В то время как в Константинополе постепенно угасали волнения, вызванные прибытием папского легата, войска Турхан-бея уже двигались по землям Греции.

Перед испытанным в боях полководцем ставилась одна, достаточно ясная цель: не допустить воссоединения морейских князей Фоки и Димитрия и всячески препятствовать им в посылке войск на помощь Константинополю.

Но эта задача казалась до обидного малой обласканному султаном турецкому сатрапу: он поклялся покорить своему повелителю все земли, через которые пройдет его войско. Не встречая серьёзного сопротивления, османская армия продвинулась вдоль низменных равнин залива Кипарисов. Её головные отряды легко овладевали слабо защищёнными городами, не успевшими отстроить разрушенные в предыдущей войне стены. Обогнув горную гряду, войско вышло на плодородные приморские берега и, разоряя окрестные сёла, устремилось вглубь страны.

И там впервые, у кромки скалистых гор, на засеянном овсом поле, дорогу захватчиками преградило наспех собранное греческое ополчение.

Передовые отряды турок замерли в нерешительности, ожидая подхода основных сил; гонцы тут же помчались к Турхан-бею с известием. Выжидание было благоприятным для обеих сторон: к туркам подтягивались растянувшиеся на много верст полки османского бея; ополчение же беспрерывно пополнялось стекающимися с близлежащих земель селянами. Последними пришли спустившиеся с высокогорных пастбищ пастухи, ведя на привязи своры лохматых, злобных волкодавов. Оборванные, плохо вооруженные отряды ополченцев, воинственно размахивающие топорами и самодельными пиками, быстро сливались, подобно капелькам ртути, в одну большую, громкоголосую, воодушевленную собственной решимостью толпу.

Турхан-бей медлил, ожидая подхода дружин морейских князей — ввязываться в бой с землепашцами и пастухами казалось ему оскорбительным. Но время шло и, потеряв терпение, он послал конницу на разгон неровного строя ополченцев.

Схватка была короткой и жестокой: отступив поначалу под сильным натиском, греки яростно набросились на врага. Град стрел и камней полетел в чужеземцев; в лошадей швыряли охапки пылающей соломы, и они, дико храпя, вскидывались на дыбы, сбрасывая седоков на ножи поселян. Тяжёлые цепы молотили всадников, ломали кости и черепа; распрямленными косами и серпами на длинных рукоятях подрезали сухожилия на ногах у коней; топорами и вилами добивали упавших на землю. Пастухи спустили собак, и огромные, свирепые как волки, псы, вгрызались в лошадиные бока, хватали выброшенных из седел людей за горло. Даже длинные пастушечьи кнуты превратились в тот день в оружие: утыканные острыми гвоздями, они с громкими хлопками впивались в тела, выбивали глаза, рвали плоть на куски.

Отпор был настолько силен и неожидан, что сбитая с толку, растерянная и поредевшая конница повернула и позорно отступив, стала ожидать подкрепления. Разъярённый неудачей авангарда и торжествующими криками противника, Турхан-бей двинул вперёд всё войско.

Отважные, полные решимости, но плохо организованные, не имеющие понятия о боевом построении, вооруженные к тому же не предназначенными для битв орудиями труда, отряды ополченцев не могли долго сдерживать напор отборных частей турецкой армии. После яростного сопротивления, греки стали отступать, растворяясь в близлежащих неприступных скалах. Устремившиеся было в погоню, турки не смогли долго преследовать беглецов: кони часто оступались на узких горных тропах, срывались в овраги и ущелья вместе с седоками; за каждым камнем подстерегали затаившиеся в засаде стрелки.

Удовольствовавшись тем, что поле битвы осталось за ними, турецкие войска продолжили поход. Оставляя позади себя разорённые города Пелопоннеса, Турхан-бей направился вглубь Аркадии: дорога на Коринф была открыта.

Постоянные набеги тревожили турок. Разбитые в открытом бою, ополченцы разделились на множество маленьких групп и повели партизанскую борьбу против захватчиков. Даже при дневном свете можно было ждать нападения из засады; приотставшие или просто зазевавшиеся солдаты жизнью расплачивались за свою беспечность. С отвесных склонов на проходящие отряды то и дело сталкивались обломки больших камней, которые увлекая за собой лавины камней помельче, с грохотом осыпались вниз, давя людей и повозки.

По длинной, извилистой дороге османское войско растянулось, подобно гигантскому змею, теряя тем самым в подвижности и маневренности. Запасы продовольствия, рассчитанные на быструю победу, подходили к концу; нечасто встречающиеся колодцы и родники были щедро сдобрены ядовитыми травами. Близлежащие сёла и деревеньки при приближении войск оказывались пусты — заблаговременно предупреждённые жители бежали, уводя за собой скот и уничтожая посевы. Едкий дым горящих строений, подобно сизому шлейфу, тянулся вслед за захватчиками.

Начался падёж лошадей — на бесплодных скалах для них не находилось достаточно пищи. Люди задыхались от палящего зноя, солнце вытапливало силы из изнуренной длительным и трудным переходом пехоты. Турхан-бей распорядился оставить обоз и пленных, но эта мера лишь обозлила солдат. Открытый ропот, предшественник бунта, всё шире распространялся среди войска. Облегчить положение помог бы бой с врагом, но греки, наученные горьким опытом, избегали теперь прямого столкновения, предпочитая терзать захватчиков неожиданными атаками.

Не пройдя и половины пути, Турхан-бей остановил продвижение: дальше дорога углублялась в узкое, как лезвие ножа, ущелье и пролегала по руслу высохшей реки. Опытный военачальник понял, что здесь, где даже маленький отряд способен остановить целую армию, он может потерять своё войско. Разбив в долине укреплённый лагерь, бей послал своего старшего сына Ахмеда с сильным отрядом конных воинов на разведку пути.

Конница медленно и осторожно продвигалась вдоль каменистого дна ущелья; дозорные до рези в глазах всматривались в крутизну поросших кустарником скал, пытаясь уловить в плывущем мареве приметы замаскированной засады. Прошел день, нервы у привыкших к степным просторам воинов начали сдавать. И когда перед ними открылась вдруг широкая дорога, уводящая в сторону от опасной теснины, охраняемая небольшой, тут же обратившейся в бегство заставой, они радостно устремились по ней, увлекая за собой и своего неопытного командира.

Там их и подстерегли объединенные дружины морейских князей Фоки и Димитрия.

В кровавой сече турецкий авангард был полностью истреблён, а сам Ахмед со своими приближенными попал в плен.

Разгром передового полка был настолько внушителен, что Турхан-бей, оставив свои первоначальные планы, спешно вывел войска обратно к заливу и, рассредоточив солдат по захваченным ранее областям Пелопоннеса, стал выжидать распоряжений султана, попутно ведя нелегкие переговоры с князьями о выкупе сына.

И всё же, несмотря на неудачу, османское войско сыграло именно ту роль, для которой и было предназначено. Между Фокой и Димитрием вновь вспыхнули разногласия: младший звал брата на помощь Византии, но тот возражал, справедливо указывая, что переправив воинов в Константинополь и имея у себя за спиной еще не разбитого и сильного противника, они сами, своими руками предадут Морею во власть хозяйничающих шаек османов.

Спустя два месяца после возвращения Кантакузина из Генуи в залив Золотого Рога вошли два тяжело груженных судна.

Горожане и моряки на пристани во все глаза смотрели, как массивные галеры с провалами орудийных бойниц по бортам величаво разворачивались под дружный всплеск длинных рядов весел. На мачте одного из кораблей, рядом с генуэзским флагом, развевался командирский вымпел с изображением родового герба в виде узорного щита, на фоне лазоревого поля которого рука в стальной шипастой перчатке душила жалящую её змею. Это прибыл завербованный Кантакузином, при посредничестве галатских купцов, отряд генуэзских наемников во главе со своим кондотьером Иоганном Джустиниани, прозванного за свой немалый рост Лонго — Длинный.

Об этом человеке слагались легенды — сама Удача, казалось, искала его, следовала за ним по пятам. Участник многочисленных сражений, непревзойдённый специалист по взятию и обороне крепостей, изучивший до мельчайших деталей военные уловки противника — уже одно имя его вселяло надежду. Не только он — семь сотен испытанных в сражениях солдат казались горожанам железным стержнем, вбитым в уже рушащиеся стены Империи. Ну как тут не уверовать в благосклонность Провидения? И никто в то время не мог и предположить, какую роковую роль сыграют генуэзские ландскнехты в последующих событиях.

Толпа ликовала, теснясь на причале. Наиболее нетерпеливые бросались в лодки и плыли, испуская радостные крики, навстречу галерам. Со стен в приветственном салюте грохотали пушки и реяли полотнища знамён. Корабли с шумом сбросили якоря. На пристань перекинули мостки и под скрип дощатых трапов с палуб на землю непрерывной вереницей стали спускаться воины, чьи тела как будто бы срослись с кольчугой и броней, а шлемы казались продолжением голов. Растолкав толпу налитыми силой плечами, они высвободили большую площадку и тут же принялись разгружать трюмы своих кораблей.

Перед изумленной публикой вырастали горы оружия и хитроумных приспособлений ратного ремесла. Среди связок копий и алебард, дротиков, стрел для арбалетов лежали утыканные острыми гвоздями брёвна с колёсами по краям; отдельными кучками распределялись запасные мечи, палаши и огромные двухлезвийнные топоры для уничтожения осадных сооружений. Рогатины, защитные сети, строенные зазубренные крючья с мотками верёвок на концах, плавильные котлы, слитки металла и бочонки с порохом — всё это сортировалось и складывалось прямо на земле, поражая воображение горожан, отвыкших от вида такого количества и разнообразия орудий убийства, а также средств защиты от него.

Сгибаясь под тяжестью, воины выволокли с кораблей несколько малых катапульт и похожих на большие арбалеты баллист, способных метать до сотни стрел одновременно. Наёмники были сумрачны и деловиты: не отвечая на заигрывание городских праздных девиц, отмалчиваясь на приветствия проживающих в Константинополе соотечественников, они быстро опустошали трюмы своих галер, изредка перебрасываясь короткими отрывистыми фразами.

Выгрузкой руководил рослый широкоплечий человек с густой смолистой бородой на массивной челюсти и сплюснутыми на макушке, поредевшими от частого ношения шлема волосами. Его зычный голос был слышен издалека; ткани одежды трещали под напором крепких мышц; загорелые, изрезанные шрамами и морщинами черты лица казалось навсегда застыли в маске непреклонной решимости.

— Это он! Это он! — возбуждённо неслось среди горожан, и они, вытягивая шеи и приподнимаясь на носки, старались получше рассмотреть прославленного воина.

Делегация представителей Галаты растерянно топталась на месте, лишенная возможности приблизиться с приветственным словом к Джустиниани — кондотьер беспрерывно перемещался между кораблями и выгружаемым снаряжением, отдавая распоряжения и приказы своим подчиненным. Наконец, улучив момент, глава делегации преградил ему дорогу. Лонг остановился, смерил негоцианта с ног до головы цепким взглядом, от которого генуэзцу стало слегка не по себе.

Преодолев смущение, но всё же чуть запинаясь, представитель колонии произнёс заготовленную речь. Джустиниани слушал молча, не отрывая глаз от продолжающейся разгрузки, всем своим видом выражая раздражение занятого делом человека, вынужденного ради пустых приличий терять драгоценное время.

Наконец, потеряв терпение, он жестом остановил разговорившегося соотечественника.

— Прошу великодушно извинить меня, старейшина, но солнце уже близко к закату, а дни в это время года, к сожалению, коротки. Передай моё пожелание колонии всяческих благ и процветания, а так же….

— Эй, ты! Ты что творишь?! — внезапно заорал он, отворачиваясь от собеседника.

Поток ругани, смешанный с чудовищным богохульством, обрушился на голову ландскнехта, по неосторожности выронившего бочонок с порохом на причал.

Представитель общины вздрогнул от неожиданности, невольно отступил на шаг и с досадой передернув плечами, оскорблено удалился.

Вскоре на пристани, как принимающий от лица императора, в окружении конной свиты, появился Кантакузин. Спешившись, стратег приблизился к Лонгу и обменялся с кондотьером приветствием. Горожане взволнованно зашептались и даже ландскнехты удивленно подняли головы: за исключением лишь некоторых внешних черт, сходство между военачальниками было настолько велико, что, казалось, для отливки этих мощных тел была использована одна форма.

Выгрузка подошла к концу; облегчённые галеры поднялись над водой на два фута. На доставленные подводы погрузили то, что представляло первоочередную ценность, возле прочего же снаряжения встали часовые, держа в руках длинные древки алебард.

Джустиниани проревел приказ, и городской люд радостно зашумел, глядя на выстраивающихся в колонну ландскнехтов. Раздалась новая команда, и причал задрожал под мерной поступью семи сотен тяжело вооруженных солдат.

Империя накапливала силы. Непрерывной чередой стекались в Константинополь доверху груженые подводы с зерном и продовольствием. В кузнях по ночам перестали гаснуть горны, и под звонкий стук молотов всё новые и новые бруски добела раскаленного металла вытягивались и заострялись, приобретая веками выверенные формы мечей, сабель и палашей.

Спешно восстанавливались обвалившиеся во многих местах крепостные стены; заменялись попорченные сыростью деревянные мостки, перекрытия, лестницы, ржавые решётки бойниц. На площадках башен сколачивались подвижные платформы; кое-где возводились дополнительные защитные приспособления; городские ворота укреплялись и обшивались новыми железными и бронзовыми листами. Десятки каменщиков, подобно муравьям, ползали по гигантскому акведуку Валента, очищая его от водорослей и грязи, а так же и обновляя осыпающуюся кладку этого древнего сооружения. В городских цистернах, как в открытых, так и в подземных, вновь заплескались целые озёра ключевой воды.

В заливе Золотого Рога и в бухте Феодосия бросали якоря италийские галеры. Многие из них везли небольшие отряды добровольцев, в большинстве своём укомплектованные романтически настроенной молодежью. Немало было среди них и авантюристов всех мастей, охотников до легкой добычи, непосед и прочих искателей приключений. Три венецианских парусника доставили в Константинополь сильный отряд наёмников: Республика святого Марка не желала оставаться в стороне от событий, непосредственно затрагивающих её торговые интересы. Действительно, военная удача изменчива, от поражения не застрахован никто. Даже тот, кто мнит себя непобедимым. Зачем же в таком случае лишать себя лакомых кусков при разделе хотя бы части наследства Османского султаната, если по воле судьбы его армия будет разбита под стенами города? Предлог для военной помощи был достаточно благовиден: не связывая себя обоюдным договором, Венеция брала под защиту своих колонистов в Константинополе. Кондотьер прибывших трёх сотен ландскнехтов, Иероним Милош, выходец из Моравии, вместе с делегацией жителей от Венецианского квартала, был в первый же день принят императором.

Даже далёкая Кастилия направила в Византию своего консула Франциска Толедского, происходящего по материнской линии из царской династии Комнинов. На пожертвования и на вырученные от продажи родового имения деньги он сколотил из завербованных средиземноморских пиратов небольшой, но достаточно сплоченный отряд.

Всё это сильно поднимало дух горожан, но высшие сановники при встречах отводили глаза в сторону: мизерность приходящей помощи свидетельствовала о провале миссий и посольств к королевским домам Венгрии, Чехии, Сербии и Франции. Рассчитывать на нечто большее, чем на крохотные отряды добровольцев и наёмных воинов, уже не приходилось; идея крестовых походов бесславно канула в Лету.

Судьба Константинополя, последнего осколка некогда обширного и могучего государства, стянувшегося в точку вокруг своей великой столицы, хотя и вызывала тревогу и сочувствие всего христианского мира, однако не могла подвигнуть погрязших в мелких каждодневных дрязгах больших и малых венценосцев на что-либо большее, чем громогласные заверения в своей воинственности и верности общехристианскому завету о помощи ближнему.