Эти двое дяденек мне сразу понравились. Во-первых, тем, что они были дяденьки, а не тетеньки.

Тетенек в школе было завались. А вот дяденек – кроме завхоза и учителя пения (о нем отдельная история) – никого.

А тут – сразу двое, – высоких, по-своему даже элегантных, в плащах. С такими внимательными, очень внимательными глазами. Глаза-жучки – так я их назвала про себя.

Но это «про себя», а снаружи я вся лучилась и сверкала.

Еще бы, дяденьки ухватились за меня как за последнюю надежду.

Сейчас, вот сейчас эти «проверяющие» дяденьки поймут, что лучше меня…

В общем, забор я рисовала все сорок пять минут и еще десять минут перемены.

Все это время они (особенно один из них) входили, выходили, заглядывали, улыбались, качали головами.

Ну, уж я-то старалась!

Надо ли объяснять, что цвет для забора я выбирала достаточно долго, и остановилась на ядовито-лимонном – и красила его, – каждую штакетину, обведенную карандашом, закрашивала изнутри весьма старательно, – мне очень хотелось нарисовать лучший забор в мире!

Правда, уже в процессе закрашивания мне стало как-то… скучновато, что ли, и я пририсовала к забору слегка перекошенное здание с зарешеченными окошками, а у здания – множество синих человечков в колпачках – ну, как бы гномиков.

А еще…

Высунув от усердия кончик языка, я бойко прокрашивала колпачки, курточки, ботиночки, зонтики.

– Это что? – с любопытством склонил голову один из умных дяденек, – как что? – это дети, а это – школа, – радостно ответила я.

– А на окнах – что на окнах? – «добрый дяденька» недоуменно вертел рисунок, разворачивая его к свету, приближая к глазам, – это такие решеточки, – недоумевая «дяденькиной» глупости улыбнулась я.

– А просто забор ты можешь нарисовать? Просто забор, – без решеточек и человечков, – посмотри, все дети давно сдали работы, а ты все еще возишься.

Конечно же, так просто я не сдалась. С каждым новым листом бумаги забор обрастал человечками, колпачками, а на последнем я изобразила пухлое облако (над забором и школой, разумеется), а на облаке – угрюмого старика в ночной сорочке.

Точно такого я видела в книге «Сотворение мира», в чудесных рисованных историях Жана Эффеля. Вокруг старика порхали крылатые младенцы (ангелы), а чуть ниже, под забором, я изобразила гнуснейшее хвостатое существо с рожками.

На вопросы проверяющего, уж будьте спокойны, я ответила развернуто.

Не зря дяденьки (второй явился незамедлительно по зову первого) вначале переглянулись, а потом увели меня в свободный класс. Одну. Единственную. Нарисовавшую лучший! (в этом я до сих пор не сомневаюсь) забор во всей школе.

Это был момент истины. Возможно, именно тогда я поверила в собственную исключительность.

После следующего часа, потраченного на перечитывание одной и той же задачки, – вдоль и поперек, дяденьки смотрели на меня почти с любовью. Они заговорили преувеличенно добрыми и участливыми голосами.

На самые разнообразные вопросы, – например, про родителей, соседей, подружек, – я отвечала вдохновенно. Меня, можно сказать, несло.

Я думаю, им интересно было узнать, что «по правде» родилась я в таборе, а родители у меня ненастоящие, и когда-нибудь…

Дяденьки, не скрывая восторга, любовались мной, – это я успела отметить краем глаза.

* * *

Потом я рисовала, много рисовала, – кружочки, квадратики, ромбики и треугольники, – считала от одного до десяти и обратно, но все это была сущая чепуха… на фоне лимонного забора и ядовитого облака, на котором восседал мстительный старик по имени «бог», – это сначала был бог, а теперь – Ленин, – светло улыбаясь, подтвердила я.