На протяжении всего дня участок Морских стен, прикрывающий подступы к заградительной цепи через залив, подвергался особо ожесточенному натиску. Османскому флоту во что бы то ни стало требовалось прорваться в гавань, к удобным для швартовки и высадке солдат причалам. Но овладеть башней Кентария, на которой крепился подвижный конец Цепи, равно как и прилегающими к ней стенами, было непросто. Все попытки штурма кончались безрезультатно.

Не успевали турецкие феллуки приблизится к берегу, как из катапульт с башенных площадок летел в неприятеля меткий град камней и снарядов с зажигательной смесью. Потеряв несколько кораблей, Хамза-бей изменил тактику. Феллуки, собранные со всей акватории прибрежной части моря, загружались с бортов галер пехотинцами и моряками и спешили, несмотря на жестокий обстрел, к стенам города. Иногда, от чрезмерного количества принятых на борт людей, плоскодонки захлестывало водой, переворачивало от близкого попадания метательных снарядов.

В три погибели скорчившись на днищах лодок, воины испуганно блестели глазами и сбивчивым шепотом возносили молитвы к Аллаху. Да, смерть в бою почетна, но с полным ртом воды кормить собою рыб на дне моря? За это шейхи загробного блаженства не обещали.

Чем ближе феллуки подплывали к берегу, тем негостеприимнее становилась встреча. Не успевали воины со вздохом облегчения ощутить под ногами земную твердь, как с высоты стен и башен на них обрушивались увесистые камни, летели стрелы и копья, а железные трубы в прорезях бойниц извергали из себя целые потоки огня и раскаленного песка. Турки метались вдоль узкой прибрежной полосы, пытаясь защититься от стрел горожан щитами, а кое-кто — и телами погибших товарищей; вконец отчаявшись, искали спасения в воде или у подножия башен. Штурмовать стены без осадных приспособлений было невозможно и они гибли почем зря, без пользы и без счета, пополняя собой ряды счастливцев в райских кущах. Лишь когда к берегу на двух галерах сумели доставить осадные лестницы, мусульмане перешли в наступление.

Во второй половине дня, завалив своими телами подступы к стенам, турки были вынуждены ослабить натиск: некоторые из лестниц были попорчены или изрублены в щепы византийцами, другие — оказались непрочны и ломались под тяжестью облепивших их воинов. Но почти в то же время весть о прорыве врага на сухопутных стенах заставила многих горожан покинуть укрепления. Оставив посты, они поспешили по домам, надеясь спасти свои семьи.

Оказавшийся в одиночестве отряд критских моряков численностью менее сотни, еще в течении двух часов сдерживал врага, до тех пор, пока у него в тылу не появились первые группы воинов Саган-паши, движущиеся с верховий залива. Привлеченные шумом сражения, они с громкими криками набросились на моряков. Критяне, зажатые с двух сторон, отступили со стен и заперлись в башнях Алексия, Льва и Василия.

Попытки выбить их оттуда успехом не увенчались.

Время шло и даже командиры сотен начинали роптать. Саган-паша, кипя от бессильного гнева, то и дело мерил башни взглядом, прикидывая успех новой атаки. Посылать людей на штурм, заранее обреченный на провал, паша не хотел. Выставлять себя в смешном свете, в уже захваченном городе осаждая три башни с запершимися там христианами? Забыть бы про них, послать к сатане ту горстку упрямцев, но как знать, что может вдруг взбрести в головы этим безумцам.

В то же время он понимал, что терпение его солдат быстро истощается. Многие с неприкрытой завистью посматривают в сторону города, где их собратья по оружию упоенно предаются разбою. Послать их вновь на штурм? В любом случае задача не из легких и без принуждения уже не обойтись. Кому же захочется погибать в самом конце сражения, увеличив своей смертью долю остальных?

Саган-паша решился на переговоры. Кивком подозвав к себе переводчика, коротконого грека-ренегата, он сквозь зубы бросил ему:

— Пойдешь к гяурам и скажешь им: паша предлагает вам жизнь в обмен на оружие. Они — моряки, и должны знать, что лучше невольниками ворочать весла на галерах султана, чем через час усесться на кол верхом.

Грек поклонился, размотал свой тюрбан и размахивая белой материей как флагом, боязливо двинулся к ближайшей башне.

— Поторапливайся! — рявкнул паша, глядя, как парламентер осторожно переступает через мертвых и умирающих.

Железная дверь у основания башни чуть приоткрылась и грек быстро прошмыгнул в образовавшуюся щель.

Паша нетерпеливо тронул плетью коня и рысью проехал перед рядами своих солдат. Боевой азарт уже сошел с их лиц, сменяясь усталостью и раздражением на досадную помеху.

Вскоре от верхней площадки башни послышался окрик. Темная фигура, описав дугу, звучно шлепнулась об землю. Паша приблизился к распластанному на камнях телу парламентера, бегло взглянул в широко открытые, полные ужаса глаза мертвеца и перевел взгляд на записку, приколотую ножом к его груди.

— Прочти, — кивнул головой он Исмаилу.

Вельможа спешился, выдернул нож и приблизил записку к глазам.

— Условие принято. Оружия много. На каждом клинке — ваша жизнь, — вслух читал юноша.

— И это всё?

— Да, светлейший. Написано кровью, — Исмаил отбросил записку и вытер руки об халат.

Саган-паша помолчал.

— Теперь пойдешь ты, — бросил он своему приближенному.

— И скажешь им следущее…..

Сотник Даниил неприязненно смотрел на стоящего перед ним турецкого сановника.

— Мы уже дали ответ Саганосу…. или как там его? Похоже, ему требуется подтверждение? — хмуро спросил он.

— Не торопись, о отважный, — Исмаил говорил на хорошем греческом языке.

— Мой господин умеет ценить мужество, даже если это мужество врага. Он счел нужным изменить свое первоначальное предложение. Но перед тем, как огласить новое, дозвольте мне сказать вам несколько слов от самого себя.

Он облизал пересохшие губы и повел глазами по сторонам. Вокруг стояли воины в изрубленных и окровавленных латах. Многие из них были ранены, но и те, кто еле держался на ногах, не выпускали из рук оружие.

Исмаил повысил голос, зная, что его слушают все, даже наблюдатели у бойниц, зорко следящие за каждым движением врага у подножия башни.

— Оглянитесь вокруг, христиане! Вы увидите то, что очевидно уже всем. Город взят армией султана, корабли ваших единоверцев во всю мочь спешат в свои дальние страны. Войска ваши разбиты, император взят в плен и скоро будет казнен. Ответьте, храбрецы, кого вы собираетесь защищать? Во имя чего бросаться вам в объятия смерти? Войско султана несметно и вы продержитесь не более нескольких часов, пока все три башни не обложат бочками с порохом и не взорвут вместе с запершимися в них людьми.

— Ты что это, нечестивый, пугать нас вздумал? — взревел один из моряков и с поднятыми кулаками бросился на турка.

Даниил тычком возвратил его на место.

— Говори короче, — потребовал он.

— Светлейший паша предлагает вам вернуться на свои корабли и с почетом уплыть к берегам своей страны. Препятствий вам чиниться не будет. Вы можете забрать с собой всех раненых и оружие.

Он говорил страстно, пытаясь пробить глухую стену недоверия.

— Никто из подданных султана не посмеет преградить вам дорогу. Да и зачем? Поверьте, мы тоже устали от крови.

— Это вы-то? Устали от крови? Ну ты шутник…! — боец с перевязанной головой вознамерился метнуть в турка топор, но был остановлен рукой товарища.

Сотник колебался. Условия были настолько почетны, что невольно вызывали подозрение.

— Вам также дозволяется свободно сноситься со своими земляками в двух соседних башнях и даже дается время для раздумий…., - продолжал Исмаил.

— Не верьте ему, это обман! — закричал кто-то.

— Мусульмане готовят ловушку!

— Император взят в плен? Где свидетели?

— Лжет, вражья душа!

— Попридержите языки! — рявкнул Даниил.

— Жив император или нет, подмоги нам не видать, усвойте это прочно. Идти на соединение с другими отрядами? Нас слишком мало, чтобы пробивать себе оружием дорогу. Да и в какую сторону податься, кто может ответить?

Он обвел взглядом притихших солдат, затем вновь повернулся к османскому сановнику.

— Как мы можем знать, сдержит ли твой хозян слово?

Исмаил утёр платком мокрый от пота лоб.

— Саган-паша предусмотрел всё. Он дает вам в заложники своего племянника.

Он на мгновение запнулся.

— И меня, сына синопского воеводы. Это должно убедить самых недоверчивых из вас. Впрочем, выбор у вас невелик. Решайте сами.

Обсуждение условий, выдвинутых Саган-пашой было жарким, но непродолжительным. Сомневающихся или упрямцев сломили быстро — выбор был и впрямь невелик. Умирать же без цели и без смысла не желал никто.

Через некоторое время, все критяне, выстроившись в боевой порядок, с оружием в руках, неся на самодельных носилках раненых, молча покидали захваченный город. Оцепленные по бокам рядами азапов, они направлялись к пристани, к своим кораблям, стоящим на якорях у причала.

Лишь когда все воины поднялись на борта галер и последняя шлюпка была готова отчалить от берега, Даниил дал знак отпустить обоих заложников. Лодка, гребцы на которой не жалели сил, поспешила к одной из галер. Выбрав якоря, моряки налегли на весла и два небольших судна медленно поплыли прочь от гибнущего города.

Приплясывая и испуская гортанные выкрики, Ангел быстро пробирался по захваченным неприятелям улицам Константинополя.

Штурм укреплений не в первый раз заставал лазутчика за пределами укреплений, но прорыв врага в город оказался для него, как и для многих прочих, полной неожиданностью. Кляня себя за оплошность, он влился в толпу анатолийцев и вместе с ними проник через разбитые ворота.

Он спешил, почти бежал по знакомым кварталам, не замечая разгула опьяненной победой солдатни. Что ему до неравных стычек горожан с захватчиками, до начавшихся повальных грабежей? Когда в доме пожар, спасают самое ценное. Его цель — старинный особняк на тихой неприметной улочке. Даже смертельно раненный, с переломанными ногами и истекающий кровью, он полз бы к старцу, затмившему в его глазах и в сердце всех созданных когда-либо человечеством богов.

Ангел знал, что Феофан никогда не покинет Города, частью которого он стал, с которым слился и плотью и душой. И потому он упрямо прокладывал себе путь сквозь возбужденные толпы грабителей, чтобы в последний раз припасть к ногам старика, ощутить у себя на лбу руку божества, почти невесомую от множества прожитых лет. К чему ненужные слова? Смерть прекрасна, если она — смерть верного пса, до последнего вздоха своим телом защищающего хозяина.

Трескучее, злое пламя пожаров выбивалось из почерневших проемов дверей и окон, лизало кроны деревьев, поднималось выше черепичных крыш. Удушливо-едкий дым клубами полз вдоль улиц, разъедая глаза и обжигая при дыхании грудь. Вымазанные в грязи и копоти чужеземцы ползали среди груд выброшенного из домов имущества горожан, щупая и проверяя вещи на прочность. Иногда, не поделив между собой что-либо, они рвали добычу из чужих рук, ссорились, дрались, клубками катались по земле, вопя и осыпая друг друга ударами кулаков.

Ангел досадливо поморщился: прямо перед ним, у крыльца двухэтажного особняка возник и закрутился небольшой людской водоворот. Не останавливаясь, он проскочил мимо оживленно гомонящей толпы, но после трех десятков шагов какое-то непонятное чувство заставило его остановиться и повернуть голову назад.

Кольцо полуголых тел на мгновение раздалось и он увидел, как двое захватчиков, под дружный гогот своих соплеменников, старались распластать на мостовой рвущуюся из их рук женщину. Она билась на камнях подобно рыбе, выброшенной из воды, жалобно кричала и захлебывалась от рыданий. Светлые, почти золотистые волосы скрывали ее лицо и плечи, сквозь разорванную ткань одежды молочно белела обнаженная грудь. Рослый плешивый турок выкручивал ей руки, в то время как приземистый сипах, спустив шаровары, уже стоял на коленях, раздвигая женщине ноги в стороны.

Ангел вздрогнул так, что едва устоял на ногах; по телу волнами, одна за другой, побежали сильные судороги. Лоб мгновенно покрылся испариной, сердце взорвалось болью, как бы стиснутое стальной шипастой перчаткой.

……обезумевшая женщина…..звериный лающий хохот….. полузадушенные стоны….. пронзительный детский крик: «Ма-ама-а-а….!»……

Неведомая сила швырнула его вперед. Гигантскими скачками он мчался сквозь время, сквозь годы, назад, в свое прошлое, и только смерть, мгновенная смерть могла остановить его бег. Он бежал, наливаясь холодной яростью и страхом не успеть; лишь ветер свистел в ушах и трепал полы его дранных лохмотьев.

Прыжок — и живым снарядом пробив толпу, Ангел с размаху упал на плечи стоящему на коленях сипаху. Стальное жало, сверкнув напоследок полированными гранями, с тихим хрустом погрузилось в выбритый затылок. Плешивый, ошеломленно наблюдавший смерть товарища, резво вскочил на ноги, но — взмах руки — и крик застрял в его глотке вместе с лезвием кинжала.

В следующее мгновение Ангел в куски был изрублен озверелой толпой. Вместе с ним погибла и неизвестная ему женщина, в недобрый час напомнившая ему мать.

Пятеро всадников во весь опор мчались по еще не захваченному турками кварталу Арториана.

— Здесь! — Альвизо Диедо осадил коня рядом с приземистым, мрачноватого вида особняком.

Ворота распахнулись после первого же стука.

— За мной, быстрее! — капитан сделал знак остальным и первым проехал вовнутрь.

В глубине небольшого патио исходила лаем свора огромных волкодавов. Псов удерживали цепи на ошейниках, иначе они вмиг растерзали бы пришельцев вместе с их лошадьми.

— Придержи пасти своим собакам! — спешиваясь, крикнул венецианец одноногому привратнику.

— Где хозяин?

— В своем кабинете, на втором этаже, — ответил калека, поудобнее устраиваясь на скамеечке, рядом с беснующимися псами.

Диедо махнул рукой и внецианцы, за исключением одного, оставшегося с лошадьми, быстро направились к лестнице. Там их уже поджидал здоровенный детина с перебинтованным лбом, способный, судя по его виду, одним ударом кулака свалить быка наземь.

— Мастер ждет вас, — объявил он и повел гостей вверх по лестнице.

— Долгих вам лет, синьор! — итальянцы цепочкой, один за другим, зашли в комнату Феофана.

— Мы пришли, как и было условлено.

Кресло-каталка советника императора была придвинута к самому окну; старик, опустив руки на подлокотники кресла, немигающe смотрел на дымовую завесу, окутывающую дальние районы города.

Услышав приветствие, он с усилием оторвал взгляд от окна и повернул голову к входящим.

— Я вас ждал, синьоры.

И чуть помедлив, спросил:

— Что происходит в городе?

— Мы глубоко сожалеем, синьор. Город пал, — ответил за всех Альвизо.

— Что с императором?

— Никому ничего не известно, синьор. Вероятнее всего, он погиб в сражении, когда преграждал путь прорвавшимся за стены отрядам.

Феофан надолго замолчал.

— Где димархи? — спросил он наконец.

— Трудно ответить. Или погибли, или пленены, или спешат спастись на кораблях.

— Последнее маловероятно, — покачал головой старик.

— Зачем вы пришли? — вдруг резко задал он вопрос.

Диедо растерялся от неожиданности.

— Как же так, синьор? Ведь было условлено…..

— Да, — заговорил Феофан, на руках чуть приподнимаясь с кресла.

В его голосе впервые за многие десятилетия прорезались злые, визгливые нотки.

— Вы пришли, как и было условлено, за бумагами, обещанными мною Сенату Венеции. Но выполнил ли Сенат обещанное императору?

— Синьор, но Республика выслала флот!

— Где же он?

— Не знаю, что ответить. Возможно, задержался вблизи островов Мореи, — Альвизо промокнул шейным платком обильно струящийся по лбу пот.

— Кто же мог предположить, что сопротивление хорошо укрепленного города будет сломлено так быстро?

«Будь прокляты и Сенат и адмирал оредано с их тайными играми и расчетами», — со злостью думал капитан. — «Почему я должен стоять и как незадачливый школяр, держать ответ за чужие грехи?»

Старик помолчал, затем заговорил другим, более спокойным голосом.

— Прошу уважаемых гостей простить меня за резкий тон: смерть горячо любимого мною василевса вывела меня из душевного равновесия. Я обещал Сенату республики некоторые, представляющие значительную ценность документы, имеющие прямое отношение к сановитым вельможам Османской империи. Обещал в обмен на прибытие в Константинополь военных кораблей с грузом пехотинцев. Флот, как известно, не прибыл, затерялся где-то в просторах Средиземного моря. Таким образом, я могу считать свободным от встречных обязательств.

— Но синьор….,- Диедо прикусил язык.

На какое-то мгновение у него промелькнула мысль забрать документы силой. Он и его товарищи набросятся на стоящего чуть поотдаль здоровяка с булавой у пояса, прикончат его, убьют и второго охранника, вертлявого парня с глазами и повадками наемного убийцы. Затем извлекут из хранилища все ценные бумаги, погрузят их на первую попавшуюся подводу. Нет…. Альвизо внутренне покачал головой. Шансы на успех весьма невелики: эти двое наверняка окажут нешуточное сопротивление. Да и где уверенность, что хранилище отыщется быстро и среди вороха бумаг они успеют отобрать необходимое? Турки уже на подходе, с минуты на минуту они могут не только отрезать пути, ведущие в гавань, но и заполонить всю улицу. А если еще вспомнить одноногого привратника с его осатаневшими от злобы псами! Нет, риск хорош лишь тогда, когда есть хоть малейшая надежда на успех.

С другой стороны, стоять перед дожем и Сенатом и сбивчиво бормотать оправдания?

Голос Феофана вывел его из задумчивости.

— И все-же, — говорил византиец, — несмотря на двоедушие твоих хозяев, я передам тебе обещанные документы.

Сердце Диедо ёкнуло от радости.

— Но делаю это не из-за верности по обязательствам, нарушенным партнером. Только мой долг перед попранной, загубленной страной, ненависть к ее врагам, заставляют меня принять такое решение.

— Юстин, — обратился он к вертлявому телохранителю. — Вынеси из моей библиотеки две заготовленные шкатулки и передай их венецианцам.

Охранник поклонился и вышел. Диедо понял, что пробил его час.

— Синьор! — он приблизился к старцу, опустился на одно колено и взял в руки его худую кисть.

— Документы не самое важное — они не стоят и унции вашего мозга! Нас ждет Венеция! В гавани наготове стоит быстроходный корабль и через пять дней вы с почетом ступите на землю Республики. Вы окажетесь в окружении расторопных, надежных людей и сможете продолжать борьбу, которой посвятили всю свою жизнь. Только с помощью Венеции вы можете отомстить врагу, вернуть своему народу землю, вдохнуть жизнь….

Он осекся и повернул голову на стук: охранник опустил на пол два больших, крепко сколоченных ларца. Феофан медленно отнял свою руку.

— Там, как я уже говорил, находятся документы, весьма полезные для борьбы с османскими завоевателями. Из-за нехватки времени и средств я не сумел должным образом распорядиться ими. А может, стал просто стар для подобных дел. Удача, как известно, любит молодых. Надеюсь, богатая и энергичная Венеция найдет им лучшее применение.

— Синьор, не отказывайте! — молил Диедо.

— Нет, венецианец, не трать наше время попусту. В этом городе я родился, вырос, отдал ему всю жизнь и коли уж суждено в ближайшее время умереть, я умру здесь, на родине своих предков.

— И вместе с ней, — добавил он чуть слышно.

Диедо поднялся с колена.

— Мне очень жаль, синьор, — искренне сказал он.

— Мне тоже, сын мой. Юстин, проводи гостей.

У самых дверей Диедо остановился.

— Прощайте, синьор. Да хранит вас Бог!

— Прощай, сын мой.

Венецианец отвесил глубокий поклон и скрылся за дверью. Феофан опустил руки на подлокотники кресла и вновь повернулся к окну. Вдали стихал топот лошадей, уносящих венецианцев и драгоценные ларцы к спасительной пристани.

— Дементий! — окликнул он охранника с перевязанной головой. — Принеси чашу, стоящую на моем рабочем столе.

Слуга повиновался.

— Слушай меня внимательно, — старик взял его за руку.

— Когда я усну, отсчитай до ста и приложи ухо к моей груди. Хотя нет, последнее излишне. Аптекарь клятвенно заверил меня, что его питье действует быстро. А я склонен ему верить. Потом пойди в библиотеку, отопри дверь, ведущую в семейный архив. В углу найдешь большой бидон с горючей смесью. Залей ею все шкафы, сундуки, столы. Точно так же поступишь с каждой комнатой, включая эту. Затем, убедившись, что в доме не осталось никого живого, поднесешь пламя к этой смеси.

— А ты, мастер?

— Я останусь здесь.

Дементий отпрянул.

— Но ведь это великий грех, мастер!

— Перед кем? Перед Богом? Нет, сын мой, каждый носит Бога в сердце своем и потому всегда должен следовать его зову. Ступай!

Оставшись один, Феофан повернулся к окну. Лучи предзакатного солнца, затемненного клубами черного дыма, наполняли комнату мертвенным, багряно-красным свечением. Или то были отблески начинающегося грандиозного пожара?

Феофан поднял чашу и припал губами к ее золотому краю. Едкая жидкость обожгла и высушила горло. Старик кашлянул, откинулся на спинку кресла и молча, сквозь навернувшиеся слезы, с нечеловеческой тоской и болью стал смотреть на зачинающиеся огнем крыши зданий гибнущего города.