Болтовня и встречи
Разговор. О чести и совести
Слабачок продолжал нести свою, как пылинка, невесомую ношу очень бережно. Каждый шаг он по-прежнему делал с большой осторожностью. Спасатель не уставал обходить все ямки, кочки, лежащие на пути палочки и все другие препятствия. А если и попадал в какую-нибудь ямку незаметную, то так успевал встать, чтобы Кукляшка даже ничего и не почувствовала. Тельце его всё было так сильно напряжено от внимания, что по твёрдости могло сравниться с твердостью камушка.
Слабачку казалось, что огромные камни и те носить легче. Так сильно он старался оберегать Кукляшку. Вот почему этим негодяям Слабачок сказал, что «ношу, которая невозможно легка, нести невозможно тяжело».
– И один из тех, кто должен рисковать – это и ты? – продолжила Кукляшка разговор.
– Мне нравится мочь и уметь то, что никто не может и не умеет.
– Наверно, тебе нравится рисковать, так же как другим рисковать не нравится?
– Мне не нравится, когда обижают.
– Значит, если ты рискуешь ради того, чтобы не обижали, у тебя есть и Честь и Совесть?
– Я об этом не думал.
– Зато твои Честь и Совесть за тебя думают.
– Может, и думают. Без Чести и Совести, и вправду, никуда.
Знакомство со сталегрызом Жигпшигом
– Посмотри, Кукляшка, какие глубокие ямки, одна около другой.
– Это след железо-когтистой крысы.
– Что, крысы с железными когтями?
– Ага.
– А почему когти железные?
– А потому, что она любит резать железо и грызть.
– Ух ты. Значит у неё ещё и зубы из железяк?
– Да, и так блестят.
– Как бы не свалиться в один из её следов.
И Слабачок обходить стал группки удлинённых глубоких ямок.
Но послышалось травы шуршание, и оказались муравьишки под бегущей крысой с когтями железными. Ещё чуть-чуть и наступила бы на них она и на кусочки крох порезала.
– Эй, крысятина, смотри куда идёшь! – закричала неожиданно Кукляшка, когда крыса над ними пробежала уже.
Остановилась крыса. Приподнялась. Оглянулась назад и по сторонам. А железные когти и зубы её, как зеркало, на солнце поблёскивают.
– Кто меня решил обидеть? – продолжала оглядываться крыса, когтями нетерпеливо двигая.
– Мы… – Кукляшка запнулась. – Мы не хотели тебя обидеть. Мы просто хотим, чтобы ты нас не раздавила.
– Кого не раздавила? Где не раздавила? – развернулась в обратную сторону.
– Нас, муравьишек.
– А, это вы меня обидели? – и лапки передние подняла ещё выше.
– А ты не наступай на нас и тогда будешь не крысятиной, а крысой.
– А если на вас наступлю, то крысятиной надолго останусь?
– Навсегда.
– А если не наступлю, то останусь крысом?
– Останешься.
– А почему вы меня назвали крысятиной, если крысятиной я ещё не стал, потому что на вас ещё не наступил? А?
– Аааа….
– Значит, вы меня обидели! – настойчиво-обидчиво произнес крыс.
– Но, если наступишь, то… Ой! Ай! Слабачок, ищи куда спрятаться, быстрееей!
Крыс уже занес заднюю лапку над муравьишками, но Слабачок заметил старую норку и шмыгнул в неё вместе с Кукляшкой.
Крыс наступил на то же место, где только что были муравьишки, но увидев, что ни на кого не наступила, стала своими длинными и острыми, как лезвие, когтями ещё обидчивее-энергичнее вспахивать землю и скашивать вокруг траву, повторяя:
– Я не крысятина, не крысятина! Я крыс, крыс сталегрыз Жигпшиг! – и убежал прочь.
А озорнишки из норки выбрались и путь свой продолжили.
О несчастье негодёвиков
– Оох, Слабачок, мы с тобой чуть не попали под пяту-коготь Сталегрыза, чуть не пропали!
– Всякое бывает. – Слабачок, как будто не волновался вовсе.
– Да, всякое, – пыталась успокоиться Кукляшка. И чтобы себя отвлечь от прошедшего страха, она решила продолжить предыдущую болтовню.
– А без счастья – никуда! – задорно произнесла Кукляшка.
– Никуда. А, куда?!. Без счастья, – согласился Слабачок.
– И, конечно, не о таком счастье мы говорим, какое у этих негодёвиков?!
– А у них не счастье, а несчастье, – уточнил Слабачок.
– Да, приносить беду и несчастье – это тоже несчастье, – согласилась Кукляшка.
– Несчастье – это быть негодяем, – подтвердил Слабачок.
– Только негодяи об этом не догадываются.
– Может, кто-то и знает, – предположил Слабачок.
– Кто знает, тот наверно, самый несчастный из них, – уточнила Кукляшка.
– И самый несчастный на свете… – добавил Слабачок.
– Негодяй, который не хочет быть негодяем – это несчастный негодяй, – поддержала Кукляшка.
– Тогда ему не место среди негодёвиков, – предложил Слабачок.
– И такой негодяй может стать хорошим, – поддержала Кукляшка.
– И от осознанья того, что не делает больше несчастными других, сам может стать счастливым.
Кукляшка:
– Станет.
– Может.
– Только ему будет очень тяжело научиться плохо не делать.
Слабачок:
– Да. А для этого нужно научиться что-то делать.
Кукляшка:
– Поэтому плохо делать надо и не начинать. А эти негодёвики… помнишь, говорили, что несчастье других – их счастье.
Слабачок:
– Но моё высшее счастье, когда негодяев вообще не будет!
– И моё!
– Но негодяи будут всегда, и беды от них! – проявлял Слабачок недюжинную мудрость.
– Увы. Но их должно быть меньше! – не уставала Кукляшка за Слабачком делать выводы.
– Должно, должно, – подтверждал Слабачок.
– У тебя очень доброе сердце.
Слабачок:
– Но страданья других делают сильней к своим страданьям.
Кукляшка:
– Делают. Особенно, когда видишь, как другие борются со своими проблемами…
– … то хочется им подражать, – продолжил Слабачок.
– Да, Слабачок, да! – обрадовалась Кукляшка такому взаимопониманию.
– Я буду гореть от стыда, если буду трусишкой, – вырвалось у Слабачка.
– Значит, воин защитник – это тот же доктор? – спросила-утвердила Кукляшка и решила добавить: – Только доктор избавляет от очень-очень маленьких врагов внутри тебя, а воин избавляет от очень-очень больших врагов вокруг тебя. Ты – воин!
– Да, какой же я воин. Я носильщик… камней.
– Кто знает. Но я слышала, что, если тот, кто камни носит, потом ставит один на другой, то – это уже строитель.
– Но не воин.
– Кто знает, – загадочно повторила Кукляшка.
В саду ветвисто - корневых молний
Муравьишки двигались медленно, но быстро и беспрерывно болтая-обсуждая обо всём и всё, и вся. При этом было видно, что они и знают всё и вся.
Но вот их разговоры становились всё более медленными, а их озирание по сторонам было всё более продожительным.
Вокруг сильно потемнело, но не только от неожиданно нависших туч, но и от смены зелёной травки на чёрную, твердую и гладкую безжизненную поверхность.
– Слабачок, а ты уверен, что мы бредём туда? Я не помню, чтобы я здесь проходила.
– Мы идём другим путём, – подтвердил опасения Кукляшки Слабачок.
– Значит, ты ошибся дорогой?
– Нет. Я выбрал другую дорогу.
– Тогда ты ошибся в том, что выбрал другую дорогу.
– Почему?
– А ты не догадываешься? Не кажется ли тебе, что дорога, которой шла я, и ты туда, гораздо была легче, чем та, по которой мы возвращаемся?
– Зато веселее.
– И что дальше будет ещё веселее?
– А что хорошего в скучном?
– А я тебе отвечу: за то не страшно!
– Ну что ж, куда идём, туда и пойдём.
– Раз зашли, что ж, пошли…
Несмотря на то, что солнца давно не было видно, от усиливающейся духоты становилось всё тяжелее дышать.
Впереди виднелся небольшой, но с широкой вершиной холм. Время от времени его черную поверхность озаряли яркие вспышки.
– Осторожно! – прокричала Кукляшка. – Слабачоок, стоой!
Слабачок тут же остановился. Потом осторожно подался вперед, чтобы рассмотреть то, что перед его лапками. И рассмотрел: перед его лапками расположилась… пропасть.
– Кукляшка, держись покрепче. Будем бродить по стенам пропасти. Схватилась?
– Даа! – сказала задорно Кукляшка. Ей вдруг почему-то задорно подумалось, что это путешествие по пропасти будет крайне забавным. Её первый страх неожиданноделся неизвестно куда.
И Слабачок… шагнул в пропасть. Кукляшка этого никак не ожидала. Она не поняла слов Слабачка.
– Ааа! – закричала Кукляшка. Но Слабачок, переступив всеми лапками на стену, потопал твёрдой походкой вниз.
Стена местами была каменистая, а местами глиняная, земляная и даже песочная. За камень его лапки всегда могли ухватиться, а вот с других поверхностей можно было и сорваться. Особенно опасны песочные части обрыва. Вот в одной такой песочной части стены муравьишки и сорвались. Они уже полетели вниз, но тут спасла их чуть ниже растущая веточка, на которую они упали. А вскоре они стали сползать с мокрой глины. Но и тут остановил их движение выступающий булыжник.
Внизу обрыва тёк ручеек. Хорошо, что поверх него лежала толстая и вся изогнутая, как змея, коряга, которая стала для муравьишек мостиком, хотя и не самым удобным. Но поверхность коряги была очень склизкой. Рискуя соскользнуть в ручеёк, Слабачок кое-как перенёс Кукляшку на другую сторону.
Подниматься по другой стене обрыва было гораздо удобнее, так как на ней было много и живых и сухих веточек. Выбравшись из обрыва, Слабачок начал восхождение на возвышенность. И, когда он поднялся на его вершину, то увидел чёрные деревья без листьев. Вдруг одно из деревьев приобрело белый цвет и ослепительная вспышка сделала абсолютно прозрачным густеющий сумрак. Ещё через некоторое время другое дерево окрасилось в белый цвет и новая вспышка попыталась ослепить путников.
– Ух ты! – вырвалось у Слабачка! – Это что же такое?
– Ух ты! – вырвалось у Кукляшки. – Неужели это… – но новая вспышка не дала ей договорить.
– Так ты знаешь, что это такое? Ты знаешь, где мы?
– Кажется, знаю, – ответила Кукляшка, привыкая к яркости вспышек.
– Ну, так что это, Кукляшка, что?
– Ты ничего не слышал про сад ветвисто-корневых молний?
– Я наверно ещё не так долго живу среди тех, среди кого живу, и не все легенды мне рассказаны.
– Нет, Слабачок, это не легенда.
– Раз – это вот, и нам не кажется, значит – это не легенда.
– Ну, конечно, это – вот!
– Так вот что же это?
– Ну, это сад…
– Ветвисто-корневых молний?!. – уже продолжил ответ Слабачок за Кукляшку сам себе.
– Да…
– Что за глупость!
– Взгляни вверх, Слабачок! – не обижаясь, крикнула Кукляшка.
Слабачок взглянул вверх и увидел вспышку молнии. Но молния была очено похожа на густой ветвистый корень дерева. Молния, вспыхнув, не исчезла, а продолжала выдавать вспышку за вспышкой. А потом, она, как будто отломившись от невидимого потолка, стала падать на землю, переворачиваясь вверх дном и постепенно угасая.
– А это что такое? – в изумлении Слабачок спросил Кукляшку.
– Ой, а то, как будто он не видел! Не видел что ли, молния повисла, посияла и на землю, перевернувшись, упала. И что тут такого?
– А всё тут не такое! Почему молния падает, да ещё и переворачивается?
– А что тяжелее, то и переворачивается.
– А падает почему?
– А что ей, вечно висеть, что ли?
– Нет, не вечно, а мгновенье повисела, повисела, да и исчезнуть должна, как и все и всегда молнии?!
– Ну, это наверно, везде, кроме как здесь?
– Да?
– Да.
– А что это за деревья?
– Да говорят же тебе – сад молний.
– Они что?
– Да, падают и вот тут в порядочке рассаживаются.
– А, может, их кто-нибудь…
– Рассаживает?
– Ну, да.
– А ты видишь кого-нибудь?
– Кто рассаживает? Не вижу.
– Вот и я.
– Но, это вовсе не значит, что никто не… может это… сажают не тогда, когда мы здесь.
Тут падающая молния врезалась в землю самой толстой частью, из которой происходят все ветви, выдала ослепительную вспышку и застыла.
– Молнии расселись по всей ширине холма. Нам их не обойти.
– А ты их не обходи, а пройди – предложила Кукляшка.
Слабачок двинулся вперёд и вошёл в сад молний. Идти ему в сумраке было не трудно – вспышки освещали малышам дорогу. Вдруг Слабачок увидел, что в ветках деревьев как будто кто-то есть, точнее ветви как будто кого-то держат и не отпускают. Приглядевшись, Слабачок понял, что в ветвях деревьев при вспышках молний он видит… видит… недвижимых зверей, через которых проходит свет и зрение.
В этот момент Слабачок увидел, что на него что-то надвигается: плывущее по земле, склизкое, блестящее, с двумя антеннами на самом верху и тянущее за собой скрученный в круг домик панцирь – это была улитка.
– Ох, Слабачок, как ты меня напугал своим неожиданным появлением. – произнесла улитка, которая во столько же раз больше муравьишек, во сколько диназавры больше людей.
– А откуда ты меня знаешь?
– А кто тебя не знает, Слабачок? Твоя башня видна отовсюду, откуда видно небо.
– Ах, ну да. А это Кукляшка. У неё что-то с лапками, вот я и…
– О, Слабачок, да ты спаситель!
– Я? Да, нет, просто помогаю.
– Спаситель-спаситель! И ещё какой! Вон сколько времени меня тащит и ещё неизвестно, сколько придётся нести. А как зовут тебя?
– Меня? – улитка немного склонила верхнюю часть своего гладкого тела, которую нужно считать головой. – Меня зовут… Моулита, – и снова, немного стесняясь, обратила на Слабачка свои бездонные карие глаза.
– А… – Слабачок почувствовал, что утопает в этих глазах и забывает обо всём. – А… что ты тут делаешь? Ты тут живёшь? – изо всех сил справляясь с собой, произнёс Слабачок.
– Да, здесь всегда влажно, а мне только этого и надо. Тем более что здесь мало кто ходит и то недолго. Поэтому я не боюсь, что на меня наступят, – отвечала Маулита, продолжая топить в своём взгляде внимание и волю Слабачка, отчего он, глядя только на неё, всё более становился рассеян и недвижим.
– Маулита – это топящая взглядом? – громко произнесла Куляшка, сразу заметившая, что происходит что-то не то. – И, как тебе не стыдно, превращать всю волю Слабачка в свою? Ну-ка, быстро посмотри не на нас?
– Я не специально, – произнесла Маулита и посмотрела не на них.
– А почему здесь мало кто ходит? И что это значит: недолго? – спросил, приходящий в себя Слабачок.
– Здесь зло превращается в свет, – произнесла Маулита и стала удаляться.
– А добро? Что здесь происходит с добром? – выкрикнул вопрос вослед Слабачок.
– Добро здесь остаётся добром, – услышали малыши голос удаляющейся Маулиты.
– Ты слышала, какими большими загадками говорила эта… Маулита.
– Даже страшными! Что же здесь такое происходит?
– Одно, что нельзя потрогать, но может тебе сделать плохо, превращается в другое, что нельзя потрогать, но что помогает прозреть?
– А что есть мы? – вслух подумала Кукляшка.
Слабачок уже хотел сказать ей, что: «Конечно, добро», но Кукляшка опередила его.
– Это мы так думаем, что мы добро, а вот, что считает добром то, что здесь зло превращает в свет?
– Удивлюсь, если мы этого не узнаем скоро или не узнаем совсем.
– Ничего удивительного тогда не будет. Значит, и в нас увидели зло.
– Кукляшка умеет пугать! – пошутил, крепясь, Слабачок.
Через несколько шажочков Слабачку пришлось вскрикнуть:
– Смотри, Кукляшка!
– Куда?
– Там в ветвях деревьев. По-моему… это… вот это то и есть, что остаётся после исчерпания энергии зла?!
– Это ужасно, Слабачок. Видимо, у зверей очень много злой энергии. Поэтому от них мало что остаётся.
– И смотри, они поэтому и прозрачные, как мутное стекло.
– Ой, Слабачок, я, кажется, поняла.
– Что ты поняла?
– Что эти деревья, как раз этой злой энергией и питаются, которую превращают во вспышки, в свет.
– А где они берут эту злую энергию?
– Не где, а у кого? У всего злого живого.
– Но тут только звери.
– Правильно, вот они-то и носители злой энергии, потому что они кусают.
– А вдруг они и у нас заберут нашу энергию?
– Но мы же никого не кусаем?!
– А мы и не знаем: какую энергию эти веточки видят в нас.
Слабачок, стараясь как можно дальше держаться от веток молний, пошёл вперёд, озаряемый световыми взрывами.
Пройдя совсем немного шажочков, маленькие путники недалеко от себя увидели пробегающих зайца и его нагоняющего волка, только что влетевших стремглав в сад ветвисто-корневых молний. Лязгает волчья пасть всё ближе и ближе к своей жертве. Волк, ещё немного, и схватит зайца за его пушистый хвостик.
И вдруг вокруг бегущих так потемнело, что их совершенно спрятал мешок темноты, как будто наброшенный на них? А сами бегущие перестали видеть, словно им на глаза надели плотную повязку. Даже вспышки молний не могли пробить этот панцирь непроглядной черноты.
Это деревья молний создали вокруг бегущих тьму, поглотя вокруг них весь окружающий свет. И сейчас они были готовы насытиться своим самым лучшим лакомством – энергией зла.
Панцирь темноты раскололся и тут же исчез от целого столпа искр, извергаемых волком. Искры разлетались огненными шлангами в стороны черных деревьев. Бедный зверь, перестав искриться, невидимой силой был поднят в воздух и подвешен на одну из молний.
А зайчишка выбежал из сада молний и был таков.
– Если сад молний зайку не съел, значит, таких маленьких, никого не кусающих, как мы, тем более не съест, – сделала вывод сообразительная Кукляшка.
– Не съест, – подтвердил схожесть мнений Слабачок.
Пока они проходили этот сад перевёрнутых молний, тучи произвели на свет ещё несколько молниевых деревьев, которые, спустившись с небес, с грохотом, немного встряхнув землю, опустились каждое в свой ряд.
Выйдя из сада молний, путники увидели внизу долину, всю покрытую зелёной травкой, по которой, спустившись с черного холма, они и продолжили свой путь.
О совести, её чистоте и здоровье
Идя некоторое время в полном молчании и, придя в себя от прогулки по саду ветвисто-корневых молний, муравьишкам снова захотелось о чем-нибудь поболтать.
– И ещё я не хочу, чтобы болела Совесть, и хочу, чтобы она была чистой. – поделился Слабачок.
– Какой ты чистюля?!. Значит, совесть нельзя пачкать?
– Пачкать ничего нельзя.
– Значит, её всегда надо мыть, как лапки?
– Совесть не надо пачкать. А станет грязной – не отмоешь.
– А если совесть сама испачкается?
– Нет, сама совесть не испачкается.
– А если кто-то её испачкает?
– Нет, её никто, кроме нас самих, не испачкает.
– Это значит, что…
– Испачкать свою совесть можем только мы сами.
– Ну, вот и хорошо. Раз я сама свою совесть пачкать не хочу, значит, она всегда будет у меня чистой.
– Да. Но, если принесёшь кому-нибудь беду…
– И что тогда?
– Вот тогда твоя совесть и запачкается… тобой.
– Ой, и никто, и даже я сама не смогу её отчистить?
– Нет. И будешь мучиться.
– Ой, как страшно. Но хоть совесть у меня, всё-таки, останется. Так, значит, чтобы совесть не испачкать, нужно?..
– Поступать по совести.
– А это-то как?
– А это, как совесть скажет, так и делать.
– А голос совести звучит всегда?
– Всегда.
– Вдруг, когда нужно он будет молчать?
– Тогда совести уже нет.
– А как я услышу, что она скажет?
– Кто хочет, тот слышит.
– А кто не хочет?
– А кто не хочет, тот сделает вид, что не слышит голоса своей совести.
– Будет слышать, но не будет слушаться голоса совести?
– И так бывает.
– И тогда?
– Тогда они свою совесть теряют.
– Но, как может быть, что того, что есть, да ещё и грязного, при этом как раз и нет, и, как раз потому, что оно грязное?
– К сожалению, может.
– Но что-то же должно быть?
– Увы… есть…
– И что же?
– Бессовестность.
– Ой!
– А у Бессовестности боли нет, поэтому она боль и причиняет.
– Значит Совесть – это источник счастья?
– Наверно.
– А источник страданья – это Бессовестность, когда Совести нет? Да?
– Ох, да.
– Поэтому ты меня и спас, и сейчас несёшь, чтобы не потерять свою совесть, что бы содержать её в чистоте и чтобы она у тебя не болела? Чтобы быть счастливым?
– Наверно.
– И что, так поступать должны все?
– А что, нет?
– А и те, у которых совести нет!? Они тоже должны обрести совесть, чтобы не доставлять боль!
– А сама не догадаешься?
– Должны.
– Но то, что они это должны, они об этом не знают, потому что знать не хотят, – проговорил муравьишка.
Прозрение лучевзгляда Грозоглаза
Так, Слабачок и Кукляшка среди травы двигались, по песку, по камням, и разговаривать продолжали, о чем только в голову им ни приходило.
Вдруг на пути их образовалась ямка, из которой поспешили вылетать комья земляные, образовывая холмик.
Маленькие бродяжки остановились и без страха на происходящее с интересом смотрели.
А холмик образовавшийся продолжал расширяться и расти, и когда он дотянулся до цветка одуванчика, то вместо очередных комьев земли на поверхности пошло появляться что-то блестяще чешуйчатое в перемежку с черным и гладкошерстным. Сначало показалась голова с закрытыми глазами, а потом и лапы когтистые…
Слабачок уже было начал отступать назад, но Кукляшка успокоить поспешила его:
– Не бойся – это крот.
– Да, я крот. А кто вы? Муравьи?
– Муравьишки.
– Да, вы ещё детишки.
– Я – Слабачок, а это Кукляшка. А ты, крот?
– Но не просто крот, я – Грозоглаз (!), из древнейшего и редчайшего кротовьего подвида лучевзглядов. – поводя и приподнимая и так поднятый нос, представился крот.
– Это что, у всех у вас лучистые глаза, а у тебя ещё и грозные? – поинтересовался Слабачок.
– Может и так.
– Так у тебя же не должно быть глаз?! У кротов их не бывает?! – показала свои познания Кукляшка.
– Не бывает – у одних… – согласился крот.
– А ты?.. А! У вас у других?! Из древнего… – перебил его догадкой Слабачок.
– Из других и из древнего…
– И где твой грозный лучистый взгляд?
– Я могу смотреть только на ничто и на никого, туда, где ничего и никого нет. – грустно поделился Грозоглаз.
– Это почему же?
– А вот, когда посмотрю, тогда и увидите, и поймёте.
– Тогда и посмотри туда, где нет ничего и никого. – попросил Слабачок.
Крот встал боком к малышам и поднял веки. Из его глаз, как из двух фонариков, показались два луча. А в той стороне, куда они были направлены, сразу задымилась и загорелось травка. Крот, подняв голову, направлял взгляд в разные стороны. Его лучики подрезали стебли высокой травы, попадали в круглые маковые головки, отчего те молниеносно воспламенялись и тут же лопались-взрывались, разбрасывая маковые семечки во все стороны, обсыпая ими и самого Грозоглаза и муравьишек. Огонь, разрастаясь, пополз и в сторону неба. Муравьишкам показалось, что загорелся целый лес.
– Ой, Грозглаз, закрой свои грозные глаза.
Крот опустил веки. Лучики исчезли. К счастью и появившиеся огоньки тоже погасли.
– У тебя очень светлый и горячий взгляд, – польстила Кукляшка.
– Спасибо, – поклонился крот.
– А твой взгляд видит? – спросила Кукляшка.
– Вижу, но смотреть не могу, потому что вижу, как то, что вижу, перестаёт быть.
– Но всё-таки ты видишь?
– Всё-таки вижу, – невесело ответил крот.
– И молодец, что ни на кого не смотришь. А то скоро и смотреть бы было не на кого и не на что.
– Угу, – опять грустно кивнул крот.
– А зачем тебе такой горячий взор?
– Он мне помогает делать норки.
– Но кроты и так делают норки.
– А я делаю их там…
– Ага, где обычному кроту не сделать!
– Ага.
– Неужели и в скале? – спросила восхищённо-недоверчиво Кукляшка.
– И в скале, – забыв про унынье, самодовольно выпрямившись и задрав мордочку, ответил Грозоглаз.
Тут глаза Кукляшки заблестели внезапным озарением.
– А ты пробовал смотреть на небо? – спросила она крота.
– Что ты? Что ты? – замахал лапками крот.
– Ты никогда не смотришь на него?
– Никогда! Что ты?
– Ты чего-то боишься?
– Конечно, боюсь!
– Чего же страшного в том, что смотришь на небо?
– Не догадываешься?
– Конечно, нет!
– Кукляшка, Грозоглаз боится смотреть на небо, потому что боится за него, боится его поджечь.
– Не может быть, правда, Грозоглаз?
– Мне говорили, что небо голубое из-за кислорода. И, если мои лучи его коснутся, то он весь сгорит. А если не будет килорода, то не будет никого, – снова помрачнел крот.
– Ты не хочешь и боишься погубить мир?
– Очень.
Кукляшка попыталась объяснить.
– Небо – это то, что тебе говорили и совсем не то. Оно состоит не только из того, что горит. Посмотри и увидишь.
Крот стоял, не двигался и молчал.
– Решись!
Крот поднял носик и открыл глаза. Два лучика, как два ярких канатика, упали в бесконечную синеву над всеми.
– Ну что, Грозоглаз? Ты видишь, что не перестаёт быть то, что ты видишь?
– Да, я просто вижу! И это небо?
– Небо!
– А ещё я вижу и всё вокруг!
– Это боковым зрением? – догадался Слабачок.
– Да. И, если бы не вы… благодаря вам…
Огненный крот продолжал любоватся небом.
– А что это белое в небе плавает?
– А это облака.
– А они не горят?
– Не горят, – ответил Слабачок.
– Потому что облака – это пар, а пар – это вода! – подсказала Кукляшка.
– И твои лучи поэтому могут только выше поднять облака, потому что сильнее разогреют пар, – разъяснил Слабачок.
Крот любовался облаком, направив на него свои глазолучики. Вдруг на стоящую троицу пролился мгновенный, как из ведра, дождь. Обрушился, измочил и прекратился.
– Что это было? – спросил крот, снова открыв после дождя глаза и уставившись на небо, – А куда делось облако?
– А вот его-то ты, видимо, и сжег.
– Как сжёг? А где пепел? А где дым?
– А пепел вот – у облака или тучки – это вода.
– А дым?
– А дым – это там, тот же пар, – сказала Кукляшка.
– Но облако – это уже пар, – возразил Слабачок.
– Но пар от лучей Грозоглаза стал еще теплее, а точнее просто очень горячим. А потом он быстро остыл, потому что в небе очень холодно, и превратился в воду. А вода не летает.
– А раз вода не летает, значит вода падает, – догадался Грозоглаз.
– Ну, конечно, – ответила Кукляшка.
– А откуда вы об этом знаете? – спросил Грозоглаз.
– Я подслушиваю людей. Иногда. Умных. Глупых слушать не интересно. – ответила Кукляшка.
– А ты? – Грозоглаз повернул носик в сторону Слабачка.
– А я!.. Я…
– Он знает, потому, потому что знает, – помогла Слабачку Кукляшка. – А там откуда знает он, там бесконечность.
– Как на небе? – переспросил Грозоглаз?
– Как на небе.
– Но, Грозоглаз, если увидишь в небе точки, закрывай глаза, – решил предупредить Слабачок.
– Почему?
– Потому что там будут птицы. Если не закроешь глаз, тогда могут быть и дым и пепел.
– Буду. Буду. Как хорошо видеть и видеть, с кем говорю, сейчас – это вас.
– Эх, жаль, что ты не муравей, – проговорила Кукляшка.
– Это почему же?
– А потому же, что если бы был муравьём, ты бы защитил нас от муравьедов или ещё от какого-нибудь плохого.
– А я и так могу вас защитить от кого угодно, несмотря на то, что я не муравей. Чтобы уметь защищать муравьёв, не обязательно быть муравьём. Важно уметь защищать.
– А вот и Слабачок тоже кое-что умеет! – начала хвастаться Кукляшка.
– Что же? – повел носом Грозоглаз.
– Если ты строишь дороги в земле, то Слабачок прокладывает дороги к облакам.
– Как? – раскрыл маленькую пасть крот.
– А вот проложишь туннель в наш муравьишник «Полезные игры», там и увидишь… Только, э-э-э, смотри не прямым, а боковым зрением, – предупредительно попросила Кукляшка.
– Проложу. Посмотрю… боком, – и крот стал спускаться в свои туннели.
Груз ответственности
Слабачку всё труднее идти становилось. Редкие шажки свои он делал на всё более сгибающихся лапках. И это всё из-за плиты огромной осторожности, на него давящей не меньше его огромных камней. Было впечатление, будто несёт он не один, а целых два гигантских камня на своих крошечных плечиках.
– Кукляшка, тебе удобно? Не качает, не сползаешь, не подпрыгиваешь?
– Ой, я как раз тебе хотела сказать, что мне очень даже удобно. Кажется, что я как будто плыву в большой широкой лодочке по гладкой лужице.
– Я очень стараюсь, чтобы тебе было удобно.
– Да, вижу. Но, мне кажется, ты начинаешь уставать. Хотя мы прошли вроде бы совсем ещё не много. Неужели это я такая же тяжелая? Прям, как те гигантские камни, которые ты поднимал и таскал?
– Да, на меня навалилась толстая жирная жаба и склоняет меня к земле.
– Ой, за что ты обозвал меня жабой?
– Жаба – это моя усталость.
– Мне так приятно, что есть муравей, который меня окружает комфортом.
– Сейчас на мне неимоверный груз – Груз Ответственности.
– А что это такой за груз? Он как выглядит?
– Он есть у каждого, его каждый несёт и отличается он по тяжести. Но его не видно.
– Ой, правда. Ведь сейчас это я из-за тебя не плачу, а улыбаюсь. Значит, ты несешь груз ответственности за меня?
– Спасибо.
– А ты чувствовал такой груз ответственности за камни?
– Нет.
– А почему?
– Ответь сама.
– Потому что камням, если они упадут, не придётся грустить?
– Поэтому? Наверно.
– Но я же такая маленькая и лёгкая?! А почему твой Груз Ответственности тогда такой большой и тяжёлый? Неужели из-за боязни ощутить Боль Совести, если я начну грустить?
– Из-за боязни за тебя.
– А была бы у тебя эта боязнь, не будь у тебя совести?
– Я не могу на это ответить.
– А почему?
– Потому что ответить должны со стороны.
– А почему?
– Потому что я думаю не об этом?
– А о чём?
– О ком.
– А о ком?
– О тебе.
Комбинат цветокака Бульбряка. Под градом лепёшек
Маленьких путников время от времени стала накрывать немаленькая тень.
– Кукляшка, а что это вокруг нас падает такое, как лепешки какие-то?
– Ой, Слабачок, давай спрячемся под чем-нибудь, вон, хотя бы под тем подорожником.
– Давай.
И Слабачок быстро перебежал под могучий лист подорожника. А на землю продолжал плюхать лепёшечный дождь.
Но дело странное: там, где лепёшки падали, тут же оказывались холмики с цветами, а лепёшки девались куда-то. Несколько лепёшек упали и на лист подорожника, под которым спасались мизерные путники, и на нём тоже сразу распустились маленькие цветочки.
Лепёшкоград недолго длился. Мизерные путники уже хотели путь свой продолжить, как на землю рядом с ними какая-то птица приземлилась с тонкими и голыми, как у цапли, ногами. Она сразу начала что-то клевать, наклоняясь на прямых лапках.
– Кукляшка, это кто?
– А почему спрашиваешь меня?
– Ты же всё знаешь.
– Не всё.
– Тогда давай спросим.
– А вдруг склюёт?
– А мы из-под листика спросим.
– Давай попробуем.
– Эй, крошкоед.
– Кто-кто? – спросила птица, отвлекшись от своего занятия.
– Ой, он сейчас разозлится!
– Ну, ты, который что-то клюёт.
– И, который летает, – добавила Кукляшка.
– Кто-кто? Кто со мной говорит? – и клюв птицы поднырнул под тот самый лист подорожника.
Муравьишки в страхе быть склёванными выскочили из-под листа и прокричали:
– Мыыыы!.. – и подуспокоившись, продолжили: – Мы с тобой говорили.
– Выыыы? – клюв с вытянутой шеей продвинулся к муравьишкам.
– А ты кто?
– Я? Я цаплевидный цветокак Бульбряк.
– А… цветокак Бульбряк?
– А вот потому!
В цветокаке что-то забурлило, заклокотало и выплюхнулось на землю. За птичкой оказалась лепешка, на которой сразу расцвели цветы.
– Ух ты, Бульбряк?! Так это ты так сажаешь цветы? – изумляясь, сказал Слабачок.
– А – это ты делаешь как? – спросила Кукляшка.
– Я – цветокомбинат!
– Цветокомбинат? Ты же говорил, что ты цветокак?!
– Правильно. Цветокак – это название цветокомбинатов, то есть меня и таких, как я.
– А как устроен твой цветокомбинат? – поинтересовалась Кукляшка.
– На него, то есть в меня, поставляется сырье, путём клёва.
– А что за сырьё?
– То, что мне вкусно.
– Ага.
– А потом?
– А потом то, что мне вкусно, перерабатывается на конвейере, который во мне, в будущие цветы.
– А чем твой цветокомбинат отличается от других комбинатов цветов и от коров?
– А вы разве не заметили – не поняли? Ни в одной коровьей лепёшке цветы не растут сами собой и так быстро, то есть вырастают сразу, а в моей растут.
Сзади из цветокака что-то плюхнулось, и там сразу выросли цветы.
– Ага, ты хочешь сказать, что комбинаты в коровах не сажают семена в лепёшки, а в твоём комбинате сажают?
– Пра-ви-ль-но. Но мой цветокомбинат ещё и производит эти семена. Нет таких цветов, которые растут так же быстро, как мои.
– Ага. Это точно. А можно тебя попросить?
– Можно.
– А ты исполнишь?
– Исполню.
– Не производи цветов там, где мы идём.
– Хорошо, я буду производить цветы там, где вас уже или ещё нет.
– Лучше там, где нас уже нет.
– Но я ещё прилечу.
– Куда? Когда?
– Зачем?
– Туда, где вы и тогда, когда будет время для цветов. Чтоб были цветы! Зачем? Непонятно? Ещё будет понятно! – и улетел.
Вылезли из-под подорожника маленькие путники.
– Улетел?
– Улетел.
– Кажется, нам очень повезло, что мы не попали под цветочные лепёшки. – порадовалась Кукляшка, когда они снова тронулись в путь.
– Ага, вовремя от них спрятались.
– А то сейчас бы шли все в растущих на нас цветах.
– Растущих из лепёшек, – уточнил Слабачок.
– И в лепёшках тогда бы шли. Ха-Ха-ой! – тряслась от смеха Кукляшка.
– Ай! – улыбаясь и как бы чего-то испугавшись, произнёс Слабачок.
Но тут же:
– Ха-ха-ха-ха-ха! – одновременно грохнули смехом.
Но неожиданно тень снова накрыла путников, и Слабачок почувствовал, что на него что-то капнуло. Он почувствовал, а Кукляшка увидела, ибо из этого «что-то» сразу вырос маленький желтенький цветочек.
– Слабачок, а Цветокак оказался очень добрым и умным. Он сделал нам с тобой подарок, подарил желтенький очень красивый цветочек.
– Ну, раз подарил, то – это он добрый. А почему он ещё и умный?
– А посмотри, цветы они всегда больше нас – крошечных. А Цветокак, он это заметил и на своём цветокомбинате сделал специально для нас цветочки во много раз меньше нас.
– Это он тебе, Кукляшка, подарил цветочек, тебе. А мне… а на меня… кап…
– Слабачок, правда, цветочек очень красивый?! – и Куляшка нагнулась и показала цветочек Слабачку.
– Красивый. Правда. – нехотя ответил Слабачок, но увидев цветок, даже немного просиял улыбкой.
Кукляшка обматала стебелёк вокруг шейки так, что у неё получился кулончик желтенький и красивенький.
Путь их продолжился уже гораздо веселее.
Страх потери. Жизнь в памяти
– А знаешь, – о другом задумался Слабачок, – наверно, я боюсь не только Боли Совести.
– Чего же ты, Слабачок-сильный, боишься ещё?
– Наверно, боюсь потерять того, кого нашёл.
– А кого ты нашёл?.. Ой, ты же нашёл меня?!
– Тебя.
– Ты думаешь, что, если я начну грустить, то свалюсь и затеряюсь в травке?
– Я боюсь, что тебя потеряю, даже если ты и не свалишься в травку.
– Не понимаю, как можно потерять того, кто никуда не может деться.
– Обычно, кто никуда не может деться, куда-то и девается. Я боюсь, что ты даже если и будешь рядом, но будешь не со мной.
– Но, если я буду с тобой рядом, то как я могу быть не с тобой? С кем же я тогда буду?
– С тем, с которым захочешь быть рядом.
– Слабачок, ты оказывается такой трусливый.
– Все боятся за всех, кто рядом – за близких.
– Ха-ха-ха! Ты боишься потерять того, кого нашёл на свалке?
– «Где» – не важно, важно – «кого» нашел.
– А…а, как только ты меня донесешь, то и груз ответственности с тебя слезет вместе со мной?!
– Не знаю.
– Но ведь меня уже не нужно будет носить?!
– Не знаю.
– Но ведь меня уже не будет… рядом.
– Наверно, если знаешь.
– И я тоже… кажется, не знаю…
– Пока ты будешь жить в моей памяти, груз ответственности за тебя будет на мне.
– А как это я смогу жить в твоей памяти?
– Ты в ней уже поселилась.
– Как я могла поселиться там, где никогда не была и когда я здесь?
– Но в твоей памяти, наверно, нашлось местечко для меня? Ты же не сразу меня забудешь?
– Значит, у каждого из нас нашлось для каждого из нас местечко внутри нас?
– Тебе лучше знать.
– А долго я буду жить у тебя там, где я сама не была и никогда не буду, потому что никогда попасть туда не смогу?
– В моей памяти?
– Ну, да.
– Пока жива моя память.
– А долго будет жить память твоя?
– Столько, сколько буду жить я, ты будешь жить у меня здесь, – и Слабачок указал почему-то не на голову, а на грудь, туда, где у людей сердце.
– А почему ты показываешь на грудь. Ведь память находится в голове.
– И в груди, – тихо сказал Слабачок.
Нашествие Иглобрилей
Тут послышался издалека вой, который быстро приближался. Это был рой жужжащий, больше комариный, чем жукастый. Даже на редких сейчас лучах солнца этот рой стрелял тучей слепящих блесков.
– Ой, кажется – это Иглобрили.
– Кто, кто это? – не понял Слабачок.
– Иглобрили – это летунчики, похожие на комаров.
– И что они делают?
– Они ищут своих жертв.
– Это какие же у них такие жертвы?
– Их жертвы – живущие злом.
– А как это так – жить злом?
– Это такие, которые не проживут, если не отнимут у кого-нибудь что-нибудь: настроение, вещь или даже жизнь.
– А как это от… – но ставший вдруг несмышлёным Слабачок не успел договорить.
– Отнять у кого-нибудь жизнь – это значит, кого-нибудь съесть, – выпалила Кукляшка.
– Так, что же это? Они нападают на зверей?
– На зверей, – терпеливо ответила Кукляшка. Она понимала, что Слабачок не понимает потому, что живет добром и поэтому совсем не разбирается в путях зла.
– А как это они так нападают на зверей?
– Чтобы знать одно, надо знать и другое, а иногда и много чего другого.
– И чего я должен здесь знать?
– О! Чтобы знать, как нападают, должно знать: чем они не обычные комары, ну, чем от них отличаются.
– Если бы знал о иглобрилях, то может и знал бы, чем отличаются.
– Так вот. У них вместо одного целых три хоботка-трубочек, и не простых, а бриллиантовых.
– Бриллиантовых?.. А зачем?
– Чтобы привлекать, гипнотизировать жертв и… и не только.
– А, чем, как?
– А блеском. Как выглянет солнышко, так этот комариный рой уже не комариный, а волшебно-блестючий клубок, от которого не отвести глаз не только жертвам, но и всем, кто увидит его.
– А зачем им три хоботка?
– Ой, Салабачок, а вот тут самое страшное. Такое страшное, что и рассказывать страшно.
– Да что ж тут такого-то.
– А такое. Первый хоботок у них – это, чтобы… вдыхать.
– Это что, вместо носа, что ли?.. Я уже дрожу.
– Нос дышит – вдыхает и выдыхает. А этот хоботок только вдыхает. А вот второй хоботок, у них как раз только и выдыхает.
– То есть дышат они двумя хоботками и без любого из них дышать не смогут?
– А умом ты точно не слабачок, – пошутила Кукляшка.
– Ну, вдыхает и выдыхает. Чего тут страшного? – не обратил внимания Слабачок на шутку.
– А то, что этот выдыхающий хоботок … Ой, дай сначала про третий расскажу.
– Ну, расскажи про третий, – усмехнулся Слабачок.
– А вот третий хоботок посерёдке двух других находится и гораздо их длиннее. Иглобрили втыкают его в жертву и… высасывают…
– Ну, п…понятно, из жртвы всю кровь… – поняв сразу всё, Слабачок от страха начал запинаться.
– Всю… её изнутри… они её высасывают…всю… вместе с её силой.
– Всю-всю жертву изнутри?
– Всю.
– Ух, действительно, страшновато.
– Но и это ещё не всё.
– Что же там ещё… – чуть не впадая в панику, спросил Слабачок.
– А вот что: пока третьим хоботком Иглобриль высасывает жертву, вторым хоботком он… вдувает в жертву воздух.
– Бррр. – вздрогнул Слабачок. – А зачем?
– А затем, что так высасывать легче. А, если длины хоботка не хватает, то хоботок удлиняется… А ты что, не видел надутых, как воздушные шарики, волков, лисиц и даже медведей, летающих в лесу среди деревьев, пока из них весь воздух не выйдет? Вот Иглобрили из них всё и высосали. Только шкура и осталась.
– Ой, а вот у меня, поди, ничего внутри, кроме силы и нет. Так они её и из меня…
– Может и из тебя, если они даже силой камней питаются.
– Что? Они и камни выса… – побледнел Слабачок. – А какая же сила у камней?
– А чем тяжелее, тем, значит, и сильнее.
Тут над ними стал проплывать, как мыльный музырь, целый огромный камень.
Слабачок с ужасом округлил глаза.
– Этот вот как раз этот камень, который ничего не весит? Который пустой, как и мыльный пузырь? Камень, потерявший силу?
– Д-да, да. – только и пропищала Кукляшка в ответ.
– Ну, хоть мы и не звери какие, а всё ж подумать, куда спрятаться, не помешало бы.
– Вот ты и думай. Не только лапками силён должен быть, но и головой.
– А вон булыжкамень у дерева, а под деревом норка, так что, как приблизятся, так туда и сиганём. Камень попьют, дерево попьют, а норка то им зачем?
– Не норка, а те, кто в норке. Надеюсь, что в норке им никто не понадобится.
– Или они её просто не заметят.
– Слабачок, они приближаются, Слабачок!
И, действительно, блесткообразный жужжащий клубок, стреляя во все стороны кусками солнечных лучей, катился, не касаясь земли, ослепляя и завораживая всех вокруг, и приближался к тому месту, где спрятались муравьишки, с ужасающей быстротой.
Вот, комариная туча достигла прибежища крошечных путников и, завидев булыж–камень, закружилась вначале вокруг него, а потом жадно набросилась и на него, и на не успевшую спрятаться крысу. Писк крысы быстро стих. Были слышны только скрежетания выпиваемого камня да звон бьющихся стекляшек. Покружили, под камень не пробились и дальше комарики отправились.
Выползли муравьишки из своего убежища, а вокруг них много бриллиантовых хоботков валяется. Это, когда комарики в булыжкамень хоботками стучали, то те многие ломались и падали.
Вынес Слабачок Кукляшку из укрытия.
– Слабачок, спусти меня на травку, – попросила муравьинка.
– Зачем?
– А всё увидишь, – Слабачок аккуратно спустил Кукляшку на землю. – А теперь дай мне вот этот сухой листочек, – Кукляшка насадила листик на бриллиантовые хоботки и накинула его себе на плечи. – Это будет моя мантия, – сказала и засмеялась. – А теперь дай мне сухой травки.
Взяв из лапок Слабачка сухую травку, как кипу коротких верёвочек, Кукляшка сплела венок, понатыкала в него бриллиантовых хоботков и надела его себе на головку, чем и восхитила Слабачка.
– Кукляшка блестящая! – вырвалось у Слабачка.
Но Кукляшка, захихикав, быстро сняла венок и надела его на Слабачка.
– Иглоглавый! – провозгласила Кукляшка и снова хихикнула.
Радостной Кукляшке Слабачок помог взобраться себе на спинку, и они, отбрасывая во все стороны солнечные лучи, пошли прежней дорогой.
Совесть неимущие
Но несмотря на хорошее настроение, вначале они шли молча, приходя в себя от всего произошедшего. Но через некоторое время Кукляшка продолжила выказывать интерес к словам Слабачка.
– А почему у тебя за меня груз ответственности есть, а у меня за тебя, кажется, нет? Я вот не чувствую никакой тяжести.
– Если ты задумалась об ответственности за меня, то эта ответственность за меня, пусть очень маленькая и легкая, но у тебя, кажется, есть.
– Правда? У меня есть то, что есть у такого, как ты – у меня есть Ответственность?!
– У тебя точно нет Бессовестности.
– Тогда у меня есть ещё и чистая совесть, как у тебя?!
– Но насколько чистая, не знаю, – Кукляшка изобразила недовольно-изумлённо-вопросительный вид, – ты же любишь делать то, что делать нельзя, – напомнил ей Слабачок.
– Ну, не буду, не буду.
– Значит, свалка тебе больше не грозит.
– …А, как это интересно! – Кукляшка сжала ладошки перед грудкой и посмотрела вверх, глядя внутрь себя.
– Что интересно?
– А то, что у меня, у которой ничего нет, при этом совесть и ответственность есть, а у тех, у кого есть всё, нет никаких и ну нисколечко ни Совести, ни Ответственности!
– Ну, да, многие, которые считают, что у них есть всё, не замечают, или не хотят замечать, что кое-чего у них всё таки нет, а именно, Совести.
– А другие даже знают, что нет.
– Мне даже кажется, что чтобы было всё, обязательно не должно быть Совести!
– Особенно тогда, когда, чтобы иметь всё самому, надо всё отобрать у всех. А Совесть мешает.
– И поэтому, имея всё, такие не имеют только Совесть.
– Но есть, всё таки, другие, у кого действительно есть всё, в том числе и совесть, и ответственность.
– Правда, таких гораздо меньше.
– Что верно, то верно.
– А быть их должно гораздо больше.
– И так ещё много чего должно быть.
Пламенег – дракон ледяного огня
Вдруг Кукляшка почти выкрикнула Слабачку:
– Смотри!
– Что? Куда смотреть? – растерявшись от неожиданности, завертел головой во все стороны Слабачок.
– Вот! – указала лапкой чуть правее перед собой на травку Кукляшка.
Слабачок взглянул в ту же сторону, но ничего приметного не увидел.
– Что там? – переспросил он.
– Как что? Бабочка! – Кукляшка удивилась, что Слабачок не может заметить того, на что тут же обратила внимание она. – Бабочка, Слабачок, вон же, бабочка, она только что камнем упала с неба.
– Но бабочки разноцветные, а тут, да, лежит, что-то похожее на бабочку, но это «что-то» совсем не живое, а что-то каменное, – Слабачок подошел и коснулся предмета их обсуждения. – Ой, это не каменное, это ледяное.
– Вот именно, Слабачок, вот именно. Ты вот не увидел, как бабочка, вся такая шоколадная, вся такая изящно порхающая, вдруг, в мгновение ока став белой и недвижимой, камнем упала на землю. А я…
– Не увидел.
– Извини, ты же смотришь вниз. Ты же думаешь, где пройти. Это я в облака… Ой, Слабачок, осторожно… – почти закричала Кукляшка, потому что совсем рядом с ними рухнуло на землю тоже что-то каменно-белое и похожее на шмеля.
– Неужели над нами гуляет морозное облако?..
– А…Ага, и все, кто в него попадает…
– Облако мгновенно насыщает их ужасным холодом, а затем и льдом, а само насыщается их жизнями, – вдруг одновременно проговорили они.
– Нет тут никакого облака. – услышали муравьишки откуда-то над собой чей-то скрежещащий голос.
Одновременно послышалось хлопанье крыльев опускающейся птицы. Производимые ею воздушные вихри так набросились на мизерных путников, что чуть не унесли их вместе с пылью далеко-далеко от этого места.
А птица, хлопая крыльями так же быстро, как стрекоза, медленно опускалась на травку. Когда она приземлилась, то оказалось, что её тонкая шейка вытянута, как у лебедя, на которой держалась, похожая на шарик, головка. Клювик походил на не длинную, но широкую трубочку, которая не была почему-то ничем закрыта, с высовывающимся из неё и похожим на верёвочку язычком. Муравьишкам бросилась в глазки одна особенность: у птички было не два, а целых четыре крыла. Ближе к головке на шейке два маленьких крылышка, а на тельце крылышки большие. И крылышки складывались не полностью, а только наполовину. Так, что если птичку поставить во весь рост, она стала бы напоминать ёлку. «Это для того, чтобы я могла быстрее взлетать», – уточнила потом, явно хвастаясь, птица. «Наверно – эта птичка летает очень, очень быстро». – не понимая почему, подумалось Слабачку.
– Здрасьте… да… я чуть вас не сдул, простите.
– Так это вы их?! – неистово укоряюще спросила Кукляшка, показав лапкой на лежащие ледяные статуи.
– Я, ой, я… Извините. Ой, простите, – заворковала расстроенно птица.
– Извинить, извинить… а вот их не воротить…
– Ой, правда, ой, меня надо не простить… – и тут птичка как возмёт, да как чихнёт! – А…А…А-апчхи! – а когда она чихнула, то вся травка перед ней тоже оказалась блестяще-белой – заледеневшей.
– Слабачок, смотри, какой кошмар! – громко завозмущалась Кукляшка.
– Да, не без этого… Так может быть… – попыталась что-то сказать птичка.
– Точно, Слабачок, это, наверно… Я думала: это нам про птиц с ледяным дыханием рассказывали, чтобы нас, муравьишек, пугать, если не будем вовремя ложиться спать… Да, как же…
– Да так же, меня так же и зовут… – тут птичка выпрямилась, чуть задрав круглый и открытый, как трубочка, клювик… – Я – Дракон!
– Кто-кто? – спросила с усмешкой, забыв про собственную догадку и осторожность, Кукляшка и, продолжая недоверчиво улыбаться, переспросила. – Дракоша?
– Нет, не дракоша, а – Дракон! Дракон ледяного пламени! – ответил очень маленький, с воробья, очень гордо дракон. И вдруг, желая чихнуть, качая вверх-вниз головой, он стал наполняться воздухом.
– А…а…а…а-пчхи! – снова чихнул, видимо, не злой дракон, потому что чихнул не в сторону муравьишек.
А то, на что он чихнул, а это были листочки, ягодки и травинки, всё мгновенно побелело.
– Так это… ты?! Ты зачем их погубил?! А, дракон?! – спросила Кукляшка в праведном гневе.
– Это не я… то есть я, но если бы не простуда…
– Ему бы лишь бы на что-нибудь или на кого-нибудь начихать, лишь бы заморозить и улететь, – праведно и нещадно продолжала гневаться Кукляшка.
И тут дракон со словами: «Я не хотел!» – громко зарыдал. Ледяные слёзы мелкими камушками посыпались из глаз.
Слабачок решил разрулить ситуацию, пока муравьишек самих не превратили, пусть и случайно, в ледяные статуи:
– А как тебя зовут, дракон ледяного пламени?
– Когда меня мама готовила к самостоятельной жизни, учила находить корм самому, и пока меня в эту жизнь не прогнала, она называла меня Пламенегом.
– От «Пламя»? – догадался Слабачок.
– И от «Нега»? – продолжила догадку Кукляшка.
– Да, да, всё верно! – даже запрыгал и захлопал от радости крыльями Пламенег. – Мама говорила, что у меня очень длинное и нежное ледяное пламя. Что мне всегда им будет легко ловить всяких жучков и паучков.
– И ловится? – с нескрываемым осуждением спросила Кукляшка.
– О, ещё как! – радуясь тому, что можно похвастаться, проговорил Пламенег.
– А тебе не стыдно есть маленьких.
– Мне? Стыдно? – опешил Пламенег. И сразу погрустнел. – Стыдно… но не поесть – не пожить. А… я ведь тоже для кого-то маленький и мне тоже приходиться прятаться… – уже начинал дуться и чуть не плакать Пламенег.
– Ну, ладно, не плачь. Мы тоже хороши. Тоже кормимся и теми, кто меньше нас и теми, кто побольше нас. Особенно теми, которые сами не прочь нами полакомиться! – строго подтвердил-уточнил Слабачок.
– А чем мне загладить свою вину? – виновато спросил Пламенег.
– Наказанием! – твёрдо ответил Слабачок.
– Слабачок, – шепнула Кукляшка, – как бы он нас сам не наказал.
– Как это он нас так накажет! Пусть только попробует!
– А вот, как попробует, так и накажет! Сделает из нас льдышек! И сам не заметит. Ему только нечаянно вздохнуть да выдохнуть не так. И – футь!.. Он же и так себя сам наказывает! – пыталась убеждать Кукляшка.
– Чем это он себя наказывает? – не сдавался Слабачок.
– Раскаянием. Тем, что страдает. Вон, даже плакал. А страдание – разве не наказание? – побеждала Кукляшка.
Праведный гнев во взгляде Слабачка сменился на согласное спокойствие.
Кукляшка решила сама повести разговор.
– Пламенег, а объясни, откуда твоё пламя, да ещё и ледяное? Как?..
– Как оно у меня появляется?
– Ну, да?!
– А вы не знаете, отчего обычное пламя? Про кислород слышали?
– Ну?
– Вот, пламя от кислорода такое горячее, что те, кому не повезёт, превращаются в пепел и рассыпаются, – Пламенег сделал паузу.
– Ой, мне так страшно! – прошептала Кукляшка.
– Но дослушать надо, – сдерживал Слабачок собственный страх.
– Н-на-до, – пропищала Кукляшка. – Говори-говори, Пламенег!
– Но огонь – это когда поджигают, и когда кислород, как воздух.
– А у тебя?
– А у меня кислород, который как лёд. А когда я его выдыхаю, я выдыхаю его, как пар! Ледяной пар!
– Ой, поэтому в льдышек и превращаются?! – пропищала Кукляшка.
– И тоже рассыпаются. – грустно закончил Пламенег.
– А знаешь что, Слабачок? – решив сменить грустно-страшненькую тему, обратилась резво Кукляшка. – А раз он только и умеет, что льдом дышать, так может он нам надышит… каток?!
– Как каток? Где надышит?
– А вон, смотри, какая большая лужица. Эй, хоть никого не оживишь, а нас хотя б повеселишь.
– А у него получится? – недоверчиво переспросил Слабачок.
– Получится? – обратилась Кукляшка к Пламенегу.
– Как?.. Ещё как получится! – выпятил Пламенег грудку вперёд.
Пламенег, как по столбу, взлетел вверх, заставляя клониться траву к самой земле, и, подлетев к лужице, выпустил столб бело-голубого пара. Пар из горнила его трубочки-клюва не прекращал идти до тех пор, пока он дважды – туда и обратно не пролетел этот мизерный и очень мелкий прудик. Увидев, что сделал своё дело, Пламенег молча удовлетворённо и достойно воспарил вверх и растворился в течениях ветров.
– Ой, он так быстро улетел!
– Улетел.
– И даже не попрощался.
– Не попрощался.
– Бедненький, и наверно потому, что его никто не научил говорить «до свидания».
– Не научили.
Муравьишки подошли вплотную к лужице.
– Так ведь Пламенег ничего не сделал. Смотри, какая прозрачная вода, – разочарованно проговорила Кукляшка.
– А видишь волну, которую поднял Пламенег своими крыльями.
– Вижу, – ответила Кукляшка.
– А почему эта волна до сих пор стоит, почему она до сих пор не упала, почему она такая застывшая?
– Ой, и вправду, Слабачок! Лужица застыла! Застыла!
Кукляшка неожиданно для Слабачка соскочила с его спинки. – Ой! – вскрикнула она от заставившей себя вспомнить боли, но, её превозмогая, Кукляшка забежала на лед.
– Слабачок, это лёд, лёд, сейчас, когда лето, когда солнце, когда так жарко!
Она покатилась по льду, пытаясь кружиться, приподнимать то одну лапку, то другую, радуясь возможности поскользить, почувствовать скорость и посопротивляться встречному ветерку.
– Кукляшка, осторожно, именно потому, что жарко. Кукляшка, мы не знаем, как крепок этот лёд! Как долго он продержится! – увещевал Слабачок, сам вставая на застывшую лужицу.
– Крепок, крепок! Здорово!.. Ой… Ой!..
Слабачок увидел, что лёд под Кукляшкой, и уже и под ним уже тоже стал трескаться.
Кукляшка направилась было к Слабачку, но увидав трещину, только и смогла крикнуть:
– А-ай! Эту трещину мне не перепрыгнуть. Не могу, Слабачок, и лапки болят…
Под Кукляшкой появилась при этом ещё одна трещина и неожиданно расширилась так, что муравьинка плюхнулась в воду.
– А! – кричала муравьинка.
Слабачок прыгнул в воду спасать Кукляшку в очередной раз.
– Хватайся за мою шею!
Но муравьинка почувствовала, что ей всё легче и легче, что вода выталкивает её. И вот она уже находится над водой, что она стоит на… воде!
– Слабачок, Слабачок! Смотри, вода не хочет меня поглощать – меня кушать! – радостно проговорила Кукляшка и попробовала погрузиться в воду.
– Вода тебя не оставляет под собой и ставит выше себя, потому что ты оказалась легче воды!
– А тебе приходится бороться с водой, потому что вода легче тебя?!
– Прихо-дит-ся! – кое-как проговорил Слабачок, барахтаясь в воде, еле удерживая головку на её поверхности.
– Слабачок, а не твоя ли невидимая сила и держит меня над водой?
Ответом Кукляшке было молчание Слабачка. И вдруг Слабачок почувствовал, что его задние лапки опираются о что-то твёрдое, о дно лужицы! Как будто сама земля пришла к нему на помощь.
А Кукляшка уже легко кружилась на воде. Вдруг заметив, что Слабачок больше не барахтается, что он твердо на чем-то стоит, Кукляшка догадиво прокричала:
– Кажется, сама земля поднялась, чтобы спасти тебя!
– Кажется! – стоя в воде уже по колено, ответил Слабачок.
Вдруг лёд снова треснул, и одна из льдинок неожиданно быстро приподнялась над муравьишками и… и застыла, капая на малышей слезами таяния. Но, немного простояв почти вертикально, глыба начала крениться на детишек.
– Ой, прокричала Кукляшка, она нас сейчас раздавит!
– Не раздавит! – сказал жестко Слабачок и, схватив Кукляшку, сделал резкий прыжок из лужицы.
А льдинка, уже падая, вдруг неожиданно мгновенно растаяла, и вся вода в воздухе разом грохнулась в воду на земле и брызгами-волнами расплескалась во все стороны.
Муравьишек одна из таких волн подхватила и, отнеся подальше от лужицы, прокатила так, что у малышей даже захватило дух.
– Ух, здорово! – обрадованно сказала Кукляшка.
– Здорово, да, – сказал без всякого энтузиазма Слабачок.
Малышам, чтобы высохнуть, пришлось поваляться на песочке, погреться на Солнышке, и попереводить дух, освобождаясь от пережитых страхов. А потом они снова пустились в путь.
Страхи на тропе зависти. Уличённые в счастье
– У-ух!.. Послушай, а я подумала?!
– О чём?
– А вот о чём. Мне кажется, что тебе нести меня так трудно ещё и из-за того, что нас догнала тропа зависти. Говорят, что это она неожиданно подставляет незаметные глубокие ямки, высокие кочки и большие острые камни и даже… – Кукляшка замолчала, боясь договорить.
– И даже?.. – подтолкнул вопросом Слабачок.
– И даже жуткие капканы и бездонные пропасти!.. – полушёпотом договорила Кукляшка.
– А почему?
– А ответ в самом её названии.
– Она делает пакости и гадости из зависти? – догадался Слабачок.
– Наверно, из очень большой зависти.
– А может, она делает что-то и пострашнее гадостей. Я припоминаю, что тоже слышал об этой блуждающе-бегающей тропе зависти. Но я и видел муравьёв, которых она нагнала. Раньше эти муравьи были крепки и здоровы. А после того, как им пришлось пройти по этой тропе, которая специально простёрлась на их пути, у них были переломаны лапки и даже спинки, а на их тельцах налипло много-много больших и малых синяков. И что особенно страшно, что из добрых, улыбающихся, разговорчивых и любящих, они превратились в грубых, зло глядящих, хмуро молчащих. Они были трудолюбивы, а стали ленивы. У них раньше всё получалось, а теперь всё не получается. Им хотелось всего, а теперь всего не хочется.
– Значит, она нагоняет тех, кто счастлив? – сделала вывод Кукляшка.
– Надеюсь, что ей не удаётся догнать всех счастливых.
– А она будет догонять и нас?
– А мы счастливы? – ответил вопросом на вопрос Слабачок.
– Думаю, что нам никто не завидует, во всяком случае, пока у меня болят лапки.
– Или оно – наше счастье, такое маленькое, что его никто ещё не видит? – удивился собственным словам Слабачок.
– И даже мы сами? – спросила Кукляшка.
– А ты что, его – это наше счастье видишь?
– Не знаю.
– Как не знаю? Ты что, можешь показать, где оно находится: тут или тут? – Слабачок показал лапкой сначала куда-то в одну сторону, а потом в другую.
– Не могу.
– А ты что, можешь сказать, как оно выглядит?
– Не могу.
– Так ты его видишь или нет?
– Не знаю.
– Непонятно! – возмутился Слабачок. А потом вдруг сказал: – Хотя… может и видишь.
– А если оно уже есть, тебя это что, пугает, да? – с лёгкими обидой и укоризной сказала Кукляшка.
– Если оно есть, то меня пугает то, что его может кто-то отнять.
– И главная сейчас среди этих «кто-то» – это Тропа Зависти, – погрустнела Кукляшка.
– Но, если тебя уже пугает, что у нас могут отнять то, чего ещё, наверно, у нас нет, значит, оно, пускай и очень маленькое, но у нас уже, может, и есть?! – предположил Слабачок.
– А разве оно может быть большим или маленьким? Оно же Счастье?
– А тогда, какое оно?
– А оно не большое и не маленькое! Оно просто Счастье! – ответила Кукляшка.
– Не знаю, – покачал головой, глядя вниз перед собой, Слабачок.
– Узнаешь… Может, когда-нибудь, – предсказала Кукляшка.
– А ты знаешь?
– Может быть, – неопределённый от Кукляшки ответ.
– А давно? Да и откуда?.. – уходил в подробности Слабачок.
– А может, и недавно?! И может, и откуда-то отсюда… – показала по сторонам Кукляшка. – Или отсюда, – и она указала на грудь, туда, куда раньше указывал Слабачок, туда, где у людей сердце.
– Да откуда здесь этому Счастью взяться? – Слабачок указал взглядом по сторонам. – Зависти и Беде, пожалуйста, сколько угодно, а вот Счастью…
– Вот среди них – среди Беды и Зависти Счастью, как раз, местечко и находится…
– Вот-вот, а Зависть и Беда его, как раз, и ищут, чтобы им – Счастьем, полакомиться, – парировал Слабачок.
– Но иногда они его боятся и от него убегают сломя голову.
– Но, тогда Счастье должно быть большим и сильным, – предположил Слабачок.
– И при этом оставаться просто Счастьем.
– Наверно, ты права, Кукляшка.
– Но и ты, Слабачок, наверно, прав.
Свет особенный
Слабачок продолжал свой нелегкий путь, выдерживая тяжеленный, как огромные камни, груз ответственности за крохотную и лёгкую, как пёрышко, Кукляшку.
До дома муравьишкам было ещё идти да идти, а Тучи Тьмы, становясь всё гуще и гуще, уже опустились на засыпающую землю. Они уже накинули непрозрачные балахоны своего черного тумана на траву, цветы, деревья и всё-всё живое, что засыпает и просыпается. Море непроглядной ночи окончательно затапливало всё вокруг.
И вдруг позади себя путникам стал слышаться, сначала еле-еле, а потом всё громче и громче весело напевающий голосок.
– Наверно, это наш Делоручкин, – предположила Кукляшка. – Он, видно, опять что-нибудь смастерил и теперь бежит об этом рассказать или это даже показать.
– А кому?
– Он готов делиться своей радостью со всеми.
– Но его радость должна стать радостью всех.
– Точно, огонь его радости должен зажечь огонь радости во всех, – поддержала Кукляшка.
– Хотя, если он поделится своей радостью хотя бы с кем-то одним, то тоже хорошо, – более мудро рассудил Слабачок.
– Хорошо, – тоже согласилась Кукляшка.
– Но даже, если радостью он ни с кем не поделится, он всё равно эту радость уже в ком-нибудь вызовет.
– Да, в тех, для кого он что-то смастерил, – отозвалась догадкой Кукляшка.
– Мастер ни для кого – не мастер, – формула Слабачка.
– Не мастер, – согласилась Кукляшка и добавила штрих к портрету Делоручкина. – Когда он достигает того, чего хочет, то прямо светится от счастья или самим счастьем.
– Светится? Сам? – переспросил, недоумевая, Слабачок. Чуть помолчав, пытаясь что-то понять, он задал новый вопрос: – Но свет может идти от свечи, от фонарика, даже от светлячка. А кто-нибудь видел, чтобы он шёл от муравья?!
Кукляшка:
– Посмотри, у всего, что светится: и у свечи, и у фонарика, и у светлячка – у них у всех свой свет. Только свеча не только светит, но она ещё и греет.
– И обжигает.
– Вот именно. А фонарик греет чуть-чуть. А светлячок совсем не греет. И свет у него голубой, а не жёлтый, как у свечи, – разъяснения Кукляшки.
Слабачок:
– А какой свет у Делоручкина?
Кукляшка:
– Тоже такой же – свой!
Слабачок:
– А он греет?
– Такой свет особенный. Он светит всем изнутри, и всем внутри становится светло и тепло, – и Кукляшка указала на грудь себе и Слабачка.
– Но раз такой свет не видим, то он и не опасен тьме и поэтому тьма не опасна свету?! Поэтому и тропа зависти не опасна внутреннему свету?! – сделал вывод вопросом Слабачок со слабой надеждой.
– Вот как раз такой свет – свет счастья, больше всего и опасен тьме и сладок для тропы зависти! Тем более, что…
– Что?
Кукляшка:
– …что сияние может быть видимо, потому что для тех, в ком оно есть, действительно, всё вокруг видится светлее.
Слабачок:
– Тогда, для Делоручкина, больше всего и опасны силы тьмы и тропа зависти.
– Ой, не может быть, – испугалась Кукляшка.
– А если с Делоручкиным пойдём мы, то и тьма и тропа зависти опасны станут и для нас? – поддал страху Слабачок.
– Но мы поможем Делоручкину? – продолжала бояться не за себя Кукляшка.
– Если наступит опасность, то мы вместе попробуем её прогнать, – позиция от Слабачка.
– Чего уж там, попробуем, – приободрилась Кукляшка.
Когда свет – тьма и тьма – свет
– А почему тьма боится света? – спросил Слабачок.
– Потому что, если будет только свет, то не будет её – тьмы, – объяснила всё знающая Кукляшка.
– И поэтому тьма борется со светом, а свет с тьмою? – соображал Слабачок.
– Ну, да.
– И значит там, где всё видно, там тьма отступила? Там победил свет?
– Да, свет победил, но до тех пор, пока его не победит тьма. А затем всё повторится.
– А! Значит, поэтому Тьма может испугаться света Делоручкина и поэтому будет пытаться этот его свет погасить? – озаботился о Делоручкине Слабачок.
– Вот именно. И есть ещё тьма и внутри муравьёв, которая будет гасить свет Делоручкина.
– А может – это будет здорово, если свет победит тьму?! Если свет будет везде, всем будет всё ясно и все будут видеть, что им делать, что они делают и куда они идут, – перешёл от частного к общему Слабачок.
– Да, и никто не будет сбиваться с дороги. Только… – прервалась Кукляшка.
– Что?
Кукляшка:
– Только часто бывает так, что очень хорошо видят, что надо делать, но делают не то и идут не туда, и продолжают делать не то и не туда идти.
– Ой!.. – вдруг опять озадачился Слабачок. – А ведь тогда, когда свет будет везде, то и спать надо будет при свете, а при свете спать неудобно? А когда уже что-то одно стало неудобным, тогда неудобным может стать что-нибудь ещё.
Кукляшка:
– Тогда, может, привыкнут к этим всем неудобствам, в том числе и спать со светом?
Слабачок:
– Одни привыкнут, да, но другие начнут искать тьму и её создавать. И даже её, тьму, научатся продавать.
– А как продавать? – не поняла Кукляшка.
– Сначала начнут спать сами в чуланах или, закрываясь шторами, поедающими свет, а потом продавать и шторы и сон во тьме, – предположил Слабачок.
– Это тем, у кого нет чуланов или нет штор?
– Ну, да.
– А если не удастся сделать темноту ни в чулане и ни в комнате с зашторенными окнами?
– Как это не удастся? А свет откуда? – даже Слабачок почувствовал, что его воображения уже не хватает.
– А так, свет – из ниоткуда и всюду!
– И даже в чулане? – недоумевал Слабачок.
– И даже.
– Но в пещерах тьма останется?!
– А вот и там только свет будет! Тьмы и в пещерах не останется! – расфантазировалась Кукляшка.
– В пещерах будет свет из ниоткуда и всюду?! Ой! Тогда в пещеры можно будет забредать далеко-далеко и глубоко-глубоко! – Слабачок даже немного обрадовался.
– Забредать глубоко будет можно, но из-за света и там будет не поспать, – отняла Кукляшка повод для радости.
– Если свет будет везде-везде, в любом закутке, если от него будет никуда не укрыться?!. Тогда свет предстанет окончательным злом-тьмою?! – продолжал раздумывать Слабачок.
– Надо же. Да… Даже у тьмы есть свои светлые стороны, – забетонировала вывод Кукляшка.
– И даже у света есть свои темные грани, – развил гениальный вывод Слабачок.
– Получается, что свет, освободивший от тьмы, обретёт знак тьмы – знак зла, а тьма изгнанная или ичезнувшая, растворённая в свете, обретёт знак света – знак добра! – подытожила Кукляшка.
– Получается, – согласился Слабачок.
Свет Мастера и Звери Тьмы
Наконец с ними поравнялся Делоручкин. И Слабачку с Кукляшкой показалось, что им идти стало проще, потому что стало лучше видно. А видимость действительно улучшилась из-за еле заметного света, который шел от самого Делоручкина. Но от этого еле заметного света заметно посветлело вокруг.
– Привет, Делоручкин! – одновременно поприветствовали Кукляшка и Слабачок и помахали ему передними лапками. При этом Слабачку с Кукляшкой на спинке пришлось немного привстать.
– Привет, привет! Ветер мне принес, что Слабачок кого-то несет. Слабачок не может не нести. Он нести – мастер. Если бы Слабачку нечего было нести, то он понес бы самого себя! – беззлобно шутил Делоручкин.
– Если бы отдельно от меня был бы ещё один я, и который был бы в беде, то тогда я понес бы и себя. Но нести всегда найдется что.
– Ага! Или кого!
Слабачок решил спросить у светящегося улыбкой Делоручкина:
– Как ты не боишься, что силы тьмы возьмут, да и поглотят источник твоего света – тебя? Тьма – это всё, а ты даже не капля в её океане?
– Не источать свет – это значит уже быть поглощённым тьмою, уже быть рабом тьмы, – улыбался Делоручкин.
– Молодец Делоручкин! – воскликнула Кукляшка.
– Но мы же не источаем свет, как ты. И мы что, рабы тьмы? – заспорил Слабачок.
– Тот, кто что-то делает, всегда источает свет! – подбодрил Делоручкин. – Может, не как я, но источаете. Вон, Кукляшке помогаешь, значит, свет и излучаешь.
– Ура! – крикнула Кукляшка. – Но ты, который только что что-то изобрёл или смастерил, светишься, как яркая лампочка. А Тьма до света очень голодна.
– Что-то во тьме никого голодного не видно! – пошутил Делоручкин.
И тут вокруг ореола Делоручкина из сумерек Тьмы поползли появляться серые лапки с черными когтями и серые пасти с черными клыками. Это были Звери Тьмы. Они тут же набросились впиваться своими жуткими когтями и клыками в края ореола света Делоручкина и объедать его по краям, как тля объедает листья.
Тьма всё больше сжималась вокруг Делоручкина, из-за чего угасала и радость в его глазах. Слабачок испугался, что Звери Тьмы, как только сгрызут у Делоручкина его сияние радости, начнут грызть и его самого.
И тогда Слабачок принялся Делоручкина спасать. Он принялся собирать сухие травинки и обматывать их вокруг веточки. Намотав целый пучок, он посмотрел на него огненным взглядом Справедливой Ярости, и тот сразу вспыхнул слепящим и обжигающим пламенем. Этим факелом Слабачок замахал вокруг Делоручкина, отпугивая от него Зверей тьмы.
Зверям Тьмы сладостно тёплое сияние радости, но карающий жар справедивости им невыносим. Цепкие когти пытались отнять у него факел, а хищные пасти разгрызть и факел и Слабачка. Они даже кидали тёмное пламя тьмы, превращающее в лёд всё, что смогло поглотить. Но Слабачок, сражаясь, поражал факелом, как мечом, и пронзал зверей и зверьков тьмы, как копьём. Факел, соприкасаясь со звериной злостью, разгорался только сильнее. Наконец, невыносимо стало Зверям Тьмы от огненного жара и они начали проваливаться один за другим в Тьму Кромешную, пока и вовсе не пропали.
Огнь защищающий
– Послушайте, – сказал Слабачок, усаживая Кукляшку на землю. – Нам надо переждать эту ночь. Но укрыться совсем негде. Мы разведём огонь и будем поддерживать его всю ночь. Огонь защитит нас от Зверей Тьмы, от зверей лесных и всяких там жуков-муравьедов и саранчи.
Не дожидаясь ответа, он начал собирать сухие травинки и веточки, связывать их, и укладывать друг на друга. Делоручкина не надо было уговаривать, и куча хвороста всё росла и росла, пока сама не начала превращаться в подобие столба.
И так Слабачку при помощи друзей удалось сложить шесть столбо-снопов.
Но, когда был готов первый столбо-сноп, Делоручкин спросил:
– Зачем нам ещё складывать хворост, когда мы уже сложили для костра один целый столбо-сноп?
– Не мы будем сидеть вокруг костра и охранять его, а костры вокруг нас и будут охранять нас. Мы подожжём все шесть столбо-снопов и во всю ночь лапы зверей тьмы не доберутся ни до кого из нас.
Слабачок зажёг все шесть костров. Казалось, костры должны были вспыхнуть все ярким и жарким пламенем, которое быстро бы испепелило сложенный хворост. Но нет. Огонь горел медленно и вовсе не торопился ввысь проглотить одним глотком приготовленные для него яства.
– Ложитесь спать, а я буду на стороже. А ты, Делоручкин, на рассвете заменишь меня.
– Может, ты, Слабачок, заменишь меня?
– Делоручкин, я не сомневался, что ты так и ответишь.
И Слабачок, пока солнца первые лучи не прогнали мрак непроглядной тьмы, не смыкал глаз. Он слышал шорохи и шелесты, кружащие вокруг их ночлега, а в отсветах костров мелькали ощеренные клыкастые морды и когтистые лапы, пытающиеся проскочить жар. Часто пасти тьмы пытались сузить пространство огненного света, и тогда Слабачку приходилось отгонять их, размахивая факелом, и сильнее раздувать огненные столбы.
Сам Слабачок дал себе на сон совсем-совсем немного времени. И, когда солнце полностью явило себя миру, путники снова были в пути.
