоразмерная с силами защитников, численность вражеской армии.

Время шло, ожидание начинало затягиваться. Становилось ясно, что благоприятный момент может быть упущен. К монастырю явилось лишь около сотни генуэзцев Каттанео, несколько десятков гвардейцев и разрозненные отряды ополченцев с примкнувшими к ним остатками воинов венецианца Контарини. Остальные отряды были рассеяны врагом или не могли отступить и продолжали сражаться, запертые в башнях или на крепостных стенах. Последним прибыл сильно поредевший полк Кантакузина.

— Все кончено, государь, — отдышавшись, прохрипел стратег. — Турок не сдержать, их слишком много.

— Стыдись, Димитрий! — упрекнул василевс. — Война — эта длинная череда случайностей. Туркам удалось прорваться за стены, но смогут ли они закрепить свой успех? От нас и ни от кого более зависит помешать им в этом.

Он хотел было продолжить, обращаясь на этот раз ко всем воинам, но смолк на полуслове. Все повернули головы и замерли: по Месе от центра города к монастырю под звуки церковного песнопения шел крестный ход. Шли женщины и дети; шли раненые, увечные, больные, незрячие, хромые и юродивые; шли старики и подростки, отягощенные оружием и слишком громоздкой для их слабых тел воинской броней; шли престарелые схимники (молодых уже успела поглотить война) и высохшие от долгих лет добровольного затворничества монахини и послушницы. Многочисленные голоса слажено и торжественно выводили чарующую мелодию литургии, тренированными басами вплеталось в нее пение священников и подьячих. Золотом и серебром блестели на солнце облачения, сверкали святые дароносицы и раки с кусочками бесценных реликвий. Кадила источали белый дым, церковные хоругви мягко реяли над головами, с полотнищ и икон смотрели на людей огромные и пронзительные, застывшие в безмолвном страдании глаза Христа Спасителя.

Константин приподнялся на стременах.

— Воины мои! — загремел его голос. — Сама Родина провожает нас! Она зовет в бой, приказывает нам умереть за нее!

Он вытащил меч из ножен.

— До последней капли крови! — крикнул он, напоминая клятву.

Золотые шпоры вонзились в круп коня.

— Вперед, христиане! С нами Бог и Крестная сила!