Антонен Арто

 

- 1 -

Я уже рассказывал, что именно Жрецы Тутугури открыли мне путь Сигури, так же как несколькими днями раньше Господином Всех Вещей мне был открыт путь Тутугури. Господин Всех Вещей — это тот, кто управляет внешними связями, существующими между людьми: дружбой, состраданием, милосердием, верностью, благочестием, благородством, работой. Его могущество прекращается на пороге того, что у нас в Европе понимается как метафизика или теология, но его власть над глубинными пластами человеческого сознания намного сильнее, чем влияние любого из европейских политических вождей. В Мексике никто не может быть посвящен, то есть миропомазан жрецами Солнца и отмечен символизирующим смерть ударом жрецов Сигури, ударом, который очищает и готовит, до тех пор пока его не коснется меч старого индейского вождя, правящего миром и войной, Правосудием, Браком и Любовью. В его руках сконцентрированы силы, которые управляют людьми, — они то приказывают им любить друг друга, то лишают их разума. Жрецы Тутугури заклинаниями могут вызывать Дух, который, создавая людей, выбрасывает их в беспредельность пространства — Душа же должна выхватить человеческое существо и перераспределить его в самое себя. Действие жрецов Солнца заключает душу в кольцо и останавливается у границ нашего «я», где уже поджидает, собирая отзвуки, Господин Всех Вещей. Именно в этом месте меня ударил старый мексиканский вождь, заново открыв мне сознание: я не мог постичь Солнце вследствие неудачного появления на свет. Кроме того, иерархический порядок вещей требует, чтобы когда через тебя пройдет ВСі, то есть множество, которое суть вещи, ты возвратился к одной простой — Тутугури, или Солнцу, и потом, прекратив существование, воскрес посредством таинственной реассимиляции. Загадочная реассимиляция входит в Сигури, как и Миф о возобновлении, потом прекращении, и, наконец, окончательном лишении всего, чем обладает человек. Я говорю о ней, как не прекращают кричать и заверять в ее существовании жрецы во время Танца в течение всей Ночи. (Ибо танец занимает всю ночь, от захода до восхода солнца, но он не просто длится всю ночь, он отнимает ее, как отнимают ценой жизни сок у плода). Искоренение собственности возводит до бога и превосходит его, ибо бог и особенно бог не может взять то, что в человеке подлинно принадлежит только ему, каким бы сильным ни было безумие от этого отказаться.

Как–то воскресным утром старый индейский вождь ударом меча между селезенкой и сердцем открыл мне сознание, успокаивая словами: «Верьте, не бойтесь, я не сделаю вам ничего плохого». Он быстро отступил на три или четыре шага назад, описал в воздухе круг рукояткой меча и что было сил подался вперед, нацелив острие так, словно хотел прикончить меня. Однако оно едва коснулось меня, дав пролиться лишь капельке крови. Я не испытал никакой боли, в действительности было ощущение, что я освободился от моего неудачного появления на свет, от неверно направленного воспитания, я почувствовал, что наполняюсь светом, который мне никогда не принадлежал. Через несколько дней на рассвете я установил контакт с жрецами Тутугури и уже на третий день смог присоединиться к Сигури.

«Погрузиться в единое, где нет Бога, которое вбирает тебя и создает — словно ты сам себя создавал, будто в Небытии и вопреки Его воле беспрерывно сам себя создаешь.»

Эти слова принадлежат индейскому вождю, я их только воспроизвожу, и не столько те, что он мне сказал, сколько те, что смог восстановить, озарЕнный фантастическим светом Сигури.

Ибо если Жрецы Солнца вели себя как свидетели Слова Божия или его Глагола, Иисуса Христа, то благодаря Жрецам Пейотля мне удалось присутствовать при самом Мифе Таинства, погрузиться в мифические тайны начал, с их помощью войти в Тайное Тайных, увидеть последний акт творения ЧЕЛОВЕКА–ОТЦА, НЕ МУЖЧИНЫ И НЕ ЖЕНЩИНЫ. Конечно, я не мог участвовать во всем этом с первого раза, мне понадобилось некоторое время, чтобы понять многочисленные танцевальные движения, позы и фигуры, которые вычерчивали в воздухе, словно навязывая их тени или вырывая из грота ночи, Жрецы Сигури. И сами жрецы уже не понимали, что делают: тела им подчинялись, с одной стороны, в силу привычки, с другой — по тайному приказу Пейотля, отвар которого они приняли перед танцем, желая войти в состояние транса рассчитанным способом. Я имею ввиду, что они делают то, что велит им делать это растение, повторяют упражнение, к которому привыкли мускулы, понимают в работе нервов не больше, чем их отцы, или отцы их отцов. Впрочем, роль работы нервов сильно преувеличена. Все это меня не удовлетворяло, и когда Танец кончился, я решил во всем разобраться. Прежде чем принять участие в Ритуале Пейотля, который отправляют настоящие индейские жрецы, я расспросил множество индейцев–тараумара, живущих на горе, и целую ночь общался с совсем юными супругами: муж был последователем этого ритуала и, казалось, большим знатоком его секретов. Он блестяще объяснил и предельно точно описал, как Пейотль, проходя через мое взвинченное тело, воскрешает память о тех высоких истинах, благодаря которым человеческое сознание не умирает, а наоборот, обретает восприятие Бесконечности. Он говорил: «Не мне тебе показывать, в чем состоят эти истины. Но именно мне следует возродить их в человеческом существе. Человеческий ум, недобрый и больной, устал от Бога, мы должны вернуть ему жажду Бога. И вот теперь само Время отказывает нам в средстве это сделать. Завтра тебе покажут, что мы еще можем сделать. И если ты захочешь работать с нами, может быть, с помощью той Доброй Воли человека с другой стороны моря и другой расы нам удастся преодолеть еще одно препятствие». Индейцы не любят даже слышать, как произносят имя «СИГУРИ». Со мной был проводник–метис, служивший также и переводчиком, он предупредил, чтобы я говорил с ними на эту тему осторожно и с уважением, потому что, как он объяснил, они этого боятся. Мне стало ясно, что страх может отдалить их от меня, тогда как имя Сигури будит в них святое чувство, незнакомое сознанию европейского человека, и в этом вся его беда, потому что европеец ничего здесь не уважает. Я произнес слово «СИГУРИ» — и передо мной прошел ряд движений, которые во многом просветили меня относительно возможностей человеческого сознания, сохранившего чувство Бога. Поза индейца выражала ужас, но должен сказать, что в действительности индеец не испытывал его — он прикрывался им, как щитом или одеждой. Он казался счастливым — таким бываешь только в величайшие минуты существования. Радость и преклонение переполняли его. Так замирали Перворожденные люди человечества, еще пребывающего в родовых муках, когда дух НЕСОТВОРіННОГО ЧЕЛОВЕКА поднимался в раскатах грома и в огне над развороченным миром, так, должно быть, молились о пришествии ЧЕЛОВЕКА в катакомбах, и об этом сказано в книгах.

Он соединил руки, глаза его засветились. Лицо окаменело и стало непроницаемо. Но по мере того как он приходил в себя, я все больше ощущал излучаемое им необычное волнение. Два или три раза он перемещался с места на место. И каждый раз его глаза, ставшие уже почти неподвижными, как бы оглядывались, чтобы выделить какую–то точку рядом с собой, словно желая защитить сознание от того, что может угрожать. Я также понял, что он мог опасаться проявления, вследствие какой–либо небрежности, недостаточного уважения к Богу. Кроме того, я осознал две вещи. Первая заключается в том, что индеец тараумара не придает своему телу того значения, которое ему придает наш брат европеец, и что у него совсем иное представление о нем. Индеец как будто говорит: «Это тело — совсем не я». Когда он оборачивался, чтобы сконцентрироваться на чем–то, складывалось впечатление, что его тело само разглядывает и наблюдает. «Я — только тот, кем Сигури мне приказывает быть, и там, где приказывает быть, а ты лжешь и не подчиняешься. Ты никогда не чувствуешь, то, что я в действительности ощущаю, ты всегда даешь мне противоположные ощущения. Ты не хочешь ничего из того, что я желаю. Большая часть того, что ты предлагаешь мне, — Зло. Ты всегда было для меня временным испытанием, бременем. В один прекрасный день, когда Сигури станет свободным, я прикажу тебе убраться». При этих словах он разражается рыданиями: «Только не нужно уходить совсем. Все же тебя создал Сигури, и сколько раз ты служило мне прибежищем во время бури, «а ведь Сигури умер бы не будь у него меня.»

Второй вещью, понятой мною во время этой молитвы (ибо серия перемещений перед самим собой и рядом с собой, при которых я присутствовал и которые заняли гораздо меньше времени, чем я о них рассказываю, была импровизированной молитвой индейца, возникшей в результате упоминания имени Сигури), вещью, поразившей меня, было то, что индеец, враг своего тела, приносил в жертву Богу свое сознание, и управляла им в этом деле привычка употреблять Пейотль. Излучаемые им эмоции одна за другой появлялись на его лице, на котором, однако, было написано, что это, конечно не его эмоции. Он не был охвачен ими , не отождествился с нашим представлением о личном переживании — наши эмоции порождаются нами с молниеносной быстротой, как только появляется объект, на который они направлены. Мы либо принимаем, либо отвергаем, мысли, которые проносятся в наших головах. В день, когда наше «я» и наше сознание оформятся, в непрекращающемся движении порождения установится отчетливый ритм естественного выбора, требующего, чтобы на поверхность сознания всплывали только наши собственные мысли, а все остальные автоматически тонули. Нам нужно время, чтобы высечь свое лицо из своих ощущений, но мешает изначальное представление о мире — тотем неоспоримой грамматики, скандирующей термины один за другим. Когда спрашиваешь наше «я», оно реагирует всегда одинаково: как будто кто–то, кто знает, что именно он отвечает, а не другой. С индейцем было не так.

Европеец никогда не согласится с тем, что чувства, пронизавшие его тело, волнение, потрясшее его, странная мысль, посетившая и захватившая его своей красотой, ему не принадлежат, что чье–то тело уже перечувствовало и пережило все это, а если согласится, то сочтет себя безумным, и все бы испытывали искушение говорить о нем как о психически больном человеке. Индеец–тараумара, напротив, всегда знает, какие из его мыслей, чувств, поступков принадлежат ему самому, а какие — Другому. Разница между психически нездоровым человеком и тараумара состоит в том, что сознание последнего увеличилось в постоянной работе по внутреннему разделению и перераспределению, в работе, которой руководит укрепляющий волю Пейотль. Когда ему кажется, что он лучше знает, что он не тот, кто он есть, он утешается тем, что знает, кто он и что он намного лучше нас — тех, которые сами не знают, кто они и чего хотят. «В каждом человеке, — говорил он, — есть Божье отражение, в котором мы еще можем увидеть беспредельную силу — однажды она забросит нас в какую–то душу, а душу в тело. Пейотль ведет нас к Силе, потому что о ней нам напоминает Сигури.»

То, что я узнал от индейца, который уже очень давно не принимал Пейотля, но был одним из адептов его Ритуала (а Ритуал Сигури — вершина религии тараумара), внушило мне огромное желание увидеть поближе все Ритуалы и добиться участия в них. Именно в этом состояла трудность.

Дружелюбие, продемонстрированное молодым тараумара, который не побоялся начать молитву в нескольких шагах от меня, уже служило подтверждением тому, что некоторые двери открылись бы передо мной. Кроме того, как он сказал, от меня ждали помощи, а это значило, что мой допуск к Ритуалу Сигури частично зависел от действий, которые я предпринял бы, преодолевая чинимые метисским правительством Мексики препятствия на пути индейцев тараумара, готовящихся совершить Ритуал. «Метисского» — потому, что это правительство проиндейское, и те, кто поддерживают его, скорее краснокожие, чем белые. Но они неравномерно окрашены, их уполномоченные в горах почти все полукровки. Они считают верования старых мексиканцев опасными. Действительное правительство Мексики основало в горах школы для коренного населения, в которых индейских детей обучают по программе, представляющей точную копию программы французской начальной школы. У меня был пропуск от французского министра к министру просвещения Мексики, который поселил меня в здании школы для коренного населения. К тому же директор этой школы имел власть на всей территории тараумара, ему подчинялся кавалерийский эскадрон. Ещё не было сделано никаких распоряжений, а я уже знал, что рассматривался вопрос о запрещении ближайшего праздника Пейотля. Помимо Великого Национального праздника, в котором участвует весь народ тараумара и который имеет, как у нас Рождество, фиксированную дату, у индейцев существует несколько особых ритуалов — ритуалов Пейотля. Индейцы согласились показать один из них. Как есть у нас Пасха, Вознесение, Успение и Непорочное Зачатие, так и в религии тараумара существуют и другие праздники, но все они не имеют отношения к Пейотлю, а Великий Праздник Сигури, бывает, насколько я знаю, один раз в году. От него берут начало традиционные тысячелетние ритуалы. Есть и праздники Пейотля, но они бывают время от времени, никто не занимался определением их значения и силы влияния. Мне следовало бы говорить «были» вместо «есть», потому что правительство Мексики сделало невероятное для того, чтобы лишить тараумара Пейотля и помешать им предаваться его действию: оно послало солдат в горы уничтожить эту культуру. Приехав в горы, я нашёл тараумара в отчаянии на уничтоженном мексиканскими солдатами поле Пейотля.

У меня состоялся очень длинный разговор по этому поводу с директором местной школы, в которой я поселился. Наша беседа была оживленной, но изнурительной, иногда даже неприятной. Директор был метис, и он больше занимался своим членом, которым он пользовался, еженощно овладевая школьной учительницей, тоже метиской, чем культурой и религией,. Правительство в Мехико положило в основание своей Программы возвращение к культуре индейцев, но директор–метис явно испытывал отвращение к пролитию индейской крови. Он говорил: «СИГУРИ — это не растение, это мужчина, которого вы, взорвав поля пейотля, лишили конечности. И за это увечье все вокруг требуют расплаты. Она не заставит себя ждать». Проезжая по деревням тараумара, я чувствовал, как буря возмущения поднималась в людях племени при виде алого обрубка. Директор школы не знал этого и колебался относительно средств, которыми можно успокоить индейцев. Вот наш разговор:

- Единственным средством является завоевание их сердец. Они никогда не простят вам уничтожения полей, но покажите им противоположным действием, что вы не враги Богу. Вас здесь горстка людей, и если они решатся на восстание, вам придется объявить им настоящую войну, но даже ваши ружья не помогут вам её вести. У Жрецов Сигури к тому же есть убежища, куда вы никогда не сможете проникнуть.

Чем, как не гражданской войной, которую вы разожжете, обернется возвращение Мексики к индейской культуре? Если вы хотите, чтобы тараумара были на вашей стороне, нужно отныне и навсегда разрешить этот праздник, создать благоприятные условия для объединения племен, дав им почувствовать, что вы к ним расположены.

- Да. но, приняв Пейотль, они уже не подчиняются нам!

- От Пейотля можно получить только то, что нужно человеку. Этот великолепный магнетический и алхимический принцип работает при условии, если умеешь им пользоваться, то есть Пейотль употребляют согласно желаемым дозировкам и в желаемой последовательности. И конечно, нельзя употреблять его несвоевременно и бесцельно. Если после принятия Пейотля индейцы становятся безумны, то это значит, что они злоупотребляют им, стремясь достичь состояния чрезмерного опьянения, когда душа уже ничему не подчиняется. В таком состоянии они не повинуются не только вам, но и самому Сигури, а ведь Сигури — это Бог Предвидения, точности, равновесия, контроля над собой. Тот, кто правильно выпил Сигури, в соответствии с истинной мерой Сигури, которого никто не знает, Сигури, ЧЕЛОВЕКА, а не ПРИЗРАКА, поймет природу вещей и никогда не потеряет рассудка, ибо в его жилах — Бог направляющий.

Выпить Сигури в действительности не означает превысить дозу, ибо Сигури есть Бесконечность. Секрет лечебного действия лекарств заключается в пропорции, в соответствии с которой наш организм их принимает. Превысить необходимое значит разрушить это действие.

По представлениям жрецов тараумара, если слишком быстро подойти к Богу, он исчезает, и на его место сразу заступает Злой Дух.

- Завтра вечером вы познакомитесь с семьей жрецов Сигури, — говорит мне директор школы.

- Скажите им то, что сейчас сказали мне, и, я уверен, мы сумеем на этот раз и, возможно, впредь добиться регламентированного употребления Пейотля, и еще скажите им, что мы разрешим провести этот Праздник и сделаем все, что в наших силах, чтобы они могли собраться вместе: дадим им лошадей и продовольствие, в которых может возникнуть потребность.

Вечером следующего дня я отправился в индейскую деревеньку, где мне обещали показать Ритуал Пейотля. Он проходил в полной темноте. Жрец пришел в сопровождении двух помощников, мужчины и женщины, и двух детей. Он начертил на земле большое полукружие, внутри которого должны были проходить игры его помощников, потом перекрыл его толстой перекладиной, на которой мне разрешено было расположиться. Правая часть арки полукружия в виде восьмерки представляла собой, как я понял, Святая Святых жреца. В левой части — Пустота, которую занимали дети. В Святая Святых находился старый деревянный горшок, содержащий корневую часть Пейотля: для отправления Ритуала Жрецы Пейотля не используют растение целиком, по крайней мере, в момент ритуальных действий.

В руках у Жреца был жезл, а у детей — маленькие палочки. Наконец Пейотль подействовал, вылившись в многочисленные танцевальные движения, — так путем выполнения ритуала последователи культа добились, чтобы Сигури вошел в них.

У меня было ощущение, что помощникам жреца было трудно начать действо, что они не начали бы танец, не будучи уверены в том, что в назначенный час Сигури спустится в них. Ибо Ритуал Сигури — Ритуал творения, который объясняет вещи, как они есть в Пустоте, а Пустота — в Бесконечности, как выходят в Реальность, как делаются. Ритуал кончается тогда, когда подчиняясь воле Бога, они вынимают Душу из тела. Вот что танцевали помощники Жреца, но это не произошло бы, если бы они не возмутились:

- Мы не в состоянии постичь Бога, пока он не коснется нашей души, иначе наш танец — не более чем кривлянье, и ПРИЗРАК, — кричали они, — ПРИЗРАК, который преследует СИГУРИ, возродится здесь снова.

Прежде чем решиться, жрец долго думал, но в конце концов вытащил из–за пазухи мешочек, высыпал из него в руки индейцев белый порошок, который они немедленно проглотили.

Потом они начали танцевать. По выражению лиц индейцев, принявших порошок пейотля, я понял, что сейчас мне покажут нечто такое, чего мне еще не приходилось видеть. Чтобы ничего не упустить, я напряг все свое внимание.

Оба помощника легли на землю лицом к лицу — два безжизненных кома. Старик Жрец, видимо, тоже проглотил порошок, потому что от него исходила нечеловеческая энергия. Он напрягся и выпрямился. Глаза вспыхнули, и незнакомые мощные волны начали распространяться от жреца. Он глухо ударил два–три раза жезлом о землю, вошел в восьмерку, начерченную в правой части Ритуального Поля. Вышли из своего безжизненного состояния помощники. Сначала мужчина тряхнул головой и ударил о землю ладонями — у женщины дрогнула спина. Жрец выплюнул, но не слюну — дыхание, с шумом исторгнутое через зубы. Одновременно, ощутив сотрясение воздуха, окончательно очнулись и встали мужчина и женщина. И по тому, как они стояли друг против друга, особенно — как каждый из них находился в пространстве, словно их держали в складках пустоты и разрезах бесконечности, становилось ясно, что не женщина и мужчина были там. Но два начала: мужское и женское. Мужчина — открытый рот, пузырящиеся слюной десны, красные, воспаленные, кровоточащие, будто развороченные просвечивающими сквозь них корнями зубов, вид которых заставляет повиноваться; женщина — беззубая личинка, с отпиленными коренными зубами, крыса в крысоловке, изнывающая от течки, ускользающая, извивающаяся перед взъерошенным самцом. Они вдруг столкнулись, с исступлением вжались друг в друга, подобно всему тому, что друг за другом следит, враждует — и в конце концов, проникает одно в другое под нескромным и виноватым взглядом Бога, постепенно вытесняемого их действием. Ибо, говорят, что Сигури — ЧЕЛОВЕК, каким ОН сотворил СЕБЯ из СЕБЯ САМОГО, в космосе, когда Бог убил его».

Вот что произошло.

Но что меня совершенно поразило в их поведении: они угрожали друг другу, избегали столкновения и сталкивались — и всё для того, чтобы в конце концов уйти вместе. И не потому, что мужское и женское начала подчиняют себе тело, напротив, они неуклонно остаются нематериальными идеями, подвешенными где–то вне Бытия, давно противостоя ЕМУ, но потому что они создают своё собственное тело, тело, в котором идея материи улетучилась благодаря СИГУРИ. Глядя на них, я припоминал всё, что мне говорили поэты, профессора, разные артисты, которых я знал в Мексике, о религии и культуре индейцев, что читал о метафизических традициях мексиканцев в книгах, которые мне давали,

- Злой Дух, — говорят Посвящённые Сигури Жрецы, — никогда не мог и не хотел поверить, что Бог и Бытие очевидно и исключительно не одно и то же, что есть нечто большее, чем Бытие, в недоступной сущности Бога.

Однако это сейчас показывал Танец Пейотля.

Я считал, что вижу в этом Танце точку больного мирового сознания. Которое не от Бога. Жрец прикасался правой рукой то к месту, где находилась селезёнка, то к печени, а левой — держал жезл, которым ударял о землю. На каждое из прикосновений мужчина и женщина реагировали то отчаянным высокомерным согласием, то яростным отрицанием. Несколько стремительных, наносимых двумя руками, разящих ударов жезлом — и они ритмично двинулись навстречу друг другу, широко расправив плечи и соединив руки так, что они образовали два подвижных треугольника. Одновременно ноги вычерчивали круги, части букв S, U, J, V, цифр, в основном принимавших вид восьмёрки. Ещё удар, второй, и вот они уже не обнялись — сплелись в приветствии. Третий удар — и приветствие стало более уверенным. Четвертый — они взялись за руки, обвились телами, при этом казалось, что ступни мужчины, искали в земле отпечатки, оставленные ступнями женщины.

И так до восьми ударов. Уже начиная с четвертого, их лица ожили, засветились. На восьмом — повернулись в сторону Жреца, который находился в северной части Святая Святых, являя собой власть и угрозу. Он нарисовал жезлом в воздухе большую восьмёрку. Издав при этом крик, способный прекратить родовые смертные муки погребения мертвеца, почерневшего от старых грехов, о которых рассказывает древняя поэзия майя Юкатана; и я не помню, чтобы когда–то в жизни я слышал что–то более звучное и выразительное, указывавшее, на какие глубины опускает человека желание поднять из мрака своё предвидение. Мне показалось, что я вновь, как во сне, увидел в Бесконечности материю, из которой Бог создал Жизнь. Этот вопль словно поддержал след, оставленный в воздухе жезлом. Крича, перемещаясь, Жрец рисовал своим телом всё ту же восьмёрку.

Танец уже завершался. Дети, всё время остававшиеся в левой части круга, попросили разрешения уйти, и Жрец жезлом сделал знак, словно хотел, чтобы они рассеялись и исчезли. Дети не принимали пейотля. Они попытались сделать нечто, похожее на танцевальные движения, но скоро от этого отказались и отправились домой, исчезли.

 

- 2 -

Как я уже говорил в начале, этого мне было мало. Я хотел знать больше о Пейотле. Я подошёл к Жрецу, чтобы расспросить его.

- Наш последний праздник, — сказал он, — не состоялся. Мы пали духом. Мы уже не принимаем Пейотль для совершения Ритуалов, Пейотль стал пороком. Скоро болезнь поразит всю нашy расy. Время слишком состарилось для Бытия. Оно уже не в состоянии выдержать нас. Что делать? Что с нами будет? Наши люди не любят Бога. И я, жрец, не могу не чувствовать этого. Видишь, в каком я отчаянии.

Я сообщил ему, как было условлено у нас с директором школы, что на этот раз следущий большой праздник мог бы состояться.

Еще я сказал ему, что пришел к тараумара не из любопытства, а чтобы найти Истину, потерянную европейской цивилизацией, но сохраненную их Расой. Это сделало его моим союзником, и он рассказал чудесные вещи о Добре и Зле, Истине и Жизни.

- Все, что я говорю, исходит от Сигури, Он научил меня всему, — рассказывал Жрец. — Вещи не такие, какими мы их видим или ощущаем в большинстве случаев, они такие, какими их преподал нам Сигури. Время от времени их поражает Зло, Злой Дух, и человек не может вернуться к Истине без помощи Сигури. В начале вещи были истинными, но чем старше мы становились, тем более они делались ложными, потому что Зло принималось за них. Сначала мир был совсем настоящим, он звенел в сердце человека и в унисон с ним. Теперь сердце уже не то, и душа не та, потому что из них ушел Бог. Видеть вещи значило видеть Бесконечность. Сейчас, когда я смотрю на свет, мне трудно думать о Боге. Все–таки создал Все Он, Сигури. Но Зло присутствует во всем, и я, человек, не чувствую больше себя чистым. Не из меня — из мрака, который во мне, поднимается что–то ужасное, из мрака, в котором пребывает душа человека, не знающая, где «Я» начинается и где заканчивается, и кто дает ему возможность начаться таким, каким мы его видим. Вот, что говорит мне Сигури. С Ним мне незнакома ложь, я не смешиваю больше то, что действительно в человеке желаемо, с тем, что по злому умыслу притворилось таковым. И скоро осталась бы, — говорил он, отступая на несколько шагов, — только неприличная маска того, кто зубоскалит по поводу спермы и дерьма.

Слова Жреца, которые я здесь привожу, абсолютно достоверны: они представляются мне слишком важными и очень красивыми, чтобы я позволил себе что–либо в них изменить. Но если они и не переданы слово в слово, то почти близки к тому; понятно, что они сильно поразили меня, поэтому мои воспоминания предельно точны. Впрочем, повторяю, я не удивился ясности сознания жреца — он только что принял Пейотль.

По окончании беседы он спросил меня, желаю ли я вкусить Сигури и с его помощью приблизиться к Истине, которую я искал.

Я ответил, что это мое самое заветное желание, что я не верю, что без Пейотля можно догнать ускользающее, то, от чего нас все больше отдаляют время и вещи.

Он высыпал мне в левую руку что–то — не больше зеленого миндаля — по его словам, этого хватило бы, чтобы два или три раза увидеть и узнать Бога, ибо Бог не всегда может быть узнанным. Чтобы предстать перед Богом, необходимо по меньшей мере три раза испытать действие Сигури, но каждая доза не должна превышать размер горошины.

Я остался у тараумара еще на несколько дней, с тем чтобы лучше понять Пейотль, и мне понадобился бы большой объем для передачи всего, что я увидел и испытал под его действием, того, что рассказали жрецы, их помощники, их семьи. Я расскажу о моем видении, посетившем меня и признанном подлинным Жрецом и его семьей, кажется, оно было о том, кто есть Сигури и кто Бог. Но испытав его, нельзя было не испытать страдание и тревогу, которые словно опрокидывают тебя и снова наполняют с другой стороны , и уже мир, из которого ты только что вылился, тебе непонятен.

Я говорю: налитым с другой стороны, а это такое ощущение, будто страшная сила возвращает тебя тому, что существует с другой стороны. Уже не чувствуешь покинутое тобой тело, в пределах которого было так безопасно, зато счастлив от мысли, что принадлежишь беспредельности, а не себе, понимаешь, что, то, что было тобой, пришло из основания этой беспредельности — Бесконечности, с которой ты скоро повстречаешься. Ты словно в газообразной волне, которая издает непрекращающийся треск. Все, что порождает селезенка, печень, сердце, легкие, непрестанно высвобождается и взрывается в колеблющейся между газом и водой атмосфере, которая как будто втягивает эти порождения в себя, приказывая им соединиться.

То, что порождали мои селезенка и печень, имело форму букв очень древнего и таинственного алфавита, выжеванного гигантским ртом, букв, чудовищно напечатанных, спесивых, нечитаемых, завистливых в своей невиданности; и эти знаки во всех смыслах были выметены в космос, пока я, как мне казалось, туда поднимался. Один. Поддерживаемый неведомой силой. Более свободный, чем на земле — все же я был одинок.

Вдруг поднялся ветер, и пространство расступилось. В месте, где должна быть селезенка, образовалась глубокая впадина, расцвеченная серым и розовым, как морской берег. В ее основании показался вырванный из земли корень, по форме напоминавший букву J, имевшую в вершине три ответвления, увенчанные Е, печальной и блестящей, словно око. Левое ответвление J пылало, и пламя, которое огибало букву сзади, сдвигало все вправо, в сторону печени, и даже дальше. Я этого уже не видел: все исчезло, или я потерял сознание на пути в обыкновенную реальность. В любом случае, я, кажется, успел увидеть самый Дух Сигури. Я думаю, что, объективно все это похоже на трансцендентальное представление, рисующее самые последние и высокие реальности. Мистикам следует обходиться подобными состояниями и картинами, прежде чем, в соответствии с формулой, сгореть в смертном огне, подвергнуться смертным мукам, после которых они падут в Господних объятьях, как курица в лапах кота.

Я много размышлял о психическом действии Пейотля .

Пейотль возвращает «я» к истинным истокам. Выйдя из такого состояния видений, уже нельзя, как прежде, смешивать ложь и правду. Ясно, откуда пришел и что ты есть, и больше нет сомнений в собственном существовании. И нет ни такого чувства, ни внешней силы, которые могли бы заставить нас в этом усомниться.

И серия похотливых видений, которая выплескивается подсознанием, уже не оскорбит чистое дыхание ЧЕЛОВЕКА, просто потому, что Пейотль — ЧЕЛОВЕК не рожденный, но ВЕЧНОСУЩЕСТВУЮЩИЙ, благодаря Пейотлю сознание, наследуемое и личное, полностью предупреждено, у него есть опора. Оно знает, что хорошо для него, а что не стоит ничего: мысли и чувства, которые можно принять безопасно и с выгодой для себя, и те, которые губительны для его свободы. Оно знает особенно хорошо, к чему стремится его существование, и куда оно еще не пришло — ИЛИ КУДА У НЕГО НЕТ ПРАВА ИДТИ, ЕСЛИ ОНО НЕ ПОГРУЗИТСЯ В ИРРЕАЛЬНОСТЬ, ИЛЛЮЗОРНОСТЬ, НЕРУКОТВОРНОСТЬ, НЕГОТОВНОСТЬ.

Принимаешь грезы за реальность, в которую Пейотль никогда не позволит погрузиться, где снятые с ускользающих и невозделанных низин ощущения, еще не зрелые, еще не поднятые галлюцинаторным сознанием, смешиваются с подлинными образами и эмоциями. Ибо есть в сознании Чудесное, которое помогает преодолеть вещи. Пейотль как раз говорит нам, где и в результате каких необыкновенных выкристаллизаций вдохновения, подавляемого и забитого по привычке, доставшейся нам от предков, Фантастическое может обрести форму, чтобы обновить в сознании свои фосфоресценции, свое облако пыли в лучах света. Это Фантастическое — благородного свойства, его беспорядочность только видимая, в действительности он подчиняется тайному порядку, который создается там, куда обыденное сознание не может проникнуть без помощи Сигури, и которое само по себе тайна поэзии. Но в человеке есть и другое, мрачное, бесформенное, сознание туда не входит, но оно находится рядом — то как неосвещенное продолжение, то как опасность — по воле случая. Оно лишает сознание рискованных ощущений, чувств. Его наглые фантазии поражают больное сознание. Которое предается им, в них обосновывается, когда ему не за что больше ухватиться. Пейотль — единственный барьер на пути Зла.

Я тоже верил ложным ощущениям и восприятиям. В июне, июле, августе и до последних чисел сентября я считал, что окружен бесами, мне казалось, что я различаю их, вижу, как они собираются вокруг меня. Чтобы их изгнать, я не нашел ничего лучше, как беспрестанно осенять крестом те части тела или пространство, окружавшее меня, где я видел бесов. Я исписывал клочки бумаг и книги, попадавшиеся мне под руку, заклинаниями, которые не имели ни литературного, ни магического значения, ибо то, что пишется в таком состоянии, не более чем помои, деформация, скорее подделка под высокий свет ЖИЗНИ. В конце сентября эти дурные мысли, ложные идеи, эти навязчивые пустые ощущения начали исчезать, а в октябре от них почти ничего не осталось. Начиная с 15 или 20 октября я почувствовал, что ко мне вернулись мои энергия и ясность ума. Мое сознание наконец освободилось. Не было больше ошибочных ощущений. Не было дурного восприятия. День за днем проходил, и ощущение безопасности, внутренней уверенности медленно, но верно обосновывалось во мне.

Если последнее время мне и случалось сделать что–либо похожее на поступки некоторых больных, одержимых манией религиозности, то это всего лишь издержки прискорбных привычек, оставшихся у меня от убеждений, которых не существовало. Уходя, море, оставляет на песке мутный осадок, который рассеется ветрами, — так и я, вот уже несколько недель как начал изо всех сил моей воли освобождаться от этих остатков. И я чувствую, как день за днем они понемногу уходят из меня.

В Мексике Жрецы Пейотля помогли мне увидеть одну вещь, которую я открыл в своем сознании, приняв немного Пейотля. В печени человека происходит та тайная алхимия, та работа, благодаря которой «я» каждой личности выбирает, принимает или отвергает среди ощущений, эмоций, желаний, которые формирует в нем бессознательное, то, что ему подходит, и выбранное составляет его вкусы, взгляды, его истинную веру, его идеи. Здесь «я» становится сознательным, здесь разворачивается его органическая власть признать или отринуть. Потому что именно в этом месте работает Сигури, отделяя то, что существует, от несуществующего. Печень — это органический фильтр Бессознательного.

Я нашел сходные метафизические идеи в трудах древних китайцев. В их учении печень — фильтр бессознательного, а селезенка — физический поручитель бесконечности. Впрочем, это к делу не относится.

Однако чтобы печень могла выполнять свою функцию, необходимо, по меньшей мере, хорошо кормить тело.

Нельзя ставить в упрек постепенное ослабевание Воли человеку, который заперт в течение шести лет в больнице для умалишенных и в течение трех лет не ел досыта. Случается, что я месяцами не ем ни кусочка шоколада или сахара. Что до масла, то я не помню уже сколько времени прошло с тех пор, когда я последний раз его пробовал.

Я встаю из–за стола с непрекращающимся чувством голода, потому что, как вам известно, рацион сильно сократился.

Особенно не хватает хлеба. Позавчера, в пятницу, мне дали кусочек шоколада — я не ел шоколада в течение восьми месяцев. Я не из тех, кто позволяет отвлечь себя от выполнения своего долга чем бы то ни было, но, по крайней мере, не ставьте мне в упрек отсутствие энергии, когда в пище, которую нам всем дают нет необходимых для восстановления сил продуктов. А главное — не делайте мне электрошоковую терапию, мотивируя это моими недомоганиями, ведь известно, что они подконтрольны моей воле, здравому смыслу, ясному уму. Хватит, хватит и еще раз хватит травмировать меня этим наказанием.

Каждая процедура погружала меня в состояние ужаса, которое продолжалось всякий раз по нескольку часов. Я с отчаянием ожидал нового применения тока — я знал, что рано или поздно потеряю сознание, еще в течение целого дня буду задыхаться, не узнавая себя, но точно зная, что нахожусь одному дьяволу известно где, — я буду точно мертвый.е

Мы пока далеки от лечения Пейотлем. Судя по тому, что я видел, Пейотль фиксирует сознание, не давая ему замутиться, отдать себя во власть ложных впечатлений. Мексиканские Жрецы показали мне на печени точное место, где Сигури, или Пейотль, производит синтетическое отвердевание, которое надолго поддерживает в сознании чувство и желание истинного, дает ему силу погрузиться в них, автоматически отбросив все остальное.

Тараумара говорили: «Как скелет проходит мимо, возвращаясь после ТЕМНОГО РИТУАЛА, так НОЧЬ СЛЕДУЕТ ЗА НОЧЬЮ».

 

Постскриптум

[6]

«Ритуал Пейотля» был написан в Роде в первый год моего прибытия, после семи лет содержания в психиатрической лечебнице, из которых три держались в секрете, где меня систематически и ежедневно отравляли. Это моя первая попытка прийти в себя после семи лет изоляции и отчуждения от всего. Пишет отравленный, лишенный свободы, травмированный человек, который рассказывает о своих впечатлениях перед смертью. Вы скажете, что от этого текст лишь немного сбивчивый. Я добавлю, что он был написан в состоянии умственного застоя новообращенного, которого жреческое колдовство, воспользовавшись временной слабостью, держало в рабстве.

Иври–сюр–Сен, 10 марта 1947 года.

Я написал «Ритуал Пейотля» в жанре беседы, во мне были 150 или 200 облаток, отсюда мой бред о распятии и о кресте Иисуса Христа:

Ибо нет ничего из того, что показывалось мне, более мрачного и смертельно пагубного, чем слоистый знак ограничения крестом, нет ничего более эротически порнографичного, чем распятие — отвратительной сексуальной конкретизации лживых психологических загадок, телесных отбросов, проникших в разум, как будто миру нечем заняться, и поэтому он служит материалом для ребуса, и его самые непристойные движения во время магической мастурбации высвобождают заключенную под стражу энергию.

Париж, 23 марта 1947 года