Если соприкосновение с реальностью бывает болезненным, особенно для оголтелых романтиков и фантазеров, то что вы скажете об исполнении сокровенного?

О чем мечталось давно, упоенно, стыдливо и страстно? О чем даже и не мечталось и не вожделелось, – из разряда мечты оно перешло на какой-то совершенно иной уровень, – окруженное семиметровым забором из листового железа, оно вздыхало и морщилось там, спрятанное от чужих насмешек и взглядов, вздымалось и трепетало, прикрывая трогательно мягкий живот с уязвимыми внутренностями.

Итак, сбылось.

Нечто похожее я проходила в седьмом классе, когда нежданно-негаданно попала на концерт рыжекудрой дивы (имя ее известно широким кругам). Надо ли сообщать о том, что с концерта я вышла совсем иным человеком – вовсе не той девочкой, прилежно вырезающей газетные и журнальные снимки и с маниакальным упорством обклеивающей ими, этими снимками любое свободное пространство?

Надо ли говорить о том, что с концерта я вышла практически городской сумасшедшей, не видящей и не слышащей никого и ничего кроме объекта своей нешуточной и, между нами, болезненной страсти.

Надо ли говорить о том, что вселенская дрожь прошла, уступив место козьему равнодушию ко всему остальному миру, – точно сомнамбула бродила я по школьным коридорам, повторяя одно-единственное имя..

Нет, на учете я не стояла, но речь об этом заходила время от времени. Вид меня, беззвучно глотающей слезы у школьного окна, не мог не волновать общественность в виде классного руководителя и прочих крайне заинтересованных лиц.

– А не показать ли нашу девочку психологу? (неуверенная партия мамы) – вопрос звучал пока еще мягко. Все же психолог – это не психотерапевт и не невропатолог.

К счастью, папа прекрасно разбирался в реалиях советской психиатрии, и именно он уберег мою и без того травмированную мечтой психику от вмешательства людей, облаченных в белые халаты. Уж они-то! – уж они-то безмерно обрадовались бы такому редкому экспонату, как я.

Решено было все списать на пресловутый подростковый возраст, – пройдет, – говорили взрослые, – вместе с прыщами, глупыми влюбленностями в невнятные объекты и прочей ерундой.

Пройдет, – уже проходит, – уверяли они друг друга, не желая замечать прогрессирующего безумия. К слову сказать, именно соприкосновение с реальностью научило меня важному – имитации нормы.

Иногда у меня все же получалось справиться с внешними признаками того, что иные считали болезнью. На подступах к мечте любые средства были хороши.

Я виртуозно манипулировала впечатлением, которое производила на окружающий меня мир.

Притворяться нормальной было почти весело. Я имитировала участие, заинтересованность, включенность. Порой я имитировала их столь искусно, что они казались настоящими даже мне.

***

Итак, сбылось.

Прекрасное сегодня вторглось во вчерашний день, нарушив предсказуемость так называемой нормы.

О будущем думать не хотелось. Какое будущее, когда за поворотом разворачивалась ее величество жизнь, – разворачивалась не спеша, по неизвестно кем написанному сценарию?

Итак, вот она, мечта. Можно постоять рядом, подергать за обшлага, покрутить пуговицу, хлопнуть по плечу…

Хоть так, хоть этак.

Жить в ней сложно, – задержаться невозможно, – вариантов немного, – либо захлебнувшись погибнуть, сладострастно раздирая струпья израненной (всегда найдется чем) души, либо вовсе не заметить перехода, – от пика к равнине, – от средоточия смыслов – к мерному течению будней, наполненных тем самым упоением, которое мерещилось на горизонте, манило светящейся точкой, какой-то неслышной почти вибрацией томило и бередило, свербило и жгло.