Много мне приходилось встречать рассветов у реки, у лесных заманчивых озер, и каждый раз рассветы были непохожи один на другой. Бывает, небо на востоке начнет быстро наливаться вишневым соком, а потом вдруг брызнет солнечными живительными лучами-пронырами, которые спешат заглянуть под каждый кустик, посмотреть в каждую росинку на озябшей за ночь траве. В такое утро солнце вступает в свои права с самого восхода. А иногда борьба ночи и утра затягивается. Сгрудит ночь на востоке тучки-облака, не дает пробиться сквозь них заревому свету. Но утро и солнце побеждают всегда…

Шорох в прибрежных еще дремавших ветлах оторвал меня от созерцания красоты молодого утра и, казалось, навсегда спугнул его чудо-песню. Почувствовав на себе чей-то взгляд, я оглянулся… Мальчишка лет десяти, запыхавшийся от быстрой ходьбы, с нескрываемой неприязнью в упор смотрел на меня. Его взъерошенные рыжие кудри горели на солнце маленьким костериком. Большие синие глаза (а может быть, в них отражалась синь омута, у которого я сидел с удочками) были полны злобы, она так и выплескивалась из них. Повернувшись на складном стульчике лицом к мальчишке, я продолжал рассматривать его.

— Сидишь? — прошипел он чуть слышно, опускаясь на бирюзу травы и продолжая колоть меня ненавистным взглядом.

«Чудной какой-то», — подумал я, отвернувшись.

Нежданный пришелец сидел молча, молчал и я.

«Почему же он не расспрашивает про улов? — удивился я. — И удочки не спешит разматывать… И за что зол на меня?»

Краем глаза незаметно наблюдаю за рыжим. Он, подставив лицо утреннему солнцу, казалось, улыбался. И следа прежней злобы в его глазах не было. Мальчишка любовался рекой, ветлами, опустившими ветви в воду, слушал, как и я до его прихода, песню утра.

Дернулось одно из моих удилищ. Прозевал поклевку! Я схватил его, подсек… На лесе кругами ходила крупная рыба. После минутной борьбы килограммовый карась оказался в садке. Следом за ним клюнул карасик величиной с ладонь. И этого карасика я отправил в садок.

Стоило мне повернуться к мальчишке (я хотел поделиться с ним радостью), как в его глазах вспыхнули злые огоньки.

— Ты за что на меня сердишься, парень? — не выдержал я.

— Это мое место, — прошипел он в ответ. — Я всегда здесь ловлю, прикармливаю рыбу…

Мальчишка помолчал, а потом добавил уже громче:

— А окурков-то, бумаги набросал на траву — смотреть противно!

«Так вот в чем дело! — смотрел я удивленно на рыжего, и он мне стал нравиться. — Настоящим другом природы растет мальчуган!»

— Говоришь, место тут твое, — с притворной издевкой сказал я. — А это все тоже твое?

Мальчишка проследил взглядом за движением моей руки, указавшей сразу и на реку, и на луга — на все окружающее нас, а потом ответил с упрямством:

— Мое!

— Вот даешь, — одолевал меня смех, а про себя подумал: «А ведь верно он говорит — его все это».

Наполненный фантазией, разбуженной во мне сказочной прелестью утра, я нашел, что волосы юного рыболова похожи на жаркое солнышко, а глаза — искры неба в степном ковыле. Молодой задор его был сродни озорству и силе рассвета.

К этому времени солнце взобралось уже довольно высоко, и я стал сматывать удочки. Рыжий, видя это, стал разматывать свои.

— Ну, садись на любимое место, — хлопнул я его по плечу. — Любуйся своей речкой… А зовут-то тебя как?

— Юркой, — смягчился мой знакомый.

Когда я вытащил из воды садок с пойманным карасем-красавцем и тот шумно завозился, Юрка бросил на рыбу завистливый взгляд. Заметив это, я хотел порадовать мальчишку. Ведь и в самом деле, он спешил сюда, а место прикормленное оказалось занятым. Получается, что я украл у него частицу радости.

— Бери карася, — протягиваю садок Юрке. — Он тоже твой. Ты его, поди, здесь привадил прикормом.

Юрка поднял на меня глаза, брызнувшие синевой, нагнулся над садком и вытащил оттуда… карася, того, что величиной с ладошку.

— Я большого сам поймаю, а этот пусть подрастет.

Юрка бросил карасика в воду, и тот сразу же скрылся под водой. Сделав заброс, рыжий всем своим видом дал понять, что меня для него больше не существует. Он пристально следил за поплавком, ожидая поклевки.

А я потихоньку, чтобы Юрка не заметил, собрал с травы обрывки бумаги, в которую завертывал насадку, и сунул в карман.