Анатолийцы, овладев примыкающими к Влахернам кварталами, устремились вдоль Месы к центру города. Однако вскоре в передовых рядах поднялось смятение; джебели остановились и даже попятились: навстречу им во весь опор мчался конный отряд неприятеля. Мало кто из турок предполагал отпор, большинство было уверено, что с христианами покончено еще на стенах. Растерянность сменилась тревогой — а что, если у неверных в резерве десятки тысяч ратников? Пехота хотя и приняла копья наперевес, но стала невольно отступать. В поисках подмоги оробевшие с надеждой поглядывали назад, более смелые и решительные упирали тупые концы копий в землю, чтобы выстоять при натиске закованных в броню византийцев.

Маленький отряд с ужасающим треском врубился в гущу османских солдат. Вверх взлетели обрывки тканей, куски щитов, копий и человеческой плоти. Напор конницы был настолько силен, что толпа анатолийцев раздалась в стороны, как вода под ударом дубины. Некоторое время турки еще сопротивлялись, уповая на свой численный перевес, но убедившись, что попытки выстоять напрасны, а длинные мечи горожан разят без промаха, они отступили, внося сумятицу в задние ряды и принуждая остальных к беспорядочному бегству. Византийцы с победным кличем устремились вдогонку, опрокидывая и втаптывая в землю замешкавшихся.

Отступление джебелей продолжалось до самых городских ворот. Прознав об этом, Исхак-паша вне себя от бешенства с полутора тысячами конников бросился наперерез воинам императора. И вовремя — защитники уже выдавливали остатки пехотинцев за ворота Константинополя.

Франциск Толедский первым заметил опасность. С криком: «Государь! Справа!», он развернул коня и выставив вперед тяжелое копьё, помчался навстречу тимариотам. Вслед за ним, отрезвев от успеха быстрой победы, устремились и другие византийцы.

Облако пыли повисло над схваткой. Конные воины перемешались с пешими, пестрые одежды турецких всадников — со стальной броней защитников. Над головами бойцов мелькали сабли, мечи, шестопёры; обезумевшие лошади дико храпели и поднимались на дыбы, роняя из оскаленных пастей густые хлопья пены.

Кажущийся неправдоподобно огромным, с головы до ног забрызганный кровью, Исхак-паша носился в гуще битвы подобно богу войны, легкими отмашками палицы выбивал из седел наскакивающих на него неприятельских воинов. Время от времени он приподнимался на стременах и кричал во всю мощь своей богатырской глотки:

— Царь Константин! Где ты? Я, бейлер-бей, желаю сразиться с тобой!

Но его призыв тонул среди криков, ржания лошадей и лязга оружия. Паша не отчаивался.

— Я здесь! Я ищу тебя! Ты боишься? Откликнись, царь Константин!

Василевс услышал крик паши. Ударом в шею сразив пробившегося к нему тимариота, левой рукой он сорвал с перевязи рог и поднес его к губам. Длинный переливчатый звук перекрыл на мгновение шум битвы. Бей рванул голову в сторону трубного пения рога, привстал на стременах и поднял коня на дыбы. Среди леса голов, шлемов и копий он увидел всадника в серебристых с золотой насечкой латах и с изогнутым рогом в руке.

— Поединок! — вновь раздался его рев.

— Я вызываю царя на поединок!

Турецкие и греческие слова вперемежку сыпались с его губ.

— Всем расступиться! Поединок!!

К императору с обеих сторон приблизились Кантакузин и Франциск Толедский.

— Государь! — задыхаясь, проговорил стратег. — Я должен сразиться с пашой!

— Да, да, — горячо вторил ему кастильский гранд. — Недопустимо для императора унижать свой сан, сражаясь с низшим по роду и по рангу противником. Если восточный князь желает поединка, то я, как граф и как потомок императорской династии, готов скрестить с ним оружие.

Константин отрицательно покачал головой.

— Нет, друзья мои. Бей желает поединка с императором. Пусть будет так.

— Молчи! — он жестом руки остановил готового возразить стратега. — В другое время я отверг бы вызов, но сейчас на карту поставлено многое.

Шум битвы быстро стихал. Смолкали крики, опускались занесенные было для ударов топоры, палицы и сабли. Тяжело дыша, как после долгого бега, утирая с лиц пот и кровь, воины расходились по сторонам, очищая место для схватки предводителей.

Исхак-паша отбросил в сторону булаву и обнажил огромный пал. Он не торопился. Оценив наметанным взглядом крепко сбитую фигуру противника, бей уже не был склонен к излишней самоуверенности. Он не сомневался в своей победе, но все же напомнил себе о необходимых каждому опытному бойцу качествах — выдержке и осторожности. Пустив коня шагом, он медленно приближался к василевсу, перебирая в уме уже отчасти позабытые за давностью лет опробованные методы ведения единоборств.

С мечом в опущенной руке, Константин молча ожидал его, своей неподвижностью наводя на память вытесанную из камня конную статую. Паша гикнул и пришпорил коня. Послушное воле седока животное понеслось вскачь, чутко отзываясь на каждое прикосновение стремян. Бей растянул губы в недоброй усмешке и занес меч для удара наотмашь. Константин дернул коня под уздцы и тоже приподнялся на стременах. Солнечные блики на клинках метнулись вниз; железо встретилось в полете и отозвалось чистым звоном.

Воины обеих сторон дружными криками приветствовал начало поединка и позабыв на время о смертельной вражде, теснее сомкнули кольцо вокруг сражающихся.

Бейлер-бей был почти на голову выше своего противника и потому всецело полагался на преимущество в росте, на длину и мощь своих массивных рук. Однако Константин не уступал ему в боевом мастерстве и сильный, хотя отчасти смягченный шлемом удар по макушке вновь напомнил турецкому паше о необходимости зорко следить за каждым движением неприятеля. Забыв о первоначальной ярости, Исхак-паша овладел собой и стал держать себя подобно расчетливому игроку за шахматной доской.

Поединок продолжался под громкие возгласы одобрения и восторга. Всадники разъезжались в стороны и поворотив коней, вновь неслись навстречу друг другу, чтобы сблизившись, за счет скорости и веса лошади с седоком усилить мощь наносимого удара. Железо мечей лязгало звонко, как в кузнице; глубокие вмятины покрыли некогда блестящую поверхность лат. Копыта лошадей выбивали из сухой земли облака пыли, ветер рвал их в клочья и тут же относил в сторону.

Внезапно над толпой воинов пронесся полувскрик-полувздох: после очередного сильного удара шлем соскочил с головы бея и мелькнув напоследок венчиком белых перьев, покатился по камням, дребезжа подобно пустому котелку. Стальная полоса для защиты переносицы сорвала при падении кожу с левой брови и кровь густой струей стала заливать глаз Исхак-паши. От ярости богатырь обезумел, потерял остатки осторожности. Полуослепленный, он уже не глядя размахивал мечом, стараясь дотянуться до противника. Тщетно! Константин без труда парировал удары. Улучив момент, он сделал резкий выпад и острием меча разорвал кольчугу на боку у бея. Тот непроизвольно отпрянул, попытался ухватить вражескую руку, но промахнулся. Краешком здорового глаза он увидел занесенный над собой клинок, но ни увернуться, ни отразить удар уже не успел. Как подрубленный дуб богатырь дрогнул, зашатался в седле и схватившись за рассеченное темя, вниз головой полетел на землю.

Взрыв ликования раздался среди византийских воинов. С удвоенной энергией они набросились на врага, хотя турки, сраженные гибелью своего предводителя, более не помышляли о сопротивлении. В полном беспорядке тимариоты и джебели отступили к крепостной стене. У самых ворот бегство приостановилось: через разбитые створы в город вливались новые полчища османских солдат, ведомые на этот раз Караджа-беем.

После того, как выяснилось, что человеку, опорожнившему три полных кубка вина, трудно удержать равновесие в седле, Мехмед позволил пересадить себя в кресло. С вершины холма были видны развевающиеся на нескольких башнях Константинополя турецкие знамена. Мехмед смотрел на них осоловевшими глазами и ему хотелось пить еще и еще.

Пусть вино запретно для правоверных, но кто сказал, что победа не заслуживает возлияний? Кто посмел!? Мехмед обвел сановников подозрительным взглядом. Нет, эти не могли. Слишком много почтения на их угодливых лицах. Разве что визирь…. Ну, с этим вредным старикашкой предстоит долгий разговор, может быть даже в застенке и с палачом. У остальных же подобострастие прямо сочится из глаз. Правильно! Так и должно быть! Страх и восторг не могут не жить в людях, созерцающих стремительное возвышение нового победоносного полководца. Царь Александр Великий? Мехмед громко икнул. Он утрет нос этому древнему воителю, отберет у него часть его неувядаемой славы. Основа положена неплохая: великий город, упрямство жителей которого способно вывести из терпения даже каменного истукана, уже лежит у ног молодого завоевателя. И это только начало пути! Мехмед зажмурился, почти физически осязая, как ореол величия окутывает его с ног до головы.

— Ты — моя первая добыча! — заплетающимся языком проговорил он, тыча пальцем в сторону Константинополя.

Затем протянул руку к виночерпию, требуя нового кубка. Еще не допив, он отбросил чашу и сделал знак пажу с ведерком в руках. Пока он мочился, в рядах стражи, плотным кольцом окружающей султана и его свиту, возникло какое-то движение.

— Что там происходит? — Мехмед покачнулся и вперил взгляд в Улуг-бея.

Начальник охраны низко поклонился.

— Саган-паша с одним из своих приближенных просит соизволения предстать перед глазами великого султана.

— Пусть предстают, — Мехмед милостиво кивнул головой и поддерживаемый под руки, вновь опустился в кресло.

— Говори, — бросил он своему зятю.

— Повелитель! — начал Саган-паша. — Я привел к тебе человека, который пользуясь моими указаниями прорвал оборону неверных. Он же собственноручно водрузил на башнях города флаги, свидетельство твоей победы.

— Этот человек — санджак-бей? — осведомился султан.

— Нет, повелитель. Я держал его при себе в сане начальника охраны.

— С сегодняшнего дня он — санджак-бей! — заявил Мехмед, даже не взглянув в лицо молодцеватого тысяцкого.

— Мой господин! — Ибгагим прижался лбом к земле. — Щедрость твоя беспредельна! Я молю Аллаха о долгих годах службы под твоим началом.

Мехмед поморщился.

— Уберите его. Он мешает моим мыслям.

— Но мой человек принес важные вести, — возразил Саган-паша.

— Пусть говорит быстрее и проваливает.

— Мой повелитель, — начал Ибрагим, — я принес тебе две вести. Хорошую и плохую. С какой мне начать?

— Начни с хорошей. Тогда я может и не посажу тебя на кол.

Новоиспеченный санджак-бей опешил. На кол ему хотелось меньше всего. Прижав руку к груди, он заговорил, пытаясь скрыть дрожь в голосе:

— Отважный Караджа-бей потеснил гяуров и ведет твои полки вглубь города!

Мехмед довольно ухмыльнулся и протянул руку за новой чашей.

— Где же другой бейлер-бей? Почему от него нет вестей?

— Прости, о повелитель, — Ибрагим в знак скорби опустил голову.

— Отважный Исхак-паша пал в битве с неверными.

Не сразу до сознания Мехмеда дошла эта новость. Он подскочил в кресле, хмель быстро вылетел у него из головы.

— Что?! Что ты сказал, несчастный?

Он швырнул в тысяцкого полной чашей.

— Это правда, мой повелитель, — Ибрагим не смел утереть мокрое лицо.

— Бейлер-бей вызвал на поединок царя ромеев и был сражен его рукой.

Лицо Мехмеда посерело. Подобно многим малорослым и слабым от рождения людям его невольно влекло к тем, кого природа наделила могучим телосложением. К тому же он помнил, как предан был Исхак-паша его отцу, Мураду II, как пестовал паша молодого наследника, оберегал его от дворцовых интриг, содействовал в дни бунта янычар. И теперь этот человек убит всего за час до окончательной победы? Дикая, ни с чем не сравнимая ярость обуяла Мехмеда.

— Все в город! — завопил он, потрясая кулаками.

— Доставьте мне Константина живым или мертвым! Он, дерзновенный, осмелился поднять руку на моего ближайшего сатрапа. На одного из тех, чьими жизнями могу распоряжаться только я!

Он несколько раз рубанул рукой воздух, как бы отсекая голову невидимому врагу.

— Я отомщу, Аллах свидетель! Я страшно отомщу! Всей крови городских христиан не хватит искупить эту смерть!

Он бросился в кресло и забормотал проклятия.

Саган-паша жестом подозвал к себе Ибрагима.

— Возьмешь с собой три сотни солдат, — зашептал он ему почти в самое ухо, — и отправляйся в город.

Он указал на худого горбоносого человека в потрепанной одежде.

— Этот перебежчик укажет тебе дорогу к пороховому складу греков. Захватишь склад невредимым — получишь от меня два кошеля золотых. Ты понял?

— Да, мой господин! — Ибрагим даже если бы захотел, не смог бы скрыть своей радости. — Я спешу выполнить твой приказ!

— Спеши, — паша милостиво качнул головой.

Сквозь приспущенные веки великий визирь молча смотрел на клубы черного дыма за стенами Константинополя. Убеленное сединой благообразное лицо старика выражало скорбь и усталость от жизни. Падение города не только лишило его Исхак-паши, ближайшего друга и единомышленника, могучего союзника в борьбе за власть в бесконечных дворцовых интригах — оно напрочь перечеркнуло будущее Халиль-паши как советника султана и в недалеком времени вполне способно привести его на плаху.

Лошадь была убита под императором. Высвободив ногу, прижатую седлом к земле, он распрямился, одновременно отбиваясь от обступивших его янычар. Поток чужеземных воинов захлестывал его. Константин медленно, шаг за шагом, отступал, с каждым ударом опрокидывая на землю по человеку.

На глазах императора, один за другим, гибли его верные соратники. После удара палицей из-за спины поник в седле могучий Кантакузин; в куски был изрублен потомок славного рода Комнинов Франциск Толедский, при первом же тревожном известии поспешивший через моря на помощь своему народу. Был поднят на копья Иоанн Далматинец, чья исступленная ненависть к мусульманам отлетела лишь вместе с его душой. Еще ранее, пытаясь задержать прорвавшегося в город врага, погиб Феофил Палеолог, человек, сочетавший в себе мудрость ученого мужа с беззаветной отвагой воина. Никогда больше не увидеть Константину его дружеской улыбки и темно-карих глаз, прячущих в себе сочувствие и понимание нелегкой участи правителя гибнущей страны. Смерть брата по крови и по духу больнее всего ударила по Константину, затмила рассудок слепящей жаждой мести. Он бросился в бой и был побежден. Он не в силах был одолеть врага, сколько бы смертей не таилось на лезвии его меча. Подобно древнему герою, ему на долю выпало сражаться с чудовищем, на месте отсеченной головы которого тут же вырастало десять новых.

Не выдержав множества сабельных ударов, шлем на голове императора треснул и соскочил. Константин рывком нагнулся, подобрал кем-то обороненный щит и отразив наскок очередного янычара, бегло оглянулся. Вокруг него уже не осталось христианских бойцов, все они или были посечены турками, или, не выдержав натиска, отступили вглубь города.

Константин обеими руками взялся за рукоять меча. Щит он вскоре отбросил: множество застрявших в нем дротиков и стрел почти удваивало вес, тянуло руку к земле. От бесчисленных ран император почти полностью истёк кровью и по охватившей его необычайной слабости и ознобу понял, что час кончины уже недалек. Превозмогая головокружение, он бросился вперед, с криком: «За веру Христову!» развалил надвое ближайшего янычара, снес голову другому, но в то же мгновение ощутил резкую боль под левой лопаткой, в уязвимом месте между сочлениями доспеха. Молниеносно развернувшись, он раскроил череп подкравшемуся сзади турку и даже успел замахнуться еще. Но тут свет померк в его глазах и на подкосившихся ногах, император мягко опустился на груду сраженных им вражеских воинов.

Смуглолицый солдат подскочил к бездыханному телу, наотмашь рубанул саблей по лицу упавшего и, удостоверившись таким образом в его смерти, помчался дальше, вперед, навстречу ожидающему его богатству — золоту, ценностям, рабам.

Так, или почти так, окончил свои дни последний император Византии.

Наследник царской династии Палеологов, один из наиболее мужественных и несгибаемых венценосцев в истории Империи, Константин XI всю свою жизнь посвятил борьбе с османскими завоевателями. На протяжении многих лет он безуспешно пытался сплотить вокруг себя тех, кто в силу собственного малодушия не мог или не желал понять опасность тактики выжидания, терпимости к врагу, разрушающего, подминающего под себя основы прежнего жизненного уклада. Человек незаурядного ума, энергии и способностей, он делал все, что было в его силах. Но пробудить совесть, накрепко уснувшую в людях, так и не сумел.

В день решающей битвы, преграждая путь прорвавшимся в город полчищам врага, он погиб, как и подобает воину-государю, правителю древнего и славного своей историей народа.