Константин пошел вдоль берега реки, до забора стройки, где высился подъемный кран. Володя, как привязанный, шагал рядом. Здесь тропинка кончилась. Константин повернул назад.

Узкие проулки между сараями. Кирпичная стена, толстая, как стена крепости. Маленькое, с железной решеткой окошечко под крышей — как амбразура. А всего-то лавка была или… кажется, это называлось «лабаз»? Дверь широкая, как ворота, — на небольшом грузовике въехать можно. Въезжали-то, конечно, на подводах. К двери покатой горкой идет настил из толстых бревен… С каким ненужным запасом прочности построено все это!

И вот — стоит. Сохранились даже остатки надписи на кирпичной стене, несколько полустертых букв… даже с ятем и твердым знаком на конце. Если бы у пузатого лавочника, торговавшего здесь, украл что-нибудь мальчишка — голодный, оборванный, бездомный, — было бы понятно и оправданно.

Но почему у нас случается такое?

Константин присел на край деревянного настила.

— Ты, Володя, в каком классе учишься?

— В седьмом.

— В сорок третьем, в сорок четвертом году мальчишек чуть постарше тебя на фронт посылали. Редко кому удавалось окончить десятый, а то и девятый класс. И сколько же погибло хороших ребят, чтобы вам теперь жить было хорошо! Ведь нам тогда казалось: кончится война — и с ней кончится все плохое…

Володя стоял потупившись, внимательно разглядывая бревна под ногами. Ну и молчаливый же парень, слова из него не выжмешь!

— Знаешь, Володя, куда мы вчера ездили со Светланой Александровной? Мы хотели бабушку твою повидать. И узнали, что она умерла. Светлана Александровна очень была расстроена, она бабушку твою очень уважала.

Молчит!

— Ты бы к нам зашел на этих днях, Володя, после школы — завтра или послезавтра. Светлана Александровна хотела тебя повидать. Она к тебе сама собиралась, только ей трудно сейчас, ведь она опять в положении. А сегодня она даже и не знает, что я к тебе пошел.

После короткой паузы Константин вдруг спросил:

— Володя, твой так называемый «человек» — это тот парень, который тебя на бульваре поджидал, около школы? Он думал, что ты ему сегодня деньги вернешь, да?

Наконец-то Володя поднял голову. И вздрогнул. Именно так: сначала поднял голову, потом вздрогнул. Ужас был в его глазах, и смотрел он куда-то поверх плеча Константина. Есть у некоторых людей шестое чувство — чувство опасности. На фронте оно выручало не раз.

Константин вскочил и обернулся. Первое, что он увидел, — руку, отведенную для удара, и даже еще раньше — нож в этой руке. Он перехватил руку и вывернул ее с такой силой, что нападавший вскрикнул. В то же мгновение почувствовал резкую боль повыше кисти, финка упала на деревянный настил. Правой рукой Константин скручивал жгутом пестрый шарф, затягивая вокруг шеи.

Парень, прижатый к стене, хрипел:

— Володька! Подними нож! Ударь его в спину!

— Нет! — уверенно сказал Константин. — Володя ножом в спину не ударит, не всем бандюгами быть!

Уверенности, что Володя не ударит, не было. Где он там, черт возьми, этот молчальник, и что он сделает? Какое счастье, что Светлана не пошла сама!

Финка лежала в двух шагах. Лезвие поблескивало, отражая лунный свет.

Константин вдруг почувствовал, как стекает теплая влага в левый рукав и оттягивает его вниз.

Парень рычал:

— Володька! Подними нож!

Он тоже увидел черные пятна на бревнах. Злорадная гримаса… Да ведь он вырвется сейчас!

А за углом — берег реки с крутым обрывом… Что за нелепость пройти три года войны и погибнуть вот здесь, на пустыре, от руки растленного мальчишки! Возьмут воинский билет, партбилет, китель с майорскими погонами… им это пригодится для их темных дел…

Фу, что за наваждение! Рано помирать собрался.

— Володя! Дай твой ремень, помоги его связать.

Худая рука подростка потянулась к ножу, заслоняя лезвие от лунного света. Парень испуганно дернулся.

— Брось нож, — сказал Константин, — снимай ремень, да поскорее. Давай его сюда!

Совсем близко он увидел зеленовато-белое Володино лицо. Узкий ремень затянулся.

А шарфом — ноги связать… Вот так!

Константин выпрямился, закатал рукав и обмотал платком руку.

— Спасибо, Володя. Беги приведи милиционера.

Когда милицейская машина отъехала, постовой милиционер спросил:

— Чем могу вам помочь, товарищ майор? Может быть, «скорую помощь» вызвать?

— Нет, что вы! Больница недалеко, я этот район знаю.

— Я вас провожу, — сказал Володя.

— Давай лучше так сделаем: я тебя сейчас провожу.

— Вы хотите?

— Да, вот именно.

Они пошли к Володиному дому. Темно и тихо во дворе. Уютный свет в окнах — золотой, оранжевый, зеленоватый…

Милицейская машина объезжала вдоль берега, задворками, ни свистков не было, ни тревоги, ни любопытных.

Под темной аркой ворот Володя вдруг приостановился.

— Вот вы тогда про мою бабушку вспомнили… Она мне так была нужна!.. Вот если бы мне сказали: «Иди, руками, ногтями разрой землю — и она встанет», — пошел бы и стал рыть… Даже один, ночью, на кладбище не побоялся бы!

Дверь открыл Володин отец. Что он подумал, увидев Володю рядом с офицером? Может быть, форму не разглядел? На лестнице лампочка не горела. Смотрел исподлобья, ссутулившись, мрачно спросил:

— Достукался?

Стоял, как бы загораживая собой вход в квартиру.

Константин решительно шагнул в переднюю.

— Разрешите к вам зайти. Я муж Володиной учительницы.

Шибаев провел в комнату, пригласил сесть.

— Светлана Александровна? Да как же, помню.

Он сам тоже присел на стул, недоумевающий, настороженный. Вошла Володина мать и стала у двери, прямая, молчаливая, тоже неприветливая. Хорошо Светланка сказала про нее: «Понимаешь, Костя, она вся, вся как деревянная!»

Константин заметил, что они оба с каким-то подобием удивления смотрят на его руку, обвязанную платком.

— У вас кровь на рукаве, — сказал Володин отец.

— Да. На меня сейчас кинулся с ножом парень один… у вас тут недалеко живет… Новиков? Если бы не ваш сын — он мне помог, — неизвестно еще, чем бы дело кончилось. Володя, выйди на минутку! Мне нужно с твоим папой поговорить.

Володя пошел к двери.

— Ты только, Володя, из дома сейчас никуда не выходи. Вообще вы поберегите мальчика — кто их знает, видимо, тут целая компания орудует. Новиков, конечно, молчать не будет, к вам могут прийти из милиции или из прокуратуры, так я хочу вам сам все рассказать, чтобы вы знали, как было дело.

Шибаев слушал, чуть подавшись вперед, положив на оба колена тяжелые руки. Жена его все так же прямо стояла у двери.

Вдруг она вставила:

— Да, они Новый год вместе встречали. Только не у Новикова, а у Виктора Толмачева, в первый раз он туда пошел.

— Толмачев — поменьше ростом, хочется ему быть на Новикова похожим, да? — спросил Константин.

Он говорил, ничего не смягчая, может быть, и резче вышло, чем ему самому хотелось, — все время в ушах стояли Володины слова: «Она мне так была нужна!..» Шибаев молчал. Шибаева опять вставила, так же неожиданно, как в первый раз:

— Он меня просил ему на завтрак в школу давать не бутерброд, а деньгами.

— И вы давали?

— Нет. Отец ему денег на руки не дает, да и я считаю — баловство это.

— Это как раз тогда Новиков его шантажировал, а вам рассказать, что задолжал, Володя боялся. — Константин встал. — У меня тоже сын растет — скоро будет три года. На днях спросил: «Папа, что такое товарищ?» Я объяснил ему. Он сначала задумался, потом обрадовался: «Папа, значит, мы с тобой товарищи?»

Ничего не сказали на прощание ни отец Володин, ни мать — прямо какое-то семейство молчальников!

Шибаев прошел следом в переднюю, надел кепку. Из другой комнаты выглянул Володя. Глаза впали, будто еще похудел за эти четверть часа. Схватился рукой за притолоку и, как привязанный взглядом, смотрел на отца. Отец тоже к нему повернулся и тоже руку положил на притолоку двери — входной. У них руки очень похожие.

— Я пойду товарища майора до больницы провожу, — сказал Шибаев. — А ты ложись пораньше спать, сынок, а то вон какой ты у нас стал!..

Володя не то вздохнул, не то всхлипнул. Обернулся к матери.

Есть такое выражение: «скупая слеза». Как будто слезы сами решают, какими им быть — щедрыми или экономными. Должно быть, Володе странно было увидеть такую вот скупую слезу на щеке у своей деревянной мамы.

Одеяло купили розовое. Димкину кровать переставили к другой стене, деликатно передвигали, с разными веселыми комментариями.

Нет, пока не ревнует. Правда, заметил как-то — скорее с удивлением, чем с горечью:

— Сестренка занимает слишком много места. Где же мне пускать автомобили?

Обеспечили жизненное пространство для Димкиных автомобилей.

Из Москвы идут письма от болельщиков: беспокоятся за Костю, радуются по поводу розового одеяла.

Алла пишет:

«Светланка, это называется: «красные детки» (то есть сын и дочка). Боюсь только, что красные детки окончательно маму заполонят и не выкарабкаться ей теперь».

Не беспокойся, Аллочка, выкарабкаюсь. Первого сентября в школу иду, это уже точно.

Нюра Попова сообщает, что у нее тоже есть свой пискун, востроносенький, как и предсказывала Оля. «Остальные пророчества не сбылись, то есть насчет самообслуживания и самогосебяискусственновскармливания… Светланка, не знаю, как ты будешь управляться с двумя, у меня сейчас единственная мысль, и больше никаких: как бы поспать».

Ничего, Нюрочка, придет к тебе опыт, возникнут и другие разные мысли.