Мы жили в прекрасной стране.

Да, была напряженка с жевательными резинками и фломастерами.

Но зато чудес хватало! Не каких-нибудь там механических, бездушных, вроде андерсеновского золотого соловья. Нет, наши соловьи были настоящие, живые и пели настоящие песни.

Кто помнит Александра Роу? Кто помнит фильмы «Морозко», «Василиса-прекрасная», «Кащей Бессмертный», «Огонь, вода и медные трубы», «Варвара-краса..», «Кот в сапогах», «Королевство кривых зеркал»? А кому известно, что чудесные сказки сняты были полуирландцем-полугреком, сыном, соответственно, ирландца и гречанки… А кто помнит исполнителя роли Бабы Яги? Царя Гороха? Кащея Бессмертного?

Григорий Милляр, родившийся в семье французского инженера Франца де Милье, начал свою карьеру с роли Золушки в геленджикском театре.

Не верьте тому, кто скажет, что жили мы в клетке, и окружала нас постылая советская реальность.

Реальность была подробной, фактурной, не лишенной объема, цвета, вкуса. В ней жили лешие, кащеи и снегурочки, – не только в фильмах Роу, но и вокруг нас, – где вы отыщете сейчас колоритную фигуру домоуправа, – в шляпе-канотье на потной лысине и в сорочке-вышиванке – тогда в моде были вышиванки, – у меня тоже, признаюсь, была, – перешитая из папиной – видимо, мода на вышиванки время от времени возвращается, – похоже, надо порыться в сундуке, вдруг отыщется, – у меня была чудная вышиванка, а еще – атласный узбекский сарафан и тюбетейка. Еще живы были сказочные и грозные старухи в цветастых платках – чаще черных – с расползающимися алыми маками, – я всерьез опасалась их, и не зря, – старухи были с далекой планеты под названием «старость», – они поджимали тонкие губы и качали головами, и судачили, судачили, – я, точно партизан, ползла под окнами первого этажа в надежде остаться незамеченной, но зоркий старушечий глаз выхватывал крадущуюся тень. Старухи не говорили, а «балакали» и беседы у них были живые и занимательные, – в них присутствовали невыдуманные персонажи из крови и плоти, – не из сказок, а из настоящей жизни, – свои лешие, богатыри и ведьмы.

В этих, настоящих историях, все было смачно, выпукло, густо. Всегда кто-то кому-то «давал в морду», «колбасил» и «таскал за волосья». Там, у «второй парадной» разворачивалась картина Страшного суда, – бездельники и пьянчуги получали по заслугам, а «оттасканные за волосья» находили временное забвение, – потом все каким-то невероятным образом «мирились» и расходились по своим клетушкам, чтобы назавтра встретиться вновь, с новыми силами.

Не верьте тому, кто скажет, что жили мы скудно и серо, – неправда!

Я переписывалась с немецкой девочкой по имени Керстин Хессельбардт.

Мы обменивались идеологически выдержанными письмами – мое, например, перед отправкой перечитывал папа, – и каким же событием стала «благая весть» в виде носового платка, а потом – каких-то особенных карандашей с резиночками и круглой точилки, – в одном из писем Керстин мягко пожурила меня, – мол, теперь моя очередь, – и в тот же день мы с папой купили глиняный шедевр, – расписного петушка в пестрой украинской сорочке.

Не знаю, в каком виде дошел мой шедевр до Берлина, но связь как-то сошла на нет, – письма, и без того скудные, совсем обмелели и выцвели, – последним оказалось письмо, из которого выпала фотография прелестной коротко стриженной девушки, – я с трудом узнала в ней Керстин, – она честно сообщила, что прекрасно отдохнула в молодежном лагере и теперь обзавелась другом по имени Отто.

А посылки голодающим детям! Сколько неистощимой фантазии, например, – немало вечеров было потрачено на сшитую из тряпочек то ли овцу, то ли собаку (с непропорциональным туловищем, длинными ногами и крохотной головой), – с какой гордостью несла я картонную коробку с этим недоразумением, воображая неподдельную радость незнакомого африканского ребенка.

.К этому гипотетическому ребенку я испытывала необыкновенную нежность, подкрепленную влюбленностью к героям фильмов «Максимка» и «Цирк».

Когда-нибудь, – мечтала я, – когда-нибудь у меня будет свой Максимка, – и, возможно даже, не один, – вот тут уже явственно проступали кадры из мультика «Лев Бонифаций», лучшего мультфильма всех времен и народов…

Собственно, некоторые основания для этого уже имелись. Например, мое достаточно близкое знакомство с папиным аспирантом по имени Жан Поль Мария.

Одетый подчеркнуто изысканно, сверкая белками глаз, поднимался он на наш второй этаж, оставив за спиной обездвиженных и онемевших соседей.