Избрание из гнилушек. Вызволение

В муках успеха

Уже вторую ночь, когда все спали и его никто не мог увидеть, Слабачок прогуливался по лесным тропинкам в компании всего растущего в лесных чащах и звёзд на небе.

Но бродить спокойно, после того, что он совершил, он не мог. Он хватался за головку, подпрыгивал, скакал, кружился вокруг себя, бежал, топтался на месте, кувыркался и говорил, говорил, говорил с… с самим собой.

Его кто-то мучил, щипля и кусая изнутри вопросами: «Ты уверен, что это ты, такой кроха, построил такую гигантскую башню?»; «Разве мог такую громаду построить такой никакой?»; «У тебя не хватает даже взгляда, чтобы достать до её высоты, а сил хватило?»; «Как ты смог даже подумать, что это ты смог?»

Но другой голос отвечал: «Но ведь это я, я?!» А в ответ снова: «Ха-ха-ха! Кто тебе это сказал?!» – «Я… сам!» – «Он сам! Ха-ха-ха!» – «И все видели, все говорят?!» – «Ха-ха-ха! Он ещё и напридумывал, и всех при всех!»

Его очень радовало, что он смог совершить такой подвиг труда и спорта, но сил его ума не хватало объяснить самому себе: почему и как.

Разгром прогнивших

И вот, продолжая так болеть собственным успехом, он так забегался, заскакался, закувыркался, что оказался где-то очень далеко-далеко среди лесов, холмов и оврагов. Вдруг он услышал, что кто-то, кажется, где-то стонет. Остановившись и прислушавшись, и ничего не услышав, он подумал, что ему показалось. Но, снова сделав несколько кувырочков и несколько прыжочков, он уже явней услышал стоны, а потом и тонкое попискивание: «Помогите!».

«Кто-то в Беде!» – подумал муравьишка. – «А раз кто-то в этой беде, а я оказался с этой Бедой рядом, то я должен, – размышлял Слабачок, – того, кто в этой Беде, из этой Беды и вы-та-щить… И… неме-дленно!» Он быстро-быстро стал оглядываться по сторонам, одновременно вращая головой, глазами и антеннами-усиками в поисках того, кто в этой беде.

«По-мо-ги-те!» – теперь уже очень отчетливо послышался жалобный голосок.

Муравьишка сделал несколько десятков шажочков, приближаясь к тому месту, откуда еле слышались стоны. И тут он увидел деревяшек-гнилушек-палок-погонялок. Они со страшными глазами, рожицы искривляя и руками махая, скакали-плясали, кричали, гоготали, на кого-то обзывались, над этим кем-то надсмехались, этому кому-то угрожали, этого кого-то пинали, по этому кому-то стучали.

«А-а!!! А-а!!!» – снова раздались стоны. И тогда муравьишка понял, что тот или та, кто взывает криком от боли о помощи, находится как раз среди этих старых прогнивших деревяшек-забияшек! «О-о!» – слабачок чуть сам уже не закричал от боли за несчастного – «Как же трудно, – думал он, – тому, кого хочет раздавить-растоптать эта груда мусора! Ему, наверняка, трудно дышать, и он, наверняка, не может, даже, шевельнуться! Что же делать? – продолжал думать могучий кроха. – Ну, конечно, нужно раскидать этих гнилушек – нахалюшек в разные стороны, и как можно быстрее. Нужно вызволить из убивающей несвободы того, кого эта несвобода давит и душит. Нужно спасти жизнь, которую ещё можно спасти!»

И с этими, толкающими на спасение, мыслями муравьишка бросился на кучу деревяшек, как на целое войско жуков-захватчиков.

– Ой, кто это?! – увидя Слабачка, спросила палка-гнилушка Подлюшка, и в тот же миг им схваченная и брошенная, закричала: «О-о-о-ой! Помогите-подхватите!» А как упала, так и рассыпалась.

Слабачок хватал одно гнилое полено за другим и, размахиваясь, разбрасывал их в разные стороны. А те, крича-вопя, разлетались со скоростью испуганных мух и пропадали-распадались там, где заканчивался муравьиный горизонт.

Спасение от Просто Беды

Когда уже целая гора гнилушек-подлюшек была разбросана, Слабачок увидел, что почти у самой земли лежала маленькая-премаленькая и крохотная-прекрохотная муравьинка. Её обхватывали Цепи Боли, Кокон Зла и тёмные, и мохнатые, как у орангутанга, лапы Просто Беды.

Слабачка охватили Ужас и Сострадание. Схватив деревяшку побольше, покрепче и поострее, он стал бить ею по лапам Просто Беды. Он торопился вытащить муравьинку из этих лап, потому что боялся, чтобы Просто Беда не превратилась в Страшную Беду. И лапы Просто Беды сопротивлялись, отбивались, но постепенно отпустили свою жертву, а потом и вовсе уползли-ушли-исчезли.

Но на несчастной оставались ещё Кокон Зла и Цепи Боли. С каждой попыткой Слабачка распутать Кокон Зла или его разорвать, тот опутывал страдалицу ещё сильнее. Муравьинке уже трудно было даже пошевелиться. А цепи Боли? От них Слабачок тоже никак не мог её избавить. Как он ни пытался, но их никак не удавалось ни разбить, ни разорвать. А их и нельзя разбить или разорвать. Он не знал, что цепи боли опадают только сами, с появлением Здоровья. Но Желание Помочь само подсказало ему, что делать: он уложил муравьинку на обрывок сухого листочка с перинкой из сухих травинок, потом вытащил предмет своего спасения из свалки всего гнилого и донёс до чащи молодой травки.

В чаще молодой травы. Бедняшка на перинке

– Где тебе больно?

– Везде.

– Ничего, отнесу тебя туда, где повелевают Забота и Покой, и Цепи Боли с Коконом Зла исчезнут так же, как и лапы Просто Беды.

Муравьинка ничего не ответила. Она просто не знала, что где-то могут повелевать Забота и Покой, и подумала, что её спаситель просто шутит, чтобы её успокоить.

– Переволновалась? Наплакалась на всю жизнь?! Хотя слёз у плача, как воды у ручья! Всегда найдутся и никогда не истратятся! Особенно у вас – у муравьинок, – утешал, как мог, Слабачок. – А как, вообще, крошечная муравьинка оказалась там, где никак не должна была быть? – задал он неожиданно вопрос.

– Поэтому я здесь и оказалась, что здесь не должна была быть.

– А! Тебе захотелось побывать там, где нужно не бывать, потому что бывать нельзя?!

– Я хотела узнать и посмотреть на то, что запрещено!

– Но это же помойка! Здесь же грязь, её много, и самой разной! Тебе что, хотелось познать всю эту грязь?

– Я не знала, что такое грязь и что здесь грязь.

– Теперь узнала?

– Угу.

– И что?

– Грязь – это самое плохое… – и Кукляшка заплакала.

– Не плачь. Теперь будешь знать.

Когда плач муравьинки прервался, Слабачок попытался отвлечь её от её слёз и спросил:

– А чтобы тебя позвать, тебе что кричат?

– Мне кричат: «Кукляшка!» – заулыбалась и замахала, как бы кому-то лапкой, как бы кто-то машет ей. – А что кричат тебе, чтобы достучаться до твоего уха? – спросила Кукляшка, обратив к Слабачку заплаканную мордочку.

– А меня окликают… Слабачок, – его голос при произнесении своего имени стал от неловкости совсем тихим.

– Это ты тот самый Слабачок, который дотащил невиданные камни до невиданной высоты – до самого неба?! И это ты? – прозвучало с недоверием и даже, кажется, с брезгливым.

– Не похоже, правда? – спросил он с неловкостью и некоторым стыдом, опустив глаза в землю и глядя куда-то в себя.

– Ещё как «правда»! Поверить в такую твою силу – это надо напрячься не меньше, чем поднять один из твоих неподъёмных камней.

– Ну и не надрывайся. – произнёс Слабачок с обиженно наклонённой головой.

– Ладно, не обижайся. Наверно поверю, потому что верят всегда в то, чего не видят, но о чём все говорят. А о тебе говорят все. А башню я скоро увижу. Если она ещё будет стоять. – с хитрым прищуром закончила Кукляшка.

– Будет. – ещё с большей обидчивой твёрдостью ответил Слабачок.

Через некоторое время мордашка Слабачка просияла, как будто что-то вспомнив и он спросил:

– А не та ли ты Кукляшка, которую я… которая была выдернута из когтей катастрофы?

– Так это ты? Ты меня спас… тогда?

– Тогда… да…

– И сейчас?!

– И сейчас!

– Вот здорово! У меня есть персональный спаситель! Он меня спас, спасает сейчас и ещё спасёт! Спасёт? Спасёшь?

– Спасу.

– А сколько раз?

– Ещё один раз.

– Да? Ты меня спасёшь потом ещё всего один раз? А почему?

– А потому что больше не понадобится?

– А… почему?

– А потому что я спасу тебя от тебя самой.

– Ну, так не интересно, – закапризничала Кукляшка.

– Но сейчас ты должна найти в себе силы поверить и в себя.

– Поверить в себя ещё тяжелей, – несмотря на Кокон Зла, Кукляшка попробовала встать. Но не смогла. И не только из-за этого злосчастного кокона, а точнее и из-за него и из-за цепей боли: оказалось, что у неё повредились лапки, когда её давили-лупили деревяшки.

– Ну, тогда ты такая же сильная, как и я, – пошутил Слабачок. Но Кукляшка, несмотря на то, что шутка ей польстила, от боли в лапках и от боли в сердце не вытерпела и снова тихонько заплакала.

– Сколько ни лей слезинок, их всегда будет меньше дождинок… – с легкостью, как пылинку, он подхватил раненую муравьинку, положил на свою могучую спинку и понёс.

Побои за скалу

Шли крохи сначала по лесу, а потом среди скалистых холмов. Вдруг Слабачок, как будто на что-то решившись, остановился вблизи огромной скалы (для человека это всего навсего камушек, выступающий из земли) и с твёрдостью произнёс:

– Смотри!

– На что?

– На то, во что надорвёшься поверить!

Положив бережно Кукляшку на песок, он подошел к скале (а для людей это выступающий из земли острый каменный выступ) и, вдруг, неожиданно и молниеносно ударил по ней. А ударив, быстро отскочил. Скала дрогнула и… обрушилась! Множество камней под страшный грохот полетело во все стороны.

– Ой! Как ты меня напугал! – неожиданно брезгливо и испуганно почти взвизгнула Кукляшка, когда всё стихло.

А Слабачок ожидал совсем, совсем другой реакции!

– Я… я не хотел… – поэтому недоумённо ответил он, получивший отвращение вместо восхищения.

– А если бы всё это упало на меня? И меня бы покалечило? Или раздавило бы? И я бы погибла? И тебе меня совсем не жалко? Да ты обо мне и не подумал! А о чём ты думал? А я знаю, ты думал о себе! – обрушила Кукляшка на Слабачка град упрёков.

Слабачок стоял в растерянности.

– Посмотри, вон, осколки повсюду разбросаны! Любой из них мог бы от меня мокрое местечко оставить! – и заплакала.

– Я… не…

– Тебе бы только своей силой похвастаться! Не нахвастался ещё?

Слабачок совсем растерялся, но продолжал пытаться оправдаться.

– Но… я… я… не…

– Ну, ладно, ладно, – остановила его Кукляшка, вытирая свои заплаканные глазки. – Ты и вправду… – она посмотрела на глыбы разбитой скалы, – не так слаб, как кажешься. Теперь и я буду знать, раз я видела, насколько ты не слаб!.. – сказала с оттенком шутки – сожаления. Мол, придётся теперь знать. – И хоть, и маленький, а как такой большой, каких и не бывает! И творишь, что говоришь!.. И знаешь… я вижу!.. – вдруг бросила Кукляшка Слабачку.

– Видишь? Что, где? – стал озираться Слабачок.

– Вижу, что сделаешь ещё много такого, во что никто не поверит, пока не увидит!

– Для тех, кто увидит, будет, а для тех, кто не увидит, не будет, пока не увидит?! Ха… Ха… – попробовал засмеяться Слабачок.

– Вижу, что среди многого, что совершишь, ты ещё и защитишь, и не только меня, но… но и… всех!

– Постараюсь, чтоб оказалась права! – ответил после недолгой задумчивости Слабачок.

Покаяние глупышки. Причина последствий

Муравьишки снова тронулись в путь. Но прошло совсем немного времени, как вдруг муравьинка снова неожиданно расплакалась.

– Что, где-то разболелось? В тебя всё же попал какой-то осколок?

– Нет, Слабачок, нет.

– Тогда, что же ты расплакалась?

– Я должна тебе сознаться.

– Сознаться? В чём? – недоумевал Слабачок.

– Я не всё тебе рассказала?

– Ты мне чего-то не сказала?

– Да, Слабачок.

– О чем-нибудь о более страшном?

– Может, и так. Тут не знаешь, что страшнее: когда не жалея бьют, или, когда улыбаются тебе, восхищаются тобой, с тобой дружат, вместе с тобой плачут, клянутся в преданности и при этом завидуют, врут и мечтают надсмеяться над тобой и напакостить тебе.

– Сейчас, я чувствую, тяжело будет не только тебе, Кукляшка. Но я вынесу-выдержу. И обещаю, что тебе от меня не ждать тяжести предательства.

– Ох, слушай. Мне, мои подружки хохотушки-вертушки-плясушки неожиданно подойдя, отвели далеко ото всех и под большим секретом сообщили, что там, где сбрасывают гнилушки, спрятаны блестюшки. Мол, они искали не нашли, так может мне повезёт? А если мне повезёт, тогда я буду У-У-У-У какая! Вот я и пошла. А там палки-погонялки-обижаалки! – и ещё сильнее расплакалась.

– А, к тебе Льстяшка и Нагляшка подходили?

– Опять ты всё знаешь.

– Никакие они тебе не подружки. И никому они не подруги. Они подходят, вредят, до слёз доводят и уходят. Но так льстиво подступают, что все о зле их забывают и снова запросто с ними болтают. Правильно?

Кукляшка опять только заплакала, подтверждая своим отчаянием, что Слабачок прав, а она Кукляшка слишком легковерна.

 

Напасти от негодёвиков

Проблема на дороге. Четверо наглых

Через некоторое время им повстречалась банда негодёвиков (очень нехороших невзрослых муравьёв). Они были Нехорошими, потому что плохо себя вели и приставали к слабым, почти как гнилушки.

Их было четверо. Все они были очень разные и одновременно очень похожие. Один был низкий, толстый, похожий на мешок, туго набитый мусором. Что для муравья очень странно. Муравьи работают всегда, толстеть им некогда. Ходили слухи, что он был самый ленивый среди всех ленивых. Его и окликали: «Мешковатый!».

Другой, наоборот, очень высокий, тонкий-тонкий и прямой-прямой. Он чем-то напоминал башню Слабачка в миниатюре и очень не любил утруждаться-сгибаться, не то что за инструментом, но даже за водой и едой, и перед теми, кого не боялся. Он скорее переломится, чем склонится над лежащим беспомощным больным. Перед маленькими и беззащитными он только выпрямляется и ухмыляется, чувствуя себя сильным и непобедимым. Только вот когда видел того, кто его сильнее, он доставал лбом до земли и кверху попой пробегал мимо, думая, что невидим. Ему и приклеили кличку Длинно-Тонкий. А надо бы было: Тонко-Подлый.

Третий был средний ростом, но таким широким и выпуклым со всех сторон, что, если бы он лёг на землю и замер, его бы точно приняли бы за булыжник. Его голова, сливающаяся с туловищем, была, как отшлифованная, почти зеркальная. При этом глаза никак не выделялись. Точнее, как раз тем и выделялись, что не выделялись ничем, совсем не выражая ничего. Вот к нему и прицепилось прозвище Камнелобый.

Рост четвёртого периодически гулял от постоянных изгибов между ростом Мешкотелого и ростом Длинно-Тонкого. Он, хотя и муравей, но гибкий, как гусеница, и склизкий, как улитка. Его и обрекли называться Склизким. Чему он был даже немного рад. Он шёл, почти как полз, гуляя головой вперёд – назад, вверх-вниз. Всегда позади всех остальных.

Шли негодяи, довольные от самомнения и беспричинно гогочущие. Казалось, что вся компания, состояла из усмехающихся братьев близнецов – наглецов. А как только они увидели Кукляшку и Слабачка, то рты у всей компании одновременно растянулись, как резинки, в улыбочки до ушей, а в сузившихся глазах заблестели пляшущие чертики.

«Обидеть малышей» пришло им всем одновременно и сразу. А всё потому, что в груди каждого из них жили жирные, грязные, с тоненькими лапками и с зубастыми пастями Наглость, Бессовестность и Зависть. Как эти муравьёвики завидят кого-нибудь, кто лучше их, так их и начинает грызть эта самая Зависть, которая заодно вгрызается в Наглость, в Бессовестность и даже в саму себя. А Наглость и Бессовестность толкают негодёвиков нападать на честных и трудолюбивых. А вот нападать на тех, кто сильнее их, их никто не толкает.

А заметив, что эти малыши только что избавились от лап Просто Беды, они только обрадовались, потому что, по их подлому мнению, проще делать ещё больнее тому, кому уже и так больно. «Тот, кому уже плохо, меньше сопротивляется и сильнее плачет», – думали негодяи. Вот и сейчас они радовались от предвкушения слёз этих малышек.

Но когда в том, который нёс Кукляшку, они узнали Слабачка, то от неожиданного испуга даже отступили назад. Но, немного осмелев, всё же решили на свой страх и риск над малышами хотя бы посмеяться.

– Ха-хра-хра! Слабачок! – заносчиво начал Тонко-Длинный. – Ты или поумнел, или и впрямь стал Слабачком.

– Видно, имя превращает в себя того, кто его носит… – прописклявил Склизкий.

– О-ох, ха-ха-ха! – затрясся смехом Мешковатый.

– А! А что для тебя тяжелей: твоё имя или твои камни? – сумел сострить Камнелобый.

Все разом загоготали.

– Вместо того, чтобы продолжать таскать свои глыбы для своих «дворцов», – (гогот), – и башен нам всем (ухмыльнувшись остальным) на благо, ты, вместо этого «титанического»… – Тонко-Длинный прервался.

– Кхи-кхи! – пропищал Склизкий.

– …труда, соблазнился катать на себе муравьинок-пылинок-пушинок?!..

– Хы-хы… – издал Мешковатый.

– Гы-гы! – подхватил Камнелобый.

– Которые тяжелее даже самого вооздуха! – протянул Склизкий.

– Хя-хя-хя! – не мог не издать своего свинячьего смеха Мешковатый.

– Это его новый рекорд! – слюнявился Склизкий.

– Да, смотрите, а идет он еще медленнее, чем когда тягал глыбы! Оах-ха-ха-ха-ха! – подметил Камнелобый.

– Точно! Эта малютка тяжелее любой из его глыб! Э-э-хы-хы-хе-ха! – проскрипел Склизкий…

И гогот всех.

– Склизкий., ты гораздо умнее, чем думаешь о себе сам и чем думают о тебе все эти, – сказал Слабачок, кивнув в сторону злоёвиков. И тут же продолжил: – Эту ношу, которая невозможно легка, нести невозможно тяжело!

Растянутые до ушей губы негодяев превратились в овальные пещерки, а щелочки суженых глаз в недоумённые кружочки.

– У Слабачка, кажется, ослабли лапки?! – обрадовался Твердолобый.

– Или стала слабее голова?! – просиял Мешкотелый.

– Нет, хи-хя, не поглупел… Он, хи-хе-хя-хя, поумнел! – проговорил и захихехякел ещё громче Склизкий.

– Правильно, невесомое неси, а всем о тяжести плети! – подхватил злорадно Тонко-длинный.

– Значит он, как и мы, потерял совесть, – заключил без всякого выражения Мешкотелый.

– В чём же сейчас твоя тяжесть? – спросил Длинно-Тонкий.

– Ведь не в тяжести же? Хи-хи-хя-хя! – радовался Склизкий. своей сообразительности.

– Ой, в страхе не уронить, не потерять его тяжесть?! Ха-ха! – трясся Камнелобый.

– Ой, не свалить – не ушибить! Гыгы! Гиги! – захлёбывался Склизкий.

– Её поднял, донёс и передал! Ох-хо-хо-хо! – не унимался Камнелобый.

– Ответственный! Мха-ха-ха-ха! – давился смехом Склизкий.

– Комфортно, Кукляшка? Хя-хя-хя-хя! – пытался рассмеяться Мешкотелый, подноравливаясь к насмешникам.

– Зачем, что понимаете, смехом пристыжаете? – попытался Слабачок сбить словом смех, как вздохом сбивают огонь со свечи.

– Забота – работа! Хе-хе-хе!

– Такая «Работа» – просто зевота!

– Вот-вот-вот!

– Каждый его шажок удаляет её от беды! Ха-хо-ха!

– И его шажок и его «горб»… Хя-хя-хя-хи! – язвы от Мешкотелого.

Откровения негодёвиков

– Нельзя быть счастливым, видя несчастных, – поменял тему Слабачок.

– А зачем на них, на несчастных, смотреть? – удивился Камнелобый.

– Он пытается говорить за всех?! – зло выкрикнул Склизкий, выглянув, вытянувшись, из-за Длинно-Тонкого.

– А за всех не говори! – огрызнулся с ухмылкой Камнелобый.

– И за нас! – решил не отставать Мешкотелый.

– Даю все лапки на съедение и, даже, и башку, что наш Слабачок будет счастлив, если даже все вокруг будут несчастными, только бы катать Кукляшку всю жизнь на своём горбу! Хи-хи-хи-хо-ха-ха-хо! – разгоготалася Камнелобый.

– Ой, хи-хя-хя! Ой, точно! Хи-хя-хя! – издевательски смеялся Склизкий, хватаясь за свой животик. – Слабачок неправ! Слабачок неправ!

– Тогда счастливых никогда и не было, и быть не должно, Слабачок?! – интеллегентно подметил Длинно-Тонкий.

– Тогда, только у слепых есть шанс на счастье! Гы-гы-гы! – блеснул мыслью Камнелобый.

– Так, может, сейчас и дадим ему этот шанс?! – прячась за Мешкотелого, прописклявил Склизкий.

– А может, и да… – начал говорить Мешкотелый, но вдруг осёкся, как будто вспомнил о чём-то страшном, и даже отступил назад.

– Точно, счастливые – всегда слепы! – надменно-насмешливо, но с философским оттенком процедил Длинно-Тонкий.

– Гы-гы-гы! Так и есть, – поддакнул Склизкий.

– Они не видят никого вокруг… – попробовал развить Камнелобый.

– Во-во, кроме того, из-за кого он, слепец, слеп?! – намекнул Склизкий.

– Слеп головой! – диагноз Длинно-Тонкого.

– Несчастных не изжить! – подхватил, усмехаясь, Склизкий.

– Мы их число сейчас увеличим! – прозубастил Камнелобый.

– Вы – несчастье! – ударил словами Слабачок.

– Несчастье протрезвляет пьяных счастьем! – подметил тонко Длинно-Тонкий.

– Несчастье других – наше счастье! – выдал Склизкий.

– Но мы не слепы! – уточнил Мешкотелый.

– Мы всё видим и всех! – продолжил Длинно-Тонкий.

– Страданья всех! – Склизкий.

– Слёзы всех! – Камнелобый.

– Мы счастливы, видя несчастных! – Мешкотелый.

– Да! Счастье на несчаастье! – завопил Склизкий.

– В счастье любви голова слепа от света любви, а ваши мозги в счастье зла слепы от тьмы зла! – обличал Слабачок.

– Ой-ой! – закривлявился Склизкий.

– Несчастье счастье не даёт! – наступал Слабачок.

– Ой! Хи-хя-хя-хя! – извивался Склизкий.

– А – это кому как! – возразил Длинно-Тонкий.

– Счастье на несчастье! – подконкретизировал Склизкий.

– Вы несчастней всех! – вбивал клин Слабачок.

– Ой, и с чего же это? – удивился Длинно-Тонкий.

– На вас грязь!

– Оооой! Да где же это? – стал искать глазами грязь на себе и других Длинно-Тонкий.

– Эта грязь внутри вас видна всем, кроме вас!

– Всем чистеньким! – паясничал догадливый Склизкий.

– И пусть! – Камнелобый.

– Это у кого какое воображение! Ха-ха-ха! – Мешкотелый.

– Ой, ерунда! – Камнелобый.

– Ой, напугал! – Склизкий.

– Что это за грязь такая видимая-невидимая? – туповато спросил Камнелобый.

Вдруг Кукляшка пропищала-закричала:

– От вас никогда не отлипнут ваши грязные дела!

– Из плена несчастья надо избавлять. – снова ударил словом Слабачок.

– И чтобы все несчастные стали счастливыми, они обязательно должны сидеть на чьём-то горбу, как Кукляшка на твоём, Слабачок? – с серьёзным видом, еле удерживаясь от смеха, спросил Длинно-Тонкий.

– О-ох, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! – гогот остальных.

– Чтобы лежачие стали ходячими, их нужно поддержать, – прошептал Слабачок.

– А может и вправду, Слабачок, муравьинку еле-еле несёт, что у самого еле-еле душа в теле? – предположил с ироничной надеждой Мешкотелый.

– Может проверить? – прячась уже за Тонко-Длинного, предложил трусливо Склизкий.

– Порадуем себя?! – заулыбался Камнелобый.

– А вот поколотим – вот и счастье, – лучик надежды в глазах Мешкотелого.

– Вы хотите дать боль мне, который пытается избавить от боли? Мне, который сейчас защищает от страдания и которому из-за этого сейчас трудно защищаться? А не думаете, что мне защищаться будет легче, потому что я буду защищать не себя, а того, которого оберегаю?

– Ой, напугал! – прячась за Камнелобого, язвил Склизкий.

– Те, у кого нет чести и совести, такие же калеки, как и те, у кого нет руки или ноги.

– Он обзывается! – возмутился Камнелобый.

– У нас есть и руки, и ноги?! – обидчиво и вопросительно посмотрел на своих дружков Мешкотелый.

– У вас нет ещё и головы! – бросил Слабачок с презрением.

– У нас есть голова! Много голов! У каждого своя, а не одна на всех! – верещал Склизкий.

– Лучше бы у вас была одна голова на всех, но не пустая! – заключил Слабачок.

– Он издевается! – глядя на всех, заключил Склизкий.

– Нет, он говорит, что одна не пустая голова на всех – лучше, чем ничего! – крикливо разъяснил Длинно-Тонкий.

– Ой, хи-хи-хя! – Склизкий.

– Только он прав! – Длинно-Тонкий.

– Ой, хи-хи-хя!

– И кто же из всех должен иметь эту голову одну на всех? – держа себя за шею и голову, испуганно спросил Склизкий.

– Да никто тебя без головы не оставит! – успокоил Длинно-Тонкий.

– Правда? – обрадовался со страхом в глазах Склизкий.

– Если что, нас Длинно-Тонкий, направит, – оборвал Мешкотелый.

– Куда? – переспросил Склизкий.

– Куда надо, – разъяснил Мешкотелый.

– Налетай, а не болтай! – завопил вдруг Камнелобый и, взяв попавшиеся палки в две передние лапки, побежал на Слабачка и Кукляшку.

– Кукляшка, держись крепче и зажмурь глаза, – прошептал Слабачок.

Взлёты и падения негодёвика. Напасти на злодея

Камнелобый-каменнопузый подбежал к нашим муравьишкам, встал на задние лапки во весь свой средне-мизерный рост и замахнулся сразу двумя палками.

В один миг Слабачок с Кукляшкой на спине быстро подхватил Камнелобого за его пузо и… подбросил вверх, да так быстро, что Камнелобый не успел ничего заметить, а не то, что ударить хотя бы одной из палок. Когда он приземлился-плюхнулся, Слабачок его тотчас подхватил снова и подбросил ещё выше. Бедняга сначала долго летел вверх. А потом так же долго летел вниз, а когда упал, то вздрогнула земля, и бедняге показалось, что он переломал себе все-все большие и малые косточки. Но и на этом муки злодея не закончились. Слабачок подхватил его в третий раз и под крики: «Не надо! Я больше не буду!» подбросил вновь, да так, что Камнелобый с удаляющимся свистом сначала превратился в синеве неба в точку, а потом и вовсе растворился в облаках. Его приятели недоумённо переглянулись. Потом сверху снова послышался, но уже приближающийся, свист. Что-то, появившись в небе, камнем падало на землю. Негодяи испугались, что это «что-то» упадёт им на головы. И скорее всего – это будет Камнелобый. В страхе мерзаёвики с воплями «Аааааааа!» побежали в разные стороны.

Сотворение бездны

Свист резко усилился, а падающий врезался ракетой в большую лужу. Грязные брызги облили всех: и друзей-негодяев, и Слабачка с Кукляшкой. Когда все обтереть с мордочек смогли грязь, то на месте лужи увидели большую и глубокую яму, уходящую в тьму земли. Длинно-Тонкий подошел и заглянул в неё. Там веяло холодом и совсем ничего не было видно. Тогда он лег и сунул в яму, как можно глубже, голову. Два приятеля-злодея стали держать его за длинные задние лапки. Если они устанут и вдруг его отпустят, то Длинно-Тонкий полетит туда же, куда угодил Камнелобый – в бездну.

– Эй, тупая башкаа! Где ты там пря-чешься? – позвал Длинно-Тонкий Камнелобого. – Эй! Ээй! Вылезаай – в прятки не играай!

– А я и не пря-a-a-a-чусь! – откуда-то из глубокого далёка, многократно отражаясь, донесся голос Камнелобого.

– А что ты там де-лаешь?

– Или сижу-у или стою-ю!

– А почему не вылеза-ешь? Тебе там нра-вится?

– Не вылезаю, потому что не вы-лезти! У-мники, не поня-тно?

– Но-но! Вот уйдё-м, там и оста-нешься!

– Коне-чно, звание подлецо-в вы и на мн-е – подлеце-э подтверди-ть гото-вы!

Длинно-Тонкий вытащил голову, отполз от ямы так, чтобы в неё уже не провалиться, и спросил:

– А как же мы его поднимем?

– Да, как? У нас ни травинок, ни хворостинок, – озадачился Склизкий.

– А вдруг его по кусочкам подбирать и поднимать? – проглупил Мешкотелый.

– Судя по тому, как он там артачится, по кусочкам не придётся.

– А может, нам Слабачок поможет? – предположение от Склизкого.

– Он же наш самый главный враг?! – опять отличился умом Мешкотелый.

– Да почему же? – уязвлённо сросил Склизкий.

– Да потому же! На него нападаем сами – раз?!

– Ну? А два-с?

– А два-с – то, что он непобедимый! Но… сам на нас не нападает! – Мешкотелый удивил.

– Вот! значит, мы ему враги, а нам он не враг! – логично заключил Склизкий.

– Точно, а раз он нам не враг, значит, он нам поможет! – поддержал Длинно-Тонкий.

– Не поможет. – упёрся справедливо Мешкотелый.

– И почему же? – Склизкий – опять двадцать пять.

– А разве можно помогать врагам? – опять двадцать пять – Мешкотелый.

– Тем более, что он его сам туда, того… – поддержал вдруг логичность Длинно-Тонкий.

– А мы притворимся, что мы ему больше не враги, – выкрутился Склизкий.

– Да, тем более, что он нам не враг, – солгал Длинно-Тонкий.

– Да, и что мы его врагами никогда и не были, – солгал солидарно Склизкий.

Потом, пошептавшись, они пошли к Слабачку.

– Слабачок, а ты нам не поможешь? – промяукал Склизкий.

– Спасать мне того, кто меня хотел побить? Спасать врага?

– Спаси дурака! – прокричала Кукляшка.

– Я спасу, а вы снова за гадости возьмётесь?

– Не бу-дем! – твердо-протяжно пообещали Длинно-Тонкий и Мешкотелый.

– Клянё-мся! – заверил, улыбаясь противно-сладко, Склизкий.

Избавление из дна

Слабачок был не злопамятным. Он и сам хотел спасти этого плоховьёвика. Он считал, что все плохие только потому плохие, что глупые. А глупые потому, что думают, что всех победят и что им всё можно. Поэтому плохие станут сразу хорошими, когда их кто-то победит. Тогда они поймут, что им можно не всё, а значит, поумнеют. И сейчас, Слабачок очень надеялся, что вся эта компания хотя бы немного, но уже поумнела.

– Ну, раз вы все клянётесь, то от слов не отречётесь.

– Не отречёомся! – протяжно-улыбчиво заверили негодёвики.

Тогда Слабачок подошел к яме. Походил по её краю в одну сторону, потом в другую, и обратно. А потом… сделал в яму шаг. Все глаза закрыли, потому что думали, что канет он в неё камнем вниз. Но Слабачок после первого шага сделал по воздуху над ямой второй шаг, третий, четвёртый и оказался на её середине. Потом он, как на батуте, подпрыгнул раз, подрыгнул два, подскочил ещё и… вот тут-то и канул камнем в тёмную бездну ямы.

В её глубине стали слышаться сильнейший гул и такие стуки, как будто ложкой задевали по кастрюле или банке. Потом – мгновенья тишины, и вдруг грохот раздался страшный! Затряслась земля, да так, что подбросило вверх муравьишек и больно ударило о землю.

Когда всё стихло, муравьишки, от боли кривя мордочки и постанывая, пытались медленно подняться на лапки. Особенно тяжело было и так уже пострадавшей Кукляшке.

Но вот звуки скрежета и стуков из бездны ямы послышались снова и, усиливаясь, начали приближаться с неимоверной быстротой. Когда казалось, что звуки эти сейчас выплеснутся наружу и рассыплются брызгами во все стороны, тишина вдруг подгребла под себя всё и вся снова. А еще через пару мгновений на поверхности ямы появилась голова Слабачка и послышались крики Камнелобого, висевшего на одной из его лапок. Им очень хотелось выбраться из ямы, но у обоих совсем не было сил сделать последний рывок. Даже у Слабачка. А упрашивать Слабачка, чтобы тот совершил невозможное, Камнелобому почему-то было стыдно. (Неужели проснулась совесть?)

На пяте спасителя

Мгновенья шли и Камнелобый почувствовал, что его друзья-бандиты вовсе не торопятся его вытаскивать. И тогда он стал на них злобно кричать изо всех своих последних сил:

– Что стоите, как валуны? Не знаете, что делают настоящие друзья, когда видят друга в беде?!

– Мы просто ещё не успели поверить своим глазам, – стал оправдываться Длинно-Тонкий.

– Это что, правда, ты? – проговорил, подходя всё ближе и ближе Мешкотелый, чтобы коснуться до Камнелобого и убедиться, что он – это он (а чтобы взять сразу и вытащить дружбана, ему в голову не пришло).

– А! Правильно нас все не любят! И я теперь вас и себя тоже презираю! Друг-негодяй никогда не будет спасать друга-негодяя! И всё из-за негодяя внутри негодяя.

– А сам-то ты кто?

– И я такой же, как вы!

– Тоже негодяй?

– Тоже! Тоже!

– Да, ладно, Камнелобый, чего уж там.

Мешкотелый:

– Не вешай нос!

Склизкий:

– Равняйся на нас!

Длинно-Тонкий:

– Мы гордимся…

Мешкотелый:

– Угу…

Склизкий:

– Своим негодяйством!

– Негодяй, который гордится, что он негодяй, – негодяй вдвойне! – продолжал ворчать Камнелобый.

Мешкотелый:

– Но-но-но-но!

Склизкий:

– Ой, он ударен головой!

– Всё стоите и болтаете. А ваш негодяй сейчас сорвётся и никакой Слабачок не даст ему больше шанса сказать вам всё, что он о вас думает. Ай! Ой! – Камнелобый срывался с Слабачка обратно в бездну.

– Ой, и вправду, – опомнился Мешкотелый. Он посмотрел по сторонам, затем взял и протянул Камнелобому веточку, которая для него была, что для человека бревно. Камнелобый зацепился сначала одной, а потом и другими лапками за это «бревно» и медленно-медленно переполз по ней на землю.

Камнелобый лежал и не мог встать. Негодёвики обступили его.

– Ой, какой он грязный, скользкий и как воняет, – кривился Склизкий.

– А вы что думали? Я оказался как раз в такой яме, в которой и так мы все сидим.

– Как так? – раскрыл рот Мешкотелый.

– А так! На красивых любуются, к тем, кто хорошо пахнет и говорит – тянутся, а от страшных бегут. Вот и от нас отворачиваются, от нас убегают и нас избегают. У каждого из нас своя яма, и у нас одна яма на всех. И вы такие же для всех, как и я.

– Ну, а от тебя отворачиваться и убегать будут теперь ещё быстрее, – зло пошутил Склизкий и все трое заха-хе-хо-ха-тали.

– Это произошло со мной, но все вы падёте так же низко, как и я. И даже ещё ниже-глубже. Вы все к этому идёте, ибо ничего не понимаете и не поймёте, – помолчал и сказал: – Хотя мы все, и уже давно, на этом дне, – и Камнелобый показал лапкой в сторону ямы.

Неблагодарность спасённого. Возвращение грязи

– А кто поможет тому, кто спас? – возмутилась Кукляшка.

Все негодёвики на некоторое время как окаменели.

– А, негодяи, уже забыли, что обещали?!

– Он спас из беды того, кого сам в эту беду и бросил, – нагло-обиженно отрезал Длинно-Тонкий.

– Тот, кого он бросил в беду, сам и был этой бедой… вместе с вами, – зло-справедливо отбивалась Кукляшка.

– Неправильно, – заслащавил Склизкий. – Мы – это беда ва-ша, а Слабачок стал бедой на-шей.

– Ваша беда! – угрожающе подтвердил Камнелобый, которого как-то быстро перестала грызть совесть и начала подталкивать подлость.

– Поэтому он его, как беду, и отбил, – не боясь, Кукляшка показала лапкой в сторону Камнелобого. – Не очень-то ты, Камнелобый, хочешь избавиться от той ямы, из которой тебя только что вытащили.

– Но, но! – записклявил угрожающе Склизкий.

– Не ходи бедой на других, беду на себя и не навлечёшь, – шла с назиданием в бой Кукляшка.

– Ах, ты! – нахмурился Длинно-Тонкий.

– Вы все сплошная беда!

– Смотри, – негодяи всё больше возвышали на Кукляшку голос. Их вид становился всё грознее, – накличешь беду!

– Ну, подходите, – смело ответила Кукляшка. – Посмотрим, в какой грязи сейчас окажетесь вы сами. Не отчиститесь.

– А Кукляшка права, ха-хи-хя!

– И, вправду, неохота пачкаться!

– Хя-хи!

– Вы не сдержали слово! – крикнул Слабачок.

– Это, какое ещё слово мы должны держать? И как держать: вот так или так? – глупо и нагло улыбаясь во всю мордочку, Мешкотелый поднял передние лапки сначала перед собой, а потом над собой.

– Слово не камень, чтобы его держать! – съехидничал Склизкий.

– Слово, хоть и не камень, но держать его вы не в силах. Его держат совесть и честность, а этих сил у вас нет. Вы не хотите спасти Слабачка. Вы продолжите делать гадости!

– Мы идём за счастьем! – насмешливо изрёк Длинно-Тонкий.

– За нашим счастьем! – уточнил-поддакнул Склизкий.

– Отнимать счастье вы идёте, – прокряхтел Слабачок, еле держась на лапках.

– Какой догадливый, – ухмыльнулся Склизкий.

Длинно-Тонкий:

– Отнимать счастье в этом и есть наше счастье!

– Отнятое счастье – это несчастье! – запротестовала Кукляшка.

– Несчастье, – кивнул издевательски Склизкий, – у кого это счастье отняли.

Длинно-Тонкий:

– Слабачок, ты молодец! Наше счастье – это несчастье других!

– Несчастье и у тех, у которых счастье отняли, и у тех, которые его отняли.

Длинно-Тонкий:

– Почему же?

– Несчастья других превратятся в несчастье ваше! – наступал, вися и чуть не срываясь в бездну Слабачок.

– Это как же? – насмешливо спросил Склизкий.

– Вот и увидите: как, – выпалила Кукляшка.

– Ну, а всё же? – настаивал Склизкий.

– Вы пойдёте против друг друга потом так же, как вы идёте против всех сейчас, – предсказал Слабачок.

– Хё-хи-хя! – чуть не подскакивал Склизкий.

– Вы идёте падать ещё ниже. И когда вы падёте так низко, что падать будет некуда, вы поймете, кто вы.

Длинно-Тонкий:

– И что же мы поймём?

– Что вы – никто! – нападал, качаясь на лапке, Слабачок.

– Ха-хи-хя-хе! – засмеялись все. Но только у Камнелобого засквозил в глазах страх.

Длинно-Тонкий:

– Тут ты не прав! Никто – это бы да, приговор! А мы – зло, Слабачок, зло! А зло – это уже не никто – это уже что-то! И даже – нечто!

– А ну-ка, отгадай загадку! – повернулся Склизкий к Кукляшке, отходя подальше от Слабачка. – А если мы возьмём, да и испачкаем тебя в грязи? На ком будет грязь, на тебе или на нас?

– Грязь на вас есть, и её станет ещё больше. И вам её не смыть, – твёрдо сказала маленькая Кукляшка.

– Ха-хе. А ты что, не замараешься?

– Сколько бы грязи вы на меня ни вылили, я всегда буду чиста… – и еле сдержалась, чтобы не заплакать.

– А вот мы сейчас и посмотрим! – опять взялся за старое Камнелобый.

– Да, ладно, Камнелобый, мало тебе!

– Эх, не мало, – при этом Камнелобый зло улыбнулся, неожиданно нагнулся, схватил кусок мокрой грязи и бросил в Кукляшку.

Слабачок, никак такого не ожидавший, попытался выкарабкаться из ямы, но сил было так мало, что он даже сорвался с верхнего края, но к счастью, ухватился за выступ ниже.

Злодеи уже было начали хохотать, как вдруг так и застыли с открытыми ртами. Кукляшка стояла абсолютно чистой, вместо того, чтобы быть испачканной сверху донизу. А Камнелобый, наоборот, поверх старой грязи был заляпан свежей, уже капающей с него.

Четверка негодяев с открытыми ртами и с испуганными глазами, ничего не говоря, развернулась и пошла своей дорогой всё быстрее и быстрее, пока, наконец, закричав: «А-а-а!», не побежала без оглядки.

Вызволение спасителя. Обман во спасение

Спасён спаситель

обманом спасённой.

Спасительница обличена.

Кукляшка подошла к краю ямы в том месте, где, еле удерживаясь, висел Слабачок.

– Ты, перемещающий огромные глыбы, ты так устал, что не можешь помочь сам себе? Не можешь поднять даже такую крупицу – как самого себя?

– Да, моя усталость стала так же сильна, как стал безустален твой язык.

– Сейчас-сейчас, не ворчи. Сейчас спасителя спасёт им спасённая!

Тут Кукляшка испуганно посмотрела куда-то в сторону. Её глаза округлились от страха и она закричала: «Помогите!»

Слабачок, услышав испуганный голосок Кукляшки, что есть сил попытался выкарабкаться, но опять только чуть не сорвался в черноту бездны. Но Кукляшка закричала снова, только ещё сильнее и с ещё большей мольбой о помощи. Ум Слабачка так помутился, что он, мгновенно забыв про усталость, стремглав выскочил из ямы, подбежал к Кукляшке и закрыл её своей грудью от невидимого врага.

– Хаа-ха-ха-ха-ха! Ой, насмешил! – услышал он Кукляшкин смех. – Хаа-ха-ха-ха-ха! А делал вид, что устал. Выскочил-то вон как легко.

– Ты умеешь делать то, чего я никогда делать не сумею, потому что делать не буду, потому что делать это никогда себе не позволю! – оскорблённо ответил Слабачок.

– Что же я такое умею делать, что ты делать никогда не будешь?

– Ты умеешь… обманывать.

– Нет! Я нашла в тебе силы, которых, ты думал, у тебя нет… а я верила, что есть?! – искренно ответила Кукляшка.

– А в тебе я увидел то, чего увидеть не ожидал.

– Ну, не обижайся. Я просто…

– Поклянись, что обманывать не будешь!

– Но я же хотела, как лучше.

– Поклянись, что и себя не будешь обманывать!

– Ну, раз ты так хочешь.

– Не потому, что хочу я, а потому, что обманывать – это зло.

– Даже, когда этим злом делаешь добро?

– Злом добро не сделать.

– Но почему? Я же сделала.

– Ты сделала только то, что меня обманула.

– Я тебя вытащила!

– Добро делается только добром, а злом – только зло.

– Но вытащила тебя я?!

– Я мог так сорваться. А палку бы нашла, подала – вот тогда бы и спасла.

– Ой, надо было так сделать, – забеспокоилась Кукляшка.

– Зло всегда против всех.

– И против меня?

– И против тебя.

– Как так?

– Тебе уже все могли бы не верить. Будешь звать на помощь, а никто к тебе не придёт. Будут думать, что обманываешь.

– И ты? – чуть не плача, спросила Кукляшка.

– Да, и я и… не плачь… А вдруг ты снова обманешь?

– А если буду просить помощи не для себя?

– Доверие возвратить почти невозможно.

– Но тогда не будет помощи тому, к кому я эту помощь звала?!

– Вот именно!

Кукляшка смахивала слёзы.

– Я не буду никогда никого, ни для чего, ни для кого и ни для себя, и ни за что обманывать…

– Смотри, – погрозил Слабачок последний раз лапкой.

Кто - то должен

– Ой, Слабачок! – удивлённо глядя на Слабачка и перестав плакать, воскликнула вдруг Кукляшка. – Ты был в такой грязной яме, на самом дне, но ты совершенно чист. Никакая грязь к тебе не прилипла, как и ко мне.

– Это потому, что хоть я и оказался на самом дне, но зато низко не пал.

– А как глубоко оно – дно?

– Наверно, вся моя башня в ней бы утонула.

– Ух ты!

– Ещё какое «Ух ты»!

– Дно затягивает? И чем глубже, тем больше? – предположила Кукляшка.

– И дно, и те, кто на этом дне.

– Поэтому с такими лучше не дружить?! – сделала мудрый вывод Кукляшка.

– И даже не враждовать. Всё равно, вон чуть не утянули.

– То есть надо быть от таких подальше?

– Подальше.

– Но всё равно, Слабачок, кто-то же должен от таких защищать?

– Кто-то должен, – опять согласился Слабачок.

– И этот кто-то, как и ты сейчас, будет рисковать?!

– Будет рисковать, – подтвердил Слабачок.

– И иначе нельзя?!

– И иначе нельзя. Давай, помогу тебе забраться ко мне на спинку, и пойдём дальше.

И они пошли дальше.

 

Болтовня и встречи

Разговор. О чести и совести

Слабачок продолжал нести свою, как пылинка, невесомую ношу очень бережно. Каждый шаг он по-прежнему делал с большой осторожностью. Спасатель не уставал обходить все ямки, кочки, лежащие на пути палочки и все другие препятствия. А если и попадал в какую-нибудь ямку незаметную, то так успевал встать, чтобы Кукляшка даже ничего и не почувствовала. Тельце его всё было так сильно напряжено от внимания, что по твёрдости могло сравниться с твердостью камушка.

Слабачку казалось, что огромные камни и те носить легче. Так сильно он старался оберегать Кукляшку. Вот почему этим негодяям Слабачок сказал, что «ношу, которая невозможно легка, нести невозможно тяжело».

– И один из тех, кто должен рисковать – это и ты? – продолжила Кукляшка разговор.

– Мне нравится мочь и уметь то, что никто не может и не умеет.

– Наверно, тебе нравится рисковать, так же как другим рисковать не нравится?

– Мне не нравится, когда обижают.

– Значит, если ты рискуешь ради того, чтобы не обижали, у тебя есть и Честь и Совесть?

– Я об этом не думал.

– Зато твои Честь и Совесть за тебя думают.

– Может, и думают. Без Чести и Совести, и вправду, никуда.

Знакомство со сталегрызом Жигпшигом

– Посмотри, Кукляшка, какие глубокие ямки, одна около другой.

– Это след железо-когтистой крысы.

– Что, крысы с железными когтями?

– Ага.

– А почему когти железные?

– А потому, что она любит резать железо и грызть.

– Ух ты. Значит у неё ещё и зубы из железяк?

– Да, и так блестят.

– Как бы не свалиться в один из её следов.

И Слабачок обходить стал группки удлинённых глубоких ямок.

Но послышалось травы шуршание, и оказались муравьишки под бегущей крысой с когтями железными. Ещё чуть-чуть и наступила бы на них она и на кусочки крох порезала.

– Эй, крысятина, смотри куда идёшь! – закричала неожиданно Кукляшка, когда крыса над ними пробежала уже.

Остановилась крыса. Приподнялась. Оглянулась назад и по сторонам. А железные когти и зубы её, как зеркало, на солнце поблёскивают.

– Кто меня решил обидеть? – продолжала оглядываться крыса, когтями нетерпеливо двигая.

– Мы… – Кукляшка запнулась. – Мы не хотели тебя обидеть. Мы просто хотим, чтобы ты нас не раздавила.

– Кого не раздавила? Где не раздавила? – развернулась в обратную сторону.

– Нас, муравьишек.

– А, это вы меня обидели? – и лапки передние подняла ещё выше.

– А ты не наступай на нас и тогда будешь не крысятиной, а крысой.

– А если на вас наступлю, то крысятиной надолго останусь?

– Навсегда.

– А если не наступлю, то останусь крысом?

– Останешься.

– А почему вы меня назвали крысятиной, если крысятиной я ещё не стал, потому что на вас ещё не наступил? А?

– Аааа….

– Значит, вы меня обидели! – настойчиво-обидчиво произнес крыс.

– Но, если наступишь, то… Ой! Ай! Слабачок, ищи куда спрятаться, быстрееей!

Крыс уже занес заднюю лапку над муравьишками, но Слабачок заметил старую норку и шмыгнул в неё вместе с Кукляшкой.

Крыс наступил на то же место, где только что были муравьишки, но увидев, что ни на кого не наступила, стала своими длинными и острыми, как лезвие, когтями ещё обидчивее-энергичнее вспахивать землю и скашивать вокруг траву, повторяя:

– Я не крысятина, не крысятина! Я крыс, крыс сталегрыз Жигпшиг! – и убежал прочь.

А озорнишки из норки выбрались и путь свой продолжили.

О несчастье негодёвиков

– Оох, Слабачок, мы с тобой чуть не попали под пяту-коготь Сталегрыза, чуть не пропали!

– Всякое бывает. – Слабачок, как будто не волновался вовсе.

– Да, всякое, – пыталась успокоиться Кукляшка. И чтобы себя отвлечь от прошедшего страха, она решила продолжить предыдущую болтовню.

– А без счастья – никуда! – задорно произнесла Кукляшка.

– Никуда. А, куда?!. Без счастья, – согласился Слабачок.

– И, конечно, не о таком счастье мы говорим, какое у этих негодёвиков?!

– А у них не счастье, а несчастье, – уточнил Слабачок.

– Да, приносить беду и несчастье – это тоже несчастье, – согласилась Кукляшка.

– Несчастье – это быть негодяем, – подтвердил Слабачок.

– Только негодяи об этом не догадываются.

– Может, кто-то и знает, – предположил Слабачок.

– Кто знает, тот наверно, самый несчастный из них, – уточнила Кукляшка.

– И самый несчастный на свете… – добавил Слабачок.

– Негодяй, который не хочет быть негодяем – это несчастный негодяй, – поддержала Кукляшка.

– Тогда ему не место среди негодёвиков, – предложил Слабачок.

– И такой негодяй может стать хорошим, – поддержала Кукляшка.

– И от осознанья того, что не делает больше несчастными других, сам может стать счастливым.

Кукляшка:

– Станет.

– Может.

– Только ему будет очень тяжело научиться плохо не делать.

Слабачок:

– Да. А для этого нужно научиться что-то делать.

Кукляшка:

– Поэтому плохо делать надо и не начинать. А эти негодёвики… помнишь, говорили, что несчастье других – их счастье.

Слабачок:

– Но моё высшее счастье, когда негодяев вообще не будет!

– И моё!

– Но негодяи будут всегда, и беды от них! – проявлял Слабачок недюжинную мудрость.

– Увы. Но их должно быть меньше! – не уставала Кукляшка за Слабачком делать выводы.

– Должно, должно, – подтверждал Слабачок.

– У тебя очень доброе сердце.

Слабачок:

– Но страданья других делают сильней к своим страданьям.

Кукляшка:

– Делают. Особенно, когда видишь, как другие борются со своими проблемами…

– … то хочется им подражать, – продолжил Слабачок.

– Да, Слабачок, да! – обрадовалась Кукляшка такому взаимопониманию.

– Я буду гореть от стыда, если буду трусишкой, – вырвалось у Слабачка.

– Значит, воин защитник – это тот же доктор? – спросила-утвердила Кукляшка и решила добавить: – Только доктор избавляет от очень-очень маленьких врагов внутри тебя, а воин избавляет от очень-очень больших врагов вокруг тебя. Ты – воин!

– Да, какой же я воин. Я носильщик… камней.

– Кто знает. Но я слышала, что, если тот, кто камни носит, потом ставит один на другой, то – это уже строитель.

– Но не воин.

– Кто знает, – загадочно повторила Кукляшка.

В саду ветвисто - корневых молний

Муравьишки двигались медленно, но быстро и беспрерывно болтая-обсуждая обо всём и всё, и вся. При этом было видно, что они и знают всё и вся.

Но вот их разговоры становились всё более медленными, а их озирание по сторонам было всё более продожительным.

Вокруг сильно потемнело, но не только от неожиданно нависших туч, но и от смены зелёной травки на чёрную, твердую и гладкую безжизненную поверхность.

– Слабачок, а ты уверен, что мы бредём туда? Я не помню, чтобы я здесь проходила.

– Мы идём другим путём, – подтвердил опасения Кукляшки Слабачок.

– Значит, ты ошибся дорогой?

– Нет. Я выбрал другую дорогу.

– Тогда ты ошибся в том, что выбрал другую дорогу.

– Почему?

– А ты не догадываешься? Не кажется ли тебе, что дорога, которой шла я, и ты туда, гораздо была легче, чем та, по которой мы возвращаемся?

– Зато веселее.

– И что дальше будет ещё веселее?

– А что хорошего в скучном?

– А я тебе отвечу: за то не страшно!

– Ну что ж, куда идём, туда и пойдём.

– Раз зашли, что ж, пошли…

Несмотря на то, что солнца давно не было видно, от усиливающейся духоты становилось всё тяжелее дышать.

Впереди виднелся небольшой, но с широкой вершиной холм. Время от времени его черную поверхность озаряли яркие вспышки.

– Осторожно! – прокричала Кукляшка. – Слабачоок, стоой!

Слабачок тут же остановился. Потом осторожно подался вперед, чтобы рассмотреть то, что перед его лапками. И рассмотрел: перед его лапками расположилась… пропасть.

– Кукляшка, держись покрепче. Будем бродить по стенам пропасти. Схватилась?

– Даа! – сказала задорно Кукляшка. Ей вдруг почему-то задорно подумалось, что это путешествие по пропасти будет крайне забавным. Её первый страх неожиданноделся неизвестно куда.

И Слабачок… шагнул в пропасть. Кукляшка этого никак не ожидала. Она не поняла слов Слабачка.

– Ааа! – закричала Кукляшка. Но Слабачок, переступив всеми лапками на стену, потопал твёрдой походкой вниз.

Стена местами была каменистая, а местами глиняная, земляная и даже песочная. За камень его лапки всегда могли ухватиться, а вот с других поверхностей можно было и сорваться. Особенно опасны песочные части обрыва. Вот в одной такой песочной части стены муравьишки и сорвались. Они уже полетели вниз, но тут спасла их чуть ниже растущая веточка, на которую они упали. А вскоре они стали сползать с мокрой глины. Но и тут остановил их движение выступающий булыжник.

Внизу обрыва тёк ручеек. Хорошо, что поверх него лежала толстая и вся изогнутая, как змея, коряга, которая стала для муравьишек мостиком, хотя и не самым удобным. Но поверхность коряги была очень склизкой. Рискуя соскользнуть в ручеёк, Слабачок кое-как перенёс Кукляшку на другую сторону.

Подниматься по другой стене обрыва было гораздо удобнее, так как на ней было много и живых и сухих веточек. Выбравшись из обрыва, Слабачок начал восхождение на возвышенность. И, когда он поднялся на его вершину, то увидел чёрные деревья без листьев. Вдруг одно из деревьев приобрело белый цвет и ослепительная вспышка сделала абсолютно прозрачным густеющий сумрак. Ещё через некоторое время другое дерево окрасилось в белый цвет и новая вспышка попыталась ослепить путников.

– Ух ты! – вырвалось у Слабачка! – Это что же такое?

– Ух ты! – вырвалось у Кукляшки. – Неужели это… – но новая вспышка не дала ей договорить.

– Так ты знаешь, что это такое? Ты знаешь, где мы?

– Кажется, знаю, – ответила Кукляшка, привыкая к яркости вспышек.

– Ну, так что это, Кукляшка, что?

– Ты ничего не слышал про сад ветвисто-корневых молний?

– Я наверно ещё не так долго живу среди тех, среди кого живу, и не все легенды мне рассказаны.

– Нет, Слабачок, это не легенда.

– Раз – это вот, и нам не кажется, значит – это не легенда.

– Ну, конечно, это – вот!

– Так вот что же это?

– Ну, это сад…

– Ветвисто-корневых молний?!. – уже продолжил ответ Слабачок за Кукляшку сам себе.

– Да…

– Что за глупость!

– Взгляни вверх, Слабачок! – не обижаясь, крикнула Кукляшка.

Слабачок взглянул вверх и увидел вспышку молнии. Но молния была очено похожа на густой ветвистый корень дерева. Молния, вспыхнув, не исчезла, а продолжала выдавать вспышку за вспышкой. А потом, она, как будто отломившись от невидимого потолка, стала падать на землю, переворачиваясь вверх дном и постепенно угасая.

– А это что такое? – в изумлении Слабачок спросил Кукляшку.

– Ой, а то, как будто он не видел! Не видел что ли, молния повисла, посияла и на землю, перевернувшись, упала. И что тут такого?

– А всё тут не такое! Почему молния падает, да ещё и переворачивается?

– А что тяжелее, то и переворачивается.

– А падает почему?

– А что ей, вечно висеть, что ли?

– Нет, не вечно, а мгновенье повисела, повисела, да и исчезнуть должна, как и все и всегда молнии?!

– Ну, это наверно, везде, кроме как здесь?

– Да?

– Да.

– А что это за деревья?

– Да говорят же тебе – сад молний.

– Они что?

– Да, падают и вот тут в порядочке рассаживаются.

– А, может, их кто-нибудь…

– Рассаживает?

– Ну, да.

– А ты видишь кого-нибудь?

– Кто рассаживает? Не вижу.

– Вот и я.

– Но, это вовсе не значит, что никто не… может это… сажают не тогда, когда мы здесь.

Тут падающая молния врезалась в землю самой толстой частью, из которой происходят все ветви, выдала ослепительную вспышку и застыла.

– Молнии расселись по всей ширине холма. Нам их не обойти.

– А ты их не обходи, а пройди – предложила Кукляшка.

Слабачок двинулся вперёд и вошёл в сад молний. Идти ему в сумраке было не трудно – вспышки освещали малышам дорогу. Вдруг Слабачок увидел, что в ветках деревьев как будто кто-то есть, точнее ветви как будто кого-то держат и не отпускают. Приглядевшись, Слабачок понял, что в ветвях деревьев при вспышках молний он видит… видит… недвижимых зверей, через которых проходит свет и зрение.

В этот момент Слабачок увидел, что на него что-то надвигается: плывущее по земле, склизкое, блестящее, с двумя антеннами на самом верху и тянущее за собой скрученный в круг домик панцирь – это была улитка.

– Ох, Слабачок, как ты меня напугал своим неожиданным появлением. – произнесла улитка, которая во столько же раз больше муравьишек, во сколько диназавры больше людей.

– А откуда ты меня знаешь?

– А кто тебя не знает, Слабачок? Твоя башня видна отовсюду, откуда видно небо.

– Ах, ну да. А это Кукляшка. У неё что-то с лапками, вот я и…

– О, Слабачок, да ты спаситель!

– Я? Да, нет, просто помогаю.

– Спаситель-спаситель! И ещё какой! Вон сколько времени меня тащит и ещё неизвестно, сколько придётся нести. А как зовут тебя?

– Меня? – улитка немного склонила верхнюю часть своего гладкого тела, которую нужно считать головой. – Меня зовут… Моулита, – и снова, немного стесняясь, обратила на Слабачка свои бездонные карие глаза.

– А… – Слабачок почувствовал, что утопает в этих глазах и забывает обо всём. – А… что ты тут делаешь? Ты тут живёшь? – изо всех сил справляясь с собой, произнёс Слабачок.

– Да, здесь всегда влажно, а мне только этого и надо. Тем более что здесь мало кто ходит и то недолго. Поэтому я не боюсь, что на меня наступят, – отвечала Маулита, продолжая топить в своём взгляде внимание и волю Слабачка, отчего он, глядя только на неё, всё более становился рассеян и недвижим.

– Маулита – это топящая взглядом? – громко произнесла Куляшка, сразу заметившая, что происходит что-то не то. – И, как тебе не стыдно, превращать всю волю Слабачка в свою? Ну-ка, быстро посмотри не на нас?

– Я не специально, – произнесла Маулита и посмотрела не на них.

– А почему здесь мало кто ходит? И что это значит: недолго? – спросил, приходящий в себя Слабачок.

– Здесь зло превращается в свет, – произнесла Маулита и стала удаляться.

– А добро? Что здесь происходит с добром? – выкрикнул вопрос вослед Слабачок.

– Добро здесь остаётся добром, – услышали малыши голос удаляющейся Маулиты.

– Ты слышала, какими большими загадками говорила эта… Маулита.

– Даже страшными! Что же здесь такое происходит?

– Одно, что нельзя потрогать, но может тебе сделать плохо, превращается в другое, что нельзя потрогать, но что помогает прозреть?

– А что есть мы? – вслух подумала Кукляшка.

Слабачок уже хотел сказать ей, что: «Конечно, добро», но Кукляшка опередила его.

– Это мы так думаем, что мы добро, а вот, что считает добром то, что здесь зло превращает в свет?

– Удивлюсь, если мы этого не узнаем скоро или не узнаем совсем.

– Ничего удивительного тогда не будет. Значит, и в нас увидели зло.

– Кукляшка умеет пугать! – пошутил, крепясь, Слабачок.

Через несколько шажочков Слабачку пришлось вскрикнуть:

– Смотри, Кукляшка!

– Куда?

– Там в ветвях деревьев. По-моему… это… вот это то и есть, что остаётся после исчерпания энергии зла?!

– Это ужасно, Слабачок. Видимо, у зверей очень много злой энергии. Поэтому от них мало что остаётся.

– И смотри, они поэтому и прозрачные, как мутное стекло.

– Ой, Слабачок, я, кажется, поняла.

– Что ты поняла?

– Что эти деревья, как раз этой злой энергией и питаются, которую превращают во вспышки, в свет.

– А где они берут эту злую энергию?

– Не где, а у кого? У всего злого живого.

– Но тут только звери.

– Правильно, вот они-то и носители злой энергии, потому что они кусают.

– А вдруг они и у нас заберут нашу энергию?

– Но мы же никого не кусаем?!

– А мы и не знаем: какую энергию эти веточки видят в нас.

Слабачок, стараясь как можно дальше держаться от веток молний, пошёл вперёд, озаряемый световыми взрывами.

Пройдя совсем немного шажочков, маленькие путники недалеко от себя увидели пробегающих зайца и его нагоняющего волка, только что влетевших стремглав в сад ветвисто-корневых молний. Лязгает волчья пасть всё ближе и ближе к своей жертве. Волк, ещё немного, и схватит зайца за его пушистый хвостик.

И вдруг вокруг бегущих так потемнело, что их совершенно спрятал мешок темноты, как будто наброшенный на них? А сами бегущие перестали видеть, словно им на глаза надели плотную повязку. Даже вспышки молний не могли пробить этот панцирь непроглядной черноты.

Это деревья молний создали вокруг бегущих тьму, поглотя вокруг них весь окружающий свет. И сейчас они были готовы насытиться своим самым лучшим лакомством – энергией зла.

Панцирь темноты раскололся и тут же исчез от целого столпа искр, извергаемых волком. Искры разлетались огненными шлангами в стороны черных деревьев. Бедный зверь, перестав искриться, невидимой силой был поднят в воздух и подвешен на одну из молний.

А зайчишка выбежал из сада молний и был таков.

– Если сад молний зайку не съел, значит, таких маленьких, никого не кусающих, как мы, тем более не съест, – сделала вывод сообразительная Кукляшка.

– Не съест, – подтвердил схожесть мнений Слабачок.

Пока они проходили этот сад перевёрнутых молний, тучи произвели на свет ещё несколько молниевых деревьев, которые, спустившись с небес, с грохотом, немного встряхнув землю, опустились каждое в свой ряд.

Выйдя из сада молний, путники увидели внизу долину, всю покрытую зелёной травкой, по которой, спустившись с черного холма, они и продолжили свой путь.

О совести, её чистоте и здоровье

Идя некоторое время в полном молчании и, придя в себя от прогулки по саду ветвисто-корневых молний, муравьишкам снова захотелось о чем-нибудь поболтать.

– И ещё я не хочу, чтобы болела Совесть, и хочу, чтобы она была чистой. – поделился Слабачок.

– Какой ты чистюля?!. Значит, совесть нельзя пачкать?

– Пачкать ничего нельзя.

– Значит, её всегда надо мыть, как лапки?

– Совесть не надо пачкать. А станет грязной – не отмоешь.

– А если совесть сама испачкается?

– Нет, сама совесть не испачкается.

– А если кто-то её испачкает?

– Нет, её никто, кроме нас самих, не испачкает.

– Это значит, что…

– Испачкать свою совесть можем только мы сами.

– Ну, вот и хорошо. Раз я сама свою совесть пачкать не хочу, значит, она всегда будет у меня чистой.

– Да. Но, если принесёшь кому-нибудь беду…

– И что тогда?

– Вот тогда твоя совесть и запачкается… тобой.

– Ой, и никто, и даже я сама не смогу её отчистить?

– Нет. И будешь мучиться.

– Ой, как страшно. Но хоть совесть у меня, всё-таки, останется. Так, значит, чтобы совесть не испачкать, нужно?..

– Поступать по совести.

– А это-то как?

– А это, как совесть скажет, так и делать.

– А голос совести звучит всегда?

– Всегда.

– Вдруг, когда нужно он будет молчать?

– Тогда совести уже нет.

– А как я услышу, что она скажет?

– Кто хочет, тот слышит.

– А кто не хочет?

– А кто не хочет, тот сделает вид, что не слышит голоса своей совести.

– Будет слышать, но не будет слушаться голоса совести?

– И так бывает.

– И тогда?

– Тогда они свою совесть теряют.

– Но, как может быть, что того, что есть, да ещё и грязного, при этом как раз и нет, и, как раз потому, что оно грязное?

– К сожалению, может.

– Но что-то же должно быть?

– Увы… есть…

– И что же?

– Бессовестность.

– Ой!

– А у Бессовестности боли нет, поэтому она боль и причиняет.

– Значит Совесть – это источник счастья?

– Наверно.

– А источник страданья – это Бессовестность, когда Совести нет? Да?

– Ох, да.

– Поэтому ты меня и спас, и сейчас несёшь, чтобы не потерять свою совесть, что бы содержать её в чистоте и чтобы она у тебя не болела? Чтобы быть счастливым?

– Наверно.

– И что, так поступать должны все?

– А что, нет?

– А и те, у которых совести нет!? Они тоже должны обрести совесть, чтобы не доставлять боль!

– А сама не догадаешься?

– Должны.

– Но то, что они это должны, они об этом не знают, потому что знать не хотят, – проговорил муравьишка.

Прозрение лучевзгляда Грозоглаза

Так, Слабачок и Кукляшка среди травы двигались, по песку, по камням, и разговаривать продолжали, о чем только в голову им ни приходило.

Вдруг на пути их образовалась ямка, из которой поспешили вылетать комья земляные, образовывая холмик.

Маленькие бродяжки остановились и без страха на происходящее с интересом смотрели.

А холмик образовавшийся продолжал расширяться и расти, и когда он дотянулся до цветка одуванчика, то вместо очередных комьев земли на поверхности пошло появляться что-то блестяще чешуйчатое в перемежку с черным и гладкошерстным. Сначало показалась голова с закрытыми глазами, а потом и лапы когтистые…

Слабачок уже было начал отступать назад, но Кукляшка успокоить поспешила его:

– Не бойся – это крот.

– Да, я крот. А кто вы? Муравьи?

– Муравьишки.

– Да, вы ещё детишки.

– Я – Слабачок, а это Кукляшка. А ты, крот?

– Но не просто крот, я – Грозоглаз (!), из древнейшего и редчайшего кротовьего подвида лучевзглядов. – поводя и приподнимая и так поднятый нос, представился крот.

– Это что, у всех у вас лучистые глаза, а у тебя ещё и грозные? – поинтересовался Слабачок.

– Может и так.

– Так у тебя же не должно быть глаз?! У кротов их не бывает?! – показала свои познания Кукляшка.

– Не бывает – у одних… – согласился крот.

– А ты?.. А! У вас у других?! Из древнего… – перебил его догадкой Слабачок.

– Из других и из древнего…

– И где твой грозный лучистый взгляд?

– Я могу смотреть только на ничто и на никого, туда, где ничего и никого нет. – грустно поделился Грозоглаз.

– Это почему же?

– А вот, когда посмотрю, тогда и увидите, и поймёте.

– Тогда и посмотри туда, где нет ничего и никого. – попросил Слабачок.

Крот встал боком к малышам и поднял веки. Из его глаз, как из двух фонариков, показались два луча. А в той стороне, куда они были направлены, сразу задымилась и загорелось травка. Крот, подняв голову, направлял взгляд в разные стороны. Его лучики подрезали стебли высокой травы, попадали в круглые маковые головки, отчего те молниеносно воспламенялись и тут же лопались-взрывались, разбрасывая маковые семечки во все стороны, обсыпая ими и самого Грозоглаза и муравьишек. Огонь, разрастаясь, пополз и в сторону неба. Муравьишкам показалось, что загорелся целый лес.

– Ой, Грозглаз, закрой свои грозные глаза.

Крот опустил веки. Лучики исчезли. К счастью и появившиеся огоньки тоже погасли.

– У тебя очень светлый и горячий взгляд, – польстила Кукляшка.

– Спасибо, – поклонился крот.

– А твой взгляд видит? – спросила Кукляшка.

– Вижу, но смотреть не могу, потому что вижу, как то, что вижу, перестаёт быть.

– Но всё-таки ты видишь?

– Всё-таки вижу, – невесело ответил крот.

– И молодец, что ни на кого не смотришь. А то скоро и смотреть бы было не на кого и не на что.

– Угу, – опять грустно кивнул крот.

– А зачем тебе такой горячий взор?

– Он мне помогает делать норки.

– Но кроты и так делают норки.

– А я делаю их там…

– Ага, где обычному кроту не сделать!

– Ага.

– Неужели и в скале? – спросила восхищённо-недоверчиво Кукляшка.

– И в скале, – забыв про унынье, самодовольно выпрямившись и задрав мордочку, ответил Грозоглаз.

Тут глаза Кукляшки заблестели внезапным озарением.

– А ты пробовал смотреть на небо? – спросила она крота.

– Что ты? Что ты? – замахал лапками крот.

– Ты никогда не смотришь на него?

– Никогда! Что ты?

– Ты чего-то боишься?

– Конечно, боюсь!

– Чего же страшного в том, что смотришь на небо?

– Не догадываешься?

– Конечно, нет!

– Кукляшка, Грозоглаз боится смотреть на небо, потому что боится за него, боится его поджечь.

– Не может быть, правда, Грозоглаз?

– Мне говорили, что небо голубое из-за кислорода. И, если мои лучи его коснутся, то он весь сгорит. А если не будет килорода, то не будет никого, – снова помрачнел крот.

– Ты не хочешь и боишься погубить мир?

– Очень.

Кукляшка попыталась объяснить.

– Небо – это то, что тебе говорили и совсем не то. Оно состоит не только из того, что горит. Посмотри и увидишь.

Крот стоял, не двигался и молчал.

– Решись!

Крот поднял носик и открыл глаза. Два лучика, как два ярких канатика, упали в бесконечную синеву над всеми.

– Ну что, Грозоглаз? Ты видишь, что не перестаёт быть то, что ты видишь?

– Да, я просто вижу! И это небо?

– Небо!

– А ещё я вижу и всё вокруг!

– Это боковым зрением? – догадался Слабачок.

– Да. И, если бы не вы… благодаря вам…

Огненный крот продолжал любоватся небом.

– А что это белое в небе плавает?

– А это облака.

– А они не горят?

– Не горят, – ответил Слабачок.

– Потому что облака – это пар, а пар – это вода! – подсказала Кукляшка.

– И твои лучи поэтому могут только выше поднять облака, потому что сильнее разогреют пар, – разъяснил Слабачок.

Крот любовался облаком, направив на него свои глазолучики. Вдруг на стоящую троицу пролился мгновенный, как из ведра, дождь. Обрушился, измочил и прекратился.

– Что это было? – спросил крот, снова открыв после дождя глаза и уставившись на небо, – А куда делось облако?

– А вот его-то ты, видимо, и сжег.

– Как сжёг? А где пепел? А где дым?

– А пепел вот – у облака или тучки – это вода.

– А дым?

– А дым – это там, тот же пар, – сказала Кукляшка.

– Но облако – это уже пар, – возразил Слабачок.

– Но пар от лучей Грозоглаза стал еще теплее, а точнее просто очень горячим. А потом он быстро остыл, потому что в небе очень холодно, и превратился в воду. А вода не летает.

– А раз вода не летает, значит вода падает, – догадался Грозоглаз.

– Ну, конечно, – ответила Кукляшка.

– А откуда вы об этом знаете? – спросил Грозоглаз.

– Я подслушиваю людей. Иногда. Умных. Глупых слушать не интересно. – ответила Кукляшка.

– А ты? – Грозоглаз повернул носик в сторону Слабачка.

– А я!.. Я…

– Он знает, потому, потому что знает, – помогла Слабачку Кукляшка. – А там откуда знает он, там бесконечность.

– Как на небе? – переспросил Грозоглаз?

– Как на небе.

– Но, Грозоглаз, если увидишь в небе точки, закрывай глаза, – решил предупредить Слабачок.

– Почему?

– Потому что там будут птицы. Если не закроешь глаз, тогда могут быть и дым и пепел.

– Буду. Буду. Как хорошо видеть и видеть, с кем говорю, сейчас – это вас.

– Эх, жаль, что ты не муравей, – проговорила Кукляшка.

– Это почему же?

– А потому же, что если бы был муравьём, ты бы защитил нас от муравьедов или ещё от какого-нибудь плохого.

– А я и так могу вас защитить от кого угодно, несмотря на то, что я не муравей. Чтобы уметь защищать муравьёв, не обязательно быть муравьём. Важно уметь защищать.

– А вот и Слабачок тоже кое-что умеет! – начала хвастаться Кукляшка.

– Что же? – повел носом Грозоглаз.

– Если ты строишь дороги в земле, то Слабачок прокладывает дороги к облакам.

– Как? – раскрыл маленькую пасть крот.

– А вот проложишь туннель в наш муравьишник «Полезные игры», там и увидишь… Только, э-э-э, смотри не прямым, а боковым зрением, – предупредительно попросила Кукляшка.

– Проложу. Посмотрю… боком, – и крот стал спускаться в свои туннели.

Груз ответственности

Слабачку всё труднее идти становилось. Редкие шажки свои он делал на всё более сгибающихся лапках. И это всё из-за плиты огромной осторожности, на него давящей не меньше его огромных камней. Было впечатление, будто несёт он не один, а целых два гигантских камня на своих крошечных плечиках.

– Кукляшка, тебе удобно? Не качает, не сползаешь, не подпрыгиваешь?

– Ой, я как раз тебе хотела сказать, что мне очень даже удобно. Кажется, что я как будто плыву в большой широкой лодочке по гладкой лужице.

– Я очень стараюсь, чтобы тебе было удобно.

– Да, вижу. Но, мне кажется, ты начинаешь уставать. Хотя мы прошли вроде бы совсем ещё не много. Неужели это я такая же тяжелая? Прям, как те гигантские камни, которые ты поднимал и таскал?

– Да, на меня навалилась толстая жирная жаба и склоняет меня к земле.

– Ой, за что ты обозвал меня жабой?

– Жаба – это моя усталость.

– Мне так приятно, что есть муравей, который меня окружает комфортом.

– Сейчас на мне неимоверный груз – Груз Ответственности.

– А что это такой за груз? Он как выглядит?

– Он есть у каждого, его каждый несёт и отличается он по тяжести. Но его не видно.

– Ой, правда. Ведь сейчас это я из-за тебя не плачу, а улыбаюсь. Значит, ты несешь груз ответственности за меня?

– Спасибо.

– А ты чувствовал такой груз ответственности за камни?

– Нет.

– А почему?

– Ответь сама.

– Потому что камням, если они упадут, не придётся грустить?

– Поэтому? Наверно.

– Но я же такая маленькая и лёгкая?! А почему твой Груз Ответственности тогда такой большой и тяжёлый? Неужели из-за боязни ощутить Боль Совести, если я начну грустить?

– Из-за боязни за тебя.

– А была бы у тебя эта боязнь, не будь у тебя совести?

– Я не могу на это ответить.

– А почему?

– Потому что ответить должны со стороны.

– А почему?

– Потому что я думаю не об этом?

– А о чём?

– О ком.

– А о ком?

– О тебе.

Комбинат цветокака Бульбряка. Под градом лепёшек

Маленьких путников время от времени стала накрывать немаленькая тень.

– Кукляшка, а что это вокруг нас падает такое, как лепешки какие-то?

– Ой, Слабачок, давай спрячемся под чем-нибудь, вон, хотя бы под тем подорожником.

– Давай.

И Слабачок быстро перебежал под могучий лист подорожника. А на землю продолжал плюхать лепёшечный дождь.

Но дело странное: там, где лепёшки падали, тут же оказывались холмики с цветами, а лепёшки девались куда-то. Несколько лепёшек упали и на лист подорожника, под которым спасались мизерные путники, и на нём тоже сразу распустились маленькие цветочки.

Лепёшкоград недолго длился. Мизерные путники уже хотели путь свой продолжить, как на землю рядом с ними какая-то птица приземлилась с тонкими и голыми, как у цапли, ногами. Она сразу начала что-то клевать, наклоняясь на прямых лапках.

– Кукляшка, это кто?

– А почему спрашиваешь меня?

– Ты же всё знаешь.

– Не всё.

– Тогда давай спросим.

– А вдруг склюёт?

– А мы из-под листика спросим.

– Давай попробуем.

– Эй, крошкоед.

– Кто-кто? – спросила птица, отвлекшись от своего занятия.

– Ой, он сейчас разозлится!

– Ну, ты, который что-то клюёт.

– И, который летает, – добавила Кукляшка.

– Кто-кто? Кто со мной говорит? – и клюв птицы поднырнул под тот самый лист подорожника.

Муравьишки в страхе быть склёванными выскочили из-под листа и прокричали:

– Мыыыы!.. – и подуспокоившись, продолжили: – Мы с тобой говорили.

– Выыыы? – клюв с вытянутой шеей продвинулся к муравьишкам.

– А ты кто?

– Я? Я цаплевидный цветокак Бульбряк.

– А… цветокак Бульбряк?

– А вот потому!

В цветокаке что-то забурлило, заклокотало и выплюхнулось на землю. За птичкой оказалась лепешка, на которой сразу расцвели цветы.

– Ух ты, Бульбряк?! Так это ты так сажаешь цветы? – изумляясь, сказал Слабачок.

– А – это ты делаешь как? – спросила Кукляшка.

– Я – цветокомбинат!

– Цветокомбинат? Ты же говорил, что ты цветокак?!

– Правильно. Цветокак – это название цветокомбинатов, то есть меня и таких, как я.

– А как устроен твой цветокомбинат? – поинтересовалась Кукляшка.

– На него, то есть в меня, поставляется сырье, путём клёва.

– А что за сырьё?

– То, что мне вкусно.

– Ага.

– А потом?

– А потом то, что мне вкусно, перерабатывается на конвейере, который во мне, в будущие цветы.

– А чем твой цветокомбинат отличается от других комбинатов цветов и от коров?

– А вы разве не заметили – не поняли? Ни в одной коровьей лепёшке цветы не растут сами собой и так быстро, то есть вырастают сразу, а в моей растут.

Сзади из цветокака что-то плюхнулось, и там сразу выросли цветы.

– Ага, ты хочешь сказать, что комбинаты в коровах не сажают семена в лепёшки, а в твоём комбинате сажают?

– Пра-ви-ль-но. Но мой цветокомбинат ещё и производит эти семена. Нет таких цветов, которые растут так же быстро, как мои.

– Ага. Это точно. А можно тебя попросить?

– Можно.

– А ты исполнишь?

– Исполню.

– Не производи цветов там, где мы идём.

– Хорошо, я буду производить цветы там, где вас уже или ещё нет.

– Лучше там, где нас уже нет.

– Но я ещё прилечу.

– Куда? Когда?

– Зачем?

– Туда, где вы и тогда, когда будет время для цветов. Чтоб были цветы! Зачем? Непонятно? Ещё будет понятно! – и улетел.

Вылезли из-под подорожника маленькие путники.

– Улетел?

– Улетел.

– Кажется, нам очень повезло, что мы не попали под цветочные лепёшки. – порадовалась Кукляшка, когда они снова тронулись в путь.

– Ага, вовремя от них спрятались.

– А то сейчас бы шли все в растущих на нас цветах.

– Растущих из лепёшек, – уточнил Слабачок.

– И в лепёшках тогда бы шли. Ха-Ха-ой! – тряслась от смеха Кукляшка.

– Ай! – улыбаясь и как бы чего-то испугавшись, произнёс Слабачок.

Но тут же:

– Ха-ха-ха-ха-ха! – одновременно грохнули смехом.

Но неожиданно тень снова накрыла путников, и Слабачок почувствовал, что на него что-то капнуло. Он почувствовал, а Кукляшка увидела, ибо из этого «что-то» сразу вырос маленький желтенький цветочек.

– Слабачок, а Цветокак оказался очень добрым и умным. Он сделал нам с тобой подарок, подарил желтенький очень красивый цветочек.

– Ну, раз подарил, то – это он добрый. А почему он ещё и умный?

– А посмотри, цветы они всегда больше нас – крошечных. А Цветокак, он это заметил и на своём цветокомбинате сделал специально для нас цветочки во много раз меньше нас.

– Это он тебе, Кукляшка, подарил цветочек, тебе. А мне… а на меня… кап…

– Слабачок, правда, цветочек очень красивый?! – и Куляшка нагнулась и показала цветочек Слабачку.

– Красивый. Правда. – нехотя ответил Слабачок, но увидев цветок, даже немного просиял улыбкой.

Кукляшка обматала стебелёк вокруг шейки так, что у неё получился кулончик желтенький и красивенький.

Путь их продолжился уже гораздо веселее.

Страх потери. Жизнь в памяти

– А знаешь, – о другом задумался Слабачок, – наверно, я боюсь не только Боли Совести.

– Чего же ты, Слабачок-сильный, боишься ещё?

– Наверно, боюсь потерять того, кого нашёл.

– А кого ты нашёл?.. Ой, ты же нашёл меня?!

– Тебя.

– Ты думаешь, что, если я начну грустить, то свалюсь и затеряюсь в травке?

– Я боюсь, что тебя потеряю, даже если ты и не свалишься в травку.

– Не понимаю, как можно потерять того, кто никуда не может деться.

– Обычно, кто никуда не может деться, куда-то и девается. Я боюсь, что ты даже если и будешь рядом, но будешь не со мной.

– Но, если я буду с тобой рядом, то как я могу быть не с тобой? С кем же я тогда буду?

– С тем, с которым захочешь быть рядом.

– Слабачок, ты оказывается такой трусливый.

– Все боятся за всех, кто рядом – за близких.

– Ха-ха-ха! Ты боишься потерять того, кого нашёл на свалке?

– «Где» – не важно, важно – «кого» нашел.

– А…а, как только ты меня донесешь, то и груз ответственности с тебя слезет вместе со мной?!

– Не знаю.

– Но ведь меня уже не нужно будет носить?!

– Не знаю.

– Но ведь меня уже не будет… рядом.

– Наверно, если знаешь.

– И я тоже… кажется, не знаю…

– Пока ты будешь жить в моей памяти, груз ответственности за тебя будет на мне.

– А как это я смогу жить в твоей памяти?

– Ты в ней уже поселилась.

– Как я могла поселиться там, где никогда не была и когда я здесь?

– Но в твоей памяти, наверно, нашлось местечко для меня? Ты же не сразу меня забудешь?

– Значит, у каждого из нас нашлось для каждого из нас местечко внутри нас?

– Тебе лучше знать.

– А долго я буду жить у тебя там, где я сама не была и никогда не буду, потому что никогда попасть туда не смогу?

– В моей памяти?

– Ну, да.

– Пока жива моя память.

– А долго будет жить память твоя?

– Столько, сколько буду жить я, ты будешь жить у меня здесь, – и Слабачок указал почему-то не на голову, а на грудь, туда, где у людей сердце.

– А почему ты показываешь на грудь. Ведь память находится в голове.

– И в груди, – тихо сказал Слабачок.

Нашествие Иглобрилей

Тут послышался издалека вой, который быстро приближался. Это был рой жужжащий, больше комариный, чем жукастый. Даже на редких сейчас лучах солнца этот рой стрелял тучей слепящих блесков.

– Ой, кажется – это Иглобрили.

– Кто, кто это? – не понял Слабачок.

– Иглобрили – это летунчики, похожие на комаров.

– И что они делают?

– Они ищут своих жертв.

– Это какие же у них такие жертвы?

– Их жертвы – живущие злом.

– А как это так – жить злом?

– Это такие, которые не проживут, если не отнимут у кого-нибудь что-нибудь: настроение, вещь или даже жизнь.

– А как это от… – но ставший вдруг несмышлёным Слабачок не успел договорить.

– Отнять у кого-нибудь жизнь – это значит, кого-нибудь съесть, – выпалила Кукляшка.

– Так, что же это? Они нападают на зверей?

– На зверей, – терпеливо ответила Кукляшка. Она понимала, что Слабачок не понимает потому, что живет добром и поэтому совсем не разбирается в путях зла.

– А как это они так нападают на зверей?

– Чтобы знать одно, надо знать и другое, а иногда и много чего другого.

– И чего я должен здесь знать?

– О! Чтобы знать, как нападают, должно знать: чем они не обычные комары, ну, чем от них отличаются.

– Если бы знал о иглобрилях, то может и знал бы, чем отличаются.

– Так вот. У них вместо одного целых три хоботка-трубочек, и не простых, а бриллиантовых.

– Бриллиантовых?.. А зачем?

– Чтобы привлекать, гипнотизировать жертв и… и не только.

– А, чем, как?

– А блеском. Как выглянет солнышко, так этот комариный рой уже не комариный, а волшебно-блестючий клубок, от которого не отвести глаз не только жертвам, но и всем, кто увидит его.

– А зачем им три хоботка?

– Ой, Салабачок, а вот тут самое страшное. Такое страшное, что и рассказывать страшно.

– Да что ж тут такого-то.

– А такое. Первый хоботок у них – это, чтобы… вдыхать.

– Это что, вместо носа, что ли?.. Я уже дрожу.

– Нос дышит – вдыхает и выдыхает. А этот хоботок только вдыхает. А вот второй хоботок, у них как раз только и выдыхает.

– То есть дышат они двумя хоботками и без любого из них дышать не смогут?

– А умом ты точно не слабачок, – пошутила Кукляшка.

– Ну, вдыхает и выдыхает. Чего тут страшного? – не обратил внимания Слабачок на шутку.

– А то, что этот выдыхающий хоботок … Ой, дай сначала про третий расскажу.

– Ну, расскажи про третий, – усмехнулся Слабачок.

– А вот третий хоботок посерёдке двух других находится и гораздо их длиннее. Иглобрили втыкают его в жертву и… высасывают…

– Ну, п…понятно, из жртвы всю кровь… – поняв сразу всё, Слабачок от страха начал запинаться.

– Всю… её изнутри… они её высасывают…всю… вместе с её силой.

– Всю-всю жертву изнутри?

– Всю.

– Ух, действительно, страшновато.

– Но и это ещё не всё.

– Что же там ещё… – чуть не впадая в панику, спросил Слабачок.

– А вот что: пока третьим хоботком Иглобриль высасывает жертву, вторым хоботком он… вдувает в жертву воздух.

– Бррр. – вздрогнул Слабачок. – А зачем?

– А затем, что так высасывать легче. А, если длины хоботка не хватает, то хоботок удлиняется… А ты что, не видел надутых, как воздушные шарики, волков, лисиц и даже медведей, летающих в лесу среди деревьев, пока из них весь воздух не выйдет? Вот Иглобрили из них всё и высосали. Только шкура и осталась.

– Ой, а вот у меня, поди, ничего внутри, кроме силы и нет. Так они её и из меня…

– Может и из тебя, если они даже силой камней питаются.

– Что? Они и камни выса… – побледнел Слабачок. – А какая же сила у камней?

– А чем тяжелее, тем, значит, и сильнее.

Тут над ними стал проплывать, как мыльный музырь, целый огромный камень.

Слабачок с ужасом округлил глаза.

– Этот вот как раз этот камень, который ничего не весит? Который пустой, как и мыльный пузырь? Камень, потерявший силу?

– Д-да, да. – только и пропищала Кукляшка в ответ.

– Ну, хоть мы и не звери какие, а всё ж подумать, куда спрятаться, не помешало бы.

– Вот ты и думай. Не только лапками силён должен быть, но и головой.

– А вон булыжкамень у дерева, а под деревом норка, так что, как приблизятся, так туда и сиганём. Камень попьют, дерево попьют, а норка то им зачем?

– Не норка, а те, кто в норке. Надеюсь, что в норке им никто не понадобится.

– Или они её просто не заметят.

– Слабачок, они приближаются, Слабачок!

И, действительно, блесткообразный жужжащий клубок, стреляя во все стороны кусками солнечных лучей, катился, не касаясь земли, ослепляя и завораживая всех вокруг, и приближался к тому месту, где спрятались муравьишки, с ужасающей быстротой.

Вот, комариная туча достигла прибежища крошечных путников и, завидев булыж–камень, закружилась вначале вокруг него, а потом жадно набросилась и на него, и на не успевшую спрятаться крысу. Писк крысы быстро стих. Были слышны только скрежетания выпиваемого камня да звон бьющихся стекляшек. Покружили, под камень не пробились и дальше комарики отправились.

Выползли муравьишки из своего убежища, а вокруг них много бриллиантовых хоботков валяется. Это, когда комарики в булыжкамень хоботками стучали, то те многие ломались и падали.

Вынес Слабачок Кукляшку из укрытия.

– Слабачок, спусти меня на травку, – попросила муравьинка.

– Зачем?

– А всё увидишь, – Слабачок аккуратно спустил Кукляшку на землю. – А теперь дай мне вот этот сухой листочек, – Кукляшка насадила листик на бриллиантовые хоботки и накинула его себе на плечи. – Это будет моя мантия, – сказала и засмеялась. – А теперь дай мне сухой травки.

Взяв из лапок Слабачка сухую травку, как кипу коротких верёвочек, Кукляшка сплела венок, понатыкала в него бриллиантовых хоботков и надела его себе на головку, чем и восхитила Слабачка.

– Кукляшка блестящая! – вырвалось у Слабачка.

Но Кукляшка, захихикав, быстро сняла венок и надела его на Слабачка.

– Иглоглавый! – провозгласила Кукляшка и снова хихикнула.

Радостной Кукляшке Слабачок помог взобраться себе на спинку, и они, отбрасывая во все стороны солнечные лучи, пошли прежней дорогой.

Совесть неимущие

Но несмотря на хорошее настроение, вначале они шли молча, приходя в себя от всего произошедшего. Но через некоторое время Кукляшка продолжила выказывать интерес к словам Слабачка.

– А почему у тебя за меня груз ответственности есть, а у меня за тебя, кажется, нет? Я вот не чувствую никакой тяжести.

– Если ты задумалась об ответственности за меня, то эта ответственность за меня, пусть очень маленькая и легкая, но у тебя, кажется, есть.

– Правда? У меня есть то, что есть у такого, как ты – у меня есть Ответственность?!

– У тебя точно нет Бессовестности.

– Тогда у меня есть ещё и чистая совесть, как у тебя?!

– Но насколько чистая, не знаю, – Кукляшка изобразила недовольно-изумлённо-вопросительный вид, – ты же любишь делать то, что делать нельзя, – напомнил ей Слабачок.

– Ну, не буду, не буду.

– Значит, свалка тебе больше не грозит.

– …А, как это интересно! – Кукляшка сжала ладошки перед грудкой и посмотрела вверх, глядя внутрь себя.

– Что интересно?

– А то, что у меня, у которой ничего нет, при этом совесть и ответственность есть, а у тех, у кого есть всё, нет никаких и ну нисколечко ни Совести, ни Ответственности!

– Ну, да, многие, которые считают, что у них есть всё, не замечают, или не хотят замечать, что кое-чего у них всё таки нет, а именно, Совести.

– А другие даже знают, что нет.

– Мне даже кажется, что чтобы было всё, обязательно не должно быть Совести!

– Особенно тогда, когда, чтобы иметь всё самому, надо всё отобрать у всех. А Совесть мешает.

– И поэтому, имея всё, такие не имеют только Совесть.

– Но есть, всё таки, другие, у кого действительно есть всё, в том числе и совесть, и ответственность.

– Правда, таких гораздо меньше.

– Что верно, то верно.

– А быть их должно гораздо больше.

– И так ещё много чего должно быть.

Пламенег – дракон ледяного огня

Вдруг Кукляшка почти выкрикнула Слабачку:

– Смотри!

– Что? Куда смотреть? – растерявшись от неожиданности, завертел головой во все стороны Слабачок.

– Вот! – указала лапкой чуть правее перед собой на травку Кукляшка.

Слабачок взглянул в ту же сторону, но ничего приметного не увидел.

– Что там? – переспросил он.

– Как что? Бабочка! – Кукляшка удивилась, что Слабачок не может заметить того, на что тут же обратила внимание она. – Бабочка, Слабачок, вон же, бабочка, она только что камнем упала с неба.

– Но бабочки разноцветные, а тут, да, лежит, что-то похожее на бабочку, но это «что-то» совсем не живое, а что-то каменное, – Слабачок подошел и коснулся предмета их обсуждения. – Ой, это не каменное, это ледяное.

– Вот именно, Слабачок, вот именно. Ты вот не увидел, как бабочка, вся такая шоколадная, вся такая изящно порхающая, вдруг, в мгновение ока став белой и недвижимой, камнем упала на землю. А я…

– Не увидел.

– Извини, ты же смотришь вниз. Ты же думаешь, где пройти. Это я в облака… Ой, Слабачок, осторожно… – почти закричала Кукляшка, потому что совсем рядом с ними рухнуло на землю тоже что-то каменно-белое и похожее на шмеля.

– Неужели над нами гуляет морозное облако?..

– А…Ага, и все, кто в него попадает…

– Облако мгновенно насыщает их ужасным холодом, а затем и льдом, а само насыщается их жизнями, – вдруг одновременно проговорили они.

– Нет тут никакого облака. – услышали муравьишки откуда-то над собой чей-то скрежещащий голос.

Одновременно послышалось хлопанье крыльев опускающейся птицы. Производимые ею воздушные вихри так набросились на мизерных путников, что чуть не унесли их вместе с пылью далеко-далеко от этого места.

А птица, хлопая крыльями так же быстро, как стрекоза, медленно опускалась на травку. Когда она приземлилась, то оказалось, что её тонкая шейка вытянута, как у лебедя, на которой держалась, похожая на шарик, головка. Клювик походил на не длинную, но широкую трубочку, которая не была почему-то ничем закрыта, с высовывающимся из неё и похожим на верёвочку язычком. Муравьишкам бросилась в глазки одна особенность: у птички было не два, а целых четыре крыла. Ближе к головке на шейке два маленьких крылышка, а на тельце крылышки большие. И крылышки складывались не полностью, а только наполовину. Так, что если птичку поставить во весь рост, она стала бы напоминать ёлку. «Это для того, чтобы я могла быстрее взлетать», – уточнила потом, явно хвастаясь, птица. «Наверно – эта птичка летает очень, очень быстро». – не понимая почему, подумалось Слабачку.

– Здрасьте… да… я чуть вас не сдул, простите.

– Так это вы их?! – неистово укоряюще спросила Кукляшка, показав лапкой на лежащие ледяные статуи.

– Я, ой, я… Извините. Ой, простите, – заворковала расстроенно птица.

– Извинить, извинить… а вот их не воротить…

– Ой, правда, ой, меня надо не простить… – и тут птичка как возмёт, да как чихнёт! – А…А…А-апчхи! – а когда она чихнула, то вся травка перед ней тоже оказалась блестяще-белой – заледеневшей.

– Слабачок, смотри, какой кошмар! – громко завозмущалась Кукляшка.

– Да, не без этого… Так может быть… – попыталась что-то сказать птичка.

– Точно, Слабачок, это, наверно… Я думала: это нам про птиц с ледяным дыханием рассказывали, чтобы нас, муравьишек, пугать, если не будем вовремя ложиться спать… Да, как же…

– Да так же, меня так же и зовут… – тут птичка выпрямилась, чуть задрав круглый и открытый, как трубочка, клювик… – Я – Дракон!

– Кто-кто? – спросила с усмешкой, забыв про собственную догадку и осторожность, Кукляшка и, продолжая недоверчиво улыбаться, переспросила. – Дракоша?

– Нет, не дракоша, а – Дракон! Дракон ледяного пламени! – ответил очень маленький, с воробья, очень гордо дракон. И вдруг, желая чихнуть, качая вверх-вниз головой, он стал наполняться воздухом.

– А…а…а…а-пчхи! – снова чихнул, видимо, не злой дракон, потому что чихнул не в сторону муравьишек.

А то, на что он чихнул, а это были листочки, ягодки и травинки, всё мгновенно побелело.

– Так это… ты?! Ты зачем их погубил?! А, дракон?! – спросила Кукляшка в праведном гневе.

– Это не я… то есть я, но если бы не простуда…

– Ему бы лишь бы на что-нибудь или на кого-нибудь начихать, лишь бы заморозить и улететь, – праведно и нещадно продолжала гневаться Кукляшка.

И тут дракон со словами: «Я не хотел!» – громко зарыдал. Ледяные слёзы мелкими камушками посыпались из глаз.

Слабачок решил разрулить ситуацию, пока муравьишек самих не превратили, пусть и случайно, в ледяные статуи:

– А как тебя зовут, дракон ледяного пламени?

– Когда меня мама готовила к самостоятельной жизни, учила находить корм самому, и пока меня в эту жизнь не прогнала, она называла меня Пламенегом.

– От «Пламя»? – догадался Слабачок.

– И от «Нега»? – продолжила догадку Кукляшка.

– Да, да, всё верно! – даже запрыгал и захлопал от радости крыльями Пламенег. – Мама говорила, что у меня очень длинное и нежное ледяное пламя. Что мне всегда им будет легко ловить всяких жучков и паучков.

– И ловится? – с нескрываемым осуждением спросила Кукляшка.

– О, ещё как! – радуясь тому, что можно похвастаться, проговорил Пламенег.

– А тебе не стыдно есть маленьких.

– Мне? Стыдно? – опешил Пламенег. И сразу погрустнел. – Стыдно… но не поесть – не пожить. А… я ведь тоже для кого-то маленький и мне тоже приходиться прятаться… – уже начинал дуться и чуть не плакать Пламенег.

– Ну, ладно, не плачь. Мы тоже хороши. Тоже кормимся и теми, кто меньше нас и теми, кто побольше нас. Особенно теми, которые сами не прочь нами полакомиться! – строго подтвердил-уточнил Слабачок.

– А чем мне загладить свою вину? – виновато спросил Пламенег.

– Наказанием! – твёрдо ответил Слабачок.

– Слабачок, – шепнула Кукляшка, – как бы он нас сам не наказал.

– Как это он нас так накажет! Пусть только попробует!

– А вот, как попробует, так и накажет! Сделает из нас льдышек! И сам не заметит. Ему только нечаянно вздохнуть да выдохнуть не так. И – футь!.. Он же и так себя сам наказывает! – пыталась убеждать Кукляшка.

– Чем это он себя наказывает? – не сдавался Слабачок.

– Раскаянием. Тем, что страдает. Вон, даже плакал. А страдание – разве не наказание? – побеждала Кукляшка.

Праведный гнев во взгляде Слабачка сменился на согласное спокойствие.

Кукляшка решила сама повести разговор.

– Пламенег, а объясни, откуда твоё пламя, да ещё и ледяное? Как?..

– Как оно у меня появляется?

– Ну, да?!

– А вы не знаете, отчего обычное пламя? Про кислород слышали?

– Ну?

– Вот, пламя от кислорода такое горячее, что те, кому не повезёт, превращаются в пепел и рассыпаются, – Пламенег сделал паузу.

– Ой, мне так страшно! – прошептала Кукляшка.

– Но дослушать надо, – сдерживал Слабачок собственный страх.

– Н-на-до, – пропищала Кукляшка. – Говори-говори, Пламенег!

– Но огонь – это когда поджигают, и когда кислород, как воздух.

– А у тебя?

– А у меня кислород, который как лёд. А когда я его выдыхаю, я выдыхаю его, как пар! Ледяной пар!

– Ой, поэтому в льдышек и превращаются?! – пропищала Кукляшка.

– И тоже рассыпаются. – грустно закончил Пламенег.

– А знаешь что, Слабачок? – решив сменить грустно-страшненькую тему, обратилась резво Кукляшка. – А раз он только и умеет, что льдом дышать, так может он нам надышит… каток?!

– Как каток? Где надышит?

– А вон, смотри, какая большая лужица. Эй, хоть никого не оживишь, а нас хотя б повеселишь.

– А у него получится? – недоверчиво переспросил Слабачок.

– Получится? – обратилась Кукляшка к Пламенегу.

– Как?.. Ещё как получится! – выпятил Пламенег грудку вперёд.

Пламенег, как по столбу, взлетел вверх, заставляя клониться траву к самой земле, и, подлетев к лужице, выпустил столб бело-голубого пара. Пар из горнила его трубочки-клюва не прекращал идти до тех пор, пока он дважды – туда и обратно не пролетел этот мизерный и очень мелкий прудик. Увидев, что сделал своё дело, Пламенег молча удовлетворённо и достойно воспарил вверх и растворился в течениях ветров.

– Ой, он так быстро улетел!

– Улетел.

– И даже не попрощался.

– Не попрощался.

– Бедненький, и наверно потому, что его никто не научил говорить «до свидания».

– Не научили.

Муравьишки подошли вплотную к лужице.

– Так ведь Пламенег ничего не сделал. Смотри, какая прозрачная вода, – разочарованно проговорила Кукляшка.

– А видишь волну, которую поднял Пламенег своими крыльями.

– Вижу, – ответила Кукляшка.

– А почему эта волна до сих пор стоит, почему она до сих пор не упала, почему она такая застывшая?

– Ой, и вправду, Слабачок! Лужица застыла! Застыла!

Кукляшка неожиданно для Слабачка соскочила с его спинки. – Ой! – вскрикнула она от заставившей себя вспомнить боли, но, её превозмогая, Кукляшка забежала на лед.

– Слабачок, это лёд, лёд, сейчас, когда лето, когда солнце, когда так жарко!

Она покатилась по льду, пытаясь кружиться, приподнимать то одну лапку, то другую, радуясь возможности поскользить, почувствовать скорость и посопротивляться встречному ветерку.

– Кукляшка, осторожно, именно потому, что жарко. Кукляшка, мы не знаем, как крепок этот лёд! Как долго он продержится! – увещевал Слабачок, сам вставая на застывшую лужицу.

– Крепок, крепок! Здорово!.. Ой… Ой!..

Слабачок увидел, что лёд под Кукляшкой, и уже и под ним уже тоже стал трескаться.

Кукляшка направилась было к Слабачку, но увидав трещину, только и смогла крикнуть:

– А-ай! Эту трещину мне не перепрыгнуть. Не могу, Слабачок, и лапки болят…

Под Кукляшкой появилась при этом ещё одна трещина и неожиданно расширилась так, что муравьинка плюхнулась в воду.

– А! – кричала муравьинка.

Слабачок прыгнул в воду спасать Кукляшку в очередной раз.

– Хватайся за мою шею!

Но муравьинка почувствовала, что ей всё легче и легче, что вода выталкивает её. И вот она уже находится над водой, что она стоит на… воде!

– Слабачок, Слабачок! Смотри, вода не хочет меня поглощать – меня кушать! – радостно проговорила Кукляшка и попробовала погрузиться в воду.

– Вода тебя не оставляет под собой и ставит выше себя, потому что ты оказалась легче воды!

– А тебе приходится бороться с водой, потому что вода легче тебя?!

– Прихо-дит-ся! – кое-как проговорил Слабачок, барахтаясь в воде, еле удерживая головку на её поверхности.

– Слабачок, а не твоя ли невидимая сила и держит меня над водой?

Ответом Кукляшке было молчание Слабачка. И вдруг Слабачок почувствовал, что его задние лапки опираются о что-то твёрдое, о дно лужицы! Как будто сама земля пришла к нему на помощь.

А Кукляшка уже легко кружилась на воде. Вдруг заметив, что Слабачок больше не барахтается, что он твердо на чем-то стоит, Кукляшка догадиво прокричала:

– Кажется, сама земля поднялась, чтобы спасти тебя!

– Кажется! – стоя в воде уже по колено, ответил Слабачок.

Вдруг лёд снова треснул, и одна из льдинок неожиданно быстро приподнялась над муравьишками и… и застыла, капая на малышей слезами таяния. Но, немного простояв почти вертикально, глыба начала крениться на детишек.

– Ой, прокричала Кукляшка, она нас сейчас раздавит!

– Не раздавит! – сказал жестко Слабачок и, схватив Кукляшку, сделал резкий прыжок из лужицы.

А льдинка, уже падая, вдруг неожиданно мгновенно растаяла, и вся вода в воздухе разом грохнулась в воду на земле и брызгами-волнами расплескалась во все стороны.

Муравьишек одна из таких волн подхватила и, отнеся подальше от лужицы, прокатила так, что у малышей даже захватило дух.

– Ух, здорово! – обрадованно сказала Кукляшка.

– Здорово, да, – сказал без всякого энтузиазма Слабачок.

Малышам, чтобы высохнуть, пришлось поваляться на песочке, погреться на Солнышке, и попереводить дух, освобождаясь от пережитых страхов. А потом они снова пустились в путь.

Страхи на тропе зависти. Уличённые в счастье

– У-ух!.. Послушай, а я подумала?!

– О чём?

– А вот о чём. Мне кажется, что тебе нести меня так трудно ещё и из-за того, что нас догнала тропа зависти. Говорят, что это она неожиданно подставляет незаметные глубокие ямки, высокие кочки и большие острые камни и даже… – Кукляшка замолчала, боясь договорить.

– И даже?.. – подтолкнул вопросом Слабачок.

– И даже жуткие капканы и бездонные пропасти!.. – полушёпотом договорила Кукляшка.

– А почему?

– А ответ в самом её названии.

– Она делает пакости и гадости из зависти? – догадался Слабачок.

– Наверно, из очень большой зависти.

– А может, она делает что-то и пострашнее гадостей. Я припоминаю, что тоже слышал об этой блуждающе-бегающей тропе зависти. Но я и видел муравьёв, которых она нагнала. Раньше эти муравьи были крепки и здоровы. А после того, как им пришлось пройти по этой тропе, которая специально простёрлась на их пути, у них были переломаны лапки и даже спинки, а на их тельцах налипло много-много больших и малых синяков. И что особенно страшно, что из добрых, улыбающихся, разговорчивых и любящих, они превратились в грубых, зло глядящих, хмуро молчащих. Они были трудолюбивы, а стали ленивы. У них раньше всё получалось, а теперь всё не получается. Им хотелось всего, а теперь всего не хочется.

– Значит, она нагоняет тех, кто счастлив? – сделала вывод Кукляшка.

– Надеюсь, что ей не удаётся догнать всех счастливых.

– А она будет догонять и нас?

– А мы счастливы? – ответил вопросом на вопрос Слабачок.

– Думаю, что нам никто не завидует, во всяком случае, пока у меня болят лапки.

– Или оно – наше счастье, такое маленькое, что его никто ещё не видит? – удивился собственным словам Слабачок.

– И даже мы сами? – спросила Кукляшка.

– А ты что, его – это наше счастье видишь?

– Не знаю.

– Как не знаю? Ты что, можешь показать, где оно находится: тут или тут? – Слабачок показал лапкой сначала куда-то в одну сторону, а потом в другую.

– Не могу.

– А ты что, можешь сказать, как оно выглядит?

– Не могу.

– Так ты его видишь или нет?

– Не знаю.

– Непонятно! – возмутился Слабачок. А потом вдруг сказал: – Хотя… может и видишь.

– А если оно уже есть, тебя это что, пугает, да? – с лёгкими обидой и укоризной сказала Кукляшка.

– Если оно есть, то меня пугает то, что его может кто-то отнять.

– И главная сейчас среди этих «кто-то» – это Тропа Зависти, – погрустнела Кукляшка.

– Но, если тебя уже пугает, что у нас могут отнять то, чего ещё, наверно, у нас нет, значит, оно, пускай и очень маленькое, но у нас уже, может, и есть?! – предположил Слабачок.

– А разве оно может быть большим или маленьким? Оно же Счастье?

– А тогда, какое оно?

– А оно не большое и не маленькое! Оно просто Счастье! – ответила Кукляшка.

– Не знаю, – покачал головой, глядя вниз перед собой, Слабачок.

– Узнаешь… Может, когда-нибудь, – предсказала Кукляшка.

– А ты знаешь?

– Может быть, – неопределённый от Кукляшки ответ.

– А давно? Да и откуда?.. – уходил в подробности Слабачок.

– А может, и недавно?! И может, и откуда-то отсюда… – показала по сторонам Кукляшка. – Или отсюда, – и она указала на грудь, туда, куда раньше указывал Слабачок, туда, где у людей сердце.

– Да откуда здесь этому Счастью взяться? – Слабачок указал взглядом по сторонам. – Зависти и Беде, пожалуйста, сколько угодно, а вот Счастью…

– Вот среди них – среди Беды и Зависти Счастью, как раз, местечко и находится…

– Вот-вот, а Зависть и Беда его, как раз, и ищут, чтобы им – Счастьем, полакомиться, – парировал Слабачок.

– Но иногда они его боятся и от него убегают сломя голову.

– Но, тогда Счастье должно быть большим и сильным, – предположил Слабачок.

– И при этом оставаться просто Счастьем.

– Наверно, ты права, Кукляшка.

– Но и ты, Слабачок, наверно, прав.

Свет особенный

Слабачок продолжал свой нелегкий путь, выдерживая тяжеленный, как огромные камни, груз ответственности за крохотную и лёгкую, как пёрышко, Кукляшку.

До дома муравьишкам было ещё идти да идти, а Тучи Тьмы, становясь всё гуще и гуще, уже опустились на засыпающую землю. Они уже накинули непрозрачные балахоны своего черного тумана на траву, цветы, деревья и всё-всё живое, что засыпает и просыпается. Море непроглядной ночи окончательно затапливало всё вокруг.

И вдруг позади себя путникам стал слышаться, сначала еле-еле, а потом всё громче и громче весело напевающий голосок.

– Наверно, это наш Делоручкин, – предположила Кукляшка. – Он, видно, опять что-нибудь смастерил и теперь бежит об этом рассказать или это даже показать.

– А кому?

– Он готов делиться своей радостью со всеми.

– Но его радость должна стать радостью всех.

– Точно, огонь его радости должен зажечь огонь радости во всех, – поддержала Кукляшка.

– Хотя, если он поделится своей радостью хотя бы с кем-то одним, то тоже хорошо, – более мудро рассудил Слабачок.

– Хорошо, – тоже согласилась Кукляшка.

– Но даже, если радостью он ни с кем не поделится, он всё равно эту радость уже в ком-нибудь вызовет.

– Да, в тех, для кого он что-то смастерил, – отозвалась догадкой Кукляшка.

– Мастер ни для кого – не мастер, – формула Слабачка.

– Не мастер, – согласилась Кукляшка и добавила штрих к портрету Делоручкина. – Когда он достигает того, чего хочет, то прямо светится от счастья или самим счастьем.

– Светится? Сам? – переспросил, недоумевая, Слабачок. Чуть помолчав, пытаясь что-то понять, он задал новый вопрос: – Но свет может идти от свечи, от фонарика, даже от светлячка. А кто-нибудь видел, чтобы он шёл от муравья?!

Кукляшка:

– Посмотри, у всего, что светится: и у свечи, и у фонарика, и у светлячка – у них у всех свой свет. Только свеча не только светит, но она ещё и греет.

– И обжигает.

– Вот именно. А фонарик греет чуть-чуть. А светлячок совсем не греет. И свет у него голубой, а не жёлтый, как у свечи, – разъяснения Кукляшки.

Слабачок:

– А какой свет у Делоручкина?

Кукляшка:

– Тоже такой же – свой!

Слабачок:

– А он греет?

– Такой свет особенный. Он светит всем изнутри, и всем внутри становится светло и тепло, – и Кукляшка указала на грудь себе и Слабачка.

– Но раз такой свет не видим, то он и не опасен тьме и поэтому тьма не опасна свету?! Поэтому и тропа зависти не опасна внутреннему свету?! – сделал вывод вопросом Слабачок со слабой надеждой.

– Вот как раз такой свет – свет счастья, больше всего и опасен тьме и сладок для тропы зависти! Тем более, что…

– Что?

Кукляшка:

– …что сияние может быть видимо, потому что для тех, в ком оно есть, действительно, всё вокруг видится светлее.

Слабачок:

– Тогда, для Делоручкина, больше всего и опасны силы тьмы и тропа зависти.

– Ой, не может быть, – испугалась Кукляшка.

– А если с Делоручкиным пойдём мы, то и тьма и тропа зависти опасны станут и для нас? – поддал страху Слабачок.

– Но мы поможем Делоручкину? – продолжала бояться не за себя Кукляшка.

– Если наступит опасность, то мы вместе попробуем её прогнать, – позиция от Слабачка.

– Чего уж там, попробуем, – приободрилась Кукляшка.

Когда свет – тьма и тьма – свет

– А почему тьма боится света? – спросил Слабачок.

– Потому что, если будет только свет, то не будет её – тьмы, – объяснила всё знающая Кукляшка.

– И поэтому тьма борется со светом, а свет с тьмою? – соображал Слабачок.

– Ну, да.

– И значит там, где всё видно, там тьма отступила? Там победил свет?

– Да, свет победил, но до тех пор, пока его не победит тьма. А затем всё повторится.

– А! Значит, поэтому Тьма может испугаться света Делоручкина и поэтому будет пытаться этот его свет погасить? – озаботился о Делоручкине Слабачок.

– Вот именно. И есть ещё тьма и внутри муравьёв, которая будет гасить свет Делоручкина.

– А может – это будет здорово, если свет победит тьму?! Если свет будет везде, всем будет всё ясно и все будут видеть, что им делать, что они делают и куда они идут, – перешёл от частного к общему Слабачок.

– Да, и никто не будет сбиваться с дороги. Только… – прервалась Кукляшка.

– Что?

Кукляшка:

– Только часто бывает так, что очень хорошо видят, что надо делать, но делают не то и идут не туда, и продолжают делать не то и не туда идти.

– Ой!.. – вдруг опять озадачился Слабачок. – А ведь тогда, когда свет будет везде, то и спать надо будет при свете, а при свете спать неудобно? А когда уже что-то одно стало неудобным, тогда неудобным может стать что-нибудь ещё.

Кукляшка:

– Тогда, может, привыкнут к этим всем неудобствам, в том числе и спать со светом?

Слабачок:

– Одни привыкнут, да, но другие начнут искать тьму и её создавать. И даже её, тьму, научатся продавать.

– А как продавать? – не поняла Кукляшка.

– Сначала начнут спать сами в чуланах или, закрываясь шторами, поедающими свет, а потом продавать и шторы и сон во тьме, – предположил Слабачок.

– Это тем, у кого нет чуланов или нет штор?

– Ну, да.

– А если не удастся сделать темноту ни в чулане и ни в комнате с зашторенными окнами?

– Как это не удастся? А свет откуда? – даже Слабачок почувствовал, что его воображения уже не хватает.

– А так, свет – из ниоткуда и всюду!

– И даже в чулане? – недоумевал Слабачок.

– И даже.

– Но в пещерах тьма останется?!

– А вот и там только свет будет! Тьмы и в пещерах не останется! – расфантазировалась Кукляшка.

– В пещерах будет свет из ниоткуда и всюду?! Ой! Тогда в пещеры можно будет забредать далеко-далеко и глубоко-глубоко! – Слабачок даже немного обрадовался.

– Забредать глубоко будет можно, но из-за света и там будет не поспать, – отняла Кукляшка повод для радости.

– Если свет будет везде-везде, в любом закутке, если от него будет никуда не укрыться?!. Тогда свет предстанет окончательным злом-тьмою?! – продолжал раздумывать Слабачок.

– Надо же. Да… Даже у тьмы есть свои светлые стороны, – забетонировала вывод Кукляшка.

– И даже у света есть свои темные грани, – развил гениальный вывод Слабачок.

– Получается, что свет, освободивший от тьмы, обретёт знак тьмы – знак зла, а тьма изгнанная или ичезнувшая, растворённая в свете, обретёт знак света – знак добра! – подытожила Кукляшка.

– Получается, – согласился Слабачок.

Свет Мастера и Звери Тьмы

Наконец с ними поравнялся Делоручкин. И Слабачку с Кукляшкой показалось, что им идти стало проще, потому что стало лучше видно. А видимость действительно улучшилась из-за еле заметного света, который шел от самого Делоручкина. Но от этого еле заметного света заметно посветлело вокруг.

– Привет, Делоручкин! – одновременно поприветствовали Кукляшка и Слабачок и помахали ему передними лапками. При этом Слабачку с Кукляшкой на спинке пришлось немного привстать.

– Привет, привет! Ветер мне принес, что Слабачок кого-то несет. Слабачок не может не нести. Он нести – мастер. Если бы Слабачку нечего было нести, то он понес бы самого себя! – беззлобно шутил Делоручкин.

– Если бы отдельно от меня был бы ещё один я, и который был бы в беде, то тогда я понес бы и себя. Но нести всегда найдется что.

– Ага! Или кого!

Слабачок решил спросить у светящегося улыбкой Делоручкина:

– Как ты не боишься, что силы тьмы возьмут, да и поглотят источник твоего света – тебя? Тьма – это всё, а ты даже не капля в её океане?

– Не источать свет – это значит уже быть поглощённым тьмою, уже быть рабом тьмы, – улыбался Делоручкин.

– Молодец Делоручкин! – воскликнула Кукляшка.

– Но мы же не источаем свет, как ты. И мы что, рабы тьмы? – заспорил Слабачок.

– Тот, кто что-то делает, всегда источает свет! – подбодрил Делоручкин. – Может, не как я, но источаете. Вон, Кукляшке помогаешь, значит, свет и излучаешь.

– Ура! – крикнула Кукляшка. – Но ты, который только что что-то изобрёл или смастерил, светишься, как яркая лампочка. А Тьма до света очень голодна.

– Что-то во тьме никого голодного не видно! – пошутил Делоручкин.

И тут вокруг ореола Делоручкина из сумерек Тьмы поползли появляться серые лапки с черными когтями и серые пасти с черными клыками. Это были Звери Тьмы. Они тут же набросились впиваться своими жуткими когтями и клыками в края ореола света Делоручкина и объедать его по краям, как тля объедает листья.

Тьма всё больше сжималась вокруг Делоручкина, из-за чего угасала и радость в его глазах. Слабачок испугался, что Звери Тьмы, как только сгрызут у Делоручкина его сияние радости, начнут грызть и его самого.

И тогда Слабачок принялся Делоручкина спасать. Он принялся собирать сухие травинки и обматывать их вокруг веточки. Намотав целый пучок, он посмотрел на него огненным взглядом Справедливой Ярости, и тот сразу вспыхнул слепящим и обжигающим пламенем. Этим факелом Слабачок замахал вокруг Делоручкина, отпугивая от него Зверей тьмы.

Зверям Тьмы сладостно тёплое сияние радости, но карающий жар справедивости им невыносим. Цепкие когти пытались отнять у него факел, а хищные пасти разгрызть и факел и Слабачка. Они даже кидали тёмное пламя тьмы, превращающее в лёд всё, что смогло поглотить. Но Слабачок, сражаясь, поражал факелом, как мечом, и пронзал зверей и зверьков тьмы, как копьём. Факел, соприкасаясь со звериной злостью, разгорался только сильнее. Наконец, невыносимо стало Зверям Тьмы от огненного жара и они начали проваливаться один за другим в Тьму Кромешную, пока и вовсе не пропали.

Огнь защищающий

– Послушайте, – сказал Слабачок, усаживая Кукляшку на землю. – Нам надо переждать эту ночь. Но укрыться совсем негде. Мы разведём огонь и будем поддерживать его всю ночь. Огонь защитит нас от Зверей Тьмы, от зверей лесных и всяких там жуков-муравьедов и саранчи.

Не дожидаясь ответа, он начал собирать сухие травинки и веточки, связывать их, и укладывать друг на друга. Делоручкина не надо было уговаривать, и куча хвороста всё росла и росла, пока сама не начала превращаться в подобие столба.

И так Слабачку при помощи друзей удалось сложить шесть столбо-снопов.

Но, когда был готов первый столбо-сноп, Делоручкин спросил:

– Зачем нам ещё складывать хворост, когда мы уже сложили для костра один целый столбо-сноп?

– Не мы будем сидеть вокруг костра и охранять его, а костры вокруг нас и будут охранять нас. Мы подожжём все шесть столбо-снопов и во всю ночь лапы зверей тьмы не доберутся ни до кого из нас.

Слабачок зажёг все шесть костров. Казалось, костры должны были вспыхнуть все ярким и жарким пламенем, которое быстро бы испепелило сложенный хворост. Но нет. Огонь горел медленно и вовсе не торопился ввысь проглотить одним глотком приготовленные для него яства.

– Ложитесь спать, а я буду на стороже. А ты, Делоручкин, на рассвете заменишь меня.

– Может, ты, Слабачок, заменишь меня?

– Делоручкин, я не сомневался, что ты так и ответишь.

И Слабачок, пока солнца первые лучи не прогнали мрак непроглядной тьмы, не смыкал глаз. Он слышал шорохи и шелесты, кружащие вокруг их ночлега, а в отсветах костров мелькали ощеренные клыкастые морды и когтистые лапы, пытающиеся проскочить жар. Часто пасти тьмы пытались сузить пространство огненного света, и тогда Слабачку приходилось отгонять их, размахивая факелом, и сильнее раздувать огненные столбы.

Сам Слабачок дал себе на сон совсем-совсем немного времени. И, когда солнце полностью явило себя миру, путники снова были в пути.

 

Нападение тропы зависти

Рост камня преткновения

Совсем немного удалось им пройти, не встречая опасности. Только Делоручкин оправился от ночных приключений и, налюбовавшись солнечным восходом, засиял прежним светом, как вдруг он неожиданно проваливается в глубокую ямку, из которой начинает выкарабкиваться с большим трудом. А, когда он всё же выкарабкался, то сразу попадает в глубокую трещину, которая как будто специально оказалась под его лапками. Не подхвати его сзади Слабачок, так бы и исчез он в ней, потому что трещина вскоре сомкнулась. А потом, буквально еще через несколько шажков, Делоручкин ударился лобиком о, вставший на его пути, огромный камень, который ему никак к тому же не получалось ещё и обойти.

При этом Слабачок, идущий позади, уже очень осторожно приблизился к этому огромному камню. Сначала он коснулся камня своими усиками. Но его усики ничего не почувствовали и вошли в камень, как тростинки в воду. Слабачок ещё придвинулся к камню и, тогда его голова полностью в него погрузилась. Слабачок даже вошёл в камень с Кукляшкой на спинке и… прошёл его насквозь. Тут он Кукляшке сказал:

– Кажется, этот камень – камень только для Делоручкина. А для нас – видение-привидение-мираж.

– Это Камень Преткновения. И он не для нас, – согласилась Кукляшка.

А Делоручкину пришлось обходить его Камень Преткновения, но тот как будто решил твердо оставаться на его пути и ни за что Делоручкина не пропускать. Куда бы Делоручкин ни пошел, влево или вправо, камень увеличивался в ту же сторону с каждым его шагом.

– Эй, Делоручкин, лезь на камень. Мы тебя ждём с другой его стороны.

– Я боюсь.

– Чего ты боишься?

– Я боюсь, что пока я буду по этой глыбе лезть, она превратится в скалу.

– А почему ты так решил?

– Потому, что то, что ниоткуда появилось, растёт туда, куда я иду!

– Ну и что? Ну и растет?! Что, не слезешь со скалы? Ты же муравей (!), а не какой-нибудь там человек, которому нужны всякие крючки, чтобы не упасть со скалы.

– А вдруг я так и не доберусь до вершины?

– Кто знает, что ещё взбредёт в голову этой глыбе-горе. (Если у неё вообще есть голова.) Тогда, да, если и доберёшься до вершины, то тебе, может, придётся спускаться целых несколько дней, а может, и недель.

– Вот-вот. А ещё я боюсь, что растущая глыба сможет поглотить меня, если захочет.

– Это как? Как топь на болоте?

– Вот-вот, как болото.

– Ну, тогда скорее обходи этот булыжник, пока он не стал длинным, как китайская стена. Да побыстрее. Может, нам сможет помочь хотя бы Время.

И Время, кажется, действительно помогло. Делоручкин из всех сил побежал вдоль камня, пытаясь опередить его рост в длину, вдоль земли. И ему удалось бегом опередить рост камня, который рос со скоростью несущегося поезда, и перепрыгнуть перед ним на другую сторону. Как только Делоручкин в прыжке упал, камень в своём росте пронёсся дальше, создав и здесь каменную стену.

– Кажется, мы попали на саму Тропу Зависти, – задумчиво огласил Слабачок.

– Не мы попали, а она нас нашла, догнала и на нас напала, то есть легла под нашими лапками одним огромным капканом! – возразила-добавила-уточнила Кукляшка.

– А почему булыжник всё растет в длину и растет? Ведь его миссия – преградить дорогу Делоручкину – уже закончилась? – озадачился Слабачок.

– Это, наверно, потому, что Зависть слепа. А слепой не видит, что делает, – предположила Кукляшка.

– Зависть слепнет от собственной зависти? – спросил Слабачок.

– От себя самой? – удивился Делоручкин.

– Ну, да. И, чем в ней больше её самой, тем она сильней, но чем она сильней, то сильнее и слепнет.

– Ох! – вырвалось у Делоручкина.

– А чем меньше видит, тем меньше понимает, что делает! И часто, и вовсе не ведает, что творит! – проговорил, как будто глядя в самого себя, Слабачок.

– Тропа зависти слепнет от зависти! – осознавал Делоручкин.

– Получается, что так, – вновь подтвердила Кукляшка.

– От кого у тебя знание? – изумился Слабачок.

– Тот, кого я не знаю, но кого я очень хорошо слышу.

– А кого ты слышишь?

– Того, кого я не знаю.

– А на кого похож голос того, которого ты хорошо слышишь? – продолжал допытываться Слабачок.

– Ни на кого.

– Наверно, у нашей Тропы Зависти зависть сейчас очень сильна?! – сделал вывод Слабачок.

Кукляшка:

– Да, Тропа Зависти совсем ослепла от собственной зависти и думает, что продолжает преграждать путь Делоручкину этой уже горой-стеной.

– А он, ха-ха, её уже обошёл, – шутливо проговорил Делоручкин.

– Кукляшка, – шепотом позвал Слабачок, – а ты обратила внимание, что тропа зависти ослеплена только светом Делоручкина, что она ничего не имеет против нас?

– Да, Слабачок, обратила, – так же шёпотом ответила Кукляшка, как можно ближе придвинувшись к его уху.

– Значит… – но Слабачок решил не договаривать.

– Да, значит, – подтвердила Кукляшка, поняв то, чего Слабачок не досказал.

– Как бы эта тропа не ослепилась бы ещё в придачу и собственной яростью, – опасливо проговорил Слабачок.

– А это вдруг с чего? – спросила, уже не таясь, Кукляшка.

– А вот, когда поймёт, что упускает предмет своей зависти, Делоручкина.

– Ой, тогда, может быть не до смеха! – произнесла Кукляшка с грустно-озабоченным личиком.

– Видишь, Делоручкин, говорили тебе: «Не кричи своим светом о своём счастьем, накличешь беду». Вот Зависть себя ждать и не заставила.

– Так мне что, чтобы не светиться и мастерить перестать? Нет дела – нет счастья. А жизнь без счастья – не жизнь.

– Но нет зависти – нет врагов, – вслух рассуждал, боясь за всех хороших муравьишек и муравьёв, Слабачок. – Мастери, но не светись.

– Да куда они денутся, враги-то? – уже и Кукляшка запротестовала. – Враги-то всегда найдутся.

– Наверное, ты права, враги отстают, когда их прогоняют.

– А врагов надо не бояться! – подняла лапку Кукляшка.

– А надо, чтобы враги боялись! – загорелся взгляд Делоручкина.

– Побеждать врага! – запрыгала на спинке Слабачка и замахала вверх лапками Кукляшка.

– И дело не забывать, – и Слабачок смахнул пот с лобика, проведя по нему лапкой.

– И дело защищать! – пылал Делоручкин.

– А есть такие муравьи, чьё дело – это защищать! – показала своё знание Кукляшка.

– Есть, Кукляшка, есть, – не спорил Слабачок.

Превращение в пропасть

Но без приключений они успели пройти опять всего совсем ничего. И произошло то, чего так опасался Слабачок: Тропу Зависти охватила Слепая Ярость против Делоручкина и она, прямо под мизерными путниками обрушила землю в мгновение ока, разверзшись в гигантскую пропасть. Казалось, что пропасть тотчас утащит их в свои бездны. Но Слабачок с сидевшей на нём Кукляшкой, почему-то никуда не провалились, а продолжали стоять на прежнем месте, но только уже не на земле, а на… пус-то-те!

А вот бедный Делоручкин, если бы не успел ухватиться за одну из лапок Слабачка, так бы в бездонную пропасть и канул.

Слабачок вначале было подумал, что они с Кукляшкой летят стремглав в пасть собственной гибели, но когда понял, что продолжает стоять, правда, на абсолютной пустоте, стал топтаться-поворачиваться в разные стороны, не понимая, как можно стоять ни на чём? Только ему что-то мешало, что-то всё же тянуло его вниз. Этим «что-то» оказался не похожий на самого себя от страха Делоручкин. Слабачок тотчас подал ему лапку:

– Не будешь же ты так вечно висеть на мне, как гиря на ноге у каторжника. Садись на мою спинку рядом с Кукляшкой. Придётся вас обоих тянуть на своём горбу, – пытался шутить Слабачок.

Слабачку пришлось продолжать путь, идя по пустоте и неся на своей спинке уже спокойно болтающую лапками Кукляшку, которую пропасть вовсе не пугала, а даже забавляла, и трясущегося от ужаса и никаким светом уже не светящегося Делоручкина. Только Слабачок пошёл уже легко, без боязни, потому что ему уже не нужно было осторожничать – ведь всё равно, куда ни наступи, была сплошная пустота. Только под лапками почему-то чувствовалась мягкость травы и слышалось потрескиванье веток и шорох сухой листвы.

А на невиданной глубине самой бездны всё сильнее что-то трещало, краснело, и змеи изгибающегося огненного дыма всё больше поднимались ввысь, устрашающе приближаясь к маленьким путникам. Тепло под их лапками всё больше напоминало жар, который с каждым шажочком становился всё нестерпимее.

Слабачок со своей поклажей торопился пройти до конца этого невидимого мостика, но, даже края его, к сожалению всех, всё ещё даже не было видно.

А жар становился таким, что Слабачок уже не мог идти, не подпрыгивая и не подскакивая на ходу, рискуя сбросить свою ношу. Вдруг все стали замечать, что бесконечно разверзшаяся бездна начала сужаться, что постепенно пошли растворяться в воздухе и потрескивания, и свечения, и дым, и жар.

«Так, – подумал Слабачок, – Тропа Зависти решила уходить. А уходит она, наверно, потому, что теперь ей некому стало завидовать. Вон, и так слышно, как у Делоручкина зубы стучат. Добилась таки, подлая, того, чего хотела: лишила честного муравья сияния радости. И теперь она стала собирать свои пожитки – всё то, что подбрасывала ему на пути: камни, сучки, брёвна, ямки, канавки, огонь и воду, ветер, горы и пропасти, костры, дымы, тучи, дожди, молнии и громы. Ещё в запасе у неё должны быть и разные зверюшки, типа пантер, львов, медведей и даже… разбойники. Обо всём таком говорили все те несчастные, которым пришлось по ней пройти».

И он был прав, потому что бездна быстро превратилась сначала в овраг, потом в трещину, затем в ямку, а потом и вовсе исчезла. Маленькая компания разом перевела спокойно дух.

И они все втроём уже снова двигались по всё той же давно им знакомой тропинке, но никакие непреодолимые или замедляющие их ход препятствия больше не попадались на их пути.

Внесение Кукляшки

Когда путники входили в свой маленький, но многомуравьишный лагерь, уже совсем стемнело. Но их тропинка была светла, как днём. И это из-за светлячков. Это они по ночам освещают все тропинки и все тёмные закутки в муравьишкином селении.

Поэтому муравьишкам, ещё весело скачущим по улицам в то время, когда другие уже летают во сне, стали встречаться их запропастившиеся еле бредущие друзья, возвращающиеся непонятно откуда. Первыми из которых были король камней Слабачок, с седящей на его спинке, Кукляшкой, а за ними еле плёлся, чуть прихрамывая, золотых лапок мастер Делоручкин.

И все, кто ещё не лёг спать, а никто почти и не спал (а кто спал, те просыпались от суеты и крика), побежали смотреть на Слабачка, который нёс на себе Кукляшку. А на Делоручкина, если и бросали взгляд, то, увы, только потому, что он был рядом с теми, на которых все только и смотрели.

Всё больше муравьишек собирается по обеим сторонам тропинки, по которой бредут вернувшиеся. Тем, которые вставали у самой тропинки, свет светлячков озарял их мордочки. А у тех, кто становился дальше, разглядеть можно было только глазки, блестящие, как звёздочки-близнецы. И таких звёздочек двойняшек было видимо-невидимо.

Муравьишкам уже так становилось интересно, настолько хотелось разглядеть поближе Несение Кукляшки, что задние начинали становиться на спинки тех, кто был у самой тропинки, а на их спинки вскарабкивались следующие. По чуть-чуть, по чуть-чуть, и тропинку с двух сторон стали окружать стены из муравьиных мордочек, глядящих с удивлением на Слабачка, несущего почему-то не очередной гигантский камень, а малюсенькую Кукляшку.

– Почему на свой горб ты возложил эту ношу? – кричали Слабачку.

– А что, не видите, у неё поранены лапки?! – отвечали другие.

– Чтобы Слабачок на себе не нёс, он всегда несёт Добро, – кричали третьи.

– А вдруг он несет на себе снова то, из чего потом можно будет что-то построить? – кричали те, которым было плохо видно.

– Из того, что он на себе несёт, можно построить дружбу.

– Или семью… – все обернулись на того, кто это изрёк. – Потом.

– Только… нужно… подрасти.

– Говорят, что семья это о-чень, очень тяжело.

– И я слышал, что очень.

– Так что же получается, что наш могучий Слабачок уже сейчас тренируется носить на себе тот груз, который не каждому из нас может оказаться по силам, когда мы вырастем?!

– А если такой гигант тренируется уже сейчас, то значит и он сомневается, что этот груз ему будет по силам, когда он вырастет?!

– О, да, значит, это в будущем очень будет тяжёлый груз.

– И, значит, нам всем тоже надо начинать тренироваться уже сейчас.

– Если самому Слабачку тяжело, то нам-то и тренироваться нечего.

– Я просто не прошёл мимо той, которая оказалась в лапах Беды и в Коконе Зла. – Слабачок решил ответить, потому что был не в силах слушать эту чепуху. Это единственный случай, когда у Слабачка не хватило сил – сил терпения.

– И что ты сделал?

– Вырвал из лап Беды.

– А из Кокона Зла?

– Как бы ему самому в её паутине не запутаться!

– С каждым моим шагом Кокон Зла разматывается с Кукляшки, как нитка с катушки, – продолжал бороться Слабачок словами с наглостью.

И, действительно, все стали замечать, что Кукляшка обмотана тонюсенькой прозрачно-блестящей ниточкой, которая постепенно спадала с неё на тропинку и исчезала.

– А когда же кокон Зла размотается совсем?! – ехидничали ехидцы.

– Когда Кукляшку покинет Боль.

– Неверно, Слабачок! Сначало Кокон Зла перестанет её опутывать, а вот только потом у неё и перестанут болеть лапки и отступят Будущие Напасти.

– Нет, Кокон Зла разматывается тем быстрее, чем больше к его жертве приходит Помощи и Заботы, – откликнулся Слабачок, которому всё труднее было идти.

– Смотри, как бы тебе самому не попасть в паутину Зла.

– Но, если Кокон Зла не распутывать на других, тогда-то точно быстрее им будешь опутан сам, – уверенно произнёс Слабачок.

– Да, прям уж.

Слабачок:

– А кто тогда поможет тебе, если ты сам никому не помогаешь?

– Точно, и сам себе не поможешь! – кто-то поддержал Слабачка.

– Как бы тебя не опутали Коконом Зла те, которых от него избавил ты, – прокричал кто-то, предостерегая, но очень едко, как будто завидуя.

– Да, как бы его Кукляшка сама и не опутала!

– Во всяком случае, я буду знать, что Зло пришло ко мне, как чей-то грех, а не как чья-то месть или возмездие.

И, уже ближе к закату, Слабачок, медленной, почти крадущейся походкой, больше похожей на ползанье змеи, всё же дошёл до своего гигантского домика.

В его домике была всего лишь одна комната, а в ней стоял, в качестве мебели, всего лишь один тот самый камень – не высокий, но длинный, и всегда тёплый, на котором можно есть или спать.

Слабачок подошёл к своему Камню Вечного Тепла:

– Вот здесь для тебя уготован мой приют. Ложись и засыпай.

Кукляшка медленно переползла на камень и, ничего не ответя, сразу заснула.

Слабачок и тут продолжил заботиться о Кукляшке, сторожа её сон. Он старался теперь ходить как можно тише и ничего не ронять и не задевать. Через некоторое время он заметил, что Кокон Зла, в который была замотана Кукляшка, продолжает разматываться сам собой. Эта спадающая с муравьинки ниточка зла здесь не исчезала сразу, а превращалась в падающие капельки. А из капелек появилась лужица. А из лужицы заструилось вверх много-много разноцветных и разных по высоте струек, образовав фонтанчик. Когда Кокон Зла был размотан и последняя капля от Ниточки Зла попала в Лужицу Зла, то Фонтанчик Зла перестал выбрасывать свои струйки и превратился в Облако Былого, которое тоже скоро растворилось в облаке.

Через некоторое время Слабачок уснул и сам на клочке от сухого листочка.

А Делоручкин пошел в свой квартальчик маленьких мастеров, снова неожиданно засветясь еле заметным, но освещающим путь, светом. Светлячки в тот квартальчик не летают, потому что там улочки светлее самих светлячков. Это мастера собственным внутренним светом освещают всё вокруг, и даже когда спят. Своим светом они заряжают и свои домики, которые освещают мир. Поэтому квартальчик мастеров ночью всегда светлый, как днём, и идущему по своему квартальчику Делоручкину всё было бы видно, как днём уже и без собственного сияния.

 

Перегонялки погоняемых. До финиша и после

Изумления Слабачка

А на следующий день, когда Слабачок проснулся и вылез из своего домика, то увидел, что все муравъишки-мальчишки носят на своих спинках муравъишек-девочек – муравьинок. Многие возили на себе сразу по две или даже по три муравьинки или ещё больше – сколько уместится на спинке.

– А что тут такое происходит? – спросил Слабачок проходящего мимо, муравьишку Умнишку, который никого на себе не нёс (видимо, от большого ума).

– А, чего тут такого, Слабачок? – удивлённо переспросил Умнишка.

– Ну, как что? Муравьишки, чуть не каждый – носильщик муравьинок, а муравьинки – возницы-наездницы муравьишек?!. Правда, неумелые… пока.

– И что?

Слабачок:

– Ну, как что, такое раньше бывало?!

– Не бывало, – пытался понять Умнишка.

– Муравьишки возвысили муравьинок, посадив их на себя!.. И считают теперь себя силачами!

– Правильно, камни таскать – подражать тебе – силенок маловато. А вот такую же, какую ты спас, муравьинку-тростинку тягать, так они все силачи. Вон послушай одного крикуна, – крикнула взрослая муравьиха.

Крикун Болтайкин громко болтал с товарищами, которые еле-еле держали по одной муравьинке:

– Слабачок только одну Кукляшку еле-еле донёс, а я вон сразу трёх Неваляшек-блестяшек катаю и мне совсем даже и не тяжело! Я-а Силаач!

Следом за Слабачком вышла Кукляшка, еле двигая задними лапками.

Многие муравьишки остановились, увидя в лучах света ту, которую недавно видели в кольце Тьмы.

– Смотрите, смотрите! С Кукляшки спал Кокон Зла!

– Да, зло покинуло её!

– Зло от Кукляшки сбежало, когда к ней пришла Помощь.

– Повезло Кукляшке!

– Только пусть Везенье не испытывает Терпенье!

Слабачок обратился ко всем неожиданно громко, да так, что деревья стали порождать эхо:

– Ещё ночь назад вы подставляли свои лапки под лапки муравьинкам, кидали им в глазки пыль, могли щипнуть, толкнуть и дернуть за косичку! И всё, чтобы похохотать?! И что, за эту ночь здесь все подобрели?!

Одни муравьишки от стыда опускали свои головки, а другие вздрагивали от голоса Слабачка и чуть пригибались. Но некоторые стояли, не сгибаясь, и нагло ухмылялись.

– Вы что, поняли, что нельзя обижать слабых, что слабым надо помогать, что слабых надо защищать?!

– По-ня-ли! – произнесли несколько нетвердых голосов.

– Не поняли, а и так знали!

– А делали наоборот?! – укорил Слабачок.

– Не все.

– Когда хулиганишь, всегда наказание мерещится!

– Зато теперь вот… – сказал кто-то и встряхнул на себе муравьинку.

– Катаете, не обижаете – уже хорошо.

– В этом ты «виноват», Слабачок, – «благодарно» сказал Справедливкин.

– Все бы были виноваты только в хорошем, – пробубнил хвалебно Ворчалкин.

Сказ из толпы:

– А часто наказание не только мерещится.

Поддержка в толпе:

– Во-во, оно ещё и приходит.

– А помогаешь, – наставил Слабачок, – благодарность получаешь.

– Это вряд ли! – возразил Сомняшкин.

– А ты и не пробовал, небось, хорошее делать? – парировал Укорялкин.

– Не пробовал… – потупился – признался Сомняшкин.

– А чем больше хорошего делать, тем сложнее делать нехорошее, – добавил Слабачок.

– Форму потеряем, – опять выкрикнул Хулигашкин.

– Это хулиганить-то?

– Да кому нужна такая форма! – возразил Укорялкин.

– Во-во! – поддержал кто-то из молчаливых.

– А ведь слабые в одном могут быть сильнее в другом… – предупредил-намекнул Слабачок.

– Да в чем они могут быть сильней? – спросил Непонималкин.

– А ты вот когда лапку сломал, кто тебе помогал?

– Муравьинки ему помогали, одна за другой ухаживали.

– Травами врачевали!

– Бинты меняли!

– Воды подавали!

– …А! И слабым тогда уже был я. Да! – понял Непонималкин.

– А мы себе ничего не сломаем! – выкрикнул Задавалкин.

– Никогда! – поддакнули из толпы.

– И слабыми не будем! – поддакнул Гордячкин.

– Не будем! Не будем! Ха-х-ха-ха-ха! – заартачились многие.

– Будете ещё, – возразила Кукляшка, но так тихо, что даже если кто и расслышал, то решил не обращать внимания.

– Вот придётся защищать от вас, а потом придётся защищать вас! – крикнул муравьишкам Слабачок.

– Он говорит, что нам муравьинки начнут мстить!

– Нас пугают муравьинками! – засмеялись многие муравьишки.

– Забавлять их сегодня, чтобы они не заели, ха-ха-ха, нас завтра?! – возмутился Смекалкин.

Многие загигеготали.

– И так заедят, – это произнес, проходя мимо, кто-то из взрослых.

Несмотря на грубые шутки и выкрики своих сверстников, Слабачку казалось, что они подобрели-поумнели. Но это было и так, и не совсем, и совсем и не так.

– Если честно, Слабачок, да мы тут и половины не поняли из того, что ты тут нам наболтал.

– Да, и о том, чтобы исправляться, мы и не думали.

– Да, мы бы с удовольствием бы муравьинок потолкали, а не на спинках бы своих таскали.

– Покидали бы на землю, с удовольствием!

– Так вы муравьинок балуете, не желая этого, и даже желая не этого, а наоборот?

– Конечно!

– Какая же страшная сила заставляет вас делать то, на что у вас нет нисколечко желания? – изумляясь, спросил Слабачок.

– Эта сила – наше желание… – Хвастишка запнулся и поправился: – …наше другое желание…

– И что же это за такое желание, которое заставляет вас идти против своего другого желания, против самих себя?

– Это желание… – Стеснялкин потупил глаза и недоговорил.

– Хотим походить… на тебя, Слабачок! – признался Простачок.

– На меня?

– На тебя, – кто-то подтвердил со вздохом, то ли радости надежды, то ли огорчения несбыточного.

– А что общего между мной и ношением муравьинок?

– Но ты же вчера носил на себе Кукляшку?!

– Да, ты же Кукляшку носил?

– Ну, носил!

– Вот и мы… Теперь носим.

– Все хотят быть как ты, быть тобой!

– Быть надо не мной, а собой.

– А, как это – собой?

– Но я и камни ношу.

– Хоть не камни, но нести.

Тишина.

– А они нас пугают! – разом выкрикнуло несколько муравьинок.

– Чем? Как? – не поленился поинтересоваться Слабачок.

– Катают-болтают!

– Вверх толкают!..

– И вниз тягают!

– Свалить угрожают!

– И никому из вас не весело, что вас катают-развлекают? – удивлялся Слабачок.

– Иногда весело, – сказал кто-то грустно в ответ.

– Да… – кто-то печально подтвердил.

– А если мы упадём и ушибёмся, они ещё и рады будут!

– Но я же спасал, помогал… – пытался объяснить-оправдаться Слабачок.

– Значит, чтобы походить на тебя, мы что, тоже должны спасать-помогать?!

Слабачок:

– Спасать-помогать должны все!

– И даже те, кто на тебя походить не хочет?

Слабачок:

– А не все хотят, чтобы им помогли, чтобы их спасли?

– Конечно, все!

– Я знаю, к чему он клонит!

– Он клонит к тому, чтобы мы все хотели спасать-помогать!

– А что, он не прав?

– Да…

– Вроде…

– Ну…

– Когда надо…

– Это надо всегда!

– Это может понадобиться в любую минуту!

– Слабачок, мы хотим помогать!

– Мы хотим спасать!

– И будем!

– Будем Слабачок!

– Как Слабачок!

– И не только потому, что, как Слабачок!

– А потому, что надо!

– Потому что надо!

– Потому что хотим!

– И хотим, потому что надо!

Заражение комариков

В это время над толпой муравьишек, держащих на себе муравьинок, пролетали два комарика, а точнее, комарёнок и комаринка. Комаринку звали Толстурика, а комарёнка Ниткокрылом… Комарёнок был тоненький-тоненький, а комаринка была полненькая и даже очень.

– Смотри… какие муравьи благородное племя, – печально произнесла Толстурика.

– И чего там благородного, – тоже, наклоняясь вниз, спросил Ниткокрыл.

– Как чего. Муравьинки на муравьях только и передвигаются. Вот как их ценят.

– Чего ж тут хорошего. Так у муравьинок лапки отсохнут, если им самим ходить не давать.

– А вот нас, комаринок, вы, комарёнки, совсем не любите.

– Как это!? Почему это?!

– Потому что на крылышках нас не носите?!

– Так у вас тогда крылышки…

– Даже совсем чуть-чуть, чуть-чуть не хотите! – и комаринка заплакала. – Всё отговорки нахоодите!

– Ну, если только совсем чуть-чуть!

– Ах, не нужны нам подачки от вас!

– Да… не подачки… вовсе.

– Подачки!

– Мне и самому хотелось тебя покатать!

– Это ты сейчас на ходу придумываешь!

– Да нет, мне давно хотелось, только я боялся тебе предложить.

– Это почему это?

– Боялся, что откажешь.

– Правда?

– Правда.

– Правда-преправда?

– Преправда и правда.

– Тогда чего жее ты?..

– А чего я?..

– Ну?! – насупилась Толстурика.

– Ах, да!.. Не хотите ли покататься?

– Как покататься, на чём? – замялась-заулыбалась.

– Как на чём? На мне, конечно.

– А не уроните?

– Ни за что на свете!

– А сил не хватит?

– А вот и увидите.

– Увидим-увидим! – обиженный тон комаринки неожиданно сменился на приказной, и, быстро воспарив над комарёнком, она пухлым мешком плюхнулась к нему на спинку.

Комарёнок от такого неожиданного приземления и впрямь чуть не упал. Но немного опустившись, он быстро восстановил равновесие.

– Вперёд, Ниткокрыльчик, вперёд! – довольно азартно приказала комаринка.

«О! Теперь мы все будем заражены благородством! Теперь они все на нас ездить будут!» – боязливо подумал и тут же забыл комарёнок.

И чуть-чуть ещё попищав, парочка пискорыльчиков растворилась в воздушной дали.

Понукание к старту

А пока муравьишки-мальчишки болтали со Слабачком, муравьинкам на их спинках сидеть стало скучно. И они постепенно начинали друг с другом играться. Сначала они решили перепрыгивать с одной спинки на другую. Потом старались перепрыгнуть уже через две и даже через три спинки сразу. А потом пошли толкаться. Толкаются, в спинки муравьишек упираются-пинаются, не удерживаются, охапками в травку с визгами и смехом валятся.

Спинки муравьишек под лапками муравьинок изрядно трещали и побаливали. Разговоры со Слабачком разговаривать им уже было совершенно невозможно, потому что шалуньи всё сильнее их пинали и громче визжали, а, упав, уже плакали и с каждым разом всё жалостливее.

Но для муравьишек, как оказалось – это было не самым большим неудобством. Все упавшие муравьинки, как сговорившись, вдруг с травки поднялись, на муравьишек взобрались, уселись поудобнее на спинках своих носильщиков и закричали-заверещали вместе с остальными:

– Эй, сильны языки тренировать! Не пора ли доказать, что ты самый быстрый, если уж не самый сильный.

– Эй, отнеси меня быстрее всех на самый край полянки!

– И ты неси меня!

– И ты!

– И ты!

Старт на износ

«Что-что? – подумал каждый муравьишка. – Мной, будущим муравьём строителем-воином, начинает понукать какая-то муравьинка-тростинка-пылинка?!» «Сейчас я ей покажу! Как сброшу со своей спинки!..» «Да, сброшу, сброшу! Вот, сейчас!» «Но… тогда кого же я буду возить?» «А вдруг подумают, что я устал и хочу бежать налегке?» «А вдруг её кто-то другой начнёт возить?» «Может, и впрямь, попробовать… всех… обогнать?»

И так подумали все разом на себя взвалившие о всех их разом запинавших. А кто-то один, переглянувшись с остальными, сказал Слабачку:

– Ну, мы тут, поперегоняемся… Побежим?

Другой:

– Наши желания, хоть и не настолько велики, как у тебя, но, все-таки, делают и нас сильнее!

И они, не дожидаясь ответа Слабачка, все разом развернулись и рванули, забавляя и азартом, и страхом сидящих на них муравьинок.

Началась погоня за Победой! Муравьишки забыли и про себя, и про тех, кого они везли, готовые толкаться, кусаться, и драться. Они не видели ничего, кроме того «впереди», до которого им надо было добраться и добраться первыми!

А дорога бегов оказалась не просто дорогой, а точнее и вовсе не дорогой. На ней стали появляться для кого ямки, а для кого кочки, для кого овражки, а для кого упавшие ветки и даже стволы деревьев! А потом всем надо было обязательно взобраться на одну травинку и перепрыгуть обязательно на какой-нибудь цветок. А потом сразу для всех появилась ямка с водой и на ней много травинок, по которым надо было перейти на другую сторону. Кто-то не удерживался и падал в воду со своей муравьинкой, или травинка не выдерживала сразу несколько десятков пар муравьишек и опускалась в лужу. Кто кричал: «Спасите, тонем!», а кто им в ответ: «Мы вас спасём!», кто-то «какая же я глупая, что влезла в эти бега», кто-то: «Какая же я наивная, что села на этого глупика-задохлика!» Кто-то, вылезая из лужи, плакал из-за того, что им не быть первыми или что какие они мокрые, а другие, выскакивая из воды, говорили: «Ух, хорошо!» и пускались в путь или без единого слова продолжали бег и скок.

Песня муравьинок

А муравьинки уже начинали понимать, что значит повелевать! И это они, которые ещё недавно могли только дрожать и плакать! Они стали тоже видеть только то самое «Впереди», до которого должны были добраться первыми. И во что бы то ни стало!

При этом одни повелевали грубо: «Быстрей, чего еле лапки переставляешь!», а другие мягко, почти пели: «Ты самый сильный, самый быстрый, ну, ещё, ещё быстрей!.. Ты можешь, ещё!» И те, кого подбадривали, обгоняли тех, кого обижали.

Скача рядом друг с другом, муравьинки друг с другом успевали поболтать:

– Как интересно, – говорила одна другой, – смотри, мы те, которые как бы не можем возить-носить, и именно поэтому нас и везут, и те, которые везти-нести и могут. И именно поэтому мы никогда не повезём – не понесем!

– О-хо-хо-ха-ха! – был ей ответ.

– Не могущие на могущих и над могущими, потому что не могут!

– Мы на них!

– Везут нас и возить будут!

– И именно поэтому никогда возить-носить не будут их, – подскакала одна из муравьинок и ушла вперёд на очень усталом муравьишке, обливающемся потом.

– И поэтому мы, которые, как бы не могущие возить, будем указывать, куда и что возить им, везущим-несущим нас!

– Хо-о-хо-хо-хо!

– Чтобы управлять теми, кто возит, убеди, что возить необходимо и именно тебя!

– А для этого лучше докажи, что не то что возить, а и ходить не можешь, что слишком слаба: что уже родилась неспособной, ха-ха, ходить, не то, что возить.

– Ха-ха!

– А, если уж тебя взялись возить, то куда возить, тебе и говорить.

– А не им!

– А не им!

– Ха-ха-ха-ха!

– А – нам!

– На-ам!

– Ох!

– О-ох!

– А если ещё и всем понравится смотреть туда, куда ты указываешь, то все и повезут всех туда, куда ты укажешь.

– И повезут ещё и то, что скажешь.

– И повезут и того…

– И тех…

– На кого покажешь.

– Вот какие мы!

– Слабенькие, ха-ха-ха-ха! – хором.

– Муравьинки! Хи-хи-хи! – хором.

– И мы, которых везут, ещё и помогаем им, которые везут нас!

– Помогаем?!

– Палкой! Ха-ха-ха!

– А гоняют они ради нас и для нас!

– Сами же на себя и взвалили нас.

– И счастливы, что мы на них!

– Что они под нами!

– Везут нас ради нас!

– И наших похвал!

– Типа «Мо-ло-дец»! Хи-хи!

– Хотя думают, что хотят похвастать.

– Какие они си-ильные, хи-хи!

– Хотя не прочь посбрасывать нас!

– Теперь: куда им без нас?!

– Теперь они зависят от нас!

– Всегда зависели от нас!

– Потому что не могли и не смогут не возить нас!

– Не соглаасен! – возглас одного из бегуще-несущего, еле дышащего.

– Не отвлекайся.

– Всегда будут хотеть возить нас!

– Всегда!

– Э-ээй! Быыст-реей!

Наказание за победу

Бежали до длинного овражка. И финиш рисовать кому-то бежать не надо, и куда бежать, всем известно. И вот один из муравьишек так сильно ото всех умчался вперед с той, которую он вёз, что его не стало даже видно. А смог остановиться он тогда, когда не только достиг этого заветного овражка, а даже и перепрыгнул через него. Это был Скакунок. Его и прозвали Скакунком потому, что он прыгал выше и дальше всех. Но никто и не думал, в том числе и он сам, о том, что он может еще и быстрее всех бегать.

Когда все поняли, что победил он, то остановились, а точнее, попадали от усталости.

И, когда Скакунок остановился, то первое, о чём он подумал, было то, что та, которую он на себе возил, сейчас скажет ему не одно слово, а целых три: «Какой ты мо-ло-дец!».

Но, к его ужасу, он вдруг услышал: «Ну, посмотри, куда ты убежал?! Наверняка, все подумают, что тебя вообще на перегонялках не было. И самым лучшим назовут кого-нибудь другого! А, потом, я десять раз чуть не упала! Ты меня вёз, как кучу хвороста! Жаль, что вся твоя прыткость-резвость досталась только твоим ногам и совсем ничего не двигается в твоей голове!».

Но то, что Скакунок получил за все труды такие нехорошие слова – это совсем неудивительно, потому что он возил на себе не кого-нибудь, а Грубяшку.

У Грубяшки была самая красивая мордочка, самые стройные лапки и самая блестящая спинка. И поэтому Скакунок был очень рад, когда Грубяшка согласилась вскочить к нему на спинку. Но, видя красоту снаружи, он совсем забыл рассмотреть в ней то, отчего рождаются слова и поступки – её душу. Он совсем не хотел думать о том, что говорили все вокруг, а именно, как страшен у неё язык. Но вот теперь его собственные уши, а вслед за ними и его сердце, содрогнулись, поняв, какой длинный и колючий язык у его Грубяшки. А ведь, пока он её на себе вёз, она не проронила ни единого словечка. Наверно, боялась, что Скакунок обидится и сгоряча возьмет да и сбросит её с себя. А теперь, когда они стали первыми, Грубяшка стала смела, как голодная лиса. И почему-то она знает, что Скакунок, несмотря на всю её вредность, повезёт её снова. Знать, раскусила доброе и терпеливое сердце Скакунка.

«Глупые мы, муравьишки, – неожиданно для самого себя вслух стал размышлять Скакунок. – Мы смотрим на красоту мордашки. А вот муравьинки смотрят на сердце и душу через поведение и через слова. Поэтому муравьинки умнее нас и очень не умный я». Грубяшка, как ни продолжала злиться, но ничего не сказала.

А многие из муравьинок, несмотря на то, что их муравьишки пришли далеко не первыми, не только не бранились, но даже успокаивали своих везунов: «Не отчаивайся. Ты всё равно молодец! Потому что ты старался из последних сил!»

А муравьинки, которых сидело целых три на одной спинке, доказывали всем, что: «Только наш муравьишка заслуживает первого места, потому что это на его плечах была вынесена самая большая тяжесть догонялок-перегонялок. И эта тяжесть – мы!» – восклицали они.

Всегда можно найти повод для добрых или злых слов. А повод зависит от желания. Поэтому добрый всегда несёт добро, а злой – зло.

Наказание за наказание

Но в Грубяшке, как ведро в водопаде, новое неудовольствие накапливается. И не успевшего опомниться Скакунка она продолжила бранить с новой силой. И вот тут-то добрый Скакунок не выдержал и возьми да и произнеси:

– Ещё одно твоё недоброе слово и твой длинный колючий язык станет известен не только всем ушам, но ещё будет виден и всем глазам! Головку украсят рожки, а ровные лапки согнутся в дужки.

Грубяшка даже не обратила внимания на слова Скакунка, как и не услышала их, и продолжила его бранить. Неожиданно она замолчала, потому что почувствовала, что ей неудобно и больно стало говорить из-за появившегося у неё действительно длинного и колючего языка, который никак теперь не умещался у неё во рту.

Все увидели, вместе с её новым языком, ещё и появившиеся у неё рожки и лапки-дужки.

– Вот, когда подобреешь, вот тогда и похорошеешь. – решительно произнес Скакунок, но прогонять Грубяшку, которая уже проливала рекой слёзы, не стал.

Удивились все силе возмездия Скакунка, но никто его не осудил и никто Грубяшке не посочувствовал. Сама виновата, если довела-развила в нём силы возмездия такие. Пусть исправляется. И, вообще, перегонялки интересовали сейчас всех больше всех.

А споры о том, кто быстрее кого бежал и кто кого перегнал, не умолкали до самого вечера. И это несмотря на то, что и так ясно, что первым пришел Скакунок. А точнее, именно потому, что он пришел первым. Потому что он так быстро бежал, что почти никто и не видел, как он бежал, ибо убежал ото всех далеко-далеко вперед. «А может быть, он и вовсе не бежал?» «А кто прибежал вторым?» «А третьим?» Все так устали, что и об этом не узнали.

И вот решили, что на следующий день снова поиграют в догонялки-перегонялки. Каждый муравьишка втайне надеялся, что уж завтра он всем покажет! А каждая муравьинка была уверена, что уж завтра-то увидят все, кто тут самые-самые из всех!

Бразды правления

Уже вечером многие муравьишки готовились к победе следующего дня. Они стирали одежду, мылись, ели и, главное, ложились пораньше спать.

А каждая муравьинка весь вечер думала о том, как бы сделать так, чтобы именно её муравьишка был бы ближе всех к победе. «Чтобы бежать быстрее, – рассуждали они все порознь, – нужно не только быстро лапками двигать, но и лучше видеть, куда бежишь. А кому видно лучше? А лучше видно тем, кто находится выше, а значит и смотрит дальше. Поэтому мальчишка-муравьишка должен думать только о том, как бежать быстрее. А куда бежать – об этом теперь она – муравьинка позаботится.

Но, как указывать муравьишке-бегонесуну дорогу? Крики «Налево!» или «Направо!» он вообще может не услышать из-за топота, из-за ветра и из-за криков со всех сторон. И оборачиваться на неё, на муравьинку, глядя на её указующие лапки, муравьишка не должен. Тогда точно либо в ямку свалится, либо в столбик врежется.

Вот и подумала каждая, а потом с каждой и поделилась, что:

– Ха-ха-ха! А если надеть муравьишкам две верёвочки на голову или на шею, то это будет очень даже удобно.

– Да, наверно, очень удобно!

– И даже интересно!

– Уж точно будет весело!

– Только нашим муравьишкам надо будет объяснить, что, когда их будут дергать справа, значит нужно бежать правее, а когда начнут дёргать слева, значит бежать левее.

– А когда дернут за обе верёвочки, то, значит, хи-хи: «Стоять, приехали!»

Идея о том, как управлять муравьишками, понравилась всем муравьинкам без исключения.

Ликованья запряжённых

А муравьишки-мальчишки, хоть и согласились надеть на себя верёвочки, но и с сомнениями, и с неохотой, и не сразу, и не все.

Некоторым из тех, которых оседлали одних из первых, даже понравилось бегать с верёвочками. «Смотрите, – говорили они, катая на себе своих наездниц вокруг да около тех, с кем говорили, – я бегаю с закрытыми глазами и не обо что не ударяюсь. Я думаю только о том, как нести свою муравьинку быстрее всех, и ни о чем другом!»

«Вот то-то и оно, – выражались с возмущением и презрением другие в ответ, – что ты думаешь теперь только о том, как возить на себе муравьинку!». «А о чём же ещё думать?» – неожиданно возражали те, кого уже запрягли. При этом даже те, кто возмущался больше всех, с удивлением обнаруживали, что найти ответ на этот вопрос не могут.

«О победе надо думать, о победе! О победе и забыли?! А не о муравьинках!» – возмущённо выкрикнул кто-то из старших муравьишек.

Потянулось молчание. И вдруг кто-то недоумённо спросил-утвердил-провозгласил:

– Ну, а разве это уже не победа?

– То, что на тебе муравьинка засела? – переспросили рядом с ехидством.

– Ну, д-да!

– Да не то, что засела, главное.

– А что же главное? – с ухмылкой.

– А то, что эта муравьинка… со мной…

– Да, не с тобой она, а на тебе!

– А что, мы переломимся, что ли?

– Да… не переломимся!

– Не им же нас на себе катать.

Почти никто из тех, кто пока против, чувствовали, что бессильны возражать. Но кое-кто ещё храбрились тем, что предостерегали:

– Смотрите, как бы эти верёвочки не задержались на вас и после догонялок-перегонялок!

– Как бы эти верёвочки не остались на вас навсегда!

– Как бы вам не пришлось возить на себе всегда! – прокричал возмущённо ещё кто-то, кому как раз ещё только верёвочки и надевали.

– А мы всегда что-то на себе несём. Разве мы не родились для того, чтобы нести каждый свою ношу?

– Да, если надо, то и повезём! – поддержал кто-то с видом благородного рыцаря, и никому не нашлось что возразить, хотя очень что-то возразить и хотелось. Но, наверно, самый умный, а потому и неприметный, вдруг из неведомо откуда произнёс:

– И у муравьинок своя ноша!

Второе начало

Но вот начались вторые догонялки-перегонялки. И что удивительно. Первыми прибежали все те, которых и вчера, и сегодня хвалили. А последними, ну, конечно, все те, которых только и ругали.

А самым первым пришел кто? Ну, конечно, Невезучкин! А почему? Да, конечно же, потому, что им управляла, то есть помогала, сидя на нём, ему бежать, самая добрая и самая обоятельная – Добряшка!

А кто прибежал самым последним? В вопросе часто бывает ответ! Ну, увы, ну почти все догадались, ну, конечно же – Скакунок. Грубяшка уже вполне освоилась со своим новым длинным и колючим языком, он ей даже стал нравиться (потому что им было удобней колоть и пилить словами Скакунка). А потом ещё целый вечер она его укалывала и пилила самыми злыми и самыми недовольными словами, распиливая его уверенность и его силу воли на маленькие кусочки слабоволия и робости. Поэтому, на следующее утро, утро новых вторых перегонялок, он почувствовал, что ноги у него еле двигаются и что ему тяжело дышится, и что он даже испытывает страх перед новыми перегонялками-догонялками. «Да, не бывать Грубяшке снова симпатяшкой!» – думали со стороны, но сочувствуя Скакунку.

А Слабачок с Кукляшкой, конечно, не скакали и не перегоняли. Почему, конечно? Да потому, чтобы, обязательно примчавшись первыми, никого не разочаровать! Так и соревновательный дух у всех сломить можно, потому что всем вдруг возьмётся да бегать и расхочется. Раз всё равно понятно, кто победит. Да и все сразу начнут думать, какие они все неимоверно слабые, при таком самом сильном.

В плену цветка

Все, кому хотелось поглазеть, кто там как бегает-скачет, стали устраиваться как? Естественно так: чтобы видно было и как можно ближе, и как можно больше.

Кто-то встал на холмиках (это всего проще, но не всего лучше), кто залез на грибы, кто на травинки и листья кустиков (это повыше, но шатает-болтает). А вот Слабачок с Кукляшкой смотрят по сторонам и не знают, куда встать. На всех местах высоких вокруг уже гроздьями сидят.

Вдруг к ним подлетело несколько муравьёв-летунов.

– Давайте мы вас отнесём куда-нибудь повыше?!

– Отнесите нас на розу, – попросила Кукляшка.

– На розу так на розу! Полетели! – крикнули разом летуны и разом друзья подняли друзей.

Опустив их на цветок наклонённой кремовой розы, летуны тотчас ретировались, прокричав напоследок:

– А спускаться крылья не нужны!

– Не нужны! Друзьям спасибо! – прокричала парочка.

– Друзьям, пожа-луйста! – удаляясь, ответили летуны.

– Ой, Слабачок, а как же я слезу? – озабоченно спросила Кукляшка.

– Ой, и вправду? – серьёзно озадачился Слабачок. А потом вдруг заулыбался и спросил: – А ты не догадаешься?

– Ой, ты и тут меня спасёшь? Снимешь с цветка?

– Сомневаешься?

– Кто доказал, в том не сомневаются.

– Смотри, как бегут! – увлёкся Слабачок, переводя разговор.

– Какой запах мы вдыхаем, чувствуешь, Слабачок?

– И ещё как!

– Как будто нас погрузили в целый прудик цветочного аромата! – блаженно вдохнув розового настоя, произнесла Кукляшка.

– Ещё как окунули, – произнёс Слабачок, борясь с одурманивающим ароматом, встряхивая головой и пытаясь сохранить внимание к бегам.

Находясь в плену запахов, Кукляшка задумалась, а потом заговорила:

– Да, если бы ты меня не спас, не избавил бы от кучи гнилых палок поганялок, то и сегодня бы муравьишки обижали бы нас, муравьинок. А теперь они о нас заботятся – нас катают.

– Только то, что они о вас заботятся, они о том не знают, – возразил Слабачок.

– А что же они знают?

– Они думают о том, что они сильные!

Кукляшка подумала-подумала, а потом и ответила вопросом:

– То, что делаешь неосознанно сегодня, осознанно не будешь делать и завтра? Или будешь?

– Как-то мудро́, но и му́дро, Кукляшка, – приятно удивился Слабачок. Но вдруг его вид почему-то стал возмущённо обиженным. – Ещё вчера каждый муравьишка сам решал куда бежать, а сегодня ему доказали, что сам он этого решать не может. Что ему неудобно! А удобно «бедным муравьинкам»! – запротестовал Слабачок.

– Это удобно всем.

– Был бы повод, а упряжь найдётся, – не оставлял своего недовольства Слабачок.

– Теперь помимо «хочу – не хочу» они знают слово «надо», – мягко добавила Кукляшка.

– Мы, значит, муравьишки, не знали слова «надо»?! А муравьинки, получается, знали, и нам, глупым муравьишкам, открыли это великое знание?! Да, не думали горделивые-наивные муравьишки, что, начав катать «слабых» муравьинок, чтобы похвастаться им своей силой, окажутся у них в узде!

Тут подул ветерок и цветок закачался.

– Ой! – вскрикнула Кукляшка, начав сползать с лепестка.

– Я тебя держу! – крикнул Слабачок и, подскочив, схватил Кукляшку за переднюю лапку и утянул её в глубину цветка.

– Слабачок, ты меня в очередной раз спас! – и благодарно посмотрела на Слабачка.

– Ничего необычного, – просто и опустив взгляд, ответил Слабачок.

– Но их никто не заставляет, – неожиданно продолжила разговор Кукляшка.

– Кого не заставляют?.. Кто не заставляет? – ещё не пришёл в себя Слабачок.

– Ну, муравьишек никто не заставляет нас катать. А что, лучше, чтобы они нас по-прежнему обижали? – с обидчивой подозрительностью спросила Кукляшка.

– Либо нам вас обижать, либо вам нас объезжать? – запротестовал вопросом Слабачок, глубоко вздохнув, не поднимая глаз и глядя глубоко в себя.

– Ты думаешь, они (то есть вы) потеряли свободу??

– Может, и думаю.

– Но запрет: делать плохое – разве он часть несвободы? Или он одно из условий свободы? – спросила для чего-то Кукляшка.

– Для тех, кто хочет делать плохое – он из несвободы.

– А кто запрет на плохое носит в себе – тот свободен?!

– Свободен от зла в себе.

– Как мы?

– Как мы.

– И муравьишки, хоть и везут нас, а свободны, потому что хотят нас везти! Вот! – доказала Кукляшка свободу муравьишек. И, довольная, успела поймать ртом и проглотить падающую каплю нектара.

– Но такая свобода их тяготит, а раз свобода тяготит – это уже не свобода.

– Привычка освобождает!

– От чего?

– От напряжения.

Слабачок:

– Закабаляет.

– В чем?

– Ограждает от нового.

– А лучше вы становитесь, всё-таки из-за нас! Вот! – игриво, льстиво и непререкаемо возразила Кукляшка.

– Оседлали, и ещё хвали вас, да?! – продолжал протестовать Слабачок.

– Ой, получается, что из-за тебя, из-за тебя, Слабачок, муравьишки исправились, улучшились!.. И не могут без нас… – говоря льстиво-насмешливо и шутливо улыбаясь, добавила она.

– И без меня, не могли без вас и не могут. А перестаём вас задирать лапками, начинаете задирать нас словами!

– Ой-ой-ой!.. Ну, не обижайся… Но чем сил, нося нас и из-за нас, тратите больше, значит, тем и сил у вас и становится больше.

– Ну да, а без вас муравьишки так и остались бы слабачками?! – ударяя иронией, не сдавался Слабачок.

В этот момент появился рой пчелок-шалунишек. Шалуньки-пчелки всегда вокруг кого-нибудь летают, потихонечку кусают, что-нибудь в кого-нибудь кидают-облепляют, обычно мёдом, реже сажей, или чем-нибудь обсыпают: цветочной пыльцой, дорожной пылью или какой другой.

– Кукляшка, пчелки-шалуньки! Пригнись! – крикнул Слабачок и приготовился от них отмахиваться.

Но рой жужжащих шалунек с мешочками в лапках к Кукляшке подлетели, над ней на трепещущих крылышках зависли, в мгновение ока мешочки развязали и пыльцу на Кукляшку всю повытрясли, да так быстро, что даже Слабачок ничего поделать не успел.

А когда Слабачок смог лапкой на них замахнуться, они уже и похихикали, и похохотали, и, кружась в воздухе, ужужжали.

На Слабачка от просыпанной на Кукляшку пыльцы напали чёхи и обчихи. А когда, начихавшись, он поднял на неё голову, то оказалось, что обсыпана она сверху донизу пыльцой золотой! А эта пыльца не просто стирается! Слабачок попытался посдувать с неё пыльцу, да ничего у него не вышло. Сам только стал позолоченным.

А Кукляшка, уткнув лицо в ладошки, заплакала и негодных пчёлок заругала!

– Негодные пчёлки! Теперь мне никогда не отмыться – не очиститься!

Отойдя на несколько шажков назад, раскрыв рот от удивления, Слабачок произнёс:

– Кукляшка, да ты золотая! Пчёлки не поленились и полетели на самый верх горы, и нашли там редчайший и только там растущий Голькас цветок! У его плодов золотая кожура, его лепестки покрыты золотой плёнкой, а золотая пыльца в самих цветах!

– Но ещё не известно, когда я буду иметь свой собственный цвет! Хны! Хны!

– Но зато ты будешь очень долго не такой, как все! Ты одна будешь золотой!

– Правда… так лучше? – посмотрев на Слабачка одним глазом из под ладошек и с лёгкой улыбкой спросила Кукляшка.

– Правда! – сказал зачарованно Слабачок!

Тогда Кукляшка отряхнулась и, как ни в чём не бывало, продолжила прежний разговор:

– И каждый управляемый, когда бежит туда, куда надо, учится управлять собой. Вот.

– Это ты о чём? – ещё не придя в себя, переспросил Слабачок. – Ах, да… Учится сам, когда его учат! Поэтому им сейчас и указывают, куда надо… и даже те муравьинки, которые сами не знают «куда?».

– Со временем будут знать: «куда?». Что тут волноваться? – залукавила Кукляшка.

– Ага, одни уже знают, куда погоняют, а другие – скоро узнают?! Себя всегда оправдаете?! Может, не знаете куда, так и не указывайте?

– Не погоняют, а управляют-помогают! – лаского-лукаво проговорила Кукляшка. И вообще, чтобы управлять собой, нужно, чтобы сначала поуправлял кто-то тобой. Если сможешь слушаться других, сможешь слушаться и себя, – показала Кукляшка высоту мудрости!

– Ага. Получается, вы нас ещё и учите быть управляемыми, и справляться нам с самими собой?! Но вы, муравьинки, умея слышать и слушаться только себя, разве умеете слышать и слушаться других?

– А кого это мы должны слушаться?

– Вот-вот! Значит, с самими собой справляться-то вы и не можете! И не хотите! – сделал резко-справедливый вывод Слабачок и продолжил: – И… вам вот никого слушаться и не надо, а вот нам, видите ли, надо! И кого?! Вас, слабейших! Да, ещё и с помощью верёвочек! – возмущенно, но как-то замедленно закончил он.

– Ой, откуда ты о нас так много знаешь, если твоё время так же мало, как и ты сам?

– Я думаю, что мои знания – это та же сила, и она, так же как и сила носить камни, вошла в меня… не знаю откуда.

– А всё таки, откуда?

– Откуда? Отовсюду! – отвечая на вопрос, Слабачок показал передними лапками на всё вокруг.

– Но вокруг пустота?!

– В пустоте всё! Всё из пустоты, – сказал Слабачок загадочные слова.

– И мы?

– И мы.

Кукляшка перешла на прежний разговор:

– Но, Слабачок, вы же, муравьишки, ещё не знаете, что мы для вас значим? А думаете, что мы для вас не значим ничего? Так?

– А вы думаете, что для нас значите всё?

– А откуда ты знаешь?.. Ой… Ты всё знаешь, – смутилась Кукляшка.

– Ага, сознались, что зазнались?!

– Повзрослеете – поумнеете, – огрызнулась, потупясь, Кукляшка.

– А раз вы знаете, что для нас значите, то уж тем более знаете, что значим для вас мы?!

– А разве вы что-то можете для нас значить?! – завредничала Кукляшка.

– Вот-вот! Вреднюшки-зазнайки! Вы для нас всё, а мы для вас ничто?! Не захотели бы муравьишки по глупости похвастаться, какие они сильные, и не взвалили бы вас муравьинок на свои спинки! Никому бы из вас и в голову не пришло нами управлять!

– А нам и не приходило. За нами всё всегда есть и было!

– Воот! Воот! – возмущался-задыхался Слабачок.

– Ну, не злись! Не управляем вами, а помогаем вам идти вперёд… бежать! – успокаивала Кукляшка.

– Э-эх! – только и сказал Слабачок.

Снизу закричали:

– На Кремовой Розе что-то блестит, что-то золотое!

– Да, что-то золотое! И глаза так и слепит!

– Там Слабачок должен быть с Кукляшкой!

– Точно, да это же Кукляшка и есть!

– Золотая Кукляшка!

– А она всегда золотой и была!

– И была золотой! А теперь от неё ещё и в глазах рябит!

– Ох, и ещё как рябит!

 

Жужжолёты

Задиранье с крыльев

Неожиданно над цветками и стебельками с сидящими на них муравьишками появились коричневые жуки, которые пошли кружить вокруг многолапковых крошек. У одних были рога, как у оленей, а у других бивни, как у носорогов. Их крылья басовито тарахтели: «Бу-бу-бу-бу».

Некоторые муравьи, задрожав от страха, опустились на землю и начали кричать – призывать: «Крылатые враги! Крылатые враги!». Кукляшка невольно спряталась за Слабачка.

А «крылатые враги» ещё больше нагнали страху, опустившись на стебельки трав и лепестки цветков, где стояли муравьи. Опустившись, некоторые продолжали гудеть крыльями, чтобы не сломать растения своей тяжестью и не упасть самим. Но нападать они, видимо, ни на кого и не думали.

– Мы хотим вас покатать, – наконец пробасил Жук-Олень, успокоив дрожащих.

– Ну, кто не боится, кто решится? – спросил всех сразу Слабачок, прокричав с высоты розы.

– Кукляшка не боится и первой взлететь решится! – отвечала-кричала-призывала в ответ Кукляшка.

Тогда к их розе жук-олень подлетел и стал стоять в воздухе и ждать, когда на него заберутся. Слабачок и Кукляшка не заставили себя ждать и, преодолевая страх, прыгнули на голову жука, схватившись за его рога.

На этой голове они и уселись поудобнее, взявшись за рога, как за штурвал самолёта люди-лётчики. И крикнул Слабачок Жуку-Оленю, которого звали «Жу-Жу».

– Жу-Жу, мы готовы!

– Ой, как страшно! – только и успела сказать Кукляшка.

– Угу-у-гуу! – пробасил Жу-жу, замахав ещё сильнее своими самыми большими среди всех жуков крылышками, взмыл ввысь, к самому, как показалось этим малышам-смелышам-наездникам, небу, разнося по воздуху глухое низкое и немного пугающее «Бум-бум-бум-бум-бум».

– Только давай не будем говорить о том, что летают на тех, кто может летать, и что летают те, кто летать не может! – кричал сквозь порывы ветра Слабачок.

– Да, давай! И не будем говорить о том, что теми, на ком летают, управляют те, кто на них летит!

– Да, давай! И не говорить о том, что жуки свободны, потому что тех, кто на них летит, они возят по собственному желанию!

– Ага, и о том, что катающих никогда не будут катать!

– Да, давай!.. Смотри, как тут красиво! – сменил тему Слабачок.

– Да, летать – это здорово!

– А хорошо бы долететь… до самих облаков!

– Хорошо бы!

– А потом и до звёзд!

– И до звёзд! – мечты Слабачка становились мечтами Кукляшки.

Другие муравьишки и муравьи тоже рассаживались на головы жуков, и, держась за их рога, догоняли Слабачка с Кукляшкой и летели вслед за ними.

– Жу-Жу, лети к тем, которые бегут первыми!

– Эй! – закричала одна из муравьинок на земле. – Смотрите, нас настигают рогатые жуки. Сейчас они на нас нападут! Ой, они нас насадят на свои рога!

– Ой, нападут!

– Нападут, нападут! А-ай!

– Ой, но жуки не одни?!

– Жуки кого-то везут?!

– А везут они таких же, как мы!

– Да! И первыми, смотрите, кого первыми!

– Похоже на Слабачка!

– И на Кукляшку!

– Эй, там внизу, которые впереди! Плетётесь, как черепахи! – шутила Кукляшка.

– Но-но, вы, до которых не допрыгнуть, погодите там! – кричали снизу.

– Вот мы только добежим! – кричали в ответ одни только муравьинки, так как муравьишкам было не до этого.

– Пусть не победим в беге, но точно победим вас с неба в набеге! – шутили сверху.

– Ха-а-ха-ха-ха-ха!

– Ха-а-ха-ха! – рассмеялись наездницы хохотушки!

– И до вас достанем!

– Посмеётесь тогда!

– Бегите-бегите, да не остановитесь, да не споткнитесь, в хвосте не окажитесь! – прокричала Кукляшка.

– И не злитесь! – добавил Слабачок.

– Ладно, решим, когда добежим! – улыбались внизу муравьинки, взмахивая лапками.

– Жу-Жу, давай подлетим к тем, кто сзади! – попросил Слабачок.

– А чего ж не подлететь?! Давай, – пробасил Жу-Жу и развернулся назад.

– Слабачок! Эге-ге! – кричали последние муравьинки и даже везущие их на себе муравьишки (им уже не надо было торопиться так, как первым).

– Подбодритесь и подтянитесь! Вы, которые сзади, не хуже вас обогнавших! Они могут быть раньше, а у вас шанс быть дальше! Они сильнее, а вы можете оказаться выносливее!

– Но нам не надо дальше, нам надо быстрее!

– Это сегодня не надо! – ответил Слабачок.

– И никто не знает, что потребует Завтра! – поддержала Слабачка и последних Кукляшка.

– Да, главное быть на что-то способным!

– Спасибо!

– Подбодрили! – кричали отстающие.

– Всё равно победит кто-то один! – успокаивала Кукляшка.

– Все будут последними после первого! – поддерживал Слабачок.

– У всех будет одна радость – радость за победителя!

– Да, мы теперь знаем, что кто-то знает, что мы тоже что-то! – крикнула одна из последних. – И нам это придаёт силы! – вдруг закричал её побегунчик и ринулся вперёд так, что принялся обгонять и обгонять, чуть не сбросив с себя опешившую от неожиданных изменений муравьинку.

И тут у Кукляшки лукаво-игриво заблестели глаза.

– Слабачо-ок! А давай кого-нибудь из последних подхва-атим и опу-стим на землю перед первыми?! А?!

– А?! А давай! Жу-Жу! Ты же нам поможешь, ты же нам не откажешь?!

– Помогу – не откажу! – пробасил Жу-Жу.

– Схвати вон ту парочку и перенеси, и опусти перед первыми!

Жу-Жу подхватил последних, почти плетущихся Тупачка и Ра́душку (которая, не уставая, восторженно ему говорила: «Не сильно торопись! Только не перетрудись! Мы и так самые первые в том, что самые последние!») и, пролетя над всеми головами, опустил их перед первыми. Тупачок радостно закричал, не веря своим глазам «Ура! Мы теперь первые! Радушка, я теперь первый!»

Но первыми они были недолго, совсем недолго. Настоящие же первые их настолько быстро догнали и настолько быстро пролетели мимо них, что и не успели заметить Тупачка и Радушку, а Тупачок и Радушка не успели заметить их, настолько велика была их скорость. На то они и первые!

Когда парочка Тупачок-Радушка остались снова позади всех, то Тупачок сказал Радушке: «Мы наверно заснули? Тебе тоже приснилось, что мы были первыми?» «Нам не приснилось, Тупачок, мы были первыми! Были!»

Страсти пассажиров. Воздушная акробатика

А те, которые сидели на головах тех, которые рассталкивали воздух, продолжали ощущать захватывающие дух восторги, крепко держась и изо всех сил стараясь не бояться ни скоростей, ни высот, ни воздушных кувырканий.

– Жу-Жу! А теперь полетай как-нибудь по-особенному, по-другому! – попросил Слабачок.

– И, что-бы дух захва-тывало! – прокричала Кукляшка.

– Дух так дух! – протяжно пробасил Жу-Жу.

Он резко повернул вверх, как как будто на крутую горку, а потом резко вниз. И так снова и снова вверх и вниз, вверх и вниз. Все остальные жуки строго следовали за Жу-Жу. Среди них в воздухе царил идеальный порядок, который не мог нарушить даже шокирующий визг ошеломлённых пассажиров.

Вдруг Жу-Жу, взобравшись на горку высоты, не стал снова скатываться с другой её почти вертикальной невидимой стороны, а, как бы лежа на спинке, завис в воздухе, а следом за ним так сделали и все остальные жуки. При этом их пассажиры оказались вниз головой (отчего и завизжали от страха, и от восторга). Полежав на спинке в воздухе ещё немного, Жу-Жу и его воздушная гвардия начали делать небесные кольца спинкой внутрь. Кукляшка и Слабачок со всеми остальными пассажирами продолжали кричать «О-о-ой!.. А-а-ай!».

По басовитой команде Жу-Жу «Хэ-эй!» жуки, разделившись на группы, разлетелись в противоположные стороны, развернулись назад и устремились вперед друг на друга. Все сидевшие на них муравьи закричали-завизжали ещё сильнее. Многие зажмурились, другие закрыли лапками глаза, третьи, не боясь разбиться, попрыгали с жуков, но, упав в мягкую травку, остались целыми и невредимыми. Им казалось, что жуки сейчас столкнутся и от всех останутся только «рожки да ножки». Но жуки, врезаясь в ряды друг друга, пролетели мимо друг друга. И так, кому на радость, кому на ужас, они проделали этот трюк ещё, а потом и ещё раз. Муравьи-пассажиры только и кричали-визжали в воздухе, а муравьи-зрители на земле только ахали и ахали.

Но эти испытания на ощущения были не последними. Жуки со своими пассажирами выстроились в большую окружность и все разом устремились к её центру. Их пассажиры все без исключения снова завизжали-закричали и зажмурились, а зрители закрыли лапками свои мордашки. А смелые жуки с жу-жуканьем, с бу-бу-буканьем, с зу-зу-зуканьем приближались со всех сторон друг к другу со скоростью стрел. И вот ещё одно мгновение, и все жуки должны поломать друг о дружку и свои рога, и свои головки, и своих мизерных пассажиров. Но, к удивлению всех кричащих и смотрящих, жуки и тут проскочили-просочились мимо друг друга, под ужасные визги, крики и ахи.

Не устав удивлять, жуки начали сооружать из самих себя в воздухе различные фигуры: сначала шар, а потом и черную многолучевую звезду, или, как сравнил кто-то, морского ежа, а после, перекрещивающиеся и изменяющиеся в размерах круги. Но воздушные кувырканья жуков уже переставали страшить их маленьких пассажиров-наездников, а продолжали только изумлять.

Но и это было ещё не всё. К жукам, покинув свои ульи, цветущие поля и леса, присоединились ещё и пчёлы, и даже светлячки. Все собрались в большой круг и устремились к его центру, образовав единый пучок-шар, который начал вытягиваться вверх и вниз, всё больше напоминая всеми очертаниями башню Слабачка. Постепеннно – эта башня из жуко-светлячково-пчелиного роя становилась всё длиннее и длиннее, всё выше и выше, и всё тоньше и тоньше, пока не рассыпалась на паряще-жужжащие точки её крылатых камушков.

Почти сразу эти точки-камушки-летуны объединились вновь, изобразив уже змею, ползающую в воздушных глубинах-высотах.

И поползла та змея в воздухе над теми, кто бежал по земле.

Восстание понукаемых. Отговорки тиранок

В самом разгаре были перегонялки. И многие из муравьинок так увлеклись «управлять-помогать», что дергали верёвочки и влево, и вправо уже без всяких надобности и жалости, и кричали изо всех сил, как угрожали: «Бежишь, как стоишь, быстрей!»; «Догоняй!», «Перегоняй!», «Куда?! Стой! Да не стой, не туда!». Другие: «Пшёл, пшёл!», а третьи так увлеклись, что представили самих себя на боевых конях могучими воинами-людьми-амазонками и командовали: «Вперед! Вперёд!»

Одни муравьишки продолжали находить в себе силы не обращать на такие «дурачества» муравьинок никакого внимания, считая их за детские шалости или девичкины слабости. Но других такие «шалости» сильно заобижали, ибо они посчитали, что вместо того, чтобы им верёвочками помогали, ими несправедливо понукают.

Поэтому обиженные муравьишки восстали! Одни прекращали бег и говорили своим грубым наездницам, чтобы те «…с них слезали, да поживее», что «Ездить на себе не позволю», «Поищи другого простофилю!». А особенно жестоких наездниц муравьишки даже сбрасывали со своих спинок (к счастью, никого не затоптало), не сказав при этом ни единого словечка (настолько им было обидно). Терпели-терпели и не вытерпели!

И вот те наездницы, которых сбросили со спинок, ещё и завозмущались. Они жаловались друг дружке громко, (чтобы слышали все вокруг), на то, что «Все муравьишки – это настоящие волки – злые и опасные. А мы для этих волков – бедные овечки!»

А, которых не довели до того, чтобы сбросить, говорили:

– А это я сама…

– И я.

– Да, и я.

– …Попросила спустить меня…

– И меня.

– Да, и меня.

– …на землю, потому что мне надоело трястись на спинке…

– А мне…

– И мне!

– И мне тоже!

– …Просто стало скучно.

А те из муравьинок, которые не раздражали и не обижали своих муравьишек, остались на их спинках, и им не нужно было ни плакать, ни оправдываться и ни злиться. Они просто продолжали быть с теми, кто был с ними.

Праздник первых. Второй финиш

Наконец летящие на жуках увидели, что бегущие неминуемо приближаются к финишу. Но удивительным оказалось то, что бежавшие столпились-разделились на две кучки: в кучку первых и в кучку последних, и расстояние между двумя кучками было, ох, немаленьким.

Кучка первых бежала легко, быстро и даже весело. А кучка последних сопела, хромала и гудела – это муравьинки ругались на бедных своих носильщиков. И почти у самого финиша кучка первых вдруг превратилась в линию! Линия бегущих совпала с линией финиша! Все! Все первые пришли первыми!

Тут же спустились жуки, и с них сошли на землю первые муравьиные воздухонавты. У всех у них без исключения так кружилась головка, что все они закружились сначала на одном месте, а потом пошли кругами и круги их хождений увеличивались с каждым кругом. Они нарезали круги, не разбирая дороги и препятствий. Поэтому они часто обо что-нибудь ударялись, друг с дружкой сталкивались или друг по дружке ходили. Но это продолжалось недолго. Головки кружиться переставали и воздухонавты побегунчиков с победой поздравляли.

И тогда началось грандиозное веселье муравьинок. Они запрыгали на спинках муравьишек, замахали лапками, радостно завосклицали: «Победили! Мы все победили!».

Но вот муравьишкам, стойко выдерживающим их прыжки своими спинками, всё больше начинало казаться, что этот начавшийся праздник вовсе праздник не их. Что о них, муравьишках, муравьинки даже не вспоминают, что они только подставки для прыжков и их этими прыжками вот-вот затопчут. И только после того, как они громко потребовали: «Слезайте-слезайте! Мы тоже муравьи и нам тоже хочется праздника!», – муравьинки, продолжая веселиться, а кое-кто и успевая поворчать (видно, хотелось оставаться на высоте и продолжать держать в узде (даже таким добреньким)), спрыгнули на землю, освободив муравьишек от своей не самой большой тяжести.

И веселье сразу закипело с новой силой! Уже все вместе прыгали, восклицали и махали лапками.

Перекличка стоящих с сидящими

Над местом ликования скопилась туча жуков, со своими пассажирами, которые тоже кричали, поздравляли и подзадоривали.

– Молодцы!

– Поздравляем!

– А до нас вам не дотянуться!

– Да, не дотянуться!

– Куда им!

– Да вы сами-то!

– Пусть только с жуков слезут! – полушутя кричали в ответ.

– А давайте до них доберёмся?!

– Это как: «доберёмся»?

– Да, как? Мы же не летаем?

– А мы построим башню!

– Башню?

– Как Слабачок?

– Точно, давайте построим башню из самих себя!

– Да, башню из самих себя и доберёмся до этих хвастунишек!

– Нет! Мы доберёмся не только до них! Мы доберёмся до неба!

– Как его башня.

– Но не все!

– Но, хотя бы кто-то, но из нас!

– Давайте, вставайте!

Муравьишки и муравьинки взялись делать пирамиду, вставая один на другого и всё больше приближаясь к туче жуков.

Но, когда они до жуков дотягивались, те взмывали ещё выше, а когда пирамидка выросла, то и жуки ещё выше поднялись.

Наконец жукам надоело подниматься к небу, и пирамидка муравьишек дотянулась до них.

– Ага! – воскликнули они сидевшим на жуках. – Вот мы и дотянулись до вас! Вот и мы на той же высоте.

Есди бы мы захотели… – начали было басить жуки, но их перебили сидящие на них.

– Молодцы! Вы так же стремитесь к небу, как Слабачок! – кричали ободряюще повелевающие жуками.

– Да, но у вас свой собственный путь к небу, путь к высоте! При этом вы стали владеть небом! Вы стали летать! – кричали стоящие друг на дружке, сидящим на жуках.

– Смотрите, не распадитесь, не покалечьтесь! – волновались сидящие на жуках.

– Да! С высоты сойти сложнее, чем на неё забраться! – отвечали с живой пирамиды.

– И вам тоже с жуков не падать! – доносилось с неё же.

Жуки приземлились, и их пассажиры сошли на землю очень воодушевлёнными. Но три муравьишки попросили жуков спустить их на самый верх муравъиной башни. И, встав на спинки своих товарищей, они закричали:

– Мы выше всех! Мы!

– Вам и лететь дольше всех! – сказали те, чьи спинки их держали, и столкнули выше всех вставших.

– Аааааа! – закричали падающие, цепляющиеся за стенки из муравьишек, а у самой земли покатившиеся кубарем.

А вот сама пирамида, построенная муравьями из самих себя и немного похожая на башню Слабачка, таяла очень долго, и не сверху вниз, а снизу вверх. Держащие всех отходили, а их заменяли, те, кого они держали. И так до самого уменьшающегося верха. Никому не хотелось катиться кубарем. Никто и не катился. Башня растаяла от тепла порядка слезания с неё, составивших её.