ЛАГАРТО
[40]
Перевод с испанского Ю. Погосова
Впервые увидев человека, мы судим о нем по внешнему виду. По росту. По зубам. По ногам, рукам и голове… А о его качествах мы судим только с помощью нашего воображения. Иногда мы судим о нем по тому, что он говорит и как говорит, хотя в действительности не знаем, что это за человек. В особенности трудно предугадать, как человек будет вести себя перед лицом смерти. Тем более если дело происходит в море, где смерть трудно одолеть, где вода давит на человека, душит его, хотя тело его еще пытается сопротивляться…
Лагарто никогда не думает о смерти. Для чего думать. В жизни и так хлопот больше, чем надо. В его возрасте все кажется новым. Вокруг все дышит правдой, а смерть — далеко-далеко, недосягаемо далеко. И есть ли у него имя или нет — ему безразлично, а родиться на островке он считает просто удачей. У него есть солнце, песок — конца края нет этому песку, а в воде — тысячи всяческих чудес.
Удар волны заставляет Лагарто крепче ухватиться за румпель: «Еще одна такая волна, и я пойду ко дну». С лодки, когда она взбиралась на гребень волны, он мог различить берег. А когда лодка скользила вниз, Лагарто видел только черную пенящуюся массу да лоскуток неба.
«Не выходи сегодня», — говорили ему. Он вспоминал эти слова после каждого удара волны. «Не выходи, ветер-то какой. Неужто тебе смерть не страшна?»
Но он выходил, чтобы забросить сеть.
Когда пограничники появились на островке, они решили, что он необитаем. И вдруг увидели гнездящихся там фламинго и голубей. Прильнув к камню, торчавшему в болотистом заливчике, на солнце грелся крокодил. А потом пограничники обнаружили собаку.
— Где есть собака, должен быть и человек.
* * *
— Где ты родился?
— Здесь.
— Как тебя зовут?
— Лагарто.
— А фамилия?
— Кажется, ее у меня нет.
— Где живешь?
— На том берегу. На ранчо. Раньше оно отцовское было.
— Ты один?
— Один.
— А семьи нет?
— Отец утонул три года назад. Больше я никого не знал.
— Ты знаешь, что мы пришли, чтобы остаться здесь?
— А что вам надо?
— Чтобы ты нам помог.
— Ладно.
Он сказал, что его зовут Лагарто, и все его стали так звать. В списке части его записали под именем Франсиско Родригес. Он помнил фамилию отца, помнил, как иногда тот наведывался в Гуанаху, чтобы продать вяленую рыбу и купить все необходимое для дома.
— Почему бы тебе не стать пограничником?
— Я должен одеться, как вы?
— Да.
— Ладно.
В короткий срок Лагарто научился обращаться с оружием, а тайны моря он познал раньше.
— Солдат Франсиско Родригес!
Лагарто бежал в строй. В ботинках, подтянутый, коротко остриженный. Курносый. На подбородке шрам. Рост пять футов девять дюймов. Восемнадцать лет. «Солдат такой-то явился!»
По воскресеньям отправлялись в Калета-Верде погулять в садике или освежиться прохладительными напитками. Там пограничники звали его просто Франсиско. А в море, где он командовал, хотя и не был командиром, они называли его Лагарто. Ведь только он знал, что и как делать, где бросать якорь, откуда утром подует ветер, знал глубину мели Эль-Гато, знал, как темной ночью пробираться с потушенными огнями по узким каналам среди островков на перехват врага. Тогда он становился Лагарто, хозяином моря. На берегу девушки звали его солдатом. В воскресенье ему напоминали, что он может гулять до девяти часов. Ну а если и задержится с товарищами в кафе, то не позже одиннадцати, так как в это время лодка должна возвращаться на базу.
* * *
Тысячи островков охраняют тайны моря. Между ними на дне прозрачных вод, усеянном кораллами и красными камнями, прячутся царственные звезды и рыбы, которые пытаются ускользнуть от взгляда человека.
Волны кренят лодку, а Лагарто, не выпуская руля, рассказывает, что знает об окружающих островках: откуда пошло название вон того островка или кто посадил пальмы на этом. Он показал пограничникам искалеченный корпус английского судна, разбившегося о прибрежные скалы. Рассказал, как уцелевшие после кораблекрушения, яростно загребая руками, плыли к берегу. Рассказал про бой с немецкой подводной лодкой во время второй мировой войны: пароход «Домино» был весь изрешечен вражескими снарядами.
Когда лодка удалялась от берега, Лагарто вспоминал истории о лежащих на дне, груженных золотом испанских галионах, которые потопили пираты. Пограничники смотрели в воду, но не видели ничего, кроме густой синевы за бортом. А Лагарто смеялся и говорил, что канал слишком глубок, чтобы можно было добраться до сокровищ.
Лодка, переваливаясь с борта на борт, шла своим курсом, и каждый из пограничников занимался своим делом: один возился с пулеметом, другой смотрел в бинокль, третий хлопотал возле жаровни, где тушилась картошка.
* * *
С первыми волнами, которые принес ветер, дувший с кормы, лодка на малых оборотах вошла в пролив Бока-де-Карабелас. Как всегда, на руле был Лагарто. Много дней продолжался их поход, и вот наконец лодка, накренившаяся на левый борт, в котором зияли пулевые пробоины, вошла в пролив. В лодке было двое убитых и трое раненых. Тела убитых лежали на носу. Раненые — ближе к корме, чтобы Лагарто мог дотронуться до них рукой, не выпуская руля, и дать им глоток воды, промокшую галету или напоить их соком из банки. Лодка шла к базе, цепляясь за подводные камни, пока не застряла среди них у самого берега.
В бою Лагарто потопил катер диверсантов, расстреляв его одной очередью. Он уложил тела погибших товарищей, а потом устроил поудобнее раненых и накрыл их одеялом от порывов холодного северного ветра.
Позже один из пограничников рассказывал, что на обратном пути Лагарто не проронил ни слова. Волны истязали лодку, но Лагарто вцепился в руль, словно намеревался сломать его. На корме, где он сидел, остались длинные, тонкие царапины — следы его ногтей, залитые кровью и соленой морской водой, в ярости хлеставшей лодку.