Вестники беды
Солнце улыбалось всем муравьишкам и осыпало их золотой пыльцой яркого света. (Только эта пыльца исчезает вместе с солнцем.)
Два старых муравья вели между собой небыструю беседу. Выделялись они среди муравьишек тем, что покрывались не черным, как остальные, а почти целиком белым цветом.
Были это старые мудрые муравьи долголеты. Они детишек-муравьишек строить учили муравьиные небоскрёбы из палочек и крошечек, а, заодно, присматривали, чтобы никто особо не хулиганил. Муравьёв-стариков звали Мудрячий и Всезрячий.
Сейчас было время отдыха и они, на это время, переставали мучить прилежанием и долготерпением типа: «Ну, что ж, надо переделать в пятнадцатый раз, ничего не поделаешь». А раз «ничего не поделаешь», то муравьишки делали и переделывали. И, как отдых закончится, будут делать и переделывать ещё и ещё.
– Какой сегодня солнечный денёк! – глядя на небо, поделился хорошим настроением Мудрячий.
– Да, неплохой. Ой, смотри, видишь?! – озабоченно произнёс Всезрячий.
– Всезрячий, только ты можешь увидеть что-то в том, в чём ничего нет, – похвалил Мудрячий.
– Нет, я видел! Видел!
– Ну, и что ты видел?
Всезрячий тихо, таинственно и со страхом ответил!
– Бурживчика!
– Ха, ха! Бурживчика?! Ха-ха! Да откуда тут… Что? Бурживчика? – смешинка сползла с лица Мудрячего, а озабоченность, наоборот, покрыла целиком его мордочку. – Так, если, если они прилетают, то… то…
– Вот именно, на нас надвигается… беда!
– Если, ты говоришь, бурживчика, значит, ты видел всего одного?!
– Они никогда не летают по одному.
– Всезрячий, ты бы мне рассказал о них, что-нибудь. Я их, конечно, видел и не раз, да только, бог миловал, всё как-то издалека.
– Существа они, да, интересные. С грецкий орех размером. Летают, как пыль, все вместе. Кругленькие и пустые, как мыльные пузыри.
– Да, да, такие бурые.
– Ну, да. Бурживчики, представляешь, так легки, что даже, если и захотят свалиться с воздуха на землю-дно, у них, ну, никак не получится.
– Никогда?
– Никогда.
– Но ведь даже пыль оседает?
– Э-эх. Их воздушное тельце-шарик – это их лодочка-кораблик. Их единственный глаз – это их вся кожица, темно-пятнистая, пупырчатая. И – этот глаз глядит во все стороны своими моргающими пятнышками…
– Глаз из моргающих пятнышек по всей коже? Да, что-то подобное и мне приходилось издалека видеть и немного слышать о них, да давненько это было. Позабыл почти.
– Везло же тебе.
– Это уж точно.
– Ничего, теперь получше рассмотришь. Освежишь память.
– Ух, горазд ты пугать.
– Да не пугать горазд. А вот не всё ты от меня о них услышал. А у них ещё два хвостика есть. И не сзади, а спереди, которые и паруса тебе, и кили.
– Ух ты! И кили, и паруса?! Вот этого никака не припомню.
– Вот-вот! Один хвостик вырос поперёк, повыше второго, и рулит вверх-вниз. Другой, пониже первого, расположился вдоль и рулит влево-вправо. И управляются бурживчики с порывами воздуха и с вихрями бед, как корабли с волнами морей. Их держат на плаву ветра воздушные, а вихри бед направляют, да ещё и бури несчастий в придачу. И чем Бурживчиков больше, тем большую жди беду.
– Да, милые бурживчики – вестники страшных бед.
– Они всегда летят перед Бедой к тем, к кому эта Беда идёт.
– А, теперь и я вижу! Вон ещё один и ещё! – всё с большим страхом говорил Мудрячий.
Да, стаи бурых живых песчинок-пузатиков заполоняли уже всё небо над муравьями. Они разносились по всем его просторам. Это означало только одно – приближается огромная, нескончаемая, как бескрайнее небо, беда!
Бесконечное голубое тело неба подрагивало от плохих предчувствий. А на личике солнышка всё чаще отражались опасения и грусть. Наконец его месяц улыбки окончательно преломился в месяц печали. А земля перестала смеяться яркими красками и сделалась серой.
Задрожал от страха неба и воздух. А от него передалась дрожь и всем муравьям, и всем-всем жучкам, и червячкам.
Воззвало о защите небо. Откликнулись на зов его темные тучки. Стали они закрывать своими невесомыми телами небо и солнце, как богатырскими щитами. Всё больше скапливалось их на небосводе и, наконец, объединились они в одну огромную темную тучу, огородив собой небо и солнце непреодолимой бронёй. Земля окрасилась в серый цвет полупрозрачной мглы.
Наполнение страхом
И вот послышался откуда-то издалека сначала еле-еле, а потом, с приближением, всё громче и громче, топочущий грохот. Чьи-то мощные удары всё сильнее сотрясали землю вокруг. Грохот не только приближался, он ещё и шатался. Он уходил сначала далеко в одну сторону, а потом далеко в другую, но приближался, и неумолимо. Землю уже колотили так, что бедных муравьишек уже подбрасывало на месте от её вздрагиваний.
Вдруг все разом увидели источник этого ужасного грохота и страха всего. Увидели, что на них надвигается что-то огромное, как гора, которая со своим приближением всё больше загораживала хмурое небо. И чем эта гора становилась ближе, тем всё отчетливее в ней просматривался гигантский паук, (которого вскоре все прозвали Гпауком).
Там, где ступали лапы Гпаука, везде появлялись следы горя. Крошились деревья, вытаптывалась трава, образовывались глубокие, похожие на колодцы, ямы. А от тех, кто не смог увернуться от лап Гпаука, ничегошеньки не оставалось.
И тут, в этот самый страшный для всех муравьишек-детишек час, к ним пришла муравьиха-мама. Она пришла оттуда, где выводила и хранила муравьиные яйца, и где из этих яиц вылезали её новые муравьишки-детишки. Муравьиха-мама – это мама всех муравьёв.
– Я, кажется, догадываюсь, кто это приближается к нам!
– Кто? Кто?
– Есть очень большой и неимоверно злой паук. Он, в отличие от своих собратьев, просто огромный, но злобы и коварства в нём во сто крат больше.
– А как его зовут?
– А зовут его Дрым-Брым. Он кушает всех муравьёв, которых видит на своём пути! Он растаптывает все наши дома! Он поедает даже тех, кто ещё не родился – он поедает наши яйца! Он ими лакомится!
– Ой, как страшно!
– И даже тех, кого он не растоптал и кого не смог съесть сейчас, он забирает с собой, чтобы съесть потом!
– Ой, он скушает и всех нас!
– Вы – все мои дети. И я всех вас защищу.
– Мама, – сказали разом все её дети, – это мы защитим тебя.
Вперёд выступил Слабачок:
– Это я защищу и маму всех нас – нашу маму, и вас всех – всех нас!
– Ты единственный, которого я не помню, ты единственный, которого я, наверное, не знаю и не могу признать своим сыном. Но внутренним оком своим вижу я, что ты единственный, который равен по силе или даже превосходит это чудище. Иди и победи его. И не вздумай погибнуть, ибо погибель твоя – это погибель нас всех и – это моё смертельное горе! Иди!
А паук продолжал приближаться, делая уже целые круги вокруг муравьишек и большие зигзаги, которые с каждым разом были всё меньше и всё ближе.
– Вот так беда и приходит, – заговорил муравей, который был много старше даже самых старших и был весь не только белым, но и покрыт зелёными пятнами. – Она приходит незаметно. Сначала ты её не видишь, а только чувствуешь, в виде чего-то злого взгляда или болезни, неожиданного шороха, скрипа или чего-то ещё, но не обращаешь внимания. Ведь и не хочется о чём-то таком нехорошем думать и во что такое неприятное верить. Да и дел разных выше муравьиной спинки. А беда всё ближе. И вот или болезнь нападает, или какой другой враг. Удар. Боль нестерпима. Беда вот-вот победит.
– Да, так и этот враг, – подхватил другой белый муравей. – Смотрите, он идет как будто мимо нас, не глядя на нас…
– Но обманывает нас, что идёт не на нас, ибо сам всё ближе и ближе к нам.
– Это он, такой сильный, хочет, чтобы мы, слабые, были ещё слабее.
– А куда же слабее?
– Куда же беззащитнее?
– Но даже беззащитный может хотя бы попытаться сопротивляться!
– А вот чтобы ещё и не сопротивлялись!
– А зачем сопротивляться, если бесполезно?
– Сопротивляться всегда полезно.
– Да, потому что может оказаться, что не бесполезно!
– Сопротивление – это оружие!
– Что, даже когда оружия нет?
– Да, сопротивление – это уже оружие, даже если оружия нет!
– А значит, он хочет нас совсем-совсем разоружить?
– Лишить нас даже желания сопротивляться? Лишить нас нашего последнего оружия?
– Да!
– А как он это сделает?
– Он уже это делает! Во-первых, вон, обманывает!
– Да? И как?
– А вон, как будто не к нам, а сам – к нам! Всё, вон, ближе да ближе!
– А во-вторых?
– Он вливает в нас страх!
– А?.. Он же просто идет?
– А разве он вам не показывает, какой он огромный?
– Показывает?!
– А какой он сильный тем, что заставляет дрожать и небо, и землю? Не показывает?
– Ой! Ой! Показывает! – раздаётся много голосков.
– А вдруг он нас просто обходит?
– Ага! В нас есть еще последняя надежда! А вот, когда окажется, что он пришел всё-таки к нам, что будет с нашей последней надеждой?
– Ой, ой, она… пропадёт!..
– А если и она пропадёт?
– Тогда мы не будем защищаться!
– А когда мы не будем защищаться?!
– Ой, ой, тогда мы точно пропадёом!
– Ой, ой, пропадём, пропадём!
– Ой, ой, нас всех съедят!
– Съедяат!
– Ой!
А земля содрогадась и Гора Паук приближался, с каждым шагом всё больше сравниваясь с горой.
Зажигание душ. Страх главаря
– Никто не пропадёт! Никого не съедят! – выкрикнул Слабачок.
– Слабачок, но ведь те гигантские камни, которые ты возносил всё выше и выше, для этого паука просто крупицы песка!
– Опасность – прибавляет сил. И чем больше сама опасность, тем больше в тебе сил! – отвечал Слабачок.
– Ой, а мне эта опасность ничего не прибавила! – сказал кто-то, дрожа.
– И мне! – пропищал ещё кто-то, весь дрожа.
– Ой, и мне!
– Ой, а мне кажется, что нам опасность, все же, что-то прибавила, ой!
– И что же она нам прибавила?
– А я, кажется, догадываюсь, что.
– Так, что же?
– Ой, она нам прибавила… стра-ха!
– Это потому, что вы боитесь! – продолжал уверенно Слабачок.
– Ой, боимся!
– Ой, и ещё как!
– Но я тоже боюсь! – удивил всех Слабачок.
– Тыи?!
– Я!
– И ты не боишься об этом открыть всем?
– Не боюсь!
– Какой он смелый, если не боится открыть свои страхи!
– Но ведь в тебе нет страха?!
– Поэтому ты и не можешь бояться.
– Страх во мне есть!
– Ой, караул!
– Караул!
– И в нём есть страх!
– Даже в Слабачке есть страх, караул!
– Он, тоже боится, караул!
– Караул!
– Да, во мне есть страх, есть – страх за вас, но во мне нет страха – страха за себя! – продолжил Слабачок раскрывать свои тайны.
– И что, он всё равно ведь – страх?!
– Страх за себя лишает сил, а страх за других сил прибавляет! А вы ведь хотите почувствовать в себе силу, а не бессилие, как сейчас? – затряс кулачками передних лапок Слабачок.
– Хотим!
– Хотим!
– Хотим!
– Тогда мы должны бояться друг за друга, каждому надо бояться за каждого, за всех остальных!
– Все должны бояться за всех?
– Да? – вопрос со всех сторон.
– Да! И только не бояться за себя!
– Да!
– Да!
– Боишься за себя – не спасаешь никого и не спасаешь себя!
– Да!
– И не спасаешь даже себя, даже тем, что прячешься, что убегаешь! – зажигал Слабачок всех огнём смелости.
– Не спрятаться! Не убежать!
– Да! Страх за себя – это трусость!
– А страх за других – это смелость! – увлекал Слабачок.
– Да, потому что укрываешь собой других!
– Становишься прикрытием для других!
– Щитом!
– Защитником!
– И может из-за тебя спасутся хотя бы другие!
– И может другие спасут тебя!
– И может из-за всех спасутся все!
– Мы из трусишек превратимся в бесстрашных!
– Мы будем воинами!
– Мы вместо бессилия почувствствуем силу!
– И чем больше боящихся не за себя, тем больше защитников!
– Воинов!
– Бесстрашных!
– Бесстрашных воинов!
– И чем больше опасность? – вопросил Слабачок.
– Тем больше страх всех за всех! – кричали очень многие из всех.
– И тем больше наша сила! – поставил Слабачок точку.
Щитом от беды. Врагом к врагу
Пошел навстречу пауку Слабачок.
– Эй, огромный, как скала, и страшный, как черная туча, скажи нам, кто ты!
– Что-что? Я что-то слышу, но понимаю, что ничего не слышу! Ха-ха! – надсмехался злодей.
– Эй! – изо всех сил прокричал Слабачок.
– Какой же ничтожный мой враг, если у меня не хватает сил его увидеть и услышать! – паук, наклонив голову-тело вниз и как можно ниже приседая, поворачивался во все стороны, пытаясь разглядеть у себя под лапами того, который что-то «пищал».
– Эй, злодей! – снова крикнул Слабачок.
Очень хотелось пауку, чья голова была на высоте горы, расслышать смельчака–наглеца, стоящего у подножья травы. Нашел он тогда самый большой бамбук, вырвал его из земли, обломал по краям, и получилась у него труба для слуха. Приложил он один край к уху, а другой край опустил в траву. И давай этой трубой-палкой-дубиной по траве елозить, останавливаясь да прислушиваясь. По Слабачку чуть-чуть не попадал, Слабачка чуть-чуть не затоптал. Наконец попала труба на Слабачка. Закричал тогда в трубу Слабачок:
– Эй, злодей! Не наглей! Назад поворачивай и иди откуда пришел, пока жив-здоров! – прокричал-пропищал Слабачок, а в трубе крик его, громом прогремев, в ухо Гпаука стрелой вонзился! Аж подскочил негодный, бросил трубу, завизжал-заверещал, на месте запрыгал. Ухо лапами погладить пытается, а прикоснётся, ещё больнее ему приходится.
– Смотрите!
– Смотрите! – закричали муравьи.
– Слабачок ударил гору-паука!
– Больно страшилищу!
– Ударил не чем-нибудь, не кулаком, а языком!
– Больно от языка!
– Словом ударил!
– Этого словом не ударишь!
– А чем же!
– Да криком-звуком!
– Да так, что ухо опухло-покраснело у злодея!
– Возьми трубу! – прокричал Слабачок. – Отыщи меня и найди ума говорить со мной!
– Да не кричи ты так! Не баси, не гуди ты так! И так одно ухо прострелило! Не хватало, чтобы и другое опухло!.. Ой!.. – неожиданно осекся паук. – А почему я тебя так хорошо слышу? Как с пауком-здоровяком-близнецом разговариваю! То ли мой слух усилился, то ли голос твой?! Наверно слух мой! Не нужна труба мне! А нужно мне тебя в траве найти, да и в землю втоптать!
– Ищи не ищи, топчи не топчи, а меня тебе не найти, и до меня даже не дотронуться!
– А вот и посмотрим, – зло взревел паук, – а вот увидим, когда тебя слышать перестанем!
– Слышать меня перестанешь, когда дышать не станешь!
– Что-о?! Затопчу-у, задавлю-у! – затопал паук по траве-мураве, землю сотрясая, пыль поднимая.
Не стал Слабачок под пауком скакать. Убежал из травы, запрыгнул на башню свою, взобрался на неё дотуда, откуда выше паука сделался.
– Эй, палконогий и полнотелый! А теперь тебе меня видно? А теперь тебе меня слышно?
– О-ой! – затряс паук головой. – Сначала писк, а потом гул от травы шел! О-ой! А теперь откуда гул пошёл, с горы? Возрос – выше стал, крошка-враг?! Меня, меня выше?! Ха-ха-ха! Или на что-то взобрался? Где ты, букашка?
– Эй ты, подлая таракашка, не примешивайся ко мне, к достойной и честной букашке!
– Мало мне писка и грома, и гула! Меня ещё и оскорбляют! Где ты, мизерный злодей! Будешь первым, кого я съем сегодня!
– А я тут, на башне! Не видишь? Али зрение, как у слепого?
– На какой-такой ещё башне?
– А на этой, перед тобой.
– Это эту верёвочку-ниточку ты называешь башней?
– Эта веревочка не из верёвочек, а из камней. И до неба до самого дотягивается! И вправду, как слепой, ты зряч.
– Башня?! Ха-ха-ха! Твоя верёвочка из камней сейчас рассыплется, как карточный домик! Хе-хе-хе-хе!
– Кто хвалится, тот похвальбой подавится.
– У? У-у-у-у! Тебя смельчака-наглеца с этой ниточки слижу, а твою верёвочку-башню разорву-разломлю и… и всеми остальными полакомлюсь! Но прежде я тебя и всех вас страхом попытаю, а заодно и повеселюсь-потешусь: с жертвочками поболтаю. Хах-хах-ха-ха! И тебе, блоха, докажу, что ты предо мной ничто. Отвернусь от тебя и ничегошеньки ты со мной не поделаешь!
Устрашение жертв
Отвернулся Гпаук от Слабачка и повернулся к муравьям и муравьишкам.
– Эх, крошки с ножками, – обратился он с сочувствием. – Видите, что я паук самый большой на свете?
– А как зовут паука самого большого на свете?
Смягчилось страшилище, но продолжило устрашающе:
– Кто боится меня и кто любит меня, называют Дрым-Брымом меня!
– Тебя все любят, но только любят бояться! Поэтому тебя никто не любит, – прокричал Слабачок.
Пришлось снова обернуться к Слабачку злодею:
– Ха-ха! Как ты догадался? Ты знаток злодейских душ?! – удивлённо-обрадованно сказал Дрым-Брым.
– Глаза и уши подсказали.
– А как зовут тебя, у которого уши и глаза умеют нашептывать мысли? Или Умничек или Поганчик? Или… Дурачок? Ха-ха-ха!
– Слабачок! – начал Слабачок с гордостью называть своё имя, но закончил неуверенно и даже стыдливо: – Слабачок? Ха-ха-ха-ха! А больше подошло бы «Хилячок»! Ха-ха-ха-ха!
– Почему по кривой пришел, а не по прямой? – спросил Слабачок твердо, оправившись от смущения и больше не обращая внимания на насмешки.
– По прямой идут к друзьям.
– Так по прямой ты и ходить, значит, не умеешь? Не ходил ты по прямой дорожке никогда. Не имел ты друзей!
– Угадал! Ха-ха-ха!
– Слушай, с твоей морды скатился огромный шар воды, не слеза ли это твоя?
– Нет! Нет!
– А кривая всегда длиннее прямой. Устаешь поди, по кривой ходить?! Вот по́том и обливаешься.
– Смеёшься? У-у, попадёшься! Ха-ха-ха!
– А почему мы – маленькие, для тебя враги? Мы же самые безобидные, самые незащищённые?! С нами же легче всего справиться! Или именно поэтому и считаешь?
– Какой догадливый! Да! Потому и считаю. С вами и справляться не надо! Вас догнать, хватать и мням-мням! Маленьких и кушать не надо. Проглотил – и наелся! Зубы бережешь. Мням-мням. Только…
– Что, только?
– А какие же вы враги?
– Вот именно: какие же из нас враги?.. А кто же мы, по-твоему?
– Жертвы вы, ха-ха-ха! Жертвы!
– Молодец, Дрым-Брым! – злодей от похвалы, от первой в его жизни (и последней), разулыбался.
– О, хоть кто-то мне сказал, что я молодец!
– Я рад, что ты рад!
– Чем слаще речи жертвы, тем слаще сама жертва!.. Ха-ха-ха-ох-ха-ох-ха-ха!
– Из двух врагов врага всегда два, но победитель один и жертва одна.
– Однаа?! Даа?!.
– Но каждый думает, что он будет победителем.
– Думает. Да.
– И каждый думает, что жертвой будет не он.
– Не он…Думает, – соглашался удивлёный Дрым-Брым и даже кивал. И думал: «Как в такой крошечной голове уместилось столько мыслишек-рассудишек?».
– Так, может, нужно каждому думать, что он может быть жертвой, Дрым-Брым? – пытался влить страх Слабачок.
– А зачем?
– А чтоб защищаться лучше? Сам не догадаешься?
– Мне думать, что я могу быть твоей жертвой? Ха-ха-ха-ха! Думаю, думаю и чем больше думаю, тем сильнее обхахатываюсь! Да и что от вас защищаться?
– Рад, что тебе весело из-за меня. Но зачем тебе жертва из кого-то из нас? Разве одним из нас можно утолить твой аппетит?
– Одним из вас – нельзя. А всеми вами сразу – ещё как можно! Правда… да, ненадолго. Ха-ха-ха-ха!
Тут некоторые муравьишки от страха задрожали ещё сильнее, а другие даже заплакали.
Дрым-Брым снова самодовольно захохотал, видя, какой он на всех наводит ужас. А когда насладился зрелищем страха и дрожи муравьишек, то зловеще-довольно прошипел, почти как змея:
– А самых трусливых из вас я сделаю своими рабами! Ха-ха-ха-ха!
– А зачем тебе мы в рабах, мы же такие слабенькие! Что ты хочешь, чтобы мы делали?
– Я, оставшихся из вас, непокушанных, посажу на паутину.
– А… ой… а… зачем? – забыв от удивления про страх, спросил кто-то из малышей.
– А затем, чтобы вы привязывали к моей паутине попавших в неё жучков и мотыльков! Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Где-где, а здесь я слово держу! В этом деле я не обманщик! Сказал «съем» – значит: съем! Сказал: «в рабы», значит: в рабство! – последние слова были сказаны очень страшно: басом и с хрипом, протяжно и с нахальной улыбкой.
– Да кто бы сомневался! Ты честный враг! – крикнул Слабачок.
– Ага! Га-га-га-га! А теперь хватит мне с вами разговаривать, пора желудок порадовать. Ну, кто тут из вас самый смелый или не самый, или кто трусит, но совсем немножко или не немножко, подходите и я полакомлюсь. Меньше будете мучиться – от страха дрожать.
– Неужели ты к нам явился от голода безутешного, от положения безвыходного? Неужели нет причины посерьёзнее, позначительней?
– Есть такая причина, есть! Ничего от тебя, которого не разглядишь, не утаишь.
– Не томи, говори!
– Иду я к вам за камешком, тоже не ахти каким большим. Камнем вечного тепла прозывается.
– Хочу быть вечно здоровым, вечно молодым, хочу быть вечным! Ха-ха-ха-ха-ха!
– Не переживай, – отвечал Слабачок, – не понадобятся тебе ни рабы, ни камень! Даже нами, как едой, не успеть тебе насладиться!
– Угрожать мне, Горе Пауку, такому как ты, блохе микроскопной, меня только смешить на лет сто вперёд!
Многие-многие муравьишки-детишки стояли, дрожали, стучали ротиками и не двигались с места. (Сейчас у них не получалось бояться за других, а получалось, по старинке, бояться только за себя.)
– Так что ж! – раззадоривался Дрым-Брым. – Раз никто не хочет, чтобы я его съел, тогда я сам буду выбирать, кто тут из вас самый вкусненький! Ха-ха-ха-ха! А как полакомлюсь, кто-нибудь из оставшихся мне сам укажет, где камень, сам меня к камню и приведёт!
И он начал подходить всё ближе и ближе к толпе муравьёв.
Тут выступила вперёд муравьиха-мать.
– Прежде чем ты будешь есть моих детей, ты должен съесть сначала меня!
– А почему это я обязательно должен съесть сначала тебя? – нагло ответил-спросил Гпаук (или просто ГП).
– Потому что я не позволю тебе сделать своей пищей моих детей, пока я жива.
– Ты, которую мне и разглядеть-то трудно, ты не позволишь? Хорошо! Ты как раз и есть одна из тех смельчаков (из смельчачек, ха-ха-ха-ха!), которых я и хотел съесть в первую очередь. Наши желания, х-ха-ха-ха, совпадают! Я съем тебя сейчас.
И Гпаук пошёл приближаться к муравьихе-матери.
– Нет! Ты не сможешь никого съесть! – провозгласил-пробасил громогласно с башни Слабачок.
Дрым-Брым чуть не подпрыгнул от неожиданности, услышав снова бьющий по его перепонкам голос.
– А и ты? О! Это уже второй смельчак! Малова-то, но ладно, трусливенькими дообедаю. Прыгай прямо с башни на мой язык! Чем больше твоя смелость, тем сильнее мой аппетит! Я даже уже и не знаю, с кого начать свою трапезу, с вашей мамаши или с тебя! Хо-ха-хе-ха-ха!
Нападение жертв
И тут все, и даже сам Дрым-Брым, вздрогнули от неожиданных и неимоверных криков и визгов страха: «А-а! Спасите! Карау-ул! Аааа! Помогите! Страшноо!» Это закричали-завизжали все лопающиеся от страха муравьи и муравьишки. Крича, одни из них, бросились в разные стороны, убегая подальше назад или прячась в ямках и пещерках. Другие, чтобы убежать далеко-далеко от места битвы, пытались пробежать под ГП. А самые трусливые пошли взбираться на самого Дрым-Брыма, прося у него защиты, прощения, снисхожденья и пощады.
Разбойник Дрым-Брым увидел, что на него надвигаются, попискивая, какие-то маленькие точки. Он сначала обрадовался, что еда сама бежит к нему. Но оказалось, что эти точки такие нахальные, что решили на него напасть, что они уже по нему карабкаются и вдобавок ещё и щекочут! Такого нахальства Дрым-Брым снести никак не мог. Сначала он со всей силы не раз выдыхает из себя весь воздух, отчего бежащие и стоящие на земле муравьишки уносились его ветром. Потом он пытается стряхивать с себя насевших на него муравьишек, высоко поднимая и с силой опуская каждую огромную лапу. И когда муравьишки падали, он стал вдыхать – втягивать в себя воздух и затягивать им в своё брюхо падающих бедняжек. А кто в брюхо не попадал, падали, и многие уже не двигались. А тех, на кого чудовище наступал, вообще больше никто не видел.
В эти страшные минуты побежал Слабачок за слабыми, чтобы спасти хоть кого-то. Смотрел он на лапы паука и смотрел, какую лапу тот поднимает и рвался туда, куда он лапу опускал. Выталкивал Слабачок муравьишек как раз с того места, куда лапа гиганта злодея опускалась. И многих спас.
Вдруг видит он Кукляшку, которую принесло сюда течение трусишек, и совсем запутавшуюся, куда идти не знающую, по всем сторонам невидящим и растерянным взглядом смотрящую.
Разбежался Слабачок, схватил Кукляшку и убежал с ней из-под опускающейся лапы. Раздался грохот топота одной лапы за ними! Грохот устрашающий! Грохот ужасающий! Пыль поднялась, всех в себе попрятала!
Выбежал Слабачок из тучи пыли. Тут только Кукляшка его и увидела, тут только и поняла, что здесь содеялось:
– Это ты, Слабачок? – спросила она, не успев ещё перевести дух.
– Это я.
– Опять ты там, где тебя не должно было быть?
– Опять.
– Опять ты толкаешься!
– Опять.
– Опять… ты меня спас?!
– Спас.
– И других спасёшь.
Слабачок не успел ответить.
– Спасешь. Я знала. Я говорила.
– Кто-то должен, – ответил Слабачок. – А теперь беги.
– Куда?
– Подальше. И больше возьми с собой мордашек. Так ты больше спасёшь, – сказал, повернулся и скрылся в туче не осевшей ещё пыли.
Но многие всё-таки вскарабкались на Дрым-Брыма. А пока они на него карабкались, они видели, как погибали их товарищи. Тогда в них пропала трусость и появился за других страх. А вместе с ним обуяла смелость их. Заторопились они Дрым-Брыма кусать. Дрым-Брым поёживался, но ничего поделать не мог. Не доставали его лапы до его собственной шеи, собственного брюха и спины.
Тут взлетели крылатые муравьи и набросились на Дрым-Брыма со всех сторон. А снизу целое море муравьёв накинулось. Злодей замахал во все стороны своими лапами и хватал, и топтал, и вдыхал, и поедал муравьёв.
– Помоги им, – попросила муравьиха-мать Слабачка. – Всё равно, из нас только ты и сможешь одолеть злодея.
Сражение с башней
А Дрым-Брым, освирепев, вдруг забыл о кусавших его муравьишках. Он как раз решил сначала расправиться с сильнейшим из этих слабых. Подошел он к башне, поднял свою мохнатую лапу и ударил ею по башне изо всех сил. И как тут взвоет он от неожиданной и ужасной боли. Напоролся Гпаук на твёрдость и остроту камней башни, как на меч богатырский, как на лезвие его острое, и отрезалась часть лапы у него.
Закричал от жуткой боли Гпаук! Запрыгал, завертелся он, с места не сходя.
– Аааа! Ааааа! – стонал Гпаук. – Не может случиться то, чего не может быть! Башня, как волос тонюсенькая, а лапы я лишился, как от топора огромного.
Воя от страшных мучений, захромал Гпаук вокруг неприступной для него башни-волоса и прокричал страшным голосом:
– Где ты, паршивый муравьишка?! Проглочу тебя и не замечу! Как и сейчас не замечаю! Не спасёт тебя башня твоя!
Хотел Гпаук снова ударить по башне, да опомнился вовремя. А то и второй бы лапы лишился! Влез Гпаук на башню, вцепился в неё всеми остальными лапищами и стал сгибать её, расшатывать, трясти… Но ничего у него не получалось! Башня скалой стояла и как в скалу вросшая.
А Слабачок тем временем с башни незаметно слез, пристал к остальным муравьишкам, и стоит и вместе с ними над чудищем посмеивается. И даже те, кто от страха трясся и даже плакал, то и те сквозь слёзки заулыбались.
Понял зверь, что не справиться ему с этой ниткой-струной каменной. Да и Слабачка на ней никак не разглядеть. Решил вернуться и всех муравьёв растоптать. Спрыгнул с башни тогда он на землю, но вдруг как возьмёт, да как завоет с новой силой. Оказалось, что исколол и изрезал он лапы свои поганые о башню. Не то что маленьких ему топтать, а и стоять-то, как на ходулях, получалось у него еле-еле. Впору на брюхе ползти.
– Смотрите, смотрите! – закричали муравьишки. – Не справился Гпаучище, не справился он с нашим Слабачком!
– А если ему Слабачок поперёк горла встал, то и нами, глядишь, подавится!
Первый раз в жизни не до смеха стало чудищу. Испугался злодей, что победят его, его – гиганта непобедимого! И победит кто? Те, кого не видно и не слышно?! «О, горе! О позор! Что скажут мои собратки-сотоварищи! Засмеют меня! За горе моё порадуются! Негодяи меня похлеще!»
– Ну, негодные муравьишки! Не удалось мне вами полакомиться в раз этот, получится в следующий. Залатаю раны, заживлю лапы свои и возьмусь за лапки ваши. Ха-ха-… Ох-хох…ох! А потом уже заберу камень тепла вечного и сам вечным стану! А вы у меня исчезнете!
Закряхтел злодей, повернулся и хотел уже было пойти, да как спотыкнётся, как плюхнется на брюхо своё безразмерное, жирнючее и волосючее. От удара об землю такого страшного всех муравьев подбросило на высоту самого злодея, а от волны воздушной хлопка неслыханного на длину в сотни муравьев по всем сторонам разбросало.
А Слабачок, которого ни земля не встряхнула, ни волна воздушная не откинула, возьми да и закричи негодному:
– Не нападёшь, и на силу беззащитных не напорешься. Не нападут, беззащитные силы своей так и не найдут. Так что, или сам спасёшься, или за силы, что раскроются, отблагодарим победою над тобой.
Не было ответа Слабачку. Трясясь от злости и боли, злобно вращая глазищами, как будто желая хотя бы ими кого-нибудь съесть; то крича, то шепча: «Всех затопчу! Всех проглочу!», – то вдруг, завывая при каждом шаге от заслуженной боли: «О-о-ох!», «У-у-ух!», – Дрым-Брым, накреняясь то на одну сторону, то на другую, осторожно развернулся и очень медленно поплёлся назад в своё паучье логово, сокрытое на потолке глубокой гигантской пещеры. Постепенно стих пугающий грохот, и успокоилась от сотрясения земля. Злодей уполз за горизонт.
Объявление о башнях
И все закричали:
– Слабачок, ура!
– Ты победил врага!
– Ты нас спас!
– Ура!
– Ура!
– Ура!
Но Слабачок стоял, не как после битвы: не радостный и успокоенный, а, как перед битвой: взволнованный и с напряжённым взглядом.
– Что вы радуетесь? – крикнул Слабачок, уже взобравшийся на лепесток маленькой ромашки.
– Ты нас спас!
– Ура!
– Ты победил!
– Я победил?
– По-бе-ди-ил! – уже не совсем твердо кто-то произнес среди притихших муравьёв.
– Побеждают, когда съедают, так?
– Так! Так! – закричали радостно снова все сразу.
– А если враг съеден, то он уже не уйдёт и уже не придёт?
– Не уйдёт…
– И не придёт… – поняв, к чему спрашивает Слабачок, понурив головки, грустно произнесли из толпы.
– А мы съели врага?
– Не съе-ли.
– Отпустили врага?
– Отпусти-ли, – чувствуя себя виноватыми, произнесли многие.
– Вернётся враг?
– Ой, вернётся! – ответили другие с дрожью в теле и в голосе.
– Что же делать?
– Не… не знаем…
– А ты-то, знаешь? – произнёс кто-то с ехидством.
– Может, и знаю!..
– Ну?! И?!
Молчание. Ожидание. Ответ!
– Мы будем строить башни.
– Ещё?
– Зачем?
– Такие же высокие?
– Из таких же больших камней?
– У нас нет цемента!
– Да, на чём будут держаться камни?
– На том, на чём держатся камни этой башни. – указал лапкой Слабачок.
– А на чём они держатся?
Ответ всё задерживался и задерживался.
– Я отвечу правду, в которую не все поверят или не поверят все…
– Может, хватит тянуть…
И Слабачок не стал тянуть:
– …На мне!
– Как, на тебе? – изумились все и в первую очередь самый нахальный.
– А вот так! – и Слабачок взглядом указал на свою чудо-башню.
Все повернули свои головки на эту огромную башню, уходящую в облака, и снова увидели, что так как камни стоят друг на друге, часто соприкасаясь только острыми краями, так башня никогда бы не стала башней, а могла бы быть только огромной, с гору, кучей камней! (Оправдывались догадки больших муравьёв!)
– Увидели? Поняли? Вот так и на новых башнях камни стоять будут, и их ничто не сломает.
– Слабачок, а… а ты как… это делаешь?
– Знаю, что делаю это я, но как – не знаю!
– А зачем ещё башни? – пропищал с новым интересом один из муравьишек.
– Башни будут эхом-рупором, ловушкой и ростом… – Слабачок осёкся. – Меньше будут камни. Меньше будут башни. А башен будет шесть.
– А насколько меньше?
– Их высота сравняется с высотой врага.
– А как быстро мы их построим?
– Последний камень будет положен с появлением врага.
– Но у нас нет таких сил, как у тебя?!
– У каждого из вас, может, и нет.
– Нет!
– Нет! – кричали из толпы.
– Но нас тысячи! И у вас у тысяч десятки моих сил.
– Хоть бы одну твою силу набрать.
– Да.
– И то хорошо.
– А как эти башни?
– Как смогут?..
– Как помогут?
– Увидите и услышите!
Башенный капкан. Возведение
Началось великое построение. Сотни муравьёв глыбы искали и тысячи муравьев летунов на травинках с глыбами взлетали и их на башни строящиеся опускали. А камни, как в пазы, один в другой попадали и крепко-накрепко один на другом застревали.
Но уставать начали быстро муравьи и муравьишки. Слишком тяжелы глыбы. Слишком много нужно их натаскать. Уже начали срываться камни у летунов и падать с большой высоты рядом с муравьями, сильно пугая и крик вызывая.
Если собрать муравьёв со всей земли, только тогда, кажется, справятся они с задачей Слабачка.
Кинулись муравьи к Слабачку:
– Нет у нас, Слабачок, таких сил, чтобы с твоим заданием справиться. Не знаем мы, что делать. Хоть советом помоги, а лучше лапками.
– Помощь от совета моего будет сильнее помощи лапок моих.
– Какой же совет может быть сильнее твоих лапок?
– А поднимайте кучи камешков маленьких и на башни растущие сбрасывайте.
– А что же получится?
– А вот и узнаете!
Понесли летуны на коврах из травинок мелкие камешки.
– Обсыпятся камешки на землю. Зря мы только силы тратим.
– Лучше уж глыбы продолжить тягать, – говорили одни.
– Ага, пока без сил все на землю не попадаем, – возражали другие.
Высыпали первые мелкие камешки на уже готовую половину первой башни. Но не попадали камешки на землю с башни, а упали на башню и остались на ней, как приклеенные. Как будто в коробку прозрачную камешки насыпали эти, по форме камней огромных.
А потом, когда такая коробка первая наполнилась, то увидели все чудо ещё большее: слились все камешки мелкие в глыбу-монолит единую.
Пошли башни расти быстрее и веселее. Ожила у муравьиного мира надежда, что спасёт он сам себя от беды приближающейся.
А когда заслышался стук шагов Гпаука, последнюю кучу камешков высыпали летуны и образовалась последняя глыба-монолит, ставшая последней построенной башней-ловушкой.
Возросшие и униженные
С сотворением последней глыбой на последней башне первыми стуками своих корявых лап снова заявил о себе Гпаук. Грохот опять с каждым приближением всё сильнее бил, давил и пытался растоптать своим громоподобием невидимые ушки крохотуленьких многоножек.
Дрым-Брым вернулся, чтобы исполнить своё зловещее обещание.
Слабачок, чтобы воодушевить дрожащих и плачущих, забрался на кончик травинки, как вдруг неожиданно со всех сторон услышал:
– В нас страх превратился в ярость!
– Мы дрожим от ненависти, а не от боязни!
– В нас страх за всех нас!
– Мы сильны во столько раз, сколько нас!
– Мы со Слабачком!
– Слабачок, мы с тобой!
– Ты дал нам крылья!
– Зло пожалеет, что оно зло!
– Зло пожалеет!..
– …Что злом родилось!
– Прогоним зло!
– Накажем зло!
Тут Слабачок, висящий над всеми, заметил, что кричащие стали выше ростом. Что они росли! И тем сильнее, чем яростней кричали! И это уже заметили и сами растущие, увидя, как уменьшаются их соседи. И поняв, что они растут от криков уверенности в своих силах, растущие закричали ещё сильнее, отчего и ещё расти продолжили быстрее.
А те, кто не кричал, закричали тоже, слова повторяя растущих. Но чуда с ними не происходило. Кричащие, ради того, чтобы расти, не росли. Росли желающие победы! Росли те, в которых росло желание.
Высота растущих уже дошла до высоты, на которой Слабачок держался за вершинку травинки.
Но тут растущие вдруг перестали быть растущими, сколько они уже ни кричали. Но так как они сильно выросли и уже не уменьшались, то возвели себя в ранг большущих.
Когда в них отпылал азарт победы, они перестали кричать и стояли в замешательстве удивления. Не знал никто, что делать дальше.
– Слабачок, скажи, что произошло с нами?
– Вы и сами не без глаз и не без головы.
– С нами произошло то же, что произошло и с тобой?
Слабачок молчал согласно.
– Но почему тогда не рос ты?
– Да, ни сейчас не рос и ни тогда, ни раньше?
– А разве я сейчас кричал вместе с вами?
– Нет.
– Но твоё присутствие воодушевляло нас!
– Да, Слабачок, если бы не ты, мы бы не стали такими, какими мы стали.
– Нас вырастила твоя вера, твоя сила!
– А меня не вырастила его вера и его сила!
– И меня!
– Да и меня! – очень возмущенно.
– Это потому, что в вас не было огня победы.
– Не было своей веры!
– Но мы кричали, как вы!
– Вы подражали!
– А вы что?
– А мы вытаскивали из глубин души веру, волю, и смелость!
Тут раздался голос муравьихи-матери.
– Любящие себя, вы боитесь только за себя! Страх за себя – это страх перед врагом! А страх перед врагом вас сделает ещё меньше и ещё слабее!
– Ой!
– Ой! – это опять задрожали слабые и трусливые.
– Вы слабые и беспомощные будете ещё слабее и беспомощнее. Вы будете пищей для врага!
– Как уже были!
– Ой!
– Караул!
– Ай!
– Прекратите, трусливые и истеричные! Клянитесь, что вы станете смелыми!
– Исправимся! Ой! Ой! Исправимся! Клянёмся!
– Кля-нём-ся-а! – слышались дрожащие голоски.
Но, когда трусливые муравьи и муравьишки закричали «Ой!» и «Ай!» и даже «Клянёмся», они почему-то стали уменьшаться. Они всё уменьшались и уменьшались, и стали настолько малы, насколько крошечные собачки велики перед большими людьми.
Осознав то, что с ними произошло, уменьшающиеся стали, как ртутные шарики, тянуться друг к дружке и сбились в одну небольшую кучку дрожащих и плачущих.
– Ой, что с нами происходит?!
– Мы не растём, а…!
– Мы, наоборот, уменьшились!
– А значит, мы – слабые, стали ещё слабее!
– И ещё беззащитнее! Ой!
– О-о!
– И чем больше вы плачете – тем больше вы беззащитнее! – крикнул Слабачок.
– Но мы боимся!
– Боимся погибнуть!
– А вы не знаете, что трусость ведёт к гибели?!
– Мы ближе к гибели, потому что гибели не хотим, да?
– Вы ближе к гибели, потому что не хотите бороться с гибелью.
– Потому что они соглашаются с гибелью на свою погибель, – сказал кто-то из возросших.
– Нет!
– Нет! – отрицали крошечные.
– Вы не хотите погибели гибели! – крикнули уменьшенным из толпы возросших.
– Если гибель погибнет, то и мы не погибнем!
– Значит, мы не против, чтобы погибла гибель!
– И ещё: мы не хотим погибели каждому и из нас… и из вас…и из всех из нас!
– Да! Не хотим, как и вы между прочим! – защищались смело маленькие трусишки против возросших.
– Но никого никто из вас не защитит! – продолжали обличать большущие.
– А вот каждый из нас может свою жизнь щитом выставить перед жизнью каждого. – поставили себя в пример большущие.
– А может гибель это не гибель вовсе?! – вдруг ссутулившись, усомнились уменьшенные трусишки.
– А может гибель нас возьмёт и пожалеет?! – с надеждой предположили-вопросили они же.
– Жалость палача – это быстрая казнь, – сказали жестокую правду из выросших.
– Ой, ой! – совсем расплакались те, которые не защитят.
И кучка трусишек ещё уменьшилась в росте. Они ещё больше тряслись и плакали и ни на что уже не отвечали.
Победа жертв. Второе нашествие
День изо дня ждали врага. И вот ударами шагов своих возвестил Гпаук о возвращении своём для реванша своего.
Знал Дрым-Брым, что не удастся ему уже никого обмануть, и поэтому не зигзагами шёл, а напрямую, не отходя в сторону ни на шаг, к злейшим, ему невидимым врагам его, сотворённым им самим! Поэтому грохот приближался уже только с одной стороны.
Настолько уже приблизился злодей, что земля не дрожала даже, а сотрясалась так, что муравьёв высоко подбрасывало и они, падая, больно ударялись о землю.
А Слабачок влез на башню свою, на ту, что достигает небес, и стал ждать. Когда весь Дрым-Брым выплыл из-за горизонта, то оказалось, что к его лапам привязаны огромные валуны. Ясно Слабачку стало, что и злодей неплохо подготовился к битве. Этими валунами, видимо, страшный паук решил сокрушить исчезающую в небесах ниточку-башню. Недаром лишился лапы негодяй и остальные изранил все. Понял подлый, что идёт он не на прогулку весёлую, а на самую свою большую битву и хоть с врагом малым, что и не разглядеть, но с силой у этого врага неведомой, с силой, калечащей, страх, даже в него, вселяющей.
Идет Гпаук и видит, что ещё какие-то ниточки из земли торчат, наверно, такие же каменные, как и та нитка первая? Донебесная! Подумал Дрым-Брым, что что-то задумал новое (ой! И, наверно, больное!) микроб-муравьишка Слабачок!
Поравнялся с башней Дрым-Брым.
– Вижу, что что-то новенькое ты, муравьишка-пылинка, придумал! Но я, как видишь, на печке не спал, а, как вас всех раздавить да не порезаться, придумывал.
А Слабачок в ответ закричал злобно и насмешливо, и новые башни, стоящие кругом, его писклявенький тонюсенький голосок отразили громами и басами! Голосок его загрохотал так, что вздрогнул Гпаук и закрыл лапами уши.
– Снова явился, громила многолапая? Понравилось о башню стучаться – лап лишаться? – каждое слово устрашающе многократно повторялось. – Так давай, начинай, лапищи оставляй! На брюхо снова упадешь, на брюхе скакать будешь, не наскачешься.
– Смейся-смейся, микроб. Теперь мне о тебя, микроб, не обрезаться. Я валунами башни изломаю. Вас всех под их обломками оставлю.
– Так давай и выясним, чья похвальба не похвальбой, а правотой окажется, – кричал-оглушал Слабачок. Взял и вырвал из башни камень. Оказалась пустота в башне, но башня не шелохнется. А Слабачок этим камнем в паука бросился. А пока камень летел, стал камень во сто крат больше и горящим. Ударил камень паука. Сделалась пауку боль от удара и от ожога. Зарычал паук. А Слабачок вырвал ещё один камень из башни и опять бросил в паука. Снова камень вырастает, возжигается и в паука врезается. Снова паук взревает от боли!
Не бывало такого, чтобы Дрым-Брыму кто-то сопротивлялся. А тут он уже сам второй раз страдает от какой-то мизерной многолапки и от каменной нитки до небес! Съест он, проглотит и не заметит этого негодника, который смеет делать ему боль!
Набросился чудовищ на башню и ударил её уже не лапами, а валунами на цепях. Но не дрогнула башня, хотя и тонка была безмерно и лишена камней нескольких. Тогда по меньшим башням ударил ГНегодяй. Но ни одна из малых башен не дрогнула. Даже кусочка ни от какой не откололось. А, наоборот, от ударов его страшных стали трескаться валуны его гигантсие да взрываться-разрываться на кусочки на маленькие. А полетели те кусочки-осколки не во все стороны, а только в сторону Дрым-Брыма. Вонзились в него глубоко и не очень. Настигла Гпаука новая боль.
От страха животного и боли дикой обострилось зрение злодея. Теперь и микроскоп ему не понадобится. Обратил он свои глазищи вверх, увидел на этой башне точку черную и разглядел в ней главного врага своего – муравьишку-строителя. Ладно, раз не может он башню раздробить, не может по башне подняться, тогда до врага своего чем-нибудь дотянуться попробует. Вырвал сосну высокую Дрым-Брым и ударил ею по черной точке на тонюсеньком прутике, уходящем ввысь. И как лапа его при первой попытке, так и эта сосна сейчас о башню разрезалась, а башня снова даже и не дрогнула!
Муравьишка тоже ущербом не одарен. Он только ниже-ближе к чудовищу спускается. Стало различать чудище головку его и лапки мизерные.
– Неужели ты, вошь, спускаешься ниже, чтобы сразиться со мной?
– Спускаюсь-приближаюсь, чтобы не стало тебя! А уж, как там и чем там сразиться, побиться, подраться, побороться, потолкаться, поплеваться, пощипаться самому или кого другого наградить этой радостью – это уж, как получится.
– Если бы ты был больше, я бы схватил тебя и каждый день ел по одной твоей лапке. Но ты настолько мал, что я тебя могу только или раздавить, или проглотить, но, увы, и не почувствовать! И сейчас я тебя раздавлю или!..
Попытался Дрым-Брым поймать или раздавить Слабачка на башне. Конечно, ему раздавить больше хочется. Протянул он к Слабачку на башне лапу свою, да вдруг почувствовал, что кто-то эту его лапу схватил и не отпускает. Вырываться попытался Дрым-Брым. Но высвободиться у него не хватало и всех его необъятных сил. Казалось злодею, что он к чему-то прилип. А тут перед ним стало что-то и что-то вырастать. Это оказалась лапка Слабачка. Росла-росла она и выросла до огромности гигантской лапы самого Гпаука. Вырывался злодей, вырывался, да вдруг испугался. Подумал злодей, что ему уже от жертвы своей не высвободиться.
Обрушил Дрым-Брым на Слабачка другую свою лапу с глыбой. И она тоже застряла, увязла, во второй, выросшей до гигантской, лапе Слабачка, которая также ухватила Дрым-Брыма намертво.
Дрым-Брым, ревя от гнева, обрушил глыбу третьей лапой. И тогда увидел он, что эту его лапу перехватил уже огромный муравей, сидящий на тонкой, как нитка, и дырявой от не всех камней, башне.
– Эй, ты, который уже не жертва моя, а которому уже, как бы, жертва я! Ты – враг страшный, хе-хе, мой!
– Ко мне обращаешься? Неужто зачем-то понадобился? Проглотить меня уже не хочется?
– Почему крупицы, которыми кидаешься, превращаются в глыбы огромные? Почему эти глыбы становятся пламенем летучим! Почему таким же огромным, как я, стал ты? И почему не ломается башня по толщине с волос, в которой и камни не все?
– Отвечу тебе ошибка природы гигантская (!): камни растут, от наполнения их моей ненавистью к тебе – врагу! А возгораются камни огнём ярости моей! А держатся башни на цементе веры моей! – ответил уже не менее гигантский гигантского паука Слабачок.
– Да откуда ты взялся такой?
– Сильным меня сделало желание быть сильным, а врага побеждаю страхом за всех!
А вышел я из недр возмездия!
Паук попытался посмеяться. Попробовал вырваться, но не смог.
– Ну, ладно, ладно, – пустился на хитрость злодей. – Пошутили и хватит. Раз с едой… то есть с игрой не получается, то я уже по дому скучать начинаю. Отпускай меня, – сказал он, перестав сопротивляться. Надеялся, что, как отпустит Слабачок его, тогда он на него снова и набросится.
– Врагам верить нельзя. Если врага отпустить, то повторится снова всё! – ответил Слабачок.
Но вдруг освободилась одна лапа Гпаука, а потом и вторая, и третья! Возрадовался было Гпаук. Подумал, что на хитрость его попался Слабачок, либо у самого его врага не хватило сил или храбрости!
Но тут передние лапы злодея сами по себе стали подниматься вверх и запрокидываться назад. (Как ни силился Гпаук, а не мог управлять он лапами своими.) А, с запрокинутыми назад лапами и самого Гпаука назад упасть потянуло на спинищу его круглую. И плюхнулся назад злодей.
Хотел встать Гпаук, да не может, как в кандалы его лапы закованы. Огляделся по сторонам и увидел, что лежат лапы его среди башен новых, башен меньших. И как будто они его и держат, силой невидимой и неведомой!
– Я всё таки полакомлюсь тобой! – взревел он с взорвавшейся злобой и попытался на Слабачка наброситься. Но невидимые оковы башен крепко-накрепко держали все лапы его. Выбивался из всех сил злодей, но никак не мог высвободиться.
«Простые камни не могут удерживать неизвестно чем, – думалось злодею, – Неужели сила этих башен – это сила этого проклятого Слабачка? Как же силён должен быть этот, по размерам сравнявшийся с моими, если свои силы он вливает ещё и в камни?»
Тут настоящий страх обуял негодяя. И ещё понял он, что раз у него, у самого Дрым-Брыма, нет больше сил не только нападать, но и сопротивляться, и вырываться, то теперь он Дрым-Брым, хищник-завоеватель-поработитель, будет добычей, будет жертвой, а не букашки-муравьи! Но снова пошел злодей на хитрость: признал он поражение своё и взмолил о пощаде к себе!
– Отпусти, умоляю! Признаю, что сильнее ты меня!
– На что мне признание твоё поражения своего? Ты не силой пришёл мериться, а поесть ты нас хотел, поэтому и мы должны съесть тебя.
Но силён ещё паук, лапами дрыгает, к себе никого не подпускает.
На земле появляться холмик стал, а когда появился, то начал увеличиваться, делаться всё выше и выше, извергая всё больше земляных комьев. А на его вершинке появился Грозоглаз.
Поводив носом во все стороны, открыл Грозоглаз зрение своё лучистое и проговорил:
– А где тут Слабачок?
– А вот – не я?
– А почему-то ты роста безмерного? – сказал Грозоглаз, посмотрев зрением боковым.
– А размерами я с врага нашего. А иначе разве справиться?
– А! Это и есть башня твоя? И даже не одна? Вижу, что ты и сам неплохо справляешься?
– Справляемся!
– Справляемся! – закричали со всех сторон.
Воспросил Грозоглаз Дрым-Брыма:
– Никто не должен надо мной шуметь и сотрясать мой потолок, не давать жить мне и моей семье и обижать моих друзей: червячков и муравьёв. Разве не говорил, не предупреждал я тебя?
– А – это ты червяк с лапами. Что, всё-таки так и не раздавил я тебя?
– Да убоится негодяй взгляда моего, – спокойно провогласил Грозоглаз.
– Что мне твой взгляд, норушник!
– Не знаешь? Узнаешь.
Направил тут лучи из глаз своих Грозоглаз на паучищу нахального. Негодяй заорал вдруг страшным голосом от боли неслыханной, задымился, затрясся, заизвивался, пытаясь силу башен преодолеть отчаянно. Но не мог он помочь сам себе и никто не хотел помогать ему. Загорелся злодей, и куски большие лап его от него отваливались.
Тогда крикнул Слабачок товарищам своим:
– Эй, летуны, эй, бегуны, накормитесь и накормите! Съедим беду и избавимся от беды.
– Он хотел състь нащих мордашек!
– И Добряшку!
– И Грубяшку!
– За Добряшку!
– За Грубяшку!
– За мордашек!
И сотни муравьев с крыльями и тысячи без крыльев обрушились съесть одного того, кто хотел съесть их всех.
– Ты хотел рабов?! Не будет тебе рабов!
– Он хотел камень!
– Не будет ему камня!
– Хотел быть вечным?!
– А будешь тем, что не будешь!
Как ни пытался страшный жестокий паук сопротивляться, а лапы его светом Грозоглаза уже отрезаны и сами собой неживые дёргаются. Как ни пытался он задавить нападавших своим толстым круглым телом, содрогая землю, ничего у него не получалось. Никто под него не подлезал, все сверху на него вскарабкивались.
А муравьи продолжали налетать, набегать к погибели этой своей. И, начав рвать-кусать злодея, да от него отрывать – откусывать, сами гибелью этой своей погибели и стали.
Полились из Гпаука подлого фонтаны его гадости: высокие, липкие и вонючие! Задымился он дымами черными, густыми, едкими, отравляющими.
То кричал Гпаук угрожающе, то молил подлый жалостливо. Даже слёзы проливал крокодиловы. Но не слушал его никто. Не верил никто ему. Не было такого, кто бы не ел его – врага своего.
До тех пор Гпаука держали башни, пока тело страшилища его маленькими кусочками не разлетелось с муравьями-летунами, да не растащилось муравьями-топчунами и не оказалось в норках муравьиных.
Но и тут ещё Гпаук, на кусочки растасканный и пламенем огня злобы своей испепелённый, не успокоился, весь не вышел, весь не кончился. Поднялись из пепла и остатков лапы его да стали притоптывать. Образовалась из дымов от уголёчков его морда его, да стала рожи делать страшные и слова-угрозы губами выделывать.
Обступили тогда муравьи со всех сторон этот дух врага своего, в огне истлевший и ими съеденный и по сторонам растасканный. Задули на него со всех сторон все разом. Ничтожно дуновение от муравья каждого, но от всех муравьев не то что ветер, а взвиваться стал ураганище. Но и ему одолеть призрак паучий не с первого получилось раза.
Стали очертанья лап сопротивляться, смерч муравьиных дыхов останавливать. А губы морды паучиной тоже, как будто дуют, вроде, как смерч отражают. Но напряглись побольше со всех сторон муравьи с муравьишками, задышали глубже, сильнее и чаще. Вот тут и захватил тогда смерч дыхов муравьиных остатки лап паучьих, втянул в свою круговерть, а потом разметывать во все стороны стал. И морда дымовая, как ни дула – как ни сопротивлялась, а начал и её смерч в себя втаскивать, а потом во все стороны развеивать. Растягивалось лицо дымовое сперва злючее, а потом испуганное, а потом плакучее, растягивалось, да вдруг взорвалось, да и сгинуло разом всё в вихрях кружащих.
Ох, вздохнули-выдохнули тогда облегчённо муравьишки все. Кто сел, а кто и попадал от усталости. Исчез, постепенно замедляя круженье, и смерч от дыханий их. Беда закончилась.
Подарок цветокака Бульбряка
Прилетел тут Цветокак и давай летать над пепелищем чудовища. Полетал, покружил, побомбил калачами да и исчез-растворился в воздухе. Пепелище превратилось теперь на недолго в болото вязкое, носы вонью щиплящее. Покрылось вскорости болото эдакое ковром цветастым, и превратилось пепелище паучиное в поляну душистую. А цветы были не как обычно – огромные, а в десять крат муравьишек меньшие.
Побежали муравьишки к поляне цветастой в болоте вязком. Вязнуть в болоте начали. Но не боялись испачкаться. Цветочки муравьишки целыми букетами насрывали, к своим муравьинкам побежали, букеты им надарили.
А вредные муравьинки плакали, потому что букеты пробегали мимо них. Тогда их муравьишки, ими обиженные, пожалели их, простили их и тоже в болото цветастое отправились и тоже букеты им наподносили. Теперь плохие муравьинки снова расплакались, но не от злобы, не от капризов и не от обиды, а уже от радости.
А больше всех из них радовалась Грубяшка. Лапки у неё стали снова стройненькие, с язычка иголки исчезли, а с головы рожки. Трудно Грубяшке не грубить, но грубить она теперь и подумать не могла. Поэтому она Скакунку только улыбалась. На все его слова она только согласно кивала, хоть мало что понимала, потому что только и думала, как бы рот не открывать и вновь грубостей Скакунку в уши не накидать.
Радовались цветочкам муравьинки и запахами их наслаждались, хоть и были цветочки испачканными немного (цветокакной) грязью болотной.
Когда радости поубавилось, оглядываться все вокруг начали и спрашивать друг друга:
– А где Слабачок?
– Где Слабачок?
– Силён Слабачок не только лапками, и головою, но и скромностью, – произнёс один из побелевших-поседевших муравьёв.
– Ушел Слабачок, чтобы не смущать нас, – сказал один из тех, кто проводил его глазами.
А Слабачок, улегшись в своём домике на камне вечного тепла, быстро утонул в сладком сне. От страшной усталости он не увидел моря изменений в своей обители. Как не увидел и всех тех, кто посещал эту его обитель, пока он круговертил в бурях своих подвигов.
Все давно ушли не только из его домика, но даже и из соседних мест. Никто не хотел нарушать покой такого муравьишки, который успел совершить так много, не успев стать даже взрослым муравьём.
Но только одна кроха осмелилась приблизиться к его домику. Этой крохой оказалась Кукляшка. В её лапках были цветочки. Она подошла к камню вечного тепла, на котором Слабачок спал, и сказала:
– Слабачок, только один подвиг ты ещё не совершил – не подарил мне вот эти цветочки. Но когда-нибудь ты и этот подвиг станет тебе по плечу, правда?
И, положив цветы на его каменную кровать, она, резво подпрыгивая, растворилась в цвете ночи.
Миграция вестников беды
Забушевали бурживчики разноцветным вихрем над тем местом, где была съедена беда. Их глазики-пятнышки мигают во все стороны. Их кили-паруса, как собачкины носики, ищут новое направление полёта и, увы, находят. Постепенно они исчезают-улетают, направляясь в те места, к которым приближалась новая беда.
Небо начинает светлеть и делаться от бурживчиков и туч всё просторнее. На личике солнышка губки из месяца-печали перевернулись в месяц-улыбку.
На следующий после боя победы день радовалась вся муравьиная страна! Некого больше бояться им. Теперь страшатся нападать на них! Их гигантские враги делают гигантами их! Их страх сменился на их радость!